Кот (сборник) Покровский Александр

– И-я-я? - мех в ужасе смотрел в море и в небо: ему казалось, что с ним разговаривают ангелы.

– Ну, ты, конечно! - голос был строг. - Чего ты там сидишь?

Звук шел непонятно откуда, и механик, отвечая, на всякий случай робко обращался к водной глади.

– Так ведь… корабля-то… нет.

– А где он?

– Ушел… кораблик…

– Совсем?

– Ну да… совсем…

– А куда он ушел?

Они разговаривали бы так еще очень долго, если б за спиной у Матвеича не раздался, наконец, дьявольский хохот.

Матвеич обернулся в ужасе, как если б ему предстояло узреть преисподнюю.

И о, счастье!

В ту же секунду он нашел свой корабль.

Алмаз

Знаете ли вы, что такое полная географическая невинность?

Полная географическая невинность - это когда моряк на карте плачет и не может найти Америку.

А высшая степень все той же невинности? Это когда проходим Гибралтар и я говорю сигнальщику: "Вот ведь в точку попали! Слева - Европа, а справа - Африка", - а он смотрит на меня, вытаращив глаза, и говорит одно неприличное слово, которое в обычной, гражданской жизни можно заменить только тремя: "Ладно вам привирать".

А как радовался мой матрос из далекой Сибири, когда он первым понял, что такое "десять в минус десятой степени"?

Он был просто счастлив. У него не было сил сдержать себя, он засмеялся и тут же дал подзатыльник тому своему товарищу, до которого это пока не дошло, после чего он сказал ему: "Ну ты и бестолочь!"

А потом мне прислали Алмаза. У Алмаза в графе "специальность" стояло "киргиз".

И по-русски он знал только два слова: "шестнадцатый склад".

Алмаз был человеком потрясающей доброты и всю жизнь прослужил на камбузе.

А он так хотел быть дозиметристом.

Когда он попадал-таки на свое родное ЦДП, он садился в кресло, и лицо его обретало покой.

Как-то он пришел на моей смене как раз перед докладом в центральный.

А мне до смерти надо было в гальюн.

Я усадил Алмаза перед пультом и сказал, показывая на каштан: "Когда отсюда скажут: "ЦДП!" - ответишь: "Есть, ЦДП!" А если скажут: "Есть, пульт!" - доложишь: "На ЦДП замечаний нет!" - после чего я кубарем слетел по трапу в гальюн.

А центральному захотелось открыть переборочные захлопки.

"ЦДП!" - Алмаз сидел перед пультом, спокойный, как внучатый племянник Будды.

"ЦДП!" - "Есть, ЦДП!" - "Открыть переборочные захлопки по вдувной!" - "Есть, ЦДП!" - сказал Алмаз и отвернулся от каштана. Захлопки он, конечно, не открыл. Он даже не знал, что это такое.

"ЦДП!" - "Есть, ЦДП!" - "Открыть переборочные захлопки…" - так они общались минут пять, пока я пребывал на дучке.

"ЦДП!!!" - орал центральный. "Есть, ЦДП!" - отвечал ему великолепный Алмаз. Наконец центральный не выдержал: "ЦДП! Что у вас там происходит?!" - слова эти были новые, и Алмаз решил, что пора воспользоваться второй частью разрешенной ему фразы: "На ЦДП замечаний нет!"

Как-то с нами пошел доктор из института. Он всех матросиков заставлял проходить психологические тесты, заполнять таблицы. Ночью поднял Алмаза после смены на камбузе таблицу заполнять - крестики-нолики ставить. "Я ничего не знай!" - сокрушался Алмаз. Самым близким для него человеком на корабле был я, и он явился сокрушаться ко мне.

"А что тут знать? - сказал я. - Тут же крестики надо ставить! Вот и лепи!"

Алмаз повеселел и принялся лепить крестики.

"Стой! Ты подряд-то не лепи. Ты их ноликами разбавляй"

Алмаз стал разбавлять. Когда он почти закончил, я его опять остановил: "Парочку оставь. Доктор спит уже? Хорошо! Сейчас ты его поднимешь и скажешь, что как раз в этом месте ты ничего не понимаешь".

Алмаз - человек с юмором, он криво усмехнулся и отправился будить доктора.

О смехе

Всё, что я здесь расскажу о смехе, когда-то уже было сказано.

Великим или мелким. Мыслителем или не мыслителем.

Например, Гоголь считал смех - порядочным человеком.

И это правильно, потому что порядочный человек всегда ко двору.

Мироздания, конечно.

А смех есть великое приобщение к тайнам того же мироздания.

Так говорили древние.

И еще они говорили, что время смеха не засчитывается в жизнь.

То есть уже древние интересовались смехом и пытались понять, разгадать, объяснить и себе и окружающим его феномен.

А действительно - как, почему, отчего? - возникают все эти судорожные всхлипывания, содрогания, встряхивания всего организма?

Они возникают от понимания - это тоже кто-то сказал. Так оно на человека действует, понимание или подсоединение ко Всеобщему Знанию.

А при подсоединении возникает перепад, может быть, напряжения, которое отнюдь не губительно, оно даже полезно, потому что губительно как раз существование вне этого подсоединения и перепада.

И человек вдруг понимает устройство.

Чего угодно.

Что вызывает смех.

Смех посрамляет пафос. Да-да, он его подстерегает и посрамляет. То есть показывает всем его полный срам. А срам у пафоса всегда полный, потому что я нигде не видел незначительный срам пафоса, недосрам или полусрам. Нет! У пафоса всегда срам полный. Как обвал в горах, который не может быть недообвалом или полуобвалом.

Но, посрамляя, смех не уничтожает пафос. Отнюдь.

Он его подстригает, не дает ему разрастись.

Потому что пафос-переросток - это уже пошлость, а пошлость - неправильно понятая ценность (одно из определений).

Значит, смех позволяет пафосу существовать, постоянно указывая на его тщетность в виде некоторого газона, радующего глаз, и тем самым смех делает все ценности правильными.

Если они ценности.

А не какая-нибудь там лабуда.

То есть смех - это правильно. Это хорошо. Это должно быть. Чтобы жить. Чтоб не умереть. Необходимо. Не завтра, а сейчас. Всем. Как воздух. Да. А вы думали? Если вообще думали. Очень. Нужен. Чтоб не вылететь из цепи случайностей, возникающих по вине особого многомерного, многогранного устройства Вселенной.

Когда в него, в это устройство, влезают со своим убогим трехмерным воображением всякие недоумки и пытаются ножницами отхватить от ее, Вселенной, подола кусочек, чтобы выкроить из него свой миф.

И тут появляется смех.

Смех позволяет увидеть себя со стороны и тем оправдать свое существование.

А как по-другому доказать себе, что ты существуешь? Только посмотрев в зеркало, скорчив себе рожу, завопив при этом: "Молчать! Право на борт! Молчать! Право на борт!"

Вот так и возникает смех - великое понимание невеликих вещей.

Пафос и эрекция

В этом мире связано все.

Особенно пафос и эрекция.

А почему?

Потому что в свое время на Олимпе среди красавцев затесался один очень вредный божок.

Его звали Пафос.

Его боялись все, потому что он отвечал за эрекцию.

И он мог лишить этого ценного качества любого бога.

А действительно, что за пафос, если нет эрекции? Кудри, грудь, руки, ноги и прочее - и вдруг без вот этого. Без эрекции. Для чего же тогда кудри и грудь?

Его даже Зевс боялся.

Пафос действовал всегда исподтишка, и всегда все обнаруживалось в самый неподходящий момент.

"Ах ты!.." - восклицал Апполон, открывая в себе подобное недомогание, после чего он начинал вспоминать, что же он такое наговорил в течение дня.

Дело в том, что Пафос терпеть не мог, если кто-то говорит торжественно или велеречиво.

То есть он терпеть не мог ложный пафос.

И какая перед ним разновидность пафоса, ложная или натуральная, - это, извините, тоже решал только он сам.

А потом он делал так: опля! - и бедняга на сегодня свободен.

"Злобный заморыш!" - говорил в таких случаях Зевс, но ничего не мог поделать.

Зевс не мог отменить свой собственный дар.

Ведь именно он наградил Пафоса подобной способностью, потому как громы и молнии - дело хорошее, но всегда хочется чего-то не совсем обычного.

А хотите необычного - получите.

Причем закон распространялся на всех, в том числе и на Зевса (Зевс в этих делах был известный демократ).

Всё это пришло мне на ум, когда ночью позвонил мой давнишний приятель, а ныне министр, скажем, мультуры.

(Слово, конечно, другое, но "мультура" мне как-то нравится.)

– Саня, у меня нет эрекции!

Мои приятели считают меня чем-то вроде медика.

Я посмотрел на часы - было четверть первого.

Вообще-то слово "эрекция" не из лексикона моего министра. То есть дело сложное.

– Давно?

– Со вчерашнего дня.

И тут меня осенило.

– А ты случайно не говорил где-нибудь таких слов, как "святая святых", "долг", "честь", "интересы государства", "нравственные критерии"?

– Говорил.

И я ему рассказал историю с Пафосом.

– Быть не может!

– Может. Это вас услышал Пафос. У нас на Олимпе такое бывает. Особенно если с трибуны сказал слово "нравственность". Сказал - потом баня, бабы, скатился по лестнице, головой о дверь - лишился ума. Сплошь и рядом.

– Иди ты…

– А как же.

– Что делать?

– Сходи в тюрьму.

– Куда?

– А что такое? Что в этом необычного? Сходишь, посмотришь, как там люди живут.

И, вы знаете, отправился он в тюрьму.

Честно говоря, я пошутил, но приятель у меня министр мультуры, а там шуток не понимают.

Но все обошлось. Сходил. Увидел несовершенство нашей судебной системы и даже выступил где-то как яростный защитник грядущего, обличитель и все такое.

И, вы знаете, вернулась эрекция.

Как мне давали премию

Это рассказ о том, как мне давали премию. Мне ее часто давали. Вернее, хотели дать. Подавали документы множество раз и все время говорили: "Принесите пять экземпляров ваших книг". Я покупал и нес. И все без толку. И экземпляры не возвращали. А на Антибукера когда подавали, то я там занял второе место (без денег), и мне потом звонили и говорили, что если б все члены жюри успели бы прочитать мою книгу, то у меня было бы первое место (с деньгами). То есть члены жюри не всегда читают. После этого я перестал им давать бесплатные экземпляры. Звонят и говорят: "Вам повезло. Вы почти уже выиграли, но нужны бесплатные экземпляры", - на что я им говорю, что рад безумно, а что касается экземпляров, то надо сходить в Дом книги на Невском и там купить, и после этого они у них сразу появятся и никак иначе, на что мне отвечали, что, несмотря на мое такое отвратительное отношение к ним и их премии, они все равно меня подадут, на что я им замечал, что и хрен с ним.

А тут меня все тот же Дом книги решил наградить: тетки меня там очень любят, потому что продали моих книг неведомо какую кучу. И вот они решили мне дать премию в 5000 рублей - так сказать, "приз зрительских симпатий", но они захотели это сделать официально, через здешний ПЕН-клуб.

То бишь они дают деньги, а ПЕН организует что-то вроде конкурса, и на нем, всем понятно, побеждаю я - и мне дают. Вот такая организация, тем более что ПЕН всеми своими кудрявыми писательскими головами кивнул, и даже день назначили, о чем девушки из Дома книги мне прозрачно намекнули: мол, мы тут кое-что задумали насчет вас, сами скоро все узнаете.

И из ПЕНа позвонили и спросили, как мне все это глядится, если я буду в конкурсе, а я им заявил, что бесплатных экземпляров все равно не дам, так что гляжу я на все это с небывалым весельем. "Но вы все-таки придете?" - спросили они, и я сказал, что обязательно, разве только помешает этому делу визит в Швецию по приглашению шведского короля.

И наступил этот день. Я не пошел, естественно. Позвонил туда и измененным старческим голосом сказал, что им звонит бабушка Покровского, великого и ужасного, с тем чтоб сказать, что ее внука пригласил-таки шведский король Густав (порядковый номер такой-то), так и раз так, хвостатые помидоры. А они сказали, что им жаль. А я с помощью собственной бабушки сказал, что они не представляют, как ей жаль, после чего мы повесились на обоих концах - трубки положили.

Тётки из Дома книги мне потом рассказывали. Пришли они и сели в первых рядах. И встал Попов Валерий и произнес речь, в которой хвалил меня ужасно, говорил, что я явление и все прочее, а тетки расчувствовались, и все было хорошо, пока слово для оглашения не предоставили жюри. Вышло жюри, от времени кудлатое, тряхнуло головой и сказало, что в данном конкурсе победил… писатель Мелихов. Тот тут же вскочил и начал говорить, что спасибо всем и что он не ожидал.

Да, мама дорогая, выходит, единственный, кто все это ожидал, был я.

Я очень долго смеялся. А тетки, смущенные, мне говорили, что они не понимают, почему так получилось, на что я отвечал, что понимаю: все дело в том, что Валерий Попов совершенно прав, называя меня явлением. Я - действительно явление. А как явлению дать премию? Вот, например, гроза - тоже явление, и как ей что-то давать?

Да ей плевать, что б ты ей ни дал.

По-моему, я тёток успокоил.

А в ПЕНе говорили: "Жаль, что Покровский в командировке", - и тут я с ними абсолютно согласен: действительно жаль, хвостатые помидоры.

Как я сдавал анализы

Я уже сдавал много раз, но тут потребовалось освежить. Меня в госпиталь должны положить, и анализы им совершенно необходимы. Была, конечно, возможность воспользоваться старыми, и меня даже спросили, не шалил ли я летом, на что я ответил, что не шалил, но потом все равно отправили.

Это меня от пародонтоза спасают.

В прошлый раз меня тоже спасали, только я не дотерпел. То есть лег, а потом сбежал, потому что уж очень долго меня там мурыжили. Я придумал себе командировку в Испанию ко двору испанского короля и слинял.

Только появился - и профессор Черныш меня взял за хобот.

А это очень серьезно, потому что Владимир Федорович Черныш - серьезный человек, не то что я, балаболка, - и он если мимо тебя проходит, то непременно затянет на кресло и во рту все отскоблит.

Так что - вперед, за анализами.

Мне даже выдали бумажку, по которой я утром, не жрамши, должен был очутиться в поликлинике Академии на улице Лебедева.

Мне даже сказали, чтоб я в баночку написал, чтобы через весь город не ехать к ним писать, что я и сделал, а на баночку надел крышку и положил в пакет - а то мало ли что.

И вот я уже в поликлинике с баночкой, в которой угадывается моча и которую никуда не спрятать.

Помню, как мы сдавали это дело на флоте, когда утром надо было почему-то бежать через весь поселок, а потом с горы, а потом опять в гору и вот уже спецполиклиника, куда ворвался с мороза и - где тут наша баночка? - и нассал в нее с пенкой. (И почему надо было бежать, а нельзя было дома нацедить и притащить - одному Аллаху ведомо.)

И при этом проявлялись сразу два обстоятельства: во-первых, можно было не найти баночку - все уже разобрали и жди, пока новые вынесут; во-вторых, пока бежишь, может так прихватить, что мочи никакой нет, и думаешь: а не отлить ли немножечко по дороге, а то ведь так и пузырь надорвать можно, отлил - побежал дальше, прибежал - не идет, вернее, идет, но мало - только дно покрыл, и это никуда не годится, а тут глядишь - на тележке много полных баночек и под ними на бумажке фамилии славных, тех, с указанием звания и должности, кто в них сегодня натрудился, выбираешь знакомого: хороший человек, и анализы у него должны быть ничего - отлил от него и только собрался ее водрузить на телегу, как врывается еще один орел с твоего экипажа, молча отбирает у тебя твою мочу, отливает себе, оценивает на свет, разбавляет водой из-под крана, еще раз оценивает и потом уже, довольный, замечает: "Чего-то, блин, с утра совершенно не ссалось!" - и ставит все это в общий ряд.

И никогда ничего не случалось. У всех моча была кислая. Даже у тех, что водой разбавляли.

А в этом случае - тут я опять возвращаюсь в Академию - я с мочой иду на кровь из вены, потому что там очередь, и из-за мочи я могу не успеть, а чего ее сдавать, если я и так нассал.

Но в очереди на кровь из вены - вот где конвейер: "Кто следующий? Проходите!" - я начинаю понимать, что в моей бумажке даже имени моего нет, там просто перечень анализов.

А фамилию мне впишут после того, как я побываю в регистратуре, где возьму направление к терапевту, который мне даст направление на анализы, а без него совершенно зря я, можно сказать, ссал на сегодня.

И я отправился к терапевту через регистратуру вместе с мочой, которую я хотел, конечно, оставить на подоконнике, но не решился - еще выльют в цветок.

У терапевта была очередь на полтора часа, и она на месте не сидела, выходила и пропадала, и я в нее встал.

К этому времени до меня начало доходить, что все эти путешествия в обществе собственных утренних выделений как-то не очень смотрятся со стороны, и я принялся коситься на соседей, а они на меня, и, наконец, один дед не выдерживает, спрашивает: "Моча?" - и получает в ответ: "Да".

После этого он рассказывает историю о том, как ему делали операцию на глаз и пережали что-то так, что он три дня не ссал, после чего ему делали уже операцию не на глаз, а на мочевой канал, для чего в него вставили трубочку, в которой была еще одна трубочка с ниппелем на конце, через которую надо было продуть проход, а медсестра продула не через ту трубочку, отчего разлетелся на куски ниппель, и все они попали в мочевой пузырь и там уже обросли колючими солями, для извлечения которых пришлось вскрывать все поперек.

После этого я не стал сдавать анализы. Я вылил мочу и пошел к Жене.

Женя - гениальный хирург и начальник отделения акушерства и гинекологии.

Кроме того, он мой друг и, если б я был бабой, то Женя мне бы по старой дружбе давно все отрезал.

– Женя, - сказал я, - не дарил ли я тебе свое последнее произведение?

– Нет, - говорит Женя.

– Сейчас подарю, а ты возьми у меня анализы.

И мы с ним тут же договорились на завтра. Я только спросил:

– Мочу привозить с собой, или же мы тут с аппетитом нассым?

– Лучше с собой, - сказал Женя.

Так что я утром опять наполнил баночку.

Без позвоночника

Сереге позвонил в ночь перед Амстердамом. Нам с Колей лететь в Амстердам в пять утра, а в десять вечера от него звонок: "Летите?"

С Серегой надо быть настороже. Надо быть очень внимательным. Потому что Серега любит две вещи: балет и соединять людей друг с другом.

Личность он великая, поэтому никакая осторожность не помешает.

Однажды я увидел его с лопатой в электричке. Он ехал копать огород своим дальним родственникам. Серега любит помогать родственникам, такой у него загиб души. Он как-то купил этим старичкам цыплят-броллеров. И для них начался кошмар. Броллеры сожрали все в округе на две мили. Старички боялись выходить из дома, потому что эти твари их клевали.

И еще они гоняли кошку по двору, тщетно пытаясь ее на части порвать.

И потом они научились летать: вся стая моментально поднималась на крыло. В полёте они напоминали гусей-лебедей из сказки. Они летали на соседние поля. Зимой они улетели в лес и там перезимовали, а весной вернулось только два - некоторые полегли под пулями охотников на кабанов.

А еще Серега любил цветы. У него был участок, на котором он решил высадить только цветы. Пошел на рынок и купил мешок семян. Спросил еще: ничего другое не будет расти? И ему сказали, что все другое немедленно сдохнет во имя этой красоты.

Он и посеял.

Через месяц к нему постучалась милиция. Милиция взяла Серегу под руку, а он взял косу и вместе они отправились на участок.

Оказалось, что он весь огород засеял маком и у него на участке живут наркоманы семьями, отчего соседи жалуются на их заунывное полночное пение.

Серегу заставили косить урожай.

Любовь к растениям его подвела еще раз. У него были знакомые в Голландии, и он туда регулярно мотался.

А другие знакомые, уже в Питере, попросили его привезти из Голландии какое-нибудь необычное растение. И он привез. Нечто корявое.

Те посадили пришельца на отдельную грядку и полили его навозом.

И вырос банан. Метра на три. Он просто обрадовался, что его навозом полили.

Они потом звонили Сереге и спрашивали, какую часть этого растения можно употреблять в пищу, потому что они ели все: и листья, и ствол, и корни - все горчит.

"Секундочка, узнаю!" - сказал Серега и позвонил в Голландию.

Оказалось, что его вообще есть нельзя. Оказалось, это особая ядовитая разновидность пырея, которая сажается в каналы для того, чтобы там не росла ряска.

Все это я помнил, но еще Серега мог позвонить приятелю Диме и начать говорить о том, что в последнее время принято принимать в гости людей из-за рубежа, что никуда не деться и все цивилизованные страны так живут. Вместе они посетовали на то, что это вносит некоторое неудобство в миросозерцание - не без того, - но все-таки пользы от этого становится все больше, поскольку увеличивается доля добра…

Через неделю он позвонил Диме: "Твои голландцы едут!" - "Какие голландцы?" - "Ну, ты же сам говорил о том, что хорошо, что теперь люди едут, как в движении "Врачи без границ".

В общем, любил он людей соединять. Ему казалось, что всем им именно этого и не хватает.

Вот почему я насторожился.

– Не волнуйся, - сказал Серега своим тонким интеллигентным голосом, - там только книги надо будет передать.

Я его еще пять раз переспросил насчет количества книг. Я же Серегу знаю: не переспросишь - будет коробка от телевизора.

Но он меня успокоил: всего две.

И вот мы в пять утра в аэропорту. И Серега, надо же, там же, и вручает он мне две книги и… Наташу.

Оказывается, существовала в Питере Наташа, а потом она вышла замуж в Голландию, а теперь она приехала в Питер на операцию позвоночника, и после нее она головку не держит и вообще извивается в руках, как змея, потому как операция свежая, но там мы ее отдадим с рук на руки, а вот и мама ее, которая тоже полетит.

Мама была одета в солдатский треух, и такое было впечатление, что у Наташи удалили позвоночник, а у ее мамы - ум.

И со всем этим мы должны были пройти через таможню.

Я боялся, что Коля сейчас чего-то скажет. Он может ни с того ни с сего послать Наташу на хер, несмотря на то, что читает лекции в Сорбонне о развитии человеколюбия у аборигенов Антильских островов.

Но этого не случилось. Коля сказал такие слова, как "милосердие", "сострадание", после чего он пошел на регистрацию, а я схватил наш багаж, отвязанную Наташу и ее трёхухую маму и помчался вслед за ним.

Таможенники всегда очень тщательно проверяют Колю. Он ростом метр девяносто пять, и им всем кажется, что у него много незадекларированных долларов.

– Это все ваши деньги? - обычно спрашивает таможенник.

– А вам-то что? - говорит обычно Коля, после чего его ставят к стенке и раздевают.

Но у нас на руках Наташа, отдельно в авоське ее хребет и мама.

Я надеялся на Колино благоразумие. И я не ошибся - мы проскочили таможню, зарегистрировали Колю, меня, маму, Наташу и побежали на паспортный контроль.

Очень сложно было держать Наташе голову, мечтавшую отломиться, так, чтоб таможенница провела идентификацию ее и фотографии.

Наконец, это случилось, и мы побежали в самолет. Вернее, Коля пошел, задумчиво пописывая в блокнотик всякие слова для натурализации впечатлений, а я все слова сказал вслух, схватил Наташу и мать ее и домчал их до самолетных кресел.

В самолете я выпил чудовищное количество вина. Мне пообещали, что в Амстердаме нас будет ждать муж, а у трапа - коляска "скорой помощи".

Как мы прилетели, я не помню. Помню, что выгружался я с весельем, после чего потерял Колю и маму.

Мне осталась только Наташа, которую действительно усадили, в коляску и она заговорила по-голландски, после чего все уставились на меня как на родственника.

Еще несколько минут мы ехали в сторону санитарного пункта, и меня подмывало пнуть коляску, чтоб она двигалась быстрей.

Там Наташе сделали хорошо и покатили к выходу.

На паспортном контроле стояла мама. Она совала полицейскому, который ради этого случая даже вышел из своей конуры, свой паспорт.

У нее было штук пять паспортов, и только один из них был иностранный.

Страницы: «« 23456789 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

От того, как мы выглядим, часто зависит наше настроение. Поэтому красивые и ухоженные руки и ноги – ...
«Возлюбленная» – самый знаменитый роман Тони Моррисон, удостоенный Пулитцеровской (1988), а затем и ...
В этой книге собраны лучшие рецепты самых разнообразных тортов и пирожных из заварного, песочного, б...
Салаты, закуски, паштеты, пирожки, каши, супы, а также горячие кушанья из мяса, рыбы и овощей можно ...
Наверняка вы пока еще не собрали все лучшие рецепты блюд из мяса. Составители книги, что вы держите ...
Слово обладает огромной энергией, оно способно врачевать душевные раны и избавлять от телесных недуг...