Изгнанная из рая Стил Даниэла

Глава 13

Габриэла после этой малоприятной встречи отправилась на Пятую авеню, где была билетная касса, и купила билет на завтрашний рейс до Сан-Франциско. Обратно в пансион она пошла пешком и всю дорогу вспоминала свой разговор с отцом. В душе у нее остался неприятный осадок, но, несмотря на это, Габриэла испытывала что-то похожее на облегчение. Теперь она убедилась, что все ее детские неприятности происходили вовсе не от того, что она сама была непослушной или испорченной. Просто ей не повезло с родителями. В них обоих был какой-то необъяснимый изъян. И единственное, о чем Габриэла жалела, это о том, что понимать это она начинала только сейчас.

Отец… Когда-то она любила его и писала о нем рассказы и сказки, но он оказался пустым, никчемным, равнодушным и трусливым.

Но в одном Джон Харрисон был, безусловно, прав. Сейчас было слишком поздно что-либо менять. Пятнадцать лет она тосковала о нем, мечтала и тешила себя надеждой, что когда-нибудь папа отыщет ее и заберет к себе, но теперь ей открылось, что все это время он, оказывается, прекрасно знал, где она. Знал и, живя в десяти минутах езды от монастыря, не предпринял ничего, чтобы увидеться с ней. Отец не любил ее и не нуждался в ней — в этом не могло быть никаких сомнений. И хотя сознавать это Габриэле было больно, но в то же самое время это знание освободило ее. Она чувствовала себя так, словно ее отец умер пятнадцать лет назад. Или, если быть точной, все эти пятнадцать лет он считался без вести пропавшим, но теперь она нашла тело и могла со спокойной совестью предать его земле.

Габриэла вернулась в пансион и узнала, что ей звонил Питер. Она сразу же перезвонила ему в больницу и рассказала о своей встрече с отцом.

— Ну что, теперь тебе лучше? — с беспокойством спросил Питер.

— Немного, — честно ответила она. Ей все еще было горько от того, что отец не захотел ни обнять, ни поцеловать ее, но этого, наверное, и следовало ожидать. Сейчас она припоминала, что и в детстве он никогда не ласкал ее. Единственный раз, когда Джон был почти нежен с ней, это в ночь накануне его ухода, но теперь Габриэла знала, что он скорее всего терзался сознанием своей вины и пытался таким образом успокоить свою совесть.

— Ты был прав в одном, — сказала она Питеру. — Теперь я тоже понимаю, что некоторые ответы есть во мне самой. Просто раньше я этого не знала.

Она надеялась, что Питера обрадуют эти слова, и действительно, он вздохнул с облегчением. Ее желание вернуться в собственное прошлое, чтобы разобраться в нем, изрядно беспокоило его. В первую очередь потому, что это могло оказаться весьма неприятным и болезненным для нее самой. Габриэлу скорее всего ожидало очень много горьких разочарований, и одно из них она, похоже, уже испытала. Впрочем, Габриэла не чувствует себя обиженной и уязвленной. И слава богу.

— И что ты собираешься делать дальше? — спросил он.

— Завтра я лечу в Сан-Франциско, — ответила она.

Питер не знал — зачем, но ему показалось, что в этот раз ему непременно нужно поехать с ней. Но он не мог: смена выдалась очень непростой. Питер предчувствовал, что ему наверняка придется задержаться, чтобы помочь коллегам. Да и Габриэла вряд ли позволила бы ему сопровождать себя. В ее прошлое затерлись несколько драконов, и она должна была сразиться с ними один на один, какими бы сильными и опасными они ни были. И это тоже восхищало его.

— Как тебе кажется: ты одна справишься? — спросил он полушутя, и Габриэла поняла, что Питер имеет в виду не трудности дальнего перелета.

— Думаю, что да, — честно ответила она. Мысль о том, что она снова увидит свою мать, пугала ее, но Габриэла знала, что должна это выдержать. Только Элоиза могла дать ей настоящий, окончательный ответ на вопрос, почему она никогда не любила свою дочь.

— Знаешь, — сказала Габриэла Питеру, — я чувствую себя героиней волшебной сказки, которая ищет под грибами ответы на свои вопросы. Как Алиса или как Дороти из «Волшебника страны Оз».

— Если ты подождешь до послезавтра, я мог бы полететь с тобой, — предложил он. — У меня осталось несколько дней от отпуска. Мне кажется, со мной тебе было бы несколько легче.

— Нет, я должна все сделать сама, — возразила Габриэла. — Не волнуйся, я позвоню тебе из Сан-Франциско.

— Береги себя, Габи, — тихо сказал он и неожиданно добавил:

— Мне тебя очень не хватает.

— Мне тоже, — ответила Габриэла, чувствуя, что эти слова являются прелюдией чего-то огромного, хорошего, светлого в их отношениях. Но, чтобы уверенно смотреть в будущее, она должна была окончательно разобраться с прошлым. Габриэла знала, что до тех пор, пока она не узнает ответ на свой главный вопрос, она не сможет отдать себя Питеру целиком, без остатка. Боль и разочарования детства, сознание того, что ее никто никогда не любил, всегда будут стоять между ними. Она не сможет верить ему и будет все время ждать, что рано или поздно Питер уйдет, бросит ее, как бросали Габриэлу остальные. И страх перед этим убьет их чувство.

