Повесть о потерянном времени Ненадович Дмитрий
— Ну, хорошо, — как-то выдавил из себя Глюков в ответ на очередные горячие капитановы мольбы, — я на ней женюсь, но только при одном условии.
— Согласен на любые условия. Давай же, Колян, не тяни. Говори скорей.
Внимательно рассматривая фотографию капитановой тёщи, Глюков ещё немного подумал и многозначительно изрёк:
— Ты должен будешь, Андрюша, всегда называть меня папой и обращаться ко мне только на «Вы», почтительно кланяясь при встрече в пояс.
Не расположенный к шуткам капитан вспылил и разгорелся конфликт. В итоге Глюков так и не женился на тёще Ершова, и офицеры долгое время друг с другом не разговаривали.
Так и пронеслись три года капитановой службы в военной приёмке. За это время он успел превратиться в майора, рассмотрел горы извещений о внесении изменений в конструкторскую документацию, провёл многие тысячи часов экспериментов на стендах и прожил несколько жизней в многочисленных командировках. Несмотря на частые и длительные расставания со своей дражайшей супругой, в майоровом семействе, приблизительно через год после перевода в Ленинград неожиданно появился ещё один, как бы дополнительный к первому, сын. При этом самонадеянный майор был почему-то твёрдо уверен, что он сделал всё сам и никто ему в этом деле даже ни чуточки не помог. Ну, разве что жена как-то поучаствовала… Откуда у майора была такая уверенность? Как это, откуда? Он, конечно, подолгу отсутствовал дома, но при этом никогда не забывал каждый день звонить супруге по телефону. И в ходе телефонных переговоров супруга всякий раз подтверждала ему отсутствие всяческой помощи извне. Она так всегда прямо и говорила: «Когда ты, наконец, приедешь из своей дурацкой командировки? Ни от кого помощи не добьёшься!» Вот эти слова-то и придавали майору непокобелимую уверенность в прочности семейного тыла.
Несмотря на непривычное обилие событий, произошедших за довольно короткий промежуток времени, в судьбе Сергея наметился очередной поворот. Всё дело в том, что получивший очередное воинское звание Просвиров тем самым вплотную приблизился к ограде «кладбища майоров». Один раз он даже как-то увидел во сне себя, лежащего на этом кладбище. Наблюдая за собой как бы через чугунную решетку кладбищенской ограды, Сергей видел слабо узнаваемую, сморщенную старостью морду своего лица, возлегающую между полуистлевших погонов с потускневшими майорскими звёздами.
И ничего нельзя было поделать в этом военном представительстве, в котором пышным букетом процветало движение поддерживающих друг друга однокашников различных ракетных бурс, подобно тому, как это было в Японии, и с той лишь разницей, что в этом островном государстве соревновались между собой в протекционизме выпускники различных университетов. Сергей ни к одной из этих группировок не имел абсолютно никакого отношения (особенно это касалось группировок выпускников японских университетов), и поэтому его шансы пробиться по службе куда-нибудь повыше были чрезвычайно малы.
Кроме того, смена поколений начальников только что произошла. Вместо многоопытных руководителей старой закваски «а ля Жабровский» на мутном гребне перестройки поднялись руководители нового типа. Дела службы этих руководителей почти не интересовали. Они подолгу отсутствовали на рабочих местах, занимаясь организацией продаж накопившихся на предприятии неликвидов и драгметаллов. И по всему было видать, что их дела продвигались совсем даже неплохо. Очень скоро новые начальники начали ездить на работу на машинах, правда пока в основном на машинах отечественного производства (иномарки тогда только-только стали появляться на наших дорогах, и их состояние, в большинстве случаев, характеризовалось как «глубокий старческий маразм»), но при этом от начальников стало вызывающе пованивать достаточно дорогим парфюмом. В лексиконе нью-начальников появились такие слова как «сделка», «бартер», «откат» и ещё много-много других слов, доселе неслыханных в широких военных кругах. Вскоре руководителей нового типа перестал устраивать дизайн их рабочих мест. Они уже не могли восседать среди своих отстойных подчинённых и старались на западный манер всячески отгородиться от них. Отгородится, дабы будучи не видимыми никому из них иметь возможность наблюдения за всеми этими бездельниками. Но материалов для сооружения такого типа перегородок в то время в стране не было и руководителям нового типа пришлось воспользоваться перегородками из оргстекла.
Это нововведение иногда играло с ними в достаточно злые шутки. Так один из нью-начальников, особенно успешно торговавший государственным добром и носящий звучную фамилию Дохляков, отгородившись от подчинённых, не учёл расположения находившихся в комнате розеток. В итоге все свободные розетки оказались у него за перегородкой. И всё бы ничего, но, видимо, по причине хилости своего здоровья Дохляков любил потреблять в течение дня большое количество чая, заваривать который должен был назначаемый на каждый день дежурный. Ну а поскольку все розетки были заняты подключенными к ним новомодными персональными суперкомпьютерами типа ДВК, электрочайник подключить было некуда. Только в одну из пустующих розеток, находящихся на отгороженной начальником территории. Вначале Дохляков принялся было кочевряжится и возражать, но, оставшись раз без чая, тут же присмирел. В дальнейшем можно было наблюдать примерно следующую картину. Дежурный наполнял чайник водой, ставил его кипятиться в начальственном закутке и продолжал заниматься служебными делами, напрочь забывая о включенном чайнике. Надо отметить, что обычные железные советские электрочайники не имели привычки отключатся по причине закипания в них воды. Из-за этого в них часто перегорали тэны, а иногда из-за отсутствия этой нужной привычки у чайников даже случались пожары на производстве и в быту. Именно в таком опасном для окружающих чайнике и кипятилась всегда вода в отгороженном оргстеклом кабинете начальника. Всё шло своим чередом: вода кипятилась, дежурный, занимаясь служебными делами, мог по часу висеть на телефоне, разруливая, например, вопросы отправки оборудования эшелоном на Дальний Восток. Но когда, наконец, трубка телефонного аппарата устало падала на рычаги, тут же раздавался новый звонок. Дежурный вновь хватал трубку и слышал в ней распаренный недовольством голос начальника: «Товарищ майор, чайник закипел!» Дежурный сразу же обращал свой взор на начальственное присутствие, но замечал только клубы горячего пара, метущиеся между оргстёклами перегородки, по которой мелкими ручейками стекал на пол конденсат. Через некоторое время оторопевший дежурный, дабы определить истинное местонахождение звонившего только что начальника, до предела фокусировал возможности своего зрения и, наконец, начинал с трудом угадывать едва заметные в размытой своей нечёткости квадратные контуры головы руководителя нового типа. Нечёткие эти контуры, подрагивая всей имеющейся у них вислоухостью, медленно проплывали внутри клубящегося парообразованием облака. Каждый дежурный отдавал себе полный отчёт в том, что имеет дело с полным обманом зрения, связанным с оптическими эффектами в газообразных средах, и нисколечки не пугался. Всё увиденное только мобилизовывало волю дежурного. В такие минуты все без исключения дежурные сразу же вспоминали про свои сегодняшние дополнительные обязанности и приступали к их выполнению. Проникнув за отсыревшую и деформированную перегородку, они, как правило, обнаруживали там мокрого и слегка полумёртвого Дохлякова, изображающего внимательное изучение содержимого экрана монитора своего супермощного ДВК. Запотевший экран не спешил делиться с нью-начальником своими тайнами и тот, как правило, всегда был этим сильно раздражен. Истекающий потом нервного раздражения Дохляков из последних сил водил по экрану скомканным, пропитанным влагой носовым платком, но экран тут же вновь покрывался тысячами водяных капель, продолжая при этом хранить своё упрямое молчание. Воды в электрочайнике, как правило, к этому времени уже не оставалось и дежурный безропотно наполнял его вновь. Далее, без дополнительных напоминаний дежурный ещё раз подключал его к свободной розетке и только потом шёл заниматься своими служебными делами. Ну, а дальше вы всё знаете… И так могло продолжаться по нескольку раз в день, пока у самого дежурного, закончившего на сегодня основную часть дел, наконец, не появлялось горячего желания испить-таки бодрящего напитка. Вот тогда дежурные уже ни о чём не забывали. Некоторые из недалёких дежурных всё время удивлялись и задавали себе и окружающим абсолютно глупый вопрос: «А чего это начальник сам не выключил чайник? Такого ведь натерпелся в своём курятнике…». Но те дежурные, которые задавали такие тупые вопросы, да еще прицепляли к ним некие дурацкие комментарии, без сомнения были очень глупыми людьми, абсолютно не чувствующими ритма приближающегося нового времени. А ритм приближающегося нового времени заставлял каждого из трудящихся выполнять только свой узко очерченный круг обязанностей, всячески дистанцируясь от другого трудящегося. Особенно это касалось руководителей нового типа. Вот и стремились они действовать в соответствии с новыми веяниями. Стремились всё узко выполнять и, не жалея оргстекла, дистанцироваться. Ведь не было же в обязанностях руководителя нового типа прописано такого пункта как выключение чайника после того, как налитая в него вода достигнет точки кипения. А раз не написано, значит и не надо выключать. Надо просто не смотря ни на что сосредоточиться и делать свою работу. И по другому нельзя. Тем более, если ты руководитель нового типа. Иначе можно потерять уважение коллектива. А потерявшему таким образом авторитет руководителю тут же усядутся на голову все без исключения погрязшие в отстое подчинённые. Усядутся и свесят свои кривые, волосатые и одетые в давно нестиранные носки ноги. Вряд ли это кому-нибудь будет приятно. Этого никак нельзя допустить. Вот и не допускали. Тихо распродавали государство, отгораживались, важно раздували щёки и что-то цедили через отвисшую в спеси губу.
Словом, всё говорило майору о том, что, несмотря на довольно значительный отрезок времени, оставшийся ему до пенсии, его военная карьера приближалась к бесславному закату и надо было что-то срочно предпринимать, дабы повернуть её вспять в стремлении к сияющему зениту. Что же было сияющим зенитом? Сергей уже тогда понял, что последним званием, которое можно честно заслужить, было звание полковника. Генерал — это ниспадающее неизвестно откуда и иногда на не совсем адекватных людей счастье. Причём начавший уже понемногу интересоваться вопросами веры коммунист Просвиров был твёрдо уверен, что Создатель не имеет к этому счастью абсолютно никакого отношения. Это было что-то другое. Какой-то иной механизм. Скорее всего, что в мирное время всё это было от лукавого, а войны, слава Создателю, уже не было. Поэтому в генералы майор не метил, но полковником решил стать твёрдо. Этого можно было достичь, только уйдя из военного представительства. Немного подумав, Сергей написал рапорт, в котором изъявлял желание поступить в располагавшуюся неподалёку от его нынешнего места проживания Военную академию связи. С этой академией его уже кое-что связывало. В этой академии он уже год как числился соискателем учёной степени кандидата технических наук и даже успел успешно сдать два экзамена кандидатского минимума. Правда, Сергей так до конца и не понял смысла слова «соискатель»: получается, что кто-то там в академии ходит по коридорам и ищет какую-то «учёную степень кандидата технических наук», а он, соискатель, изредка забегая в эти коридоры, ходит где-то рядом с этим «кто-то» и помогает ему в этом нудном поиске, то есть соищет эту таинственную «учёную степень»…?
Момент для поступления был выбран очень удачно. Как говорится, не было счастья да несчастье помогло. В стране, захлёбываясь успехами кооперативного движения, мучительно агонизировала горбачёвская перестройка. Денежный поток на нужды военно-промышленного комплекса как-то в одночасье иссяк, неликвиды с драгметаллами были распроданы, и, из, казалось бы, ещё совсем недавно такого мощного НПО начали строями уходить лучшие специалисты. Большинство из недавних «до мозга костей» технарей пристрастилось торговать водкой и невиданными доселе на территории страны Советов, продуктами: кокосовыми орехами и начинёнными ими же шоколадками «Баунти». Спецы с раннего утра и до позднего вечера простаивали в выросших повсюду грибами-поганками ларьках, а на исходе суток недавние «ботаны» с удовлетворением пересчитывали «живое бабло» и постепенно деградируя, запивали нерусский спирт «Роялл» заграничным ликёром «Амаретто». И казалось им тогда, что жизнь наконец-то удалась. Ну а как иначе, тогда ведь так было: куй железо пока Горбачёв! И надо было торопиться: поговаривали, что пока невидимый «кто-то» скоро всё это прикроет.
Некогда великое государство раскачивалось на своих глиняных ногах, раздираемое межнациональными конфликтами. В эфире всё чаще звучали речи каких-то безумных профессоров, рисующих страшные картины из своих шизофренических снов. В этих параноидальных картинах здоровенные русские десантники «мочили» сухоньких грузинских бабушек сапёрными лопатками, для приличия маскируясь в чахлой тбилисской растительности. Жуть! Ну и становилось совершенно понятно: когда в эфире появляется такой бред, значит государственные устои рушатся. Вместе с устоями рушился и ВПК. Количество продукции, выпускаемой для нагнетания страха в сторону мирового империализма, резко сократилось. Делать военным представительства стало попросту нечего. Что бы хоть как-то оправдать своё существование, кто-то из «хитроумных идальго» предложил заняться наглейшей имитацией своей некогда бурной деятельности. Почин был подхвачен и изнывающие от скуки военные представительства занялись активной перепиской между собой. Каждый день из ПЗ одного пустующего предприятия в адреса ПЗ многих других и тоже пустующих уходила гора бестолковой корреспонденции, примерно следующего содержания: «На ваш исх. № ХХ/YY-Y/X–X от xx. xx.19xx и наш вх. № YY/XX–X/Y-Y от xx. xx.19xx, сообщаем, что замена болта М3 с правой резьбой на болт М4 с левой, располагающегося на передней панели изделия YYY c децимальным номером XXXX, является недопустимой, так как может привести к существенному снижению надежностных характеристик системы в целом». И, как говорится, так далее. И тому, можно сказать, подобное. Менялись только исходящие и входящие номера этих идиотических посланий, а иногда ещё и размеры болтов. И все представители заказчика были вроде как при деле. А за дело полагалось платить деньги. И деньги вроде как платили. Вроде деньги и иногда. Но длилось это недолго. Вскоре в стране кончилась бумага и переписка прекратилась. Имитация захлебнулась, и грянули тогда, наконец, сокращения военных представительств при заброшенных государством предприятиях. Вот поэтому-то рапорт майора и был тогда рассмотрен очень быстро. А результатом рассмотрения было высочайшее разрешение на поступление. И вскоре взошла над жизненным горизонтом майора Просвирова новая, едва заметная постороннему взгляду звездочка, осветившая ему путь к получению дополнительных и, в недалёком последствии, не нужных никому знаний.
Глава 7. Странные академии
Единственная в мире Военная академия связи носила имя, пожалуй, самого знаменитого кавалериста гражданской войны Семёна Михайловича Будённого. Этот странный факт, вкупе с большой любовью командования академии к организации для слушателей различного рода кроссов по пересечённой местности, создавал благодатную почву для различного рода остряков, отпускавших по этому поводу различные по своей язвительности шуточки, общий смысл которых сводился к тому, что выпускники академии должны уметь бегать со скоростью и на расстояния, посильные лишь лошадкам Первой конной армии, а в вопросах связи и информатизации разбираться так, как в них разбирался сам великий командарм. То есть, как сам Семён Михайлович Будённый, имевший, по разным данным, около четырех классов образования, полученного ещё до Первой мировой войны. (Впоследствии, говорят, маршал всё-таки закончил какую-то академию, но о том, как учатся маршалы нетрудно догадаться. Очень тяжело представить себе удручённого маршала, получившему двойку на экзамене. Но достоверно известно, что академия, которую закончил Будённый, к связи никакого отношения не имела). Ещё одной странностью академии было то, что напротив её центрального входа стоял памятник другому, тоже очень известному герою гражданской войны — Василию Ивановичу Чапаеву, а вот памятника Будённому нигде в ближайшей округе не было! Не было в этой округе даже ни одного барельефа этого великого конника. Кроме того, не было ничего известно и о каких-либо посещениях Семёном Михайловичем и Василием Ивановичем серых монолитных стен этой академии. Каким же образом приобщились к академии эти имена и памятники? Никто точно не знает. Относительно С. М. Будённого ещё можно предположить, что его приобщение к лику связистов произошло потому, что он прожил долгую жизнь и успел вдосталь послушать радио, посмотреть телевизор и поговорить по телефону. А вот с обоснованием приобщённости к светлому лику мучеников-связистов героя-конника В. И. Чапаева дела обстоят несколько иначе. Василий Иванович, к сожалению, так и не успел попользоваться передовыми достижениями науки в телекоммуникационной сфере и у тех, кто хоть немного знает официальную историю гражданской войны, складывается впечатление, что Чапаев был всего-то-навсего, комдивом одной из стрелковых дивизий, воевавших под красным знаменем. Что будто бы любил он только скакать на лошадях, размахивая саблей, и никакого отношения к связи не имел. А вот это уже крупное заблуждение так называемых «знатоков военной истории». Весь постоянный состав и все слушатели Военной академии связи были твёрдо уверены в том, что Василий Иванович был самым первым связистом от кавалерии, и некоторые атрибуты поставленного ему памятника имеют несколько другой, отличный от толкований военных историков смысл. Например, то, что простоватые историки принимают за винтовку и саблю, на самом деле являются не чем иным как приёмной и передающей антеннами, соответственно. И если повнимательней присмотреться к памятнику, то можно заметить, что от этих антенн к приемо-передатчику (по ошибочному мнению официальной истории — подсумку для патронов) тянутся тонкие провода-фидеры (по ошибочному мнению официальной истории — ремешки портупеи). Таким образом, с точки зрения военных связистов никаких противоречий относительно размещения памятника В. И. Чапаеву в сквере Военной академии связи имени С. М. Будённого не имеется. Но некоторые саркастически настроенные гражданские лица, кроме всего прочего не имеющие никакого отношения к связи, почему-то при каждом удобном случае вслух выражали большие сомнения относительно присутствия здравого смысла у самих военных связистов, допускающих такие вольные суждения. Пусть это останется на совести погрязших в сарказме гражданских лиц, но всё же какие-то едва уловимые странности вокруг ситуации, связанной с именем и памятником, всегда витали в воздухе и ощущались на уровне подсознания.
Справедливости ради надо отметить, что подобные странности присущи не только этой академии. Например, в Москве среди множества различных учебных заведений подобного рода есть такая колыбель военной науки, как Академия РВСН им. Петра Великого, которая раньше была Артиллерийской академией им. Ф. Э. Дзержинского (о том, что Ф. Э. Дзержинский был известным во всём мире артиллеристом, сейчас знает любой детсадовец, исправно посещающий группу продлённого дня), а потом стала просто Академией им. Ф. Э. Дзержинского. И это название внушало врожденный трепет гражданам страны, которая ещё помнила, что Феликс Эдмундович, когда уставал от ежедневной пальбы из пушек по врагам революции, любил иногда отдохнуть и попредседательствовать во Всероссийской чрезвычайной комиссии (в простонародии — ЧК). А во время председательствования, чтобы слегка расслабиться и отдохнуть от пушек, любил славный сын польского народа иногда устроить какой-нибудь творческий вечер. Ну, например, творческий дискуссионный вечер под названием «Красный террор в Измайлово». Устроить и во время проведения вечера расстрелять из нагана во время вспыхнувшей дискуссии десяток-другой врагов революции, укрывшихся в Измайловском парке. Строгий был дядька, но — справедливый. Никогда никого зря не убивал он. И все убиенные об этом знали и потому, отбывая в мир иной, никогда на него не обижались. Свято верили эти убиенные, что ежели вдруг Феликс начал палить в них из револьвера, значит неспроста это. Значит, уж слишком нашкодничали они пред лицом мировой революции и социалистическому перевоспитанию больше не подлежат. Да-а, с ним, как говорится не забалуешь. Недаром его при жизни звали «железный Феликс». Это когда он умер все присутствовавшие на похоронах поняли, что это не так. А при жизни, извините… Ради наведения справедливости внутри своего ведомства, он даже как-то издал приказ, предписывающий всем следователям ЧК только самолично расстреливать всякую «контру», если вина её абсолютно очевидна. Вот, ежели, ты, следователь добросовестно произвел все следственные действия и уверен, что пред тобой законченная «контра», которая никогда не прекратит сосать кровь из трудового народа, тогда бери маузер и самолично эту «контру» расстреливай. И это был очень правильный приказ, заставляющий сколь-нибудь способных к размышлениям следователей лишний раз задуматься: а стоит ли брать грех на душу? Несмотря на такую справедливость, граждане всё равно почему-то трепетали, заслышав фамилию «железного Феликса». Особенно те трепетали, которые любили побаловаться. И любой слушатель академии, носящей это строгое имя, мог сказать распоясавшемуся на улице хулигану: «Немедленно прекратить! Это говорю Вам я — слушатель Академии им. Ф. Э. Дзержинского!» И всё, хулиган сразу же сникал, его гордо расправленные плечи тут же безвольно опадали, озорные в буйстве глаза тухли и главной его мечтой становилась реализованная надежда на быстрое исчезновение в ближайшей подворотне. Но на самом деле Академия им. Ф. Э. Дзержинского всегда готовила офицеров РВСН. Это была страшная военная тайна, но об этом легко можно было догадаться, прогуливаясь поздним вечером по Красной площади. Гуляя внутри, окутавшей центр столицы вечерней тишины всегда можно было услышать, хвастливую песню марширующих за забором академии курсантов. Во время вечерней прогулки курсанты радостно и громко пели: «Мы ракетные войска, нам любая цель близка!» Вот так-то, а потом академия почему-то была переименована в «им. Петра Великого». И здесь опять прослеживается полное отсутствие смысла: Ф. Э. Дзержинский никогда не был стратегическим ракетчиком, так же как и царь-реформатор Петр I!!!! Наверное, именно от этого отсутствия смысла сейчас у народа в голове всё перемешалось и некоторые военноначальники даже называют эту академию следующим образом: Академия РВСН им. Петра Дзержинского. Во как! Всё поставили с ног на голову… А всё потому, что не надо народ путать! С народом надо всегда быть попроще. Но это всё ещё, как говорится, цветочки, а вот поговаривают, что скоро сольют воедино две военно-воздушные академии — имени Н. Е. Жуковского и имени Ю. А. Гагарина, и новая академия будет называться следующим образом: Военно-воздушная академия имени Н. Ю. Жугарина. А какое отношение имеет некто Жугарин Н. Ю. к военно-воздушным силам страны вообще непонятно. Гражданин Жугарин ведь никогда не был отцом отечественного воздухоплавания и, само собой, никогда не летал в космос. Нет, конечно же, может в ВВС и есть какой-нибудь авиамеханик с такой фамилией и подобными инициалами, но это ведь не повод для того, чтобы сразу же присваивать это мало кому известное ФИО новой академии. Не солидно как-то. Ну, в общем, полный раздрай творится с этими академиями и их названиями. Ничего удивительного. Творится всё то же самое, что и происходит в стране. Но это всё внешняя сторона дела. Название академии — это всего лишь вывеска. У нас на заборах тоже ведь разное пишут. А за забором ничего не лежит. Раньше за ним дрова лежали, но после проведения в стране приватизации дрова куда-то исчезли, а надписи на заборе остались. Надписи, не только на заборах, но и на различного рода табличках и этикетках — это, наверное, единственное, что в стране осталось, а за надписями зачастую ничего нет. Если даже что-то и есть, то обязательно ненастоящее. Написано, например, на громадном стекло-бетонном здании «Тюменская нефтяная компания», а вы попробуйте туда зайти. Если у вас получится это сделать, то вы сразу же убедитесь, что нефти там нет и в помине. А ведь при входе-то что написано?! Всё потому, что вся нефть и весь газ давно уже находятся за границей. Заграница, она ведь деньги платит, а вот бабка Авдотья из деревни Акуловка денег платить не хочет. Этой несносной жлобихе добрый дяденька «Газпром» подогнал газовую трубу почти под забор (всего-то в десяти километрах от забора труба остановилась), осталось только в дом завести! А Авдотья из Акуловки — нет, не хочет платить она 200 000 р. Как большущую пенсию получать (зашкаливающую аж за три тысячи рублей!) — она в первых рядах, но когда речь заходит о платежах, пусть даже и таких уж совсем смешных — она сразу в кусты. Одним словом — жлобиха. Или же ещё по поводу надписей, вот берёте вы в магазине батон колбасы и читаете на приклеенной к ней этикетке следующий текст, написанный большими буквами: «Колбаса свиная». Далее вы опускаете свои широко открытые зрачки на мелкие-мелкие буковки, пропечатанные на той же этикетке, а там: соя (генно-модифицированная), крахмал, арамотизаторы, стабилизаторы, загустители, подсластители, усилители вкуса, консерванты и прочая нечисть. То есть — это не колбаса. Стоп. А может быть эта «не колбаса» всё же, как-то связана со свининой? В крупную надпись на этикетке ведь входит слово «свиная». Вы вновь смотрите на мелкие буквы. И где же это заветное слово? Нет его. Нетути. Стало быть, то, что вы держите в руках есть «не свиная не колбаса» или же ненастоящая свиная неколбаса. Вот так. Что и требовалось доказать: надписи есть, но за ними ничего нет, либо всё же что-то есть, но это «что-то» не настоящее. А как же обстоят дела с военными академиями? Таблички с надписями у входа в академии бронзово блестят и прикручены крепко. Интересно было бы посмотреть, что же находится внутри этих академий. Соответствуют ли эти блестящие надписи содержанию? О сегодняшнем состоянии этих учебных заведений очень трудно судить, глядя только издалека и на всегда покрашенные фасады. А вот относительно тех времен, когда в академию поступал майор Просвиров, можно было с полной уверенностью сказать, что надписи на табличках вполне соответствовали содержанию, и академии ещё были некими храмами науки о том, как надо побеждать. Правда, длилось это с момента его поступления очень недолго. Напомним, в стране, доживая последние месяцы, агонизировала так называемая перестройка. Вскоре она будет погребена под обломками рухнувшей под тяжестью собственного величия страны, и из её праха начнут медленно и мучительно прорастать ростки дикого капитализма. И это не могло не сказаться на военных. Начав свою трансформацию с приходом к власти Мишки-меченного (он же Мишка-антихрист, он же Мишка-каин), военные продолжили свою устойчивую деградацию во времена имитации защиты мирного капиталистического труда олигархов, растаскивающих стремительно нищающую страну на крупные куски, тогда как менее масштабное ворьё в это же время по-шакальи отщипывало от разлагающегося тела поверженной державы кусочки чуть поменьше. Почему только имитацию защиты могли предложить военные этому ворью? Да потому, что реально они уже никого не могли защитить. Даже себя. А потому как старая техника постепенно выходила из строя, не обращая внимания на грозные указания самых высокопоставленных военноначальствующих «О продлении сроков эксплуатации…», а новую технику военным давать, как-то не спешили. Её просто не было. А откуда эта новая техника могла взяться, если на её разработку и изготовление государство попросту не выделяло денег. В поведении государства появились какие-то новые особенности. Государство решило впредь выделять деньги только на целевые научно-исследовательские работы. А что является конечным продуктом НИР? Правильно, многотомный и тяжеленный отчёт о НИР. Этот тяжеленный отчёт государство с чувством облегчения клало на полку пыльного архива какого-нибудь НИИ и скоро забывало о нём. А что с ним ещё можно было сделать? В войска-то ведь его не пошлёшь. Зачем он там нужен? Нет, его конечно же, можно метнуть при случае в наступающего на Родину врага, но очень уж неэффективное это оружие. Так… убьёшь одного, а в основном для испугу только. Ещё одной чертой нового государственного поведения было то, что военным перестали давать топливо. На аэродромах, танко— и авто— парках замерла в неподвижной своей ржавости некогда боевая техника. Топливо торопливо могучим потоком утекало за границу и продавалось там за копейки. Но в качестве главного фактора, обусловившего продолжительную беспомощность военных, выступила их банальная безоружность. Да-да, вскоре после того, как тогдашние вожди приступили к строительству капитализма, оружие у военных, дислоцированных в черте или близ более или менее крупных городов (столицы и областных центров), быстренько изъяли на тщательно охраняемые окружные склады. Оставили военным совсем чуть-чуть этого самого оружия. Только для самообороны личного состава дежурных служб. В основном, штык-ножи от АКМ оставили военным. А после того, как у военных отобрали оружие, им тут же перестали вовремя выплачивать денежное содержание. Иногда эти задержки составляли от трёх до четырёх месяцев, в течение которых военным строго-настрого запрещались какие-либо заработки на стороне. Вскоре после наступления этих преступных событий ряды вооруженных сил стали в массовом порядке покидать лучшие из военных, а оружие с «тщательно охраняемых окружных складов» какими-то путями стало перекочевывать в лапы разномастной армии «братков», в одночасье заполонившей едва образовавшееся рыночное пространство стремительно деградирующей страны. Стоп, как это «какими-то путями»? «Тщательно охраняли» склады те же военные. И им тоже не платили денег и запрещали зарабатывать их на стороне. А кому им ещё было продавать это оружие? Не тем же военным у которых оно было изъято… Да у тех и денег-то не было. А вот у «братков» деньги были. Очень много у них было денег и на оружие они их никогда не жалели. Хорошее оружие для «братка» — это святое. Завершая краткое описание некоторых черт самого начала «смутного времени», длящегося до сей поры, нельзя не отметить, что всё это безобразие, начатое почти непьющим Мишей-меченным, произрастало под руководством уже известного тогда всей стране хронического алкоголика. Алкоголика, зачем-то приглашённого в разгар перестройки для партийного руководства Москвой, аж из самого Свердловска. (Какая-то странная преемственность, не правда ли?) Некоторые деятели, видимо, проводя аналогию с первым российским Смутным временем, за глаза называли его «царём Борисом». В данном случае такие аналогии вряд ли уместны: пьянь, она в любые времена пьянью и остаётся. Как вполне справедливо однажды заметил один из недругов этого «выпивохи при власти»: «Совершенно не важно, какие президент принимает решения, важно в каком состоянии он их принимает». Но как эта позорящая страну пьянь, которая может себе позволить, извините, ссать под колесо своего самолёта, находясь в присутствии встречающей его иностранной делегации и под прицелом множества объективов, пролезает таки в первые лица государства — это остается загадкой. Ещё не так давно подобного поведения не мог себе позволить в нашей стране никто: даже вусмерть пьяный сантехник. Достигший такого состояния сантехник, сохраняя остатки стыда в своих мутных от грусти глазах, пусть худо-бедно, но всё ж таки добредёт до ближайших кустов. А тут… Ни для кого ведь не секрет, что все пассажирские самолёты оборудовании туалетами… И уж тем более президентские самолёты… А может никой загадки нет? Может это государство такое? Может это из-за того, что народ безмолвствует, государство, деградируя на безмолвии и долготерпении, приобретает именно такие вот уродливые формы? Хотя говорят, что всякий народ заслуживает того правительства, которое у него есть… Да мало ли что говорят… Говорят ещё и что всякая власть от Бога. Что-то не верится. То, что она сверху…, вполне может быть. Но Антихрист-Денница, он ведь тоже там. Где-то наверху… Впрочем, довольно философии. Давайте-ка поглядим, как развивались события вокруг нашего героя. И попытаемся на примере его судьбы обрисовать наиболее типичные черты судеб всех военных, попавших в водоворот эпохи перемен.
Поступление в академию начиналось с полевого лагеря. Полевой лагерь академии располагался неподалёку от лагеря высшего военного инженерного училища, которое Сергей заканчивал с добрый десяток лет назад. Впрочем, назвать лагерь «полевым» можно было с большой натяжкой. Лагерь представлял собой несколько белых кирпичных строений казарменного типа со стоящей неподалёку котельной. Всё это располагалось на лесной поляне, к которой примыкало несколько зеленых фанерных домиков, слегка спрятанных в лесу. То ли дело лагерь училищный: палатки, грибы в палатках, наполненный озёрной водой трубчатый коллективный умывальник под открытым небом, деревянный сортир персон эдак на двадцать — романтика… Впрочем, так, наверное, и должно быть: чем выше карабкаешься по карьерной лестнице, тем меньше пахнет вокруг романтикой, но зато комфортнее становится сама лестница. От ступеньки к ступеньке меняются перила, да и сами ступеньки тоже меняются. Самые удачливые из военных достигают мраморного верха этой крутой лестницы и продолжают уверенно шагать вверх по ковровым дорожкам, даже не держась за позолоченные перила. Но таких очень немного. В основном, все военные застревают где-то посредине. А некоторые и до средины идти не желают. Не хотят. Те же, которые до средины всё же доползают, то почему-то сразу застревают, толкутся там, раскачивают лестницу и не дают друг другу взобраться на следующую ступеньку. Но при этом вниз стремительно никто не падает. Это и есть, так называемый, «здоровый карьеризм». Вот если бы военные постоянно и быстро падали сверху и получали бы при этом несовместимые со службой травмы, тогда это был бы «карьеризм нездоровый» и потребовалось бы вмешательство так же погрязших в карьеризме замполитов. Карьеризм среди замполитов не усиливал конкуренции между военными. У замполитов, у них всегда была своя «кухня», в котлах которой они варились, не мешая военным, но по роду своих занятий они считали себя вправе вмешиваться в дела военных в тех случаях, когда запах «нездорового карьеризма» становился слишком явным. Но при том раскладе, когда никто сверху быстро не падал и мгновенно не ломал себе шею, замполиты не требовались. Суетливая толкотня составляла суть нормального течения процесса карьерного роста всех военных, и девизом этого течения был лозунг: «Главное — чтобы у тебя было не лучше, чем у меня».
Сам процесс поступления в академию мало чем отличался от процесса поступления в училище. Только вместо безусых юнцов в аудиториях фанерных домиков нынче сиживали бывалые мужи, судорожно перелистывающие учебную литературу и в прострации потирающие потные от дурных мыслей лбы. Так же как и десять лет назад нагнетали обстановку местные военноначальники, стремясь «поширше» внедрить в массы поступающих военных принцип «ЧЧВ» («человек человеку волк»). Вновь на построениях прослушивались до боли знакомые речи: «Это вы потом, если конечно поступите, станете друзьями, а сейчас никакой фамильярности и панибратства! Никому не подсказывать! Списывать не давать! Замеченные в этих «грехах» будут тут же отправлены обратно в часть». И обстановка действительна была накалена до предела. Всё дело в том, что подавляющее число абитуриентов приехало либо из таких «дыр» из которых можно было выбраться только через академию, либо из частей, находящихся на территории республик бывшего СССР и подлежащих скорому расформированию. Некоторые из поступающих были поставлены в ещё более тяжёлое положение: в отдельных «закордонних» частях их, с помощью угроз не платить денежное содержание и шантажа уничтожения «Личных дел» при попытке продолжить службу в России, пытались склонить к принятию «нэзалэжной» присяги. При этом проводилось обязательное письменное анкетирование, и непременным условием допуска к принятию новой присяги был правильный ответ на вопрос: «Готовы ли Вы воевать с Россией?» Во как! Не успели стать «самостыйными та нэзалэжнымы» и сразу же воевать. А если война будет проиграна? Опять в российское рабство? Опять это жестокое угнетение со стороны русского великодержавного шовинизма? Угнетение, в сравнени с которым страдания негров на плантациях американского рабовладельческого юга во времена предшествующие тамошней гражданской войне, выглядят вечным отдыхом современного туриста в семизвёздочном отеле на Лазурном побережье по системе «All inclusive». В общем, особо не задумывались тогда ни о чём «самостийные», захлёбываясь своей «нэзалэжностью», поэтому и создавали такие сложности не желающим «размовляты на ридной мове». Но «нежелающие» всеми правдами и неправдами просачивались в приемные комиссии академии, привозя все свои документы с собой и понимая, что никаких путей к отступлению у них не существует.
Наконец, когда все документы были доставлены в приёмную комиссию, в среду поступающих в академию военных инкогнито просочился некий дробный элемент. Звали этого подозрительного элемента «Капитано-майор — 0,23». Военные узнали об этом событии, когда им торжественно объявили на очередном построении о том, что конкурс при поступлении составляет 5,23 человека на место. Что такое 5 капитано-майоров, военные ещё могли себе представить, но вот этого — 0,23… Нет, это лежало за границами понимания военными окружающего их бытия. Кроме того, этого незнакомца никто никогда в лагере не видел. Он не шелестел умными книгами в аудитории, не стоял с военными в одном строю и не сидел с ними в столовой, принимая вовнутрь убогую пищу. Его никто не видел бредущим по окрестным лесным тропинкам, но военные привыкли всегда доверять словам высоковоенноначальствующих и поэтому твёрдо знали: прибывший инкогнито «Капитано-майор — 0,23», находится где-то среди них. А то, что незрим он пока — так, видимо, было надо. Дабы не будоражить и без того взволнованные грядущими испытаниями военные души.
Относительно спокойно себя чувствовали лишь абитуриенты, имеющие хоть какое-то право на московское или санкт-петербургское жильё. Это право давала так называемая «прописка». Наличие прописки, в свою очередь, давало дополнительные возможности военным решать свои насущные кадровые проблемы. Таких военных среди абитуриентов было совсем не много. Помимо Сергея ещё человек пять. Среди этих сохраняющих спокойствие личностей, наиболее ярко выделялись манерой своего несколько необычного поведения двое. Один из них был очень перспективным в карьерном отношении офицером и имел чин майора. Майор совсем недавно отметил свое сорокалетие и проживал с семьёй в Купчино, в квартире недавно отошедшей в мир иной тёщи. Этот вариант развития событий майор предусмотрел ещё будучи курсантом военного училища, расчётливо женившись в своё время на великовозрастной питерской дурнушке и закрепив свой успех рождением двоих детей. Фамилия этого перспективного и чрезвычайно расчётливого офицера была довольно длинна и в тоже время носила какой-то половинчатый характер — Полумордвинов. Второй личностью, привлёкающей всеобщее внимание был старший лейтенант Канарейкин. Старлей был коренным ленинградцем, никаких корыстных планов никогда не вынашивал и поэтому пребывал в счастливейшем состоянии убеждённого холостяка. Счастье его было подкреплено недавним вступлением в наследство бабушкиной квартирой, располагавшейся в доме по проспекту Обуховской обороны. Район, конечно же, так себе. Но квартира была трёхкомнатной. Старлею жилых метров вполне хватало. Вместе с тем, это «юное дарование» чувствовало себя несколько неудобно в компании майоров и с нетерпением ожидало со дня на день присвоения первого, хоть к чему-то обязывающего офицерского звания — капитан. Поскольку майор и без пяти минут капитан станут, как мы увидим далее, одногруппниками Сергея Просвирова, коротко остановимся на довольно-таки поверхностном описании их внешних данных и некоторых особенностей поведения. Личность майора легко укладывалась в невысокое худощавое туловище, которое гармонично дополнялось круглой, как шар головой. Большую часть головы майора занимала бледная морда его морщинистого лица с темной точкой коротких усов под греческим носом. Чуть выше морды лица топорщился ежик коротко остриженных волос. Помимо головы к туловищу Полумордвинова примыкали вертлявые конечности-прутики: прутики-ноги и прутики-руки. Было в этом майоре что-то неуловимо половинчатое: какие-то суетливые полужесты и какая-то неопределённая полумимика. Всё в нём было как-то не до конца. А началось это всё в нём, по видимому, с его половинчатой фамилии. Надо отметить, что майор был весьма энергичен, слегка картавил и имел привычку растягивать некоторые слова. По какому принципу он выбирал эти слова из всего многообразия «великого и могучего» для того, чтобы тут же их растянуть, было не понятно. Примером здесь может служить обычно коротко произносимое слово «район». Некоторые граждане произносят это слово ещё короче, чем оно написано: «раён». У майора же всегда выходило длинно и почти на распев: «рай-о-о-н». Тоже самое творилось со словом «дивизион» и ещё со многими и многими словами. Кроме того, майор любил заменять букву «е» на «э» в словах, по каким-либо причинам особенно важных для него. Эти слова он произносил на турецкий манер подобно тому, как печатала машинка О. Бендера в бытность последнего сотрудником легендарной фирмы «Рога и копыта»: акадэмия, прэмия, вознаграждэние и т. д. Майор был до дрожи в голосе тактичен со старшими по званию и всегда пожирал начальство наполненными неподдельным ужасом глазами. Вернее, он всегда смотрел на начальство так, как будто видел неукротимо надвигающуюся на него волну цунами, бежать от которой было уже бесполезно. В общем, ни у кого не вызывало сомнений в том, что майор этот был очень перспективным. Косвенно этот факт подтверждался ещё и тем, что ему было позволено поступать в академию в таком почтенном для майора возрасте.
Без пяти минут капитан Канарейкин был чрезвычайно упитанным и лощёным молодым человеком, имевшим довольно больших размеров морду своего ярко красного лица. Морда лица в нередкие минуты душевного волнения своего хозяина быстро приобретала свекольные полутона в районе оттопыренного картошкой носа. Казалось, что он всегда чего-то мучительно стеснялся и о чём-то тихо переживал. Некоторые академические военноначальники поначалу очень настороженно отнеслись к наружности будущего капитана, подозревая в нём скрытого алкоголика, и постарались всяческими способами избавится от него ещё до поступления. Поначалу академические военноначальники пытались найти ошибки в его документах, а не найдя их, избрали другую тактику. Они всегда запоздало щёлкали секундомером, фиксируя момент пересечения Канарейкиным финишной прямой во время кросса, и обвиняли старлея в недостаточной для учёбы в академии выносливости. У академических военноначальников всегда что-то случалось с устным счётом, когда Канарейкин, пытаясь ещё раз подтянуться синел лицом под перекладиной. Но, в конце-концов, ничего у этих фальсификаторов не получилось — Канарейкин все экзамены кроме экзамена по физподготовке сдал на оценку «отлично». А на экзамене по физподготовке, алчные до подлога и подтасовки фактов академические военноначальники вынуждены были признать, что действительная физическая готовность Канарейкина к отражению натиска войск со стороны стран Северо-атлантического альянса может быть оценена как удовлетворительная. Именно такую оценку ему и поставили по результатам экзамена. Но, как оказалось впоследствии, интуиция не сильно подвела академических военноначальников: вскоре после поступления стало ясно, что уже состоявшийся к тому времени капитан, конечно же, не был никаким алкоголиком, но крепко выпить очень любил. Только в состоянии недвусмысленности относительно крепости подпития Канарейкина покидало постоянно мучившее его тонкое душевное волнение. В такие минуты капитан становился чрезвычайно весел и, даже можно сказать, смешлив.
Но это всё ещё когда-то будет, пусть и в недалёком последствии, а сейчас ещё длился мучительный процесс поступления, и великовозрастные абитуриенты мучительно оживляли в себе полученные когда-то знания. Особенно тяжело было им вспомнить то, чего они никогда не знали. Именно этим объяснялось судорожное перелистывание ими незнакомой учебной литературы в поисках знакомых букв. Знакомые буквы стали попадаться всё чаще и чаще и вскоре стали складываться в какие-то до боли знакомые, но давно забытые слова. Этот процесс мог бы идти гораздо быстрее, но академические военноначальники вдруг очень сильно озаботились физической готовностью абитуриентов к борьбе с агрессором и принялись их изматывать кроссами по бескрайним просторам болот Ленинградской области, плаванием в подёрнутом ряской лесном озере. Кроме того, академические военноначальники очень любили угнетать своих слегка обрюзгших от долгих лет службы абитуриентов неприступностью гимнастических снарядов. Эти аспиды заставили пожилых тридцатилетних офицеров вспомнить курсантские годы и вновь сигать «молодыми козликами» через длиннющего гимнастического коня, гнуть железо перекладин и брусьев. «Знания — это полная ерунда, — причитали при этом кровопийцы, — сегодня они есть, а завтра они уже устарели и никому не нужны. А вот физическая подготовка, она вечна!» — говорили кровососы, отрывая абитуриентов от бесполезного чтения и отправляя их в очередной забег. Слегка заплывший жирком Сергей вдруг как-то по-настоящему проникся этой простой истиной и даже стал предпринимать дополнительные утренние десятикилометровые пробежки от дома до лагеря (святых-петербуржцев отпускали на ночь домой, ленинградцев когда-то не отпускали, а вот как только название города стало носить имя Петра, да ещё с приставкой «Санкт», так всё у них быстро нормализовалось. Только вот не совсем понятно: имя какого Петра носит этот город? Апостола? Какое отношение имеет апостол к этому городу? Апостол Пётр в эти сырые края никогда не забредал со своими пастырскими проповедями. Или же город носит имя царя-основателя? Тогда при чём тут эта приставка? Царь Пётр никогда святым не был. Скорее даже великим грешником был он… И чьё же имя тогда носит этот город? Эта, как некоторые любят сейчас говорить, «культурная столица»? Советую «некоторым» открыть Конституцию РФ и внимательно её почитать. В основном нашем законе нет никаких «культурных столиц», там четко написано, что столицей нашей Родины является город Москва. И всё! И никаких «культурных», «индустриальных», «сельскохозяйственных», «нефтедобывающих», восточных и пр. столиц в Конституции нет. А главный закон своей страны надо уважать. Чтить его надо даже выше, чем Уголовный кодекс. В общем, много терминологической путаницы внесло новое время, но грядущие поколения должны когда-нибудь в ней разобраться. А может и не будут они ни с чем разбираться… Возьмут и все названия попросту отменят, придумав взамен какие-нибудь свои. И будут по-своему правы эти грядущие поколения, потому как не надо было веками доводить всё до абсурда. Между прочим, процесс уже начался: изменения в правила русского языка уже вносятся на законодательном уровне. Так, слово «кофе» приобрело дополнительный средний род, появились «дОговоры» и «йогУрты». Скоро слова с «жи» и «ши» можно будет писать через букву «ы», а слова с «ча» и «ща», через букву «я». А кому теперь нужны эти условности? Сейчас ведь во власть пролезло очень много плохо образованных людей, которым эти условности сильно мешают. Условности всегда были лакмусовой бумажкой интеллекта).
Наконец, наступила страдная пора сдачи экзаменов. Умудрённых опытом офицеров не пугали экзамены по специальности, но большинство из них панически боялось экзамена по высшей математике. С этим предметом у многих были большие проблемы ещё во время учёбы в училище. И это при том, что было всё ещё в молодые годы… Младая память…, и всё такое прочее… А по прошествии десятка лет проблема с высшей математикой у многих военных ещё больше обострилась. Опыт эксплуатации боевой техники почему-то никак не способствовал росту знаний в этой области естественных наук. Особенно паниковали выпускники командных училищ, которым математику когда-то преподавали в форме некоторого ознакомительного факультатива (а зачем командиру нужна высшая математика?) и старались не нагружать их длинными выкладками. В командных училищах даже был специально введён некий термин: «командирская формула». Смысл термина сводился к тому, что самая длинная командирская формула должна укладываться в центральный квадратик офицерской линейки, имевший двухсантиметровую длину каждой из сторон.
Наконец большая часть экзаменов была сдана. Кто-то был оставлен для сдачи двух последних, решающих экзаменов по высшей математике и физической подготовке, а кто-то уже с позором убыл в родные подразделения. Коротко остановимся на том, что творилось на этих двух экзаменах в течение двух долгих судных дней.
На экзамене по математике прямо перед Сергеем спиной к нему сидел майор Репа. Майор полностью соответствовал своей фамилии: был он невысок ростом и округл всеми частями тела при полном отсутствии шеи. Можно было сказать, что у этого парня голова была на плечах. Но, видимо, голова эта была создана не для математики. К тому же, Репа закончил как раз командное училище, двигался по командной линии и дослужился аж до командира линейно-кабельной роты. За время своей службы майору довелось всего один раз увидеть ненавистный ему интеграл. Это случилось ранним летним утром на каком-то полигоне. Всю ночь перед этим знаменательным утром над полигоном бушевала гроза, и взгляду майора представилась искривлённая ударом молнии мачта антенны. Кривизна мачты полностью повторяла все характерные изгибы ненавистного майору знака интеграла! Репа тихо по-зверинному зарычал и мгновенно исчез в лесу. И вот теперь он сидел на экзамене по столь непонимаемому и поэтому ненавистному ему предмету и истекал потом безнадёжности. Он уже успел завалить все вопросы вытянутого билета и довести до предынфарктного состояния пожилую преподавательницу, принимавшую экзамен. Бедная женщина уже бросила ему не один спасательный круг в виде наводящих вопросов, но каждый раз в ужасе отскакивала от Репы, как только тот начинал отвечать. Последний раз она показала ему формулу для полного дифференциала и попросила прокомментировать. «d умножить на y, поделить на d умножить на x…» — начал, было, майор, но преподавательница, схватившись за сердце остановила его, и, запив водой горсть каких-то таблеток, тихо проговорила, глядя в умоляющие глаза Репы: «Хорошо-хорошо, я поставлю Вам тройку, вот только скажите мне, чему равна производная от «икс» в квадрате. Сможете сразу сказать? Нет? Ну, хорошо, подумайте, я к Вам попозже подойду».
И вот момент подхода преподавательницы неумолимо приближался, а ответ в голове Репы так и не появлялся. Он и не мог появиться, потому как майор даже и не понял толком, о чём его спросили, но всё же продолжал надеяться на какое-то чудо в виде открытия на его круглой голове третьего глаза. Через этот глаз майор, видимо, надеялся послать запрос во вселенскую базу данных и получить оттуда по вселенски исчерпывающий ответ. Но глаз почему-то не открывался, а Репа продолжал обильно потеть. Неожиданно пришедшая к нему помощь имела вполне земное происхождение. Сергею стало жаль страдающего майора и он, нарушив заветы академических военноначальников, тихонечко шепнул репиной спине:
— Два «икс».
— Что-что? — вопросительно зашипел Репа, — два «икс»? Правда, что ли?
— Ей-ей.
— Подожди, сейчас запишу. А то ещё вылетит из головы…, — принялся что-то медленно выводить на бумаге Репа, свесив мясистый язык на сторону.
В это время к Репе откуда-то сзади с опаской стала подбираться преподавательница. Зайдя ему со спины она обречённо сожмурилась и заглянула через Репино плечо. По аудитории пронёсся её облегчённый вздох:
— Ну вот видите… Хоть что-то Вы вспомнили. Правильно: два «икс». А может быть вы ещё вспомните чему же равна производная от «икс» в кубе?
— Что?! Я! В кубе?! Да Вы что?! Нет! Не-е-е-т! Мы так не договаривались! — словно взрывной волной подбросило к потолку уже уставшего от экзамена «математика».
— Хорошо-хорошо, — испуганно зачастила преподавательница, пятясь задом к своему столу, — тройку я Вам, как договаривались, так и быть, поставлю.
Надо было видеть в эту минуту мокрую от пота и круглую от рождения морду лица расплывшегося в гуинпленовой улыбке Репы! Глядя на неё можно было подумать, что её хозяину только что присвоили звание Героя России и вручили бесплатную путёвку в сочинский санаторий дней, эдак, на сорок.
Тем не менее, дело было сделано. Экзамен был сдан, но далеко не всеми. Ряды абитуриентов сильно поредели, но главное ещё было впереди. Впереди был экзамен по физподготовке, в истории сдачи которого были зафиксированы случаи со смертельным исходом. Смертельные исходы наступали обычно во время кросса. Некоторые из военных, благополучно сдавших все экзамены и казалось бы уже ухвативших жар-птицу-академию за пышный хвост, не обращая внимание на свое реальное физическое состояние, стремились любой ценой уложиться в нормативное время. Вот этот воинствующий волюнтаризм и уравнивал порой цену с летальным исходом. В прошлом неплохой спортсмен, Сергей был уверен, что свою «тройку» на кроссе он получит даже в том случае, если будет бежать спиной вперед. Равномерно выбрасывая ноги и ритмично вдыхая полной грудью он с удивлением наблюдал за отдельными хрипящими и роняющими на землю кровавую пену субъектами. «Как же это надо возненавидеть себя, чтобы вот так издеваться над своим организмом, — подумал майор, обгоняя одного из таких мазохистов, — предупреждали же придурков о том, чтобы не доводили всё до крайностей. Дадут ещё одну попытку через неделю. Ну и что из того, что на кону стоит условие: либо академия, либо тайга? Чем их так в тайге обидели? К тому же, кроме академии и тайги есть ведь ещё и третий вариант — сдохнуть в блеске зеленых соплей и кровавой пены во время кросса. Вот тогда не будет ни академии, ни тайги. Будет отправка бандеролью на малую родину. Нет, этого я, наверное, никогда не пойму».
В этот раз, по счастью, никто не помер. Все добежали и доплыли и даже никто почему-то не упал со склизкого турника. Второпях были свёрстаны списки поступивших и отправлены в Москву для включения в приказ. Тем, кто не уложился в заданные нормативы было объявлено, что они зачислены как-то «условно». Всё-таки смешные они были эти академические военноначальники: это ещё курсантов можно было напугать всякими «условностями», но «вешать лапшу на уши» целым майорам, убеждая их в том, что на стол Министра обороны может лечь для высочайшей подписи проект приказа, информирующий маршала о пикантных подробностях личной жизни некого Пупкина, зачисленного куда-то условно, ну, как бы, понарошку…?! Однако все «условно существующие» делали вид, что глубоко осознали свою ущербность и пытались всячески заверить академических военноначальников в том, что всё своё ближайшее будущее намерены посвятить самосовершенствованию. Это радовало академических военноначальников. В качестве названия этой дезинформационной деятельности они даже придумали некие термины, например: «нассать личному составу в уши», «накидать в строй ботвы» и т. д. Как бы то ни было, вскоре новоиспеченные «академики» разъехались по местам, теперь уже прежней службы, дабы упаковать свой скорбный скарб в многотонные контейнеры и отправить его медленной скоростью к месту своей будущей учёбы-службы.
Наступило первое сентября. Новоиспечённых слушателей принялись по десяти раз на дню строить и перестраивать, рассаживать по аудиториям и пересаживать. Зазвучали лозунги в исполнении хора академических военноначальников:
— Настойчиво рекомендуем вам поскорее забыть о том, что вы совсем недавно были какими-то там начальниками. Вы теперь — рядовые офицеры!
— Советуем вам, как старшие товарищи в первые два года обучения забыть слово «слушатель». В течение первых двух курсов вы будете служить исключительно «писателями» и «читателями» и только на третьем курсе вас уже можно будет назвать слушателями.
Средь хорового пения академических военноначальников особенно выделялся голос начальника инженерного факультета полковника Замкова, которого слушатели за глаза почему-то звали Петлюрой. Сергей сколько ни искал в нём сходства с атаманом, так и не смог его обнаружить, мучительно вглядываясь в пожелтевшие фотографии справочника, посвящённого гражданской войне. Замков своим обличием и внешним поведением напоминал какого-то другого персонажа из того же времени. Майор напряг остатки памяти и тут его осенило: «Так это же чистой воды батько Махно!» Именно так его изображали в советских фильмах: сухощавый, стремительно-бесноватый и отрывисто изрекающий из себя всяческую анархическую чушь.
Набранным курсом инженерного факультета назначили командовать полковника Данилкина Ивана Кузьмича, до этого руководившего несуществующим штабом какого-то кадрированного соединения. Впоследствии, вспоминая те славные годы, он с мечтательной улыбкой говаривал: «Эх, вернуть бы мне ту службу. Я ведь кем был? Начальником свежего воздуха! А теперь вот с вами, прохиндеями, приходится возиться и всё за те же деньги». Иван Кузьмич был весьма крупным, пожилым (по военным меркам) и незлобивым мужчиной, который, когда хотел кого-то наказать, молча поднимал свое могучее тело со стула и добродушно говорил нечестивцу: «Сынок, я тебя бить не буду. Я на тебя просто лягу».
Ещё одной приметной личностью среди факультетского начальства был заместитель Замкова полковник Баранов. Сей муж был весьма грозен, но его почему-то никто не боялся. Похоже, что реально ему удалось запугать только свою семью. Как-то раз Сергей, будучи дежурным по факультету, по какой-то служебной надобности позвонил этому узурпатору домой в вечернее время. Каково же было его удивление, когда он услышал в телефонной трубке затравленно-тихий женский голос: «Жена полковника Баранова слушает Вас». Кроме своей склонности к деспотизму полковник обладал ещё и таким очень важным для военного человека качеством как беспросветная тупость. Глубиной этого дополнительного качества полковник полностью соответствовал своей звучной фамилии. Сергею как-то раз выпала великая честь быть лично проинструктированным этим скалозубовым потомком перед заступлением в наряд. Прочитав пару статей из устава и закончив таким образом теоретическую часть инструктажа, полковник приступил к практической его части, демонстрируя в движении ту фазу ритуального утреннего доклада прибывшему начальнику, когда доклад, собственно, уже прозвучал и надо сделать шаг одновременно вперед и влево, повернувшись к начальнику боком, пропуская его на территорию, подпадающую под его деятельное командование. Сделать этот шаг инструктирующему полковнику не давал массивный шкаф, стоящий у стенки его длинного и узкого кабинета. После того как Баранов три раза подряд потерпел неудачу, раз от раза упираясь в дверцу шкафа, который без видимых усилий отпихивал полковника назад в исходное положение, инструктирующий недоумённо замер посередь кабинета и удивлённо произнёс: «Во как! Почему-то сегодня не получается…». (Стало быть, вчера у шкафа было более миролюбивое настроение?) Сергею вместе со своим помощником капитаном Карпенко не удалось справиться с собой и вынести такую эмоциональную нагрузку. Майор с капитаном покатились со смеху, чем ещё больше озадачили Баранова и мгновенно стали его злейшими врагами.
Учебную группу, в которую был распределён Сергей, возглавил уже известный нам майор Полумордвинов, а в её состав вошло всего десять человек, среди которых были и «вот-вот капитан» Канарейкин, и уже давно состоявшийся майор Репа. Кроме этих уже известных нам людей в состав группы попала ещё одна колоритная личность с фамилией Леонтьев. Эта личность по странному стечению обстоятельств попала на командную должность после окончания с красным дипломом одного из самых уважаемых в стране и за рубежом технических гражданских ВУЗов — Московского высшего технического училища им. Баумана. Наверное, призвавших Леонтьева на военную службу кадровиков в названии ВУЗа смутило слово «училище». Что такое военное училище — это им было понятно, а вот гражданское… «Это что, ПТУ какое-нибудь? — спрашивали они у него. — Вы что, не могли хотя бы какой-нибудь институт закончить? В школе-то Вы, вроде, хорошо учились, вон аттестат весь в пятёрках…». Будущий майор попытался, было, им что-то объяснить, но они так ничего и не поняли. Не поняли и отправили вчерашнего студента командовать взводом связи. «Вы же смотрите, бросайте свои студенческие привычки, — по-отечески наставляли Леонтьева кадровики, чувствующие, что делают что-то не то, — через неделю в Вас будут вглядываться двадцать пять изучающих глаз». Будущий майор так и не понял, почему количество глаз должно быть обязательно нечётным и уехал из промозглой Калуги в солнечный Мурманск. Там и дослужился до командира батальона.
Остальные пять человек являли собой безликую массу заурядно-серых слушателей, которые только и делали что учились, ходили в наряды, а в свободное от тех и других занятий время выгуливали своих детей вокруг зданий академических общежитий. Эта масса не нуждается в сколь-нибудь детальном описании и, пользуясь известным математическим приемом, всю эту оставшуюся пятёрку можно без ущерба для дальнейшего изложения заменить неким обобщённым слушателем, например, майором Скучноправильниковым.
Свое создание группа решила отметить в безымянном кабаке, располагавшемся на Тихорецком проспекте. Если говорить точнее, то кабак этот не был совсем уж безымянным. Вывеска на нём, видимо, из соображений экономии, отсутствовала, но проживающий в округе народ это замечательное питейное заведение иначе как «Гангрена» никогда не называл. Отчего же такое жёсткое название придумал народ этому заведению высокой культуры обслуживания? Да потому, что этот отстойный кабак был замечателен лишь тем, что в нём всегда присутствовало свежее, не разбавленное водой пиво. В это неразбавленное пиво даже никогда не сыпали стирального порошка для придания ему должной пенности. А вот внутреннее убранство «Гангрены» оставляло желать лучшего и где-то соответствовало своему названию. Нет, конечно же, отпиленных, плавающих в лужах гноя и крови человеческих или ещё каких конечностей внутри помещения не наблюдалось, но заляпанные, липкие даже с виду и испещрённые похабными надписями столы, грязные, со следами многочисленных протечек крашенные керамзитовые стены и потолки сразу же вселяли в вошедших граждан чувство гадливости. Ежели, конечно, эти граждане были трезвыми. Граждан, которые до прихода в «Гангрену» уже чего-то выпили, как правило, ничего не смущало. А изначально трезвые граждане сразу же при входе брезгливо зажмуривались, мгновенно покрываясь зримыми на их лицах мурашками, и затем, пройдя к стойке широкими шагами, быстро расплачивались за требующееся им количество пенных литров. Далее следовали судорожное сглатывание первого литра пенного напитка и наступающая умиротворённость. После поглощения первого литра неразбавленного пива «Гангрена» начинала нравиться абсолютно всем зашедшим в неё гражданам. Независимо от их возраста, пола и вероисповедания. Вот только какой-то по-медицински специфически запах, злобно шибающий по обонянию граждан ещё при входе продолжал слегка беспокоить их в течение всего времени пребывания в чреве этого достойного заведения. Запах, очень похожий на смесь оглушительной вони животного происхождения и каких-то сильнодействующих лекарств. Порой у посетителей складывалось такое впечатление, что они сидят в центре не проветриваемого в течение года свинарника, переполненного больными животными, над которыми непрерывно колдует ветеринар.
В общем, обстановка была в «Гангрене» довольно-таки мерзопакостная, но пиво…, да, пиво было хорошее. Группа, празднующая день своего образования, ещё не знала всех специфических особенностей этого заведения и попала туда только благодаря рекомендациям некоторых старших товарищей, которые, видимо, были настолько непритязательны к условиям быта, что кроме качества пенного зелья их больше ничего не интересовало. Поэтому, когда молодой коллектив, состоявший в большинстве своём из старых майоров, очутился внутри кабака, им сразу же овладели пораженческие настроения. Особенно запаниковал майор Скучноправильников. Если все остальные члены группы старались погасить на мордах своих лиц брезгливое выражение и сосредоточить взгляд на льющееся в мутные кружки удивительно прозрачное пиво, то этот эстет тут же завопил: «Да вы что?! Чтобы я, да в таком гадюшнике…?! Никогда»! А затем с криком: «На волю! В пампасы!» майор стремительно выскочил наружу. И его вполне можно было понять. Майор Скучноправильников очень редко пил пиво, а если это всё-таки случалось, то происходило дома перед экраном телевизора во время просмотра скучнейшего футбольного матча чемпионата СССР, например, матча между «Нефтчи» и «Динамо Киев». Но не надо забывать, что майор Скучноправильников был един сразу в пяти лицах и всей оставшейся группе пришлось проследовать за ним на улицу. Несмотря на разгул капиталистического движения, количество цивилизованных питейных заведений города Питера увеличивалось очень медленно и если заранее не побеспокоиться о бронировании в них мест на вечер, то запланированное мероприятие можно было считать сорванным. Именно такая ситуация сложилась в тот злополучный момент из-за того, что не искушённые бытом старшие товарищи заверили только что поступивших военных в отсутствии дефицита посадочных мест в «Гангрене». И старшие товарищи оказались правы, вот только жаль, что умолчали они о запахе и внутреннем убранстве этого отстойного заведения. И теперь целая группа ещё недавно радостных военных растерянно топталась на улице. Вдруг кто-то вспомнил, что на располагающейся не так далеко улице Жени Егоровой есть заведение, где к столу подают исключительно только жареные на гриле куриные окорочка и холодную водку. Настроившиеся на пиво военные ещё немного поменжевались и двинулись в сторону улицы с довольно необычным названием. Вскоре они оказались внутри заведения, которое показалось военным в сравнении с «Гангреной» рестораном отеля «Интурист». Военные тут же принялись выпивать и поздравлять друг друга. А выпивая и поздравляя, постепенно друг с другом познакомились. Правда, к утру они опять позабыли «кто есть ху», но впереди было ещё три года совместного обучения, и военные по поводу возобновления знакомств, как сейчас говорят, особо не парились. Они довольно скоро вновь собрались в открытом ими для себя кабачке на улице незнакомой им Жени Егоровой, чтобы отпраздновать присвоение Канарейкину гордого звания капитан. Кабачке, пропитанном запахом жареных куриных окорочков и специального чесночного соуса. Военным здесь всё более или менее понравилось, и они вскоре даже присвоили этому заведению кодовое название: «Женя Курочкина» и могли вполне свободно строить свои планы в присутствии высокого начальства. Так, один военный мог, абсолютно не таясь, предложить другому военному в присутствии, например, Ивана Кузьмича: «Пойдем-ка сегодня после самоподготовки, да навестим Женю Курочкину, что-то мы давно у неё не были». Иван Кузьмич слышит всё это и успокаивается. Он, конечно, не знает эту девушку. Но то, с каким выражением произносится её имя, вселяет в него спокойствие за моральный облик подчинённых. А подчинённые идут себе вечером в кабак и понемногу выпивают, снимая с головы обруч стресса, образовавшегося в течение напряжённого учебного дня. Но бывало и так, что стресс, не желая сниматься, больно держался за короткий ёжик военной причёски. Тогда военным, конечно же, приходилось выпивать несколько больше обычного. Случалось иногда и такое… Но всё же происходило это очень редко. Ведь военные всегда были самыми стрессоустойчивыми гражданами своей страны.
Последовательно вырываясь друг из друга и с металлическим лязгом сцепляясь между собой, стремительно летели учебные дни. «Академики» вначале, насколько могли, вдумчиво перемещали на картах армии и фронты по различным театрам военных действий, а затем уже со знанием дела рисовали для них схемы организации связи. А для того, чтобы не погрязнуть в топографическом бюрократизме бумажных карт, «академики» часто выезжали в окрестные болотистые леса и разворачивали там учебные армейские и фронтовые узлы связи, попутно выполнявшие реальные задачи поддержания частей и соединений ЛенВО в постоянной боевой готовности. Работа кипела напряженная, но в сравнении с ритмом несения службы в боевых частях, обучаемым военным всё это казалось отдыхом. Через некоторое время новоявленные «академики», осознав выгодность своего положения по отношению к своими товарищами, оставшимися в частях, уже хотели, было, по примеру старших поколений слушателей мысленно поблагодарить партию и правительство за три года дополнительного оплачиваемого отпуска, но не тут-то было. По прошествии полутора лет обучения страна вступила в какую-то новую фазу своего развития и военным перестали платить деньги. «Человека с ружьём» начали обижать по полной программе. Экономившие на себе слушатели стали падать в голодные обмороки на занятиях, после чего им и членам их семей было милостиво разрешено обедать в академической столовой в долг. Но о том, где этим припадочным слушателям с всегда желающими что-либо съесть членами их семей можно было позавтракать и поужинать, официально ни где не сообщалось. Начальник академии был очень мудрым человеком и нашел очень хороший рецепт решения проблемы хронического безденежья, царящего среди слушателей. Ничтоже сумняшись, он как-то раздражённо заявил на учёном совете академии, брызгая ядовитой слюной с высокой трибуны: «Никак не могу понять я проблем этих слушателей… Ну да, три месяца задерживают выплату денежного содержания, ну и что из этого? Надо тут же падать в голодные обмороки? А-а-а, запрещаете им подработку согласно директивы из Москвы? Правильно и делаете. Надо не подрабатывать, а полностью сосредоточиться на учёбе. Учиться тому, что необходимо на войне! Как в присяге написано: «… стойко переносить тяготы и лишения военной службы!» Что-что? Жены с детьми присяги не давали…? Ну, я не знаю… В конце-концов, пусть эти слушатели перезаймут друг у друга, и все проблемы будут тут же решены. Что же они у вас глупые-то такие?» (????!!!!!)
Видимо, невдомёк был этому генерал-лейтенанту закон сохранения денежной массы, который утверждал, что из ничего чего-либо никогда не возникает. Деньги идут только к деньгам. А до возникновения современного экономического кризиса многие были уверены ещё и в том, что деньги делают деньги, и вроде как производство товаров и услуг тут абсолютно ни при чём. Глубоко заблуждались эти «многие». Заблуждался и генерал. Он ведь не был экономистом. Хотя в данном случае никакого экономического образования не требовалось. Требовался лишь здравый смысл. Он, к сожалению, отсутствовал. Нет, здравый смысл, безусловно, присутствовал, но работал только на себя, родимого. Ни для кого не секрет, что большие военноначальники того времени часто вступали в преступный сговор с банками и заключали с ними корыстно-выгодные союзы о «прокрутке» денежных средств военнослужащих в течение двух-трёх месяцев. Сумма мзды за это время набегала довольно внушительная, что позволило некоторым из больших военноначальников обеспечить материальный достаток не одному своему поколению и на десятки лет вперед. Некоторые из этих же военноначальников настолько сблизились с преступной средой, что не гнушались участвовать в сходняках с окрестной братвой, обсуждая вопросы невмешательства военных в творящийся вокруг территории академии и прилегающим к ним общежитиям беспредел, в обмен на то, что братва за границы этой территории соваться не будет. И это был ещё один источник благосостояния высоких академических военноначальников, которые строго-настрого запрещали военным вступать в конфликт с гнездящимися у метро ларёчниками, если те почему-то не желали давать им сдачи с нехитрых покупок, ссылаясь на отсутствие у них сторублёвой мелочи. (Да-да, в те далёкие времена на сто рублей можно было купить только упаковку жвачной резинки, но денег у всех, кроме военных, было очень много. В этот период, абсолютно весь в недавнем прошлом советский народ неожиданно для себя превратился в общество нищих миллионеров). Особенно же запрещалось военным вступать в конфликты с целью предотвращения мордобития лиц руководителей уличных ларьков со стороны быкующих братков, пребывающих во гневе. Справедливый гнев вспыхивал в алчных душах братков всякий раз, когда новоявленные бизнесмены не желали платить «робингудам» ежедневную денежную дань. Эти отстойные, в своей первозданности, локомотивы рыночно-кооперативного движения почему-то не поняли сразу, за что же они должны были платить этим пышущим здоровьем бритоголовым ребятам, недавним выпускникам ГПТУ (аббревиатуру этих учебных заведений народ расшифровывал не иначе как: «Господь Позволил Тупым Учиться). Руководители уличных ларьков в те времена ещё и понятия не имели, что такое «крыша» и ещё не знали кто такой господин Лившиц, несущий в массы почти библейские заветы. «Делиться надо…», — любил говаривать этот обаятельный господин. И именно за невыполнение этого завета руководителей уличных ларьков и хлестали по мордасам. Именно за это и выбивали им почки до уровня дна их глубоких трусов. Военные в то непростое время тоже ещё во многое не врубились и возмущались по поводу выпадающих на асфальт внутренних органов. А возмутившись, вместо того, чтобы помочь избиенным заправить выпавшие органы обратно вовнутрь, принимались зачем-то бить по широким лицам жаждущих справедливости братков. Браткам это не всегда нравилось и они, как правило, доставали из своих широких штанин различное огнестрельное оружие. Но палить по военным никогда не решались. Побаивались ответной пальбы. Они ведь не знали, что у военных оружие давно уже отняли, для того, чтобы за соответствующую мзду торжественно вручить его им, браткам, в смысле. И только эта братковская неинформированность и корыстные указания лиц высоковоеннончальствующих спасали военных в то смутное время от неминуемого и массового истребления.
Через некоторое время военные, подчинившись строгим указаниям сверху, выработали в себе привычку безучастно проходить мимо поощряемого милицией беспредела, но с самой милицией периодически вступали в полный физический контакт. Всё дело том, что одно время к власти над городом на Неве прорвался как-то какой-то безумный юрист. Прорвавшись на волне своей самозабвенной, помноженной на врождённое безумие велеречивости, юрист до того был одурманен свалившимися на него административными возможностями, что тут же принялся сочинять свои местечковые законы, начисто ниспровергающие законы федеральные. Одним из таких псевдозаконов был некий нормативный актик, лишающий военных бесплатного проезда на общественном транспорте, которое гарантировал им федеральный закон «О статусе военнослужащих». Стремясь хоть как-нибудь реализовать свой бумажный статус, один из военных юристов подал на безумца в суд. Суд долго судил да рядил, но, видимо, побоялся создать судебный прецедент, позволяющий плевать на федеральное законодательство и отменил этот поганенький актик безумствующего во власти юриста. Однако, пока суд судил и рядил, военные контактно конфликтовали с юридически безграмотными, несмотря на получаемое в школах милиции юридическое образование, представителями правоохранительных органов. Представители органов пытались нападать на военных повсюду, но особенно полюбились им почему-то для этих диких выходок станции метрополитена. Представители органов сбивались в стаи по утрам и вечерам, толпясь в вестибюлях станций метро в ожидании добычи. Добыча-военный, пытавшийся реализовать федеральное законодательство, тут же подвергался нападению стаи легавых юристов и вынужден был размахивать руками в режиме ветряной мельницы, дабы обезопасить себя от многочисленных укусов, некоторые из которых могли привести к заболеванию бешенством. Во время, мельничных размахиваний кулаки военных нередко задевали за морды лиц представителей органов, оставляя на них ложные следы побоев, которые сразу же заносились в протоколы и служили причиной того, что некоторых военных даже подвергали судебной укоризне. Но, справедливости ради, надо отметить, что судебной укоризне подвергали только тех военных, которые отказывались компенсировать несуществующие моральные и физические уязвления посредством передачи в порочные руки некоторого количества денежных знаков. То есть судили только жадных в принципиальности своей военных. Но, как правило, военные эти суды либо полностью выигрывали, либо отделывались какими-то малыми штрафами. Какими-то МРОТами (Минимальными Размерами Оплаты Труда). Тогда этот «минимальный размер» представлял собой какие-то смешные, законодательно установленные копейки, которые работодатель должен был, несмотря ни на какие обстоятельства, ежемесячно выплачивать своему работнику. Это сейчас МРОТ стал значительно хитрее и даже раздвоился. Он стал двуликим из-за того, что нынче к нему привязали ещё и штрафы. Поэтому, ежели государство должно гарантировать гражданам какие-нибудь выплаты в размере какого-нибудь количества МРОТ, то это обязательно будет задохлый в чахлости своей «минимальный размер». А вот если гражданам вменяют выплатить какой-нибудь штраф, то это будет совершенно другой МРОТ. Это будет весьма самодовольный в сытости своей и не обращающий никакого внимания на свою «минимальность» довольно-таки солидный такой «размер».
Вместе с тем, победа сопутствовала военным далеко не всегда. На тех станциях, где их с самого утра было мало, взору изумлённого обывателя могла явиться картина, в центре которой оказывался седовласый, солидного вида защитник отечества в чине полковника, которому пытаются выкрутить руки сразу несколько молодых сержантов в неопрятной милицейской форме. На лице сержантов без труда угадывалось упоение неожиданно свалившейся на них властью. Ведь большинство из этих недоношенных жертв аборта когда-то служило в Советской армии. В той самой армии, в которой полковник был для них «царь, бог и воинский начальник». И вот теперь настал, наконец, и их черед показать, «кто есть ху»: «Ага, полковник, сопротивление представителю власти?! В отделение! Про-то-кол-л!» Но такое могло произойти только в местах одиночного перемещения военных. Там, где военных было много, представители внутренних органов предпочитали не появляться. Предпочитали эти недостойные представители внутренних органов в таких случаях спрятаться где-нибудь внутри уже начавшего загнивать организма тогдашнего МВД.
Впрочем, чем-то гниловатым стало попахивать уже ото всюду. Запах тления разлагающихся в капитализме человеческих отношений пробивался сквозь сонмище благоуханий экзотических продуктов, многообразия копчёных колбас, фруктовых кефиров-йогуртов и заплесневевших сыров. Тлением отдавало обилие новых иностранных слов и слэнгов, затягивающих граждан в омут изобилия товаров и услуг. В стране проигравшего социализма начинала формироваться новая для неё общественно-экономическая формация — общество потребления. Партийно-государственная власть вначале этого процесса пыталась, больше для вида, робко протестовать пред наступающей властью денег, а потом безвольно рухнула, полностью отдавшись на волю победителя. Победитель вначале, засучив рукава, энергично принялся за приватизацию продуктов труда сразу нескольких поколений советских граждан, а, заодно, увлёкся ещё и проведением залоговых аукционов богатейших государственных недр. И только уже потом, тщательно всё приватизировав и внеся смешные залоги, плавно перешел победитель к монетизации льгот обнищавшего населения. В общем, очень грамотно вёл себя этот победитель в таком новом для себя деле. Вернее, дело это не было для него новым. Новой для победителя была территория, занимающая одну шестую часть суши, да ещё и копошащееся на этой территории население. В результате такого грамотного поведения победителя большинство из копошащегося в грунте населения довольно быстро лишилось своих опосредованных прав на заводы, пашни и недра, а вместо льгот приобрело монеты. Очень разными были эти розданные населению монеты, и их денежное содержание сильно зависело от степени ущербности здоровья организмов граждан. Граждане, владевшие самыми ущербными с точки зрения здоровья организмами, находились в заведомо выгодном положении относительно всего остального населения. Этим «богатеньким Буратинам» выдавалось такое большое количество монет, что привилегированные граждане могли позволить себе абсолютно без всякого напряжения своих хилых сил в любой момент приобретать такое количество иностранных таблеток, чтобы всё время оставаться при жизни. А кое-как цепляясь за жизнь, эти новоявленные нувориши-суперинвалиды просто вынуждены были что-то есть. Но на еду монеток уже не оставалось и, этим, казалось бы вполне обеспеченным гражданам приходилось продолжать свою трудовую деятельность. «Чертовски хочется поработать, — говорили они, потирая протезом о протез и приступали к своей затянувшейся до неприличия трудовой деятельности. Приступали, дабы зарабатывать на то, чем можно было заедать и запивать купленные на монетки таблетки. А как иначе? Во всех инструкциях по применению этих твёрдых фармакологических средств всё время ведь пишут: «принимать до еды», «принимать после еды». Значит, и еда тоже была нужна этим слегка не здоровым в старости своей гражданам. Но на еду им монеток не выдавалось и граждане вынуждены были упорно трудиться, непрерывно приплюсовывая год за годом к своему немыслимому трудовому стажу. Чем только ни приходилось заниматься этим отстойным в своей нездоровой старости гражданам: кропотливым сбором пивных бутылок и банок, упорным изысканием мест свалки просроченных продуктов питания, тщательным поиском не до конца использованных по назначению предметов культуры и быта в мусорных бачках развивающегося капитализма, а так же воровством металлолома с заброшенных строек социализма. И ещё очень много чем пришлось заниматься в ту пору представителям этого отстойного балласта на молодом теле активно развивающегося общества новой формации.
Другим же, чуть более здоровым гражданам, монеток на лекарства выдавалось очень мало, поэтому они были вынуждены работать ещё больше первых. Этим гражданам уже нельзя было прохлаждаться, неспешно пошаривая в переполненных бачках и рассеяно пошаркивая по покинутым стройкам в поисках остатков драгоценных металлов. Для того, чтобы заработать на таблетки и пищу для их заедания, граждане должны были преодолеть охватившую их по завершению созидательного социалистического труда немощь и податься, например, в быстроногие курьеры или же устроиться куда-нибудь грузчиками-легкотрудниками в кондитерские магазины. Но самым популярным занятием для этой категории населения была охрана. Охрана всего, чего угодно от кого ни попадя. Охрана денно и нощно. Этот вид деятельности вскоре охватил все слои населения и превратился в национальный российский спорт. Самые физически здоровые слои населения охраняли крупные, набитые олигархами офисы совместных предприятий и забитые дорогими товарами склады. Охранники рангом пожиже стерегли, в основном, здания, населённые всевозможным «офисным планктоном» и ангары, доверху забитые товаром с этикетками: «Made in China». Те же ущербные граждане, о которых повествовалось выше, занимались, в основном, охраной детских садов и овощных магазинов. При этом граждане активно претворяли в жизнь принцип: «Что охраняю, то и имею». Нет-нет, детей они, конечно же, не воровали и даже не ели их на рабочем месте, но вот что касалось овощей… — и домой всегда что-нибудь в карманах прихватывали, и старались, всякий раз что-нибудь изгрызть в процессе своего хлопотного труда. При этом все убытки эти горе-охранники всегда стремились списать на ни в чём не повинных мышей. Чем же их привлекали детские сады? Коль не крали они никого и даже не стремились к поеданию ютившихся там человеческих детёнышей? Всё очень просто: при охране детских садов не гнушались эти алчные граждане и конфету из одёжного шкафчика, и тарелку манной каши из общего котла умыкнуть. Что же им ещё было делать-то? Инструкции по употреблению медикаментов надо было ведь выполнять неукоснительно.
Кроме того, находились и такие нездоровые в своей отстойной старости граждане, которые в погоне за льготными лекарствами от монеток государственных отказывались в пользу льгот и вскорости, конечно же, потихоньку помирали. А куда им было ещё деваться? Врачи добросовестно выписывали этим наивным гражданам льготные рецепты, а льготные лекарства в аптеки почему-то не завозили. Аптеки были просто завалены требующимися гражданам лекарствами, но лекарства эти были вовсе даже не льготными. Коммерческими были эти лекарства. Вот граждане и помирали повсеместно. И это правильно. Сказано ведь было: проводится монетизация. И это значит, что надо брать только монетки. Брать, сколько дают, и не выпендриваться. Нельзя при капитализме быть такими наивными! Нельзя, а граждане эти таковыми были. Но были они таковыми сравнительно недолго. Потому как при капитализме, как и в дикой природе — естественный отбор.
Ну, ладно. Опять слегка отклонились от темы. Монетизация-то она ведь ещё не скоро случится, да и речь-то ведь шла об академии. А что было в этой академии? Да ничего особенного: учёба, дежурства, патрульная служба в городе и снова учёба. Конспекты, карты, толстые книжки с мудрёными названиями, тусклый свет учебных аппаратных… Всё, что ещё совсем недавно казалось жизненной новизной, уже в который раз превратилось в обычную воинскую рутину. Новым, то есть хорошо забытым старым, было то, что заматеревшие на службе и обретшие солидные начальственные навыки майоры вдруг опять превратились в рядовых. Пусть даже превратились они, как им часто говорили, в «рядовых», но всё же офицеров, им от этого было ничуточки не легче. С одной стороны «рядовые офицеры» освободились от груза ответственности за «вверенные» им подразделения, но с другой, их, так же как и в юные годы стали вновь гонять на уборку обширной академической территории. К этому уже нельзя было привыкнуть, но куда деваться…? И «рядовые офицеры» каждое утро вовсю махали мётлами на виду у спешащих на работу граждан. По этому поводу у окружающего академию населения даже родился анекдот, согласно которому копался как-то один бомж в мусорном бачке и вдруг зло говорит другому:
— Надоело всё. Пойду-ка я, наверное, в академию на работу устраиваться.
— Ты что, сдурел, в натуре? — удивляется второй бомж, выглядывая из соседнего бака, — кому ты там нужен?
— А ты что, не видел, сколько туда дворников набрали? И всем, между прочим, майоров присвоили. Может, и для меня местечко найдется…
Однако, сквозь серые будни проглядывали иногда и лучики веселья. Проглядывали они, на первый взгляд, спонтанно, но это было, наверное, не совсем так. Уж больно вовремя они проглядывали. Вовремя — это когда военные доходили до крайней степени отупения, заучивая почти наизусть большое количество текста и длинные колонки цифр: «Физико-географические условия ведения боевых действий в районе штата Флорида. Полуостров. Протяжённость на юг — 610 км. Средняя ширина — 200 км. Крупнейшие города: Тампа, Майами, Санкт-Петербург… Южная оконечность — болота. Центральная часть — холмистая местность. Средняя высота холмов — 90 метров.
Северная оконечность — холмистая местность. Береговая линия — сильно изрезана, длина 13 560 км. Восток — мыс Канаверел (Космический центр, база ВВС). Среднегодовая температура — 26 град. Цельсия. Население — 16 млн. человек. Особенности организации связи — …». Ну и так далее… Но это же только один штат! А кроме двух Америк существуют же ещё и Европа с Азией! И Африка туда же… Вот и пухла голова у обучаемых военных. Хорошо хоть, тогда ещё не собирались в Антарктике и в Австралии воевать. Этого военные уже бы, наверное, не перенесли. И помимо физико-географических условий ведения боевых действий было ещё очень много всякого разного другого, сильно удручающего обучаемых военных. Порой только вспышки веселья выручали их. Вот сидят они, к примеру, в количестве шести человек на шести часовом семинаре по оперативному искусству и не знают уже куда спрятаться: на каждого приходится по часу ответов на различные каверзные вопросы. Ну, так получилось… Времени на семинар выделили много, а военных в этот день на семинаре оказалось мало. По разным причинам отсутствовали военные: кто в наряде, а кто приболел по случаю воспалением хитрости и подрабатывал продавцом в ларьке на другом конце города. В общем, так получилось. И рассказали уже военные любопытствующему преподавателю, согласно темы проводимого занятия о составе мотострелецких и танковых армий мирного и военного времени до мельчайших подробностей, а времени всё равно ещё остаётся очень много. Целых два часа. И тут, видимо, дабы продлить себе удовольствие и выдержать временные рамки, установленные расписанием, решил вдруг мудрый преподаватель поинтересоваться составами дивизий, которые военные должны были помнить ещё с училищ. Зря он это сделал. Он и сам потом это понял и очень переживал о своём необдуманном поступке. Но, что сделано, то сделано.
— Ну, что же ещё есть в этой грёбанной дивизии, едрит её и раскудрит? — с усталой обречённостью вопрошал выжатый как лимон препод очередного обливающегося потом майора.
— Инженерно-саперный батальон, товарищ полковник.
— Ну наконец-то… Доложите состав управления инженерно-саперного батальона.
— Командир, заместитель, начальник штаба, замполит…
— А ещё кто там есть?
— Начальник автослужбы.
— Правильно. А ещё?
— Помощник начальника автослужбы.
— Тоже правильно. А ещё?
— Ну, наверное, там есть ещё начальник автослужбы.
— Вне всякого сомнения. И это всё?
— Да нет, есть там ещё помощник начальника автослужбы.
— Хорошо. Ну а ещё есть там кто-нибудь в этом управлении инженерно-саперного батальона? Кто там ещё осуществляет управление?
— А ещё, товарищ полковник, там есть начальник автослужбы…
— Да-да, в этот раз правильно говорите, есть там ещё и такой… А кто находится у него в подчинении?
— Наверное, помощник…
— Правильно. Только должность надо полностью называть — помощник начальника автослужбы! Ну так что?
— Помощник начальника автослужбы, товарищ полковник!
— Правильно. Только он не полковник, а капитан… В смысле, должность у него капитанская.
— Но Вы же полковник…
— А при чём здесь я? Я старший преподаватель кафедры оперативного искусства. Полковник. А он капитан. Помощник начальника автослужбы. А Вы про него: «Товарищ полковник!» Рано ему ещё папаху примерять. Пусть ещё послужит!
— Ну и пусть себе служит…
— Кто?
— Да этот, как его… Ну, капитан этот. Молодой он, наверное, ещё.
— Ага-а-а. Капитан, значит? А должность-то Вы его помните?
— Да, вроде бы как: помощник начальника автослужбы…
— Вот теперь правильно… Вспомнили, наконец. Можете ведь…, когда чего-то захотите… А то заладили: «Капитан-капитан».
Остаётся добавить, что в течение всего этого диалога обучаемых военных бил мелкий нервный хохот, а последняя фраза препода была встречена громовыми его раскатами. И тут же спала висевшая в аудитории плотным облаком запредельная нервная напряжённость. Измученный и так ничего и не понявший препод, зафиксировав в сознании вспышку лошадиного армейского смеха, подумал, видимо, что стоящий лицом к аудитории майор позволил себе какую-нибудь несоответствующую моральному облику советского офицера мимику, неожиданно впал в состояние полной прострации своего учёного ума. Всё оставшееся до окончания занятий время он просидел, сгорбившись за своим столом, изредка поглядывая на окостеневшего в стоянии майора и огорчённо хлопая ладонью по влажному от пережитого стресса лбу морды своего лица: «И зачем же я именно Вас, товарищ майор, вызвал отвечать? Зачем же я Вас именно об этом спросил?»
И подобных случаев повеселиться прямо во время занятий было предостаточно. Случались смешные казусы и в промежутках между занятиями. Так, например, в самом начале обучения военных часто веселил майор Полумордвинов. У него было очень туго с памятью на лица и майор, обремененный обязанностями командира группы, мог запросто, но очень почтительно, чуть ли не кланяясь в пояс, остановить в коридоре академии абсолютно незнакомого ему полковника и начать его пытать о том, когда будут известны результаты контрольной работы, которую группа выполняла на прошлой неделе. Глядя на недоумённое выражение лица полковника, майор через какое-то время, наконец, начинал понимать, что обратился совершенно не к тому преподу. А когда он «догонял» этот факт окончательно, то поступал очень просто: он просто обрывал очередную начатую фразу, отворачивался от полковника и, как ни в чём не бывало, продолжал движение в первоначально принятом направлении. Полковник, тем временем, продолжал ещё какое-то время торчать столпом посреди коридора и удивлённо хлопать глазами вслед равнодушно удаляющемуся от него не в меру любопытному майору. Присутствующих при этом обучаемых военных вначале охватывало веселье, но они очень быстро с ним справлялись и успокаивали возмущённо-недоумевающих полковников: «Да не обращайте Вы на него внимания. Он у нас контуженный. Да и детство трудным у него было: коляска без дна и игрушки, прибитые гвоздями к полу». Полковники сочувственно и с пониманием улыбались и, стряхнув с себя оцепенение, тут же удалялись в полумрак академических коридоров, спеша по каким-то своим профессорским делам.
Случались казусы и несколько другого характера. Так, как-то на уборке картофеля, на которую обучаемых военных вывезли, пообещав в награду за каторжный труд аж целых три мешка картошки, был случайно оскорблён Иван Кузьмич. И произошло это следующим образом. В один из быстро угасающих осенних вечеров, военные тихо отдыхали в приютившем их хромом и ветхом бараке. Отдыхали, вернувшись с опостылевшего им уже за две недели крестьянского труда бескрайнего колхозного поля. Но, отдых от чего-то нельзя было признать полноценным. Военные, неполноценно отдыхая долго мучились и не понимали причин этого, гнездящегося в каждом из них и, такого не свойственного им комплекса. Наконец все поняли, что причиной распространения массового дискомфорта среди колхозных офицеров является присутствие в бараке Ивана Кузьмича. На первый взгляд самый старший среди колхозных офицеров военноначальствующий вроде бы ничем не мешал отдыхающим труженникам. Он тихо сидел себе на скрипучем стульчике посреди барака и читал изрядно потрёпанную, и полную уставных положений книжку. Но, чтение, видимо, утомляло его и, временами Иван Кузьмич принимался отчески осматривать отдыхающих военных и задавать им разнообразные, в заботливости своей вопросы, связанные со скорбным бытом колхозников. Утомлённым труженикам полей вскоре всё это надоело. Ивана Кузьмича нельзя было назвать законченным дураком, и он вскоре осознал необязательность своего присутствия среди усталых колхозных офицеров. И когда осознание, наконец, полностью наступило на Ивана Кузьмича, полковник вздрогнул, и тут же попросил одного из военных автолюбителей, приехавшего на уборку урожая на своём старом раздолбанном «Москвиче» свозить его на центральную усадьбу умирающего колхоза якобы для решения каких-то экстренных вопросов с председателем правления. И не успел ещё окончательно угаснуть вдали скрип ржавой «москвичёвской» подвески, сопровождаемый гулом надсадно ревущего и чадящего чёрным дымом двигателя, как военные тут же расселись за единственным в бараке столом и, разложив на его поверхности нехитрую снедь, крепко выпили. А когда военные выпивают в колхозе, то они практически всегда поют. Так случилось и в этот раз. Разомлевшие от усталости и выпитой водки луженные глотки военных в течение получаса самозабвенно выводили нараспев один и тот же текст. Текст был довольно незамысловатым и имел следующее содержание: «Как Ивану Кузмичу в ж… у вставили свечу. (Эту фразу выводило два особо громких голоса известных всему курсу певцов — капитана Канарейкина и майора Леонтьева) Ты гори, гори, свеча, у Ивана Кузьмича!!! (Ревел на всю округу уже весь краснознамённый хор военных колхозников, не принявший в свои ряды только майора Скучноправильникова. Этот майор сидел тихонько в сторонке и время от времени сокрушённо-осуждающе покачивал своей безликой головой)». И всё бы ничего, но когда военные, устав от громкого в голосовом напряжении своего концерта, гурьбой высыпали на улицу дабы перекурить и подышать свежим лесным воздухом, то увидели понуро сидящего на скамеечке в курилке героя своей зажигательной песни. Герой демонстративно не замечал недавних певцов и напряжённо всматривался в тонувшие в сумерках окрестности. Как удалось Кузьмичу приехать так неслышно, военные так до сих пор и не поняли, но они тут же сориентировались и, по старой армейской привычке, сразу же «включили дурака». А включив, тут же принялись они делать вид, что ничего необычного и не произошло. Не стали военные ни на чём заострять внимание. Просто принялись они тут же всячески демонстрировать свою неспешную вечернюю прогулку вокруг барака, предпринятую исключительно с целью подготовки к затяжному нырку в омут глубокого в своей заслуженности праведного сна. Вот такая вот случилась несуразность у офицеров-колхозников. Ну что же, бывает… Между прочим, Кузьмич сам виноват… Он очень долго служил в армии и мог бы уже многое понять… Тем более такие простые совсем истины… Спросите в чём простота истин? А в том, что не надо в армии делать ничего втихаря! Громко надо всё делать и открыто! В армии ведь предельная прозрачность нужна. Тогда и подобных казусов никогда не произойдёт. Тем более, что не со зла ведь так громко пели колхозные офицеры, а веселья ради. И пели они о первом, что пришло в тот момент в их воспалённые головы. А в веселье-то, ведь что только в голову не придёт!? Тем более в воспалённую…
Воспаляться военным головам в то дикое время было от чего. Кормить свои непритязательные семьи становилось военным день ото дня всё тяжелее и тяжелее. И без того непростая ситуация с выплатой военным скудного денежного довольствия стала усугубляться нарастающим бесчинством большей части местного начальства. А что было делать этим страждущим военноначальствующим? Им хоть за службу платили и больше, чем их обучаемым подопечным, но платили так же нерегулярно. Вначале военноначальствующие предпринимали попытки банально в чём-то обмануть подчинённых. Так, например, основательно затарившись мешками с вожделенными клубнями во время уборки военными картофеля (грузовики между Питером и картофельным полем курсировали в чартерном режиме), хитроумные военноначальники по завершению работ милостиво разрешили военным изъять из собранного ими урожая по три мешка картошки. При этом картофель предлагалось взять не из числа собранного военными с поля своими огрубевшими дланями, а с колхозного элеватора, где хранились перемешанные с каменюками и порубанные комбайном клубни. Военные возмутились и напомнили начальникам про самого борзого поросёнка «Нах-Нах» из известной всем сказки. Военноначальствующие было отступились, но резервуары их хитрости ещё не были исчерпаны, и военным было предложено оставить мешки с отборным картофелем в колхозе («Ну нет сейчас свободных машин у нас, как освободятся — мы сразу их сюда пришлём, и они вам тут же всё привезут»), а самим отправиться на автобусах в «альмаматер». Но военные были уже достаточно опытными людьми, и принялись они задавать хитроумным военноначальствующим различные по каверзности своей подленькие такие вопросики, суть которых можно было отразить всего в одном, возникшем средь них недоумении: «Это что же такое получается? То есть, по вашему: жену отдай дяде, а сам иди к б… ди?» Военноначальствующие, наконец, поняли, что беспримерная хитрость в этот раз им не помогла, и разрешили военным погрузить мешки с картошкой в автобус. Вскоре военноначальствующие поняли, что хитрость не помогает им и в других случаях. Осознали, наконец-таки, окаянные, что обучаемые военные — это уже не мальчики-курсанты и хитрости им самим уже давно не занимать. А когда осознание проникло-таки в их бесхитростные в туповатости своей головы, вот тогда и принялись военноначальствующие насаждать в подчинённых им воинских коллективах рыночные отношения. Больше всех бесчинствовал полковник Петлюра. Пользуясь своим главенством над факультете, он часто «через голову» начальников курса накладывал на военных взыскания за ставшие ему каким-то образом известными нарушения и затем устанавливал подленькую таксу за этих взысканий снятие. К высокой чести полковника, надо отметить, что денежными поборами он в то время не занимался. Таксой, в зависимости от тяжести взыскания, служили дрели, перфораторы, телевизоры, утюги, электрочайники и прочая бытовая хрень. И проштрафившиеся в чём-либо обучаемые военные вынуждены были всячески обустраивать быт алчного полковника. А куда им было деваться? Приближался выпуск, взыскания могли послужить препятствием хорошему распределению. И так поступал не один Петлюра. Так поступали очень многие видные в академии военноначальники. Вскоре началась цепная реакция: чтобы прокормить семью и обеспечить безоблачность быта высокого начальства, обучаемые военные офицеры вскоре были вынуждены в срочном порядке смачно наплевать на грозные директивы из Москвы и устроиться на различного вида подработки. Проникшая в ряды военных подработка имела очень разнообразные формы. Военные жульнически торговали, хитро выглядывая из многочисленных уличных ларьков, воровато разгружали весь заезжающий, прилетающий и заплывающий в Питер транспорт, беспечно охраняли по ночам катушки с медным кабелем, пекли пышки в уличных кафе, насыщая этим продуктом исхудавшие семьи и т. д. Словом, пришлось тогда военным довольно широко и корыстно проникнуть в инфраструктуру строгого города на Неве. А для того, чтобы это проникновение было для военных ненаказуемо, платили они, опять же, дань, но уже начальникам поменьше. А как же учёба? Да никак. Учёба стала напоминать судорожное латание дыр в давно истлевшем от укусов моли костюме и часто напоминала банальный фарс. Пришедший на место ушедшего на пенсию Ивана Кузьмича руководитель нового типа подполковник Фрегат так всегда об учёбе военных и отзывался: «Вечно у вас… То член длинный, то майка короткая…». Но подобные нелицеприятные отзывы не мешали военным руководителям нового типа всех рангов и мастей исправно собирать дань с принуждённых к нерадению слушателей. Да-да, военные в то время уже обучались на третьем, выпускном курсе и были уже не «писателями», а полноценными слушателями. Слушателями-продавцами, слушателями-дворниками, слушателями-рыбаками, слушателями-охранниками, слушателями-грузчиками…
И ещё много-много очень нужных стране специальностей освоили эти неуёмные в праведной корысти своей слушатели. Сергей, например, освоил специальность директора автомобильной стоянки. Стоянку он построил сам, но на деньги своего давнего знакомца Игоря Лукьянцева, с которым они вместе служили в военной приёмке. Знакомец уволился как раз в то время, когда Сергей поступал в академию, и теперь процветал, торгуя иностранными средствами для чистки унитазов. Судьба столкнула майора с бизнесменом Лукьянцевым на Невском проспекте, вернее, судьба чуть было не столкнула Сергея с дверцей трёхсотого «мерина» с трудом паркующегося у высокого бордюра. Чудом увернувшись от резко открывшейся дверцы, майор, нарушая все правила нормативно-офицерской лексики, успел выразить всё своё неудовольствие в тонированное чрево «мерина», прежде чем разглядел на заднем сидении отставного майора, возмущённо хлопающего веками красных, видимо, от нескончаемых капиталистических хлопот, глаз. Узнав Сергея, «акула бизнеса» заулыбалась своей фирменной широкой улыбкой и предложила ему отобедать в располагавшемся неподалёку чуть ли не самом «крутом» во всём Питере кафе.
— Да ты что, Игорёк, с дуба рухнул? Мне государство по три месяца денег не платит…
— Говно вопрос, ты не переживай, сегодня я угощаю, а завтра ты. Жизнь она ведь как зебра…
— Ладно, добро. Только вот знать бы, когда оно, наконец, наступит, это «счастливое завтра», да ещё на фоне белой зебровой полосы.
— Оно уже наступило, но только не для всех. Для тех, кто служит, а так же для прочей шушеры…, ну, вроде всяких там врачей и учителей оно, похоже, в этой стране не наступит никогда.
— Оптимист ты, однако.
— Напротив, реалист. Ты что, так ничего не понял? Вновь наступила эра торгашей. Вернее, она никогда не прекращалась. И в советское время средний торгаш всегда жил лучше среднего инженера, а сейчас, будем говорить, наступил расцвет эры торгашей. Я в это дело с ходу врубился и вот торгую себе потихоньку.
Общаясь таким философским образом, сослуживцы вошли в кафе и, разместившись рядом с небольшим фонтанчиком, заказали какую-то по-иностранному хитро названную снедь и простой напиток, изготовленный по русскому рецепту и носящий иконно русское же название «Абсолют». Вернее, заказывал Игорь, а Сергей только кивал, ничего не понимая, в такт незнакомым словам, небрежно произносимым отставным майором.
Вскоре принесли какие-то дымящиеся сосуды, и Сергей впервые увидел того, кого никогда не встретишь в родной природе. Имя ему было лангуст. Несмотря на явное созвучие названий, на мангуста он был явно не похож. А мангуста Сергей видел однажды в зоопарке и, как-то, даже смотрел про него мультфильм.
Неуверенно ковыряя щипцами панцирь таинственного незнакомца и отвечая на вопросы собеседника о сегодняшнем военном житии, Сергей вдруг задал Лукьянцеву один встречный и сакраментальный по своему содержанию вопрос:
— А вот скажите, уважаемый мной «буржуин» по имени Игорь, Вы можете допустить голодную смерть защитника отечества, а заодно и всей его семьи?
— Нет, конечно, — слабо икая ответила мужская особь «акулы капитализма», — у меня как раз есть для тебя предложение. Взял я тут по случаю в аренду два участка земли под строительство автомобильных стоянок. Возьмёшься?
— Легко.
— А вот это мы посмотрим. Ты когда-нибудь чем-нибудь подобным занимался?
— Нет, конечно. Но ты ведь знаешь разницу между командиром взвода и профессором?
— Нет.
— Разница между ними состоит в том, что профессор знает в своей предметной области всё, а преподаёт только определённую дисциплину, а командир взвода не знает ничего, но обучает свой взвод по всем направлениям военных и политических знаний.
— Понятно. Ну давай, подруливай ко мне в офис где-нибудь к половине двенадцатого.
— Что так поздно-то?
— Не царское это дело бегать к девяти на работу.
Так начался первый опыт майора в деле строительства капитализма. Он разыскивал на автобазах грейдеры, заказывал на заводах и базах самосвалы щебёнки и асфальта и даже сам оборудовал осветительными сетями площадки, предварительно умыкнув катушку с кабелем с академической свалки. Через две недели после начала работ был подписан первый договор о постановке автомобиля на новенькую, асфальтированную и освещённую стоянку. Из условий договора явно явствовало, что администрация автостоянки ответственности за сохранность автомобиля не несёт.
— Как же так? — недоумевал майор-нью-капиталист, потрясая договором перед лицом юриста в офисе Лукьянцева, — за что же граждане нам платить будут?
— А Вам хочется нести ответственность за их автомобили? — удивлённо отвечал вопросом на вопрос юрист (слово «юрист» в то время означало не только профессию, но ещё и национальность. Один известный политик так прямо и говорил в телеэфир: «Мать у меня русская, а отец — юрист»), — там же любая иномарка дороже самой стоянки… А платить они нам всё равно будут. Гражданам всегда кажется, что на стоянке оно всё же как-то понадёжнее будет… Нежели чем во дворе… Психология, однако… Надо её учитывать при юридически не совсем законном отъёме денег у богатенького населения.
И действительно, граждане с радостью заключали договора и платили по ним. А что? Асфальт, освещение, суровые лики охранников… Наверное, всё оправданно… Тяжело приходилось Сергею только с бандитствующими элементами, часто приезжавшими на стоянку лишь глубокой ночью. Бандосы хвастались специально дожидавшемуся их Сергею своими космическими проигрышами в казино и при этом отказывались платить за стоянку:
— Старик, ты же знаешь, я на своей земле никому не плачу…
— На своей земле? Может ты ещё и кадастровый план мне покажешь?
— Чё-чё? Ты кого пидорасом обозвал?
— Я сказал: кадастр!
— А эт чё такое-то? Да ладно… Можешь ничего мне не втирать… Мне всё равно этого ничего не надо… Ни кадастров, ни пидорастов. Гы-гы-гы.
— Что: «Гы-гы?» Ты бабки платить собираешься?
— Ну ладно…, что за непонятки? Ты же знаешь, о чём базар…
— Ни хрена я ничего не знаю, никакого «базару», кроме того, что раз заехал, значит бабки плати… Здесь тебе, браток, не богодельня, а нормальное капиталистическое предприятие.
— Да я счас всю твою стоянку, в натуре, разнесу. Ты мне щас сам бабки платить будешь, всю кассу сдашь мне щас!
Произнося подобные словесные угрозы бандосы, как правило, тут же выхватывали из разных мест своего простого гардероба смертоубийственное оружие различного типа и производства, но Сергею всегда удавалось быть чуточку быстрее подгулявших братков. Одним хорошо натренированным приёмом он производил молниеносный захват бандитствующих граждан за запястье с уводом ствола в сторону, а затем резко выкручивал этим воинственным проходимцам накачанные в специальных залах руки, которые, как-то по особенному, противно хрустели, и орущие от негодования братки тут же роняли свое грозное оружие наземь. Сергей деловито одевал на толстые запястья бесчинствующих граждан наручники, приковывая их к железному столбу, служащему одной из опор для сторожевой будки. На этом ржавом столбе из-за суетливых движений этих до предела беспокойных граждан со временем даже образовался серебристый металлический след. Закончив возиться с наручниками, Сергей поднимал с помощью носового платка случайно упавшее бандитское оружие и иногда с видимым любопытством рассматривал его. Ведь порой, вместо набивших оскомину «макаровых» и «ТТ», попадались экземпляры дореволюционных револьверов из вороненой стали, маузеров и даже оружие явно иностранного производства временами попадалось. «Как же пацаны всё это с собой постоянно возят? Кругом же милиции полно, а машины даже чаще останавливают, чем пешеходов… Неужели постоянно откупаются?» — постоянно недоумевал в таких случаях Сергей и вызывал на подмогу «крышу» бизнесмена Лукьянцева. «Акула» оставил ему мятый листок бумаги, на котором так и было написано «крыша» и далее следовал номер телефона, по которому предписывалось звонить в особых случаях. Что такое «крыша» майор представлял себе очень слабо. Нет-нет, в буквальном смысле содержание этого слова у него не вызывало сомнений с самого детства, но тут же был какой-то другой смысл, вот он-то и вызывал непонимание. Всё дело в том, что обычная крыша защищает от какой-либо опасности, угрожающей сверху, а «крыша» в ином смысле никаких угроз сверху предотвратить не могла. У нас ведь кто сверху? Государство. А ещё выше Всевышний. Вопрос защиты от всегда справедливой кары Всевышнего можно оставить без комментариев: ежели Он чего на счёт вас решил, то ничего вам уже не поможет, «ибо нищ есьм и окаянен». Остаётся только государство. Но государство в то время настолько деградировало, что никого не могло защитить по определению. Даже самоё себя. Ну и причём здесь тогда «крыша»? Откуда взялся этот слэнг, употребляемый в тех случаях, когда требовалось приструнить одних бандосов с помощью других? Непонятно. Логичней было бы назвать это явление как-то по другому, например: «скорая психологическая помощь угнетённому предпринимателю». Или же: «общество защиты попранных прав коммерсанта». Так, конечно, длиннее получается, но зато появляется смысл.
Но, как бы там ни было, «крыша» всегда приезжала оперативно (по крайней мере, гораздо быстрее, чем в таких случаях приезжала милиция) и проникновенно разбиралась «по понятиям» с закованными в кандалы буянами. Что такое «по понятиям», Сергей тогда тоже точно не знал и предполагал, что «крыша» привозит с собой некий пакет документов с синими печатями, где всем этим «понятиям» будет дано строгое, взятое из официально изданных словарей и федеральных законов определение. А может эта «крыша» привозит с собой ещё и только что начавший верстаться в государстве кадастровый план. Привозит «крыша» и показывает это всё подвыпившему и совсем недавно ещё вооружённому гражданину. Гражданин, наверное, все привезённые материалы внимательно изучает и только после этого начинает понимать, насколько он был не прав накануне. А затем гражданин, наверное, поймёт всё окончательно, раскаится и попросит пардону. По всей видимости, это, наверное, и называется «по понятиям». А на самом деле, кто ж их там разберёт… Новое и непонятное время рождает новые и такие же непонятные термины.
Так или иначе, все эти разборки обычно заканчивались либо выплатой дебоширом требуемой за оказанные услуги суммы денежных знаков (деятельное раскаяние), либо проходимец с позором изгонялся со стоянки и никогда уже обратно не возвращался. Поначалу таких случаев было довольно много, но потом как-то всё само собой поутихло. По-видимому, слава о грубом директоре и оперативности «крыши» окрестных автостоянок распространилась среди местных братков, и они понемногу поутихли. Некоторое беспокойство доставляли порой залётные ухари, но такое случалось не часто, а когда всё-таки случалось, то шло по отлаженной схеме. Местные бандосы прониклись таким уважением к Сергею, что постоянно звали его к себе на работу, как они говорили, «в контору». А единожды даже предложили руководящую должность. Как-то раз уже поздно вечером заехал на стоянку один из бригадиров «тамбовских». Заехал себе и заехал. Встал на свое оплаченное место, но из своего новенького «Вольво -740» (автомобильная мечта Сергея в те годы) не вылезает. Так и стоит «вольвешник» с заведённым движком и включенными фарами. Прошёл час, и Сергей, закончив свои дела, решил всё же поинтересоваться причинами столь странного поведения усталого бригадира. Подойдя к автомобилю, он обнаружил в нём спящего за рулём мертвецки пьяного Коляна. Насилу пробудив утомлённого «труженика полей — бригадира», больно растерев ему уши, Сергей удивлённо спросил у него:
— Дядь Коль, как же ты доехал-то?
— А что было делать? Как же я бы, по-твоему, дошёл? — пробормотал Колян.
— Тоже верно. А что у тебя праздник, или же горе какое?
— Скорее, праздник… На повышение пошёл… — зевая и тряся головой, но уже довольно бодро похвалился бригадир.
— Поздравляю.
— Спасибо. В связи с этим назначением у меня возникло к тебе предложение: иди на моё место.
— А кто будет Родину защищать?
— Вот кто её сейчас расхищает, тот пусть и защищает. Им теперь есть что защищать. А тебе? Что тебе там платят в твоей армии? Думаешь, никому не понятно, почему у нас майоры по стоянкам шарятся? А у нас тебе сразу десять тонн зелени положат и «вольвешник» подгонят впридачу… Да и делать-то тебе ничего не надо будет. С людьми ты разговаривать умеешь, а если вдруг какие-то «непонятки», то «быки» всё уладят — это их работа. А ты только разъезжай себе по району и беседуй с серьёзными людьми. Бизнесменами, то есть. Таксу все знают… Сроки её внесения тоже… А ты поездил, поговорил, собрал, привёз и сдал в общак… Ну себе, любимому, отщипнул, конечно же,… Столько отщипнул, сколько положено… С крысами у нас разговор короток. Отщипнул и катись себе хоть в баню с девочками, хоть в казино… В общем, куда хочешь, туда и катись… Тут всё от вкуса зависит. Ну, как ты?
— Я подумаю, — уклончиво ответил Сергей, смущённый больше всего возможностью получить в пользование вожделенный «вольвешник».
— Долго думать-то будешь? Смотри, конкурс — пять человек на место, а ты пойдёшь по моей рекомендации, и поэтому, без всякого конкурса.
— Дай хотя бы неделю…
— Нет, три дня. Больше не могу: братва не поймёт…
— Договорились.
Конечно, Сергей, в силу своего воспитания и имевшихся у него убеждений, отказался от «братковского» предложения буквально на следующее утро, сославшись на полученную в детстве травму коленки, но Колян юмора не оценил и не отставал от него потом ещё целую неделю. Надо было бы, конечно, сразу отказаться, но вот этот «Вольво -740» заставил промучиться майора-директора всю ночь. Вот такой был у старшего офицера российской армии Просвирова бизнес. Таково было его приобщение к «капитализму с человеческим лицом».
От творившегося вокруг безобразия случались иногда у военных нервные срывы. Так однажды не выдержал перегрузок майор Репа. Не выдержал и запил. Вернее, это потом выяснилось, что он запил, а поначалу он просто пропал. Не пришёл утром в академию для того, чтобы хотя бы построиться, сосчитаться и убыть куда-нибудь под надуманным предлогом. Военные бросились его всюду искать, но тщетно. Не было Репы ни в городской библиотеке и ни в одном из многочисленных академических общежитий. Жена майора явно что-то замалчивала и огорчённо-недоумённо разводила руками. Обследованию подвергся и ряд окрестных питейных заведений, начиная с «Жени Курочкиной» и заканчивая знаменитой «Гангреной». Майор словно сквозь землю провалился! Отсутствие Репы длилось долгих три дня и закончилось совершенно неожиданно для военных, которые уже устали от поисков и пили пиво в «стекляшке», располагавшейся рядом с трамвайной остановкой. Они уже утолили нажитую за день беспокойных поисков жажду и собрались было расходиться по домам, как вдруг заметили выползающую из подъехавшего трамвая красную физиономию морды лица пропавшего майора. Подрагивающее при выползании туловище физиономии было облачено в гражданскую форму одежды, и нисколько не позорило имеющихся в стране военных. Красная физиономия Репы приобрела за время отсутствия какой-то нездоровый лиловый оттенок и непрерывно икала. Глаза физиономии слабо угадывались на лилово-красном фоне морды его лица. Не обращая внимания на непрезентабельный внешний вид российского офицера, обрадованные неожиданной находкой сотоварищи сталкивающейся гурьбой бросились к покачивающейся на ветру фигуре: «Ты что…, ёб? Ты где…, мать…? Три дня уже тебя разыскиваем! Шеф места себе не находит! Звони ему скорее!» Репе тут же сунули в дрожащую руку соответствующую тарифам монету, подтащили его к уличному таксофону и помогли с набором номера. Репа долго стоял, покачиваясь, вращая едва заметными радужными оболочками своих невменяемых глаз и слушая громкие длинные гудки. Гудки были настолько громкими, что их слышали и находившиеся на почтительном расстоянии поисковые военные. Наконец в трубке что-то крякнуло и до стоявших в отдалении военных донеслась какая-то явно человеческая, но невнятно различимая речь. Репа вздрогнул, его шарообразная фигура, как только могла, попыталась приобрести состояние положения «Смирно!» Речевой аппарат майора скрипнул и произнёс, постепенно всё успешней преодолевая заплетание языка, следующий спитч: «То(в)арищ пол (ков) ник, (з)дравия жела… ю… Вам… вот! Это ма(й)ор Репа Вас беско… бепо…, тьфу, тревожит, изв(ините)ите. По Вашему прика(з)анию прибыл! Как это ку(д)а прибыл? На службу… ети её. Стою здесь один на трамвайной остановке. Нет-нет, я здесь не служу. Стою просто…, один. Не могу уже никуда и(д)ти. Устал. Силы у меня ко(н)чились». Стоявшие в отдалении военные в ответ на длительное повествование Репы вновь услышали из телефонной трубки какую-то невнятную, но на этот раз очень эмоциональную гамму звуков. Слегка покачивающемуся на ветру Репе эта гамма видимо, представлялась более понятной. Он слушал её с широко открытыми, но не потерявшими лиловый оттенок глазами. Долго слушал Репа мудрые слова командира, стиснув коронки ещё не рассыпавшихся в кариесе зубов, а затем произнёс сокровенную, едва не заставившую подслушивающих военных упасть на асфальт, вырвавшуюся прямо из сердца фразу: «То(в)арищ пол(ков)ник! Прошу Вас, хорошенько подума-й-йте. Ну неужели Вам будет при-й-ятно, ежели я к Вам сейчас…, в се-й-ю-у минуту прыду?» В телефонной трубке образовалась пауза длительного размышления, по завершению которой на больную голову Репы внезапно обрушились водопадом противно пищавшие в звучной частости своей беспардонные телефонные гудки. Болезненный Репа из последних сил поморщился окостеневшей мордой своего лица и, повесив трубку, начал было медленно опускаться на асфальт, но был вовремя подхвачен надёжными руками товарищей, частично реанимирован с помощью известного всем пенного напитка, доставлен в общежитие и сдан под роспись почему-то не обрадованной жене, с ожесточением поставившеё каракулю в милицейском журнале неожиданных для всей страны находок.
Меж тем выпуск приближался. К тому времени Сергей, несмотря на свою занятость в капиталистическом труде и пусть даже чисто условное, но всё же участие в учебном процессе, умудрился покончить со своим соискательством и защитить кандидатскую диссертацию. При этом он, что называется, попал в историю, став единственным за всё существование академии кандидатом технических наук, защитившим диссертацию будучи обычным её слушателем. Из-за этого события свалилось на дерзающего майора множество всевозможных неприятностей. Иначе и быть не могло. А потому как не надо никуда высовываться и лезть в исторические личности! Подрабатывай себе где-нибудь потихоньку и отстёгивай кому надо бабки. Сергею пришлось высунуться из-за имевшейся у него дурацкой привычки доводить любое начатое дело до логического конца. Ну а когда уж высунулся, то за его спиной сразу же поползли какие-то странные, один другого невероятней, слухи. Кем только ни приходилось быть ему в этих слухах! Был он и незаконнорожденным сыном начальника академии, и племянником Аллы Пугачёвой, и даже внуком, особо почитаемого в Ленинграде С. М. Кирова успел побывать он. «Виданное ли дело, — бурчали учёные-старожилы, защитившиеся на пятом десятке, — слушатель защитился… Простому смертному это не по силам… Мы вон сколько лет скрипели… Не иначе как родственничек кого-то из великих мира сего». Невдомёк им было, что защите предшествовало четыре года кропотливого труда под руководством одного из самых видных учёных академии. А может им и «вдомёк» всё было им, но ведь одного из самых низменных качеств поганенькой насквозь человеческой сущности никто, до сих пор, почему-то не отменил. Это ведь длится ещё со времён Каина и Авеля. Некоторые, самые достойные из сынов человечества, смогли это чувство в себе победить, но на территорию академии таковые особи никогда не заходили. Однако роившиеся вокруг Сергея слухи составляли меньше половины бед, свалившихся на его майорские погоны сразу после защиты. Основные проблемы начались тогда, когда наиболее завистливая и отстойная часть преподов начала доказывать майору, что она «кандидатестее» и через отвисшую в спеси губу пыталась уличить Сергея в незнании каких-либо нюансов своей специальности. Приходилось тратить дополнительные силы, чтобы от них отбиться, а это очень мешало директорствовать на стоянках и создавало дополнительные угрозы уменьшения гарантированного заработка. А угрозы существовали всегда и исходили, прежде всего, от вороватых охранников, стремящихся в отсутствии директора сунуть себе в карман денежки временных автопостояльцев. Майор спал по четыре часа в сутки, но пока держался. И всё-таки, несмотря на возникающие временами «непонятки, в натуре» с братками, он был в лучшем положении, чем большинство его сокурсников. Более того, уровень и стабильность капиталистических доходов новоявленного кандидата технических наук — директора часто превышали аналогичные показатели представителей постоянного состава академии, которому государство платило (правильней было бы сказать: начисляло) ощутимо больше денежных знаков, нежели слушателям. Здесь, наверное, уместно привести следующий пример. Повстречал как-то Сергей на остановке знакомого ему подполковника Глушенко, очень талантливого военного, который недавно защитил докторскую диссертацию. Вид у поцелованного кем-то сверху был, прямо скажем, неважнецкий. Болезненно как-то выглядел подполковник. Бледным и худым был его измождённый вид. Когда майор в ходе завязавшейся беседы деликатно поинтересовался подполковничьим здоровьем, тот с грустью в голосе поведал ему:
— Представляешь, Серёга, мне впервые в жизни удалось заработать деньги головой…
— Ну что же, прекрасно. Это большая редкость в наше время. Только при чём здесь здоровье?
— Да понимаешь ли, какое дело… Нанялся я тут от безденежья в один ларёк продавцом. Как-то ночью набежала толпа малолетних отморозков. Стали требовать отдать за бесплатно всю имеющуюся в ларьке водку (в те лихие времена водка продавалась в каждом ларьке, разного качества была эта водка, но в каждом ларьке). Я, естественно, возражаю, эти уроды возмущаются, а вокруг ни души. Метро уже давно закрылось, а вместе с ним закрылись где-то за бронированными дверями и все местные менты. В результате, эти придурки разгромили всю витрину, взломали дверь, выволокли меня наружу и дали водопроводной трубой по голове. Три месяца пролежал в госпитале с сотрясением мозга и переломом основания черепа, а когда вышел и пришёл за расчётом к хозяину ларька, тот выдал мне причитающуюся зарплату и тысячу зелёных американских рублей сверху. «Это, — говорит, — тебе, Евгеньевич, за твою светлую голову…». Вот так я впервые в жизни и заработал деньги своей головой…, — с торжественной печалью в голосе закончил своё повествование подполковник.
Наконец, наступил тот самый выпуск, о котором мы часто вспоминали. Ничем особо примечательным от обычных военных праздников он не отличался: громкие медные трубы, рокочущие барабаны, столы, покрытые красной материей, стопки дипломов на них, пустые напыщенные речи военноначальствующих командиров и любимые всеми военными песни, исполняемые под звуки строевых шагов. Был и банкет в академической столовой, и прогулка по ночному Питеру. Словом, всё это уже когда-то было в жизни военных, поэтому-то ничем их особенно не удивило. А вот распределение удивило многих. Например, майор Репа очень хотел попасть служить поближе к своему родительскому дому в Самаре. Его зажиточные родители-«автовазовцы» приобрели там для майора трёхкомнатную квартиру и гараж. В купленный гараж родители тут же поставили для любимого сыночка, перевязанный подарочной ленточкой новенький автомобильчик. И пусть это был автовазовский автомобильчик (на других тогда ещё мало кто ездил), но зато был он очень новым. Только-только с заводских стапелей. Предназначался автомобильчик исключительно для езды на дачу. Построенная родителями дача высоко поднималась своими тремя резными бревенчатыми этажами над низким берегом небольшой русской речушки, протекающей близ Самары. Точнее, не протекающей, а омывающей своими водами длиннющую набережную этого тихого провинциального городишки. А на длиннющей набережной круглосуточно пыхтел пивной заводик, омывая её пенным напитком, как бы с другой от Волги стороны. Что-что, а пиво Репа очень любил. Любил он, как и большинство самарцев, пить пиво и гулять по набережной. Кроме того, любили самарцы ещё и подраться на этой набережной. Любил подраться и Репа. А что здесь такого? Он ведь был сыном своего города. К тому же в форме Репа по набережной никогда не гулял. В форме он любил иногда прогуляться лишь по улице Льва Толстого. В конце этой улицы было не так давно построено фалоссообразное здание железнодорожного вокзала, которое смешливые жители города сразу же так и прозвали: «конец Льва Толстого».
В общем, ждал майора в этом волжском городе полный комплекс удовольствий, и он за эти удовольствия долго сражался. Для начала Репа нашёл профильную воинскую часть, стоящую в черте родного города, и за время своего отпуска чуть ли не до смерти споил на родительские деньги всё её командование. Затем майор пробил себе направление в эту часть на войсковую стажировку, дав Петлюре взятку полным комплектом запасных частей к «Жигулям» шестой модели. Приехав на стажировку, он продолжил спаивание местного командования, и вскоре вопрос с вакансией на приемлемую для выпускника академии должность был решен. Окрылённый счастьем Репа полетел к московским кадровикам с полным пакетом необходимых для нужного назначения бумаг, называемых в военной среде «отношением». Прикатив в столицу, майор неделю водил прожорливых и любящих выпить кадровиков по дорогим ресторанам. Водил, опять же, за родительские деньги. Прощаясь с Репой, кадровики тепло благодарили жаждущего удовольствий хлебосольного майора и, сыто-пьяно порыгивая, всячески заверяли его в том, что всё у него будет, выражаясь на американский манер: «ОК». Когда же Репа после выпускного праздника получил бумажку с предписанием об убытии к новому месту службы, он поначалу впал в ступор. Эта гадостная серенькая бумажка предписывала блестящему золотистыми звёздами и пуговицами майору срочно убыть в воинскую часть с каким-то незнакомым ему номером в г. Саратов. С трудом оправившись от пережитого шока, майор тут же предпринял ряд телефонных звонков в Москву. Прямо в Главное управление кадров звонил он. Долго звонил. И когда уже готово было придти отчаяние, напористому Репе удалось-таки дотянуться проводом телефонного соединения до далёкого московского полковника. Полковника, которого Репа не так давно ублажал ресторанными угощениями. Несмотря на то, что всё это было недавно, полковник, казалось, напрочь забыл про угощения «от Репы» (немудрено, сколько таких Реп еженедельно приезжает в Москву в поисках лучшей доли?) и занимался его выпускными документами исключительно, что называется, по долгу службы. «А какая Вам разница? — недоумевал, зевая в телефонную трубку далёкий и забывчивый полковник, выслушав сбивчивое возмущение Репы, — Саратов — он ведь тоже на Волге располагается… Насколько я помню географию… И название этого города начинается с той же буквы, что и Самара. Насколько я помню русский алфавит… Так что не вижу никакой разницы. Служите пока там, куда мы Вас направили, а в дальнейшем мы на Вас посмотрим. Ну, в том смысле, как Вы будете нашей великой Родине в Саратове служить. Всё ведь как всегда, только от Вас самих зависит… Только от Вашего служебного рвения». В результате поехал Репа служить в Саратов и ютился там с семьёй в съёмной комнате многокомнатной квартиры. И не мог он позволить себе никакого улучшения жилищных условий. Государство такого стяжательства никогда не одобряло. Поэтому служил Репа и мучился. Каждый день зачёркивал цифры в календаре крестиком и тяжело вздыхал: майор с нетерпением ожидал окончания минимального срока службы, дающего права на пенсию. А пока ожидал, подрабатывал на жизнь ночным извозом на своей новенькой машине. И таких мучеников по стране можно было насчитать очень много. И какой, спрашивается, от них можно было ожидать службы? Правильно. Никакой. Сплошь и рядом наблюдалась лишь одна её имитация.
А вакантная должность в Самаре вскоре была занята кем-то другим. Видимо, тем, кто не поил московских кадровиков, а напрямую способствовал увеличению их материального благосостояния. Этот «кто-то», по всей видимости, быстрее «врубился» в суть зародившихся рыночных взаимоотношений. А вот Репа не «врубился». А как он мог это сделать? Промеж военных таких отношений ведь не было никогда. Вот Репа и не «врубился», чем обеспечил кадровикам вместо материального благополучия тяжелопохмельную головную боль да несварение их слабыми кабинетными желудками обильной ресторанной жратвы. За это, наверное, кадровики на него и обиделись. Просидел каждый из них по часу на утреннем стульчаке с раскалывающейся на мелкие кусочки головой и за эти переживания сильно разозлился на Репу. А может и не разозлились они вовсе… Может, они просто перепутали всё спьяну… Кто их там разберет? Эти спесивые кадровики как ведь любят говаривать через оттопыренную, в непомерной спеси губищу: «Выше нас только солнце!» Или же вот ещё (через ту же укушенную осой губу): «Кадры решают всё. Кадры решили — и всё!» В общем, много было разных сложностей с распределением. Более или менее гладко всё прошло только у майора Скучноправильникова. Этот собирательный образ по выпуску распался, и отдельные его составляющие поехали служить в разные концы Крайнего Севера, видимо, в надежде на быстрое потепление планетарного климата. Кто в Тикси поехал, кто в Хатангу, а кто и на Диксон угодил. Резкого потепления не случилось, и вскоре осколки собирательного образа начали потихонечку хиреть и быстро спиваться средь бескрайней тундры, вечной мерзлоты и скалистых гор береговой линии холодно ревущего Северного и очень Ледовитого океана. Некоторых из осколков впоследствии удалось спасти, отправив самолётом на «большую землю», но только тех, кто успел дослужиться до пенсии более или менее «живым». Тех, кто дослужился до пенсии «мёртвым», на материк уже не отправляли. Уж больно это было негигиенично, а самое главное — очень это было накладно. Денег, похоже, в казне уже не было. Деньги были розданы будущим олигархам для обеспечения их участия в залоговых аукционах и для скупки ваучеров у обнищавшего населения. К тому же, в очередной раз рухнули цены на нефтяном рынке. Так что государству было уже не до северных «мертвецов». А зачем они нужны были на «большой земле»? ЛТП были уже к тому времени упразднены. А «большой земля» сама уже была переполнена местными и самобытными «жмуриками». «Усопшие» давно уже наводнили вокзалы и многочисленные свалки больших городов, распространяя всюду вонь давно не мытых тел и никогда не стиранной одежды. Вокруг бесцельно бродящих «усопших» всегда висели облака весьма активных микробов, отвечающих за распространение многочисленных инфекционных заболеваний среди населения страны. В уголках безжизненных глаз ещё ходящих «жмуриков» зеленели, отливая желтизной, сгустки давно засохшего гноя, а из их беззубых ртов непрерывно стекали наземь темные и тягучие от проникших из запавших носов соплей, ядовитые слюни. В общем, жуткое зрелище представляли собой эти самобытные «мертвецы»-аборигены «большой земли», и о доставке дополнительных экземпляров «северного розлива» не могло быть и речи. Хотя те ребята выглядели гораздо привлекательней. Те были разве что немного посинее, чем обычное население «большой земли». Оно и понятно: на севере ведь воздух-то всё же посвежее, а из-за частых холодов гораздо меньше обитает там микробов и потеть, воняя, приходится гораздо меньше. Однако, молодая, но уже от кого-то суверенная демократия почему-то не хотела принимать своих «почивших в бозе» граждан с далёкого севера. Вместе с тем, очень похоже, что проблема инфекционной безопасности населения была глубоко этой демократии, как говорится, «до лампочки». Ведь с тех пор ничего не поменялось. Вроде и цены на ископаемые ресурсы надолго поднялись, а всю описанную ранее публику можно по-прежнему наблюдать повсюду. Несмотря на высокий уровень смертности среди и без того уже «усопших», но не весть благодаря каким законам всё ещё продолжающих двигаться граждан, именуемых в народе «бомжами», их ряды неизменно продолжают расти. Ну, по крайней мере, не редеют. Где же источники пополнения этих дружных рядов? Никто не знает. По данным СМИ рост благосостояния населения непрерывно растёт, несмотря на бушующий в умах правителей и олигархов мировой кризис. А коль благосостояние населения растёт, то и обычные граждане в «бомжи» не торопятся. Откуда же тогда берётся прирост этого отстойно «мёртвого» населения? А может это северные «жмурики» всё же как-то просочились на материк? Успели-таки доползти коротким северным летом до более тёплых широт и пополнили редеющее «бомжовое» население великой державы? Члена большой восьмёрки? Никто об этом не знает. Ну и ладно, это чисто научные загадки, вот и пусть этими загадками учёные занимаются.
В результате распределения Сергей оказался старшим научным сотрудником научно-исследовательской группы, прикреплённой к кафедре, от которой он защищал диссертацию. Его карьерные амбиции на первое время были удовлетворены: занятая должность позволяла майору в ближайшем будущем примерить подполковничьи погоны. Однако сама работа казалась Сергею нудной и бесполезной. В то время правители страны приняли очень умное с экономической точки зрения решение, согласно которому разработки реальных систем и комплексов связи были прекращены, но видимость движения вперед предписывалось имитировать. А для имитации движения указанием свыше было велено активизировать научно-исследовательскую работу. Заниматься этой работой по настоящему в условиях безденежья никто не хотел и вскоре все научные исследования стали сводиться к перекомпоновке старых отчётов о выполнении НИР. В зависимости от тематики видоизменялись названия отчётов, менялись местами разделы и даже отдельные страницы. Всё это представлялось как абсолютно новые результаты только что законченных и очень серьёзных научных изысканий. На отчёт тут же ставились подписи многочисленных и, очень видных академических учёных. Далее незамедлительно, можно даже сказать с какой-то нездоровой поспешностью, производилось высочайшее утверждение многотомного псевдотруда. И всё. Скоротечно произведённый псевдо-научный отчёт либо отправлялся в заказывающую организацию и тут же забрасывался получателем на какую-нибудь пыльную полку переполненного целлюлозными изделиями неотапливаемого хранилища, либо оставался пылиться, как говорится, до поры, до времени в массивном шкафу, который выделили Сергею специально для хранения отчётов о псевдофундаментальных научных исследованиях, якобы проведённых в последние годы видными учёными академии. И это было правильно. Потому как все понимали, что если за научными изысканиями никогда не последует реальная разработка, то напрягаться не следует: бумага, она, как говорится, всё стерпит. Через год подобными манускриптами были завалены все хранилища заказывающих организаций, а майорский шкафчик уже просто скрипел от перенапряжения, раздираемый псевдонаучной макалатурой, сброшюрованной в толстые картонные обложки. За этот беспримерный подвиг майора вскоре произвели в подполковники, но он уже был не очень-то рад этому обстоятельству. «Это как же надо себя не уважать, — всё чаще и чаще думал Сергей, повторяя одну и ту же мысль в разных словесных вариантах, — чтобы изо дня в день делать не нужную никому работу, получая за это какие-то гроши и то с непредсказуемой задержкой?» От семейной финансовой катастрофы спасали только автомобильные стоянки. Но ведь стоянки — это, по сути, дело ненадёжное и бесперспективное… Во-первых, заканчивался срок аренды выделенной под стоянки земли (продлят ли?), а во-вторых, для молодого подполковника, да ещё и кандидата наук этот уровень был явно маловат. Как подработка директорствование на автостоянках вполне устраивало Сергея, но как постоянное место работы до старости… Сергей не мог представить себя, уже убелённого сединой, разводящего «гнилые базары» с новым поколением питерских братков. Поэтому он твёрдо решил уволиться. К этому решению его подтолкнуло ещё одно обстоятельство. Накануне Сергей узнал, что решение об увольнении принял его научный наставник: профессор и полковник Терещенко (в миру, для близких ему людей просто — Михалыч). Этот умнейший и очень совестливый человек, будучи начальником кафедры, всеми фибрами ощущал какую-то гипертрофированную ответственность за бедственное положение своих подчинённых, хотя никакой юридической ответственности за материальную сторону жизни личного состава кафедры на нём не лежало. Но, как бы там ни было, Михалыч увольнялся. И когда пришёл приказ о увольнении, его тут же с облегчением поздравил с этим событием сам начальник академии, которому надоел известный всей стране учёный полковник, вечно задающий какие-то неудобные вопросы и чего-то всегда добивающийся, решая проблемы своих подчинённых. При этом он не преминул добавить: «Я Вас попрошу быть в четверг на командирской подготовке для честования по поводу выхода на пенсию». Ну, попросил и попросил. Михалыч решил напоследок выполнить его просьбу и пришёл на это отстойное мероприятие. Суть командирской подготовки состояла в том, что по приказу лиц особо высоковоенноначальствующих весь постоянный состав академии сгоняли в большой академический актовый зал, закрывали его там на ключ и в течение двух-трёх часов без перерыва «ездили по ушам» этого «состава», зачитывая ему какие-то пространные приказы и директивы министерства обороны «в части касающейся». Суть этих документов сводилась, как правило, к продлению сроков эксплуатации изрядно обветшавшей и безнадёжно морально устаревшей техники, а так же к призывам усилить бдительность. При этом, для чего её надо было усиливать именно сейчас, когда все вероятные противники вдруг превратились в безусловных друзей, в приказах и директивах не объяснялось. Вот на такое мероприятие и пришёл в последний раз Михалыч, которого по первоначальной задумке должны были сразу же поблагодарить за многолетнюю службу в Вооружённых силах и, пожелав успехов в грядущем, достойно проводить на пенсию, пользуясь большим стечением народа. Но с самого начала всё пошло по какому-то другому сценарию. Вернее, наоборот: всё, как раз, пошло по обычному сценарию. На трибуну взобрался начальник строевого отдела и начал что-то нудно оттуда бубнить. Минут через сорок его сменил начальник отдела кадров, который не расставался с «кормушкой для агитатора» около получаса. Затем слово взял начальник кафедры физической подготовки и что-то долго втолковывал собравшимся о пользе длительного бега по пересечённой местности и утреннего обливания холодной водой. Наконец, слово взял сам начальник и, ещё раз напомнив всем присутствующим о необходимости усиления бдительности, уже хотел было объявить об окончании мероприятия, но, оглянувшись на что-то прошептавшего ему в спину кадровика тут же поднёс ко лбу ладонь: «Ах, да!» После чего он взял из рук самого главного кадрового работника академии какую-то коробочку и попросил выйти на сцену Терещенко. Профессор, не торопясь, взошёл на сцену, и начальника тут же пробил жуткий словесный понос, смысл которого, как всегда, свёлся к перечислению заслуг уходящего на пенсию и глубокому сожалению по поводу самого факта ухода. Речь его была очень безликой. Начальник, вероятно, заучил эту речь когда-то очень давно и с тех пор произносил её уже много-много раз, меняя лишь имена и фамилии. Заканчивая свое выступление, начальник вручил новоявленному пенсионеру какую-то невзрачную коробку, предварительно назвав её «ценным подарком». Михалыч тут же открыл коробку и извлёк из неё маленький транзисторный приёмник, который тут же с деланно гордым и счастливым видом продемонстрировал залу. По его лицу можно было подумать, что он держит в руках ключи от шестисотого «Мерседеса». Отнюдь, в руках полковник-профессор держал всего-навсего транзисторный приёмник, принимавший только длинные и сверхдлинные волны. Наконец, слово было предоставлено самому пенсионеру. Михалыч с хитринкой вгляделся в глубину ярко освещённого зала и тут же задал ему вопрос:
— Как вы думаете, чем отличаются проводы на пенсию где-нибудь на гражданском производстве от аналогичных проводов в армии?
— Гу-у-у, — загудел что-то неопределённое зал.
— Ну, наверное, созывают собрание трудового коллектива, приглашают на собрание самого пенсионера, говорят ему тёплые напутственные слова, дарят подарки, а потом устраивают торжественный банкет… Правильно я себе это представляю?
— А-а-а-а, — одобрительно загудел зал.
— А как это происходит в армии? — с явным подвохом вопросил профессор-полковник.
— Ы-ы-ы, — недоумённо звучало из зала.
— Да так же всё происходит, но только после полноценного четырёхчасового занятия по командирской подготовке! — на высокой ноте закончил свою мысль пенсионер под смех и аплодисменты зала.
Мгновенно побагровевший мордой своего упитанного лица начальник тут же попытался объявить об окончании командирской подготовки, но не тут-то было. В зале ещё минут пятнадцать звучал смех, и раздавались одобрительные возгласы, явно посвящённые пенсионеру. Михалыч жестом попросил тишины и, подойдя к микрофону, пригласил всех желающих на банкет, устроенный в кафе, расположенном недалеко от академии. Начальник, воспользовавшись паузой в затянувшемся весельи, тут же отдал команду об окончании мероприятия и исчез где-то в глубине сцены.
«Да-а-а, — недоумевал тогда Сергей, — и это проводы человека с такими заслугами и более чем тридцатилетней выслугой лет… Приёмник, который стоит на радиорынке десять американских рублей… Ха, ценный подарок… Это мне надо ещё лет пятнадцать прослужить, чтобы такой приёмник подарили. А к тому времени, может, приёмники все закончатся и подарят зажигалку за десять российских рублей. Да, это серьёзный стимул к продолжению службы». После этого памятного мероприятия Сергей сразу же отправился на кафедру и, зайдя в свой кабинет, тут же написал рапорт об увольнении, несмотря на то, что до срока получения минимальной военной пенсии ему оставался всего один год.
Поэтому, когда подполковник подал рапорт на увольнение, удивлению начальства не было предела. Начальство крутило пальцем у виска и пыталось уговорить его забрать рапорт обратно, но Сергей был неумолим, и бумага пошла гулять по инстанциям. Гуляла она недолго и вскоре вернулась с мерзопакостной резолюцией начальника академии: «Нет законных оснований для увольнения».
— Как это: нет законных оснований? — наседал на начальника кафедры полковника Рылеева Сергей, — я же в рапорте написал: «В связи с тяжёлым материальным положением…». Это что, не законное основание?
— Конечно, не законное. В федеральном законе «О статусе военнослужащих» строго определены причины, по которым военный может быть уволен из армии. И среди причин нет никаких «тяжёлых материальных положений»…
— То есть, предполагается, что такого положения у военного в принципе быть не может.
— Наверное…
— Но ведь денег-то не платят!
— …
— Хорошо. Вот Вам другой рапорт с законной формулировкой: «В связи с невыполнением условий контракта со стороны государства…».
— Нет-нет, это тоже незаконная формулировка. Уберите: «со стороны государства…», тогда всё будет в соответствии с законом.
— Тогда кто же не выполняет условия контракта?
— Вы, разумеется…
— То есть я служу, не получая денег, и при этом ещё умудряюсь как-то не выполнять контракт, а государство, оно денег за службу не платит, но при этом все условия контракта выполняет?
— Получается так… Что ты ко мне прицепился? В конце-концов, не я же тебе резолюцию на рапорт накладывал… Я вот, видишь, написал: «Ходатайствую по существу представленного рапорта».
После этого разговора Сергей перестал ходить на службу вообще и сосредоточил все свои усилия на процветании автостоянок. Так продолжалось три месяца. А если государство вдруг что-то из себя выдавливало (ну, например, треть сентябрьского денежного содержания где-нибудь в декабре), кто-нибудь из товарищей звонил Сергею и информировал об этом радостном событии. В такие дни подполковнику приходилось ехать на службу за жалкой подачкой, иначе она упала бы на какой-нибудь депонент и достать её оттуда впоследствии было бы весьма проблематично. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — как-то думал Сергей, на ходу пересчитывая очередное государственное выделение, когда на встречу ему попался Рылеев.
— Вы когда начнёте на службу ходить?
— Когда деньги начнут платить, тогда и служить начнем, Вы же знаете…
— Но ведь выдают же по чуть-чуть…
— Не выдают, а выдавливают. Мне вся эта служба со стороны уже давно напоминает сидение у жопы с ложкой…
— Образное сравнение, но получается, что вы уже даже на эти выделения не зарабатываете, поскольку у жопы не сидите… Не служите, то есть…
— Получается так… Ну и увольте же меня, наконец! Удивительное дело: есть люди, которые уже годами не ходят на службу, а их не увольняют. При этом денег не платят, но всё равно начисляют… Рано или поздно отдать-то всё равно придется… А за что? За то, что военный два года не был на службе? Неужели нашему безмерно экономному государству это выгодно?
— Видимо, так. Но, поймите, что уволиться Вы можете только через решение офицерского собрания о дискредитации Вами высокого звания российского офицера. Вы же на это не пойдёте?
— Нет, конечно. Может, мне ещё где-нибудь до пенсии дослужить удастся. Там, где деньги платят. А с такой формулировкой кто меня возьмёт…?
— Послушай, Просвиров, ты же умный мужик, покопайся в законодательстве, может, найдёшь какую лазейку…, ну не ставь ты меня в дурацкое положение…, мы ведь тебя только-только превозносили…, благодарность от начальника войск связи и всё такое, а тут бац — и увольнение по статье…
— А вот пусть они там в Москве репу-то и почешут…, лучшие ведь повсеместно увольняются. Остаются служить только те, которые за забором воинской части никому не нужны и подохнут по ту сторону этого забора от голода в течении месяца, а здесь, гляди-ка, иногда что-то выдавливают. Не дают сдохнуть окончательно…
— Ладно, ты опять в философию ударился. Прошерсти-ка лучше наше военное законодательство. «О статусе…», «Об обороне…» и т. д. Или к юристу толковому сходи, наконец…
— Хорошо. Я подумаю.
Выбрав время, Сергей посетил академическую библиотеку и, обложившись потёртыми книжицами законов, долго сидел, вчитываясь в их содержание. На исходе третьего часа юридических упражнений правовая лазейка была найдена. Подполковник, наконец, понял, что самая реальная возможность безболезненно покинуть ряды Вооружённых сил России откроется лишь тогда, когда он станет: «одиноким отцом, воспитывающим двоих детей без матери». Когда он сообщил об этом жене, та пришла в ужас:
— Это как же, помимо того, что нам надо срочно развестись, от меня ещё требуется от родных детей отказаться?!
— А на фиг они тебе нужны? Спиногрызы эти сопливые… Одна морока с ними. А так будешь себе раз в месяц платить несчастному в своей одинокости отцу копеечные алименты и, как говорится, трава не расти, — пытался острить Сергей, но супруга ещё пребывала некоторое время в крайне напряжённом состоянии. Всё это время подполковник вёл активную пропагандистскую работу, всплески которой всегда заканчивались словами: «Это же всё, понарошку! А что делать? С волками жить — по волчьи выть». В один из дней Сергею, наконец, удалось преодолеть сопротивление своей дражайшей половины и супружеская пара тут же отправилась в суд для подачи заявления о разводе и разделе детей. Выдержав месячную паузу, предоставленную судом «для принятия окончательного решения об истинном состоянии чувств», супружеская пара наконец распалась. В результате распада майор, наконец, получил статус «одинокого отца, воспитывающего двоих детей без матери» и тут же стал вымогать у «бывшей жены» алименты. «Бывшая жена» в бега не ударилась, но заняла жесткую позицию и алиментов Сергею почему-то ни разу не заплатила. Немного погоревав по этому поводу, подполковник написал ещё один рапорт на увольнение и приложил к нему копии решений суда. На этот раз дело пошло веселей и вскоре Сергей держал в руках выписку из приказа о своём увольнении из рядов, когда-то овеянных славой Вооружённых сил. Но выписка гласила о том, что выпасть из рядов можно будет только через сорок пять суток.
— Какие ещё сорок пять суток?! Увольте меня немедленно! — возмущался Сергей в службе кадров.
— Не имеем права, Вы ещё не отгуляли отпуск!
— Какой ещё отпуск? Я уже четыре месяца на службу не хожу…
— Это Ваше личное дело, а вот отпуск надо отгулять.
— А деньгами вы мне этот отпуск компенсировать не можете?!
— Не можем, сами знаете какая сейчас ситуация с деньгами.
«Ну ладно, я вам сейчас улажу ситуацию с деньгами!» — подумал вконец рассвирепевший Сергей и написал рапорт на отпуск, в котором информировал начальство, что намерен провести его на Камчатке с целью посещения внезапно заболевших родственников. Получив через некоторое время отпускное удостоверение, Сергей тут же отправился к своему приятелю, служившему в войсках, осуществляющих организацию военных перевозок. Приятель давно предлагал ему провести аферу с авиационными билетами на Камчатку. Суть аферы состояла в том, что на имя подполковника кем-то из экипажа воздушного судна оформлялись билеты до Петропавловска-Камчатского, а также ставились отметки в отпускное удостоверение о рискованном прибытии подполковника в страну ещё непотухших вулканов и благополучном убытии из неё. Причём, в то время, когда эти отметки ставились в комендатуре далёкого полустровного города, сам подполковник безвыездно пребывал на свих автостоянках в городе на Неве. По завершению своего «перелёта» Сергей сдал «использованные» авиабилеты и отпускное удостоверение с необходимыми отметками в строевой отдел и стал ждать полагающейся ему по закону компенсации дорожных расходов. А когда компенсация была получена, поделился половиной суммы со своим приятелем — профессиональным военным аферистом. А тот, в свою очередь, поделился с аферистами из летавшего на Камчатку экипажа. Аферисты из экипажа, точно таким же образом, поделились с профессиональными военными аферистами из комендатуры. Вот такая существовала цепочка, годами отточенная этими аферистами всех мастей. И военных мастей, и гражданских. Раньше Сергей никогда этой цепочкой не пользовался, но сейчас он был сильно уязвлён государством и считал себя вправе отомстить ему. И не удивительно: все, без исключения, кадровые военные того лихого времени считали себя уязвлёнными. Но только немногие из них (лишь гниловатые по натуре своей, наверное, от самого своего рождения) пытались нажиться не только путем нанесения ущерба некоему абстрактному государству, но и ещё и встав на путь уязвления себе подобных. То есть, на скользкий путь стяжательства чего-нибудь и как-нибудь с таких же, как и они уязвлённых военных. И это касалось не только «Петлюр» и им подобных. Как-то, преодолевая незаконным образом высокий забор между офицерскими общежитиями и территорией академии (КПП открывались только в утреннее, обеденное и вечернее время), Сергей потерял служебное удостоверение. Обнаружив пропажу, он тут же обследовал территорию своего недавнего приземления и, ничего не найдя, немедленно проследовал к дежурному по академии, всегда служившему (по совместительству) чиновником местного стола находок. Дежурный сообщил ему, что удостоверение было найдено таким же нарушителем, как и сам подполковник, и доставлено дежурному. Но не ему, а дежурному, который уже сменился, тот зачем-то упаковал это удостоверение в карман и ушёл домой. Вот и адресок домашний оставил, чтобы, значитца, в справочниках и схемах оповещения долго не рыскать. Сергей намёк сразу же уловил и, отправившись по указанному адресу, как ему было ни противно, прикупил бутылочку дорогой водки. Ну, как бы в благодарность… Хотя, если задуматься: в благодарность за что? Нашёл удостоверение не дежурный… За хранение? Очень уж это мелочно для полковника… По счастью, бывший дежурный проживал не далеко от академии. Позвонив в обитую дерматином дверь с вкрученным в неё металлическим номером квартиры, совпадавшим с нацарапанным на бумажке адресом, Сергей обнаружил в дверном проёме пухлую физиономию полузнакомого ему полковника с какой-то политической кафедры. Преодолевая отвращение, Сергей, протягивая полковнику прозрачный пузырь, нарочито бодро отрапортовал:
— Потерпевший Просвиров, с благодарностью за дружескую услугу!
— Ну что Вы, что Вы, — пробормотал полковник, с явным неудовольствием глядя на протянутую бутылку, которую не преминул тут же взять и поставить на столик в коридоре, — проходите, сейчас я Вам принесу эту столь дорогую для Вас пропажу.
Сергей вошёл в коридор и непроизвольно поёжился. Пухлощёкий полковник вскоре появился на пороге комнаты. Морда его маслянистого лица тут же растянулась в заискивающе-слащавой улыбке и зачастила:
— Видите ли, нынче наступило несколько другое время и сейчас за всё принято платить деньги… А удостоверение, оно нынче дорогого стоит…
— Да-а-а? — притворно удивился Сергей, — чего же оно стоит? Сделки с недвижимостью по нему не оформляют. Кредит в банке тоже под любым предлогом не дадут… Даже бесплатный проезд на общественном транспорте по удостоверению этому отменили…
Читать бесплатно другие книги:
