Прокурор держит свечу Гарднер Эрл

Глава 6

Селби поставил машину у бровки тротуара, поднял воротник пальто и быстро проскочил под дождем к дверям офиса коронера, а там с трудом подавил желание подкрепить звонок ударом кулака.

Коронер Гарри Перкинс был высоким, худым, с костлявым лицом и своеобразной грацией в движениях. От него исходило ощущение домашнего уюта, а к осмотру трупов он относился с отстраненной деловитостью. Перкинс был буквально помешан на ловле форели. Открыв дверь, он весело сказал:

– Привет, Дуг! Ну, как тебе этот потоп? А мне нравится, когда дождь хлещет с такой силой. Для фермеров он, пожалуй, слишком силен, но для реки в самый раз. Очищает ее от всякого мусора, что в ней накапливается за зиму, и рыбе становится вольготнее… Вот, повесь пальто на стул, пусть стечет вода.

– Труп уже привезли? – спросил Селби.

– Ты имеешь в виду парня из кемпинга «Кистоун»?

– Да, хочу посмотреть на него.

– Тогда иди за мной.

– Что тебе удалось выяснить? – поинтересовался прокурор, шагая следом за коронером по сырому, холодному коридору, где сильно ощущался запах формальдегида.

– Отравление угарным газом, так оно и есть, – беспечно заметил Перкинс. – Поразительно, как люди умудряются запираться в помещениях с поврежденным газовым обогревателем, да еще запущенным на полную мощность! Неужели не понимают, какая им при этом грозит опасность? Нужно просто не иметь головы на плечах, включая обогреватель на полную мощность. Так нет, отворачивают кран до упора, чтобы в комнате мгновенно стало тепло. Вот ведь с дровяной печкой требуется какое-то время, чтобы разгорелись дрова, нагрелась плита, и только потом воздух станет на несколько градусов теплее. И с электрическим обогревателем тоже приходится какое-то время подождать, пока комната достаточно прогреется. Но когда дело касается газа, люди чиркают спичкой и хотят, чтобы температура в считаные минуты подскочила до двадцати градусов. Терпеть не могу идиотов!

– Нашел что-нибудь, подтверждающее его личность? – перевел прокурор разговор в другое русло.

– Несколько писем, адресованных «дорогому папе», – ответил коронер. – Похоже, он очень долго таскал их с собой.

– Что за письма?

– В них есть что-то трагическое, – сообщил Перкинс. – Они написаны его дочерью, которая сбежала из дома, а потом родила ребенка. – Открыв дверь в морг, коронер предупредил: – Здесь здорово холодно, Дуг. Если ты надолго, лучше накинь пальто. Лично я считаю, здесь нечего делать. Случай совершенно ясный – смерть произошла из-за отравления угарным газом. Вон там висит его одежда. В этой запертой коробке все, что было при нем. А тело вон там. Хочешь взглянуть?

Селби кивнул.

Коронер отвернул простыню.

– Отравление газом всегда легко устанавливается, – пояснил он. – Кровь становится вишнево-красной.

– Никаких признаков насилия? – уточнил Селби.

– Нет, только маленькое бесцветное пятнышко над ухом, не знаю, имеет ли оно значение. Может, появилось после удара упавшего тела на пол. Бр-р! Просто адский холод! Может, заберем его вещи и вернемся в офис?

– Неплохая мысль, – согласился Селби. – Пойдем.

Они погасили свет в морге и снова пошли по коридору. Коробку нес коронер.

– Я теперь стараюсь держать все вещи под замком, – усмехнувшись, сказал он, – после того случая, помнишь? Не хочу рисковать, чтобы что-то заменили или украли.

Прокурор кивнул.

Перкинс открыл дверь своего кабинета, указал жестом на газовый обогреватель и заметил:

– Вот как он должен работать, видишь? – Затем, поставив коробку на стол, открыл ее, принялся перечислять вещи: – Складной нож, и, если тебя это интересует, хороший и острый. Говорят, что острые ножи держат обычно ленивые люди… Тридцать пять долларов бумажками, доллар и восемь центов мелочью; затупившийся плотницкий карандаш; старинные часы – причем идут секунда в секунду; бумажник и эти письма.

Селби взял письма, вынул их из замызганных, потертых конвертов и разложил на столе.

– Адреса нет ни на конвертах, – обратил он внимание, – ни на самих письмах.

– Да, – подтвердил Перкинс. – Я так понимаю, он таскал письма в кармане, пока они не начали протираться, а уж потом решил уложить их в конверты. Видишь, внешне конверты лишь слегка потерлись по краям, но внутри загрязнились, потому что в них ерзали эти старые письма. Так что, видимо, письма были уже довольно замызганными, когда их наконец убрали в конверты.

Селби кивнул.

– Знаешь, Гарри, эта работа имеет для меня странное очарование, – неожиданно признался он. – Мне нравится заглядывать в жизнь разных людей. Раньше я думал, что можно судить о людях, только пока они живы. А теперь прихожу к выводу, что по-настоящему людей можно понять только после их смерти. Все их маски тогда рассыпаются в прах.

– Когда прочтешь эти письма, многое узнаешь о дочери этого человека, – пообещал Перкинс. – Но я не понимаю, почему ты считаешь, что именно после смерти о человеке можно многое понять?

– Ну, все эти маленькие штрихи, – попытался объяснить Селби, – черточки характера. Вот минуту назад ты упомянул, что острые ножи носят ленивые люди.

– Ну ясно! – согласился Перкинс. – Это, конечно, можно выяснить, когда человек уже умер, но ведь в тот момент это уже никого не интересует.

Селби задумчиво посмотрел на коронера. Затем проговорил:

– А знаешь, Гарри, я начинаю думать, что нам необходимо полностью изменить всю нашу методику раскрытия преступлений. Мы уделяем недостаточно внимания мелочам, которые указывают на характер человека. И прежде всего, пропускаем самый важный факт – то есть мотивацию преступления. А нужно иметь очень мощный стимул, чтобы решиться на убийство человека.

– Наверное, ты прав, – согласился Перкинс, хотя по его виду было ясно, что ему глубоко безразличны перспективы коренного преобразования детективных методов, – только в данном случае речь ведь не идет об убийстве. Это тот редкий случай, когда потенциальный убийца погиб, еще не совершив убийства.

Селби хотел что-то сказать, но передумал, взял одно из писем и начал читать.

«15 декабря 1930 г.

Дорогой папа, я пишу это письмо, чтобы сказать тебе, что не буду встречать с тобой Рождество и Новый год – я ухожу.

Не знаю, может, было бы все по-другому, если бы мама была жива. Но, думаю, вряд ли. Просто так все сложилось, и ничего уже не исправишь. Я знаю, что ты старался быть мне хорошим отцом. Вероятно, ты не поверишь, но со своей стороны я тоже старалась быть тебе хорошей дочерью. Не думай, что я не люблю тебя, потому что это не так, но мне кажется, что ты страшно старомоден. Ты полагаешь, что у меня совершенно отсутствуют те качества, которые должна иметь приличная молодая девушка. Я нахожу твои взгляды безнадежно устаревшими, но все равно тебя люблю. Ты считаешь меня пропащей, и я не знаю, любишь ты меня или нет. Есть вещи, которых ты не понимаешь и, возможно, никогда не поймешь. Если бы была жива мама, думаю, она бы меня поняла, потому что во многих отношениях мы с нею были близки.

Зная, что ты не одобришь моего плана, я не рассказываю тебе о нем, а только сообщаю, что ухожу.