. — Позвони мне, когда прилетишь во Фриско, — еще раз попросил Питер и торопливо распрощался с Габриэлой — его вызывали в операционную.

Повесив трубку, Габриэла поднялась к себе, чтобы упаковать в дорогу свой старый облезлый чемодан. Как и накануне, крошечная комнатка показалась ей унылой и чужой. Она была чересчур полна Стивом, полна страшными снами и призраками прошлых кошмаров. Габриэла знала, что перед завтрашним путешествием ей надо как следует выспаться, но заснуть так и не смогла. Вспоминая все, что с ней было, Габриэла почти всю ночь провела, глядя в темноту и раздумывая о поездке в Сан-Франциско. Несколько раз она хотела позвонить Питеру, но спускаться и подниматься по лестницам ей все еще было тяжело, поэтому Габриэла осталась лежать и ждать рассвета.

Когда рано утром она уходила, весь пансион еще спал, и Габриэла оставила мадам Босличковой записку. «Я улетела в Сан-Франциско к маме», — написала она. Эта фраза ей очень нравилась, но Габриэла сразу подумала, что она звучала бы еще лучше, будь у нее другая мать.

Перелет до Сан-Франциско прошел без приключений и ничем особенным Габриэле не запомнился, хотя это был ее первый в жизни полет на самолете. В аэропорту она сразу села на автобус, который доставил ее в город. Больше всего ее удивил холод: стояло только начало сентября, но Габриэла основательно продрогла и достала из чемодана свитер.

Свитер она надела в дамской комнате небольшого кафе, куда она зашла, чтобы выпить кофе и перекусить. Потом позвонила по телефону, который дала ей матушка Григория.

Уже набирая номер, Габриэла сообразила, как глупо она поступила, что не позвонила матери из Нью-Йорка. Вдруг Элоиза с мужем уехали куда-то в отпуск, и она их не застанет? Теперь Габриэле оставалось только положиться на удачу, но ей не повезло. В трубке зазвучал записанный на пленку голос, который сообщал, что номер отсоединен, и Габриэла совсем растерялась. Она не знала, что делать дальше, и первое, что пришло ей в голову, это взять такси и отправиться по известному ей адресу. Так она и поступила, но, когда она позвонила у дверей небольшой усадьбы, владельцы сказали, что не знают никого по фамилии Уотерфорд или Харрисон. Сами они приобрели этот дом всего полгода назад у некоего мистера Форрестера, который вскоре после этого уехал не то в Бразилию, не то в Аргентину.

В такси Габриэла вернулась чуть не плача, и водитель, узнав, в чем дело, видя ее состояние, предложил ей то, что Габриэле следовало сделать еще в Нью-Йорке. Он довез ее до ближайшего телефона-автомата, и Габриала позвонила в справочный стол. Там ей тоже ответили, что никакой Элоизы Харрисон в Сан-Франциско не зарегистрировано, и она попросила дать ей адрес Джона Уотерфорда.

Приятеля матери Габриэла помнила довольно смутно. Единственное, что задержалось в памяти, это то, что он был весьма хорош собой и что он никогда с ней не разговаривал. «Что ж, — подумала Габриэла, — сейчас ему придется поговорить со мной!»

На этот раз ее ждала удача. Телефонистка сказала, что мистер Джон Уотерфорд проживает на Двадцать восьмой авеню в районе Сиклифф, и дала его новый номер.

Габриэла сразу же позвонила по нему, но голос женщины, которая взяла трубку в доме Джона Уотерфорда, нисколько не напоминал голос Элоизы. Тогда Габриэла подумала, что это, наверное, домработница или экономка. И действительно, когда она попросила к телефону миссис Уотерфорд, женщина сказала ей, что хозяева вернутся только в половине пятого.

Габриэла поблагодарила и повесила трубку. Выходя из телефонной будки, она посмотрела на часы и увидела, что по местному времени уже половина четвертого, и что ей нужно только немножко подождать. Несколько минут она раздумывала о том, стоит ли ей предварительно позвонить, но в конце концов решила ехать к матери без звонка.

Ровно в половине пятого ее такси остановилось перед аккуратным, утопающим в зелени особнячком. На подъездной дорожке стоял новенький серебристый «Бентли», и Габриэла поняла, что Элоиза и ее новый муж вернулись.

Держа в руках чемоданчик, Габриэла позвонила у дверей особняка. Это был тот самый фибровый чемодан, с которым мать когда-то привезла ее в монастырь. Он сопровождал Габриэлу по-прежнему. За это время гардероб Габриэлы стал, разумеется, совсем другим, но новый чемодан она купить так и не удосужилась — ведь она никогда не путешествовала.

— Да? — спросила женщина в желтом кашемировом свитере, открывшая ей дверь. На вид ей было лет пятьдесят, и ее от природы светлые волосы были тщательно подкрашены. — Чем могу вам помочь, мисс?

Она доброжелательно улыбнулась Габриэле, которая со своим облезлым чемоданчиком и развевающимися по ветру волосами была похожа на юную беспризорницу.

— Мне нужна миссис Уотерфорд, — сказала Габриэла.

— Я — миссис Уотерфорд, — последовал ответ, и Габриэла едва не застонала от огорчения. Должно быть, решила она, в справочном ей дали адрес другого Джона Уотерфорд.

— Понимаете, я разыскиваю свою мать… — пробормотала Габриэла и стала еще больше похожа на несовершеннолетнюю девочку-подростка, сбежавшую от родителей. Миссис Уотерфорд посмотрела на нее с сочувствием.

— Мне очень жаль, милочка, — сказала она, — но вас, по-видимому, не правильно информировали.

Габриэла уже собиралась попросить прощения за беспокойство и откланяться, когда за спиной миссис Уотерфорд появился высокий, хорошо сложенный, но уже почти совершенно седой мужчина в клетчатой ковбойке.

— В чем дело? — озабоченно спросил он, и Габриэла, подняв на него взгляд, сразу его узнала. Никаких сомнений быть не могло — это был тот самый Джон Уотерфорд. Оказывается, она очень хорошо запомнила его. Габриэлу не ввело в заблуждение даже то, что за прошедшие четырнадцать лет он немного постарел.

Джон Уотерфорд тоже окинул ее взглядом. Девчонка с чемоданом, стоящая на пороге его дома, была ему совершенно не знакома, и он решил, что кто-то ошибся адресом.

— Эта юная леди разыскивает свою маму, — пояснила миссис Уотерфорд, оборачиваясь к нему. — Как ты думаешь, не можем мы ей чем-нибудь помочь?

Джон неожиданно нахмурился и поднес руку к подбородку.

— Габ… Габриэла? Это ты?.. — растерянно спросил он.

Джон Уотерфорд хорошо помнил очаровательную, но запуганную девочку, которая, словно призрак, изредка мелькала в коридорах дома Элоизы. Сегодняшняя Габриэла выглядела совсем другой: она выросла и похорошела еще больше, так что он вряд ли бы узнал ее на улице. Только большие голубые глаза и мягкие светлые волосы остались прежними.

— Да. — Габриэла кивнула. — А вы — мистер Уотерфорд? Джон Уотерфорд?

Он улыбнулся ей, все еще несколько удивленный ее неожиданным появлением.

— Я разыскиваю свою мать, — добавила Габриэла, и мистер и миссис Уотерфорд обменялись быстрым взглядом. Теперь им обоим было совершенно ясно, кто она такая и что привело ее в Сан-Франциско. — Она, очевидно, не живет здесь? — проговорила Габриэла, несколько сбитая с толку. — Тогда не будете ли вы так добры сказать мне…

— Нет, твоя мать не живет здесь, — сдержанно ответил Джон Уотерфорд. — Может быть, ты зайдешь к нам на минутку, Габи?

И Габриэла неожиданно поймала себя на том, что уже кивает, соглашаясь, не успев даже подумать. Ей почему-то казалось, — что он рад ее видеть.

У него были добрые глаза, и она вспомнила, что они понравились ей еще тогда.

Джон Уотерфорд провел ее в гостиную и предложил вина или коктейль, но Габриэла отказалась. Она только попросила стакан воды, поскольку от волнения у нее пересохло в горле, и миссис Уотерфорд вышла на кухню.

— Это ваша жена? — спросила Габриэла, как только миссис Уотерфорд закрыла за собой дверь. Джон молча кивнул.

— Вы с мамой развелись? — был ее следующий вопрос.

Джон Уотерфорд неожиданно заколебался. Потом, словно приняв какое-то решение, он выпрямился на стуле и взглянул ей прямо в глаза.

— Нет, Габи, мы не развелись. Твоя мать умерла пять лет назад.

Это известие так потрясло Габриэлу, что она долго молчала. Элоиза умерла! Умерла и унесла с собой в могилу все тайны… Теперь она уже никогда не узнает ответы на свои вопросы, никогда не сможет быть свободной.

— Я был уверен, что твой отец сообщил тебе об этом, — проговорил Джон, растягивая слова на техасский манер, и Габриэла вспомнила, как ее мать говорила про него когда-то, что он родом «из страны быков и ковбоев». — Я послал ему копию свидетельства о смерти и номер местной газеты с некрологом, — добавил он. — Почему он ничего не сказал тебе?

Он явно чего-то не понимал, и Габриэла попыталась разъяснить ему ситуацию.

— За прошедшие пятнадцать лет, — медленно проговорила она, — я видела своего отца только один-единственный раз, и это было вчера днем. Он ничего мне не сказал. Впрочем, и я не упоминала, что собираюсь в Сан-Франциско.

— Разве ты все это время жила не с ним? — Брови Джона Уотерфорда поползли вверх. — Элоиза много раз говорила мне, что отказалась от опеки над тобой в пользу твоего отца, чтобы выйти за меня замуж. Рассказывала, что твой отец не разрешает ей видеться с тобой. Она даже не хранила твоих фотографий, потому что, по ее словам, ей было слишком больно…

Он не договорил — теперь вся картина была ему более или менее ясна. Да-а, любопытные были у Габриэлы родители — мистер и миссис Харрисон. То, что они сделали со своей дочерью, не было даже случайностью — все это было заранее обдумано и воплощено в жизнь злой волей Элоизы.

Габриэла только вздохнула, пораженная тем, сколько лжи нагромоздили ее отец и мать только для того, чтобы избавиться от нее.

— Знаете, почему у нее не было моих фотографий, мистер Уотерфорд? — сказала она. — Потому что меня никто никогда не снимал — только однажды, да и то очень давно. Эту фотографию она сама порвала, потому что на ней я была с отцом. А примерно через год после того, как отец ушел от нас, мать отвезла меня в монастырь Святого Матфея в Нью-Йорке и оставила там. Она сказала, что ей нужно съездить на несколько недель в Рино, но так и не вернулась за мной. С тех пор я никогда ее не видела — она мне не писала и не звонила. Раз в месяц приходил чек на мое содержание в обители. Когда мне исполнилось восемнадцать, деньги просто перестали поступать.

— Элоиза умерла примерно через год после этого, — пояснил Джон, чувствуя, что последние фрагменты головоломки встают на место. — Мне она всегда говорила, что занимается благотворительностью и жертвует деньги монастырю, монахини которого когда-то чем-то ей помогли. Мне и в голову не приходило, что там живешь ты!..

Лицо у него сделалось таким, словно он чувствовал себя виноватым перед ней. Джону действительно хотелось попросить у нее прощения за эту нелепую и злую комедию, но и Габриэла знала, что он здесь и правда ни при чем. Во всем виновата была ее мать, чья злоба продолжала преследовать Габриэлу, даже когда Элоиза уже давно лежала в могиле.

— Это на нее похоже, — проговорила она и вдруг спросила:

— Как она умерла, мистер Уотерфорд?

— От рака груди, — ответил он, искоса глянув на Габриэлу. В ее глазах было столько печали, что ему захотелось прижать эту девочку к себе и утешить как родную. — Элоизу не назовешь счастливой женщиной, — дипломатично добавил Джон, не желая ни оскорбить Габриэлу, ни разрушить последние ее иллюзии насчет матери, которые она, возможно, все еще питала вопреки всему, что ей было известно. — Мне кажется, она скучала по тебе. Да нет, я почти уверен в этом!..

— Я приехала в Сан-Франциско, чтобы спросить у нее об этом, — объяснила Габриэла и, с благодарностью приняв от миссис Уотерфорд стакан воды, отпила из него небольшой глоток. — Об этом и еще кое о чем, но я опоздала.

— Быть может, я смогу чем-то помочь, — предложил Джон Уотерфорд, и Габриэла посмотрела на него с интересом. Когда-то она написала сказку о том, как этот человек в компании с Иисусом Христом поплыли куда-то за тридевять земель, чтобы спасти ее папу от ледяного плена. Но, как она теперь знала, Джон Харрисон вовсе не стоил того, чтобы его спасали. Габриэла была очень рада тому, что хотя бы мистер Уотерфорд вернулся из этого похода невредимым.

— Не думаю… — Габриэла покачала головой. — Вы многого не знаете. Я хотела спросить, почему мама бросила меня и почему…

Тут она вынуждена была прерваться, чувствуя, что слезы подступили к глазам, а горло сжало словно железным обручем. Ей было очень неловко плакать перед этими незнакомыми людьми, но они смотрели на нее так доброжелательно, с таким сочувствием и пониманием. Миссис Уотерфорд протянула платок. Габриэла неожиданно прониклась к ним полным доверием.

— Я хотела спросить у нее, почему она так со мной обращалась. И почему она никогда не любила меня…

Это были очень трудные и очень серьезные вопросы. Джон Уотерфорд сразу понял, что не знает и половины подлинной истории Габриэлы. И ему не оставалось ничего другого, кроме как быть с ней откровенным. Лгать, изворачиваться или пытаться подсластить пилюлю было все равно уже слишком поздно. Габриэла заслуживала прямого и честного к себе отношения. По крайней мере — с его стороны. Ибо он, сам того не желая, стал невольным сообщником Элоизы.

— Откровенность за откровенность, Габи, — сказал он, наклоняясь вперед в кресле. — Быть может, тебе будет больно и неприятно слушать то, что я, тебе сейчас скажу, но мне почему-то кажется, что это тебе поможет. Я был женат на твоей матери девять лет, и это были самые страшные девять лет в моей жизни. Мы уже подумывали о разводе, но тут у нее обнаружили рак. Я решил, что в подобных обстоятельствах не имею права оставлять ее одну. Я оставался с ней до конца, однако своего мнения об Элоизе я не изменил. Твоя мать была холодной, равнодушной, жестокой, злой и мстительной женщиной, у которой не было в душе ничего доброго и светлого. Я не знаю, какой матерью она была тебе, но догадываюсь, что вряд ли Элоиза была к тебе добрее, чем ко мне. Мне даже кажется, что свое единственное благодеяние по отношению к тебе она совершила, когда оставила тебя в монастыре. Элоиза была… скверным человеком и, наверное, скверной матерью. Под конец я почти возненавидел ее.

Свою маленькую речь Джон закончил до странности ровным голосом, и его жена, которую звали Диана, участливо потрепала его по руке. Джон Уотерфорд перевел дыхание и продолжил более естественным тоном:

— Поверь, Габи, я действительно сожалею о том, что ты осталась одна, но мне кажется, что с такой матерью, как Элоиза, ты никогда бы не была счастлива. У меня самого осталось в Техасе пять… — он показал Габриэле растопыренную пятерню, — пять младших сестер и целая куча племянников и племянниц, но, когда я женился на твоей матери, они перестали навещать меня. Элоиза ненавидела моих сестер, и они ненавидели ее до тех пор, пока она не умерла. Надо сказать, я их нисколько не осуждаю. К этому времени я и сам уже давно не любил Элоизу. Порой мне казалось, в ней нет ни одной черточки, которая хоть как-то искупала бы ее злобу, ее нетерпимость, ее приступы неконтролируемой ярости. Посвященный ей некролог в газете состоял всего из двух строчек, поскольку, как ты знаешь, о мертвых либо хорошо, либо — ничего… И действительно: никто — буквально ни один человек из тех, кто ее знал, — не смог сказать о твоей матери ничего хорошего, когда она скончалась.

Тут Джон внимательно посмотрел на Габриэлу, опасаясь, не перегнул ли он палку, и она подбодрила его кивком головы.

— Вы говорите, говорите, мистер Уотерфорд. Быть может, мне удастся…

Она не договорила, но Джон понял: в его словах она надеялась найти ответы на свои вопросы.

— Так вот, еще тогда, в Нью-Йорке, она пыталась убедить меня, будто ты разрушила ее брак с твоим отцом, с мистером Харрисоном… Но я не представлял, как это возможно. Я чувствовал другое — она не то чтобы ревнует, а просто…

Он поморщился, подыскивая слова, и даже несколько раз щелкнул в воздухе пальцами.

— Нет, не знаю… Если это и была ревность, то совершенно противоестественная. Элоиза не хотела делить с тобой внимание, которое уделяли ей он, ваши гости, люди на улицах, все. Поэтому я не очень удивился, когда она сказал мне, что отказалась от опеки над тобой в пользу мистера Харрисона. Ты мешала ей, но, Габи, мне и в голову не могло прийти, что Элоиза может просто взять и бросить тебя совершенно одну! Если бы я знал, что она так поступила, я, наверное, не женился бы на ней. Любая женщина, которая способна на такое, просто… — В этом месте Джон явно сдержал крепкое словцо, готовое сорваться с его губ. — Наверное, тебе повезло, что она поступила именно так, а не выкинула что-нибудь похуже. Удивительно только, как за все эти годы я так ничего об этом и не узнал.

Правда, мы с ней почти не говорили о тебе — как-то раз она сказала, что ей, мол, больно вспоминать свою дочь, и я, болван, молчал, молчал из обычной человеческой деликатности!

Он стукнул себя кулаком по колену и покачал головой. В самом деле, история получалась совершенно удивительной. И мать, и отец Габриэлы просто отреклись от нее, похоронили вместе со своим прошлым и забыли о ней.

И Габриэла, испытывая небывалый прилив доверия и благодарности к Джону, рассказала Уотерфордам, как ей жилось с Элоизой, как мать избивала ее и таскала за волосы, и как отец только наблюдал за этим. Побои, больницы, синяки, упреки, обвинения, ненависть, злоба — все было в этом рассказе, который продолжался очень и очень долго. Когда же он наконец закончился, все трое плакали, и Джон Уотерфорд держал Габриэлу за руку, а его жена Диана обнимала ее за плечи. После матушки Григории и Профессора это были самые хорошие люди, которых Габриэла когда-либо встречала. Она невольно подумала, что Элоиза не заслуживала того, чтобы такой человек, как Джон Уотерфорд, стал ее мужем. Джон дорого заплатил за сомнительное удовольствие назвать Элоизу Харрисон своей женой. Когда он рассказывал о ней, его лицо было мрачным, и Габриэла подумала про себя, что седина и большинство морщин, избороздивших его лицо, появились за те девять лет, что он прожил с ее матерью.

— Я очень хотела спросить у них, почему они никогда не любили меня, — сказала она, немного успокоившись. — Но теперь я этого никогда не узнаю.

Для нее это был ключ ко всему — единственный ключ, который запирал двери, ведущие в прошлое.

Габриэла не переставала спрашивать себя, что же было в ней такого, что вызывало в ее матери лютую ненависть и злобу? Или все-таки вина была не ее, а ее родителей? Или дело было в чем-то другом — хотя бы в том же раке, который свел Элоизу в могилу? Быть может, он начинался уже тогда, и Элоиза, чувствуя в себе смертельную болезнь, спешила получить от жизни как можно больше удовольствий, счастья, внимания?..

Нет, все было не то! Если бы Элоиза была жива и им удалось встретиться, то Габриэла, наверное, приняла бы в качестве ответа любую ложь, любые отговорки. Еще отправляясь в Сан-Франциско, она в глубине души рассчитывала, что мать извинится перед ней, попросит у нее прощения, скажет, что любила ее, но не знала, не умела выразить свою любовь. Она была согласна на все, что угодно, лишь бы забыть о той непримиримой, лютой злобе и ненависти, которые она видела в глазах матери и чувствовала в обрушивающихся на нее ударах на протяжении десяти лет своей жизни. Но Элоиза умерла, и некому было ответить на вопрос Габриэлы.

— Мне кажется, я могу ответить на этот вопрос, Габи, — неожиданно сказал Джон, вытирая глаза. — Элоиза не могла никого любить, потому что всю жизнь любила только одного человека — себя. Она могла только брать и не умела отдавать… Да ей и нечего было отдавать. Мне неудобно говорить так о мертвой, но Элоиза… Она была гнилой, как старая колода, ядовитой, как змея, и злой, как целый рой земляных ос. Ни один нормальный человек не может быть таким… бесчеловечным. Сначала я думал, что она стала такой из-за меня. Ну, если я в чем-то обманул или разочаровал ее, но потом я понял: нет — все дело в ней самой. И как только я это понял, мне стало немного легче. Я стал жалеть ее, но… Но это не значит, что мне стало с ней легче жить, — добавил он с невеселой усмешкой. — То, как она обращалась с тобой, просто чудовищно, Габи! Воспоминания об этом останутся в твоей душе навсегда, как шрамы, с которыми придется жить. Но дело не в этом. Главное, что ты должна сейчас решить, это готова ли ты простить Элоизу, или ты просто постараешься забыть ее, как она забыла тебя. Но что бы ты ни решила, ты должна помнить: то, что было когда-то, не имеет никакого отношения к тебе! Любой другой человек в мире, за исключением тех двоих, которым выпало быть твоими родителями, любил бы тебя крепко и горячо, как, собственно, и положено нормальным отцу и матери. Считай, что тебе просто не повезло. Когда ангелы на небе бросали свои кости, тебе выпал несчастливый номер.

Джон немного помолчал, что-то припоминая. Встал, прошелся из угла в угол. Потом, видимо, обдумав свои слова, продолжил:

— Вот что важно, Габи: тебя уже не было, ты была далеко, но Элоиза оставалась такой же, как прежде, а значит — ты ни при чем. Никакие твои детские поступки ни на что не влияли. И сама Элоиза, будь она жива, ничего не сказала бы тебе. Разве что постаралась бы вновь выплеснуть на тебя нечеловеческую злобу, которая пожирала ее саму.

Тут Джон Уотерфорд печально улыбнулся.

«Вот, значит, как? — задумалась Габриэла. — Неужели все действительно так просто?» Но она уже чувствовала, что Джон прав, и никакой ее вины не было в том, что с ней случилось. Она получила свой ответ. Во всем была виновата судьба, теория вероятностей, злой случай, игра бездушной природы, редчайшее, случающееся не чаще одного раза в миллион лет столкновение планет, взрыв сверхновой, который опалил ее жизнь своим убийственным жаром.

Иными словами, ответа на заданный ею вопрос просто не существовало, как не существовало никакого рационального объяснения тому, почему мать не любила ее. Элоиза Харрисон не любила никого и никогда. Она была выродком, извергом рода человеческого, не способным на любовь даже в отношении своей собственной дочери.

И как только эта мысль угнездилась, улеглась в душе Габриэлы, она сразу почувствовала, как на нее снизошло давно забытое ощущение мира и покоя, словно она подошла к концу долгого, долгого пути и неожиданно обнаружила, что вернулась домой. Ее одиссея заняла полных двадцать четыре года. Но теперь Габриэла могла с удовлетворением сказать, что была достаточно мужественной и храброй, чтобы смотреть трудностям в лицо, а не искать обходных троп. Она хотела получить ответы на свои вопросы и сделала это.

Да, все, кто говорил ей, что она сильная, были правы. В ней жила тихая, незаметная, неодолимая сила, и теперь Габриэла сама это знала. Никто из тех, кто искал в ее силе оправдания своей слабости, больше не мог причинить ей боль. Она пережила их всех.

Потом Уотерфорды предложили ей остаться на ужин, и Габриэла с радостью согласилась. Мысль о том, что Джон на протяжении четырнадцати лет был ее отчимом, одновременно и забавляла, и трогала ее. Диана ей тоже очень понравилась. Она была вдовой и вышла за Джона три года назад. С тех пор они почти не разлучались, нежно любя друг друга, и это было так очевидно, что Габриэла почувствовала, как у нее теплеет на сердце. Диана рассказала ей, что, когда она познакомилась с Джоном, он был в весьма плачевном состоянии и благодаря Элоизе начинал уже ненавидеть всех женщин, но ей удалось это исправить.

Услышав это, Джон расхохотался и сказал:

— Не верь ни одному слову, Габи! Ди была вдовой, и к ней уже подбирался один старый кретин из Палм-Бич, у которого всего-то достоинств было, что коллекция древних автомобилей да несколько миллионов на счете в банке. И быть бы Ди сторожем при этой свалке металлолома, но я увел ее прямо у него из-под носа. Старикан и опомниться не успел, как мы уже поженились!

После ужина Диана и Джон предложили Габриэле остаться у них ночевать, но ей не хотелось их стеснять. Она сказала, что собиралась остановиться в отеле при аэропорте, чтобы завтра утром вернуться домой, но Джон настоял на своем. Он говорил, что чувствует себя обязанным хотя бы раз дать ей кров и ночлег, чтобы иметь право именоваться ее отчимом не только с формальной точки зрения. Этот аргумент неожиданно подействовал на Габриэлу сильнее всего. Она просто не могла не задуматься, какой могла бы быть ее жизнь, если бы четырнадцать лет назад Джон Уотерфорд заменил ей отца. Но ей сразу подумалось о том, что Элоиза бы этого ни в коем случае не допустила.

Габриэла неожиданно легко согласилась на предложение Джона, и он сразу повел ее на второй этаж, чтобы показать ей гостевую спальню. Комната оказалась очень уютная, хотя и небольшая, с видом на залив и мост «Золотые Ворота», обитая очень красивыми штофными обоями. Но время было уже позднее, и Габриэле было не до красот. За сегодняшний день она так устала и нанервничалась, что уснула едва ли не раньше, чем коснулась головой подушки.

На следующий день она проснулась свежей и бодрой. Горничная подала ей завтрак в постель, и Габриэла вдруг почувствовала, что ей никуда не хочется уезжать из этого гостеприимного дома, но она знала, что должна вернуться в Нью-Йорк.

Перед отъездом в аэропорт Габриэла решила позвонить Питеру. В больнице его не оказалось, и сначала это расстроило Габриэлу. Она так привыкла, что он все время на дежурстве, что даже не догадалась взять у него домашний номер, но стоило ей назвать себя, и дежурная сестра, предупрежденная Питером, тут же сообщила ей все, что требовалось.

Похоже, Габриэла разбудила его, но Питер все равно был очень рад ее слышать. Ему не терпелось узнать, как у нее дела. Габриэла вкратце рассказала ему про Джона Уотерфорда и про все, что она от него узнала.

Такой поворот дел очень обрадовал Питера. Он был крайне доволен тем, что Габриэла не встретилась со своей матерью. Как и Джон Уотерфорд, он придерживался мнения, что личная встреча ничего бы не изменила и лишь дала бы Элоизе возможность причинить Габриэле новую боль. Поэтому и слова Габриэлы о том, что ее поиски, похоже, завершились, Питер воспринял с нескрываемым облегчением. Действительно, теперь в каждой фразе Габриэлы слышались такие спокойствие и умиротворенность, что он с трудом узнавал ее. Однако Когда она сказала, что хочет как можно скорее вернуться, он снова напомнил ей, что у него есть четыре дня отпуска и что ему всегда нравился Сан-Франциско.

— Почему бы тебе не пожить там несколько дней? — предложил он. — Я приеду к тебе, и мы проведем эти четыре дня вместе.

Несколько мгновений Габриэла молчала, не зная, что сказать. Они с Питером были знакомы всего лишь чуть больше месяца, и она, наученная горьким опытом, боялась торопиться, как бы ей этого ни хотелось. С другой стороны, Габриэла чувствовала, что победила всех демонов и злых драконов, которые преследовали ее и днем и ночью, сумела примириться со своим прошлым и с теми, кто его населял. Теперь она могла идти вперед, предоставив мертвым погребать своих мертвецов. Отец, мать, Стив, даже Джо — теперь все это существовало для нее только в прошлом. Габриэла больше не боялась этих бесплотных призраков. Благодаря разговору с Джоном Уотерфордом она поняла, что с ней произошло. Ей просто не повезло, как не везет человеку, которого ни с того ни с сего вдруг поражает молнией. А ведь все эти годы она была совершенно искренне убеждена в своей вине. Теперь же Габриэла ясно видела, что даже в том, что случилось с Джо, ее вины не было или почти не было. В конце концов, он сам все решил и сам довел дело до конца.

— Ну, что скажешь? — поторопил ее Питер, и Габриэла с улыбкой повернулась к окну спальни, откуда были хорошо видны освещенные солнцем «Золотые Ворота».

— Имей в виду, — сказала она, — в Сан-Франциско довольно прохладно.

Это был ответ на его вопрос, и Габриэла нисколько не жалела о том, что сказала «да». Она была абсолютно уверена, что может себе это позволить. Ей пока не было известно, к чему все это приведет. Но после того, что с ней было, она заслуживает только самого лучшего и самого светлого. Она больше не чувствовала себя проклятой, обреченной на вечное несчастье и страдания. Здесь, во Фриско, где была похоронена ее мать, Габриэла сбросила с себя бремя вины, стряхнула оковы воспоминаний и наконец-то обрела долгожданную свободу.

— Значит, договорились, — быстро сказал Питер, боясь, что Габриэла передумает. — Тогда сегодня во второй половине дня я вылетаю. Встретимся в отеле возле аэропорта — я заранее забронирую там номер. Годится?

Но когда Габриэла сообщила Уотерфордам, что к ней прилетает друг и что она решила снять номер в отеле, намереваясь пожить в Сан-Франциско еще несколько дней, Джон сказал, что никуда ее не отпустит. «Живите здесь, сколько вам захочется. Как-никак, Габи, мы все-таки родственники!» — заявил Джон и захохотал, стараясь скрыть смущение. Диана тоже сказала, что ей хотелось бы узнать Габриэлу получше. В конце концов Габриэла согласилась. Уотерфорды были очень приятными и милыми людьми, а главное — она видела, что им действительно хочется, чтобы она осталась.

— Да и мне не грех самому взглянуть на будущего зятька, чтобы ты не сделала новой ошибки, — поддразнил Джон Габриэлу, когда она рассказала им, кто такой Питер и при каких обстоятельствах они встретились. На самом деле история Стива Портера ужаснула их, и Габриэла понимала, что в словах Джона не все шутка. Он действительно волновался занес.

После обеда она вызвала такси и уехала в аэропорт — встречать Питера. Уотерфорды проводили ее до дверей, а потом вернулись в гостиную и сели перед камином, в котором потрескивали кедровые поленья. Джон никак не мог окончательно успокоиться: он все повторял Диане, каким кошмаром была жизнь Габриэлы, и казнил себя за то, что не заметил, не понял этого с самого начала. Если бы он сразу разгадал, что за чудовище Элоиза Харрисон, тогда он, конечно, не стал бы с ней связываться и, возможно, сумел бы сделать что-то и для Габриэлы. На это Диана ответила ему, что и сейчас еще не поздно сделать для нее много хорошего. Джон согласился, признавшись, что ему доставляет удовольствие думать о Габриэле как о своей приемной дочери.

— У нее есть голова на плечах, — сказал он, задумчиво глядя в огонь. — И голова на плечах, и сердце на месте… Иначе бы ей просто не пережить все, что выпало на ее долю.

— Она славная девушка, — согласилась Диана. — Хорошо, что этот кошмар кончился…

Они еще долго сидели и смотрели в огонь, потом вышли в сад над обрывом, чтобы полюбоваться видом на залив, и Джон обнял Диану за плечи.

Именно в этот час в аэропорту Сан-Франциско приземлился самолет Питера Мейсона.

Глава 14

Габриэла следила за посадкой самолета со смешанным чувством радости и волнения. Ей очень хотелось снова увидеть Питера, но она боялась, что и он в жизни может оказаться не таким, каким она его представляла. Правда, пока Габриэла лежала в травматологии и в общей терапии, они много и откровенно разговаривали друг с другом, но она еще никогда не видела его вне больницы и не знала, каков Питер, живущий в реальном мире, а не среди болезней, страданий и нередких смертей.

Сама она пока тоже не до конца освоилась. Всего три дня прошло с тех пор, как ее выписали из больницы, но за эти три дня произошло так много. Габриэла чувствовала, что изменилась самым кардинальным образом. Не было больше ни тяжких воспоминаний, ни давящего чувства вины, ни боязни обнаружить в себе какой-то роковой недостаток, который невозможно ни изжить, ни исправить. Взамен всего этого ее переполняло ощущение свободы, радости и какого-то бесшабашного счастья, от которого ей хотелось то плакать, то прыгать до потолка и смеяться. Казалось, даже походка ее изменилась — она стала легкой, летящей, словно за спиной Габриэлы выросли крылья, способные в любой момент поднять ее высоко в небо.

И еще она была рада тому, что приехала в Сан-Франциско. Здесь она не только освободилась от прошлого, но и нашла себе приемного отца в лице Джона Уотерфорда. Он и Диана предложили им с Питером пожить у них до воскресенья, и Габриэла согласилась. Она бы осталась и подольше, но Питеру нужно было возвращаться в больницу, и она решила, что тоже выйдет на работу в книжный магазин.

Она стояла немного в стороне от выходных ворот, поэтому Питер не сразу заметил ее. Он смотрел прямо перед собой, и когда Габриэла вдруг выступила ему навстречу, на лице его отразились удивление, радость и какое-то непонятное волнение.

— Я здесь! — Габриэла улыбнулась ему, и Питер ответил ей широкой, счастливой улыбкой. Волосы Габриэлы сияли как светлое золото, глаза были похожи на два кусочка весеннего неба, и ему очень хотелось поцеловать ее, но вместо этого Питер только обнял ее за плечи, и они медленно пошли к стоянке такси.

По дороге к выходу из аэропорта Габриэла подробно рассказала ему обо всем, что с ней случилось здесь, обо всех своих маленьких открытиях, о том, как ей понравились Уотерфорды. Питер подумал, что не ошибся, она действительно выглядит счастливее, чем когда-либо. Особенно поразило его выражение ее глаз; в них отражались и радость, и нежность, и легкая грусть. Глубина их притягивала его как магнитом. Но главное — и самое удивительное, — в ее взгляде не было ни тени печали, ни следа боли и страха, словно все, что произошло с Габриэлой раньше, произошло не с ней, а с кем-то другим.

— Я очень скучал по тебе, — сказал Питер, внимательно глядя на, нее. — Без тебя наше отделение травматологии просто осиротело.

Сам Питер вот уже третий день не находил себе места, снедаемый каким-то неясным томлением, которое он объяснял себе беспокойством за Габриэлу. Но как бы он ни обманывал себя, даже ему было ясно: дело было не только в этом.