Повесть о потерянном времени Ненадович Дмитрий

— Ну и дуб же Вы, извините, Андрей Петрович!

— Так, тощно, товарыщ полковник, зато командыр части, — мстительно шипит подполковник, украдкой с завистью поглядывая на полковничьи погоны пусть заместителя командира, но все же вышестоящей части.

— Идите и позовите ко мне начальника Вашего штаба. Может хоть от него чего-то удастся добиться.

— Есть, товарыщ полковник. Пойду соби зараз.

Вот после такого диалога и произошла знаменательная встреча обоих старлеев с вочередной раз лишенным воинской невинности Шахрайчуком. В жизни его было много подобных лишений, и каждое из них приводило его в скрытую ярость. Ярость постоянно искала выхода и ждала подходящего случая. Иногда случай представлялся очень быстро. Как, например, сейчас. Кубарем скатившись со ступенек КШМ-ки и завидев пробирающихся на лесную поляну старлеев, Шахрайчук устремился к ним лавируя между деревьев. Достигнув цели, он немедленно приступил к разрядке, решив начать с Сергея:

— Вы шо?! Вы мнэ усе норматывы чут нэ угробылы!

— Так уложились же.

— Уложылыс вони… Рэгулыровщики куды-то пропалы, лэсныки приихалы, что-то про лосив гутарят, щэ Вы гдэ-то шастаэтэ! Бардак!

— Да нет никакого бардака, товарищ подполковник, все на месте. Все четыре трупа в сборе, — спокойно возразил комбату Сергей, открывая массивную дверь «КРАЗовского кунга».

— Вы шо?! Якые такые трупы? Мэнэ тильки этого ще нэ хватало! — испуганно взвопил Шахрайчук, с опаской подходя к машине и заглядывая внутрь кунга.

— Извольте убедиться. Нормальные такие трупешники. Три временных (это которые румяные) и один постоянный (тот, который волосатый). Очень жаль, но он уже неисправим.

— Фу, нэможно дыхати. Самогон, чи шо? А-а-а, знова Окрошкин. Сволочь. Уволю на хер! Гдэ начальнык штабу? Бчелкин, нэмедленно разыскаты его и до мэнэ. Дэ ж вы этих пьянычек знайшлы?

— Как где? На посту. Эти двое, видимо, по очереди регулировали движение колонны. Когда я подъехал, один из них отдыхал на травке, а прапор как мог контролировал их службу, скрываясь в кустах.

— Так зачэм жэ Вы их в кунг поховали?

— Слишком рьяно несли службу. Еще чуть-чуть, и их либо оскорбили бы множественными действиями, либо просто тупо так раздавили. Нам это надо?

— Добрэ. А дэ жэ Вы, Просвиров, лосика затрэмали?

— Нашел на дороге, товарищ подполковник. Кто-то сбил его, горемычного и скрылся с места преступления. А я остановился, пощупал — теплый еще. Чего же добру-то пропадать?

— Добрэ. Отвэзытэ его у едальню. Старшинэ пэрэдайтэ, хай менэ сэрдцэ зажаркует. И щоб нэхто нэ бачив!

— А с этими алкоголиками что делать?

— Та вырахайтэ их на зимлю. Нихай охолонут. Вон якы румяны, свыньи.

Подозванные Сергеем солдаты аккуратно стащили не подающие признаков жизни тела опальных регулировщиков наземь, но, когда дело дошло до тела Окрошкина, возникли некоторые трудности. Пальцы прапорщика, реализуя профессиональный инстинкт, мертвой хваткой вцепились в лосинную шерсть и выудить его из кунга в одиночку оказалось делом очень не простым. Если не сказать больше — было это дело попросту не реальным. Людям, знакомым с особой хваткой прапорщиков, это вполне понятно. Есть даже такая народная загадка: «Кто может унести на себе больше: прапорщик или слон?» Сразу предлагаем отгадку: «Если на склад, то слон. Если со склада, то прапорщик». И ладно бы, прапорщик был еще в сознании, тогда еще иногда можно было убедить его проникающей силой командирской мысли. Но прапорщик-то был абсолютно без сознания. Поэтому пришлось стаскивать его тушу вместе с лосинной. Сознание неожиданно посетило Окрошкина, едва тело приняло положение близкое к вертикальному, а ноги коснулись земли. Очнувшись, он некоторое время дико озирался то на однорогое чудовище, то на Шахрайчука, а затем, стыдливо прикрываясь лосинной тушей, прапорщик попытался как-то боком, по-крабьи спрятаться за машиной.

— Куды Ви, Окрошкин? — дико взвизгнул Шахрайчук, — Куды ж Ви зараз ховаетесь, негодяй? Лосика-то положьте! Шо случилось с Вашими бойцами? Воны ще, вбыты?

— Да я-то откуда знаю, товарищ подполковник? Я-то абсолютно тут ни при чем, и совсем ни в чем не виноват. Стоял себе, регулировал как положено, а тут этот зверюга, — скороговоркой залепетал неожиданно тоненьким голоском, мгновенно сориентировавшийся в обстановке Окрошкин и продолжил, приподнимая для убедительности лосиную голову, — бац меня рогом, видите — обломал даже. И все. Больше ничего не помню. И что с бойцами потом случилось — не знаю. Может их лось оставшимся рогом забодал?

— А чому же от Вас разит, як от бочонка с бражкой? Фу, дюже погано дыхаты.

— От стрессу, товарищ подполковник. Исключительно от пережитого стрессу! У меня всю жизнь так, с самого малолетства. Как только стресс, так сразу начинает спиртом пахнуть. Двойку в школе получишь, бывало, — и сразу запах. Сколько после этого родителей в школу вызывали. А раз было, товарищ подполковник, — вдруг доверительно зашептал лепетавший до этого полупьяной скороговоркой испуганный прапорщик, — из школы даже исключили. Вот Вам крест.

— Та заткнытэсь Ви вже! Трэба вже закусыты от Вас. За бойцыв под трыбунал пийдетэ. А за пьянычство — Вам строгий выговор, товарыщу прапорщыку.

— Зачем он мне? Он мне не нужен, — от видимого огорчения силы стали покидать неисправимого нарушителя спортивного режима, и он попытался положить лосинную тушу на земь. Но пальцы прапорщика при этом по-прежнему отказывались разжиматься и поэтому тело Окрошкина приняло устойчивое положение буквы «Г».

Именно в таком положении его и застал прибывший начальник штаба (НШ). Доложив о прибытии командиру, НШ удивленно взглянул на икающего ракообразного прапорщика и заметил:

— Глядите-ка, Окрошкин-то у нас начал исправляться. Мы думаем, что он с поста дезертировал, а он-то, оказывается, лосей для кухни по всему лесу ловит. Заготовкой свежего мяса, стало быть, занимается. Вносит, так сказать, разнообразие в строгий солдатский консервный рацион. А я-то и думаю, что это сюда егеря зачастили? Только-только вокруг кухни крутились, принюхивались. Пришлось их под предлогом борьбы с диверсантами выпроводить из тылового района.

«Ну, Захарук, сволочь. Все-таки засветился. Видимо, кто-то засек все же отдыхающего на обочине лося с проезжающей мимо машины и «стукнул» егерям. Ну что это за лейтенант? Что ему можно доверить, если он даже имитацию группового оправления малой нужды не может организовать?» — начал было зло размышлять Сергей, но его мысли прервал близкий к истеричному выкрик Шахрайчука: «Да пустытэ Ви зараз лосика, сволота!» Пальцы взрогнувшего прапорюги наконец испуганно разжались, и он расслаблено, неполным мешком свежей рыбы повалился на землю. «Мешок» ртутью растекся по свежей траве и тут же, облегченно дрожа, сотрясся в громком музыкальном храпе.

— Вот гад! Стальные нервы. Или старые дрожжи? Он ведь от тех своих похождений еще не отошел, но уже умудрился еще раз нажраться. Что прикажете делать со всем этим безобразием? — обращаясь к командиру удрученно спросил НШ.

— Шо— шо, ни шо! — пьянычек поховать по дэзотсекам аппаратных и зачинить до утра. Утром трэмайтэ мой «УАЗик» и на «губу» всю эту сволоту. Прапора на пьятнадцать суток, бойцив на дьесять, — начал успокаиваться и постепенно отдалятся от «ридной мовы» Шахрайчук, — вси по местам, а лосика на кухню. А Вы, товарыщу майор, сходите до КШМ и доложите как начальник штаба этим умникам про какую-то схему. Схемы и бумаги — это по Вашей части. Они там по схеме какими-то ресурсами очень интересуются. Прислать бы им сейчас Окрошкина с докладом, мы бы посмотрели на их ресурсы.

Сергей проконтролировал начало транспортировки оживающих тел регулировщиков и храпящего тела прапорщика по указанным командиром местам и, поправив водруженную обратно в кунг тушу лося, тщательно закрыл тяжелые двери. Впрыгнув в кабину «КРАЗа», он отдал команду водителю о следовании в тыловой район, и они запрыгали на громадных колесах карьерного грузовика через пеньки ведущей туда просеки.

Найдя, средь наспех натянутых палаток, старшину Сергей отдал ему распоряжение по поводу лося и его безвременно остановившегося сердца. Пожилой прапорщик выслушал его и взмолился:

— Какой еще лось, товарищ старший лейтенант, тут с нашими консервами-то не разобраться никак. Повара нормального уже который призыв не присылают. И дизель уже третий час завести не можем, а как заведем, кухня током начнет дубасить.

— С дизелем и кухней разберемся, а повара с консервами — это, извините, ваши проблемы. Формируйте «лосинную» команду и освободите мне кунг от падшего скота. Надеюсь, понимаете, что все должно быть сделано скрытно. Без лишней огласки и выпуска «Боевого листка»?

— Постараемся.

— Вот и хорошо. Дайте соответствующие команды и пойдемте вначале к дизелю.

Оценив степень плачевности состояния аккумуляторов пускового механизма дизеля, Сергей быстро организовал его запуск от «КРАЗа» и перешел к осмотру полевой кухни, состоявшей из четырех электрокотлов. Тэны котлов выглядели не лучше дизельных аккумуляторов, но тут уже ничего поделать было нельзя — запасных не было.

— Да-а-а, как у вас тут все запущено, старшина. Трупов ждете? — с надеждой спросил Сергей, — трупы скоро придут. Не замедлят вскоре они появиться — изоляции нет на половине тэнов. Вот потому и шьет постоянно на корпус.

— И что же делать? Людей-то кормить надо?

— Одних людей нельзя кормить ценой жизни других, старшина. Мы же не каннибалы. Самые опасные места я замотал изолентой. Слабое утешение, конечно, но пока — хотя бы так. И заземлить надо получше. Сделайте три контура и подсоедините их сюда, сюда и вот сюда. А своих кухонных бойцов заставляйте непрерывно мочиться под колья, дабы улучшить проводимость местной почвы.

— Это же антисанитария! А тут еще эти посредники везде крутятся в поиске недостатков.

— Шучу. Воду лейте под колья после мытья посуды. Этого будет вполне достаточно. Кстати, а как у вас организуется отдых командного состава?

— Никак. Места в палатках у нас только для личного состава, а офицеры сами где-то пристраиваются. Кто как. Кто в кабине, кто в аппаратной, а кто и в дезотсеке аппаратной.

— Великолепно.

— Да Вы и сами не сможете в этих палатках уснуть. Галдеж постоянный. Одна смена ушла, другая пришла, освещение слабое — все толкаются, и вещи путают. А дух…! Такой дух там стоит, хоть топор вешай.

— Ладно, как-нибудь определимся. Поехал я связи пробивать. Про лося не забудьте.

— Будет готов — дам знать.

— Мне не надо. Я и так себя невольным соучастником убийства чувствую. Комбата известите. Он как увидел эту гору мяса, аж затрясся весь бедный. Дома, наверное, мяса не доедает. Денежного содержания подполковника, видимо, маловато для удовлетворения его потребностей. А тут такая вдруг халява образовалась. Пусть повеселится. Может орать меньше будет.

— А вот хрен ему. Он и так в «УАЗик» свой еле влезает. Отщипнуть, конечно же, отщипнем, но и себя не забудем. Желаем здравствовать, товарищ старший лейтенант. А то заходите… Мы и к лосику чего-нибудь сыщем.

— Спасибо. И Вам — не хворать.

Вернувшись в позиционный район, Сергей определил место стоянки своего «КРАЗа» и, наказав водителю и аварийной команде заняться маскировкой большегрузного автомобиля, направился осматривать аппаратные.

Везде царила рабочая обстановка, в аппаратных весело помигивали желтыми и зелеными огоньками контрольные лампочки радиоприемников, тревожно звучала морзянка, и в испуге метались за ней стрелки встроенных в передатчики приборов. Словом, шло вхождение в связь, и постепенно открывалась работа в радиосетях и радионаправлениях. «Буонапарте» уже час где-то «совещался» с Шахрайчуком, и его руководящая и направляющая роль временно тоже где-то отсутствовала. Благодаря усилиям опытных взводных Затыгулина, Блануты и Замутянского, процесс шел даже с некоторым перевыполнением плана. Сильно отставал от передовиков вечно сонный лейтенант Николаев, а у приснопамятного Захарука уже и вовсе наметилась полная катастрофа. Сергей застал его у темной аппаратной, вокруг которой уныло бродили, дрожа и пытаясь согреться, уже успевшие основательно промерзнуть в еще холодных весенних сумерках горемыки-бойцы.

— В чем дело, Захарук? — как можно спокойнее спросил старлей у что-то внимательно рассматривающего при свете фонаря в наружном разъеме аппаратной Захарука.

— Да вот, питание на новую станцию не можем подать, за неделю до учений пригнали ее, не успели еще разобраться, — уныло отвечал лейтенант, покачивая еще более унылым носом.

— Что-то про питание бормочете, а изучаете зачем-то информационный разъем. Вы так до утра тут проторчите, а бойцов ваших придется скоро в лесу закопать по правилам военного времени. Вы хотя бы в парке пробовали станцию развернуть?

— Разворачивали раз «всухую», без питания то есть. А потом всех замполит на занятия погнал. Кое как все свернули. Оттяжки и кабелюки все перепутали и убежали. А теперь вот по темноте не разобраться никак…

— А вы позовите сюда замполита. пусть он теперь вам тут все распутает и подключит. Или пусть какую речь зажигательную произнесет. Может сразу все само собой и образуется.

— Так ведь замполит же…

— Причем здесь замполит? Кто отвечает за боеготовность вашего взвода? Замполит, он только за нашу веру в праведность КПСС отвечает. И мы верим, что у КПСС все хорошо. А вот конкретно у Вас — все плохо. Ладно, заканчиваем сотрясать воздух словесами. У Вас хотя бы эксплутационная документация с собой?

— Сейчас разыщем.

— Правильно, как у каждого русского человека. А у него ведь всегда как? Правильно, сначала руками надо все пощупать и собрать что-нибудь «методом научного тыка», а уж только потом, ежели чего совсем не выходит, вдруг посещает удивительная по своей глубине мысль о том, что надо бы все же достать инструкцию и почитать о том, как же надо было делать правильно. Первую стадию Вы уже, как я понял, прошли. Предлагаю приступить ко второй. Вот и давайте для начала посмотрим схему электропитания.

При помощи двух фонарей, старательно поддерживаемых дрожащими руками захолонувших бойцов, схем и инструкций двум военным инженерам вскоре удалось разобраться и подсоединить безжизненную аппаратную к полевой электропитающей установке, а еще через некоторое время сделать ее полноценным элементом полевого узла связи. При выполнении всех этих манипуляций Захарук впервые показал себя с положительной стороны. «Голова-то у него соображает, — думал Сергей, — и это не удивительно. Дураков-«сынков» в нашу бурсу брали очень редко. А этот на «борзого» сынка, вроде бы, никак не похож. Но командир из него никакой. Ему бы куда-нибудь в сменные инженеры или в НИИ какой-нибудь, но мудрые «кадры», видимо, думают иначе».

Наконец, в расположении роты появился прозаседавшийся «Буонапарте». Сергей коротко доложил ему о состоянии дел. Слушая его, «император» важно и снисходительно кивал, видимо, переполненный более высшими знаниями. Частичкой этих глубинных знаний «великий» поделился с офицерами роты во время наспех собранного совещания: «Комбат нами не доволен. Слишком много проколов. Часть вспомогательной автомобильной техники не завелась и так и осталась в парке. Во время марша вышло из строя еще три аппаратных, которые пришлось тащить на сцепке. Это все зафиксировали пронырливые посредники. Тут еще подсуропили пьяные регулировщики, да и лось этот, будь он неладен, не вовремя на дорогу выпрыгнул. Но это, за исключением мятого бампера и разбитых фонарей пока еще не попало в блокнотики наших сторонних наблюдателей. Действия старшего лейтенанта Просвирова расценены «сверху» как правильные, но предлагается провести дополнительные беседы с бойцами с целью недопущения утечки информации. А сейчас предлагается проверить правильность организации боевого дежурства, еще раз уточнить составы боевых расчетов и организовать отдых свободных смен. Быть готовым к выполнению вводных. С утра продолжить работы по маскировке района расположения роты».

Разбив с «великим» остаток ночи поровну, Сергей отправился отдыхать в первую смену в облюбованный им во время разворачивания дезотсек новой аппаратной «имени Захарука». Дезотсек располагался в задней части кунга и был предназначен, в основном, для размещения в нем агрегата бензинового (АБ). Это был самый большой в роте дезотсек, так как смонтированная в аппаратной новая радиостанция была самой мощной, и ей в качестве резервного питания полагался самый мощный АБ. Набросав на пол пустого дезотсека (АБ выбрасывались из кунгов еще при разворачивании аппаратных) старые солдатские шинели, Сергей с превеликим удовольствием улегся на жестковатое ложе не снимая сапог и положив под голову матерчатый «тревожный» чемодан. Едва голова старлея коснулась чемодана он мгновенно очутился во власти Морфея (не путать с морфием), достойного сына почтенного папаши Гипноса. А в скоре в дело вмешалась еще и матерь его — Никта. Для не спавшего почти четверо суток Сергея это было даже много. Сегодня он мог обойтись даже без Морфея. Но так уж получилось. Не выгонишь же их? Не со зла ведь они.

Качаясь на волнах вожделенного сна, Сергей наконец-то встречается со своей ожидающей его из Афгана и пока сиротливо проживающей в Питере семьей. Разговаривает с женой и дает ей ценные указания по сбору в дорогу, несмотря на многообещающую информацию, исходящую от некоторых барбосов: «Жилья для Вашей семьи в скором времени не предвидится». «Наплевать на этих дураков, приезжай скорее, моя милая, — говорит жене Сергей и дает строгие указания своему трехлетнему сыну, — а ты давай там маму слушайся и снег не ешь (хотя какой сейчас снег? Что это я такое несу?) Тьфу ты, это от усталости. Извини, сынок, я хотел тебе сказать, что бы ты по лужам не лазил». Далее перед Сергеем проплывают все его многочисленные московские родственники, живущие дружной многочисленной семьей во главе с Серегиной бабушкой — мудрой, доброй и очень справедливой старушкой. Родственники по очереди проплывают мимо покачивающегося на волнах Сергея, улыбаются ему и говорят самые разные, но одинаково приятные слова: «Слава Богу, что ты вернулся! Как хорошо, что ты наконец вернулся! Приезжай поскорее в гости! Как хорошо, что ты теперь будешь рядом!» Сергей почти что вырос в этой семье, проводя все школьные каникулы у бабушки. В семье, в которой все друг друга любили и всячески старались поддержать при возникновении каких-либо жизненных неурядиц. Правда, Сергей почти не знал жен своих дядек. Видел он их только на не так давно отшумевших свадьбах. Дядьки были не на много старше Сергея и женились довольно поздно. Поэтому-то и свадьбы у них произошли одна за другой с небольшими интервалами. Свою-то свадьбу Сергей помнил отчетливо. Разве такое забудешь? Белый «обкомовский» зал ресторана «Невский» на Невском проспекте, перепавший ему с невестой почти случайно (свадьба происходила 13-го числа, а партийная элита города была на счастье молодоженов чертовски суеверна), белый наряд невесты, шампанское, танцы под песни модных тогда артистов итальянской эстрады, да и многое другое, незабываемое. А вот свадьбы дядек слились у него в одно целое, и он порой даже путал имена их женушек, черкая короткие письма с войны. Дядьки на Сергея никогда не обижались и даже иногда отпускали в отношении друг друга плоские шуточки с предложениями о временном обмене супругами согласно Серегиным письменным к ним обращениям.

Окутавшую Серегу дремотную идиллию вскоре прервал сонно хлопающий веками своих потухших в безвластии глаз «Буонапарте». Он коротко сообщил Сергею об изменениях, произошедших за последние три часа и, пошатываясь, видимо, от накатывающих и на него волн, излучаемых невидимым стариком Гипносом, пробрался в кабину соседнего «УРАЛа». Остаток ночи прошел относительно спокойно. Лишь когда уже вступил в свои права рассвет и половинчатый солнечный диск на мгновение замер над верхушками деревьев, в расположении роты неожиданно нарисовался посредник. Выглядел посредник достаточно бодро для столь раннего часа. «Небось, как завалился с раннего вечера в свою скрипящую от крахмала постельку в специально пригнанной для этих хлыщей машине обеспечения боевого дежурства, так только сейчас и очнулся от приступа возрастного энуреза», — зло подумал полусонный Сергей, докладывая посреднику обстановку по связи. «Так-так-так, — бодренько потер свои потные ладони посредник, — хорошо докладываете. А теперь пойдемте и посмотрим, каково же реальное положение дел». Посредник тут же принялся, как заводной, ползать по аппаратным, все обнюхивая на своем пути. Внимательно выслушивал доклады бодрящихся старших номеров дежурных расчетов, пару раз «бросил» вводную: «Пропало электропитание» и, оценив спорые действия бойцов по приведению в действие АБэшек, уже собирался было убираться восвояси, черкнув пару строчек в свой фискальный блокнот, но тут его ищущий взгляд упал на плохо замаскированную аппаратную «имени Захарука»:

— О-о-о! А это какая-то новая аппаратная. Пойдемте-ка посмотрим. Очень интересно.

— Так точно, это новая аппаратная, и она еще не включена пока в боевой расчет, — не моргнув глазом соврал Сергей, зобом чувствуя очередной подвох, заложенный в этот злополучный агрегат незадачливым Захаруком.

— Зачем же вы ее сюда пригнали?

— Для изучения боевых возможностей, товарищ полковник.

— Так-так. И мы посмотрим. Почему-то никто нам не докладывает.

— О чем докладывать-то, товарищ полковник. Дежурство здесь не несется.

— Как о чем? О ходе изучения боевых возможностей например. Ну нет… Тишина. А почему это у вас возбудитель не опломбирован?

— Это не возбудитель, товарищ полковник. Это приемник. А возбудитель — вот он, опломбирован свинцовой пломбочкой. Несанкционированный выход в эфир не возможен.

— А это что такое? — спросил пунцовый в своем внезапном конфузе полковник, обнаружив в углу полутемной аппаратной два контура спящих тел. Контуры тел спали, уронив контуры голов на узенькие столики автоматизированных рабочих мест номеров дежурных расчетов.

Внимательно приглядевшись, Сергею удалось идентифицировать принадлежность одного из контуров. Контур принадлежал телу замполита Зубчака. Голова тела упала на столик перед приемником, изрыгающим из своего электронного нутра «вражеский голос»: «Голос Америки» из Вашингтона, у нас восемь вечера, передаем последние новости. По свидетельству наших кремлевских источников состояние здоровья Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова по прежнему остается тяжелым…».

— Что это такое?! — свистящим шепотом повторил свой вопрос посредник, — это же исключение из партии и статья!

— Товарищ полковник, это все одобрено партией. Перед Вами наш ротный замполит.

— Замполит?! А это кто? — возмущенно загремел посредник, тряся за плечо дремлющего сидя рядом с замполитом бойца, — замполит, разлагающий личный состав?! Где такое видано?!

— Изучаю змеиную сущность вражеской идеологической машины, распространяющую тлетворное влияние Запада на неокрепшие умы молодого поколения советских граждан, товарищ полковник, — испугано зачастил мгновенно проснувшийся Зубчак.

— Это Вы своему политическому начальству будете рассказывать, — взвизгнул посредник и загромыхал по железным ступеням аппаратной. Через некоторое время его по-штабному пижонская фуражка возмущенно исчезла среди высокого папоротника лесной чащи.

— Да-а-а, похоже, что влип, очкарик, — растерянно проговорил замполит, — теперь раструбят на весь наш центральный узел.

— Не переживай, может еще обойдется, — посочувствовал Сергей замполиту, хотя очень не любил эту армейскую прослойку, сплошь и рядом состоявшую, в основном, из патологических болтунов, бездельников и доносителей, — попробуй сработать на опережение. Сходи сразу же к батальонному своему шефу-замполиту и поговори с ним на своем политическом языке.

— Пожалуй, так и надо сделать, а то сейчас переврет все, полкан этот невменяемый, — встрепенулся Зубчак и по-заячьи зарысил по росистой тропинке в сторону тылового района.

Меж тем, полевой узел продолжал жить своей жизнью, ставшей уже обыденной даже за такой короткий отрезок времени. То затихала, то разгоралась с новой силой интенсивность радиообмена в сетях и направлениях. Изредка в расположении узла появлялись заспанные и икающие вчерашним спиртом посредники, подбрасывая то одну, то другую вводную, принуждая отдыхающие смены рыскать с примитивными рамочными пеленгаторами по окрестному лесу в поисках забрасываемых передатчиков помех (ЗПП). Видимо, по действующей в те времена военной доктрине наши забугорные противники в военное время должны были метать в наших военных эти передатчики с высоко летящих самолетов или даже со спутников, дабы ухудшить качество нашей помехоустойчивой связи. Ведь, как известно, потеря связи — это потеря управления войсками, силами и оружием. А этим гадам только и надо было всегда, чтобы у нас ничего не управлялось. Непонятно только: зачем они этого все время добиваются? Супостаты ведь до сих пор так и не поняли, наверное, что когда мы становимся неуправляемыми, все для них может еще страшней обернуться. Все может просто-таки выйти им очень толстым и жестким боком! Но это их проблемы. Не надо на этом останавливаться и подробно им все это объяснять. Может, это наша военная тайна, которую не выдал когда-то Кибальчиш. А мы сейчас возьмем сдуру, да и все выложим. Лучше поговорим о наших официальных документах. Например, о той же военной доктрине. Эта доктрина, наверное, все же не до конца учитывала возможности наших противников в радиоэлектронной борьбе. У супостатов ведь уже в то время были более совершенные комплексы радиоподавления. По всему миру у них уже тогда вовсю «АВАКСы» разлетывали. Не стали бы уже они, наверное, заниматься такой фигней как метание этих примитивных «радиодротиков» для нарушения доблести нашей связи. Это для них был бы уже позавчерашний век. А вот зная наше серьезное отношение к этим примитивным ЗПП, — это было вполне возможно. Вполне возможно, что они стали бы метать в нас этими отстойными предметами исключительно для изматывания нашего личного состава на пересеченной местности с рамочными антеннами в посиневших руках. Просто из врожденной в них вредности стали бы метать. Но посредникам этого было не понять. Тем более, что в мирное время им эти ЗПП приходилось всюду метать самим. Вместо супостатов трудились они в мирное время в поте своих строгих лиц, а потом требовали такой же самоотдачи от других. И не могли они поступать иначе. Действительно, не могли же они, затратив столько труда на то, чтобы раскидать эти зловредные для окружающей среды ЗПП по всей округе, после этого распорядиться относительно того, чтобы все сохраняли спокойствие, чтобы никто и никуда не бегал, чтобы все берегли силы для более важных дел и не обращали на эти гнусные устройства абсолютно никакого внимания. Не могли посредники этого допустить и по причинам «шкурного» характера: ЗПП, они ведь тоже денег стоили, и за потерю «радиодротиков» эти же деньги могли вычесть из денежного содержания самих проверяющих. Поэтому они до потери своего пульса изматывали так называемые отдыхающие смены радистов до тех пор, пока последний запрятанный ими в лесной чаще ЗПП не будет найден.

А еще посредники очень любили бороться с диверсантами и устраивали иногда настоящую игру в «войнушку». При этом одна группа отдыхающих бойцов («наших») рыла за спрятанными в лесу аппаратными окопы полного профиля и строчила оттуда из автоматов холостыми патронами по нападающим из леса, таким же, как и они, отдыхающим бойцам-«диверсантам». «Диверсанты» вырисовывали на мордах своих лиц зверские выражения и тоже всегда строчили из автоматов, но почему-то постоянно оказывались побежденными и, в конце-концов, с позором ретировались в лес, унося на плащ-накидках условно раненых своих сотоварищей по военному бандитизму. А потом все эти «отдохнувшие» воины принимали дежурство в радиосетях и, с трудом что-либо соображая, «радиообменивались» со станциями старших штабов. Обменивались, допуская громадное количество нарушений правил радиообмена и зарабатывая штрафные очки у «смотрящих за эфиром» служб контроля безопасности связи. А на станции подчиненных штабов радиотелеграфисты-«наши» и радиотелеграфисты-«диверсанты» вообще не обращали никакого внимания. Особо докучавшим им радиокорреспондентам они отвечали чаще всего нейтральной кодовой фразой: «Я занят, прошу не мешать». Или же, когда совсем допекут, отбивали обидное: «Смените радиста». Но все это абсолютно не волновало посредников, и складывалось такое впечатление, что они приехали на учения мотострелкового батальона, и основной их задачей является организация военно-патриотических игрищ типа пионерской «Зарницы». Они даже не замечали фактов иногда случавшихся подлогов. Подлоги случались в те скорбные моменты, когда связь в эфире не удавалось установить вообще. Ну, например, когда не позволяли условия прохождения радиоволн или же на другом конце попросту забывали включить приемник (в деятельности военных связистов всегда незримо присутствовал девиз-отмазка: «Дурак — он всегда на другом конце»). В такие моменты радиограммы передавались в пункт назначения не веселой морзянкой в неисчерпаемом радиоэфире, а сдавленным от постигших жизненных разочарований голосом по банальным в своей медности телефонным проводам. Но при этом в аппаратные журналы с особой тщательностью заносились правильные записи о времени установления радиосвязи, давались положительные оценки качества радиоканала, делались отметки об успешной передаче радиограммы и т. д., словом, старый военный принцип: «Сделал — отпиши, не сделал — три раза отпиши», всегда выполнялся неукоснительно. И это, видимо, посредников вполне устраивало. Ну а раз этих строгих людей все устраивает…

Дней через семь после наступления последней стадии обыденности, в период, когда затеи изобретательных посредников начали повторяться и перестали кого-либо удивлять, большинству батальонных военных стало вдруг хотеться как можно быстрее совершить действо, называемое у военных «вернуть все взад». Выполнив план проведения ратных своих игрищ, военные с нетерпением ждали команды на безжалостное сворачивание того, что они совсем недавно развернули, и было им всего этого абсолютно не жаль. Но это касалось большинства военных. Были и исключения. Исключения составляли «космонавты», руководимые капитаном Андреем Поникаровым, и радиорелейщики прапорщика Замутянского. Эти два коллектива уезжать никуда не хотели. Куда им было спешить? Посредники не докучали этим военным своей назойливостью, так как понимали, что если на этих участках организовать какую-нибудь непродуманную вводную, то можно очень даже запросто на долгое время лишить связи верхнее руководство. А это, как показывал накопленный с годами опыт, было чревато до чрезвычайности. Если какому-нибудь старшему воинскому начальнику вдруг не удастся с утра доложить мужественно-бодрым голосом о своих ратных подвигах еще более старшему воинскому начальнику («Воюем, товарищ генерал. Трудно, конечно же. Личный состав обучен очень слабо. Приехали сюда вообще придурки-придурками. Да, да сейчас уже удалось кое-чему научить их») или, еще того хуже, не удастся ему вдруг вечером за билиардной партией дозвониться до своей супруги или любовницы («Как дела, милая? Да нет, это не настоящие выстрелы, не волнуйся. Это холостые снаряды и мины тут повсюду падают. Почему так громко? Так ведь все ближе и ближе ложатся они. Пристрелялись, гады. А ты как думала? Мы же не в бирюльки тут играем!») — все, хана учениям. Всех военных (и посредников тож) срочно построят и дадут в руки кабель как при штурме Сиваша в далекую гражданскую войну. Кабель протяженностью до первой точки привязки к сельской телефонной сети.

Такого развития событий никто не желал. Поэтому-то «космонавтов» с «релейщиками» никто и не тревожил. И они этим обстоятельством прекрасно пользовались. Единожды отъюстировав свои антенны, настроив аппаратуру и сдав каналы на кросс, капитан и прапорщик уже пятые сутки плавно покачивались в штатных гамаках своих VIP-овских аппаратных, лениво пожевывая приносимую бойцами лесную пищу. Бойцы редко доставляли своим командирам что-нибудь из полевой столовой, потому как всегда были озабочены состоянием командирских животов. И их можно было понять: если в животе у командиров все в порядке, то отдельные мелочёвые отклонения от строгих законов военной службы, периодически допускаемые воинами срочной службы, ни коим образом не угнетают их. А вот если живот командирский пуст, или же в него чего-то не то попало — пощады не жди! Вот и тащили воины из окрестного леса все, что там бегало и росло. Тащили, все тщательно промывали или жарили на огне и подавали в командирские гамаки. А лениво пережевывающие дары леса командиры лишь изредка соскакивали вниз для оправления нужд, присущих всему человечеству, или же (исключительно с целью предотвращения образования сетчатых пролежней) для ловли ротанов в соседнем болоте. Особенно в этом деле преуспевал капитан Поникаров. Еще бы — это был один из самых опытных офицеров батальона. В своем гордом звании он пребывал уже пятнадцать лет, за что за глаза его частенько звали «пятнадцатилетним капитаном». Для смеха, конечно же. Его образ никак не ассоциировался с малолетним капитаном из известного романа Жюля Верна. Бурный карьерный рост капитана объяснялся его особыми методами работы с личным составом. В прошлом неплохой боксер, он очень хорошо владел хуками с обеих рук и если какой-нибудь из бойцов начинал наглеть в ожидании близкого дембеля или еще по какому-либо возрастному поводу, то Поникаров некоторое время выдерживал паузу, а потом, улучив момент, когда свидетелей было поменьше, тихо подходил к оборзевшему воину вразвалочку доверительным и коротко шепотом произносил: «Жало!» «Что-что?» — переспрашивал боец, вытягивая шею в сторону капитана, пытаясь его понять, и тут же получал короткий хук в челюсть. В первом кадре своего очнувшегося сознания проштрафившийся боец обычно видел добродушное, улыбающееся отцовской улыбкой лицо Поникарова: «Проснулся, сынок? Ты вот что…, ты так больше не делай. Нехорошо это». И что самое странное бойцы после хука понимали своего командира с полуслова! А вот замполиты — нет, не понимали они капитана (видимо, потому как не было произведено в их отношении хука. Ведь хук в отношении замполита — это целое политическое дело, а политикой Поникаров не интересовался). Не понимали замполиты капитана-новатора и все время бубнили что-то про недопустимые методы воспитания и о том, что эти методы являются несовместимыми с моральным обликом строителя коммунизма. И хотя сам Поникаров в строители коммунизма никогда не метил, замполиты неуклонно хотели его к этому моральному облику подтянуть. Он сопротивлялся, а замполиты, видимо, в отместку, не подписывали ему представление на следующее воинское звание. Так и ходил он капитаном, поначалу с завистью поглядывая на своих однокашников-полковников. Но это только поначалу. Поначалу он даже пытался под этих самых замполитов хоть как-то подстроиться и проводить воспитательную работу строго «по Уставу». Ничтоже сумняшись, он брал с канцелярской полки увесистый томик Уставов, приставлял к челюсти нашалившего и плохо поддающегося словесному воспитанию бойца, тщательно прицеливался и молниеносно производил свой отработанный годами хук. Хук производился исключительно по Уставу, но боец все равно чувствовал после этого себя не очень хорошо и некоторое время отдыхал, приходя в сознание, лежа на жестком канцелярском полу. И это опять не нравилось замполитам! «Как? Я же производил действия строго по Уставу! А как же наш армейский лозунг: «Живи по Уставу, завоюешь честь и славу? Где же они? Эти честь и слава?» — принимался было возмущаться на служебном собрании оскорбленный гнусными наветами Поникаров. Но замполитов словами было не пронять, и очередное звание в очередной же раз Поникарову почему-то не присваивалось. Больше Поникаров не знал, как этим чванливым замполитам еще можно было угодить, и вскоре он перестал вообще обращать на них какое-либо внимание. И завидовать своим однокашникам-карьеристам тоже в это время перестал он. «Чем мельче на погонах звезды, тем чище совесть», — часто любил говаривать он.

Ловля головастых ротанов из поганых болот была самым увлекательным делом, которым можно было заняться в ходе проведения такого скучного мероприятия, как обеспечение связью Ракетных войск стратегического назначения, и Поникаров, облачившись в свои личные, неформенные болотные сапоги, временами ставил рекорды окрестных побережий. Пользуясь преимуществом своей не казенной амуниции, он умудрялся пролезать в такие трясинные места, где громадными стаями охотились на головастиков непуганые никем эти полурыбы-полулягушки. Пробравшись и подсунув под нос самого большого из сидящих в засаде ротанов громадных размеров крючок с наживленным на нем головастиком, Андрею силой своего убеждения всегда удавалось доказать туповатой рыбине необходимость немедленного заглота троянца-головастика. Ротаны обычно так проникались этой необходимостью, что заглатывали громадный крючок до кончика глупого своего хвоста, и достать его без проведения срочного хирургического вмешательства не представлялось никакой возможности. Капитан этим рыбодерством никогда не занимался. Не капитанское это было дело. Этим занимались дежурившие на болотистом берегу бойцы. В их обязанности входило своевременное нанизывание на крючок головастиков, снятие с крючка убежденных капитаном ротанов, а так же выуживание самого капитана из периодически засасывающей его трясины специальным тросом. Трос перебрасывался через толстую ветку стоящего на топком берегу дерева и крепился на капитанском поясе. И в тот напряженный для далекой супруги капитана момент, когда его гениталии готовы были уже скрыться в холодной мутно-тухлой воде, бойцы дружно повисали на другом конце троса, и капитан со звуком: «Чпок!» победно взмывал над слегка взволнованной поверхностью, роняя в болотную жижу ошметки протухшей тины. Взмывал и хищным орлиным взором принимался осматривать просторы простиравшейся внизу акватории в поисках нагуливающего бока косяка. Найдя искомое, капитан плавно раскачивался на тросе и, подав бойцам особый сигнал слегка обструганной веткой-удочкой с наспех притороченной к ее концу веревкой-леской, почти бесшумно плюхался на очередной участок болотной топи. И таким образом не состоявшийся карьерист иногда умудрялся за час убедить целое ведро отборнейших ротанов, достойных украсить витрины обоих столичных елисеевских магазинов сразу. Но военные не спешили делиться своими трофеями с этими элитарными торговыми точками. Капитан никогда сам ротанов этих не ел и, закончив охоту, сразу же покидал недавнее ристалище, удовлетворившись поступившим в кровь адреналином, а нагулявшиеся на свежем воздухе и слегка одичавшие в лесу бойцы сжирали все выловленные деликатесы тут же на месте лова. Прямо здесь, на этом вонючем болоте. Тут же разводили они костерки, демаскирующие своими дымами секретное военное стойбище, обмазывали самых крупных из убежденных рыбьих особей глиной и безжалостно кидали их в огонь. Когда глина затвердевала и вместо рыбьих особей в костре образовывались причудливые керамические шкатулки, их немедленно извлекали из огня и кололи на пеньках как орехи. Внутри керамической скорлупы бойцов ожидало очищенное глиной от жесткой ротаньей шкуры белое сочное мясо этих морских хищников. А из особей, что помельче были, храбрые советские воины варили пахнущую болотом уху. Все это с диким аппетитом и в мгновение ока сразу же воинами съедалось. А сверху, привлеченные дымами костров, на них взирали своими оптическими глазами удивленные спутники супостатов: «Что это такое? Что они едят? Неужели этих отважных воинов ничем другим никто не кормит?» А на самом деле, все объяснялось очень даже просто: все эти нехитрые болотные яства значительно превосходили по вкусу и качеству повседневную бурду, каждодневно булькающую в глубинах котлов военных кухонь. Это изнеженные воины супостатов бродят по своим столовым с подносиками, терзаясь проблемой выбора: «Что же бросить в тарелку на этот раз? Стейк из свинины или говядину с кровью?» Нашим военным такие проблемы ни в какие времена были не ведомы. А потому как победители они — по определению. Это определение когда-то было сформулировано самим фельдмаршалом Суворовым. Великий полководец как-то сказал, что несмотря ни на что мы все равно всех победим. Почему? Да только потому, что мы — русские. А раз не смотря ни на что победим, то зачем тогда вообще кормить-то их? Воинов этих. Все равно ведь они всех, когда надо будет, замочат. От голодной злости всех разорвут. Поэтому-то и песни про строгий воинский рацион ныне принялись сочинять: «Немного крупы перловой, немного коры дубовой, немного дорожной пыли, немного болотной тины, — солдат не умрет голодным!»

Но вот, наконец, и долгожданная команда с невидимого никому из лесо-полевых военных «верха»! Видимо докатились до «верхов» слезные просьбы самого высокого гарнизонного начальствующего, полковника Ахтунга. Он давно уже названивал в вышестоящие штабы и умолял поскорее вернуть назад уехавший батальон. «Вы хоть понимаете, — жалобно гундосил в трубку Ахтунг, — что без батальона мы все здесь утопаем в дерьме! Бордюры не покрашены, всюду мусор, а на клумбе перед памятником Ильича даже завяли цветы! Вы только задумайтесь: близ самого Ильича! Не к добру это. А что я могу поделать? Ведь некому стало мести, красить и поливать. Все эти бездельники по полям разъехались». И, видимо, окончательно достал-таки своим нытьем Ахтунг «верхних» воинских начальников. Выдавили они, наконец, из себя нужную военным команду. Эта сладостная команда предписывала всем без исключения одичавшим в лесу военным срочно «свернуть» то, что они две недели назад с таким трудом «развернули», тщательно замести следы своих контактов с родной природой и обратным маршем «всем, без исключения, военным срочно вернуться взад». Военные всех степеней и рангов всегда очень радовались этой команде и, заслышав ее, всякий раз принимались радостно, по-праздничному суетиться. Каждый военный суетился на своем месте. И сообразно своему рангу суетился. Одни облегченно сворачивали карты и схемы, рассовывая их по большущим тубусам. Другие аккуратно роняли наземь мачты антенн и натужно вращали большие барабаны-катушки, сматывая только что выкопанные кабели. В общем, каждый военный был при своем деле, но в голове у этого каждого звучала одна и та же модная в те времена песенка: «Домо-о-о-ой!» Звучала она даже в голове у тех военных, которые назывались «срочниками» и должны были вернуться не на свою малую родину под прочный родительский кров, а возвратиться в совсем еще недавно постылую для них казарму. Теперь эта казарма представлялась им самой комфортабельной в СССР гостиницей из серии «Интурист». Но настоящая любовь «срочных» военных к казарме вспыхивала только при их возвращении с зимних учений. Вот тогда постылая казарма казалась этим военным не чем иным как земным раем. Но сейчас была весна, и в глазах военных светилась относительно спокойная радость. С этой тихой радостью в глазах, подгоняемые нетерпением военные быстро все свернули, скрутили, упаковали и, запрыгнув в кабины и кунги боевых машин, бодро покатили в указанный им кем-то невидимым «сверху», но вполне определенный «зад». Впереди колонны двигался «УАЗик» неустрашимого подполковника Шахрайчука. Подполковник слегка порыгивал на кочках в лобовое стекло автомобиля не переваренной до конца лосятиной. Замыкал колонну на своем «КРАЗе» старший лейтенант Сергей Просвиров. Задние фонари его могучего автомобиля были восстановлены, а габариты капота по-прежнему гарантировали старлею дополнительные «два метра жизни». Тщательно отрихтованный бампер заболонниковского «УРАЛа» сиял свежей черной краской. И ничто, кроме запотевших стекол командирского «УАЗика», не напоминало больше никому о безвременно ушедшем недавно из жизни лосике. А все ж таки жаль животное. Даже, несмотря на то, что судьба оказала ему напоследок такую честь. Высочайшую честь быть самолично съеденным самим командиром части!

Колонна боевых машин достигает пункта назначения только к полуночи и в автопарке тут же образуется очередь на заправку. Ни одна боевая машина не имеет права встать в бокс с пустыми баками, а если машине сильно повезет, то она может попасть в свое стойло еще и отмытой от дорожной грязи и лесной паутины. Личный состав воинов-связистов покидает автопарк и еще будет долго строиться и пересчитываться. Пересчитывать оружие и боеприпасы. Проверять состояние и комплектность средств химзащиты. Часам к трем этот героический личный состав (личность владельца не установлена) будет уложен спать до семичасового утра. А тем временем, в парке остаются одни водители, возглавляемые Просвировым. Такой чести он был удостоен лично «Буонапарте» — Пчелкиным. Тот понимал толк в оказании знаков внимания. Всем ведь было известно, что военный водитель — это не военный и не водитель. Не военный, потому как считался самой низкоквалифицированной боевой единицей и в «мирное» время постоянно привлекался для выполнения черновых работ во время производства которых водитель постепенно деградировал как военный и превращался в дворника, маляра, свинопаса, пахотного крестьянина и т. д. А «не водитель», потому как в «мирное» время за руль боевой машины попросту не допускался: во-первых, с целью экономии горючего, а во-вторых, в силу необходимости выполнять обязанности гарнизонного дворника, маляра, свинопаса, пахотного крестьянина и т. д. Поэтому когда «не военный и не водитель» ехал в составе колонны машин, он был еще более или менее адекватен, но когда ему предоставлялась возможность где-либо поманеврировать — это было зрелище, достойное финальной ключевой сцены для многомиллионного голливудского боевика. Вот и сейчас, если бы не непрерывная Серегина беготня, сопровождаемая громким ором на нанайском наречии, между бензоколонками, мойкой и боксами, автопарк к утру мог всего этого лишиться, и взгляду самого старшего автопаркового военноначальствующего — майора Завдрыщенко, предстала бы панорама обороняющегося уже полгода от фашистских полчищ города Сталинграда. Но жертвы и разрушения удается предотвратить. Очередь рассасывается к самому утру. До подъема спящего личного состава остается ровно час. Сергей строит измученных водителей, считает их, считает оружие, благодарит их за службу и отправляет в расположение роты, дабы еще до подъема без суеты и спешки могли эти якобы «водилы» свершить чудесное преображение из чумазых и плохо организованных шахтеров, пошатывающихся от усталости после смены, в бодрых и дисциплинированных бойцов Красной Армии, являющих собой образец внешнего вида. Отправив бойцов, Сергей вернулся к воротам бокса и уже хотел было опечатать их, как откуда-то из темноты перед ним вырос какой-то щеголеватый рыжий прапорщик. Его огненно-рыжая шевелюра горела даже в слабеньких лучиках высоко висевшего над боксами фонаря и как бы подсвечивала его чистенькую, тщательно отутюженную форму.

— Одну минуточку, товарищ старший лейтенант. Я начальник пожарной охраны гарнизона. Прапорщик Багров. Мне надо оценить противопожарное состояние бокса.

— Да-а-а, Ваш внешний вид и фамилия очень даже соответствуют занимаемой должности. А другого времени для этого ответственного мероприятия Вы не могли найти?

— Вы, наверное, не поняли. Меня лично Ахтунг прислал. Вызвал вчера вечером и наказал проверить боксы как, только туда заедет батальон. А то говорит, еще чего забудут, подлецы. Машины с полными баками. Проблем потом не оберешся.

— Прямо так и сказал: «подлецы»?

— Прямо так и сказал. Вы же его еще не знаете. А что? Он тут ведь самый главный и может себе позволить особенно не выбирать выражения.

— Вы действительно так считаете?

— Да, конечно.

— Очень жаль. Но это Ваше право. А вот транслировать мне оскорбительную чушь вашего зарвавшегося начальника в следующий раз я Вам очень сильно не советую. Могу ведь в запале перепутать истинный источник словесного поноса и ударить по телу ближнего из говорящих. Понимаю, что это идет вразрез с генеральной линией партии, но ничего с собой поделать не могу.

— Хм, чушь, говорите? Зарвавшийся начальник? Ну-ну. Так я осмотрю бокс? Не возражаете?

— Смотрите уже, коль пришли. Коль есть на это высочайшее повеление.

— Есть, есть. Даже не сомневайтесь.

Включив внутреннее освещение, прапорщик проворно исчез в глубоком чреве бокса. Из чрева бокса стали доноситься, постепенно удаляясь, звуки открываемых и закрываемых дверей кабин уже задремавших было автомобилей. Наконец из самой глубины бокса раздался радостный крик пожарного-прапорщика, видимо, нашедшего то, что доселе никому найти не удавалось. Видимо, обнаружил он, наконец сокровища древних инков, не известно какими путями в этот бокс попавшие. А может, удалось ему, наконец, отыскать пропавшую во время войны янтарную комнату? А что? Немцы ведь умудрились дойти в те далекие военные годы до этих краев. В Москву направлялись. А как по зубам получили, то все побросали и на юго-запад ретировались. Может, и янтарную комнату тогда бросили? Никто ее с войны разглядеть не мог в полутемном боксе, но нашелся-таки наконец особо глазастый прапорщик — и вот вам, пожалуйста. Извольте забрать все в музей, а внимательному прапорщику перечислить на его сберкассовский счет полагающиеся по закону 25 %. И все, можно уже больше не служить. Можно уже купаться в благоденствии, устроившись для отмазки на пол-ставки пожарным инспектором в стоящую рядом с домом и давно не работающую котельную. В те времена ведь по другому-то было никак нельзя. Вы думаете, ради чего работал подпольный миллионер Корейко? Ради грошового жалования бухгалтера? Конечно же, нет. Исключительно для того, чтобы не преследоваться по закону за тунеядство. Тунеядцев тогда очень сильно не любили. Это сейчас можно спокойненько, к примеру, сдавать квартиры, доставшиеся в наследство от почившей в бозе родни, и ни в одном списке трудового коллектива не числиться. Можно жить себе поживать без единой записи в трудовой книжке. Сейчас можно даже вообще этой книжки не заводить. А тогда — нет. Такого допустить было никак нельзя. Если отсутствует ваша фамилия в каких-либо списках, к вам сначала начнет захаживать участковый и просматривать соответствующие отметки в вашей трудовой книжке. После просмотра участковый будет всячески укорять вас и, если вы будете упорствовать, его визиты участятся, а глубина укоризны будет возрастать от визита к визиту. И если вы в скором времени не одумаетесь и не попадете в какой-нибудь список хотя бы как-то трудящихся граждан (пусть даже из рук вон плохо трудящихся), то вскоре за вами приедет целый наряд милиции, и отправят вас тогда валить сибирскую тайгу. А там не забалуешь. Народ очень строгий там. Не дадут сачкануть вам. А после того как вы там в Сибири исправитесь, в вашу трудовую книжку и паспорт поставят особые штампы. А с этими штампами вы, вроде бы окончательно полюбивший трудиться, уже не сможете этого сделать никогда. Только на своем огородном участке сможете вы теперь как следует поработать, проливая бальзам на исправленную в Сибири душу. Ни один трудовой коллектив Вас теперь не примет. И поделом. Надо было головой думать в свое время и не бузить попусту.

Как-то мы сильно отвлеклись от темы в своих размышлениях о возможной судьбе огненного прапорщика, связанной с его дорогостоящими находками. Что же все-таки нашел он там, в полутемном боксе? Может сокровища древних инков и янтарная комната — это дешевая бижутерия в сравнении с этим «что же»? Иначе, почему же так сильно возликовал он поздней ночью, граничащей с уже брезжащим на востоке утром? Сергей тут же поспешил на радостные вопли и обнаружил прапорщика, ликующе направляющего луч своего жужжащего ручным приводом фонарика внутрь кабины одного из горбатых в своей неукротимой мощи «УРАЛов». Это был тот самый злополучный «УРАЛ» «имени Заболонника» со свежепокрашенным бампером.

— Ну и чего же вы так верещите-то, товарищ главный пожарный прапорщик? Случилось что-то невероятное? Я — то уж было обрадовался, подумал, что Вы клад какой нашли. Вот, думаю, хоть кому-то в этой жизни сильно повезло. А Вы кабину зачем-то освещаете. Там единственно-то, что и было ценного, так это пирожки лейтенанта Захарука, но и их давно уже в запале сожрал его водитель Заболонник. А вы тут голосите на весь спящий гарнизон… Сейчас машины от Ваших воплей заведутся, возьмите себя в руки и дайте этим счастливцам еще немного поспать, — не скрывая своего устало-бессонного раздражения, разразился длинной тирадой старлей.

— Нет-нет. Вы подойдите-ка сюда, пожалуйста. Гляньте, в кабине «бычки» от сигарет!!!! — фуражка рыжего прапора от возмущения сползла на затылок.

— А-а-а! Курят в дороге, мерзавцы, а сил, чтобы выбросить бычок в окно, уже не хватает. А может им воспитание не позволяет? Гхм, мало вероятно. Ладно, завтра мы с ними разберемся по законам военного времени, — устало зевая, произнес старлей и уже было повернул к открытому выходу из бокса.

— Нет, Вы, наверное, не поняли. Там же «бычки»!!!!

— Слушай, прапор, ты мне уже надоел, — вскипая бешенством стал надвигаться на рыжую бестию старлей, — дались тебе эти «бычки». Они что, на концах своих горящие? Это же давно уже мертвые «бычки». Ты это-то хоть понимаешь?

— Да-да, конечно же, — испуганно лепетал прапор, пятясь и вжимаясь в кунг злополучного «УРАЛа», — только вот Ахтунг приказал: не единого «бычка»! Поэтому, надо бы убрать…

— Что?!!! — взревел старлей, хватая прапора за наглаженную шкирку и окуная его в кабину, — ты кому это предлагаешь, сволочь? Хватай свои «бычки» и бегом на помойку, гнида! Я тебя научу свой не поврежденный фейс любить! Пожарник несчастный! — Сергей занес руку над головой изрядно перетрусившего прапорщика.

— Я здесь главный пожарный, а не пожарник! — истошно вопил прапорюга, быстро собравший и уже сжимающий в потной ладони разом пожелтевшие «бычки».

— А какая, на хрен, разница? — ревел взбешенный старлей, вытаскивая за шкирку борзого прапора из дверей бокса, — на помойку! Бегом! По команде «бегом» руки сгибаются в локтях, товарищ прапорщик! Вот так! Бегом, марш!

— Вы еще за это ответите, — заскулил, медленно убегающий в сторону мусорного бака прапорщик.

— Отвечу-отвечу, — прохрипел, догнавший прапора старлей и добавил, придав ему пинком должное ускорение, — только поторопись-ка ты, рыжий хрен!

— Я Вам еще все это припомню. Вы мне еще ответите за оскорбление личности! — вопил уже достаточно быстро убегающий прапор.

— Отвечу-отвечу, — проговорил, постепенно успокаиваясь и опечатывая массивные ворота боксов, Просвиров, — вот же, шельмец. Прапор, а туда же. Личность, особо приближенная к императору. В этом гарнизоне, похоже, куда не плюнь, обязательно попадешь либо в какого-нибудь самодержца, или же в какого-либо влиятельного царедворца. Одним словом, придворный гарнизон. Правильно мне говорили мудрые люди: чем дальше от столицы, тем проще служить. Ну, ничего. Как говорит местный командир: побачимо.

Сергей уже подошел к своему общежитию с аппартаментами под лестницей, когда утро уже вступило алым рассветом в свои наследственные права. «Здравствуй, новый день, — мысленно проговорил Сергей, — принеси нам, сирым, хоть чего-нибудь похорошему яркого. Избави нас от серости повседневности!» Он знал, о чем мысленно просил, приветствуя наступающий день, потому как давно уже понял, что самое тяжелое в военной жизни мирного времени это не учения, марши и вводные, а серая, растлевающая душу военная повседневность. В особо заумных военно-научных трудах это уничтожающее личность явление часто называют не иначе как «повседневная деятельность войск».

Глава 3. Борьба за повседневщину

Дальнейший ход событий показал, что старлей очень даже преждевременно опасался наступления повседневности. В отличии от давно осевших в гарнизоне военных, ему еще много надо было сделать, чтобы эта повседневность наступила и, только потом уже постепенно обрыла до того состояния, чтобы пришлось с ней всеми силами бороться… Вскоре после возвращения с учений к Просвирову наконец-то прикатило его долгожданное семейство. Состоялась-таки воссоединение после почти двухгодичного перерыва. В обычно мягкие черты лица жены вкрались жесткие оттенки перенесенных переживаний и усталости от почти вдовьего бытия. Заметно постарел сын, превратившись из непрерывно ползающего, везде лазающего и пытающегося ходить годовалого пострела в степенного и философствующего трехлетнего мудреца. Мудрец любил подолгу сиживать на полу, погружаясь в глубокие размышления о бренности бытия. При этом он полусознательно строил различные комбинации из игрушек и частенько вздыхал, приговаривая: «Ох, как быстло безыт влемя!» «Вот и ну! — удивлялся Сергей, — откуда это у него? Папа, вроде бы, по-армейски психически здоров и, как полагается военному, слегка туповат. Все, как говорится, в соответствии с петровскими традициями: пред лицом начальствующим вид подчиненному необходимо иметь лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Может, мама страдает тайной склонностью к любомудрствованию? К созерцанию феноменов трансцидентального сознания? Не похоже. У мамы очень практический склад ума и полное отсутствие свободного времени. Надо срочно что-то с парнем делать. Больно уж все это не соответствует его возрасту. Так ненароком может и крышу у мальца снести. Нельзя же родителям сидеть сложа ручки и спокойно наблюдать за тем, как у родного чада «тихо шифером шурша, едет крыша не спеша».

Но приезд и связанные с ним приятные хлопоты были еще несколько впереди. Сейчас же Сергею предстояли многие битвы. Битвы за создание этой здоровой обыденности, а попросту говоря, за налаженный семейный быт. Собственно первая битва за эту обыденность у Сергея началась еще до приезда семьи и случилась она с батальонным замполитом, спесивым и циничным майором, носящим соответствующую его внутреннему содержанию фамилию — Хитрованов. Битва началась за кусочек гарнизонного жилья для своего немногочисленного семейства в тот момент, когда до майора дошел по инстанции поданный Серегеем рапорт с предложением этот самый кусочек ему каким-либо образом выделить.

— Какая это еще семья к Вам вздумала вдруг приехать? Что Вам спокойно не живется? Мы же выделили Вам койко-место в общежитии, вот и проживайте там себе в удовольствие. Не каждому такая удача в жизни выпадает. Так Вы нет, чтобы спасибо сказать, еще чего-то требуете. Семья какая-то надумала вдруг приехать к нему…

— А Вы, наверное, еще моего личного дела не успели прочитать и не знаете, что у меня, оказывается, она есть. Семья эта. Впрочем, при Вашей занятости это совсем неудивительно. Я уже и сам стал забывать об этом факте своей биографии. Проснешься, бывало, утром в одиночестве и начинаешь думать: а чего это я опять в кровати один очутился? На соседней койке храпит какой-то мужик, или же множество каких-то мужиков похрапывает, посапывает и временами даже попердывает на множестве соседних коек. Я же, вроде бы, когда-то женился и даже, если не изменяет память, успел дитем обзавестись. Где же это все? Куда делось? Может, мне все это только сегодня приснилось? Не поверите, аж потом иной раз прошибет. Приходится сразу же открывать Удостоверение своей личности и убеждаться в своей психической дееспособности — там черным по белому написано: семья есть. И даже некоторые данные приведены: жена — такая-то, сякая-то; сын — такой-то, сякой-то. Вот как только глянешь на эти документы, так сразу и успокаиваешься. Но не надолго. Потом другие мысли начинают в голову лезть: а жена не вышла ли ненароком еще раз замуж? На кой ей такой муж? А может давно уже пошла по рукам или превратилась в обычную проститутку после долгой разлуки-то? Что с сыном? Может, уже состоит он на учете в детской комнате милиции? Вы понимаете, о чем я?

— Вы меня за советскую власть не агитируйте — я коммунист с десятилетним стажем. Не надо забывать, что мы с Вами в армии находимся, а Вам командир еще по Вашему приезду сказал, что с семьей надо бы повременить, потому как нет свободного жилья в гарнизоне.

— В этом отношении мне как-то по-барабану, что и когда он там сказал. Нет жилья, давайте мы поселимся в штабе. Вон у Вас агиткомната какая большая. Вынесем из нее трибуну-кормушку для агитатора и сразу же можно будет туда две кровати и шкаф поставить. Туалет в коридоре имеется. Правда, только один. Но это не беда — повесим табличку для мальчиков и девочек и будем по расписанию переворачивать. А как по другому? Вы ведь как замполит никак не можете допустить развала советской семьи? Этой фундаментальной ячейки социалистического общества?

— А где же я, по-Вашему, буду политзанятия с прапорщиками проводить? Это ведь два раза в неделю и по четыре часа!

— Понятия не имею. Можно в том же туалете. Там места на всех прапорщиков хватит. А семья потерпит. Это же всего-то два раза в неделю.

— Немедленно перестаньте кощунствовать! Политзанятия — и в туалете! Это же надо было такое ляпнуть! Надо уже, наверное, выносить обсуждение Вашего поведения на партийное собрание! Даже представить страшно, что в этом заведении будут звучать такие имена: Ленин, Маркс, Энгельс…! — замполит с картинным благоговением закидывает голову и зажмуривает глаза.

— Дело Ваше, я предложил один из множества вариантов. И ничего кощунственного я тут не вижу. Вы что, всерьез думаете, что люди, имена которых Вы только что перечислили, были бесплотными существами и не знали, что такое сортир? — лицо старлея, не желающего становиться предметом внимания партсобрания, сразу же приобретает классическое в лихости и придурковатости своей удивленное выражение.

— Какое это еще «множество вариантов», — хитро прищурился заметно смягчившийся замполит, — предлагайте, может мы тут чего-то не знаем, а Вы только приехали, глянули вокруг и сразу что-то увидели.

— Например, можно подселить нас в квартиру Ахтунга. У него же четырехкомнатная, а живет вдвоем с женой. Зачем ему столько квадратных метров?

— ??????????????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! — глаза Хитрованова, выскочив из орбит, заскакали как теннисные мячики по громадной поверхности его обтянутого зеленой биллиардной тканью стола. Дыхание сделалось сдавленным и хриплым.

— Что с Вами? — деланно-обеспокоено спросил Сергей, делая заботливый полувыпад в сторону резной тумбочки, стоящей рядом со столом и поддерживающей запотевший граненый графин, взятый в плен окружавшими его граненными же стаканами, — может водички налить?

— Кх-м! Кха-кха-кху-кху-кху! — закашлялся посиневший лицом замполит и плеснул в стакан воды себе сам. — Вы в своем уме?! Представляю себе физиономию Ахтунга, услышавшего такое предложение! Он же нас всех сразу же в Читу сошлет!

— Это на каком же основании? Вы только представьте себе: на общем партийном собрании гарнизона не имеющий жилья коммунист Просвиров задает вполне обоснованный вопрос имеющему излишек жилплощади коммунисту Ахтунгу. Заметьте: не старший лейтенант Просвиров задает вопрос полковнику Ахтунгу, а коммунист Просвиров задает вопрос такому же, как и он коммунисту, но с другой фамилией. И фамилия эта — Ахтунг. Коммунист Ахтунг, конечно же, отвечает коммунисту и собранию что-то невнятно-невразумительное, потому как ответить собственно нечего: нарушено советское жилищное законодательство. Коммунисты внимательно слушают этот бред и бурно обсуждают ответ коммуниста Ахтунга. Затем, коммунисты ставят вопрос на голосование и выносят по-партийному справедливый вердикт: «Подселить на избыточную жилплощадь коммуниста Ахтунга обездоленную семью коммуниста Просвирова». И все. Делов-то. Когда у нас там очередное собрание? — лицо старлея вновь принимает стандартно-петрозаветное выражение.

— И думать про такое забудьте, — бессильно откидывается на спинку кресла пятнами побледневший замполит, — идите, служите. Мы подумаем, как лучше поступить, и дадим ответ по существу Вашего рапорта.

— Только прошу обратить внимание на дату приезда семьи, товарищ майор.

— Идите, идите. Ответ будет дан вовремя.

— Но если трибуну надо будет заранее в туалет перенести, так Вы…

— Я же сказал: идите!!! — досадливо замахал на Сергея руками озадаченный замполит.

В этот же день Сергей заступал в наряд дежурным по части. Выслушав инструктаж начальника штаба и посидев часок на спине, он провел краткий устрашающий («Враг не дремлет!», «Будьте бдительны!» и т. д.) инструктаж суточного наряда на плацу, сообщил «секретное слово» начальнику караула и развел наряд под гимн Советского Союза по местам несения службы. Пересчитав оружие, хранящееся в комнате дежурного по части, он быстро принял дежурство у своего однокашника Ильинского и приступил к выполнению хлопотных обязанностей. Ночь прошла относительно спокойно за исключением двух удививших старлея эпизодов. Оба эпизода были связаны с входившими в его обязанности посещениями расположения рот в ночное время с целью проверки бдительности несения службы дежурными и дневальными, а так же контроля выполнения «срочными» военными распорядка дня — второго по значимости «святого писания» для всех военных после «Библии» — Уставов. Первый эпизод случился при посещении расположения роты, в которой служил его однокашник. Посчитав спящих бойцов и убедившись в правильности всего в роте происходящего, Сергей хотел было уже покинуть этот храм дисциплины и уставного порядка, когда его слуховое внимание привлекли странные звуки, приглушенно доносившиеся из умывально-туалетного помещения. Если к этим звукам сильно не прислушиваться, то можно было подумать, что это шум капели из неплотно закрытого крана. Поначалу Сергей так и подумал, хотя капель была какая-то странная: как будто падающие капли тут же кем-то слизывались с поверхности металлических военных раковин. Сергей уже хотел было сделать замечание дежурному по роте и напомнить ему о необходимости экономить народное достояние, в состав коего входят и запасы пресной воды. Словом, хотел было сказать что-то вроде: «С таким вот подходом к экономии богатств нашей Родины, товарищ сержант, можно и Байкал за год просрать». Но, войдя в умывальную комнату, Сергей убедился в том, что все умывальные «крантики» добросовестно закручены, и чавкающая капель доносится из соседнего клозетного помещения. Старлей бесшумно проник в пропахшую смесью хлорки, карболки и естественных человеческих выделений комнату и по слуху определил, что звуки доносятся из-за дверей одного из очков. Старлей замер и прислушался. Звуки на какое-то время прекратились, но тут же возобновились с новой силой. К звукам добавилось уже явно различимое человеческое сопение сразу нескольких лиц. «Это еще что такое, — с ужасом подумал Сергей, — педерасты в советской армии?!» Он резко дернул ручку двери на себя, выломав хилый «очковый» шпингалет «с мясом». Негодующему взгляду старлея представилась следующая картина: на «очке», обычно с трудом вмещавшем среднего военного, каким-то образом разместились три здоровенных хохла, сидящих на корточках. На доске, покрывавшей фарфоровую чашу унитаза, ровненьким рядком розовело ополовиненным шматком тонко порезанное сало, рядом с салом леживало несколько откушенных луковиц и крупно нарезанный кирпич «столовского» черного хлеба. Бойцы-хохлы поначалу от неожиданности оторопели и уставились на старлея узкими от недавно полученного удовольствия глазками, но, разглядев дежурного, немедленно совершили каждый свою попытку принять вертикальное положение, при этом свинячий шматок неожиданно ожил и, подпрыгнув, соскочил на спасительную кафельную поверхность клозета. Его освободительному примеру тут же последовали надкусанные головы «цыбули», а завершил общую картину побега полет горбушки ноздреватого черного хлеба прямо в руки разгневанного старлея. Сергей некоторое время удивленно вертел в руках спасенную горбушку не в силах подобрать слова, соответствующие создавшейся ситуации. Наконец он пришел в себя и положил хлеб на переборку между «очками».

— Вы что, бойцы, совсем ох…и?! Понятно, что для яких гарных хлопцыв як вы, солдатская пайка — это как слону дробина. Но чтобы ночью, в вонючем сортире?!

— Та вот, мамка позавчора прывслала, дюже завготно. Як пахнэ! Нэ стерпелы, ызвыняйтэ, товарищу старшый лэйтэнант, — виновато запричитал один из сынов великого украинского народа.

— Да это, наверное, только вы можете различить аромат этого продукта среди военно-сортирных запахов. Как так можно? Почему по-людски не подойти к этому вопросу? Взять, к примеру, стратегический продукт с собой на ужин или же уничтожить его в свободное время. Ах, да, конечно, — это же с товарищами придется поделиться. А так, безусловно, экономней получается. Пусть по-свински, зато «всэ для сэбэ».

— Товарыщу старшый лэйтэнант, просымо ныкому про сало нэ говорыть. А мы зараз шматок Вам подаркуем.

— Что-что? Взятка должностному лицу…?

— Та кака-така взатка? Це ж сало…

— Так, понятно, значит поступим следующим образом, — старлей повернулся к дежурному по роте, — этих троих зажиточных взяткодателей в койку. Вас, товарищ сержант, я с наряда снимаю. За подлог, вранье и укрывательство. Это не официальная формулировка. Официальная: за халатное несение службы в наряде по роте. Кстати, что вы в кровати подложили вместо этих трех жлобов? Я, честно сказать, при этом блеклом дежурном освещении ничего подозрительного не обнаружил.

— Шинели там. Скрученные особым образом, — подавлено прогундосил халатный дежурный.

— Во как! Научились, значит, из шинелей чучела спящих хохлов делать. Молодцы! А вы, товарищ сержант, если это, конечно же, не самый главный в вашей жизни секрет, извините, за сало продались?

— Бес попутал.

— Вот-вот! Бес он ведь всегда в нюансах. Внешне Вы такой бравый и исполнительный, а копнуть поглубже — продажный плут. А это и есть нюансы Но не волнуйтесь — Ваши нюансы не замедлят вскоре трансформироваться в нюансы служебные. Множество нюансов. Поднимайте зама командира первого взвода. Пусть он теперь за Вас отдувается, а вы потом с ним продажным салом расплатитесь. У вас же здесь не рота, а притон взяточников какой-то вырисовывается. А утром сами все доложите командиру роты. Только правдиво все докладывайте! Не попадайте под дополнительные нюансы. С докладом о приеме-сдаче дежурства ходить никуда не надо, позвоните мне в дежурку. Выполняйте!

«Отстой какой-то, — думал Сергей, следуя к другому казарменному зданию, — сало, наверное, действительно обладает какими-то наркотическими свойствами. Во всяком случае, для хохлов. У них точно от сала крышу сносит. Это же надо до такого скотства дойти? Ладно, хорошо хоть не педерасты. Иначе-то ведь уголовное дело могло образоваться, а так, ну пожурят этих придурков, посмеются над жлобами да и скоро забудут. Лишь бы жлобы не забыли и сделали правильные выводы. Далее у Сергея согласно им же разработанному плану было посещение роты, недавно назначенной ему в родные. Здесь его тоже ждало разочарование. Бесшумным рывком открыв входную дверь, старлей подал дневальному жестом знак молчать и не звать дежурного, как этого требовал уставной порядок. Быстрым кошачьим шагом пройдя в спальное помещение, Сергей обнаружил какие-то странные людские силуэты, колеблющиеся вдоль освещенных уличными фонарями окон. Силуэты сжимали в силуэтах рук силуэты сапог. Силуэты издавали приглушенные звуки автоматных очередей и пушечных залпов: «Тра-та-та-та, ух-ух-ух». «Очень интересно, — подумал Сергей, встав за одну из поддерживающих потолок обширного спального помещения колонн, — тут какая-то война идет. А мы-то сидим у себя в дежурке и ничего не знаем. Ну, раз война, должны быть и потери. Посмотрим, посмотрим». Наконец один из силуэтов устало отпрянул от окна, поставил сапог на пол и, вытирая со лба боевой пот, доложил куда-то вглубь помещения: «Уважаемые сеньоры старики, танковая атака со стороны деревни Акунино успешно отбита! Разрешите «отбой»? «Какой, на хрен, тебе «отбой»? — раздался полусонный голос откуда-то из глубины помещения? А налеты вражеской авиации? Тебе новая вводная, «дух ракетный»: тебя атакуют сразу три бомбардировщика Б-52!» «Вот теперь все понятно, — подумал старлей, узнавший обладателей смутных силуэтов и полусонного голоса, при этом он разом нажал сразу на все включатели внутреннего освещения, — рота подъем! Строиться! Форма одежды номер четыре!» Ничего не понимающие спросонок бойцы, тем не менее молча и быстро построились. «Старшина Сонин, проверить наличие личного состава и доложить!» — отдал команду старлей и удалился в ротную канцелярию. Через некоторое время в помещение канцелярии вошел с докладом старшина. Оказалось, что весь личный состав на какое-то лицо и незаконно отсутствующих нет. «Ну что ж, это уже хорошо, — не по Уставу деланно обрадовался старлей и, потирая во мнимом удовольствия ладони вышел, хитро улыбаясь к смирно стоящему личному составу, — вольно! Уважаемые лично мной товарищи бойцы победоносной Красной Армии! Здороваться с вами пока не буду, повременю — еще не утро. Я поднял вас по одному важному делу, но прежде всего хотел сообщить вам пренеприятнейшее известие: в нашей строгой военной среде неизвестно каким образом завелись сеньоры! Да-да самые настоящие, даже, можно сказать, вполне взаправдашние сеньоры. У них, у этих уважаемых кем-то господ, уже даже есть свои вассалы. Я думаю, все здесь стоящие очень хорошо понимают, о чем я говорю. Хочу предупредить сеньоров и их преданных вассалов, что с моим приходом дедовщина в роте будет искоренена, выжжена каленым железом. Это я вам обещаю. Чего бы это мне ни стоило. Поэтому очень настойчиво рекомендую почтенным господам и их верным рабам глубоко над этим обещанием задуматься. Задуматься, а стоит ли возвращаться к этим средневековым отношениям? Да еще такой ценой, за которой я не постою. Задумываться можно начинать прямо сейчас, а пока о главном. Понимаете ли, какое дело: зашел я тут к вам ночью будучи самым главным на сегодня дежурным, дабы просто проведать вас. Посмотреть, как вы тут живете-можете. Глядь, а на полу монетка в пять копеек лежит. Вот думаю: чья она? Кто-то ведь потерял ее, а сейчас, наверное, мучается и не может уснуть. На пять копеек в «чипке» можно ведь здоровенную булку купить. Ан, нет. Такая вот тут незадача вышла. Вот я и решил вас поднять, поинтересоваться. Я ведь солдатские проблемы очень хорошо знаю. А кроме того, поймите меня правильно: мне ваши деньги не нужны! Так чьи же это деньги? Кому мне их отдать? Шаг вперед!»

В помещении роты повисла звенящая ночная тишина. Тишина продолжалась минут десять. Наконец природная застенчивость воинов стала уступать место физиологической потребности доспать до стремительно приближающегося утра. Вдоль строя забегал свистящий шепоток. Стоящие в задней шеренге старослужащие пытались незаметными толчками в спину спровоцировать на облегчающее всем жизнь действие бойцов помоложе. Предвидя возможность назревавшего подлога, Сергей вновь взял инициативу на себя: «По глазам вижу, что это деньги рядового Лактионова. Что же вы стесняетесь, Лактионов. Не надо стесняться, коль деньги честно заработаны. Берите и больше не теряйте». «Да мне они…» — начал было лепетать «старик» Лактионов, высокий и до чрезвычайности наглый боец — хозяин полусонного голоса, озабоченного состоянием противовоздушной обороны страны. «Нет-нет, Лактионов, вы поймите меня правильно, еще раз вынужден повториться: мне ваши деньги не нужны, — проговорил старлей. подходя почти вплотную к стоящему во второй шеренге Лактионову (в первой шеренге перед «стариканом» испуганно хлопал глазами несостоявшийся «зенитчик» Заболонник) и шепотом добавил, — и не забудьте, достопочтимый сеньор, поделиться со своим вассалом. Он сегодня заработал — десяток сгоревших танков дымится в районе Акунино. Видел сам. Настоящие сеньоры должны быть великодушны к своим вассалам. Тем более, когда вассалы — герои». Лактионов с неохотой дотронулся до плеча Заболонника, который как положено сделал шаг вперед и в сторону, освобождаю путь своему «господину». «Сеньор» вышел из строя, и криво, больше про себя, полу усмехнувшись нехотя взял монетку. «Вот и хорошо, справедливость наконец восстановлена, — продолжил старлей, — сейчас вы вновь разойдетесь по койкам и безмятежно проспите до самого утра, но перед этим хочу еще раз обратить ваше самое серьезное внимание на искоренение в нашем доблестном подразделении средневековых отношений. И призвать вас к аккуратному обращению с выдаваемыми вам щедрым государством денежными средствами!» Закончив свои ночные спитчи, Сергей последовал в свою штабную дежурку. До команды «Подъем» оставалось еще целых полчаса, этого было достаточно для того, чтобы привести в порядок дежурную документацию. Именно этим Сергей и занялся, в краткой форме описав ночные события, предусмотрительно опустив повествование о прошедших недавно в этой местности танковых сражениях. «Неуставняк» в роте — это серьезно. За это могут даже расстрелять ржавыми пулями. Пулями, подвергшимися коррозии в глубоких сейфах замполитов, мыслящих исключительно штампами, к примеру, такими как: «Партийно-политическая работа в подразделении проводилась не на должном уровне, что привело…», «Коммунисты подразделения сквозь пальцы смотрели на проявления неуставных взаимоотношений между военнослужащими срочной службы, в результате чего…» и т. д. А ссориться с замполитами в пору продолжения битвы за кусочек гарнизонного жилья Сергею было абсолютно не с руки.

Гарнизонный день начался как обычно. За десять минут до подъема в расположение рот прибыли специально назначаемые каждый день «ответственные». Под строгим наблюдением «ответственных» вскоре должны были начаться утренние военные ритуалы радостного пробуждения, массового и облегчительного посещения клозетных комнат. Ритуалы должны продолжиться массовым высыпанием радостных военных, что называется — гурьбой, в объятия свежего лесного утра. Через какое-то время так все и происходит. И вот уже забухали по всей ближайшей округе тяжеленные сапожищи молодцеватых и внутренне довольных собой военных. Военных, убегающих легкой поступью куда-то в манящую, охваченную зарей даль. На лицах убегающих военных здоровым румянцем разливается затаенная надежда физически подзарядиться на весь предстоящий день. Вскоре, после шести километров легкого заряжающего бега по окруженной целительным лесом бетонке военным удается достичь своей цели, и они переходят к водным процедурам. Поплескавшись в бодрящей воде военные следуют на завтрак, и пополнив свои энергетические запасы на манер английских аристократов калорийной овсяной кашкой-«шрапнелью», военные строятся на плацу в ожидании получения задач из репертуара повседневной деятельности войск. Получив по одной, а то и понескольку заведомо невыполнимых задач сразу, военные, под руководством своих оптимистично настроенных командиров, уныло разбредаются и растворяются в строгой военной повседневности. Растворяются, чтобы через некоторое время материализоваться и снова построиться. А построившись, немедленно получить новые нереальные для выполнения задачи. Получив эти задачи, военные испаряются вновь, как говорится: вперед и с песней. Вот поэтому-то в местах активной жизнедеятельности военных все время звучат какие-то песни и кто-то куда-то шумно перемещается. Перемещается исключительно вперед. И так до обозримой бесконечности. Сплошная рутина. Одно слово — повседневность…

Тем временем наступали для Сергея благословенные для каждого дежурного минуты. Драгоценные минуты отдыха после хлопотной и бессонной ночи. Отдыха весьма ограниченного: «… отдыхать лежа (спать), не снимая снаряжения и не раздеваясь», «не более четырех часов»; но все же позволяющего слегка освежить замусоренную ненужной информацией голову, прогнав из нее вредоносную скудность слипшихся в глупости мыслей. Весь в предвкушении спасительного забытия Сергей бодро доложил, пришедшему в часть сразу после солдатского завтрака, Шахрайчуку, заведомую ложь о том, как прошла ночь («Во время Вашего высочайшего отсутствия и нашего низменного присутствия на территории вверенной Вам партией и правительством воинской части абсолютно никаких проишествий не случилось!») и пошел в комнату, специально предназначенную для его ограниченного отдыха. На этот момент времени его земные дела были праведно завершены: еще до прихода Шахрайчука он кратко, но в красках проинформировал Пчелкина и командира роты «скаредных хохлов» о веселых событиях, произошедших в вверенных им подразделениях. И когда озабоченные командиры уже принялись «наводить порядок всеми имеющимися средствами и методами», «разруливать ситуацию в нужную для страны сторону», «учить подчиненных любить свободу», «тщательно разбираться и наказывать первого попавшегося» и т. д. Сергей, похрустывая усталыми сочленениями, вытянулся на жестком топчане и почти сразу же заснул. В короткий миг отхода ко сну усталому Серегиному сознанию вновь поочередно стали являться образы родных ему людей. Последним был образ его не пришедшего с войны деда. Этот образ был знаком Сергею по желтой и потрескавшейся фотографии, сделанной в госпитале, где дед последний раз виделся со своей семьей, залечивая раны, полученные в первые месяцы войны в боях за крымский полуостров. Вскоре после этого свидания он погибнет в брошенном всеми героическими военноначальниками Севастополе, защищая узкую, хорошо простреливаемую с прибрежных высот танками Манштейна прибрежную полоску родной земли, с горсткой чудом уцелевших в предшествующей бойне бойцов и одной винтовкой в руках. Это было одно из самых страшных предательств прошедшей войны. Но для деда предательство еще не состоялось, и сейчас, этот считанный с фотографии образ по-доброму улыбался, глядя на засыпающего Сергея, а потом даже ободряюще подмигнул ему: «Мол, все это, Серега, ерунда. Чтобы ни случилось — прорвемся!» «А ведь деду в те времена было столько же лет сколько и мне сейчас. И он тоже был старлеем… Хотел жить, детей растить, жену любить, а тут Манштейн, трусливое бегство из оборонительного района прославленного после войны вице-адмирала Октябрьского со всей своей свитой. Вот интересно, а во время этого позора они щеки свои важные тоже надували? Или дрябло ими трясли? Что, интересно, думали они, бросая гибнущий гарнизон?», — последнее, что пришло Сергею в голову перед тем как он окончательно уснул.

Но поспать ему в этот день так и не удалось. И причиной тому стал всё тот же банальный, захлестнувший лесной гарнизон вождизм. Вождизм, которым давно уже был поражен воспаленный жаждой величия и власти мозг самого старшего из всех гарнизонных военноначальствующих, мозг полковника Ахтунга. Помимо каждодневно случающейся практики вождизма, мозг этот был еще довольно серьезно подкован в теории. Хозяин каждодневно тренировал его чтением трудов Макиавелли, неизвестно как у него оказавшихся, и беседами со «сталинскими соколами», высланными когда-то из столицы вместе с уголовными элементами за мелкие оппортунистические грехи и теперь доживающими свой скорбный век в районе сто первого километра от столичного рая. Минут через сорок после того как Сергей сомкнул свои воспаленные веки, в дежурку поступил звонок от разъяренного в испуге Шахрайчука. Оказывается, ему позвонил после своего традиционного обхода Ахтунг и выдрал батальонного командира по полной программе за обнаруженную где-то в прилегающих к автомобильному парку кустах бумагу. «Какого хера, я Вас спрашиваю, отдыхает Ваш гребанный дежурный, когда на территории гарнизона воцарился «его Величество» бардак?! Немедленно поднять его и пусть организовывает уборку территории! Иначе этим займетесь Вы! Лично!» — орал в исступлении в телефонную трубку внешне разъяренный Ахтунг. Сонный и не до конца «въехавший» в ситуацию старлей вычислил по специальной схеме подразделение, ответственное за уборку территории на которой «воцарился бардак», и позвонил его командиру. «Нет у меня сейчас людей, последних недавно забрал Ваш помощник для разгрузки «военторговской» машины. Так что извините, сейчас ничего не смогу поделать. Надо подождать до обеда». «Ну ладно, гад, — подумал уже начавший злиться старлей, — я тебе сейчас устрою сбор бумажек для пролетариев всех стран и народов». Сергей тут же послал гонца-посыльного в магазин «Военторга» и под вопли обленившихся продавцов отозвал «грузчиков» обратно. Сергей тут же бросил их «в прорыв» на место случившегося происшествия, предварительно вооружив их метлами. Место на котором вот уже сорок минут торжествовал «Его Величество Бардак». Бойцы довольно быстро справились с непростой задачей и изгнали эту гадостную сущность восвояси. Сергей отправил бойцов завершать свои «военторговские» дела, доложил об одержанной победе Шахрайчуку и опять было прилег на отталкивающую жесткость топчана. В этот раз прилег он уже насторожено: о настырности Ахтунга в гарнизоне слагали легенды. И, по всей видимости, не беспочвенно. Вскоре раздался еще один звонок от еще более испуганного Шахрайчука.

— Дэ ж тэ воины, якы булы у магазынэ? — почти заискивающе спросил он.

— Убирали территорию, а сейчас уже где-то на пол-пути к магазину. Скоро уже будут.

— Да Вы шо? Вы же зараз увесь гарнызон без продуктив оставытэ?

— Это почему же?

— Та потому шо нэ будэ эта машина ждати. Нэ успеют разгрузыты, повернэтся и зараз уидэ.

— Так вот и пусть штатные грузчики поторопятся. Они там ходят— руки в брюки и предельно измученные портвейном. Только того и ждут, что пришлют им на выручку героических бойцов.

— Вот цэ Вы будытэ сами Ахтунгу объясняти, но тильки запомынайтэ, шо если его Мане не достанется сегодни копченой колбаски, вин тут же прикаже закоптыть Вас!

— Как-то не страшно, товарищ подполковник. К тому же я не вкусный — лекарств всяких еще много во мне, кроме того, я очень полезный — мух ем.

— Во-во, об этом Вы тож с ным побалакаетэ А зараз срочно шукайтэ усиление.

— Есть.

Сергей понимал всю безнадежность поиска бездельничающих где-то бойцов, потому как в этой воинской части, которую ежедневно разрывали на части все кому не лень с целью бытового обслуживания всего гарнизона, а потом эти же «все кому не лень» без тени смущения вдруг принимались интересоваться ходом боевой подготовки ее личного состава. В этой в/ч утаить рабскую силу было практически невозможно: каждый боец подлежал «всестороннему и строгому» учету и был постоянно на виду. Поэтому, повесив телефонную трубку, Сергей тут же снова прилег на ортопедический топчан и сомкнул очи. Но его сон уже окончательно покинул эту комнату. Не прошло и десяти минут как раздался телефонный звонок от общегарнизонного дежурного, который извещал о недовольстве Ахтунга состоянием территории вокруг учебного корпуса и прилегающей к ней территории заросшего сорняком стадиона.

— А Вы в курсе того, — спросил у гарнизонного дежурного Сергей, — что уборка этой территории закреплена за другой частью?

— В курсе, но ведь сам Ахтунг приказал навести там порядок лично Вам! — испуганной скороговоркой лепетал в трубку общегарнизонный дежурный.

— Лично мне? Ну, во-первых, для того, чтобы ставить такие задачи, у меня есть свой командир части, а во-вторых, для руководства таким интеллектуальным действом как уборка территории существует сержантский состав. Так что с нетерпением жду дальнейших указаний от своего командования. — Сергей раздраженно бросил трубку и направился выполнять такой обязательный пункт программы каждого дежурного по части, как «контроль приема пищи личным составом». Перед «контролем приема…» необходимо было осуществить снятие пробы того, что булькало в поблескивающих застарелым комбижиром котлах солдатской столовой. Вяло похлебав обычную армейскую бурду, Сергей оставил в специальном журнале запись о том, что все приготовленное может считаться съедобным для представителей «хомо милитер» и принялся наблюдать за прибывающими подразделениями. «Интересно, а почему это по военному распорядку запись о качестве наготовленной бурды необходимо делать сразу после снятия пробы? — вдруг подумал Сергей, глядя на жующий свою немудреную пищу бойцов, — почему бы не сделать ее минут через сорок? Тогда, хотя бы, будет понятно: раз дежурный до сих пор жив, значит, шансы уцелеть у всего остального личного состава являются вполне реальными. А не так — попробовал и прямо сразу: «Пригодна к употреблению». Это попахивает скоропалительным волюнтаризмом». Вскоре прибежал посыльный из штаба с известием о том, что Сергея с превеликим нетерпением ожидает у себя в кабинете подполковник Шахрайчук. Его нетерпение выражалось надсадными выкриками, периодически вырывающимися из-за массивной двойной двери, изготовленной из погубленного где-то в сибирской тайге дуба: «Дэ этот гребанный дэжурный?! Из-за ёго цельный дэнь як на прыеме у проктолога! И зараз пожрати нэ дают вони мэнэ с этым Ахтунгом!»

Выслушав сухой доклад старлея о своем прибытии, подполковник, резко перешел на укоризненно-доверительный тон:

— Шож Вы такэ творытэ? Так разозлылы самого Ахтунга… Вы же тильки прыбули и ще дажэ хату нэ получили… И вот, тэперь ён нас с Вами уместе до сэбэ вызывает, — обреченно и беспрестанно путая ударения и, как всегда, попирая все правила и нормы великого и могучего языка, вполголоса произнес Шахрайчук, многозначительно подняв указательный палец вверх, — а цэ добром нэ закончится.

— Ну что делать, товарищ подполковник? Мертвого, как говорится, пуля боится.

Дойдя до обиталища гарнизонного «змея Горыныча» и прождав в его приемной около двадцати минут, старлей и подполковник наконец были приглашены внутрь громадного ахтунгова кабинета, вдоль которого тянулся длиннющий, покрытый зеленым сукном стол. Завершал эту вытянутую композицию буквы «Т» стол самого «великого и ужасного». Это был не стол — столище. Размеры этого мебельного сооружения позволили бы в случае необходимости без труда переоборудовать его в площадку для приема вертолетов средней грузоподъемности. Но пока такой необходимости, видимо, не возникало, и стол-монстр высился и громоздился в кабинете самого старшего гарнизонного начальника, подавляя волю к какому-либо, пусть даже и очень слабому, возражению всякого в кабинет входящего. Произвел впечатление стол и на старлея. «Ого! Отец всех народов и друг всех физкультурников товарищ Сталин в данном случае просто отдыхает. В сравнении с этим кабинетом его неоднократно демонстрируемый на экранах телевизоров и кинотеатров кабинет в Кремле — это комната, выделенная неуважаемому никем председателю какого-нибудь нерентабельного колхоза «Тридцать лет без урожая» в тесном и покосившемся здании правления, — отметил про себя Сергей, переступая порог кабинета, видимо, чем-то недовольного «вождя местного розлива». Переступать порог пришлось в два приема: кабинет, видимо с целью предотвращению утечки из него информации особой государственной важности, был отгорожен от приемной тройной дубовой, плотно закрывающейся дверью. «Что их все время к этому дереву тянет, — с удивлением подумал старлей, — наверное, чувствуют все высоковоенноначальствующие какую-то внутреннюю взаимосвязь между собой и именно этой породой. Но сколько же дубов загублено на двери для «дубов»! Ого, получился почти что каламбур. Надо будет как-нибудь его до-формулировать. Потом. Сейчас как-то не до того. По крайней мере, обстановка к этому никак не располагает». Тем временем «великий и ужасный», не удостоив вошедших ни единым знаком внимания, несмотря на их громкие доклады с порога, продолжал что-то сосредоточенно черкать в большой, обтянутой черной кожей тетради-блокноте. Видимо, самый старший из гарнизонных военноначальствующих пребывал в какой-нибудь начальной стадии своего праведного неиствования — стадии безмолвного гнева. По всему было видно, что «ужасный» совсем недавно разговаривал с кем-то по телефону. И, видимо, разговор состоялся не из лицеприятных. Большая черная телефонная трубка хранила на своей эбонитовой поверхности нервные и постепенно остывающие следы потных в засаленности своей толстых пальцев. Через пять минут безмолвного стояния по стойке смирно дыхание подполковника стало напоминать какие-то трусливые стоны-всхлипы, при этом ноги Шахрайчука стали как-то странно трансформироваться попеременным вздутием коленных суставов, разглаживающим безупречные стрелки на его раздутых галифе. Вымотанному хлопотной и бессонной ночью старлею все это вскоре надоело, душой его вдруг овладела спокойная и холодная ярость, он резко перенес вес тела на прострелянную когда-то ногу и с плохо скрывающим вызов тоном обратился к доселе безмолвно восседающему за столом «Гудвину»:

— Товарищ полковник, я вижу Вам сейчас некогда. Может нам в другой раз зайти? Не просто так праздно зайти, конечно же. Ну, например, для того, чтобы выслушать лекцию о том, кто же мы есть на самом деле и как нам теперь со всем этим жить дальше?

Звуки дыхания Шахрайчука как-то разом прекратились. Стало заметно, как разгладились стрелки одновременно на обеих штанинах его пузырчатого брючного одеяния. Его лицо с выпученными от неподдельного ужаса глазами выражало готовность к немедленному испражнению после затяжного запора. «Вот это да! — подумал Сергей, с омерзением переводя взгляд на то бледнеющую, то наливающуюся краской лоснящуюся физиономию Ахтунга, — вот это фронтовик! До Кенигсберга дошел! Полз, наверное, где-нибудь в обозе, лошадям хвосты крутил. А теперь как же — фронтовик. Правду, видимо, говорят, что тот, кто по настоящему воевал, тот уже давно умер. А этот мало того, что жив до сих пор, так еще и служит! Прислуживает, то есть…». Тем временем на лоснящейся морде лица «Гудвина» стали наблюдаться мощные растяжки. Нет-нет ноздри его не раздувались как это обычно бывает при выражении классического начальственного гнева. Широко раздвигались и кучкообразно сдвигались лишь его толстые блестящие губы, быстро смазываемые широким и слюнявым языком. Наконец лимит подготовительной мимики был исчерпан и раздался раздирающий величавые объемы кабинета «вождя» истеричный рев: «Вон отсюда! Оба! Педерасты! Никакой дисциплины! Даже с колбасой не могут разобраться!» Сергею стало вдруг смешно:

— А что? Тете Маше действительно не хватило копченой колбасы? Так Вы душите этих воров из «Военторга» — у них в запасниках еще не то найдется! Стоит только тряхнуть этих гадов посильнее. и можно будет даже, наверное, балычка из осетринки изрядно испробывать.

— Не рассуждать! Вы мне еще за моего прапорщика ответите! Я Вас отучу в моих людей «рыжими херами» бросаться!

— А-а-а, так вот в чем дело! Вон, оказывается, почему Вы так взбеленились! Так прошу, в этом случае, учесть, что разбрасываться мне нечем: «рыжих херов», как Вы изволили накануне выразиться, у меня нет. Есть один не рыжий, но это святое. Как тут разбрасываться: скоро жена приезжает. Надо бы поберечь. А если Вы имеете в виду того полудурка которого Вы подослали ко мне ночью, то имейте ввиду, что в следующий раз я сделаю его или каждого подобного ему, этим…, как Вы изволили интеллигентно выразиться в самом начале…? Во, самым настоящим педерастом я его сделаю при всех! Тут же! Не отходя, как говорится, от кассы.

— Да Вы наглец! Вы…, вы еще на какое-то жилье претендуете? Вы у меня в собачьей будке жить будете! Со всем своим семейством!

— Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас будет жить в собачьей будке, — яростно прошипел вновь озверевший старлей, — Вы пока еще коммунист, Ахтунг, не забывайте какую Вы жилплощадь занимаете не имея для этого никаких оснований.

— Что это такое? — растерянно проговорил как-то сразу сникший Ахтунг, обращаясь к бледному и заливаемому обильными каплями пота Шахрайчуку, — этот старлей подвергает мои слова сомнению! Я не могу служить с ним в одном гарнизоне!

— Очень правильное решение, товарищ полковник, — безапелляционным тоном, но с намеком на нотки одобрения в голосе произнес вконец оборзевший старлей, — Вам необходимо срочно куда-то переводиться. Заодно и вопрос с жилплощадью решится сам собой. Без скандалов и партийных собраний.

— Вон, — ослабшим на выдохе голосом произнес Ахтунг, указывая дрожащим перстом на дверь, — оба вон отсюда. А Вы, товарищ подполковник… Вы научитесь когда-нибудь воспитывать этих вот молодых наглецов?!

— Осмелюсь заметить, товарищ полковник, — спокойно заметил Сергей, — от наглеца я эти слова слышу. Очень жаль, что родная коммунистическая партия и заботливое советское правительство запрещает дуэли, иначе до сегодняшнего вечера Вы бы вряд ли дожили. Может для Вас это было бы лучшим вариантом. Вы же, наверное, побаиваетесь домой-то идти, если честно? Тетя Маша, небось, сгрызет взамен копченой колбаски? Ах-ах-ах, какое разочарование: не досталось вдруг сегодни нам финского сервелату!

— Вон!

— Я не знаю такой формы обращения между военнослужащими, товарищ, пока еще, полковник. В Уставе такого обращения не прописано. «Вон» — Вы можете применять к своим лизоблюдам, падающим в обморок в Вашем министерском кабинете. Кстати, а существуют ли нормы на полковничьи кабинеты? А на столы? Надо бы поинтересоваться. Так что извольте обратиться согласно положений Устава.

— Товарищ…, товарищ старший лейтенант. Э-э-э,… как же там. Э-э-э, это… Ах, да — идите. — глухо прорычал наконец Ахтунг, рыбьи глаза которого озадачено гоняли по кругу радужную оболочку. Цвет пигментации оболочки возмущенно менялся с каждым кругом.

— Есть, — приложив кончики пальцев к козырьку Сергей, круто повернувшись, облегченно вышел из объемного в недружественности своей помещения, дважды перешагнув через широкий трехдверный порог. Последнее, что он увидел при выходе, было сползающее по стене и подрагивающее в конвульсиях страха тело Шахрайчука. Голова тела при этом жмурила веки, а руки отгоняли от медленно оседающего туловища какое-то уж очень нежелательное для него видение. «Во как, — в очередной раз изумился Сергей, — чем же можно было так испугать этого порой такого грозного воина?»

Вернувшись в «дежурку» штаба своей части, Сергей без всякого удивления узнал от своего помощника, что его, старлея, приказом Ахтунга оказывается, пять минут назад сняли с наряда как не справившегося с несением службы, и вот-вот прибудет новый кандидат на это почетное место. Счастливчик незамедлительно прибыл, им оказался знакомый нам уже Ильинский. Однакашники быстро договорились о том, что смена наряда будет производиться очень долго — до того момента, когда закончится официальное время Серегиного дежурства, и юридически его уже никто не сможет поставить в наряд в этот же день. Так и получилось. На плацу уже во всю гарцевал перед очередным суточным нарядом очередной же плановый батальонный дежурный, а дежурный «а ля Ахтунг» через каждые пять минут названивал Ильинскому: «Что же Вы там сопли жуете? Когда Вы, наконец, смените этого негодяя? Ахтунг нервничает! Вы понимаете, что это такое?!» «Понимаю-понимаю, — спокойно ответствовал Ильинский, — только вот одного автомата не могу найти с полным боекомплектом. Это-то Ваш Ахтунг может понять? Вот куда он исчез? И случайно ли? Довели ведь дежурного до состояния крайнего нервного истощения… Кто знает, что у него на уме? И нет его самого нигде. Ключи от оружейной пирамиды на стол бросил и куда-то ушел. Да нет, не надо никакой тревоги, сейчас наверное уже подойдет». А «нервно истощенный» Сергей в это время мирно подремывал в комнате отдыха, тщетно пытаясь «добрать» мгновениями сумму заслуженного за сутки отдыха.

Наконец развод нового наряда закончился, и трое дежурных поднялись для доклада Шахрайчуку. Сначала доложили о приеме-сдаче Просвиров с Ильинским и, не дав Шахрайчуку опомниться, тут же и о том же доложили Ильинский и совсем новый дежурный. Не успевший отойти от «визита к минотавру» Шахрайчук озадаченно крутил своей «колобковой» головой, с глубоким недоумением осматривая дежурных. Что-то в очередной раз никак не срабатывало под его округлой черепушкой. В этой отшлифованной годами службы посудине, видимо, помещалось только два дежурных: один сдает, другой принимает. Тут вроде бы все ему было понятно. Но откуда взялся третий? Третьего дежурного черепушка, видимо, отказывалась вмещать, и Шахрайчук намеренно не спешил с разрешением на смену. Он то изумленно рассматривал нетерпеливо периминающихся с ноги на ногу дежурных, то отворачивался к окну и внимательно рассматривал качаемые ветром деревья, барабаня пальцами по краю стола. Минут через пять какие-то процессы все же нашли свое завершение под блестящей черепушкой батальонного командира и он, неожиданно для себя и всех присутствовавших вдруг изрек, обращаясь ко всем дежурным сразу: «Вы шо? Чому трое?»

— Так сняли же меня, — ответил за всех Сергей, — Ильинский принял дежурство, а тут уже и плановая смена подоспела.

— Ну и шо? Вот пусть Ильинский и дежурит!

— Извините, товарищ подполковник, во-первых развод проводил не я, поэтому не могу нести ответственности за несение службы уже «разведенным» суточным нарядом, — парировал Ильинский, — а во вторых, я завтра в свой плановый наряд заступаю.

— Бис вас разбэрэ, — безнадежно махнул рукой Шахрайчук, — идытэ и сами опрэделяйтэсь, хто из вас дэжурный.

— Хорошо-хорошо, товарищ подполковник, — оценив состояние батальонного командира, вдруг проговорил новый дежурный, — Вы только в журнальчике распишитесь. Вот здесь и еще здесь.

— Чому ж два раза? Чому трое? — бормотал Шахрайчук, распиваясь там где ему указали, — пид трыбунал мене скоро подведетэ, ироды…

Страницы: «« « 12345678 » »»