Эрмитаж. Инфракрасный дозор Скутин Александр

Это сладкое слово – халява!

1763 год, Санктъ-Петербургъ.

И вот закончилось строительство первой очереди, как сейчас сказали бы, Зимнего Дворца на набережной Невы. Строился Зимний по проекту "великого русского архитектора Франческо Бартоломео Расстрелли". Именно так я прочитал когда-то в путеводителе по Ленинграду в 80-х годах. Ну что ж, русский, так русский. Мода такая была: Россия – родина слонов. Лично видел тогда же табличку на историческом здании в центре: "построено по проекту неизвестного русского архитектора XVIII века". Вот так вот: неизвестный, но всё равно русский.

Э-э, стоп, опять отвлёкся, не туда поехал. Рассказать-то о другом совсем хотел. Так вот, началось строительство Зимнего ещё в царствование царицы Елизаветы Петровны, в 1754 году, и только осенью 1763 года царица, уже Екатерина II (с императором Петром III, ну да тот вскоре оказался не при делах), собралась торжественно въехать в новые апартаменты. Ага, собралась. Как собралась, так и обломилась. Всё пространство вокруг Зимнего превратилось в огромную стройплощадку, заваленную всевозможным строительным мусором: брёвна, доски, опилки, камни, металлические прутья, засохшая известь, кучи грунта, камней, обломки стёкол, каменных плит, обрывки такелажа – и всё это в циклопических масштабах. И шалаши четырёх тысяч строителей, к тому ж. Не, технологические проходы для подвоза стройматериалов всё же оставались, но вот подъехать к Ушаковскому подъезду или, скажем, к Посольскому, на огромной подрессоренной царской карете, запряжённую в восьмёрку лошадей ("Езжал-то вечно цугом! (с) Грибоедов") не было решительно никакой возможности. А царице хотелось въехать в Зимний торжественно, с помпой, с пышной свитой, знаменуя этим новый этап в жизни её и всего государства Российского.

Решение созрело быстрое и вполне традиционное. Командное, как сейчас сказали бы: занарядить солдат, выделить им подводы и лошадей. Прикинули: долго слишком получится. Эти авгиевы конюшни не так просто расчистить. И генерал-полицмейстер Н.А. Корф предложил иной выход. На всех городских площадях и "першпективах" появились царские глашатаи и торжественно зачитали высочайший императорский Указ: всё строительное имущество вокруг Зимнего дворца с завтрашнего утра объявляется ничейным, и всяк, кто пожелает, может забрать его себе. А ведь в Питере не только Зимний строился. Город молодой, строительство идёт бурное. А на стройке всё пригодится. Те же опилки можно в парник засыпать. Та же каменная крошка на засыпку фундамента пойдёт. А палками можно и печку истопить. У хорошего хозяина ничего не пропадёт. И потянулись со всех окраин Питера к его центру подводы с людьми. Народец на них сидел разный, мастеровые, крестьяне, нагловатые приказчики, хозяйственные купчишки. И только у всех во взоре светился красноватый огонёк алчности: халява! Налетай, подешевело! Хватай всё, что плохо лежит. А на кой оно нам? Хватай, потом разберёмся!

Вот такая приватизация в одном отдельно взятом городе. Монбланы отходов и пирамиды мусора к полудню растаяли, словно и не бывало, а народ продолжал сосредоточенно таскать, подбирать, выскребать. К вечеру, ещё не начало смеркаться, вокруг дворца не то что собрали, а подмели всё дочиста, уже из земли выдергивали присыпанные доски и обрывки канатов, и хищно поглядывали на сам Дворец: может, и оттуда чего спереть? Но вокруг Зимнего предусмотрительно была расставлена охрана.

К концу дня вся территория была выметена и выскоблена, словно на ней поработали курсанты-первогодки. И теперь можно проводить торжественную сдачу объекта в эксплуатацию.

Эта история не придумана, так что не я её автор. А кто тогда? Да сама жизнь автор этой истории. В скрижалях истории всё записано:

(http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/05/hm5_4_1_1.html)

Восток – дело тонкое!

Санкт-Петербург, 1993 год.

Как-то сотрудника отдела сигнализации Володю Баленко послали проверить датчики в одно из помещений отдела Востока. Девочки с центрального пульта жаловались на частые ложные срабатывания из этой комнаты.

Володя пришел в нужную комнату, позвонил, потом постучался, потом покричал в закрытую дверь – оттуда ни звука. Позвонил на пульт, и оттуда ему сказали, что с утра в эту комнату еще никто не приходил.

– А что мне делать? – спросил Володя у барышень.

– А ты найди кого-нибудь с отдела Востока, они возьмут ключи в охране и откроют нужную тебе комнату.

Володя понял, что искать других сотрудников ему придется долго, и на всякий случай спросил у дежурной пульта:

– А кого я могу найти с отдела Востока?

– Сейчас, на компьютере глянем.

Через минуту ему выдали удивительный ответ:

– С утра из всего отдела Востока на работу приходил только один человек, но и тот уже сдал помещение под охрану и ушел.

…

Время было около одиннадцати часов дня. Это было в октябре, и это был не выходной.

А что же музей? Да работал как обычно, что ему сделается – ведь технические службы были все на месте. Вот если бы, скажем, электрики или охрана на работу не вышли – тогда другое дело.

PS: Все имена и события этого рассказа – подлинные.

Рафаэль

1994 год. Санкт-Петербург.

Обычно, когда хотят сказать о неорганизованной толпе людей, используют сравнение: как стадо баранов. Так могут говорить люди, незнакомые с сельской жизнью. Стадо баранов – это очень даже организованная, жёсткая, иерархичная, дисциплинированная структура. С вожаком стада и чёткой вертикалью власти. Но это ещё не беда, что плохого, если в этой конкретной общественной формации – в стаде – поддерживается дисциплина и порядок? Беда в том, что такое положение вещей в стаде не вечно. Вожаку постоянно приходится отстаивать своё главенство в стаде в схватках с другими крепколобыми претендентами. Мне приходилось пасти овец, и я часто видел эти схватки. Ох, как они бьются! Наглядно видишь, что вожаку стада нужно прежде всего уметь работать головой. Как-то в детстве я нашему домашнему барану кидал деревянные чурки торцом на лоб. И он раскалывал эти чурки в хлам, одним ударом могучего лба.

Но то бараны, относительно примитивные создания. Хотя и хитрые, и злопамятные притом. Обезьяны – более высокоразвитые животные, человеку более родственные. И отношения в их «стаде» более сложные, иерархия у них намного более развитая. Вместо примитивной схемы «вожак-стадо» здесь целая лестница социальных отношений с очень сложными связями. И опять же – постоянная борьба за более высокое положение в стаде, ближе к вожаку, а лучше – на его место. В селе эти отношения называются «закон курятника»: клюй ближнего, сери на нижнего, и забирайся на насест повыше.

И само собой, эти же отношения мы видим и в социальных группах людей. Среди блатных: пахан – «законники», то есть воры в законе – приблатнённые – «мужики» – опущенные и т. д. Я не специалист в их отношениях, пусть бывалые опытные товарищи поправят меня, если где-то ошибся. И уж всем известны такие же отношения в армии: дедушки – салабоны.

Всё это вам, конечно, общеизвестно, ничего нового я для вас не сказал, уважаемые читатели. Эстеты наморщат нос: «Ничего удивительного, тюрьмы и казармы – места обитания некультурных малообразованных людей, без эстетического образования, потому и отношения у них складываются по образцу примитивных животных стад». И при этом эстеты соколом глянут на окружающих, дескать, а вот у нас, «эстетически образованных», такого нет, мы – существа высшего порядка!

И я, в глубине души, тоже так когда-то думал. Но вот начал работать в 1993 году в Эрмитаже, по работе доводилось близко общаться с научными сотрудниками: искусствоведами, историками, архитекторами, скульпторами, реставраторами и т. д. Бог ты мой, и там это есть, как всё знакомо! Сразу оговорюсь: всё, что напишу дальше, относится не ко всем из них, а только к меньшей, но всё же значительной их части. Те, к кому это относится, сами поймут, что речь о них. Так вот, в общении с нами, техническими работниками музея, такие псевдоинтеллигенты, как мы их называли, постоянно подчёркивали своими словами, тоном, поведением, что они по сравнению с нами – существа более высокого порядка, более образованные, утончённые, культурные и так далее. Вобщем, мы для них – «братья меньшие», неразумные, остановившиеся в умственном и эстетическом развитии на более низкой по сравнению с ними ступени эволюционной лестницы. Такие никогда не упускали прилюдно, громко поправить нас: «Это не Поль Гоген, а Ван Гог отрезал себе ухо. А Гоген, это тот, кто уехал на Таити!» И спесиво так на нас посмотрят – эх вы, темнота... Ну, Ван Гог и Гоген – это их работа, потому они и знают об этом, причём тут культура? Если они не знают интегральное исчисление и ряды Фурье, то я же не заявляю об их необразованности, некультурности и слабом умственном развитии. Или они думают, что изучать высшую математику легче, чем рассуждать «об искусстве»?

И вот, смотришь иной раз в музее: стоит перед тобой вроде бы интеллигентный образованный человек, правильно, литературно изъясняется, в приличном костюме и при галстуке. Но вот как попрёт из него назойливое желание утвердиться, демонстрируя свою «культур-мультур», и всё – в моих глазах он сразу обезьяном становится, прямо шерстью покрывается. Своё привилегированное «место в стаде» позиционирует.

Повторюсь, такие там далеко не все, таких – меньшинство. Мне посчастливилось общаться в Эрмитаже с подлинно интеллигентными культурными людьми из научных отделов, которые обращались к остальным сотрудникам очень уважительно, и держались с нами просто, без заносчивости.

Так вот, о чём рассказать хотел-то? Распи...елся я что-то сегодня. Языком молоть – не мешки ворочать. Значит, зашёл я как-то в буфет в нашем музее. В Эрмитажном театре он, перед столовой. Взял себе чашку кофе, там его хорошо готовят. И тут молоденькая буфетчица пожаловалась мне, что дверь в буфет страшно визжит, несмазанная. За день дверь откроет-закроет несколько сот человек, к концу дня у неё голова от этого визга болит. И она попросила меня: не мог бы я сделать что-нибудь с дверью, чтоб не визжала?

Ну, блин! Если девушка просит, да ещё симпатичная... Мужик я иль нет, едрён батон? Нет проблем, говорю ей, сейчас это в момент исправлю. И пошёл к себе в мастерскую, я в музее инженером по сигнализации работал. Взял в мастерской баночку с литолом, лом, и вернулся в буфет. Одни небрежным могучим движением (куды ж без рисовки-то, ежли девушка смотрит!) поддел ломом дверь и снял её с петель. Дверные петли аж блестели, так их натёрло. Смазал я их и начал ставить двери обратно. А вот фигушки! Это ж музей, не квартира-хрущёвка. Двери высокие, метра три, и не из фанеры-ДСП, а из благородных твёрдых пород дерева. Хрен поднимешь их. И кроме того, не две петли на двери, как обычно, а четыре. То есть, мало того, что двери надо приподнять ломиком, надо ещё чтобы все четыре петли на место попали, иначе не поставить двери наместо. Вобщем, корячился я изо всех сил: приподнимал двери ломиком и, упираясь в них коленкой и лбом, пытался совместить петли.

Получалось не очень-то. То есть, ни хрена не получалось. Тяжёлые двери, и большие очень. Хоть бы мужик какой подошёл, помог бы, что ли? Я оглянулся по сторонам, вижу – стоит рядом бородатый мужик, наблюдает за мной с важным видом.

– Простите, – говорю. – Вы хотите в буфет пройти? Проходите, пожалуйста, я подожду.

– Нет, – говорит он солидно, – я хочу посмотреть, как вы двери ставите.

Во даёт, блин!

– Скажите, – говорю ему, – а помочь вы мне не хотите? Видите же, как трахаюсь с ними. Одному не получается...

– Я – из отдела западноевропейского искусства! – возмущённо ответил он.

И посмотрел на меня так, словно я предложил ему что-то неприличное, недостойное его высокого звания.

– Так вы Рафаэль? – начал я дурачиться. – Простите, не признал вас сразу, по серости своей.

И добавил уже серьёзным тоном:

– Видите ли, сударь, чинить двери – тоже не моя работа. Но девушка-буфетчица меня об этом попросила. Так что вы даже не мне, а этой девушке поможете. Вы не хотите ей помочь? Мужчина вы или нет, чёрт возьми!

Забрало его это. И мы стали ставить двери уже вдвоём. Но видно было, как же он неловко при этом себя чувствовал! Всё время украдкой озирался, как бы кто из знакомых не застал его за этим «недостойным» занятием.

Вобщем, закончилось всё хорошо: двери мы поставили, спасибо ему за помощь. Хороший всё же человек оказался, хоть и на понтах. А буфетчица приготовила нам по чашке кофе, в благодарность за помощь. Хэппи энд!

Невидимый (инфракрасный) фронт Эрмитажа

Эрмитаж, Санкт-Петербург, 1994 год.

Поздний вечер. В музее темно, как у негра в ухе. Какая-то авария на музейной подстанции. Хорошо, что сейчас вечер и посетители музея и почти все сотрудники уже ушли – меньше проблем. В аккумуляторной нашего подвала оставшиеся сотрудники расхватали шахтерские фонари и ходили по отделу, как светящиеся привидения. Но телефоны – работают, сигнализация – на аварийном питании. Так что отключение подстанции не застанет нас врасплох, музей готов дать отпор наиболее вероятному противнику. Враг не пройдет! Но пасаран!

Игорь, наш завмастерской, сказал мне:

– Пойдем на пульт, здесь все равно в темноте делать нечего.

И мы поднялись в помещение центрального пульта. Ранее – одно из самых закрытых и таинственных для непосвященных место. Даже сотрудники музея далеко не все знали его местоположение, лишь по телефону связываясь с ним. Нельзя было даже спросить, где он находится. Пока однажды не привели телерепортеров и не показали работу операторов пульта по местному телевидению, сняв тем самым с пульта таинственную ауру (http://stroybat-spb.narod.ru/STROYBAT/Herm3.jpg), снимок ещё 80-х годов, теперь там всё на компьютерах). Время такое было – все наизнанку, даешь гласность и открытость, паньмаишь.

Постучались в дверь, поскольку звонок при отсутствии энергии в музее не работал, и через пару секунд, набрав цифровой код, открыли двери и вошли. Так было негласно принято у нас в отделе, без звонка или стука не входить.

В пультовой неярко светилась лампочка аварийного освещения. На пульте дежурили, как всегда, две девушки-операторы, рядом стоял наш завотдела Богданов. Крепкий, видный, спортивного вида мужик, похожий на Юрия Шевчука из группы ДДТ. Моложе меня на два года, но уже завотдела (ныне он замдиректора Эрмитажа. – Автор). Я еще лес в стройбате валил, а Богданов уже работал наладчиком в Эрмитаже. В армии он, понятно, не служил. Впрочем, это я, наверное, от зависти. Свое дело наш завотдела знал хорошо и начальство им было довольно. Вот только друзей у него в музее, по его собственному случайному признанию, не было. Но это к слову просто, к рассказу не имеет никакого отношения.

Поздоровавшись, Игорь спросил у него:

– Что говорят электрики, Алексей, когда свет будет? А то аккумуляторы могут сдохнуть через ... часов.

– Я звонил им полчаса назад, сказали, что сегодня свет будет, – ответил тот.

Перед пультом оператора на фанерных щитах были нанесены так называемые светопланы всех этажей Эрмитажа и Эрмитажного театра, подвалов и чердаков. На этих же схемах размещались лампочки. Если они загорались – значит, в помещении сработала сигнализация. К тому же всё это параллельно выводится на компьютер. Это я упрощенно пишу, на самом деле все сложнее, да и ни к чему расписывать подробности. А об инженерных службах музея главный инженер Принцев написал когда-то книгу. Если посмотреть на Главное здание Эрмитажа – Зимний дворец – с улицы, то здание кажется трехэтажным. Это не совсем так. Если пройтись по залам первого и второго этажа, то можно заметить, что некоторые помещения относительно невысокие. Это значит, что над ними в пределах этого же этажа есть еще помещения – так называемые антресоли. На антресолях размещались служебные помещения музея. Так что фактически в Эрмитаже пять этажей. При царях были антресоли и на третьем этаже, но после революции их разобрали. Я всегда, когда бывал на пульте, с интересом разглядывал планы музея и старался запомнить звучные красивые названия Эрмитажной географии: Ушаковский подъезд, Кутузовский коридор, Георгиевский зал, галерея Растрелли, Посольская лестница, лоджии Рафаэля, Рыцарский зал, Итальянский просвет, Розовая гостиная, Висячий Сад. Было в этих названиях для меня необъяснимое очарование и прелесть, словно к красивой сказке прикоснулся.

А еще лучше пройтись по этим местам. На работе всякое бывает. И когда я устану от нервотрепки, то люблю просто пройтись по залам и коридорам, внутренним дворикам и обширным, до конца не изученным, подвальным ходам. Мне грех жаловаться, за полтора года работы в музее облазил его от крыши до подвалов, побывал в таких потаенных местах, о которых даже многие его сотрудники не подозревают. Есть в Эрмитаже, как и во всяком дворце, свои потайные ходы, замурованные комнаты и подвалы, винтовые лестницы – раскопки ведутся до сих пор и открытия еще случаются. Вроде подземного хода в подвале Эрмитажного театра, найденного при реконструкции.

Заметив, что я разглядываю планы, Богданов сказал мне:

– Саша, смотри: а вот здесь находится пульт пожарной охраны, ты знаешь – у них своя сигнализация. И вот мне когда-то, давно еще, пришлось устанавливать там охранную сигнализацию. Вот в этом помещении, – он указал на плане, – у них комната отдыха, в которой стоит стол для настольного тенниса. Я узнал конфиденциально, что по вечерам на этих столах пожарники трахают девиц-операторш с пожарного пульта.

Так я, – коротко хохотнул Богданов, – установил на потолке над теннисным столом ИК-датчик шатрового типа и посадил его на один шлейф с их кладовой. Вечером кладовая сдавалась на охрану под сигнал. И как только сладкая парочка устраивалась на столе, чтобы заняться любовью, срабатывал сигнал и к ним прибегала вооруженная охрана. Несколько раз им таким образом кайф обламывали.

Рассказав это, Богданов посмотрел на меня выжидательно, рассчитывая видимо, что я похвалю его за находчивость и удачную шутку. Но мне почему-то было не смешно.

– Скажи, Алексей, – спросил я его, – а зачем тебе это было надо? Ну что криминального они делали? Они ведь не в Малом Тронном зале этим занимались, и не на гробнице фараона в зале Древнего Египта. Чем они тебе помешали?

– Как, – изумился он. – Разве ты не понимаешь?

– Ты знаешь... Мне бы очень хотелось с умным видом сказать тебе: "Конечно, разумеется, хорошо понимаю". Но если честно, я не понимаю, и не вижу ничего плохого, в том, что они делали. Как говорится – дело молодое, почему бы и нет?

Богданов посмотрел на меня с легким сожалением, как на олигофрена.

– Ну, как бы тебе попроще объяснить... Ну, например, стол могли сломать. А он казенный. Понял?

Он сказал это так, будто хотел сказать: раз не понимаешь, то вот тебе объяснение, как раз для твоего уровня умственного развития.

Я дипломатично промолчал. По-моему, это он чего-то не понимает в этой жизни. И откуда столько злости у человека? Завидует он им, что ли?

С медведем по Эрмитажу

Из новостей зарубежных агентств:

"А ещё по улицам российских городов бродят медведи и отбирают у детей водку".

Диспозиция такова: ноябрь 1999 года, Китай, г. Мяньян в провинции Сычуань. Мы, трое российских инженеров, сидим в ведомственной гостинице при некоем китайском НИИ чего-то там.

Добавили еще по сто. Выпили, не чокаясь. Хорошо пошла. Это тебе не китайская.

– А медведя в Эрмитаж ты приводил?

Это они опять хотят, чтоб я им чего-нибудь рассказал. А про это откуда знают? Кто-нибудь с нашей лаборатории растрепал.

– Наглое вранье! Приводил его не я, и медведь был не мой. Это в девяносто четвертом году было, летом. В Эрмитаже была выставка французских импрессионистов из собраний Щукина и Морозова. На открытие выставки я провел туда свою жену и дочек. Уже после выставки дети запросились в туалет. Жена тоже с ними пошла, а я решил подождать их на лестнице у Директорского входа Старого Эрмитажа. Тут в дверь вошел мужик с маленьким медвежонком на стальной цепочке и с сумкой для фотопринадлежностей. Это был фотограф, который на Дворцовой площади снимал всех желающих с медведем, русская экзотика. Он и обратился ко мне:

– Слышь, мужик, где здесь у вас туалет?

– Сюда налево, а за дверью направо, там табличку увидишь.

– Хорошо, я понял. Слышь, будь другом, подержи медвежонка пока, ладно?

– Давай...

Он ушел, а я стал надеяться, чтобы пришли мои дочки и погладили живого медвежонка. Первая пришла Женя. Я крикнул ей:

– Женя, беги скорей за Олей! Пусть медвежонка посмотрит!

Через секунду они были обе возле меня и гладили медвежонка.

Тот был спокоен, только урчал и сосал мои пальцы. Хорошо еще, не откусил. Детям – полный восторг! И тут, как назло, на лестнице появился мой шеф. Тот аж взбесился.

– Саша, я знал, что ты борзый, что от тебя что угодно можно ожидать. Но прийти в Эрмитаж с медведем!

Взято из моей повести «Страна великого дракона, или командировка в Китай».

Флуктуатор

Санкт-Петербург, июль 1993 года.

В теории вероятности есть такое понятие – флуктуация. Это когда в ряду статистических выборок отдельные величины резко отличаются от средней величины. Другими словами – невероятные события.

Друзья, знающие меня давно, говорят, что я как магнит притягиваю к себе всевозможные невероятные события, случайности и совпадения. Один из них и прозвал меня: Флуктуатор.

Сами посудите: в 1987 году я поступал на работу в объединение "Позитрон". Когда пришёл в бюро пропусков, чтобы получить новенький пропуск, то протянул в окошко свой паспорт. Девушка в окошке бюро посмотрела мой паспорт, а потом уставилась на меня с искренним изумлением:

– У вас есть родственники в Ленинграде? – спросила она.

– Нет, – говорю, – только по линии жены, я приезжий.

Она покачала головой и стала заполнять бланк. Так я получил уникальнейший пропуск. В графе "фамилия" значилось: Скутин. Ниже было написано: "Пропуск выдал: начальник бюро пропусков Скутина". А ведь в Питере не наберётся и десятка людей с такой редкой фамилией. Я лично только раз видел в нашем городе однофамильца, да и то на фото. Фото было на надгробном камне Волковского кладбища. Весьма интересное совпадение.

Но сейчас мне хочется рассказать о том, как поступал на работу в Эрмитаж. "Позитрон" к тому времени практически загнулся, люди месяцами сидели без зарплаты. Многие сами разбежались кто куда, оставшихся сотрудников не сокращали лишь потому, что нечем было платить положенные при сокращении денежные компенсации. Мне приходилось по ночам подрабатывать ночным приёмщиком в молочном магазине. Пришлось искать другую работу. Я уже не чаял устроиться по профилю – разработчиком микропроцессорной техники и электронной аппаратуры. Рад был любой подвернувшейся работе.

Подвернулся Эрмитаж, знакомый пристроил.

Работать предстояло в отделе электронной техники, сигнализации и связи. Начальник отдела Богданов всем поступающим предлагал в обязательном порядке пройти компьютерный тест оценки способностей и профессиональных наклонностей человека MMPI (Массачусетский политехнический институт). Дело в том, что когда Богданову впервые поставили на компьютер эту программу, он первым делом проверил свои способности. И программа обнаружила у него выдающиеся организаторские способности (более 8 баллов из 10), волевые качества (более 9) и все задатки настоящего руководителя (более 7 баллов). Завотдела был в восторге! И с тех пор все вновь поступающие должны были пройти этот тест.

Итак, он провёл меня в комнату с компьютерами, которую все называли Красный уголок и засадил перед монитором, предложил отвечать на 600 с лишком вопросов программы. Программой допускались только односложные ответы "да" или "нет".

Богданов не знал только, что такая же программа была у меня на "Позитроне". Многие пытались дурить программу, хитрили с ответами, но та была непреклонна: "Недопустимо низкая валидность ответов", то есть противоречивость. Другим словами – ваньку валяешь, уважаемый, отвечай правду! Многие дивились – вот какая умная программа – не обманешь её. Я долго разбирался с механизмом обработки ответов, пока не понял в чём секрет. Дело в том, что многие вопросы по сути, а не по содержанию, спрашивали об одном и том же, и задавались они не подряд, а вразброс. Например: хотелось ли вам иногда украсть вещь с прилавка, если никто не видит? В другом месте спрашивалось: не кажется ли вам, что иногда для пользы дела было бы полезно идти на незначительные нарушения законов? Разные по содержанию вопросы, но по сути они должны выявлять криминальные наклонности человека. Я сгруппировал такие схожие вопросы и стал отвечать на них одинаково, в ту или иную сторону. И стал гнать в ответах полную чушь, но вердикт программы был: валидность высокая, проверяемый предельно честен в ответах. Освоив это, научился добиваться любых результатов. Например, программа обнаруживала у меня хорошие задатки человека искусства. Или способности выдающегося полководца. Или явного криминального авторитета, к тому же неуживчивого, злобного и мстительного.

Итак, я быстро набил все ответы на вопросы и, в ожидании Богданова, сидел за компьютером, валял дурака. В своём резюме программа, разумеется при высокой валидности-правдивости ответов, обнаружила у меня задатки к научной работе – около 8 баллов, к военной службе – 9 баллов, и к руководящей работе – 12 баллов. При том, что максимальная оценка была только десять баллов. Как такое могло случиться – не знаю. Видно у компьютера от моего наглого, но валидного вранья мозги переклинило, отчаялся поймать меня на лжи с поличным.

И тут в красный уголок зашли какие-то иностранцы. С помощью своего убого английского языка я начал трепаться с ними. Они сказали, что приехали с Голландии в командировку, привезли оборудование для нашего отдела. Они спросили меня, давно ли я тут работаю, на что ответил им:

"Только устраиваюсь!" Мы все дружно рассмеялись.

И тут в комнату вошла девушка из секретариата директора Эрмитажа (как я потом узнал) и спросила:

– Голландцы у вас?

Программист Олег сказал ей:

– Да.

И показал на иностранцев.

– Good day! – сказала она им приветливо.

Те тоже поздоровались. Поскольку я стоял с ними, то тоже ответил девушке:

– Здравствуйте!

Как она на меня тогда посмотрела! Хорошо ещё, не убила на месте. Столько холода, надменности, злости и ещё бог знает чего было в её взгляде. И отвернулась демонстративно. Не знаю как вы, а я к таким вещам очень чувствителен.

Вот как, думаю, иностранцем – здрасьте, а мне – шиш с маслом! Дескать – с твоим-то рылом да в калашный ряд. Только с иностранцами, выходит, любезны в Эрмитаже. Обиделся я. Очень. Ну и ладно, решил забыть об этом. Не жаловаться же на неё директору Пиотровскому!

А через несколько дней я опять зашёл к программистам в Красный уголок. Сидели у компьютера с программисткой Леной, перетирали какие-то программные фишки, когда позвонили в дверь.

– Сиди, – говорю я Лене, – сам схожу и открою.

Открываю дверь – мама родная! Та самая барышня, что давеча отшила меня в этой же комнате. У меня сразу же настроение опустилось ниже… э-э-э… ну вам по пояс будет. У неё тоже, смотрю, взор потух сразу и глаза погрустнели. Но, тем не менее, она сказала мне:

– Здравствуй, Саша.

Ну ладно, думаю, раз уж поздоровалась в этот раз, надо хотя бы ответить из вежливости.

– Здравствуйте, – говорю.

– Ты прости меня, что я не стала разговаривать с тобой в прошлый раз, – говорит.

– Да ладно, – отвечаю, – ничего страшного. Всякое бывает.

А самого лёд в душе потихоньку тает. Главное – что она искренне раскаивается, отчего бы не простить. Не такой уж я и злопамятный. А она продолжает:

– И ты прости, что я так и не позвонила тебе.

– Когда!? – искренне изумляюсь.

– Ну, помнишь, я обещала, что позвоню тебе, и ты покатаешь меня на машине за городом?

Так, думаю, у кого-то из нас двоих явно едет крыша. И кажется – у неё. Я вдруг обратил внимание, что эта девушка назвала меня по имени, хотя мы с ней незнакомы. И почему-то она обращается ко мне на ТЫ, хотя видим друг друга второй раз в жизни. Нет, мне даже приятно, если симпатичная девушка сразу переходит со мной на ТЫ, это так интимно. Но она явно разговаривает со мной, как с давним знакомым.

И я деликатно начал:

– Знаете, у меня в последнее время в памяти случаются глубокие провалы. Не помню, когда мы договаривались созвониться. И машины у меня нету (тогда ещё не было). И вас я тоже не помню. Уж извините.

И тут у неё во взгляде появились глубокие сомнения в окружающей действительности.

– Вы знаете, я, наверное, перепутала вас со своим знакомым.

– Наверное, – говорю с облегчением.

– Но вы так похожи на него, так похожи, ну просто копия...

– И разумеется, копия хуже оригинала? – мрачно поинтересовался я.

– Ну, – деликатно, но не очень настойчиво возразила она, – я бы так не сказала...

На чём и разрешилась наша проблема.

А этого Сашу, с которым она меня перепутала, потом не раз видел в Эрмитаже, он работал в одном из научных отделов. Действительно, очень похож на меня, нас не раз с ним путали.

– Только, – сказал мой напарник Витя, – его физиономия, в отличие от твоей, простецко-пролетарской, очень надменная и заносчивая.

Караул! Выносят!