Прошу тебя, верь, что я люблю тебя так же сильно, как и всегда. Но я не выношу ссор. Знаю, что ты меня не одобряешь, не одобришь и то, что я намерена сделать. И не хочу обсуждать это с тобой. Я не хочу, чтобы дело дошло до откровенной ссоры, когда твоя воля и твои представления о приличиях столкнутся с моей волей и решимостью жить самостоятельно, по-своему. Поэтому, папа, я просто пишу это письмо, чтобы попрощаться с тобой.

Тысяча поцелуев.

Марсия».

Селби вложил письмо в конверт, взял другое, датированное 5 октября 1931 года, в котором было написано:

«Дорогой папа, с тех пор как я написала тебе последнее письмо, я много размышляла. Я начала понимать, что это значит – быть родителем. Не думаю, что смогу рассказать тебе все так, чтобы ты понял, а просто сообщаю, что ты можешь стать дедушкой, примерно на День благодарения. Не знаю, доставит ли тебе эта новость радость или, наоборот, огорчит. Наверное, и то, и другое.

Молодой человек, с которым я живу, не может на мне жениться из-за своей семьи. В письме слишком трудно все объяснить, да это и не имеет значения. Конечно, мы собирались пожениться, как только он уладит этот вопрос в семье. Он уехал месяц назад. Я все еще люблю его, но не хочу, чтобы он возвращался. Теперь я хорошо поняла его – это развращенный, эгоистичный, беспечный и никудышный человек.

По-видимому, моему ребенку предстоит трудная жизнь. Во-первых, ему придется жить без отца. Поэтому мне не хотелось бы лишать его и деда, но в одном я совершенно уверена: мое дитя никогда не будет подвергаться твоей непримиримой однолинейности, которая с детства исковеркала мое отношение к жизни.

Я не виню тебя в этом, папа, во всем повинно наше окружение. Однако у тебя есть своя точка зрения, которую я никогда не понимала, и знаю, что ты никогда не поймешь моей.

По-моему, кроме любви, людей ничто не может связывать. Когда двое людей по-настоящему и преданно любят друг друга, это именно тот союз, который им нужен. Когда мировой судья встает и бормочет перед молодоженами несколько слов из Библии, это не меняет отношений, существующих между ними. Я люблю этого человека. Не стану сообщать тебе его имя, потому что не вижу в этом смысла. Я думала, что он женится на мне. Даже думала, что сегодня уже смогу написать тебе, что я официально вышла замуж. И может быть, тогда ты захотел бы меня увидеть. Я же смотрю на свое положение так, как будто я была замужем и развелась.

Так что от тебя зависит, как поступить. Если ты хочешь меня видеть, если ты склонен считать, что крохотное существо, которому суждено вскоре родиться, имеет право на твою любовь, как если бы оно было рождено в законном браке, которому я не придаю такого значения, как ты, то помести в колонке личных посланий лос-анджелесских газет объявление. Я живу не в Лос-Анджелесе, но устрою так, чтобы узнать о твоем объявлении, если оно там появится.

Но, пожалуйста, пойми одно, папа. Не надо помещать этого объявления, если ты не готов все принять. Мое дитя – естественный результат отношений с мужчиной, в которые я вступила с полной верой и любовью. Если ты не в состоянии смотреть на мое дитя с этой точки зрения, не надо со мной связываться».

Третье письмо было отправлено в июле 1937 года.

«Дорогой папа, много воды утекло с тех пор, как я написала тебе последнее письмо. То, что ты так и не поместил объявление в газетах Лос-Анджелеса, показало мне, как ты смотришь на мою жизнь.

Мое дитя оказалось девочкой. Мне не хотелось отдавать ее чужим людям, которые удочерили бы ее, но некоторое время это казалось мне единственным выходом. Затем отец дочери согласился помогать ей. Благодаря этому я могла кое-как растить дочку, но это была ужасная жизнь. Я получала денег ровно столько, чтобы содержать ее. А чтобы прокормиться самой, мне пришлось много работать. Я виделась с дочуркой изредка, и то на короткое время. Я ее мать и в то же время – просто посетительница. Ее настоящий дом – школа, в которой она живет, ее растят учителя, знающие о ней все, все самые личные моменты ее жизни. Мне же известна только малая их часть, и то из вторых рук. Когда я прихожу к дочке, это называется посещением школы матерью.

