Детский дом и его обитатели Миронова Лариса
– Не понимаю вашего вопроса, – попыталась я уклониться от нелепого, странного разговора (только этого ещё не хватало – искать смысл жизни тихим тёплым вечером на взморье, да ещё с такой шикарной тётенькой на пару!).
Но она наседала:
– Вы что, и, правда, верите в нравственное перерождение этих… детишек?
Я мужественно стерпела эту выходку и смиренно отбила гол, летящий буквально в пустые ворота:
– Они такие же люди, как и все остальные. Но с детства у них не было нормальных отношений с миром, им досталась иная среда, вот и всё. Надо исправлять ситуацию, это не смертельно.
Она удивлённо подняла бровь и коротко хохотнула.
– Вы это серьёзно? Но как именно вы хотите исправлять? Гоняя с мотыгой по горным участкам?
Теперь она смеялась – дробным, рассыпчатым смехом.
– Просто надо восполнить недостающие связи, и всё пойдёт путем. Надо создать для них другие, не паразитические условия. Чтобы они чувствовали себя самостоятельными людьми, а не ущербными сиротками, которым вечно будут кидать куски на бедность.
– Это утопия, – резко меняя тон, сказала Хозяйка. – Мне это не по душе.
– Это реальность. Но её надо сначала создать, – мягко возразила я.
Она всплеснула руками.
– Здорово! Значит всё-таки утопия. Ведь то, чего нет, это утопия?
– Вы меня хотите сознательно запутать? – невольно ощетинилась и я.
– Ну что вы – все люди братья! Только нам тут этих братьев как раз и не хватало, – сказала она, похоже, слегка раздражаясь.
– Отчего же? – тоже сильно озлясь, спросила я резко.
– Здесь всякие бывали, но вот новых христиан что-то не припоминаю.
Уже начиная нервничать, говорю просто:
– Не знаю, что вы имеете в виду. Скажу просто. Я твёрдо верю в справедливость и доброту.
– Это не смешно, – жёстко сказала она. – Христос никому не обещал светлого будущего, на земле, во всяком случае. А во всех остальных местах мы почему-то не можем проверить.
– Это не совсем так…
– Нет, не обещал будущего на земле! – почти выкрикнула она. – Равно как и настоящего. А вы хотите гармонии для всех в бренном и страшном мире с ограниченными сырьевыми ресурсами! Что, однако, противоречит всем законам – как физиологии, так и морали.
– Ошибочная точка зрения.
Она возмущённо взмахнула рукой.
– Все ошибаются, только вы знаете истину. Чудесно!
Хозяйка снова хотела засмеяться, но, видно, передумала. Глаза её постепенно приняли странное выражение. Она уже не улыбалась, сидела мрачная – строго и прямо, Лицо её незаметно утратило прежнюю миловидность и привлекательность.
Да…
Женщинам явно не идёт серьёзная умственность, круто замешанная на злости…
Но битва продолжалась – она меня всё же раззадорила, и я не намеревалась отступать вот так вот стразу.
– Это ещё надо проверять. Мы не знаем, что говорил Христос на самом деле, – вежливо, однако с упрямой настойчивостью сказала я.
– О боже, вы и на небе хотите провести ревизию? Может, ограничитесь пока детским домом? – захохотала она громко, некрасиво кривя ярко накрашенный рот.
Но меня это уже не могло сбить с толку.
– Всюду много неправды. Опровергать очевидное странно, по меньшей мере… – нагло лезла на рожон я.
– Да, согласна, мы живём в мире, где человек человеку – товарищ волк. А ваша своевольная и слишком уж демократическая любовь к этим деткам основана исключительно на порывах вашего сердца, вот и всё, – сказала она. – Никакой исключительной идеи за всем этим не стояло и не стоит. Ваше поведение не может быть примером для подражания. И поэтому в нём нет никакого смысла.
Вот так!
– Я не думала об этом. Но – раз вы советуете, – напрягусь как-нибудь, – сказала я, стараясь не быть резкой.
– Не стоит, ничего интересного всё равно не надумаете. Я вас точно разгадала, – сказала, несколько успокоившись, Хозяйка, уже – с хитрой улыбочкой на лице.
– От сердца человека многое зависит, – упрямо твердила я, – можно изменить окружение, а людей оставить прежними, и ничего хорошего, почти наверняка, не произойдёт. Поэтому я и хочу, чтобы они сначала изнутри изменились, тогда, может быть, и мои усилия изменить условия их жизни принесут хоть какой-то результат.
– Путаница, – развела руками Хозяйка. – Вы уж определитесь как-нибудь конкретнее. А то ведь стараетесь, из кожи лезете вон – и что? Одного образца, даже очень яркого и жертвенного, явно маловато. Для торжества всеобщего счастья нужны усилия многих, а их нет! Человек – эгоист по природе… – Она встала и подошла к окну. – Вон они, от пляжа к столовой, от столовой к пляжу маршируют изо дня в день – помощники называется (за окном виднелась парочка – Валера и медсестричка). Скоро, возможно, очень скоро, и ваш энтузиазм закончится, и вы, повторяю, очень скоро, заболеете Христовым, извиняюсь, бессилием.
.. Возможно, в чём-то она была права. Жизнь безжалостно разрушала мои полуфантастические умозрительные построения на тему о том, как сделать этих детей счастливыми или хотя не дать им стать нечастными. Одного моего желания, однако, явно было мало. Да. Не всё было в моей воле, далеко не всё… Но я уже не могла, не имела права отступить – я видела, знала уже, что эти дети просто не сумеют выкарабкаться сами из той ямы, в которую их безжалостно сталкивала растущая несправедливость нынешней жизни. Конечно, яма пока была вполне уютная, но это была всё же яма. Сейчас им со всех сторон бросают в эту яму щедрые куски, но пройдёт ещё немного времени, и куски падать перестанут…
Что тогда? Пока нет ответа…
Я же постепенно для большинства здешних обитателей становлюсь фигурой комической, жалкой даже… Сторонников у меня здесь не было, ну а Хозяйка… она меня просто изучала – как новый, неизвестный ей доселе предмет. Но, несмотря на это, сдаваться, предавать свой «символ веры», я не имела права.
.. Итак, положительная программа перековки сознания этих детей – для их же спасения – протекала в очень мучительной, и для меня и для них, форме. Я буквально разрываюсь на части, пробуя разные подступы к нашему светлому будущему, однако в результате мы всё надёжнее погрязаем в нашем тёмном прошлом. Выводы пока печальные: жить трудами рук своих – научить наших детей практически невозможно.
Но всё же – должно. Иначе они обязательно повторят путь своих непутёвых родителей. Или, ещё хуже, их просто будут эксплуатировать и в хвост и в гриву, и они не в силах будут этому насилию противостоять.
.. Хозяйка смотрела на меня с некоторым удивлением.
Неужели она меня за такую овцу держит?
– Не обижайтесь, я по-доброму. Ведь ничего нет – ни кола ни двора. Неужели о завтрашнем дне совсем не думаете? Не о себе, так о дочках своих обеспокоились бы. Кто есть по нынешним временам человек без куска? Пустое место, скажу я вам.
– Ой, да разве об этом речь?
Она снова посмотрела на меня раздражённо.
– А вот такой браслет вы хотели бы иметь? – спросила она, сдвигая к запястью манжетку с камушками, каждый ценой, надо полагать, не меньше тясячи.
– Хотела бы, почему нет.
– А я уже, было, подумала, у вас на прочь отсутствуют материальные потребности, – со смехом сказала она, и я вспомнила своё колечко, так и застрявшее в ломбарде (а может, его уже пустили с молотка?). – Ну, так надо же не просто хотеть, а хоть что-либо делать в этом направлении!
– Вы правы, но… – мучительно соображая, чем крыть материальную карту, начала я.
Она меня прервала – и тем самым спасла положение.
– Никаких «но»! – резко вскрикнула Хозяйка. – На этой работе вы не только на браслет не соберёте, но и без последнего платья останетесь.
– Это точно, – вздохнула я, с подозрением, однако, подумав: не попытка ли это вытолкнуть меня отсюда «с мягкой посадкой»?
– Ну, так что?
Хозяйка встала и прошлась по кабинету. Стараясь говорить проще и сугубо нейтрально, я изложила ей свою концепцию «труда и обороны».
– И это всё? – изумленно спросила она.
– Ну да…
Делать мне больше нечего, как философствовать с Хозяйкой о смысле жизни. Она свой смысл нашла. Я – в поиске. Что нам не по пути – это и ежу ясно. Зачем мне её поучения, а ей – мои откровения?
Я молчала…
Хозяйка продолжала испытующе смотреть на меня. Чувствовалось, что она будто хочет вытащить из меня какую-то жуткую тайну – может, по ночам – о, ужас! – я бочками сороковыми пью кровь невинных наших деток…
Прикол был в том, что тайны-то никакой и вовсе не было! Но она не могла принять моей наглости – я не видела смысла в их жизни, и это очевидно.
– Да… а вы вовсе не такая уж и дурочка… – протяжно вздохнув, сказала Хозяйка.
– Со стороны виднее, – скромно ответила я.
– Нахалка! – хохотнув в кулачок, сказала она.
Как женщина гордая (в первую очередь, своим состоявшимся могуществом), она не подала виду, что недовольна результатом нашей беседы. Маскируясь благодушием, она ещё немного поболтала со мной о том, о сём, и мы мирно вполне попрощались, оставшись каждый – при своём.
Мне иногда казалось, что она испытала бы глубочайшее удовлетворение, если бы ей удалось пронаблюдать моё падение. Если по какой-либо причине я бы запросила пощады… Но впрочем, это были мои досужие домыслы, не более того.
Ничего похожего в её словах, обращенных ко мне, не звучало – ни раньше ни потом. Разговоров с ней у нас потом было множество. А с третьими лицами она обо мне не злословила. Это я знала точно. Благостная внимательность и дружелюбное любопытство, иногда лишь раздражение оттого, что наши мысли никак не сходятся – вот что обычно было написано на её лице…
.. И вот теперь, когда на территории базы появились юные аборигены – в статусе студентов на каникулах, я снова ринулась к Хозяйке за подмогой. Как удержать рвущихся на контакт гормонально расторможенных малолеток от соблазнов «большой жизни»? Никакие запугивания на них не действовали, все мои требования сидеть после десяти вечера в своих домиках воспринимались ими как надоедливый комариный звон.
Хозяйка, не долго собираясь, дала команду: свистать всех ко мне. Девицы, все как одна, были приведены на разборки. Построив их в шеренгу, Хозяйка, вольготно прохаживаясь по кабинету, своим изысканным контральто изрекла:
– Если кому-нибудь из вас, милые девочки и дамочки, придёт в очаровательную головку миленькая идейка укатить в горные дали с каким-нибудь Гаго или Гоги, пеняйте на себя – мало не покажется. Тут уж точно, ни одна клиника не поможет. Не знаю, насколько это их испугало, но многие, прежде чем отправиться на свидание с аборигеном, знакомили меня со своим обожателем и даже его роднёй. Однако знойные и самоуверенные мачо поначалу решили, что это просто неудачная шутка.
Случалось и не без казусов. Особенно повеселила меня Лиля Кузенкова.
Как-то вечером, после ужина, подходит ко мне Кузя, а за ней, «на коротком поводке», перемещается Ашотик – её кудлатый Пятница.
– Ольга Николавна, – говорит она ласково, постреливая намалёванными глазками по сторонам – нет ли свидетелей. Вот тут Ашотик хочет вам что-то сказать.
Ашотик поправляет перстень на указательном пальце (размером с голубиное яйцо), недоверчиво оглядывает меня с головы до ног и замирает как статуя.
Оскорблён что ли? Лиля толкает его в бок и шипит:
– Соображай, Склиф, быстрее!
Тут «Склиф» что-то рыкнул про свои аж 25, потом, широко улыбнувшись на все тридцать два (пополам с позолотой), сказал, церемонно протягивая руку лодочкой:
– Пазнакомица хатите, да? – Свежая мысль. Здравствуйте, Ашот.
– Привет, дарагая!
Улыбка просто до ушей – самоварное золото нещадно слепит мои слабые глаза.
– Вы, вероятно, хотите испросить позволения поговорить немного с моей воспитанницей Лилей?
Его глаза принимают форму огурца.
– Не заходя слишком далеко и не задерживая её надолго. Я вас правильно поняла?
Ашотик наклоняет голову и прижмуривает глаза, пытаясь меня получше разглядеть – но я смотрю на него весьма серьёзно.
– А может, вы ещё захатити, чтобы я спрашивался, когда девушку захачу пацылавать? Когда она тоже захочит, – неспешно уточняет он.
– Э, нет, – делаю каменное лицо я. – Здесь и спрашивать бесполезно.
– Как это? – хлопает себя по заду Ашотик.
– А так, – говорю я и начинаю загибать пальцы: Сначала справочку принесите с места жительства и копию финансово-лицевого счёта, потом характеристику с места работы.
– Вах! – осклабился Ашотик. – Ты, канешна, шутишь?
– Вовсе нет. А ещё выписку из трудовой книжки не забудьте. И обязательно заверьте в отделе кадров.
Ашотик вконец ошалевает, хватает трясущуюся от смеха Кузю за руку и устремляется к морю. Издалека доносится:
– Она что у вас, савсем психичицкая?
– Около того, – говорит Кузя и ускоряет шаг.
А я кричу им вслед:
– И ещё справку из военкомата – нам «косари» не нужны.
Оба бегут трусцой, на галоп, видно, нет сил от смеха. Однако, поняли меня правильно. Около десяти стук в дверь Голубятни. Я как раз собиралась на обход.
Ашотик торжественно докладывает:
– Ваша девушка адыхаит на своей кровати. Медсестра уже её сматрела.
Проверила наличие в спальне, надо полагать.
– Спасибо, Ашот. Я знала, что ты не подведёшь. Спокойной ночи.
Однако он мнётся, не уходит.
– Что-то ещё? Говорит:
– А завтра снова спаршиваца?
– Ладно, сегодня я добрая. Завтра не надо. Но если припозднитесь, тогда уж точно будет разговор.
Всё это время он стоял, держа правую руку за спиной. И тут он ловко, как фокусник Кио, бросает к моим ногам охапку жёлтых цветов. Я осторожно кладу амброзию на порог Голубятни. Сегодня утром мы с детьми повсеместно истребляли, тщательно выдергивая по всей территории «пищу богов». У некоторых отдыхающих на неё аллергия… У меня, кстати, тоже.
Глава 26. Братья Карамазовы
.. Тут ещё новое дело – появились в деревне два шустрых парня по прозвищу Братья Карамазовы. Ощутимо повеяло криминалом.
Таки вот, эти самые братики-дегенератики, не знаю чем, но моих девиц прельстили в одночасье. Караулить женский корпус ежечасно я, конечно, не могла, да это и вообще было бы невозможно: ведь кроме них, под моей опекой ещё стайка Беевых и Бельчиковых, которые пока на гульки не ходили, но поезд под откос пустить или сигануть прямиком через море в Турцию – это только так. За ними нужен глаз и днём и ночью. А вот как раз после полуночи и начиналась самая духота. А у моря – фантастика. Купанье при луне – отпад. Вот и ищи-свищи наших гавриков, где интуиция подскажет. Одна радость, что все они живут в одном помещении, в десяти метрах от Голубятни.
.. Как-то, убегавшись по горам, по долам в поисках своих заблудших детишек, возвращаюсь в голубятню, язык на плече. И что же я вижу? Сидит на моей постели собственной персоной наш доблестный спасатель Валера. Сомбреро на голове, кружка в руке, улыбка на губах. Хоть меня и взбесила такая наглость, однако вид его был настолько смешон и уморителен, что я не смогла сдержать подобия ухмылки.
Валера, однако, понял это по-своему – как знак одобрения его рыцарского поведения.
– Пришёл вот проверить… проведать. Может, нуждаетесь… А вы всё не идёте и не идёте. Не возраж-ж-ж-жаете? Иккк… Ой, извините… – лепечет незадачливый кавалер.
– Как можно.
– О'кей… – говорит, сдерживая икоту, Валера и посылает мне шикарную улыбку.
Он ставит кружку на тумбочку, закуривает. Едкий дымок ползёт под крышу. Этого ещё не хватало! Каков гусь!
– Не поздновато ли? – говорю я шёпотом, поглядывая на часы-ходики на моей тумбочке.
Он мычит что-то нечленораздельное. Видно, хорошо уже принял.
Подсаживаюсь к нему поближе – мычание усиливается.
– А ребятишки ваши уже спят… А вы всё где-то бродите… А я вот всё сижу… сижу… Вот бидончик принёс… думал, вместе выпьем…
Валера зажмуривается и причмокивает мокрыми губами, бидончик падает и катится по полу – пусто гремя своим нутром по деревянному полу.
– Так можно детей разбудить, – говорю я шёпотом и содрогаясь. – И тогда у Беева начнется приступ бешенства.
– Ч-что? – Валера снова икает и трясёт головой.
– А его всегда по ночам разбирает, – говорю я ещё тише, с опаской поглядывая на Беева – спит или притворяется?
– Он что – правда, псих? – спрашивает шёпотом сразу протрезвевший Валера. – А по виду вроде нормальный.
– Нет, он просто лунатик, – говорю я, снова вздрагивая. – По проводам ночью ходит, если вдруг разбудить при луне. А руки цепкие такие, как ухватит, не выпустит ни за что. Так и потащит на крышу.
– Правда?
– Да, точно вам говорю.
Валера придвинулся ко мне поближе. Кровать издала протяжный скрип.
– Может, ко мне пойдём? – предлагает он (у него отдельный номер на базе).
– Спать хочется. Отдохнуть бы, подъём уже скоро.
– Отдыхать, так отдыхать, – говорит Валера и валится на подушку. – Я готов.
Беев поднимает голову. Смотрит на него широко распахнутыми глазами. Потом громко произносит: – «Блин!» – И снова падает на подушку.
– Ну вот. Началось, – трагическим шёпотом говорю я.
– Что, в окно полезет? – растерянно спрашивает Валера.
– Похоже, что да. Вон спину уже выгибает…
– Ладно тогда, я как-нибудь в следующий раз… – говорит Валера и на цыпочках спешит выбраться из Голубятни.
Неверными шагами подходит к двери, пытается спуститься по лестнице со сломанными с одной стороны перилами – выставив одну ногу наружу, болтает ею «в открытом космосе». Наконец, нащупав убегавшую ступеньку, он шумно вываливается в звездную ночь. Беев выдаёт ещё один «блин», и Валера стремительно грохочет вниз, весьма несолидно при этом ругаясь.
– А при чём здесь Кузькина мать? – высовывает голову из-под подушки Беев.
– Спи уже, – говорю ему, прикладывая палец к губам.
– У Кузи вааще матери нет.
– Спи! Тихо ты…
Снизу, с первого этажа послышался сердитый мужской голос:
– Почему шумите? Спать мешаете!
Валера что-то гундосит, но я уже заперла дверь и его слов, к счастью, не слышу.
Внизу хлопает дверь – на крылечко вышли двое – муж и жена, селяне, у которых мы и снимаем Голубятню.
– Едут сюда развратничать… Воспитатели… Детей уже не стесняются!
Далее следуют эпитеты и синонимы всевозможных экспрессивных выражений и слов. Беев снова просыпается и «печёт блин».
Ситуация… Ну, Валера… Попадёшься ты мне под горячую руку! Утоплю.
Глава 27. В драгметаллах сечёте?
Напрасно я, однако, надеялась, что с приездом Татьяны Степановны наша жизнь переменится к лучшему.
Увы…
– Ну, наконец-то! – бросилась я навстречу Татьяне Степановне, когда увидела её выходящей из машины у коттеджа Хозяйки. – Где разместили? В деревне? Рядом с девицами?
Она, однако, не проявила ответной горячности при встрече.
– Голубятня, вообще-то предназначалась для налага, – сказала она несколько суховато – особенно на фоне моего бурного приветствия.
– Ничего страшного, – успокаиваю её, – устроим резиденцию начлага в самом прохладном деревенском доме. А здесь днём жуткая духота, даже и входить не хочется.
Татьяна Степановна подумала, потом сказала:
– Ну, пусть. Там действительно будет прохладнее. Но до моря далеко. Три раза в день – туда-сюда… Как-то не очень.
– Зато девчонки рядом, – пытаюсь подбодрить я её. – Соскучились же!
– А почему вы не поселитесь в деревне? – спрашивает она меня.
– Потому что такого большого дома в деревне нет. Чтобы всех мальчишек там уместить. А рассеивать их по отдельным домикам безнадзорно – это ещё опаснее, чем девчонок одних оставлять. Правда. Да плюньте вы на эту Голубятню! В деревне лучше, если одному. Вам там понравится.
– Боюсь, что шумновато будет в деревне, – говорит Татьяна Степановна, поправляя свои замечательные серебристо-тёмные очки.
– Да и здесь ведь на ходу, дорога рядом. И потом, у меня есть ещё одна хорошая идея на этот счёт.
– Ладно, в случае чего, поменяемся, – соглашается, наконец. – Ну, как тут они? И что за идея?
– Разболтались вконец. Я просто не справляюсь. Мне очень кстати будет ваша помощь. Идея вот какая. На базе обещали дать места для всего отряда, но ждали вас.
Она неопределённо пожала плечами.
– Теперь вот бархатный сезон приближается.
– Ну да, знаю, с августа усилится наплыв блатняка.
– Я говорила по телефону с директором базы. А в этом году, Т все как взбесились – всем надо на отдых в Сочи. Так что не знаю, может, так и придётся жить по разным местам.
Мы сели на скамейку, под дерево. Разговор по душам почему-то никак не склеивается. Она зачем-то стала выкладывать из сумки вещи – широкое пляжное полотенце, бутыль с минералкой, пакет с бутербродами, крем для загара, журнал, косынка… Потом снова стала всё убирать в сумку. Косынку скомкала… Похоже, нервничает. С чего бы это? На ней был весёленький сарафанчик, который ей очень шёл, но совершенно не вязался с тем свирепым выражением лица, которое на нём установилось мгновенно, как только я сказала, что придётся с девицами ходить буквально за руку. Иначе хлопот не оберёшься.
– Ухажёры? – сняла очки она и посмотрела на меня с близоруким прищуром.
– Это бы ладно – всех ухажёров мы уже на учёт поставили, – говорю я. – Но тут ещё некие Братья Карамазы объявились…
– Нам только Толстого не доставало. Для полного комфорта, – сердито говорит она и снова начинает копаться в сумке. – Да пусть живут, как хотят. В конце концов, это их жизнь. Вам ясно?
– Нам – ясно, – говорю я, вскипая. (И эта туда же!). – Но мы не имеем права. проявлять беспечность. Они ещё многих вещей просто не понимают. Чего ради мы сюда приехали?
– Вы – не знаю, – невозмутимо отвечает она. – Ничего себе! А вы?
– Я лично хочу отдохнуть, – обескураживает она своей откровенностью. – И вообще. Начальник лагеря не должен бегать за детьми. На это есть воспитатель.
Такое заявление, конечно, не было для меня уж слишком неожиданным, однако, мало меня порадовало.
– Дети разлагаются на глазах, я уже не справляюсь с ними. Может хоть кто-то мне действенно помогать?
Она спокойно выслушала мою жальбу и весьма иронично сказала:
– Хотите законсервировать своих огурцов? Не имеет смысла – эти овощи изначально с гнильцой.
Кончик её носа блестел от пота. Никогда не думала, что взгляд близоруких глаз может быть таким цепким. И мне на какое-то мгновение сделалось страшно – рядом со мной стояло ужасное существо, способное, казалось, абсолютно на всё – при условии, что об этом никто (из посторонних) не узнает.
Но вот она снова заговорила:
– Вокруг люди. Не в джунглях живём. Что вы вечно всех пугаете?
– Это тонко подмечено – не в джунглях, в горах. И это не менее опасно.
– А что, Валера тоже в деревне живёт? – перевела стрелки Татьяна Степановна.
– Он здесь спасатель, живёт на базе.
– Знаю, что спасатель. Значит, на базе, говорите. Хочу вас предупредить.
– Насчёт чего? – спрашиваю, понимая, что настоящее веселье только начинается.
– Насчет спасателя. У вас пляжный романчик?
– С ума сойти…
– Понимаю, вы женщина отчаянная.
– Да это же поклёп!
– Информация, – поднимает палец она.
– Свинство какое.
– И я того же мнения. И не только я, заметьте. Людмиле Семёновне, я уверена, тоже может показаться, во всяком случае, сильно не понравиться.
– Я не хочу говорить на эту тему, – резко сказала я. – Понимаю. Трудно.
Мы расстались, она пошла к Хозяйке, а я отправилась искать детей – на объектах, похоже, опять никто не появился. Вот так помощь подоспела! Думать о Татьяне Степановне больше не хотелось. Вечером того же дня, ещё более жаркого, чем обычно, ко мне подбегает медсестра и, пугливо озираясь, что-то сует мне под нос:
– Оль, в драгметаллах сечёшь?
Милая девонька! Сама непосредственность… Спрашиваю: