Кот (сборник) Покровский Александр
Гоша непременно хотел склевать у меня весь рис. Я выставил вперед палец, желая отодвинуть нахальную птицу.
Мой палец уперся ему в грудку. Гоша растопырил лапы и расставил крылья, пытаясь сохранить равновесие. При этом он верещал что-то возмущенно на смеси человечьего и попугаячьего языка. Получалось что-то вроде: "Че-ты-рррр-всчи-кры-чи!"
Сильно я на него не давил, но попугай не отступил ни на шаг.
Я убрал палец и предложил мировую: "Я тебе рис отдельно на тарелку насыплю!"
Гоша косился на меня, но, казалось, все понимал. Я отделил на тарелке ложку риса и подвинул ее Гоше.
И тут он сказал слово "компромисс".
Все онемели. За столом установилась тишина. Слышно было только, как тюкает его клюв.
Расставались мы друзьями. Он даже сел мне на плечо и потребовал, чтоб я напоил его слюной.
Видите ли, друзья, в понимании Гоши, должны друг друга поить слюной. Я должен был, пожевав, ее приготовить, а он - влезть своим клювом ко мне в рот и напиться.
Я, косясь на Гошу на плече, сказал только: "Слушай, птичка, лети в свою клетку и пей там водичку", - на что попугай вдруг презрительно протянул: "Что-оооо?" - и тут же ко мне охладел.
Верность
– Верность… удивительное чувство… Верность к кому-либо или же к чему-либо… Оно ведь не просто так… Оно переполняет… Да-да-да… Непременно… Но сперва оно накапливается… Вот!.. Оно накапливается, а потом уже переполняет… Ну конечно!.. Чашу терпения… Именно… и изливается… Оно изливается… и это так естественно… на кого-либо или на что-либо… И как важно в эти минуты оказаться рядом… Чтоб и тебе досталось немного… от того потрясающего положения… когда избыток… готовящийся к истечению… наконец обретает все свойства дождя… подобного… - все это говорил нам Фома. Наш командир БЧ-5. Он стоял на пляже в Дивноморье летом, куда мы, единственный раз за десять лет, примчались всем экипажем после похода и сейчас же легли голова к голове, мужчина-женщина, муж и жена.
Мы легли, а он встал перед нами и заговорил:
– Верность!.. - сам-то он был одинок в трусах до колена.
Видите ли, с ним не поехала жена. И после похода она его тоже не встретила, и вот теперь в трусах у него шевелился огромнейший ком, который он поправлял невзначай, и все уставились на это уродство, соображая: неужели же воздержание способно привести к подобному увеличению или разбуханию…
– Верность! - еще раз воскликнул Фома с сумасшедшим отчаянием, потом он запустил руку себе в трусы и выдернул оттуда… шланг от противогаза…
Лапиков
Лапиков - балбес. Но с инициативой. Я его называю "Маэстро катастроф". А тут недавно про него сказали, что он человек отчаянной смелости, после чего я подумал, что смелость подобного рода бывает только у урода.
И главное, я всегда попадаюсь. Ну просто беда. Наваждение какое-то. Знаю ведь, что если Вовик Лапиков сказал, выпучив очи: "Я это могу!" - то будет взрыв, пожар и всякие погодные условия - смерч, например.
Тут мне нужно было колодец на огороде вырыть. Мирное, в общем-то, занятие.
"Я это могу!" - сказал мне Вова, и глаза его потемнели.
А я подумал: моря поблизости нет, подводных лодок нет, огня нет и складов с боеприпасом тоже. Может, обойдется.
А вдруг! А вдруг это то единственное, что он по-настоящему умеет?
Были у меня, конечно, сомнения, особенно когда я заглянул ему прямо в сумасшедшее зрение, но они как-то рассеялись, видимо, от жары - действительно, степь же кругом, ничего не должно прилететь.
Вовик взялся за лопату и начал остервенело рыть. И так здорово! Залюбуешься.
И вот он уже в землю уходит и уходит, рождая во мне все-таки беспокойство, поскольку очень уж с чувством, хотя, в общем-то, чего там, и во все стороны летят с него капельки пота.
И вот уже голова скрылась. Здорово!
Здорово роет!
Ничего не скажешь.
И только я принялся думать, как все это здорово, и о том, что надо бы Вову на подобном рытье почаще использовать, привлекать и приглашать, как на глубине шесть метров он натолкнулся на мощную водоносную жилу.
Видели, как выбирается из ямы с водой лягушка, если ту яму начать засыпать?
Точно так же, молча, Вова пытался резво вскарабкаться по скользким глиняным стенам.
А потом его обалденной струей как подняло!
Пологорода залило, и через неделю источник иссяк.
А тут мне электричество надо было проводить. "Я это могу!" - пристал ко мне Вова.
– Вот! - сказал я ему и показал на свой собственный член. - Я тебя только от высоковольтного столба еще не отдирал. Будешь там висеть обгорелым кузнечиком.
Попутное
Понравилась запись на рукаве прошлого века: "Вместе со спермой в нее вливалось чувство юмора".
Смех - враг секса. Я вчера это выяснил, общаясь с женой. Если женщину смешить, то она уже ничего не хочет. Да и сам ты ничего не хочешь. Так что успешно размножаются только угрюмые люди. А веселые размножаются с великого отчаяния. Выпадают минуты такого отчаяния, и тут-то они своего не упускают. Уж будьте покойны. Взять хотя бы меня…
Будь я дамой преклонных годов, жил бы в доброй старой Англии.
Ухаживал бы за садом, подрезал розы, травку растил, беспокоился бы о том, как перезимовали крокусы и примулы, рассаживал флоксы, удобрял хризантемы. И все это в шляпке, в костюме для полевых работ, в перчатках. Потом в кафе посудачить за чашечкой кофе с пирожным, поглядеть на мир через большое окно, сделать ему парочку замечаний.
Но увы! Я в России, и я мужик.
Недавно близкие мне сделали подарок. Они подарили трусы.
Я их случайно надел. Этот невод для гонад доходит мне ровно до подмышек. А в тесных джинсах он скручивается и превращается в то, что я называю "тамбу-ламбу". Ты уже смеешься? Когда они на мне, из джинсов чего-то непрестанно выпирает.
Наблюдательные женщины интересуются: что это?
Я им говорю:
– Отгадайте! Мягкое, но не член.
Я все понял. Я должен организовать "Центр имени Меня" где-нибудь в Испании. Представь себе: просторный дом с садом, при входе в прохладные апартаменты мое огромное фото, радостное и смеющееся, и во всех помещениях музыка, придуманная моим пятнадцатилетним отпрыском во славу папы; потом, конечно же, в каждой комнате фрагменты одежды (часы, трусы) и бюсты с различным выражением лица; под каждым бюстом отдельная надпись. (Вот они, эти надписи: "Дивный", "Блистательный", "Непредсказуемый", "Невероятный", "Потрясающий основы", "Коллаборационный" и прочие.) Жена все время говорит по телефону, отвечая на вопросы о моем творчестве, а сам я путешествую по Европе с лекциями о самом себе, как это до меня делал Конан Дойл.
Однажды Гете очень долго распинался насчет того, что управлять страной должны молодые. Старые глупы, капризны, трусливы, жадны, скаредны, блудливы. В их порывах не хватает свежести, пылкости, авантюризма юности. Они тормозят развитие, а завистью к молодости способны вызвать к себе только лишь чувство гадливости. И потом кругом эта затхлость суждений, неспособность видеть себя со стороны, ханжество, пошлость, падкость на грубую лесть, угодничество и тупость.
Ему сказали: "Но вам же самому почти восемьдесят лет".
А он ответил: "Я - гений".
Я знаю, как я разбогатею. Я получу наследство. Представьте: умирает чувствительный, но очень богатый филантроп. Родственников у него нет.
И вот у смертного одра уже столпились адвокаты. Все ждут волю умирающего.
Вот она: плохо слушающиеся губы шепчут: "Отдайте… все… Пок… Пок… - Шум, шепот "Кому, кому!" - По… кр… ов… ск… ому".
То есть мне. Те же губы, напрягаясь из последних сил, четко доводят до окружающих мои паспортные данные, ИНН, адрес и номер пенсионного свидетельства. Все. Я богат.
В ту же ночь мне снится сон: я окружен ангелами, те что-то говорят о том, как было трудно уломать умирающего и что я, получив все, должен кое-что отдать на благо планеты. Я соглашаюсь, и мы подписываем договор золотым гусиным пером.
Проснулся. Планета от полученных средств расцветает, кругом дороги, электричество, счастье и прирост населения.
Казнокрады мрут от неизлечимой болезни, изобилие, лев ложится с ягненком - и никакого кровосмесительства.
Каково?!
Сын
Мы с Сашей вышли из дома вместе. Сели в метро и поехали. Я смотрел ему в затылок и думал: вот он, мой сын, я так много хочу ему сказать, а все как-то не то. Мы едим, молчим. Он уже метр шестьдесят, наверное. Странно. Был такой маленький. А теперь меняется каждый день. Разве можно любить то, что меняется? Ведь получается, что ты любишь то, чего нет.
Он покрасил волосы. Теперь он рыжий. Я увидел и рассмеялся - он надулся.
Он на меня часто дуется. Иногда у нас крик и ссора.
Он не такой, как я. Ты рассчитываешь на одно, а в нем появляется другое. Непонятное.
К нему ходят девчонки. При встрече они целуются в губы. При расставании тоже. Меня это раздражает. Неужели я ревную? Да нет. Чушь. Ха! Я ревную? Хотя… может быть…
Мы обнимаемся. Я ему говорю: "Сын, давай обнимемся!" - и он меня обнимает. Это доставляет обоим удовольствие. Мы любим обниматься. Иногда он обнимает сам. Правда, часто тогда, когда у него плохая отметка.
Или ему надо уйти погулять так, чтоб мама ничего не знала. Я отпускаю - он подводит, приходит не вовремя, мне бросаются упреки: "Вот! Ты его отпускаешь!" - я злюсь, даю себе слово, потом все сначала - он подходит и обнимает.
Наверное, я не отец, а тряпка.
Мой отец меня никогда не обнимал.
А мне так хотелось.
А потом он бросил нас - я был сам не свой. Наверное, где-то в особом счету у меня было записано количество обниманий, которые я так и недополучил.
Так что со своим я обнимаюсь. По каждому удобному случаю. Кажется, это ему тоже нравится. Или мне только кажется? Да нет - точно…
Перед сном он приходит поболтать.
Говорит какую-то ерунду про друзей, про песни, про певиц. Он с утра до вечера может слушать музыку и обсуждать.
А я ему: "Да… да… конечно…" - мне все равно, что он скажет. Наверное, в свои пятнадцать я тоже нес околесицу. Главное, что можно смотреть, как он улыбается, как загораются его глаза.
Хорошо, что он не пошел в Нахимовское. Я ему предложил, но он отказался. Он другой. И в этом он не виноват. Он мало читает.
Я объясняю ему, что чтение важно для развития внутренней речи, а без нее нет человека.
Такое впечатление, что говорю с забором.
Тогда я беру в руки мандельштамовский "Камень": "… и в лазури почуяли мы ассирийские крылья стрекоз, переборы коленчатой тьмы…"
Когда я читаю, ему нравится.
Тогда буду читать ему я. Неважно. Пусть хоть так.
Мне нравится, что в метро мы стоим рядом. От станции к станции. Тесно. Много людей. Потом он выходит, не обернувшись.
А я ждал, что обернется? Может, и ждал, но так тоже ничего.
Письма
Мне пишут письма. Открываю, а там: "Саня! Тут мне только что рассказали историю. Слушай!
Служил в краях нехоженых на подводной лодке командир, который очень любил из ружья стрелять. Даже в дальние походы с собой винтовку брал. Ну мало ли, у берега всплывут. И какую дичь заметит с капитанского мостика, так всё пристрелить норовит. Видать, папа у него был мамин-сибиряк и белке в глаз бил. Надо сказать, что капитан этот стрелял очень даже неплохо. Так вот, всплыли они как-то у родного скалистого берега, не знаю уж по какой причине, но только заметил вдруг капитан со своего мостика, что на утесе олень стоит, да так красиво, гордый такой, одинокий, на фоне хмурого северного неба. Принесли кэпу винтовку, он тщательно прицелился, все свободные от вахты сбежались посмотреть на это представление, ставки делать стали, попадет или нет… Раздается выстрел, олень как подкошенный падает с обрыва в воду - буль!.. за ним следом летят нарты и чукча…
Короткая немая сцена…
Наши действия? "Срочное погружение!!!!!!!"
А вот еще: "У одного знаменитого поэта и прозаика жила огромная черепаха, и по ночам он, вставая поссать, все время об нее спотыкался. И вот он решил ее пометить: нарисовал круг фосфоресцирующей краской и внутри надписал. И пришел к нему в гости другой поэт и прозаик - зачинатель национальной идеи. Напились они хуже свиней, а среди ночи приятель будит хозяина и говорит: "Я допился. У меня белая горячка. На меня сейчас светящийся круг наползал, внутри у него череп с костями и написано: "Хуй!"
Да! Чуть не забыл. По поводу последнего слова предыдущего рассказика.
На днях мой знакомый передал мне достаточно любопытный документ. Его приятель проходил практику в Ростовской военной прокуратуре и, просматривая уголовные (и не очень) дела, наткнулся на объяснительную записку некоего каноника Платонова Е. П. Суть же самого дела заключается в том, что означенный каноник в момент крайнего душевного волнения послал военного комиссара Ворошиловского района города Ростова-на-Дону гражданина Рожкова туда, куда обычно военных комиссаров не посылают. Тот обиделся, подал заявление и т. д., и т. п. Впрочем, сам текст заявления каноника, который ниже приводится полностью, без изменений, сокращений и с сохранением всех фамилий, проиллюстрирует ситуацию гораздо ярче, нежели это смогу сделать я. Итак:
"Римско-католическая церковь.
Ростовское-на-Дону собрание христиан "Слово Божие", г. Ростов-на-Дону, ул. Красноармейская, 126, тел.676923, исх. № 43 от 11.12.99 г.
Слава Иисусу Христу!
Прокуратура Ворошиловского района г. Ростова-на-Дону, монсеньору Украинцеву В. Б.
Евгений Платонов по вразумлению Божьему заявляет:
Возрадуемся о Господе!
Уважаемый Вадим Борисович!
Поминая всех святых, ставлю Вас в известность, что слово "хуй" является общенародным и общеупотребимым обозначением мужского полового органа и применительно к обладателю такового - Рожкову - гражданину и комиссару, не имеет оскорбительного значения по целому ряду причин.
1. Рожков сам пользуется этим словом применительно хотя бы к собственному половому органу, этот солдафон слишком примитивен, чтобы называть "хуй" "пенисом".
2. Ни в слове "хуй", ни в самом мужском половом органе нет ничего оскорбительного.
2.1. У Бога тоже есть хуй! Общеизвестно, что первый человек - Адам - был сотворен по образу и подобию Божию, т. е. с хуем!
2.2. Хуй является инструментом во исполнение воли Божией: "Плодитесь и размножайтесь" (Бытие. 1,28). Сам-то Рожков, в отличие от Христа, непорочно зачатого, был зачат с помощью хуя!
3. Платонов использовал слово "хуй" применительно к направлению движения Рожкова, но не к самой личности комиссара, не называя его ни "хуем", ни какой-либо хуевой частью, к примеру, "залупой".
4. Само по себе "посылание на хуй" носило для Рожкова исключительно рекомендательный характер: Платонов не толкал комиссара в спину и не принуждал его иными способами к движению в указанном направлении.
4.1. К тому же "рекомендация к движению" имела самый общий характер и не несла в себе никакой конкретики: Рожков не был проинформирован, в направлении чьего именно полового органа ему следовало бы совершить движение, не был разработан для комиссара и план действий в конкретной точке маршрута.
5. Честь мундира должностного лица также осталась незапятнанной, поскольку Платонов не давал рекомендации к движению непременно строевым шагом (левой! левой!), при погонах и в служебное время. Нет, в указанном направлении можно выдвигаться в домашнем халате и тапочках.
6. Обращаю Ваше внимание на отсутствие законодательных и нормативных актов, квалифицирующих слово "хуй" и его применение в указании маршрутов в качестве оскорбления и дозволяющих проводить следственные мероприятия в отношении Евгения Платонова!
6.1. Мнение Рожкова о нанесении ему оскорбления чисто субъективно, не соответствует действительности и является следствием как скудоумия, так и морального уродства комиссара, порожденного отсутствием у него чувства юмора.
Поэтому римско-католическая церковь рекомендует Вам закрыть "дело Платонова" за отсутствием состава преступления. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
С молитвою о Вашем добром здравии и служебном процветании
Милостью Божией,
Каноник Ростовского-на-Дону
Собрания христиан "Слово Божие"
Начальник канцелярии Е. П. Платонов".
Как тебе?"
А это письмо мне прислали как свидетельство очевидца недавнего облета русскими самолетами американского авианосца "Китти Хок" в Японском море.
Справка: это тот самый авианосец, который в свое время насадил себе на нос нашу подводную лодку 671-го проекта. (На ней служил мой товарищ Валера Давиденко, и они получили после этой встречи в самой попке дырку размером с трамвай. Чуть не утонули к такой-то матери и остались на плаву только благодаря полному штилю. Трое суток плыли вдаль.)
Но вернемся к письму.
Его написал пилот FA-18, который находился на борту во время этого случая. Интересное чтиво, говорящее о том, что по уровню разгильдяйства военные всего мира просто братья родные.
Комментарии в скобках добавлены для уточнения и объяснения военного жаргона и терминов.
"…Плавание было приятно легким и даже интересным: 54 суток в море, 40 - в порту и 45 часов полетов в одном только октябре месяце! Да уж мы отлетали свои задницы! С тех пор как я стал одним из трех командиров отрядов, я много летаю. Вот интересная история (и это не пиздёж).
Сижу я и болтаю о всякой хуйне с моим исполнительным офицером, и мы слышим звонок из БИЦ (Боевой информационный центр).
Они говорят: "Сэр, мы засекли русские истребители".
Капитан отвечает: "Объявляйте тревогу. Поднимаем истребители".
Но из Центра говорят, что можно объявить только "Тревогу-30" (вылет через 30 минут с момента объявления).
Капитан выматерился и сказал: "Поднимайте в воздух все, что возможно и как можно быстрее".
Я побежал к штурманскому телефону и связался с дежурным офицером эскадрильи.
В тот день дежурила не наша эскадрилья, так что я велел ему выяснить, кто дежурит, и сделать так, чтоб они подняли свои задницы и мчались на взлетную палубу (только "Тревога-7" предполагает, что вы уже на взлетной палубе и готовы подняться в воздух, а "Тревога-30" означает, что вы еще сидите в комнате ожидания).
Короче, через 40 минут после объявления тревоги русский СУ-27 (истребитель, схожий с F-15) и СУ-24 (ударный истребитель - подобие F-111) на скорости 500 узлов прошли прямо над башней "Китти Хок"… прямо как в кино "Топ Ган".
Офицеры на мостике расплескали свой кофе и все, как один, сказали: "Еб твою мать!"
В этот момент я посмотрел на капитана - его лицо было багровым. Этот старый вояка выглядел так, будто увидел, как его жене вставляет морпех.
Русские сделали еще два крутых виража на низкой высоте до того, как мы наконец-то запустили первый самолет с палубы… ЕА-6В "Prowler" (самолет РЭБ - радиоэлектронной борьбы).
Да, да… мы запустили этот ёбаный Prowler один против истребителя прямо над кораблем. Истребитель имел его, как хотел (словно медведь, танцующий вокруг кролика, перед тем как его съесть). Наш уже чуть ли не орал о помощи, когда наконец FA-18 из сестринской эскадры (я использую этот термин в буквальном смысле, так как они выглядели, как компания шлюшек, заигрывающих с русскими) поднялся в воздух и осуществил перехват. Но было поздно. Вся команда задрала головы и смотрела, как русские делали посмешище из нашей убогой попытки их остановить.
Самое смешное то, что адмирал и командующий группой авианосцев были в зале командования на утреннем совещании, которое было прервано гулом моторов русских истребителей, кружащих над башней. Офицер штаба командующего рассказал мне, что они посмотрели друг на друга, на план полетов, убедились, что в тот день запуск предусматривался лишь через несколько часов, и спросили: "А что это было?"
Четыре дня спустя русская разведслужба прислала по электронной почте командующему "Китти Хок" фотографии наших летчиков, кружащих по палубе, отчаянно пытаясь поднять самолеты в воздух.
Я абсолютно уверен в том, что этот распиздяй - офицер, отвечающий за нашу противовоздушную оборону, - был уволен.
Забавно и то, что смена командующего произошла за несколько недель до этого случая.
Как бы то ни было, когда русские попытались еще раз совершить подобное, мы были более чем готовы. Я лично преградил путь ИЛ-38 (боевой противолодочный самолет), и кончик моего крыла пронесся прямо перед стеклом кабины его пилота, чтобы не дать ему возможность повернуть к кораблю (да, да, мы же теперь друзья, пососи мой член!).
Как старший офицер военно-морских сил стоит навытяжку, так и мы находились в боевой готовности сутки напролет, словно каждую минуту могла разразиться вторая мировая война. Вчера эта история появилась во всех русских и японских газетах. Русские даже наградили своих летчиков медалями. Какой позор! Я чувствовал себя так, словно нас выебали в жопу, а я даже не слез со скамейки, чтобы помочь своим…"
Воспоминания
Меня тут спросили: "И чего вы пошли в подводники?" - и я тут же ответил: "Потому что люблю!"
А чего я люблю - это уже никого не интересовало. Кивнули, довольные. А может, я совершенно не то имел в виду? Может, я вообще не то имел? Некоторые тоже имели совершенно иное. И им хорошо было на берегу. Потому что иметь то, что я имел, значит вовсе ничего не иметь. У меня даже тельники из каюты все свистнули. И дома у меня не было - зачем мне дом? И койки. У меня было только одеяло. На нем было написано: "Воркута". Это плавказарму так называли. Ту самую, где у меня тельники свистнули. Мне тогда сказали на моё возмущённое: "Где мои тельники?!" - "А хочешь одеяло?" - и я взглянул на жизнь трезво и захотел.
Мало ли чего я еще захотел - уюта или тепла, лучше женского, - но тут выдавали одеяла, и я его взял.
А еще у меня саночки были. Я на них свои вещи по ночам перевозил. И книги. Я очень любил книги.
А в ДОФе был магазин. И туда, как ни придешь, вечно сидит тетка с внешностью холодильника, которая говорит: "В большом выборе политическая литература!" - и как хорошо, что она была "в большом выборе", потому что я немедленно делал "маленький выбор" - покупал "Полное собрание сочинений Виссариона Белинского" в девяти томах и собрание сочинений Гракха Бабефа в четырех. В автономках я все это читал. Наверное, я читал это все сразу же вслед за редакторами этих книг. Ну, ничего. Не страшно. Должен же кто-то был читать Белинского и Гракха Бабе-фа. Так почему не я?
Потом я прочитал все письма Чехова - они тоже продавались без художественных произведений - те шли по подписке, а письма, кроме меня, никто не выкупал.
"Дай чего-нибудь почитать!" - говорили мне в море, в Бискайском заливе на глубине сто метров, и я давал - письма Пушкина, Достоевского.
И читали. Не сходить же с ума. Сна же никакого. Бессонница. Если все собрать за десять лет, то я много чего не доспал. Зато я дочитал: Пушкин, Гоголь, Толстой, Лесков, Достоевский, Герцена "Колокол" и Дарвина "Происхождение видов".
Был еще "Свисток" - академическое издание. Я его всем предлагал. Как кто зайдет: "Дай!" - я ему сразу же с порога: "Есть только "Свисток", академическое издание".
Он понравился торпедисту: "Хорошая книга!" - так он и сказал, и я проникся к нему могучим уважением. Торпедист, про которого говорят: "Почему мы тралим мины? Потому что мы дубины!" - полюбил "Свисток".
Я был в восхищении. Я дал ему почитать письма Бабефа из тюрьмы. Я ждал его реакции. Я весь исстрадался.
"Хорошая книга!" - сказал он через неделю, и я не знал, куда себя девать. Я подсунул ему справочник слесаря - с прошлой автономки тут где-то валялся - и он его тоже похвалил.
После чего я от него отстал.
А остальные резали из дерева корабли. Все. Поголовное безумие. Сменялись с вахты и резали.
Я смотрел на них и думал: "Лучше почитать "Пиквикский клуб".
Я шел к Сове - нашему командиру БЧ-2 - и говорил: "У тебя есть "Пиквикский клуб"?" - "Естественно! - говорил Сова и усаживал меня. - Чай будешь?"
После чая он ко мне приставал: "А у меня сегодня день рождения!"
Этот фокус я знал. У Совы день рождения был в каждой автономке по разу, а зазеваешься, то и по два.
"У меня есть коньяк, - говорил Сова, - давай в чай по ложечке?"
После этого можно было не проснуться на вахту.
А это было самое главное в нашей подводной жизни.
Вахта - сон. Не всегда это совпадало. После вахты не всегда был сон.
Чаще что-нибудь придумывали. Чушь какую-нибудь, мероприятия.
А если и не придумывали, то - бессонница.
А потом всплытие "На сеанс связи и определение места" - раз в четыре часа, потом раз в восемь, потом в сутки раз, потом опять раз в четыре, по тревоге, а спать хочется - губы на столе.
А погружаемся - и корпус скрипит, как сухая кожа, и дверь не открыть - обжало.
Я всегда перед глубоководным погружением открывал дверь: вдруг течь - и останешься в аквариуме, а так хоть отсек и люди все-таки.
Вахтенный носовых заглядывает: "Сухари будете?" - и тащит тебе банку сухарей.
Их с чаем хорошо.
На чай заглядывают соседи. Как чуют. "У тебя пряники есть?"
Зачем я все это вам рассказываю? Так ведь праздник же на носу. День Военно-Морского Флота. В этот день положено вспоминать.
Вот я и вспоминаю.
ОТКРОВЕНИЯ КОТА СЕБАСТЬЯНА, временами дикого[1], временами совершенно домашнего и уютного
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Небольшое вступление
Меня всегда волновало оплодотворение.
И не оплодотворение как процесс, а прежде всего его мотивация.
В связи с чем я часто вспоминаю родителей.
Интересно было бы узнать, о чем они думали, когда меня зачинали.
Тревожили ли их детали?
Было ли что натужное, с выпученными глазами, тяжелое, как сон архимандрита, раздумье о судьбах Отечества, или что была некая каверза - веселенькая полумыслишка, которую безо всякого вреда для ее сохранения можно оборвать где угодно, нимало не заботясь о последствиях?
И еще мне хотелось бы узнать, что это, собственно, была за мысль или может быть, разговор.
Ну, например, он ей: "Как ты полагаешь, дорогая, делаем мы тут философа или же пройдоху?" - а она ему: "Мы делаем славного малого, любимый!" - и все это с остановками и толчками после каждого слова, достойными отдельного неторопливого описания, как если бы они сидели и беседовали верхом на двух ослах - каждый на своем, которые пытались бы от них освободиться.
При этом - видимо, не без оснований - можно предположить, что сделан я по большой обоюдной любви, какая бывает только в стане кошачьих, ибо те удивительные способности и свойства, которые я получил в ходе материализации оной, поражают не столько своим многообразием, сколько сутью.
Например, от рождения я отличаю дур и, поскольку над моей колыбелью непосредственно сразу после моего долгожданного выхода на поверхность их тут же замаячило несколько штук: "Ой, какой холесенький!" - я немедленно уразумел, что наделен этим удивительным свойством сполна.
И еще куча всяких способностей - ай-ай-ай, просто куча - перед описанием которых мне хотелось бы рассмотреть вопрос о собственной агрессивности, представив ее на фоне агрессивности всеобщей.
Когда, скажите на милость, мужчина - тут я людей имею в виду - стал агрессивен?
Отвечаем: когда подвязал себе мошонку.
Потому что невозможно угрожать всему миру, если самая уязвимая часть твоего организма вынесена далеко наружу и болтается туда-сюда при бешеном беге, не говоря уже о том, что, прыгая с высоты в озеро, постоянно рискуешь расколоть яички о поверхность водной глади - тут я все еще о людях, - твердость коей с высотой неумолимо возрастает, из-за чего перед прыжком их следует взять в руки - тут я все еще о яйцах, - чтоб, срикошетив от воды, они не ударили наотмашь по лицу, поэтому необходимы все-таки штаны, в которых хорошо бы предусмотреть и карман для гульфика.
К слову говоря, самые кровожадные из дикарей, папуасы, до сих пор надевают на член берестяной колпачок, после чего кидаются друг на друга с боевыми топорами и уже потом, в спокойной семейной обстановке, с удовольствием поедают сочную печень врага.
То бишь я хочу сказать, что, если внезапно с мужчины сдернуть штаны, оставив на нем только верхнюю часть мундира, агрессивность его немедленно улетучится.
Представьте себе генерала, мясника или парламентария, а теперь по мановению волшебной палочки лишите его брюк. Генерал останется заикой, мясник станет рубить мясо нежно, чтобы не промазать, и всем вдруг станет ясна убогость и никчемность просвещенного парламентаризма.
Как мы видим, дело тут в наличии панталон.
Сними их со всего населения - и воцарится долгожданный мир.
Сверху будут эполеты, награды, отличия - всякие знаки Почетного легиона, а внизу - целиком невостребованный аргумент, обрамляющий волосатые ноги.
Хотя на самом-то деле слово "обрамляющий" мне не нравится.
Оно здесь не совсем подходит.
Вот если бы этот предмет шел по всему периметру обсуждаемой нижней части, тогда совсем другое дело, а так… можно попробовать слово "оттеняющий" - впрочем, сразу, я полагаю, это дело не решить.
У меня есть один знакомый - до колена большой ученый и дока в подобных делах - так он со мной совершенно солидарен: так просто не решить.