Короче говоря, папа, я практически лишена дочери и недавно поняла, что вот так же лишила и тебя твоей дочери. Теперь я понимаю, что эта потеря нанесла тебе сильную травму, потому что то, что происходит с моей дочкой, бесконечно ранит и терзает меня. Но я также знаю, что ты никогда бы не признал ее. Ты даже не попытался бы меня понять. Скоро я хочу приехать к тебе, папа, и тогда мы поговорим. В отношении одного я совершенно уверена. Ты никогда не увидишь своей внучки, если не станешь справедливо к ней относиться. Что же касается меня, для меня не имеет особенного значения, как ты ко мне относишься, но я действительно очень хочу тебя видеть, папа. Интересно, хочешь ли ты этого? Во всяком случае, не удивляйся, если я вдруг появлюсь у тебя на днях. Ехать мне придется довольно далеко, и нужно еще накопить денег на дорогу.

Тысяча поцелуев от твоей своенравной дочери.

Марсия».

Селби почти благоговейно сложил письмо и убрал его в потертый конверт.

– Сложная штука жизнь, Гарри! – сказал он. – Часто люди ощупью бредут по ней, пытаясь делать то, что правильно, стремясь найти счастье, а их отталкивают из-за непонимания.

Подумай, например, об этом человеке. Он очень любил свою дочь, так бережно хранил ее письма. Одиночество угнетало и разъедало его душу. Он носил эти письма с собой, вероятно, перечитывал их бессчетное количество раз, пока строки не поблекли и уже трудно стало разбирать слова. И вместе с тем не мог заставить себя простить дочь. Прояви он хоть немного душевной теплоты, чуть больше человеческого понимания и сострадания – и они могли быть счастливы. Могли бы жить вместе: дедушка работал бы, помогал бы семье, ребенок жил бы с матерью… Гарри, нам нужно найти эту женщину, надеюсь, ее отец оставил достаточно денег, чтобы она могла растить свое дитя.

– Не похоже, чтобы у него были деньги, – возразил коронер. – Одежда на нем довольно поношенная, правда, в кошельке есть деньги, но их не хватит даже на его похороны.

– Мы видели его вчера на дороге, – сообщил Селби. – Он ездил по стране на попутных машинах. Рекс Брэндон хотел забрать его за бродяжничество, но…

– Вы узнали, кто он такой? – перебил Перкинс.

– Он сказал, что его зовут Эмил Уоткинс.

– Так вот, при нем не было ничего, что доказывало бы это, – заявил коронер. – Все, что было у него в карманах, лежит в этой коробке.

Прокурор молча, одну за другой принялся рассматривать лежащие в ней вещи. Наконец произнес:

– Странно, Гарри! При нем не было ключей.

– Вот то-то и оно! – откликнулся коронер. – Ты только подумай: нож был, карандаш был, бумажник был, а ключей – нет!

– Если задуматься, – медленно проговорил Селби, – то это представляется значительным фактом, выразительной чертой, характеризующей личность. У человека нет ключей, значит, ему некуда было приходить, у него не было дома…

– Да уж, – беззаботно отозвался Перкинс, – в наши дни у многих нет дома… Слушай, Дуг, я тебе не рассказывал, как поймал ту громадную форель как раз в том месте, где река раздваивается на два рукава? Помнишь, я говорил тебе, что там точно живет эта рыбина? Она клюнула на приманку, а потом, когда сорвалась, ушла на дно и там затаилась. Я был там с двумя моими приятелями. Помнишь, я тебе рассказывал?

Селби кивнул.

– Так вот, – торжествующе объявил Перкинс, – я вернулся и все-таки поймал ее! Рыбина была потрясающая! Весила два с половиной фунта, и… это только вопрос самолюбия, Дуг… Но представь, я поймал ее на ту же приманку, как и в тот раз, когда упустил. Она… – Он остановился, услышав звонок в дверь, за которым последовали удары кулаком, и пожаловался: – Вот так они всегда, Дуг! Раз на дворе темно, им недостаточно просто позвонить, обязательно нужно барабанить в дверь! А днем все звонят и терпеливо ждут, когда им откроют.

Он направился в коридор, и вскоре Брэндон подтолкнул в комнату перепуганных Каттингса и Глисона.

– Выяснил что-нибудь? – спросил Селби у шерифа.

Брэндон отрицательно покачал головой. Селби объявил:

– Молодые люди, мне нужно, чтобы вы посмотрели на мертвого человека.

Юноши подавленно молчали. Глисон дрожал, постукивая зубами.

– Встаньте поближе к обогревателю, – предложил им прокурор, – согрейтесь немного.

– Я бы предпочел поскорее с этим закончить, – промямлил Глисон.

– Хорошо, – согласился Селби, – пойдемте.

Торжественной, молчаливой процессией они прошли по длинному коридору в морг, где коронер отдернул простыню, обнажив лицо человека. Плотно сжав губы, Глисон посмотрел на мертвеца и поспешно отвернулся.

– Знаете его? – спросил прокурор.

Оба юноши отчаянно затрясли головами.

– Посмотрите как следует, – потребовал Селби. – Попытайтесь представить его живым, с открытыми глазами, стоящим на ногах. Ну же, ребята, он вам не навредит!

Юноши взглянули еще раз и снова отвернулись.

– А давно ли вы виделись с Марсией Уоткинс? – небрежно поинтересовался Селби.

Это имя не произвело на них никакого впечатления.

– Я не знаю никакой Марсии Уоткинс, – заявил Каттингс.

– Я тоже, – сказал Глисон.

– Как мог этот человек оказаться в вашем домике? – спросил прокурор.

Каттингс возмутился:

– Послушайте, мистер Селби, я ничего от вас не скрываю. Не могу себе этого представить. Понятия не имею, что он у нас делал. И не знаю, как он туда попал. Все это совершенно неожиданно и непонятно для меня.

Селби сказал:

– Ладно, ребята, я не собираюсь вас задерживать, но вы должны мне обещать, что, если я вам позвоню и попрошу явиться в Мэдисон-Сити, вы немедленно приедете. Обещаете?

– Конечно, мистер Селби, – согласился Каттингс. – Вы вели себя очень благородно, и мы с Бобом сделаем все, чтобы вам помочь.

– Дуг, позволь переговорить с тобой. А ребят можем оставить здесь на минуту, – попросил Брэндон.

– А мы не можем подождать в другой комнате? – подал голос Глисон.

– Нет, – отрезал шериф. – Не волнуйтесь, это займет не больше минуты. – И, выведя Селби в коридор, сказал: – Мне не нравится твоя идея отпустить парней, Дуг. Чем больше думаешь о тех трех стаканах у них в домике, тем больше приходишь к выводу, что они здесь что-то путают.

– Я знаю, – отозвался Селби, – но чем больше мы задаем им сейчас вопросов, тем больше демонстрируем, как нам мало известно. По-моему, их стоит отпустить. Если они пытаются что-то скрыть, пусть думают, что им это удалось. А тем временем мы будем расследовать дело. Когда узнаем все об этом несчастном, снова их вызовем. Судя по найденным у него письмам, он очень любил свою дочь, но не мог ее простить за то, что она сбежала с любовником из дома и родила незаконного ребенка. Когда выясним, где он жил, сможем разыскать его дочь. А найдя ее, установим, кто был отцом ребенка. Тогда, может быть, поймем, кого пытался убить этот человек.

– Это мог быть Каттингс или Глисон, – предположил шериф.

– Возможно, только они слишком молоды, чтобы сманить девушку. Когда я при них произнес имя Марсии, они ничем не дали понять, что им знакомо это имя.

– Письма, про которые ты сказал, были у него в кармане? – поинтересовался Брэндон.

– Да.

– Ладно. Ты босс, Дуг, тебе и принимать решения. Думаю, будешь следовать своей излюбленной теории реконструкции жизни умершего?

Селби кивнул, и Брэндон продолжил:

– Но если выяснится, что он намеревался убить Каттингса или Глисона? Ведь мы ничего не сможем сделать. Они не совершили никаких преступлений.

– А может, Каттингсу или Глисону известно что-то такое, о чем они и сами не подозревают? – проговорил прокурор. – Допустим, они как-то связаны с человеком, которого собирался убить Уоткинс…

– Я понял, – кивнул Брэндон.

– Разумеется, – подчеркнул Селби, – мы не найдем ключа к этой истории, если полностью ее не восстановим.

– А в таком случае ничего не останется, как списать все это дело, – заметил шериф.

Они вернулись в комнату, где коронер пытался развлечь юношей, рассказывая им о рыбалке, на которую ходил летом. Молодые люди глядели на него испуганными глазами, по которым ясно было видно, что они не улавливают ни слова из того, что он им городит.

– Ну, ребята, – объявил Брэндон, – можете идти домой.

Они бросились к двери, выскочили в коридор и, сталкиваясь, побежали. У выхода Каттингс обернулся:

– Мистер Селби, мы явимся в любое время, когда вы нас вызовете. Шериф знает, где нас найти. – Затем распахнул дверь и вдвоем с приятелем выскочил под проливной дождь.

Прокурор предложил шерифу:

– Пойдем, почитаешь эти письма, Рекс.

Трое мужчин вернулись в офис. Селби вручил письма Брэндону, который начал было быстро просматривать их, но затем, нахмурившись, углубился в чтение. Тишину нарушил резкий телефонный звонок. Коронер снял трубку и машинально, на одном дыхании, произнес:

– Офис коронера и гражданского управления, похоронное заведение Перкинса, Перкинс у телефона. – Послушав немного, повернулся к Селби: – Это тебя, Дуг.

Тот взял у него трубку:

– Алло?

Женский голос, странно приглушенный, произнес:

– Это окружной прокурор?

– Да.

Женщина быстро заговорила тем же невнятным голосом, как будто чем-то приглушая его, чтобы изменить:

– Не позволяйте себя обмануть в отношении того, что произошло в кемпинге «Кистоун». Продолжайте расследовать дело, пока не найдете убийцу.

– Минутку! – отозвался Селби. – Это не сам окружной прокурор, а его заместитель. Сейчас я приглашу окружного прокурора.

– Нет, нет! Это вы, мистер Селби, окружной прокурор. Не пытайтесь задержать меня у телефона, пока не определите, откуда я звоню.

– Не понимаю, что вы имеете в виду под убийством. Этот человек умер до того, как совершил убийство. Поэтому здесь нет никакого…

– Это вы так думаете, – возразила женщина. – На самом деле совершено убийство, и вы только играете им на руку, думая… – На секунду она прекратила извергать на Селби почти истерический поток слов, так, будто что-то ее вспугнуло, и она замолчала, чтобы прислушаться.

– Ладно, – сказал Селби, – что…

Но на другом конце провода уже послышались короткие гудки. Селби стал стучать по рычажкам. Перкинс философски заметил:

– Успокойся, Дуг. В такое раннее утро приходится принимать услуги в таком виде, в котором их тебе предоставляют.

Брэндон поднял голову от писем, сощурив глаза. Прокурор продолжал греметь рычажками телефонного аппарата. Наконец раздраженный голос в трубке произнес:

– Ну, в чем дело? Какой номер вам нужен?

– Это говорит Селби, окружной прокурор. Я нахожусь в похоронном заведении Перкинса. Мне только что сюда звонили. Мне необходимо выяснить, откуда звонили.

– Минутку, – ответила телефонистка. – Посмотрю, чем смогу вам помочь. Не кладите трубку. – И через некоторое время сообщила: – Звонок был сделан из дежурной аптеки в здании гостиницы.

– Соедините меня с ними, – попросил прокурор.

– Минутку.

В трубке послышались длинные гудки. Через какое-то время, показавшееся Селби бесконечным, мужской голос проговорил:

– Дежурная аптека.

– Где расположен ваш аппарат – в рецептурном отделе, перед аптекой или…

– В будке, – ответил мужчина. – А кто вы?

– Поймите меня правильно, – сказал Селби. – Это Дуглас Селби, окружной прокурор. Минуту или две назад мне позвонили с этого телефона. Я хочу знать, кто заказывал разговор.

– Женщина, – сразу ответили ему. – Ее привез на автомобиле какой-то мужчина. Она вбежала сюда, и я еще подумал, что ей что-то нужно. Даже пошел ей навстречу из рецептурного отдела, но она покачала головой и бросилась прямо к телефонной будке.

– Вы видели, как она выглядела?

– Это была молодая женщина. На ней был дождевик с накинутым на голову капюшоном.

– Какого цвета дождевик?

– Какого-то темного, кажется, черного.

– Не разглядели, блондинка или брюнетка?

– Нет, не обратил внимания.

– А сколько ей приблизительно лет?

– Черт! Вы меня достали! – признался мужчина. – Она вбежала как молодая, но я же сказал, что не обратил внимания на ее лицо. Да там и увидеть было нечего, невозможно…

– А теперь ее нет?

– Конечно. Мужчина, который подвез ее, погудел, она тут же шлепнула трубку и выскочила наружу.

– Выйдите наружу, оглядите улицу, может, увидите эту машину, – попросил Селби.

– Хорошо, – неторопливо откликнулся мужчина. – Подождите у телефона.

Селби слышал его неспешную поступь. Через некоторое время шаги стали приближаться.

– Нет, – произнес мужчина тоном, говорящим, что ему все надоело. – Не видно никакой машины.

– Вы сказали, в машине ее ждал мужчина.

– Да.

– Вы его видели?

– Не очень ясно. Просто видел, что за рулем кто-то сидит.

– Откуда же вы знаете, что это был мужчина?

– А я и не знаю. Просто думаю, что молодая женщина не покажется одна на улице в такое время ночи. Словом, там кто-то сидел: мужчина или женщина.

– Благодарю вас, – устало произнес прокурор, положил трубку и обернулся к Рексу: – Какая-то женщина предупредила меня, что это дело в «Кистоуне» не так просто, как кажется на первый взгляд.

– И сказала что-нибудь об убийстве?

– Да. Насколько я понял, она считает, что этот человек уже совершил убийство.

– Хочешь сказать, он кого-то убил до того, как умер сам от отравления угарным газом?

– Вроде так. Очевидно, эту женщину вспугнули, она не успела все рассказать.

– Если он кого-то убил, то почему же не приколол ту записку к его телу? Он же специально ее приготовил.

Селби пожал плечами:

– Я знаю только то, что сказала по телефону эта женщина. Судя по всему, она что-то держала во рту, чтобы изменить голос.

Перкинс взглянул на шерифа:

– Может, это одна из тех девушек, которые были с ребятами?

Брэндон перевел задумчивый взгляд на прокурора.

– Наверное, Дуг, мы сделали ошибку, отпустив девчонок, – тихо сказал он. – Одна из них держалась поразительно спокойно.

– Нет, – отрезал Селби, – мы поступили правильно. Освободили их с иллюзией, что они вне подозрения. А если бы задержали их для допроса, то ничего от них не добились бы. К тому же этот анонимный звонок показывает, что кто-то заинтересован в том, чтобы правда вышла наружу.

– Если он убил человека, за которым охотился, то, как, по-твоему, где он мог спрятать труп? – задал вопрос шериф.

Селби взглянул на свои часы: