Кот (сборник) Покровский Александр
"Вжзу!" - ответила она, и я понял, что все неспроста.
Я повторил свой вопрос и опять в ответ получил что-то невразумительное. Для порядка я спросил еще и еще раз, и всякий раз она несла какую-то чушь, после чего я сделался как Стивен Сигал и сломал ей руку в пятнадцати местах.
Я мотал, я бил ею по стенам, но раны тут же заживали, и чувствовала она себя великолепно. Она появилась из тех мешков с разрозненными частями крокодилов. Я знал, что я это знаю, и продолжал крушить ею стены.
Кто-то бежал к нам. И этого кто-то было много. Я решил спасаться.
Я закинул ее подальше вглубь и бросился в коридор.
Это был длинный коридор, в конце которого имелось то место, где мы с женой занимались любовью, и я должен был попасть не в конец, а в начало.
Путь мне преградил маленький, но очень ловкий человечек.
Я схватил его поперек, а потом и вдоль.
Пока бежал, я молотил им по стенам, а со всех сторон к нему спешила подмога.
Но ей меня было не остановить. Я был силен, как слон. Я бил, я ломал, я крушил. Все, что я бил, падало и восстанавливалось вновь. Все, что я бил, бросалось на меня сызнова и получало отпор.
Я медленно продвигался вперед. На моих руках висели лохмотья, может быть, кожи и струилась кровь.
Меня оседлали сразу несколько этих тварей, я рычал и продвигался.
Я бросался на стены, я давил их, топтал. Они осаждали, они душили, они мешали.
Я тянулся. Я тянулся изо всех сил. Передо мной была последняя дверь в этом длинном коридоре, и я должен был до нее добраться.
От натуги лопнули все кости на руках. Вернее, лопнула сначала вся кожа, потом ее остатки, потом мышцы, затем кости.
С хрустом.
Но я дотянулся, открыл дверь, стряхнул с себя всех и скрылся за дверью.
За дверью была свобода. Я это понял сразу же и навсегда. Я стоял, я дышал, я наслаждался.
Но вдруг до меня дошло, что я здесь, а жена моя там!
И еще до меня дошло, что это была и не жена моя вовсе, а Россия.
– Россия! - вскричал я. - Россия!
Это её я спасал от всякой нечисти.
И от всякой нечисти я ее не спас.
Голова моя безжизненно повисла, силы меня оставили, я проснулся в холодном поту и в постели с женой, намотанной вокруг шеи.
Ожидаю чуда
Чтоб мне треснуть, оно должно произойти!
По-другому не может случиться.
Будет обязательно, ведь я же жду.
А как можно обмануть ожидание?
Невозможно даже подумать, чтоб обмануть.
Иначе никто бы не ожидал.
А так ожидают все.
И вот что я думаю: может быть, я не так вглядываюсь в происходящее?
Может быть, оно уже лежало передо мной, кудлатое, а я не заметил, опрометчиво перешагнул, и теперь придется дожидаться очередного шага или круга, потому что оно только так до нас и доходит: по кругу шагами?
Не оставляет ощущение, что я что-то найду. Неизвестно что, но что-то огромное. Может быть, оно свалится передо мной? С грохотом. Как вы считаете? Оно свалится - я только руками разведу: мол, ничего не поделаешь, подфартило. Конечно, это я так, напускаю на себя, а сам-то я рад буду до смерти, ведь мы же созданы для такой неожиданной радости и дополнительного счастья. А иначе для чего бы нас создавать? Лоб узкий, и мысли все о доме.
А желания - о тепле.
Потому что хочется его.
Чтоб пришел, сел и - разлилось по позвоночнику.
Почему-то хочется его именно для позвоночника. И чтоб сначала незаметно так, а потом чтоб затопило-захлестнуло, и только повернулся, как вспыхнула радость.
Она ведь всегда вспыхивает, как учит нас бытие рогатое, именно на поворотах, потому что поворот - он же для радости.
А бывают радости и вовсе необъяснимые. Хорошо так, что и сказать ничего не можешь.
Может быть, это от солнца. Наверное, от солнца. Конечно, от солнца. Вот взошло оно - и уже хорошо. И каждый вздох только о будущем, которое обязательно прекрасно.
Только воздух ворвался в альвеолы и принялся их заполнять, как немедленно подумалось о том, что это неплохой признак и есть надежда на то, что он заполнит их полностью.
А потом он задержится в самой верхней точке и пошёл на выдох.
Но выдох я не люблю.
Раз уж дали возможность вдохнуть, то в этом что-то есть от того, что тебе дали в долг, а теперь необходимо отдавать. Жалость какая-то. То ли себя жалко, то ли жалко вообще. Так что хочется держать его там как можно дольше.
Правда, следующий вдох обещает вроде бы ещё большую радость и ради этого можно, конечно, выдохнуть предыдущий.
Пожалуй, можно.
И ещё, пожалуй, в этом-то и состоит, как мне кажется, некоторое преддверие в ожидании чуда, или вера в преддверие, или мы сейчас, может быть, описали сам механизм возникновения такой веры в такое преддверие.
И оно появится, разумеется, - это я опять о чуде.
Но, как уже говорилось, оно появится только на вдохе и только после необъяснимой радости.
Депрессия?
Какая, на хер, депрессия?! И это ты так лежишь, потому что депрессия?
Да ты с ума сошел! Какая на асфальте может быть депрессия?
Я на катер бежал. Это был последний катер. Он уходил в двенадцать ночи. Меня отпустили со службы так, чтоб я не успел, а я добрался.
Восемь километров бегом, на повороте сел в автобус, сорок минут на нем езды и, как из него вылез, до бухты еще два километра.
А катер - вот он. А перед ним идет погрузка ракет. Дорогу перекрыли. Я подбегаю, весь мокрый, а меня не пускают, и катер уходит на моих глазах.
Вот это был удар! У меня тогда просто руки повисли, сил никаких, все отдал этому броску.
Я потом постоял-постоял и пошел назад, а поземка, в лицо летит ледяная крошка, сечет его в кровь, автобусов нет, попуток нет, ночь, свет только от снега и тридцать километров до поворота, в гору пешком, с горы бегом, чтоб пот, который по спине струится, не остыл, а ты говоришь - депрессия.
Какая, на хер, депрессия?!
Швартовщиков смыло - никто даже не остановился, никто никого не искал, потому что вода минус два градуса - жидкий лед. Плюхнулся в нее - остановка сердца и плавай потом оранжевым поплавком.
Трос выбирать, а он на морозе с ветром к рукам липнет, потому что рукавицы дырявые.
От лома спина дрожит и ноги. В тепло попал - уснул на подоконнике.
Мы света белого не видели. У нас идешь по кораблю и думаешь: "Ну вот, ничего не случилось, пока ничего не случилось, хорошо, что ничего не случилось!"
А когда случалось?
Иногда так случается, что если сразу начинаешь говорить, заикаешься. И тогда выдохнуть надо, сказать себе пятнадцать раз скороговоркой: "Всё будет хорошо!" - и потом уже можно разговаривать.
А паника? Самое страшное, что можно придумать. Люди на людей не похожи. Навстречу бегут, и ты принимаешь их на себя. Ты их должен остановить, задержать, иначе всем труба.
А они такие сильные, просто беда, они кремальеру в руку толщиной ломают, как спичку, они на бегу кучей зарываются в ящики лицом, прячутся, забиваются в щели, они лбом раздвигают трубопроводы, мнут на лице все кости, срывают руками клапаны.
А ты схватил лом с аварийного щита и на них с ломом.
А они ударов не чувствуют, понимаешь ты это, не чувствуют?
И тогда приходится орать, так орать, что не знаешь, откуда у тебя только голос появляется.
А ты говоришь - депрессия.
Какая на асфальте может быть депрессия?
"Герман" и судьба
Это случилось после последнего путча. В 94-м году, а может, и в 95-м. Для конспирации все путают даты. В стране наблюдался разгар перестройки, в стране все украли и поделили.
И в первую очередь рефрижераторный флот.
А всё потому, что перевозимый груз почти всегда стоит намного больше того, что стоит корабль и его команда, так что выгодное это дело.
Герман Матерн был немецким антифашистом и значился на обоих, имеется в виду, бортах. Его портрет почти всегда висел вертикально в красном уголке, а после того, как с корабля за ненадобностью, как мебель, убрали помполита, для сокращения времени его стали называть просто фашистом.
Там же висела его краткая, как у коня, родословная, а капитана мы назовём Вышетрахен, а настоящую его фамилию мы скроем по причине того, что вдруг всем станет неудобно.
По той же причине никак не вспомнить название китайского порта, из которого вышли утром.
Уже спало напряжение шатания по акватории, уже отстояли две вахты, и впереди уже свободная вода и можно вроде бы расслабиться, хотя воды все еще китайские и судно входит в заряд тумана.
Не успели войти - тра-а-а-ах! - и столб искр до неба: переехали китайца. Судно китайское. Как он в тумане оказался и что он там делал - неизвестно, но только все тридцать китайцев, его команда, уже стояли вдоль борта, и все они были в спасательных жилетах и на ломаном русском орали: "Русские! Спасите наши души!"
От удара наш великий "Герман" разрубил китайца пополам, и тот тут же утонул. Наш без груза тянет на десять тысяч тонн, а с грузом - все восемнадцать, судно ледового класса.
Так что - пополам в одно мгновение, и китайцы уже плавают. Отработали назад - двух китайцев под винты и в дивные клочья, остальных втянули на борт и в красном уголке сложили.
По рации связались со своими: "Что делать?"
Им в ответ: "Рвите когти из террвод!"
И начали рвать когти. Полного хода узлов шестнадцать, нос в небо, ноги на плечи и, как вдули, на запросы не отвечаем.
Радист закрылся намертво в рубке, а там броня со всех сторон; капитан на мостике, а боцман на баке дырку на носу сторожит, поскольку дырку-то себе тоже сделали.
И показался китайский сторожевик. Как он узнал о столкновении?
– Китайцы специально подставились! Суки! Они ж все в жилетах! И еще: пока от удара по переборкам летали, как они этого урода по рации успели вызвать? Значит, все заранее? По плану? Суки поганые! - орали на мостике.
А урод догонял и приказывал остановиться. А ему показывали хер, вспоминали его маму и уходили на всех парах.
А тут спасенные китайцы организовались и пошли на мостик с серьёзными рожами: "Везите нас в Китай".
Плотник заточил четыре напильника, помощник запасся дубиной, а электрик - он вояка бывший, старый дед, но очень суровый на вкус, он Точилину через контракт за какую-то мелочь в рог кувалдой заехал - взял свою кувалду и через три секунды убедил всех китайцев в том, что он иногда потрошеными китайцами всякую ненормальную отраву закусывает.
Заперли их в столовой, и они там немедленно "Интернационал" запели, после чего сторожевик открыл огонь.
Накрыло со второго залпа и сразу же сделало дополнительную дырку с того борта, где боцман караулил первую.
До нейтральных вод было чуть-чуть, когда капитан вызвал южнокорейский строжевик на подмогу. Корейцы китайцев любят, как гуси сковородку, так что откликнулись сразу.
Кореец подошел, встал между нами, а потом по китайцу пару раз треснул изо всех орудий, и тот отвязался.
Притащились в Корею, китайцев покидали в автобус и увезли, а сами заварили дырки, перекрасились, и "Герман Матерн" с того борта, что с пирса виден, написали латинскими буквами и стал он тем же "Германом" только на латыни.
Капитан для надежности даже портрет Матерна у себя в каюте под кроватью спрятал.
Потом сходили в одну корейскую контору и там за сто баксов продали корабль Кипру, после чего подняли кипрский флаг и ушли через Панаму в Европу.
А китайцы пытались арестовать другой корабль нашей компании, который в это время у них ремонтировался.
А им сказали: ни хрена не знаем, у нас такого корабля, как "Герман Матерн", не числится. Есть, правда, какой-то "Херман", не без того, но он латинскими буквами и принадлежит киприотам.
На том и разошлись.
А недавно видели "Германа", поскольку его потом продавали незнамо сколько раз: англичанам и не англичанам.
И ходит он теперь под китайским флагом, что самое удивительное.
Природа
Бывают минуты когда я люблю природу. То есть периодически что-то включается в районе хребта, и я иду на скалу есть. У нас же на камбузе только отравиться можно. А тут природа, курлык твою мать, ветер, солнце, облака, лето.
Мы с Серегой очень это все вокруг, между прочим, ценим.
И что мы тащим на скалу? Мы тащим кефир в пачке, помидоры, огурцы и треску холодного копчения - она без головы, в шкуре, солененькая и веревкой обмотана.
Садимся среди всей этой свежести и аккуратно выедаем треску изнутри, запивая кефиром с овощами, после чего кладем позвоночник трески назад в шкуру и веревкой снова перематываем, потому что природа, долбать и долбать, к подобной тщательности и цельному взгляду на жизнь очень нас располагает.
А однажды вот что было: только мы выели треску, сложили ее хребет в шкуру и перевязали, а потом отнесли подальше на скалу, вернулись в начальную точку для достойного переваривания, как появились бакланы.
Самый большой баклан спикировал на шкуру трески, которая все еще имела форму рыбы, сел рядом и от счастья залился диким хохотом. Мы с Серегой хотели сказать ему: "Кыш!" - но тут он запрокинул голову на спину и давай орать, что, мол, я тут нашел и это все мое.
– Подавится, - сказал Серега, - там же один хребет колючий внутри.
Баклан кончил орать, подбросил полуметровую шкуру с хребтом вверх и… и тут открылась такая его пасть, в которую легко проваливается птичка тупик.
В один миг он проглотил все и еще неуловимым движением отправил туда же веревку, которая от подбрасывания растрепалась.
– Ах ты, сволочь! - воскликнул Серега и вдруг бросился к баклану.
Для баклана это было полнейшей неожиданностью, да и для меня тоже. Серега потом не смог мне объяснить, зачем он побежал к баклану. А тот от проглоченного так отяжелел, что еле успел от Сереги увернуться, после чего он в воздухе заложил крутой вираж, набрал высоту и… так серанул, причем очень прицельно, - я же за всем этим наблюдал. Дерьма было столько, и оно как хлестануло по скале - что твоя автоматная очередь.
И под этот обстрел попал Серега, который к тому моменту уже свою ошибку осознал и побежал ко мне.
А я побежал от него из-за того, что его преследовал баклан, непрерывно и очень метко срущий.
Мне показалось, что мы пробыли под обстрелом полчаса, хотя все закончилось через пять секунд. Мне тоже досталось. Но Серегу - как шрапнелью прошило.
И пошли мы белье менять. Через весь поселок.
Нас видели все, и старпому доложили, конечно.
На что он нам заметил (никакого сочувствия): "Правильно он на вас насрал. При-ро-да! Каждый должен на своем месте жрать".
Сумасшедший
– Не дают… тащ… капитан-лейтенант!
– Чего не дают?
– Огнестойкой резины на двухходовые клапана.
– Как это?
– Так. Нету у них.
– Да вы чего? Как это нету? Нам же в море идти! Да вы никогда ничего не можете достать! Все должен делать я сам! Где заявка? Дай сюда.
Отобрав у своего мичмана заявку на резину, я отправился на это долбаное ПРЗ - плавремзавод.
"Суки, - размышлял я по пути, - падлы, гандоны тифозные, лидеры гнойные, скоты, нет у них огнеупорной резины. Сейчас! Сейчас я им найду резину. Сейчас я им матку выверну и заставлю съесть. Нам в море идти, а им по херу туман. Ну?! - ветерком по трапу. - Где это гнездо оппортунизма?! А?! Сейчас мы их заставим яйца тучного страуса нанду в скорлупе целиком глотать. Они у меня… рванул я дверь начальника и увидел… капитана первого ранга.
Тот смотрел исподлобья, как гюрза на завтрак. Его руки меня поразили: огромные, толстые, а ладони как сковороды, и пальцы-сосиски.
– Товарищ капитан первого ранга, - сказал я решительно и быстро, потом я скороговоркой представился - нормальный человек все равно не запомнит. - Если вы думаете, что я насчет огнеупорной резины, так это вы напрасно. Пес с ней. Что, мы в море не ходили на лысых клапанах? Но мне сказали про ваши руки, да я и сам теперь вижу, что они то, что надо. У меня к вам предложение: давайте руками жаться. Кто кого положит за полчаса, того и резина будет.
Теперь он смотрел на меня с испугом. Еще бы! По его разумению, перед ним стоял полный болван, от которого чего хочешь можно было ожидать. Вот возьмет сейчас и откусит нос. Ты останешься навсегда одинокий со своим уродством, а его даже на гауптвахту не посадят.
– Ну тебя на хер, - сказал он наконец сипло, - еще, не дай Бог, позвоночник выдернешь. Иди в цех. Дадут тебе резину.
– На, - сказал я своему мичману после возвращения, бросая ему на колени полный мешок, - работать абсолютно не умеете.
Три рубля семьдесят пять копеек
Именно столько и стоил билет на "Комете" до нашей базы. Я заплатил в Мурманске, сел в теплоход и уснул, хотя, конечно, на ней так трясет от скорости передвижения, что вряд ли хорошенько выспишься, но, пока она скорость набирает, идет она очень медленно и в это время можно вздремнуть.
И я вздремнул.
Открываю глаза - Полярный.
– Высаживайтесь, - говорят, - приехали.
– То есть как это "приехали"?! Нам еще чапать и чапать!
– Дальше не пойдем. Сломались.
И тут я начинаю соображать, что, действительно, шли очень медленно. А до моей базы ой-ой-ой сколько километров пешком!
И пришёл я часов через шесть, совершенно от злобы седой. Пришел, сел и написал им письмо в Мурманское пароходство, что, мол, безобразие, довезли только до Полярного и никто не извинился, не сообщил причину опоздания и не вернул мне деньги. По условиям контракта. Ведь у нас с вами контракт на перевозку меня до базы, о чем свидетельствует билет на три рубля семьдесят пять копеек.
И они мне ответили за подписью начальника пароходства товарища Неглинного М.Ф., что совершенно правильно высказано критическое замечание, на которое замечаем, что замедление хода теплохода "Комета" произошло из-за обрастания морскими водорослями крыльев, и на этом простом основании она не смогла развить проектной скорости и вовремя прибыть в пункт назначения, а деньги за билет вам выдадут в Мурманске на пирсе № 15 по предъявлении вышеуказанного билета и паспорта.
И я им ответил, что совершенно удовлетворен предлагаемым объяснением причин замедления хода теплохода "Комета", произошедшего из-за несвоевременного обрастания крыльев вышеуказанными водорослями, и рад тому, что дело завершилось столь мирным образом, а еще сообщаю, что в результате убытия моего в длительную командировку, о чем прилагается обстоятельная справка, я не смогу получить деньги за билет и прошу это сделать начальника Мурманского пароходства товарища Неглинного М.Ф., то есть получить за меня три рубля (прописью) семьдесят пять копеек (цифрами) на пирсе № 15, для чего пересылаю доверенность на его имя, заверенную по установленной форме подписью должностного лица и печатью, и прошу его же передать эти деньги в существующий на подобные добровольные пожертвования "Фонд мира", а мне достаточно будет прислать квитанцию о том, что эти деньги туда посланы, о чем заранее благодарю всех членов пароходства от лица фонда.
Я старпому доверенность подсунул, и он ее заверил, не читая.
И мне ответили: "Хватит издеваться!" - и прислали по почте квитанцию.
А я потом старпому показал свою переписку и копию доверенности, которую он подмахнул, не глядя.
Вот он смеялся!
Кровь и Валера
Валера - командир пятого отсека. Наглый, нахальный, любопытный.
Он недавно на командира соседей наткнулся, наступил на него и чуть было не уронил, отстранился, наклонился к его нагрудной бирке - командир у соседей очень мелкий - прочитал вслух: "Ко-ман-дир!" - и потом только сказал: "Из-ви-ни-те!"
Если у него в отсеке что-либо происходит, Валера тут как тут: во все вмешивается - лезет, лезет, лезет.
Как-то наш доктор в море задумал аппендицит морячку резать - так Валера сейчас же оделся во все белое и к нему в амбулаторию:
– Музики! Я к вам на помось иду!..
Валера ростом с башню: один метр девяносто семь сантиметров - ерунды до двух метров не хватает, - и у него небольшой дефект дикции.
– Музики!..
А доктор всё у себя помыл и продезинфицировал - лампу два часа держал, - разложил, закрепил, приготовил и начал операцию (вниз проходим, сразу справа, если нет, то за печенью посмотреть), и теперь от напряжения только мелко подрагивает, словно среднеазиатская саранча перед перелетом, а мичман-санитар - рядом, в полной готовности подать ему, что попросит, - смотрит в глаза, как боевая собака.
– Слыште, музики! А музики! Слыште!.. И тут доктор - под руку ведь - задевает сосудик, и тот под давлением начинает фонтанировать кровью во все стороны, неуловимый. Всё сейчас же костенеет.
А Валера, как только увидел кровь, так и потерял сознание - пошатнулся и сначала медленно, а потом все быстрей повалился вбок. О стену головой - бряк! - и сполз на пол.
Мичман чисто рефлекторно дернулся в его сторону, а доктор ему как заорет:
– Стоять!!! Стоять!!! Не трогать! Сам! Сам, сука, уползёт!
И - о, чудо! - Валера пришел в себя и выполз.
Сам, сука.
Мерзость и циркуль
У морозовцев командир - дрянь. Его так и зовут: Наша Мерзость. Он любит расположиться в проходе и ноги на что-нибудь положить так, чтоб проход перегородить, а ты, если пробираешься, то должен у него спросить разрешения, а он не торопится, любит потомить, а то и вопрос тебе какой-нибудь задаст: из устава спросит.
А в специальности - жуткий дурак. Сколько из-за него горели: что-то включит, да не то, а потом сам же объявит тревогу и огнегаситель даст на неподготовленных людей.
А штурмана своего он постоянно в жопу колет. Циркулем.
Как штурман в штурманской своей над картой стоит - конечно, раком. Вот он подберется к нему сзади и уколет.
А тут их штурман заболел, и меня к ним прикомандировали на задачи в море идти.
Что такое задачи для штурмана? Это кошмар: ни сна, ни жизни.
И вот стою я после всплытия над картой раком, и тут вдруг сзади боль раздирает - до пищевода пронзает.
И я, чисто машинально зверею, хватаю еще один циркуль, разворачиваюсь - а там он, ухмыляющаяся рожа, - и я ему в бедро как всадил, вытащил и ещё, и ещё раз.
Он обалдел, кровища - а меня не остановить. Я кричу ему: "Прекратите! Прекратите!" - а сам все втыкаю в него циркуль и втыкаю.
Наконец он от меня побежал, да в дверь никак не попадает; попал - никак по трапу не спустится, а я за ним, догоняю и колю, догоняю и колю.
Он через переборку нырнул, дверь задраил и на болт закрыл, чтоб я не ворвался.
А я перед дверью стою, циркуль сжимаю, а сам ему говорю: "Товарищ командир, откройте, я хочу извиниться перед вами за свою несдержанность".
А он мне через дверь говорит: "Фигушки!"
И правильно. Вот только бы открыл, я б ему - и в глаз! И в глаз!
Икра
Мы с Вовкой Кочетовым при погрузке продуктов ящик красной икры свистнули.
Не с тем, конечно, Кочетовым, который мог в гальюне нассать от двери и до окна, а с другим, который был на нашем корабле военным медиком, и еще однажды он на лошади сдуру по поселку ездил: шел он росистым утром на службу, вдруг видит лошадь, он на нее, а она понесла - в общем, до обеда скакал, за что имеет взыскание от командира базы.
А тут погрузка - продукты идут струей, а в боковую струечку попался ящик. Открыли - икра.
А её уже спохватились, ищут.
Конечно, можно было сознаться: мол, совесть замучила и прочая ерунда, но тут нас "жаба задавила" - жадность замучила.
Тем более что интендант - жулик, и мы так решили: пусть ему сделают больно.
И потом он так рьяно ее искал - слюни до колена, что даже неприлично выглядел со стороны.
Ничего, решили мы, пусть хоть раз пострадает за дело.
А старпом уже розги для него приготовил, и мы этот свист с удовольствием икрой заедали, потому что приняли решение съесть ее до последнего зернышка.
Вовка меня каждый день уговаривал: "Ну, Васенька, ну еще капельку!" - а я ему говорил: "Уже не могу! Не лезет!" - но жрал.
А потом мы в ночи пустую банку мяли и сами в мусор зарывали - в этом деле никому нельзя доверять.
А интенданту выговор впаяли, что мы с Вовкой, который, пока ест, вечно всю рожу в икре вымажет, единогласно одобрили.
А икра, такая зараза, к гортани прилипает так, что ее только бургундским и можно смыть.
Но тут мы оказались жутко предусмотрительными и бургундского тоже наворовали.
Рукопожатие гиганта
Я его немедленно узнал. Вместе служили, но тогда он вроде ростом меньше был, что ли.
А тут - гора, метра два в высоту и столько же поперек.
Читать бесплатно другие книги:
