Негр Артур Иванович Соболева Лариса
Абрам спрятал пакет с назначением на груди и счастливый выскочил в парк. Вот теперь можно подумать и об удовольствиях. В ожидании фейерверка прогуливались придворные. У фонтана он заметил одинокую женскую фигуру... Сойдет! Едва сделал несколько решительных шагов, как его окружили дамы, теперь глаза разбежались.
– О, господин Петров, как вам идет капитанская форма! – воскликнула одна. – А повязка на голове выгодно отличает вас от остальных мужчин.
– Благодарю вас... – только и успевал лепетать он.
– Вы разбавите наше общество, – обольстительно улыбалась другая, на шее которой висело больше бриллиантов, чем в ювелирной лавке. – Наши мужчины стали скучны, с ними не о чем поговорить.
С ней тоже говорить не о чем, пригодна для одного... но он вежливо спросил:
– А о чем вы хотели бы поговорить?
– О войне, разумеется! Как там?
– Как на войне, – пошутил Абрам, хищно всматриваясь в третью.
Залпы фейерверка – и дамы, к его огорчению, убежали с восторженными возгласами. Он даже разозлился на них. Однако у фонтана молодая женщина осталась, она сидела на бордюре и смотрела на воду, а не в небо с россыпями искр. Абрам смело приблизился к ней и галантно начал:
– Простите мне мою дерзость, но почему вы одна?..
Когда она, вздрогнув, подняла на него свою головку, он обомлел: хороша чертовски! Но печальна, что очень красило ее.
– Вы напугали меня, господин Петров.
– Забавно, – рассмеялся он, – меня все знают, словно я самый знаменитый человек в Париже, а вот я знаком не со многими. Например, вас я не знаю...
– Мадам де Арле, – протянула она руку для поцелуя.
А вот с мужем ее он был слегка знаком, развратным негодяем, мотом с круглым брюшком, словно заглотил бочонок, и это рыхлое тело покоилось на тоненьких ножках. Печаль мадам понятна. Но ведь и утешить теперь было кому. Абрам взял ее нежную ручку, коснулся губами, не отпуская, поднял глаза на красавицу и спросил проникновенно:
– А имя?
– Жанин, мсье.
Огни фейерверка сверкали в глазах Жанин, и была она прекрасна, как... как... черт знает кто! Повинуясь голосу плоти, он привлек мадам де Арле – кстати, она даже не упиралась – и с африканской страстью поцеловал в губы! Замечательно, что голова Абрама была перевязана, иначе она просто треснула бы от прилива крови. Ну и чего тянуть?
– Сегодня или никогда! – пылко произнес он. – Где ваша комната?
– Вы... не смеете мне...
– Где ваша комната? – и только крепче сжал мадам де Арле.
– В левом крыле со стороны сада на втором этаже. У меня всю ночь горит лампа... – произнесла она в замешательстве и вдруг спохватилась: – Нет, нет, не приходите...
Он еще раз многообещающе ее поцеловал, чтоб не забыла и представляла, что ждет ее впереди, после чего помчался к придворным.
Дождавшись, когда неугомонный Версаль затих, он очутился у крыла, где, надеялся, одно окно... А их горело три! Как же быть? Приложив титанические усилия, Абрам забрался на второй этаж, зацепился руками за подоконник и повис, но все же заглянул в комнату. Смутившись, он спустился вниз – не Жанин была в объятиях мужчины. Зато во второе окно залез легко. От древнего дерева тянулась толстая ветка, по ней и полз Абрам, как пантера, рискуя сорваться, да что не сделаешь ради любви. Под пологом на широкой постели спала женщина. Наконец! Она лежала на боку спиной к Абраму. Он осторожно присел на край постели и тронул за плечо ее, уставшую ждать, наверняка уснувшую. Она медленно поворачивалась к нему, а он, предвкушая наслаждение, нетерпеливо наклонялся к ее лицу, дабы сразу приступить к жарким поцелуям... и замер.
Нет, она не закричала, увидев негра на своей постели, через секунду испуганно вскрикнул он, так как едва не принялся целовать сморщенное и беззубое существо, спросившее голосом престарелой вороны:
– Вы ко мне? Ах, какой баловник.
Под хохот старухи Абрам кубарем слетел вниз, чудом не переломав кости.
Осталось третье окно. Но теперь Абрам был предусмотрительным и прежде хорошо рассмотрел, кто лежал на постели...
Павел шагнул в комнату, тронул дверцу старого шкафа. Издав тягучий, заунывный скрип, она открылась. Вещи Стеллы так и висят, покрываясь пылью, поедаемые молью. Он прилег на кровать, зажмурился. Последнее время он плохо спит. Не то чтобы бессонница, а так, вроде спит, но все слышит. Звуки, звуки...
Тишина имеет свои звуки, беспокойные. Это дом всегда нагоняет тревогу. Вся жизнь здесь прошла в ожидании беды, ожидания оправдывались. Но тогда причины были в отце. Откуда сейчас взялось это чувство беспокойства и ожидания чего-то плохого, что должно вот-вот случиться? Может, то, что произошло в доме пять лет назад, никуда не исчезло, а замерло, растворилось в стенах и теперь пугает тишиной?
В ту ночь он не спал. Лежал, думал, ждал. Она пришла под утро, бесшумно разделась и скользнула под одеяло.
– Я все знаю, – сказал Павел.
– Что – все? – испугалась Стелла.
– Ты села в машину, я видел. Ты проститутка.
– Да, – просто ответила она, точно речь шла о естественных вещах.
– Ты... Моя сестра... Ты не должна была... Грязная шлюха!
– Это работа, Павлик. За нее платят. Просто работа.
– Тебе нравится, я видел. Ты смеялась с девчонками, такими же, как ты.
– Потому что работа. Ничем она не хуже любой другой. У меня не было выбора, Павлуша. Помнишь, мы голодали? Это такое скотство, когда люди голодают... Не суди меня. Это же так просто: чтобы жить, человек должен есть, еду можно купить, а если нет денег, как купить? Видишь, все очень просто. Обыкновенный способ выжить. А теперь давай спать...
– Я так тебя люблю, а ты...
Он обнял ее, чуть не плача, уже жалея сестру и ненавидя себя за сказанные злые слова.
– Спи, ангел мой, спи. О Мадонна, как я устала...
Стелла не была католичкой, они вообще жили вне веры. Мадонну часто поминала мать, сестра, видимо, унаследовала от нее в тяжелые минуты обращаться к Мадонне.
За завтраком Павел ни словом не обмолвился о вчерашнем. Не было ничего! Только Стелла как-то странно рассматривала его, подперев подбородок кулаком, чем слегка смущала брата.
– А ты вырос, я и не заметила, – печально вздохнула она. – Совсем взрослый.
Стелла запретила проводить ночи в ее постели. Павел полностью переселился в свою комнату – чужую, одинокую и неуютную. Когда ее не было дома, он заходил к ней, открывал шкаф, обнимал вещи на вешалках и вдыхал запахи. Однажды, вернувшись вечером с тренировки, Павел с порога услышал, что на половине отца идет очередной загул. Постучал к Стелле. Она сидела на подоконнике и курила папиросу, выдыхая дым в форточку.
– Дай мне, – потянулся за папиросой Павел.
– Не эту, – кинув ему дорогую пачку сигарет с фильтром, сказала: – Вот кури. А ты разве куришь?
– Пробовал.
Она была немного на взводе, девушку водило из стороны в сторону, глаза с поволокой. Павел приблизился к сестре, принюхиваясь, спросил:
– Ты пила?
– Нет, – рассмеялась она. – Не люблю пить. Так, устала очень, немного расслабилась...
Спрыгнув с подоконника, Стелла не устояла на ногах, неловко повалилась на брата, рассмеялась. Павел подхватил девушку на руки и застыл, так здорово было держать ее.
– Какой ты сильный, Павлуша... Ты самый лучший. Мне надо полежать... голова кругом... Не обращай внимания. Немного поспать... надо...
И у Павла пошла кругом голова. Положив сестру на кровать, сел рядом. Он всю ночь будет сидеть и смотреть на нее. Настольная лампа светила ей прямо в лицо, тени от ресниц падали на скулы...
Она тоже самая лучшая. Павел развернул абажур в сторону, чтоб яркий свет не бил в лицо сестре, в полумраке Стелла стала еще красивее. Такая длинная шея, плавно переходящая в плечи, только у его сестры. И белая кожа... Рука сама потянулась погладить шею, неосторожно задела халат, обнажив плечо и часть груди. В Павле проснулась нежность, он прикоснулся губами к шее, плечу... Пальцы сдвинули халат, осторожно потрогали грудь, а губы прижались к розовой точке... Стелла вроде спала, но вдруг выгнулась, глубоко вдохнула... Кажется, ей понравилось, – догадался Павел. Он гладил ее гладкое тело, бугорки грудей, забыв, что ласкает родную сестру. Незаметно для себя поцеловал ее в губы далеко не братским поцелуем... Что же Стелла? Ответила на поцелуй.
Как разделся, как оказался между двух ног... плохо помнил и потом, после всего. Его никто не учил технике любви, но, доверившись природе, Павел любил ее со знанием дела. А после небывалого восторга и сброшенного груза томления его поцелуи благодарности замирали на лице, шее и груди Стеллы.
Теперь у стенки спала она, а он с краю, как и подобает мужчине, обнимая свою женщину. У них есть общая тайна, которая возвышала его даже в собственных глазах, посеяв презрение к окружающим и, тем более, к сверстникам. Именно в ту ночь для Павла перестал существовать мир, он сочинял свой, отличный от окружающего, с родившейся тайной, куда никого, кроме Стеллы, не пустит.
Утром тяжелая голова Стеллы вмиг обрела ясность. Ее охватил ужас при виде брата, прильнувшего к ней. Что могло произойти между двумя голыми? Лишь одно. Ничего она не помнила, кокс да косячок вырубили ее напрочь. Бывает, на душе жутко, гадко, хочется забыться... Забылась!.. Ее охватил настоящий ужас.
– Как ты посмел! Как ты мог! – трясла она Павла за плечи.
Он одним движением положил ее на лопатки, оказавшись сверху.
– Ты этого хотела, – уверенно сказал он.
– Я спала, а ты... ты... посмел... – зверела Стелла. – Это насилие. Ты изнасиловал родную сестру!
Но ее ангел, которого она охраняла от всего дурного, переменился, став другим, еще она не знала – каким, но другим.
– Стелла, я не насиловал тебя, – целовал он ее лицо в слезах. – Ты сама очень этого хотела. Мы любили по-настоящему.
– Пусти! Не смей больше... Я закричу!..
Близость обнаженной женщины, ее сопротивление, слабость и слезы, наконец, его превосходство в силе, вызвали новое желание. Не нежность вчерашнего вечера сопровождала действия Павла, а страсть. Стелла брыкалась, а он целовал ее, пока она не выбилась из сил. Подчиняя ее, Павел шептал:
– Я люблю тебя, Стелла... Пожалуйста... Я так хочу тебя... Пожалуйста, Стелла... – Она только охнула, почувствовав Павла в себе. – Мы вместе... Спасибо, Стелла... Родная, любимая... Спасибо...
Она думала только о пороке, но в какой-то момент отчаяние и ужас перемешались, отступили, и появилась усталость, за усталостью равнодушие. А из уст Павла вырывались приглушенные стоны, ласковые слова обрывались на полуслове и... порочное тело Стеллы ответило на любовь брата...
Слишком потрясена была она, произошло что-то страшное, не укладывающееся в сознании, подавившее волю и уничтожившее в ней нечто очень важное, но пока неопределенное, чему она не находила названия, а лишь все больше путалась и внутренне сжималась от неясных предчувствий и ужаса. Лежали молча. Наконец Стелла сказала, приподнимаясь:
– Тебе в школу давно пора.
– Полежим еще немножко?
Он вернул назад сестру, которая покорно подчинилась его рукам.
– Это грех, – произнесла она через паузу.
– Что?
– Это большой и страшный грех.
– Разве тебе было плохо? Я видел, ты тоже получила...
– Как раз это и плохо. Мы не должны были. Когда человек жил в пещере и начал немного соображать, первое табу наложил на родственные связи, – говорила она, как сомнамбула. – Близость между родными запретили.
– И никто никогда этого не делал?
– Кажется, только фараоны... Но они производили на свет уродов, их дети несли наказание за их грех. Такие связи называют кровосмешением... инцест.
– Только фараоны? Значит, сейчас тоже это делают. Делают и скрывают. Мы тоже будем скрывать.
– Мы не будем больше так делать, – твердо сказала Стелла и встала.
Она готовила завтрак, он одевался, всматриваясь в свое зеркальное отражение. Подняв указательный палец, Павел предупредил самого себя:
– Я все могу!
Прежде чем появиться на кухне, он заглянул на половину отца. В дверную щель шибанул тяжелый дух табака и перегара. Отец храпел, лежа на грязных простынях в одежде. На полу дрых его собутыльник. Плюнув в комнату, Павел ушел завтракать. Понаблюдав, как Стелла нервничает и прячет глаза, он насильно привлек ее, поцеловал в губы и прошептал:
– Я люблю тебя. Сегодня никуда не ходи.
В школу не торопился, все равно опоздал даже ко второму уроку, при том не придумывал оправдания, а вышагивал вразвалочку по улицам, наслаждаясь тем, что он есть. Так, должно быть, чувствует себя король среди подданных.
А Стелла не появлялась дома три дня ни днем, ни ночью. Лишь на пятый день Павел увидел ее на той же улице, среди тех же девушек, хотя караулил сестру четвертый вечер. Он успел придумать план, поэтому незаметно отозвал парня в золотых цепях и, запинаясь, сказал, что хотел бы познакомиться с девушкой, вон той, черненькой, если можно.
– С Риммочкой? Без проблем, – ухмыльнулся парень, окидывая с головы до ног юношу.
– Я хотел бы встретиться с ней одной, только где?
– Да где хочешь. В гостинице, например... Бабки есть?
– А можно так, чтобы я уже был там, а она потом пришла?
– Евстевственно, – почему-то исковеркал слово парень.
– Только... – замялся Павел.
– Ну? – ухмылялся тот.
– Как номер взять? Что нужно для этого?
– Ты че, пацан, первый раз? – рассмеялся поставщик девушек. – Давай бабки, держи ключ и иди. Если швейцар не будет пускать, покажи ключ. Да, оставишь ключик у него же, понял?
Деньги Павел имел, Стелла давала. Много он не тратил, всякие там детские радости – жвачки, конфеты, взрывпакеты его не прельщали, поэтому кое-какая сумма набралась. Павел отдал деньги, к счастью, хватило, и с выпрыгивающим сердцем прошел гостиничные кордоны, действительно показав ключ в качестве пропуска. Свет не включил, быстро разделся и лег. Она пришла минут через двадцать. Глаза Павла привыкли к темноте, к тому же свет уличных фонарей давал возможность видеть Стеллу, робко передвигавшуюся по номеру и снимавшую одежду. Но стоило ему обнять ее, как она испуганно вскрикнула:
– Павел! Ты!
Вмиг он очутился у двери, повернул ключ, предусмотрительно вставленный в замочную скважину, бросил его под кровать.
– Не хочешь меня видеть? – спросил зло, остервенело.
– Не хочу, – честно призналась Стелла.
– Тогда...
Он разбил стакан из тонкого стекла, приставив осколок к руке, решительно заявил:
– Я не буду жить без тебя.
Осколок погружался в тело, выступила кровь и потекла по руке струйкой.
– Павлик не надо! – отчаянно закричала Стелла, бросившись к нему. – О Мадонна, что мне делать?!
– Любить меня, – ответил он, гладя девушку по волосам. – Стелла, люби меня, иначе я умру.
Она плакала, завязывая носовым платком рану, плакала и потом, когда Павел в каком-то неистовом упоении целовал и ласкал ее тело, плакала, потому что понимала, никто, никогда не будет любить ее так сильно.
Поначалу Стелла думала, что на ее ангела нашло наваждение. Он, чистый и искренний мальчик, действительно может лишить себя жизни, а что же у нее останется? Страсть пройдет, надо лишь подождать, решила она. А грех... Что ж, разве не грех то, чем она занимается с другими мужчинами?
Но шли недели, месяцы, годы... Павел не изменял отношения к ней, напротив, зеленел, когда она уходила на «работу», умолял бросить.
– Думаешь, так просто бросить? – говорила Стелла. – Попасть туда легко, а выбраться... не дадут.
– Я всем хребты переломаю, – петушился Павел.
– Ты еще многого не понимаешь, Павлуша. Там люди... другие. Постарайся не попасть к ним. Никогда. Сильные люди к ним не попадают, а ты сильный.
– Давай уедем.
– Куда? Везде одно и то же. Допустим, я брошу, на что жить станем?
– Я окончу школу, пойду работать...
– Вот тогда и поговорим.
Школа осталась за плечами, но оказалось, найти работу юноше без образования практически невозможно, люди и с образованием вылетали на улицу. Оказывается, сестра давным-давно бросила институт. Некоторое время Павел работал помощником тренера по карате за смехотворную сумму, а потом прямиком загудел в армию. Каким-то образом Стелла выхлопотала теплое местечко для своего ангела, ему не пришлось даже из города уезжать, они часто виделись.
Перемены произошли и в Стелле. Павел ушел в армию, а она вдруг обнаружила, что скучает по брату и любовнику в одном лице. Да, привыкла к его любви, из сознания выключилось, что ждет близости с родным братом. Росла боязнь потерять его, а боязнь подавлялась «травкой» или кокаинчиком, к которому Стелла сначала прибегала редко, не желая втягиваться, но и отказаться полностью уже не могла. «У меня все под контролем», – убеждала себя Стелла, как убеждают многие и многие. Отчаяние подкреплялось зеркалом: заметно старела жрица покупной любви. Ее внешность пересекла барьеры времени, вместо двадцати четырех давали тридцать пять лет, мужчины все реже брали Стеллу, предпочитая свежатину. С одной стороны, радовало – устала страшно, с другой стороны – а деньги где брать? Стелла разумно тратила, кое-что скопила на черный день, не предполагая, насколько этот день близок.
– Загнанная лошадь сходит с дистанции, – говорила она своему отражению, почти с ужасом ожидая свиданий с Павлом.
Но стоило ему шепнуть два слова: «хочу тебя», как Стелла расцветала и награждала его чем могла. Она купила однокомнатную квартирку, где можно было позволить все, а не замирать от каждого хрипа папочки. Кстати, отец о существовании квартиры не знал, не подозревал и о порочной связи дочери с сыном. Это случилось позже...
Капитан королевской армии
Это было самое замечательное время в его жизни. Военная форма придавала особый шарм чернокожему офицеру его величества, среди великолепия и роскоши французского двора Абрам был экзотическим дополнением, а пресыщенные дамы наперебой оспаривали внимание русского негра. Артиллерийская школа забирала много времени, тем не менее он стремился в Париж, к развлечениям. Опера, балет, театр... Он имел успех и деньги. Меняя любовниц, непременно бросал их, возвращаясь к Жанин.
А из России шли письма от царя, где тот настоятельно просил вернуться, писал, как нуждается в его опыте и знаниях. Россия... она казалась далекой и дикой. После тяжелого ранения Абрам ощутил вкус к жизни, он медлил с возвращением, ведь чудных мгновений в России уже не будет. Абрам писал Петру, что не получил достаточно знаний, что ему необходимо остаться еще на некоторое время, что... короче, врал, продолжая жить и наслаждаться, не замечая скоротечности времени. Однажды...
Жанин оказалась женщиной ревнивой, часто встречала Абрама слезами и упреками, остальные легко с ним сходились и легко расставались, впрочем, Жанин по крайней мере любила его. Упреки и слезы быстро прекращались, стоило Абраму обнять Жанин, которая иногда напоминала торговку, но очаровательную торговку. Примирение всегда оказывалось таким бешеным – вскрики и стоны наполняли будуар Жанин. В очередной раз после ссоры, в разгар вспыхнувшей страсти, раздался грозный стук в дверь:
– Жанин! С кем вы разговариваете? Окройте!
Господин де Арле! Абраму показалось, что его курчавые волосы выпрямились. Он вскочил с постели, схватил шпагу, шляпу, сапоги и метнулся к окну.
– Куда вы голый?! – зашипела Жанин.
Абрам упал на пол и полез под кровать, но она и тут схватила его за ногу, вытащила (откуда силы взялись?) и указала на шкаф, встроенный в стену... Как пошло – шкаф!
– Откройте, Жанин! – свирепел муж-рогоносец. – Вы не одна!
Ситуация самая распространенная, а оттого комичная. Абрам прыгнул в шкаф, туда же Жанин побросала его вещи, а он не смел шевельнуться, дабы не выдать себя, когда ворвался господин де Арле и взревел:
– Почему вы не открывали так долго? Где вы его прячете?
– Я... Вы не смеете... – лепетала она, выдавая себя полностью волнением.
– Что это?!! – услышал Абрам в шкафу вопль разъяренного тигра, то есть мужа.
Далее – топот ног, визг Жанин, шкаф открывается... ну, а там среди платьев сидит Абрам в обнимку со шпагой и сапогами. У господина де Арле глаза наружу полезли, а в руке он держал жилет Абрама.
– Какая наглость! – неизвестно кому бросил рогоносец.
Абраму ничего не оставалось делать, как выйти из шкафа и предстать во всей нагой красе перед мужем любовницы.
– Я вас!.. Я вас!.. – сжимал кулаки обманутый супруг, возмущенно глядя на причинное место Абрама, и подозревая, очевидно, что он сам очень проигрывает именно в этом месте.
– Шпага? – спокойно спросил Абрам.
– Что?! Дуэль? – И рогоносец расхохотался. – С вами?! Я не унижусь, чтобы драться с человеком неизвестного происхождения.
– Простите, – обиделся Абрам, – я сын повелителя Эфиопии и приемный сын русского царя, – особенно подчеркнул он. – Ко всему прочему – капитан королевской армии.
– Вон! – взревел рогоносец.
– Вы трус, – робко, но уверенно сказала Жанин мужу.
– А вы дрянь, – отпарировал он. – Вы бы хотели, чтобы этот африканец убил меня, а вы получили наследство? Не выйдет!..
Под скандальную брань жены и мужа Абрам оделся и выбрался из дома привычным путем – через окно, затем помчался в крепость Ла Фер. Не храброго десятка оказался господин де Арле. Свет стремился к развлечениям и роскоши, а не к могилам. Дуэли из-за любовниц – это всего лишь красивая сказка.
В крепости Ла Фер его ждало очередное письмо от Петра. Читая строки, Абрам словно видел его живьем: «Понял я, Франция пришлась тебе по душе. Что ж, неволить тебя не стану, Абрам. Ты преуспел, за короткий срок выслужил в армии его величества офицерские чины, да и Франция – теплая держава, должно быть, тебе подходит. Оставайся, так тому и быть. Трудно мне, но тебе в России с черным ликом будет труднее. Жаль с тобой расставаться, но даю свое отцовское благословение...»
Жаль Петра... Когда Абрам получил разрешение остаться навсегда во Франции, он вдруг задумался: а что за память о себе он оставит здесь? Будет вечным бабским угодником, дослужится до генерала? А как же великие начинания, то, о чем он мечтал раньше? Имея возможность продолжить военную карьеру во Франции, Абрам решил, что пора и возвращаться, браться за настоящее дело, которое ждет его.
– Куда вы поедете? – ужасались маркизы и виконтессы. – В дикую, варварскую страну? В холод и грязь?
– Вы, господин Петров, – говорили графини и баронессы, – слишком изменились, стали утонченнее, приобрели вкус и привычки высшего света. Какой, простите, высший свет в России? Здесь у вас полная свобода, вы обеспечены на будущее.
– Ваш король Петр, – поддерживали все остальные, – груб и деспотичен. Говорят, он курит и пускает дым в лицо дамам – это верх невоспитанности. Он пьет бочками водку. Сам строгает доски. Спит на полу, накрывшись медвежьей шкурой. Это не король, а предводитель варваров.
Да, они говорили правду, но та же правда выглядела по-другому в глазах Абрама, который слишком хорошо знал Петра и его неуемную жажду познания, действия, царь слишком торопился сделать как можно больше за короткий человеческий век. Он там, в действительно неприглядной, с суровым климатом стране, с диковатым народом, и он там один. А кругом свора из шведов, поляков, татар, турок, готовых растерзать крепнувшее государство. Абрам необходим Петру со своими знаниями, опытом.
– Вы поступаете неосмотрительно, – сказал Филипп Орлеанский, отдавая письма для Петра. – Франция оценила ваши заслуги, нуждается в вас. Зачем вы едете в Россию? Это, господин Петров, не Европа, это дремучий лес.
Зачем? За тем, что то была его страна, ей трудно, он нужен ей. Так просто. Но никто из высшего света не понял бы, потому Абрам не объяснял...
Павел занервничал, резко поднялся, ушел на кухню. Отодвинув стол, он поставил на середину табурет, сел. Закурил, глядя в пол, на старые, ободранные половицы. Там, под старыми половицами...
Отбарабанив армейский срок, он вернулся в дом родителя. Отец прослезился за столом, вспомнил мать и много хорошего, чего Павел не помнил, как ни старался. Собственно, на отца ему было плевать, пусть живет. Павел подумывал о будущем, намеревался заняться бизнесом, Стелла обещала дать стартовый капиталец, совсем немного, но хватит. А пока присмотрит подходящее дело, он взял группу мальчишек, занялся с ними карате в школе.
Однажды поздним вечером, когда отца не было дома, что означало – он ушел в загул, Павла накрыло, после армии он стал просто необузданным. Уговор – любовью заниматься только на квартире сестры – нечаянно рухнул. Это для каких-то пресытившихся мужиков Стелла – потасканная шлюха, а Павлу она виделась красавицей, способной дарить земные радости. Но слишком увлеклись, любили шумно и прямо на кухне среди разбросанных вещей и булькающих кастрюль. Павел сидел на табуретке, а на нем прыгала Стелла, исторгая стоны наслаждения. Неожиданно, с диким ревом, кто-то вцепился ей в волосы, стащил с Павла.
– Ах ты, паскуда подзаборная! Вы что делаете?! Единокровные! Ах, ты, блядюга поганая! Как посмела?!
Отец!!!
Стеллу и Павла парализовало. Отец тащил ее к выходу за волосы в одной комбинации, да и то случайно задержавшейся на бедрах. Она только перебирала ногами, чтобы не так больно было ехать по полу, да ухватилась за руки, выдиравшие волосы. На крыльце папа наконец взялся за воспитание дочери, наказывая кулаками прелюбодеяние и злобно рыча. Павел выскочил следом, едва оправившись от элементарного шока, попробовал перехватить руку отца, но тот не отличался слабосилием, ударил что было мочи беспутного сына локтем в солнечное сплетение. Павел отлетел, стукнувшись о дверной косяк.
– С тобой, подонок, я потом разберусь! – пригрозил отец хватавшему ртом воздух сыну и принялся вновь награждать тумаками Стеллу.
Недолго Павел находился в состоянии рыбы, выброшенной на берег. Восстановив дыхалку, он совершенно хладнокровно подошел к отцу и, собрав всю ненависть за долгие годы, вложил ее в один-единственный удар ногой.
Отец оторвался от Стеллы... Он так и летел, сжав кулаки с вырванными волосами дочери и подняв вверх руки, словно сдавался на милость победителя. Летел через узкий и темный коридор по прямой в кухню. Почти не слышно было удара, когда он рухнул. Потом все неестественно стихло...
Стелла поднялась, беспокойно огляделась – не видят ли их соседи – и торопливо скрылась в доме. За ней поплелся Павел. Не решаясь переступить порог кухни, стояли оба голые, а отец лежал у печки-форсунки, отсвет фитиля плясал на его одежде, лицо загородила рука... Он не шевелился... Не шевелился! Тут Павел заметил, как из-под руки у головы растекается темная и густая жидкость. Кровь? Павел, едва выговорил:
– Закрой дверь.
– Почему он не встает? – шептала Стелла за спиной. – Почему?
Он оглянулся. Лицо ее перекосил ужас, начинала бить мелкая дрожь.
– Оденься, – сказал Павел и первый принялся натягивать штаны, не отрывая взгляда от неподвижного отца.
Границы темной лужи расширялись; один ручеек отделился и быстро прочертил тонкую дорожку к середине комнаты, попав в щель между половицами, продвигался вдоль...
– Что м-мы т-теперь б-будем д-делать? – Стеллу бил колотун, одежда выпадала из рук.
Вопрос заставил задуматься и Павла. Он опустился на табуретку, где несколько минут назад находился в другом состоянии, и уставился на кровь. Стелла робко приблизилась, присела рядом на корточки, прижалась к брату. Так они сидели с час, стараясь разглядеть малейшее движение отца.
Тщетно.
Наконец Павел встал, подошел к нему, несмело протянул руку, взял за подбородок... Веки не плотно закрывали мутные глаза без признаков жизни... Поднеся тыльную сторону ладони к носу, Павел тихо сказал:
– Не дышит...
– Павлуша... Мы убили его?
Трудно было это произнести, но он произнес:
– Я убил.
Убил... Невольно преступил черту, разделившую жизнь на прошлое, но без будущего. Ненависть, выплеснутая один-единственный раз, рикошетом ударила в Павла. Вот он лежит, отец, когда-то укравший надежду, теперь он крал Павла у самого Павла.
Убил... По ту сторону черты остались юность, планы, все, за что цеплялся. По эту сторону только одно: убил...
Убил отца! Это навсегда. Чтобы ни делал, где б он ни был, а картина неподвижного отца в луже крови нет-нет да встанет и отравит самые радостные минуты, если таковые будут. Нет, пожалуй, теперь ничего радостного, светлого не будет. Отец станет вечным спутником; при жизни показал ад, смертью своей заставит в аду жить всю оставшуюся жизнь...
Стелла тряслась в беззвучных рыданиях, иногда повторяя шепотом:
– Что же теперь будет?.. Это наказание... Что нам делать?.. О, Мадонна, как страшно... как страшно...
Страшно? Да. Носить внутри страшно, но еще страшней – суд людей, они не поймут, не простят. Прощение? А нужно ли оно, прощение чуждых людей, ему? Он сам вправе наказывать себя и прощать. Преступил одну черту, преступит и другую, но растерзать себя и Стеллу из-за сволочи не даст.
– Хватит ныть! – бросил он сестре. – Помоги мне.
Вдвоем они вынесли стол в прихожую. Павел сбегал в сарай, вернулся с инструментами и лопатами, тщательно проверил запоры на двери, затем принялся яростно отдирать плинтуса и половицы. Стелла, прижав к подбородку кулачки, дрожала, прислонившись к стене.
– Что ты хочешь? – спросила.
– Зарыть его хочу!
– Здесь?! Павел, здесь?!! Не надо, Павлик... – завыла Стелла.
– А где тогда? – огрызнулся он. – В саду? Чтоб увидел кто? Замолчи! Его некуда деть, слышишь? Некуда деть! За убийство нас с тобой не погладят по головке. Чтоб мы из-за... лучше помоги мне. – Повернувшись к отцу, он процедил сквозь зубы: – Ненавижу... Ненавижу и сейчас, когда ты сдох!..
Рыли почти всю ночь. Почти всю ночь комья земли вылетали из ямы на средине кухни, падая на пол вокруг. Наконец под утро, выбившись из сил, оба грязные, вылезли из глубокой неровной ямы.
– Бери за ноги, – приказал Павел.
– Нет, не могу... – дернулась Стелла.
– Бери, говорю!
– Нет, только не это... Прости Павлик... только не это.
Ругаясь, он подтянул невероятно тяжелое тело к яме, столкнул вниз. Стоя на коленях, руками Павел сбрасывал землю, пахнущую гнилью, даже ни разу не посмотрев на то, что называлось отцом. Половицы и плинтуса стали на место, потом Павел старательно вымыл полы, несколько раз меняя воду.
Солнце поднялось высоко, когда они, обессиленные, свалились на одну кровать. Стелла жалась теснее к Павлу, как молитву, повторяла слова, смысл которых не доходил до него. Он осознал лишь одно: убил. Только не впадать в панику, случайно получилось... Случайно! Однако разве докажешь? Убил... Отвратительным запахом крови был пропитан воздух в доме. Но сон затянул обоих в черную бездну...
Осторожно оторвав половицу, чтоб не услышал Петюн, Павел нащупал жестяную коробку, где хранил деньги. Взяв несколько бумажек по сотне «зеленых», он засунул коробку назад.
– Стереги, собака, – сказал земле в проеме и вернул половицу на место.
Неплохо бы поспать, хотя завтра весь день можно валяться. Днем дом не кажется таким зловещим, меньше грузят воспоминания, а вот ночью...
После того случая они никогда не оставались на ночь в доме, вообще бывали здесь крайне редко. С некоторых пор суеверная Стелла бормотала о проклятье, роке, нависшем над ними и близкой каре. Она окружила себя религиозными книгами, исступленно бросилась в омут мистики. Никогда о событиях той страшной ночи они не говорили, это был молчаливый сговор, и о проклятии Стелла бормотала, ни к чему не привязывая, сама по себе.
Читать бесплатно другие книги:
