Колесо судьбы Стил Даниэла

— Я смотрела, когда шла по коридору. — Шарон вздохнула и осторожно сняла с себя шляпку. — Меня это не удивляет. — Она пытливо посмотрела на свою соседку и ласково улыбнулась. — А за какие грехи поселили тебя вместе со мной?

Шарон знала, почему оказалась здесь она сама: единственная принятая в «Грин-Хиллз» негритянская девушка вряд ли могла рассчитывать на теплый прием. Это был беспрецедентный случай. Ее отец — известный прозаик, награжденный Национальной премией за лучшую книгу года, лауреат Пулитцеровской премии[2] ; ее мать занимает должность прокурора в государственных органах юстиции. Естественно, Шарон не чета другим негритянским девушкам — по крайней мере, ее родители рассчитывали на это и ждали от нее неординарных поступков, хотя заранее сказать было ничего нельзя. Прежде чем послать дочь в «Грин-Хиллз», Мириам предоставила ей право выбора: она может поступить в один из колледжей на Севере — скажем, в Колумбийский университет в Нью-Йорке, так как результаты выпускных экзаменов у нее довольно высокие. Если же ее намерения посвятить себя призванию актрисы серьезны, то ей надо идти в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Это был один путь.

— В качестве альтернативы, — сказала ей мать, — ты могла бы сделать то, что со временем станет важным для других наших девушек. — Дочь смотрела на нее, не понимая. — Ты можешь поступить в «Грин-Хиллз», — пояснила Мириам.

— Поехать на Юг?! — Шарон не могла прийти в себя от изумления. — Меня туда просто не возьмут!

— Ты, я вижу, не все понимаешь до конца, малышка. — Мать сверлила ее упорным взглядом. — Твой отец — Фримен Блейк, его книги читают во всем мире. Ты действительно думаешь, что в наше время тебя посмеют не принять туда?

Шарон нервно усмехнулась.

— Еще как посмеют, мам! Черт побери, от меня полетят пух и перья, прежде чем я успею распаковать свои чемоданы. — Шарон пугала одна мысль об этом. Она знала, что произошло в городе Литл-Рок три года тому назад; об этом писали газеты. Чтобы оставить черных студентов в колледже для белых, пришлось пустить в ход танки и Национальную гвардию. А «Грин-Хиллз» — не какая-нибудь маленькая второразрядная школа, это самый фешенебельный младший женский колледж на Юге, куда посылают своих дочек конгрессмены и сенаторы, губернаторы Техаса, Южной Каролины и Джорджии, чтобы они подросли там в тепличных условиях до статуса невест, прежде чем найдут себе достойную партию. — Это безумие, мам!

— Если все темнокожие девушки в этой стране будут думать так же, как ты, Шарон Блейк, то мы и через сто лет будем ночевать в гостинице для черных, сидеть в автобусе на задних местах и пить воду из фонтанов, куда мочатся белые парни.

Шарон содрогнулась под пылающим взором матери. Мириам Блейк была всегда неистовой. Она училась по стипендии в колледже «Рэдклифф», окончила юридическую школу при Калифорнийском университете в Беркли и с тех самых пор боролась за свои идеалы, за права обездоленных простых людей. Она борется и сейчас — за свой народ; перед ней преклоняется даже собственный муж. Сила воли у нее такая, что дай бог самому несгибаемому из мужчин. Она ни перед чем не остановится, но Шарон это страшит, и очень сильно. Она подала документы в «Грин-Хиллз» и задним числом испугалась.

«А что, если меня примут?» — со страхом подумала она и поделилась своими тревогами с отцом.

— Я ведь не похожа на нее, пап. Я вовсе не хочу что-то кому-то доказывать и для этого поступать в расистский колледж. Я хочу иметь друзей, весело проводить время. Она требует от меня слишком трудного выбора. — На глаза у нее навернулись слезы, и отец ее понял. Однако ему было не под силу изменить ни ту, ни другую: ни жену, с ее суровыми принципами, ни их беспечную и жизнерадостную красавицу дочь, гораздо меньше похожую на Мириам, чем на отца. Она мечтала быть актрисой и играть со временем на бродвейской сцене. А раз так, самое лучшее для нее было бы поступить в филиал Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.

— Ты можешь поступить туда через два года, — сказала ей мать, — после того, как выполнишь свой долг.

— Я никому ничего не должна! — вскричала Шарон. — Почему я обязана отдавать кому-то два года своей жизни?

— Потому что ты живешь здесь, в доме отца, в фешенебельном пригороде Вашингтона, спишь в теплой, мягкой постели. Благодаря нам ты никогда не знала жизненных тягот.

— Тогда бейте меня! Обращайтесь со мной, как с рабыней, только дайте делать то, что я хочу.

— Прекрасно! — Глаза матери вновь зажглись черным огнем. — Делай что хочешь. Но помни: ты никогда не сможешь ходить с высоко поднятой головой, если будешь думать только о себе. Ты знаешь, как вели себя черные студенты в городе Литл-Рок? На их головы были направлены дула автоматов, для их шей ку-клукс-клан приготовил веревки, но они шли в колледж, шли туда каждый день. А ты знаешь, ради кого они это делали? Они делали это ради тебя. А для кого собираешься жить ты, Шарон Блейк?

— Для самой себя! — Она взбежала к себе наверх и с силой захлопнула дверь. Но материнские слова не шли у нее из головы — так всегда получалось с ее доводами. Мириам была не самым легким человеком, чтобы жить с ней, узнавать ее и любить. Она никогда не стремилась сделать жизнь приятной для своих близких, однако по большому счету она делала то, что должно делать для каждого члена семьи.

В тот вечер Фримен Блейк попытался переговорить с женой. Он понимал чувства Шарон, знал, как страстно она мечтает о Калифорнийском университете. Почему бы не позволить ей, хотя бы для разнообразия, поступить по своей воле?

— Потому что на ней лежит ответственность. Как и на нас с тобой.

— Но взгляни надело с другой стороны. Она молода. Дай ей шанс доказать, на что она способна. Может, она не хочет сжигать себя ради идеи? Может, ты одна делаешь достаточно — за всех нас? — Однако они оба знали, что это лишь часть правды. Дику, брату Шарон, было еще только пятнадцать лет, но он был как Мириам. Весь, до мозга костей. Он разделял ее идеи, даже в еще более непримиримой, более радикальной форме. Никто не мог выбить его из седла. Фримен гордился сыном и в то же время признавал, что Шарон была другой. — Давай оставим ее в покое, и пусть она решает сама.

Они так и поступили. В конце концов в девушке возобладало чувство раскаяния. «Вот почему я здесь», — так закончила она свой рассказ Тане в тот, первый, вечер. Они сходили на обед в главную столовую и вернулись в свою комнату. Шарон надела розовый нейлоновый халат, который подарила ей по случаю отъезда ее лучшая подруга в Вашингтоне; Тана была в голубом байковом халатике, ее белокурые волосы были завязаны в «конский хвост». Она вопросительно взглянула в лицо своей новой подруги. Та вздохнула и придирчиво оглядела розовый лак, положенный на ногти больших пальцев ног.

— Я думаю поступить в Калифорнийский университет после того, как окончу двухгодичный курс здесь, — ответила она на незаданный вопрос, вновь подняв глаза на Тану. — Мать требует от меня слишком многого. — Сама Шарон хотела лишь одного: быть красивой и элегантной, постараться сделаться известной актрисой. Этого было достаточно для нее, но не для Мириам. Выслушав ее, Тана улыбнулась.

— Моя мать тоже возлагает на меня большие надежды. Всю свою жизнь она посвятила тому, что считает единственно правильным для дочери. Она хочет, чтобы я проучилась здесь год-другой и вышла замуж за «приличного молодого человека». — Тана сделала презрительную гримасу, показывая, как мало ее привлекает эта перспектива. Шарон засмеялась.

— В глубине души все матери мечтают о том же самом, даже моя — при условии, что я дам зарок участвовать в ее борьбе и после замужества. А что говорит твой отец? Мой, благодарение богу, выручает меня, когда может. Он считает, что вся эта возня не стоит выеденного яйца.

— Мой отец умер еще до того, как я появилась на свет. Наверное, поэтому моя мать и переживает так сильно по малейшему поводу. Она смертельно боится, что все вдруг пойдет не так, как надо, и зубами держится за то, что называют обеспеченным положением. И от меня хочет, чтобы я поступала так же. — Она посмотрела на Шарон каким-то странным взглядом. — Знаешь, по-моему, твоя мама подходит мне больше. — Обе рассмеялись и долго еще после этого не выключали свет.

К концу первой недели девушки уже были близкими подругами. Они сидели рядом в аудитории, вместе шли на ленч, в библиотеку; гуляя подолгу вокруг озера, они говорили о жизни, о мальчиках, о родителях и друзьях. Тана рассказала Шарон о связи матери с Артуром Дарнингом, начавшейся еще тогда, когда он был женат на Мери, а также о том, как это действовало на нее, Тану. Лицемерие, узость взглядов, стереотипная жизнь в Гринвиче, ложь во взаимоотношениях с детьми, друзьями и служащими, постоянное пьянство, дом Дарнинга, где все устроено напоказ, тогда как ее мать работает на него как белый негр вот уже двенадцать лет и ничего от этого не имеет.

— Знаешь, Шар, я не могу это видеть. — Она не отводила от подруги глаз, которые блестели, как два зеленых изумруда. — И самое худшее заключается в том, что она с радостью принимает от него все эти дерьмовые подарки. Она считает, что с ней все в порядке. Она нигде с ним не бывает и, представь себе, всем довольна. Весь остаток жизни она готова просидеть в одиночестве, благодарная ему за то немногое, что он для нее сделал, и не догадываясь, что он не сделал для нее ровным счетом ничего. Она утверждает, что обязана ему всем. Чем это «всем»? Она работает как проклятая всю свою жизнь, а он смотрит на нее как на предмет обстановки. — «Платная подстилка» — мерзкие слова Билли все еще стояли в ее ушах, сколько она ни старалась забыть их. — Наверное, она просто иначе смотрит на вещи, но я… не знаю… меня это сводит с ума. Я не хочу находиться рядом с ними до конца своих дней и распинаться перед Артуром в благодарностях. Я многим обязана моей маме, но абсолютно ничем не обязана Артуру Дарнингу; она тоже ничем ему не обязана, но не понимает этого. Она так боится всего… Иногда я думаю, была ли она такой, когда был жив мой отец. — Джин часто рассказывала дочери, что раньше она во многом была похожа на Эндрю, и лицо ее при этом светлело.

— Я больше люблю отца, чем маму, — Шарон всегда была искренней в выражении своих чувств, особенно с Таной.

К концу первого месяца они поделились многими своими секретами, однако Тана не упоминала об изнасиловании. Сделать это было очень непросто, и Тана решила промолчать.

За несколько дней до праздника Всех Святых — Хэллоуина — Шарон забеспокоилась о карнавальном костюме. Были назначены совместные танцы с соседним, мужским, колледжем.

— Ума не приложу, что мне делать? — Шарон лежала на кровати, возбужденно вращая белками глаз. — Может, нарядиться черной кошкой? Или накинуть белую простыню с прорезями для глаз, как у куклуксклановца?

Танцы организовывались в «Грин-Хиллз», и девушки могли пойти туда одни. Это было очень кстати, так как ни Шарон, ни Тана не завели пока ни знакомых парней, ни подруг. Студентки держались от Шарон на расстоянии, соблюдая показную вежливость — и только. Преподаватели были холодно любезны и старательно делали вид, что не замечают присутствия чернокожей девушки. Ее единственной подругой была Тана, они никогда не разлучались — в результате Тана тоже оказалась в изоляции. Все сторонились ее. Если ты хочешь якшаться с неграми — приготовься к обструкции. Шарон не раз ссорилась с ней по этому поводу.

— Какого дьявола ты привязалась ко мне? Иди к своим белым! — Она старалась быть нарочито резкой, но Тана всякий раз разгадывала эту ее хитрость.

— Перестань кипятиться.

— Ты набитая дура!

— Верно! Такая же, как и ты. Поэтому мы и сошлись, как два сапога.

— Нет, — усмехалась Шарон, — мы с тобой сошлись потому, что ты совсем не одета, и если бы не мои платья и не мои квалифицированные советы, ты была бы похожа на пугало.

— Да, — весело смеялась Тана, — ты права. Тебе остается научить меня плясать под свою дудку.

Девушки корчились на своих кроватях от смеха, который почти не затихал в их комнате. Шарон была энергичная и живая, что называется, «с огоньком», она возрождала Тану к жизни. Порой они засиживались допоздна, шутили и смеялись до коликов в животе. Шарон имела хороший вкус и красивые наряды, каких Тана еще не видела в своей жизни. Они были примерно одного роста и сложения и спустя недолгое время начали запихивать вещи в один и тот же шкаф и надевать то, что попадется под руку, не разделяя на «твое» и «мое».

— Ну так как же, Тэн? Что ты наденешь на Хэллоуин?

Шарон в этот раз клала на ногти яркий оранжевый лак, смотревшийся очень эффектно в контрасте с ее смуглой кожей. Ожидая, когда лак высохнет, она подняла глаза на подругу, но та равнодушно смотрела в сторону.

— Не знаю… надо подумать…

— Что значит «подумать»? — Шарон сразу же уловила нечто новое в голосе Таны. Раньше она такого не замечала, за исключением одного или двух случаев, когда Шарон показалось, что она нечаянно задела некую чувствительную струну. Впрочем, полной уверенности у нее не было. — Ты идешь на танцы или нет?

— Нет, не иду.

— Боже правый! Но почему? — Шарон стала в тупик: Тана была не прочь посмеяться, обладала развитым чувством юмора; она была хороша собой, умна, любила веселье. — Ты что, не одобряешь этот праздник?

— Ну почему же? Хэллоуин по-своему хорош… для детей. — Тана еще никогда не была столь индифферентной, и это озадачило Шарон.

— Не будь такой букой, Тэн. Давай я помогу тебе с костюмом.

Она начала рыться в их совместном шкафу, вытаскивая то одно, то другое и кидая все на кровать. Тана, однако, не проявляла никакого энтузиазма. Когда они легли и выключили свет, Шарон вновь приступила к ней с расспросами:

— Как можно не желать пойти на карнавал по случаю Хэллоуина?

Шарон знала, что у Таны еще нет здесь парня. Что касается Шарон, поступить сюда значило для нее обречь себя на одиночество, но она сама выбрала свой путь. Другие девушки тоже вряд ли знали здесь кого-то, счастливые исключения составляли лишь немногие из них. Однако и те, и другие рассчитывали увидеть на танцах целую толпу молодых людей, и даже Шарон вдруг воспылала желанием показаться на люди.

— У тебя, наверное, дома есть постоянный друг? — спросила она, помолчав. Тана никогда не заикалась об этом. «К чему такая скрытность?» — подумала Шарон.

Впрочем, существовали некоторые темы, которых они еще не касались. Так, обе избегали разговоров о расставании с девственностью. Шарон знала, что это было неприлично для «Грин-Хиллз»: здесь, похоже, такие вещи обсуждались взахлеб. Но Шарон безошибочно чувствовала сдержанность Таны, да и сама не горела желанием говорить на эту тему. Однако сейчас она повела себя иначе: облокотившись на подушку, она положила голову на ладони и пытливо вгляделась в лицо подруги, белевшее в темной комнате. — Да или нет, Тэн?

— Ты ошибаешься… Просто у меня нет настроения.

— Но должна же быть тому причина! У тебя что — аллергия на мужчин? Слабость в коленках? Пойдем, потанцуем, а после двенадцати я наряжу тебя вампиром, хотя, — на лице ее появилась озорная улыбка, — для карнавала на Хэллоуин можно придумать что-нибудь и позамысловатее.

— Не валяй дурака, Шар, — засмеялась Тана. — Просто я не хочу ходить на вечеринки. А ты иди, и пусть тебя это не смущает. Влюбись в какого-нибудь белого парня и преподнеси сюрприз своим родителям. — Обе девушки расхохотались при-этой мысли.

— Боже правый! Да за это меня вышвырнут из колледжа. Если бы миссис Джонс могла выбирать, она выдала бы меня за старину Сэма. — Домовая наставница иногда снисходительно поглядывала на Шарон, а затем переводила глаза на Сэма, как если бы между этими двумя существовало некое родство.

— А она догадывается, кто твой отец?

Фримен Блейк только что получил вторую премию Пулитцера. Все в Америке знали это имя, независимо от того, читали они его книги или нет.

— Я не думаю, чтобы она умела читать.

— Ты должна подарить ей одну из книг отца с его автографом, — усмехнулась Тана.

— Она сойдет с ума от злости, — проворчала Шарон. Однако все это не разрешало проблему танцев. Дело кончилось тем, что Шарон оделась страшно завлекательной черной кошкой. Она натянула до самого подбородка черное трико, из которого выглядывало светло-шоколадное лицо с огромными черными глазами; а немыслимо длинные ноги, казалось, росли от ушей. Ее появление в зале вызвало кратковременный шок, потом кто-то пригласил ее на танец, после чего Шарон весь вечер не сходила с круга. Хотя девушки ее бойкотировали, она прекрасно провела время. Когда она вернулась, Тана крепко спала — был уже второй час ночи.

— Тэн? Ты спишь? Тэн?

Подруга подняла голову, открыла один глаз и пробурчала:

— Ты хорошо повеселилась?

— Чудесно! Я танцевала весь вечер, без отдыха. — Она умирала от нетерпения рассказать ей про все, но Тана повернулась к стене лицом.

— Я рада… спокночи.

Шарон смотрела на спину подруги, гадая, почему она не захотела пойти на карнавал. Но разговор был окончен, и, когда на следующий день Шарон сделала попытку возобновить его, Тана не проявила к нему ни малейшего интереса. Другие девушки после вечера танцев начали ходить на свидания, телефон внизу не умолкал, казалось, ни на минуту. Шарон позвонил только один молодой человек. Он пригласил ее в кино, и она приняла приглашение, но когда они пришли в кинотеатр, контролер их не пропустил.

— Это вам не Чикаго, друзья. Это Юг. — Он посмотрел на мучительно покрасневшего юношу. — Отправляйся-ка ты домой, сынок, и найди себе приличную девушку.

Шарон попыталась успокоить парня:

— Не волнуйся, Том! Правду говоря, мне не так уж и хотелось посмотреть этот фильм.

Он отвез ее обратно в общежитие. Всю дорогу они молчали, и только у самого «Дома Жасмина» она повернулась к нему со словами:

— Все нормально, Том, честно тебе говорю. Я все понимаю и уже привыкла. — Голос у нее был низкий и страстный, а глаза — добрые. Она глубоко вздохнула и слегка прикоснулась рукой к его руке — кожа у нее была как шелк. — Для этого я и поступила в «Грин-Хиллз».

Он оторопело взглянул на нее, не зная, как расценить эти странные слова. Шарон была первой темнокожей девушкой, которой он назначил свидание; она казалась ему самым экзотическим созданием на свете — он таких еще не встречал.

— Ты приехала в этот занюханный городишко для того, чтобы тебя оскорблял какой-то говнюк?! — Он еще не остыл от гнева, если не за себя, то за нее.

— Нет, — мягко возразила она, думая о том, что говорила ей мать. — Я приехала сюда затем, чтобы изменить положение вещей, во всяком случае, в этом я вижу свой долг. Начинается все вот так, как вышло у нас с тобой сегодня, и долгое время так продолжается, но в конце концов люди перестают обращать на это внимание. Темнокожие девушки ходят в кино с белыми парнями, разъезжают с ними в автомобилях, гуляют по улицам, заходят в закусочные — там, где им захочется. Вот это есть в Нью-Йорке, почему так не может быть здесь? Кто-то может коситься, но в любом случае они не могут выкинуть нас вон. И единственный путь к этому — начать с малого, вот как сегодня.

Парень посмотрел на нее, как если бы сомневался, не подставили ли его в этой игре. Но нет, было не похоже, чтобы Шарон Блейк была способна на такое. Том уже слышал про ее отца, и это произвело на него неизгладимое впечатление. То, что она сказала, заставило его восхищаться ею еще сильнее. Он был немного смущен, но знал, что в словах Шарон заключается правда.

— Мне жаль, что нам не удалось войти туда. Может, попытаемся снова на будущей неделе?

Она рассмеялась.

— Я вовсе не имела в виду, что мы должны все изменить в одночасье. — Тем не менее ей понравился его пыл. Он правильно воспринял ее мысль, и, возможно, Мириам Блейк не так уж не права. Может быть, надо служить какой-то идее, в конце-то концов.

— А почему бы и нет? Рано или поздно этому наглецу надоест выгонять нас. Черт с ним, мы можем пойти в кафе или в ресторан…

Возможности были безграничны, и Шарон весело смеялась. Он помог ей выйти из машины и ввел в гостиную «Дома Жасмина». Она предложила ему чашку чая, и они посидели там некоторое время. Однако взгляды, которые бросала в их сторону находящаяся там молодежь, были столь неприкрыто враждебными, что Шарон не выдержала. Она встала и медленно прошла с ним к выходу. Лицо ее было печально. «Несомненно, все было бы проще в Калифорнийском университете, в любом городе Севера страны. А здесь…» Том чутко уловил ее настроение и, уже стоя в дверях, шепнул:

— Помни — не может все измениться за один вечер. — Он прикоснулся губами к ее щеке и вышел.

Глядя, как он уезжает, она думала: «Он, конечно же, прав: нам не удалось ничего изменить за один вечер».

Поднимаясь вверх по лестнице, она подумала о том, что это время потрачено не напрасно. Том ей нравился: он умел принимать поражения так, как надо. Интересно, позвонит ли он ей еще?

Тана улыбнулась ей со своей кровати.

— Ну и как? Он тебя пригласил? — Да.

— Чудесно! А что фильм? Понравился?

— Спроси у кого-нибудь другого, — невесело улыбнулась Шарон.

— Вы туда не пошли? — удивилась Тана.

— Нас туда не пустили. Знаешь, как это бывает: белый юноша, цветная девушка… «Подыщи себе подходящую пару, сынок», — Шарон тщилась рассмеяться, но Тана, увидевшая боль в ее глазах, нахмурилась.

— Негодяй! А что сказал Том?

— Он держался очень мило. Мы немного посидели в гостиной, но это было еще хуже. Представляешь: семь «белоснежек» сидят на диванах со своими «прекрасными принцами» и сверлят нас глазами. — Она со вздохом кинулась в кресло. — А ну их к дьяволу, все эти умные идеи. Подходя к кинотеатру, я чувствовала себя такой смелой и благородной, такой возвышенной, а когда нас завернули, я подумала, что все это не стоит ломаного гроша. Мы с ним не можем пойти даже в закусочную, чтобы поесть гамбургеров. Выходит, я могу умереть с голоду в этом паршивом городишке.

— Могу поручиться, что нас обслужат, если ты пойдешь вместе со мной. — Они еще не пробовали пойти куда-нибудь на ленч: кормили их в колледже на убой, обе уже прибавили в весе по три-четыре фунта, к вящей досаде Шарон.

— На твоем месте я бы не стала ручаться в этом, Тэн. Держу пари, что они поднимут хай, увидев с тобой негритянку. Белая есть белая, а черная остается черной, как бы ты к этому ни относилась.

— Но почему бы нам не попытаться? — Тана загорелась своей идеей, и на следующий вечер они решили привести ее в исполнение.

Девушки прогулялись по городу и зашли в закусочную, чтобы заказать по гамбургеру. Официантка окинула их долгим, неприязненным взглядом и отошла, не приняв заказа. Пораженная этим, Тана поманила ее снова, но женщина сделала вид, что не замечает ее знаков. Тогда Тана поднялась с места, подошла к ней сама и спросила, можно ли им здесь пообедать. Официантка досадливо поморщилась.

— Мне очень жаль, милая, — сказала она вполголоса — так, чтобы не услышала Шарон, — но я не могу обслужить твою подругу. Надеюсь, ты меня понимаешь?

— Но почему? Она — жительница Вашингтона, — сказала Тана, как будто это имело какое-то значение. — Ее мать — прокурор на государственной службе, а отец — двукратный лауреат Пулитцеровской премии.

— Нам это без разницы. Здесь не Вашингтон, а Йолан, Южная Каролина.

— Есть у вас в городе такие заведения, где мы с ней можем пообедать?

Женщина взглянула на высокую зеленоглазую блондинку, в чьем голосе прозвучала смутившая ее настойчивость.

— Она может пройти дальше по улице… А ты можешь остаться здесь.

— Но мы хотим пообедать вместе! — В глазах Таны сверкала зеленая сталь; впервые в жизни она почувствовала, как по спине у нее прошла нервная судорога. Сейчас она могла ударить человека, охваченная иррациональным и бессильным бешенством, какого она еще ни разу не испытывала. — Имеется ли в вашем городе такое место, где мы с подругой могли бы поесть вместе? Или нам придется садиться в поезд и ехать обедать в Нью-Йорк? — Тана вперила в официантку негодующий взгляд, и та отрицательно покачала головой. Однако Тана отступать не собиралась. — Тогда обслужите меня — я возьму два чизбургера и две кока-колы.

— Нет, не возьмешь! — Позади них встал коренастый повар, вышедший из кухни. — Ты сейчас отправишься назад в свою треклятую шикарную школу, откуда вы обе сюда заявились. — Подруги были слишком заметными в Йолане: достаточно было взглянуть на броские наряды Шарон, чтобы вычислить ее принадлежность к привилегированному колледжу. На ней была юбка и свитер, купленные в нью-йоркском магазине «Бонвит Теллер». — Вы можете есть там все что угодно за милую душу. Понятия не имею, что там на них нашло, но если уж они пускают к себе негритосов, то пусть и кормят их у себя в «Грин-Хиллз», а здесь на них не приготовили!

Он выразительно посмотрел на Тану, потом перевел взгляд на столик, за которым сидела Шарон. В его взгляде чувствовалась слепая ярость, и Тане на миг показалось, что повар может вышвырнуть их отсюда силой. После изнасилования она еще ни разу не испытывала такого страха.

Поняв, в чем дело, Шарон грациозно поднялась с места и сказала в своей спокойной аристократической манере:

— Идем, Тэн.

В ее голосе прозвучали низкие, чувственные нотки; при виде того, как повар буквально впился в нее плотоядными глазами, Тане захотелось дать ему пощечину: этот взгляд напомнил ей то, о чем она безуспешно пыталась забыть.

— Сукин сын! — кипятилась Тана, когда они медленно возвращались в колледж.

Однако Шарон выглядела на удивление спокойной. Она испытывала те же чувства, что и накануне, когда их с Томом не пустили в кинотеатр. Поначалу — спокойное сознание силы, понимание, зачем она здесь, а потом — чувство уныния. Однако сегодня депрессия еще не успела ею овладеть.

— Как странно устроена жизнь! Если бы это произошло в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе, практически в любом другом городе, никто бы и внимания не обратил. Но здесь, в Йолане, страшно важно, что я темнокожая, а ты белая. Моя мать, похоже, знает, что делает: видно, для нас пришло время бороться за свои права. Я всегда считала, что, если мне хорошо, я не обязана думать о других, о том, что с ними происходит. И вот теперь оказалось, что эти другие — я сама. — Шарон внезапно поняла, почему Мириам так настаивала на ее поступлении в «Грин-Хиллз». Впервые со дня приезда сюда девушка подумала, что ее мать, вероятно, права. Может быть, место Шарон здесь. Может, она в долгу перед кем-то, кому не было так хорошо все эти годы. — Я не знаю, что тебе сказать, Тэн…

— Я тоже… — Они медленно шли по улице, рука об руку. — Не думаю, чтобы я когда-нибудь чувствовала себя такой беспомощной и такой злой… — Вдруг перед ней всплыло лицо Билли Дарнинга, и она вся поникла. — Разве лишь однажды…

Обе девушки вдруг ощутили связующую их близость, какой не было раньше. Тане захотелось обнять Шарон, защитить ее от беды, а та взглянула на нее с теплой улыбкой.

— Когда это было, Тэн?

— О, очень давно!.. — Она силилась улыбнуться. — Месяцев пять тому назад.

— Это действительно очень давно. — Девушки обменялись улыбками и продолжали идти по тротуару.

По улице промчалась машина, но их никто не побеспокоил, и страх Таны прошел. Никто и никогда не сделает с ней то, что сделал Билли Дарнинг, — она скорее убьет насильника. В ее глазах Шарон отметила необычно жестокий блеск.

— Наверное, это было что-то ужасное? — Да.

— Ты не хочешь говорить об этом? — Голос Шарон был ласковым и чутким.

Они шагали сквозь серую полутьму в полном молчании. Тана, казалось, раздумывала: у нее никогда не возникало желания рассказать об этом кошмаре кому бы то ни было — после того, как она попыталась довериться матери.

Шарон, по-видимому, ее поняла: у каждого человека есть на душе что-то такое, чем он не хочет делиться. Она и сама хранила в себе тайну.

— О'кей, Тэн…

Но едва она успела это произнести, как Тана стремительно к ней обернулась, и слова неудержимо полились сами собой, будто прорвалась некая плотина.

— Я хочу рассказать… только не знаю, как можно это сделать. — Она убыстрила шаги, будто желая убежать от самой себя, а Шарон легко поспевала за ней на своих длинных, стройных ногах. Тана нервно провела рукой по волосам, сама не заметив этого, посмотрела куда-то в сторону. Дыхание ее участилось. — Рассказ получится короткий… В июне у нас был выпускной вечер, а через неделю я пошла на вечеринку в дом патрона моей матери… у патрона есть сын, законченный негодяй… Я ей сказала, что не хочу идти… — Воздух вырывался из груди Таны короткими, быстрыми толчками, но она этого не замечала и шла все быстрее. Шарон понимала: Тана рассказывает о чем-то таком, что держать в себе ей больше невмоготу. Тана должна выплеснуть это из себя. — Моя мать сказала: «Ни в коем случае!» То есть я не должна отказываться от приглашения ни под каким видом. Она всегда так говорит, когда дело так или иначе касается этой семейки — Артура Дарнинга и его детушек… она становится как слепая… — Захлебнувшись словами, Тана все ускоряла и ускоряла шаг, будто спасаясь от преследовавших ее воспоминаний. Шарон, глядя на страдающее лицо подруги, шла с ней в ногу. Наконец Тана справилась с собой и продолжала:

— Как бы то ни было, я поехала. Со мной был знакомый парень; этот кретин посадил меня в свою машину и привез в Гринвич на эту самую вечеринку… все уже были пьяные, мой кавалер тоже напился в стельку и куда-то пропал… от нечего делать я пошла по дому… и Билли, сын Артура, предложил мне показать кабинет, где работает моя мать… Я знала, где эта комната… — Слезы ручьями бежали по ее щекам, она их не чувствовала на ветру. Шарон хранила молчание. — Он привел меня совсем не туда, а в спальню своего отца… там все было серое… серый плюш, серый атлас и серый мех… даже ковер на полу был серый… — Это были единственные запомнившиеся ей детали: бесконечный серый фон… ее кровь на полу… перекошенное лицо Билли, потом — авария… Тане не хватало воздуха, она рванула ворот рубашки и снова побежала, задыхаясь от рыданий. Шарон не отставала от нее ни на шаг. Тана теперь была не одна: рядом подруга, бегущая вместе с ней сквозь этот страшный кошмар; она нашла в себе силы продолжать:

— Билли начал избивать меня, сбил с ног… и все, что я ни делала… — Вновь ощутив ту беспомощность, то отчаяние, она остановилась и закрыла лицо руками. Ночную темноту огласил ее душераздирающий всхлип. — Я ничего не могла сделать… я не могла остановить его… — Ее тело сотрясалось от рыданий. Шарон молча обняла Тану и крепко прижала к себе. — Он изнасиловал меня и бросил там… я была вся в крови… меня вырвало… потом он догнал меня на шоссе, заставил сесть в машину, потом чуть не врезался в грузовик, — теперь она говорила быстро, будучи не в силах остановиться. — Мы налетели на дерево, и он поранил себе лоб — все лицо было залито кровью; нас отвезли в больницу, потом туда приехала моя мать… — Внезапно Тана снова умолкла, ее лицо потухло при воспоминании, от которого она старалась убежать все эти пять месяцев. Она взглянула Шарон прямо в глаза. — Когда я попыталась рассказать ей обо всем, она не захотела мне поверить. «Билли Дарнинг не способен на такое!» — Тана зарыдала еще более безутешно.

Шарон стояла не разжимая рук и все так же молча. Наконец сказала:

— Я верю тебе, Тэн.

Тана кивнула. Вид у нее был несчастный, как у потерявшегося ребенка.

— Никогда в жизни я не позволю прикоснуться к себе ни одному мужчине. — Шарон очень хорошо понимала подругу, хотя и по другой причине. Ее никто не насиловал — она отдалась сама, по любви. — Моя мать не поверила ни единому моему слову. И не поверит никогда. Она боготворит семью Дарнингов.

— Не Думай больше об этом, Тэн. Думай о самой себе — это единственное, что имеет теперь значение. — Шарон подвела ее к скверу и усадила на пень, села сама и предложила ей сигарету. Тана сделала одну-единственную затяжку. — Знаешь, я считаю, что с тобой — полный порядок, даже лучше, чем ты думаешь. — Глубоко тронутая доверием подруги, Шарон мягко улыбнулась Тане и вытерла слезы с ее щек.

Губы Таны тронула слабая ответная улыбка.

— Ты не считаешь, что я должна презирать себя после этого?

— Какие глупости ты спрашиваешь, Тэн! На тебе это никак не отразилось.

— Не знаю… иногда мне кажется, что… что я могла бы помешать ему, если бы… не растерялась. — Ей хотелось освободиться от сомнения, высказать до конца все, что мучило ее столько дней.

— Скажи мне честно, Тэн: ты действительно веришь в это? Ты в самом деле думаешь, что его можно было остановить?

Тана надолго задумалась, потом отрицательно мотнула головой.

— Тогда перестань терзать себя. То, что с тобой случилось, ужасно, ужаснее не придумаешь. Может быть, это самое страшное из всего, что тебе написано на роду. Но это произошло. Никто и никогда не сможет сделать это над тобой снова. Ты считаешь, что он осквернил тебя? Но это не так! Что бы там ни было, он не смог взять тебя, настоящую тебя, Тэн. Забудь обо всем и продолжай жить.

— Это легче сказать, чем сделать. — Тана устало улыбнулась. — Такое не забывается.

— Надо себя заставить, Тэн. Нельзя допустить, чтобы это разрушило твою жизнь. Такой мерзавец, как он, не может одержать над тобой победу: он силен только в мерзости, во всем остальном это слабая душонка, Тэн. А ты — сильная. Не поддавайся депрессии — так ты только помогаешь ему. Как бы ни было тебе тяжело, выбрось все из головы и иди вперед.

— О, Шарон!.. — Тана со вздохом поднялась на ноги и взглянула на подругу. Вокруг был чудесный теплый вечер. — Что делает тебя такой привлекательной в глазах парней?

Шарон загадочно улыбнулась, но Тана видела, что глаза ее сегодня остаются серьезными, почти грустными.

— У меня тоже есть секреты.

— Например? — Тана теперь чувствовала себя гораздо спокойнее, чем раньше. Ей казалось, что Шарон открыла спрятанную у нее внутри клетку и выпустила из нее безжалостного зверя, который терзал ее не переставая. Теперь Тана была свободна, в душе ее снова воцарился мир. Ее мать оказалась неспособной сделать то, что сделала для нее молодая девушка, и Тана знала: что бы теперь ни случилось, они с Шарон всегда останутся друзьями. — Что с тобой произошло? — Тана отыскала взглядом глаза подруги, уже зная, что там таится нечто сокровенное.

Ответный взгляд Шарон подтвердил это. Она не захотела увиливать от ответа. Шарон никому не говорила о своих чувствах, но думала об этом постоянно. Они с отцом имели важный разговор перед ее отъездом в «Грин-Хиллз». Он сказал ей те же слова, которыми она только что подбадривала подругу: нельзя допустить, чтобы твоя жизнь оказалась разрушенной. Что случилось, то случилось — этого уже не исправишь. Нужно оставить это позади и идти вперед. Шарон, однако, не была уверена в себе.

— В этом году я родила ребенка.

У Таны на миг перехватило дыхание — она была в шоке.

— Правда?

— Да. Дома я встречалась с одним и тем же мальчиком с пятнадцати лет. Когда мне исполнилось шестнадцать, он подарил мне свое фамильное кольцо. Не могу тебе описать, Тэн, что я чувствовала… Он сложен, как африканский бог, и чертовски красив, а танцует… это надо видеть.

Лицо Шарон похорошело еще больше, когда она подумала о нем, — теперь это была прелестная юная девушка.

— Сейчас он учится в Гарвардском университете, я не встречалась с ним уже почти год. — Ее глаза погрустнели. — Я забеременела до окончания школы и сказала ему об этом, а он, похоже, запаниковал. Он стал просить, чтобы я сделала аборт у доктора, знакомого его кузины, но я отказалась. Я знала о несчастных случаях с молодыми девчонками… — При воспоминании об этом на ее глазах выступили слезы; она, казалось, напрочь забыла о том, что Тана стоит рядом и смотрит на нее. — Я хотела сказать об этом своей матери, но не решилась и рассказала отцу, а он сказал ей. Ты не представляешь, что началось… все будто посходили с ума. Мои родители позвонили к нему домой, его предки подняли крик; моя мама обозвала его «негритосом», а его отец обругал меня «сукой»… Это был самый страшный вечер в моей жизни. Под конец родители предоставили мне выбирать: я могла сделать аборт у того доктора, о котором навела справки моя мать, или же я могла родить ребенка и отдать его в чужие руки. Они мне сказали, — тут Шарон судорожно глотнула воздух, и Тана поняла, что это было самым тяжелым в откровениях подруги, — что я не могу оставить его себе… что завести ребенка в семнадцать лет — значит погубить свое будущее… — Тело Шарон сотрясалось от конвульсий. — Сама не знаю, почему я выбрала второй вариант и решилась рожать. Наверное, я надеялась, что Дэнни — отец ребенка — может одуматься… или одумаются мои родители… или случится чудо. Но ничего такого не произошло. Последние пять месяцев я провела в санатории, выполняя все, что нужно, чтобы успешно закончить школу. Ребенок родился 19 апреля, крошечный такой мальчик… — Она вся дрожала. Тана молча взяла ее за руку. — Предполагалось, что я не должна его видеть, но я все же увидела… только один раз… он был такой крохотный… я мучилась родами тринадцать часов… это было неописуемо, а он весил всего шесть фунтов. — У нее были отсутствующие глаза; она думала о малютке сыне, которого никогда больше не увидит… Наконец она опомнилась и посмотрела на подругу. — Я потеряла его, Тэн. — Она вдруг заплакала в голос, как малый ребенок; во многих отношениях она и была еще ребенком, как и ее подруга. — Три недели тому назад я подписала все бумаги, моя мать их оформила… его усыновили какие-то люди в Нью-Йорке. — Она сидела, низко опустив голову, продолжая всхлипывать. — Боже мой! Мне остается только надеяться, что они будут добры к нему… Я не должна была его отдавать, Тэн!.. И ради чего? — Она сердито посмотрела на свою спутницу, будто обвиняя ее во всех своих бедах. — Ради того, чтобы приехать в этот идиотский колледж и доказывать право других цветных девушек учиться здесь? Когда-нибудь они будут здесь учиться. Ну и что?

— Одно с другим не связано, Шарон. Твои родители хотели, чтобы ты начала жизнь с чистого листа, чтобы ты могла в положенное время иметь семью и детей.

— Они ошибались, как и я сама. Ты не представляешь себе, что я чувствовала, когда возвращалась домой одна, без ребенка… это ощущение ничем не восполнимой пустоты… — Она тяжко вздохнула. — Я не виделась с Дэнни с тех пор, как возвратилась в Мэриленд… Я никогда ничего не узнаю о сыне: где он, что с ним. С тяжелым сердцем я сдала экзамены вместе со своими одноклассниками, и никто не узнал, что творится у меня на душе.

Тана взглянула на нее и покачала головой. Вот они обе стали женщинами. Они много перестрадали, много вынесли на своих плечах. И кто знает, окажется ли их будущее более счастливым. Но одно они теперь знали наверное: каждая из них имеет друга. Тана стянула Шарон с пня, на котором та сидела, и девушки крепко обнялись; и каждая, смешивая свои слезы со слезами подруги, ощущала сейчас ее боль, как свою.

— Я очень люблю тебя, Шар! — Тана взглянула на Шарон с нежной улыбкой, и та осушила глаза.

— Я тоже…

Они шагали — рука в руке — сквозь безмолвную ночь. Придя к себе, они разделись и улеглись в кровати. Каждая думала о своем.

— Тэн? — позвал в темноте голос Шарон.

— Да?

— Спасибо тебе!

— За что? За то, что я тебя выслушала? А ты выслушала меня — на то мы и подруги.

— Я считаю, что мой отец прав: надо всегда идти вперед.

— Наверное. Только как это сделать? Может, он знает какие-то конкретные способы освободиться от груза прошлого?

Шарон рассмеялась.

— Надо будет спросить его об этом. — Внезапно ей в голову пришла новая идея. — А почему бы тебе не спросить у него самой? Давай поедем к нам на День Благодарения.

Лежа в постели, Тана не без удовольствия обдумывала ее предложение. Оно ей понравилось.

— Не знаю, что скажет на это моя мать. — Внезапно мнение матери показалось ей если не совсем безразличным, то во всяком случае менее существенным, чем это было шесть месяцев тому назад. Может, настало время опробовать свои крылья и начать поступать по своей воле? — Я позвоню ей завтра вечером.

— Хорошо. — Шарон сонно улыбнулась и повернулась на другой бок. — Спокночи, Тэн!

Спустя короткое время обе они уже спали крепким сном, гораздо более спокойным, чем в последние месяцы. Тана подложила под щеку ладошки, как это делают маленькие дети. Шарон, точно красивый черный котенок, свернулась в клубок — не разобрать, где руки, где ноги. Казалось, что она сейчас мирно замурлыкает во сне.