Гусар бессмертия Волков Алексей

Неподалеку остановился Ланской с крохотной свитой, и Мадатов, сделав Орлову знак, чтобы следовал за ним, поскакал за очередным приказанием.

С небольшого возвышения было видно, что ситуация на поле вновь изменилась. Огромная колонна турецкой кавалерии, не меньше четырех тысяч всадников, выдвинулась против наступающей русской пехоты, и мушкетеры торопливо перестраивали свои порядки в каре.

Ланской нервно теребил поводья породистого скакуна. Молодое красивое лицо полковника раскраснелось от битвы. У ворота синего доломана выделялись кресты Владимира и Анны, но конечно же гораздо весомее был Георгий на левой стороне груди.

Командир бригады колебался, не зная, как поступить. Сумеет пехота самостоятельно отбиться или же лучше ударить кавалерией? По идее, следует выбрать момент, чтобы не вести атаку прямо в лоб. Красавец-граф славился в армии своей безусловной храбростью, но в то же время обладал немалым благоразумием и очертя голову в бой людей не посылал.

– Силища! – протянул какой-то молодой адъютант из свиты.

Мадатов не обратил внимания на вырвавшееся слово. Кавказский князь думал сейчас о другом.

– Граф, что надо сделать, чтобы получить Георгий?

От волнения в голосе Мадатова прорезался обычно почти не слышный акцент.

Но так красив и почетен был эмалевый крестик, что поневоле рождалась светлая зависть.

– Разбить турецкую колонну, – улыбнулся Ланской.

Его сейчас занимали более насущные проблемы, однако почему бы не пошутить в преддверии кровавой кавалерийской стычки?

Граф еще не знал то, что успели усвоить александрийские офицеры: подробно многим выходцам с гор, шуток Мадатов не понимал. Бесстрашный, заботливый к людям, умный, благородный и потому успевший завоевать любовь в полку, порою он слишком всерьез воспринимал ненароком брошенную фразу. Свои успели привыкнуть к этому, но Ланской впервые получил под начало пылкого батальонного командира.

Глаза Мадатова сверкнули. Сейчас он чем-то походил на разбойника, узревшего долгожданную добычу.

Орлов понял, что сейчас произойдет. Где-то в самой глубине души промелькнула искорка страха, но сейчас же исчезла во внезапно нахлынувшем возбуждении.

Была не была!

Александр едва заметно кивнул взглянувшему на него командиру. Мадатов махнул рукой в ответ и без единого слова дал шпоры коню.

– По коням! – Кажется, Орлов успел выкрикнуть это раньше, чем Мадатов.

Его эскадрон первым выскочил на поле и торопливо построился в развернутые линии для атаки. Чуть правее разворачивался второй эскадрон. Два других замешкали, однако Мадатов не собирался кого-то ждать.

– В атаку марш-марш!

Трубы подхватили приказ князя, и почти три сотни всадников немедленно, соблюдая равнение в шеренгах, двинулись вперед.

Рысь сменилась галопом. Впереди плотной массой виднелась турецкая кавалерия. Орлов покосился назад. Эскадрон следовал за ним, и на лицах гусар была написана та же крайняя степень отчаянного возбуждения, которую испытывал штаб-ротмистр.

Это было против всех и всяческих правил. Только теперь сворачивать все равно было поздно. Попытайся уклониться – и турки немедленно атакуют в свою очередь, начнут рубить беглецов, если догонят, а так – хоть какой шанс.

Да и невозможно было остановить бешеную скачку.

– Ура!!! – дружно рявкнули гусары. Сабли взмыли вверх, готовясь к первым ударам, и солнце веселыми зайчиками заплясало на клинках.

Где-то позади на поле выбирались два припозднившихся эскадрона, чуть в стороне торопливо строились белорусские гусары, но до них было далеко. Чересчур далеко.

И вдруг вся масса турок, несмотря на свое подавляющее превосходство, не выдержала атаки горстки гусар, прыснула в стороны, из плотной колонны превратилась в скопище несущихся прочь всадников.

– Ура! – еще раз взревели гусары, и в криках их звучало торжество победы…

– Мы к вам, господа! – Несколько белорусских гусар вышли к костру, у которого александрийцы праздновали победу.

– Прошу прощения, штаб-ротмистр, но счесться на поле боя не получилось. Вы так стремительно атаковали, что угнаться за вами не было никакой возможности. – Вопреки обыкновению, Бурцов вырядился по всей форме.

Его слова были встречены дружным смехом. Смеялся даже Мадатов, чьего чувства юмора вполне хватало на подобную странную похвалу.

– Зато… – Алешка сделал картинный жест, и прибывшие с ним гусары выдвинули тяжелый бочонок вина. – Пусть никто не говорит, что Алешка Бурцов может быть неблагодарным!

Подобная мысль никому и в голову бы не пришла, однако речь гостя была встречена восторженным ревом.

Победу отмечали повсюду, где стали на отдых гусары, драгуны, казаки, мушкетеры, егеря. Войско сераскира было рассеяно, сам он убит. Русским достались знамена, пушки, тысячи пленных. Еще никто из победителей не знал, что минувшим днем наступательный порыв турок был сломлен, и скоро вторая их армия, узнав об участи товарищей, покатится прочь, даже не решаясь помериться силами с врагом. Но победа была настолько убедительна, что любой участник битвы был уверен – окончание долгой войны теперь не за горами. Если же за горами, то Балканскими, и мы в ближайшее время одолеем эту последнюю преграду на пути к Царьграду.

Но пока дорога победителей лежала не к столице Оттоманской Порты, а к придунайским крепостям, после бегства полевых армий уже обреченных, но продолжающих по инерции сопротивляться. Гарнизоны даже совершали вылазки. А может, просто пытались определить, нельзя ли вырваться из кольца блокады прочь?

– …Не кланяться ядрам!

Орлову самому было весьма неприятно стоять перед эскадроном, но что поделать, если батарее необходимо прикрытие? Турки вон повылазили из-за стен и даже выволокли с собой несколько пушек. А ну как попытаются напасть на артиллеристов! Вот и приходится стоять колонной чуть в стороне от своей артиллерийской роты в готовности закрыть ее от противника да успокаивать лошадей, нервно вздрагивающих после каждого залпа русских пушек и после каждого разрыва турецких бомб. Могли бы на такое дело хоть пехоту отрядить! Хотя вон идет и она. Прямиком на турок.

О чем ни думай, но помнить обязан об одном – раз ты офицер, то обязан быть примером своим подчиненным.

Где-то позади рвануло – Орлов обернулся посмотреть, не задело ли кого из гусар.

Вдруг что-то резко ударило по левой голени, и одновременно с этим прямо в голове прогремел гром.

Конь вдруг стал заваливаться набок, и Орлов едва успел покинуть седло прежде, чем благородное животное рухнуло и забилось в агонии.

Звуков не было. В ушах стоял звон, а все прочее было отрезано существующей вместе со звоном непроницаемой тишиной.

Орлов никак не мог понять, что случилось. Ничего кроме звона в голове не было. Штаб-ротмистр просто стоял, тупо тряся головой, словно надеялся вытрясти этот звон.

Кто-то тронул его сзади за плечо, и неожиданная реальность прикосновения заставила Александра оглянуться.

Какой-то гусар с нескрываемой тревогой смотрел на него, а губы находились в движении, будто кавалерист решил поиграть в некую разновидность игры в угадайку.

«Трофимов», – с некоторым усилием узнал гусара Орлов, и узнавание прорвало плотину.

– …благородие! Вы целы?! – вторгся в сознание взволнованный голос.

С другой стороны подскочил Лопухин и тоже собрался что-то спросить. Орлов машинально сделал шаг в сторону корнета. Ногу вдруг пронзила боль, настолько резкая, что Александр чуть не упал. К счастью, его подхватили сразу две пары рук.

– Штаб-ротмистр ранен! – громко крикнул Трофимов.

Орлов уже скосил взгляд в сторону ноги. Чуть повыше ботика штанина была разорвана и быстро пропитывалась кровью. Из-за нее было непонятно, насколько серьезна рана, но сердце неприятно вздрогнуло. Почему-то сразу подумалось, что нога потеряна, впереди ждет участь безногого инвалида, и Орлов едва сдержался, чтобы сохранить подобающий положению вид.

Кто-то из гусар уже сноровисто накладывал прямо поверх штанины чистое полотно.

– Бомба вон там разорвалась, – донеслось до Александра, и он машинально посмотрел в ту сторону.

Судя по воронке, взрыв произошел довольно близко. Хорошо, хоть не рядом, ибо тогда он мог вполне не слышать этих слов. Но коню хватило. Уже и биться перестал, бедняга. Хотя, если ноги не будет, еще вопрос – кому легче?

Откуда-то появилась шинель, и штаб-ротмистра попытались уложить на нее.

– Я сам, – попытался возразить Орлов, однако нога напомнила о себе такой болью, что сразу стало ясно: ни ходить, ни ездить верхом в ближайшее время ему не суждено.

– Ложитесь, ваше благородие, а мы уж вас донесем, – как маленького, принялся убеждать командира Трофимов.

– Доставим в гарном виде, – поддержал его Огейчук.

Орлов внутренне почти смирился с худшим, но оставалась пара дел, и пришлось вновь превратиться в начальника.

– Турки в атаку не идут?

– Турки уходят, – оповестил Лопухин, все время не отходивший от командира.

Хотя и видно было, что юному корнету по неопытности самому плохо при виде раны.

– Хорошо. – Орлов на мгновение прикрыл глаза и вновь посмотрел по сторонам. – Поручика Мезенцева ко мне.

– Я здесь, – старший из офицеров тоже был рядом, за гусарскими спинами.

– Примите эскадрон. И обязательно доложите Мадатову о моем ранении.

– Слушаюсь! – Мезенцев вскинул два пальца к козырьку кивера.

– И еще… – Ногу опять кольнуло болью. Орлов едва удержал стон, лицо на мгновение скривилось. – Еще потери есть?

– Нет, – уже не по-строевому произнес Мезенцев. – Разве что Семенчуку кончик уха зацепило.

Многие улыбнулись. Когда целый час торчишь под угрозой смерти, подобный пустяк воспринимается как повод для веселья.

Штаб-ротмистр тоже изобразил слабое подобие улыбки. Но это было его последнее усилие. Голова шла кругом, слегка подташнивало, а нога словно была объята пламенем. Сознание упорно уплывало, и хотелось одного – чтобы все поскорее кончилось. Но что и, тем более, как должно кончиться, Александр совершенно не думал.

Четверо гусар дружно взялись за края шинели и понесли раненого командира, стараясь по возможности не растрясти его.

Впрочем, Орлов этого уже не чувствовал. Дело были сделано, и наступало благодатное полузабытье…

В России уже должна была наступить осень с ее непрерывными дождями, листопадом и грязью, но тут, в краях более южных, солнце еще припекало вовсю. Правда, только днем. По ночам было холодно, и еще странно, что дело не дошло до заморозков и на воде не образовывался ледок. Да и не увидеть здесь было воды, кроме колодезной. Сушь в степи стояла страшная, и уже не понять было, высохла ли трава, или это уже влияние близящейся осени.

С другой стороны, при дожде перемещаться было бы вообще гиблым делом. Лучше уж потерпеть немного от пыли и жажды, чем мокнуть остаток пути, не имея возможности толком обсохнуть или хоть остановиться на несколько дней под крышей. По слухам, большая часть пути уже проделана, и скоро начнутся более населенные места.

Обоз с ранеными по военным меркам был небольшим. Это после крупных боев увечных, едва живых или же просто сильно порезанных да пострелянных не сотни – тысячи. Тут же были жертвы мелких стычек, орудийных перестрелок, тех самых военных будней, которые считаются почти бескровными. Не по черствости к пострадавшим, просто у генералов есть с чем сравнивать. Плюс – еще больные из числа тех, кто посерьезнее. Уж в легкой-то форме те же самые хвори живота перенес едва ли не каждый в армии, учитывая количество фруктов на том берегу. Да и небольшую простуду порою подхватишь.

Орлов ехал в чужой бричке. Ее хозяином был артиллерийский капитан Гурьялов, уже немолодой, темноволосый и чуть полноватый мужчина, раненный в том же деле, что и гусар. Экипаж самого Александра с денщиками обоих офицеров пылил сзади. В одиночку скучно, а так хоть можно словом перекинуться среди бескрайних, словно море-океан, просторов.

Еще дальше два десятка разнокалиберных возов медленно везли раненых и больных солдат прочь от Дуная. И разумеется, был лекарь, вопреки обыкновению, человек заботливый, обращающий внимание не только на господ, напротив, большую часть пути проведший среди простых солдат.

Офицеры пробовали в карты сыграть, но в повозке это оказалось трудно, тем более что Гурьялов лишился кисти левой руки, и держать карты оставшейся ему было нелегко.

Зато капитан мог свободно ходить, чего нельзя было сказать о его спутнике. Осколок турецкой бомбы перебил кость, и теперь нога Орлова была плотно упакована в лубки и несгибаемо торчала вперед, мешая и толком сидеть, и, тем более, нормально передвигаться.

– Ерунда это все, штаб-ротмистр, – привычно проговорил Гурьялов в ответ на столь же привычную ругань Александра на причиняемые раной неудобства. – Вот если бы попало в колено, тогда дело швах. Так бы и хромал всю жизнь, как этот, рогатый. Голень – подумаешь! Срастется, куда она денется? Ну, не попляшешь какое-то время мазурку. Велика ли потеря?

Потеря действительно казалась небольшой. Первоначальный шок от раны прошел быстро, чему немало способствовала уверенность эскулапа в благополучном исходе. Орлов даже попытался остаться при полку, однако довольно быстро почувствовал свою ненужность. Все же быть при деле и просто разъезжать в повозке следом за эскадроном – понятия весьма разные. Уж лучше перебраться в какой-нибудь городок да отдохнуть там в покое, не заботясь ни о чем. Не сегодня, так через месяц войска разойдутся на зимние квартиры, и торчать постоем в какой-нибудь позабытой Богом деревеньке – удовольствие не из лучших.

Если бы еще не эта выматывающая душу езда!

Орлов привычно набил трубку себе, потом посмотрел на спутника и принялся набивать трубку и тому.

– Благодарствую, – капитан с удовольствием закурил. – Что до меня, то выправлю все бумаги да отправлюсь в свою деревеньку. Послужил Государю, теперь самое время позаботиться о хозяйстве. Небось, без моего пригляда там все в запустение пришло. Поселяне – тоже люди и заслужили лучшей доли. Да и места у нас такие – залюбуешься! Был я с Суворовым в Италии, потом – с Кутузовым в Австрии, с Беннингсеном в Пруссии, теперь вот – третий год в Молдавии и Болгарии, и так скажу: красивше родных мест нигде не сыскать. Вот обустрою свой дом, женюсь и буду перемежать сельский труд с покойным отдохновением…

Ни о каком покое Александр никогда не думал. Он так сросся с полком, что вне его давно не представлял жизни, и хоть тянуло иногда навестить знакомые с детства места, тяга была не столь значительной, чтобы говорить о ней сколько-нибудь всерьез.

– Между прочим, – Гурьялов всмотрелся чуть в сторону. – Вон видите цыганский табор? Бьюсь об заклад, что там колодец. Иначе с чего они расположились на отдых аккурат посреди степи?

На поле действительно виднелись кибитки, рядышком бродили стреноженные кони, гуляли люди в яркой одежде. Может, не гуляли, занимались какими-то делами, но для проезжающих не все ли равно?

Коляска с лекарем обогнала медленно ползущий обоз и устремилась к цыганам. Эскулап был старшим, и ему предстояло договариваться с теми, кто прибыл сюда первым, насчет воды. Колодцы в степи были не столь часты, чтобы просто проехать мимо и даже не попытаться напоить людей живительной влагой. Солнце-то греет отнюдь не по-осеннему, и всем хочется пить. Кроме тех, кто сейчас метался в тревожном бреду или безмолвно лежал, пока душа боролась за право остаться вместе с телом.

Долгий привал устраивать никто не собирался. До Одессы, по словам проводника, было не столь далеко, и хотелось доползти до города если не сегодня вечером, то хотя бы к завтрашнему обеду.

Кучер выжидательно посмотрел на господ офицеров и, повинуясь кивку капитана, послушно повернул к кочевью. Лошади – не медлительные волы, которых хоть как подгоняй, а спешки не дождешься. Бредут себе размеренным шагом, и, кажется, пешком дойти гораздо быстрее.

Экипаж с денщиками повернул вслед за офицерами. Надо же при необходимости помочь раненым барам, да и сколько в дороге развлечений и перемен?

Лекарь уже стоял в окружении степенных цыган, на долю же припозднившихся главным образом достались вездесущие дети.

Какой-то совсем маленький мальчонка едва не попал под бричку с офицерами. Возница еле успел остановить экипаж. Какая-то молодая женщина, наверняка мать сорванца, подскочила к сыночку, рванула его в сторону и начала быстро и гневно покрикивать на него на своем наречии.

Орлов видел ее со спины. Цветастый платок и такие же яркие наряды, обычные для кочевого племени, выглядели в глазах гусара столь же обезличивающими, как военный мундир или серый крестьянский армяк. Но вот в процессе отчитывания ребенка цыганка повернулась, и Александр невольно вздрогнул.

Перед ним стояла она. Та самая гадалка, что предсказала Орлову бесконечную жизнь в далеком прусском городке. Чуть повзрослела, да и вместо лукавства в глазах читался гнев и переживание за расшалившегося сына.

Взгляды встретились. Орлова узнать было потруднее. За прошедшие годы Александр успел возмужать, вместо едва заметных усиков отрастил настоящие усы, рана и усталость от дороги наложили на лицо дополнительный отпечаток. Да и был штаб-ротмистр не в эффектной гусарской форме, а в общекавалерийском мундире, в глазах посторонних вряд ли особо отличавшемся от обычного армейского.

– Как живешь, Рада? – голос гусара прозвучал хрипло. Может, от вездесущей дорожной пыли?

В черных глазах цыганки промелькнуло узнавание, и от улыбки появились памятные ямочки на щеках.

– Барин! Не ожидала встретить!

– Конечно. Сама же гадала, что мы больше не встретимся! – Первая растерянность прошла, и теперь Орлов был самим собой.

– Не так, барин. Я гадала о жизни, а не о встречах. Увидеться мы еще должны. – Цыганка улыбалась так ослепительно, что сердце гусара поневоле билось быстрее.

Гурьялов молчал, только переводил взгляд с одного на другого, да конечно же пытался понять, что может связывать гусарского офицера и простую цыганку.

– А моих спутников больше нет, – само собой вырвалось у Орлова.

– И старого офицера? – чуть удивилась цыганка. – Такой был видный мужчина.

– Убило его под Чаушкой, – сказал Александр, словно название небольшой болгарской деревеньки могло что-то сказать постороннему.

– Жалко, – искренне произнесла Рада, но смотрела на вытянутую ногу Орлова.

– Ты говорила о моей долгой жизни… – Гусар коснулся лубка. Мол, как же так, долгая жизнь и ранение?

– Ты будешь жить очень долго, – серьезно произнесла цыганка. – Так долго, что представить нельзя. Но как и каждого, тебя можно и ранить, и убить. Хотя убить тебя не удастся.

Кто-то говорил нечто подобное. Но кто? И вдруг Орлов вспомнил так и оставшееся в его памяти безымянным поместье и умирающего от ран мужчину. Пусть тот не говорил конкретно об Орлове, но на гусара повеяло чем-то непознаваемым, стоящим над привычным миром.

– Это твой? – кивнул он на сорванца, чтобы как-то отвлечься от нового для себя чувства.

– Мой старший. Еще есть дочка, – улыбнулась молодая женщина.

– Купи им гостинцев.

Предлагать деньги самой Раде Орлову было как-то неловко, но дать детям – совсем другое. Он извлек кошелек и вытянул из него два золотых червонца, или, как их часто называли, лобанчика из – за изображенного на лицевой стороне воина в доспехах.

Деньги были большими, каждый червонец примерно равен трем рублям, простым людям таковые монеты даже сниться не могли, но Александр расстался с ними без сожаления. Лишь благодарил судьбу и казну, выплатившую наконец жалованье в треть.

Жеманиться цыганка не стала. Монеты исчезли где-то в складках одеяния, совсем как тогда, в Инстербурге.

По сторонам тащились возничие застывшего в отдалении обоза. Каждый из них нес самую разнообразную посуду. Туда – пустую, обратно – полную, и со стороны происходившее чем-то напоминало муравейник с его бесконечной суетой.

Аполинарий тоже набрал воды во все бывшие во второй бричке емкости, но к барину скромно не подступал. Раз уж Александр Александрович точит лясы с женщиной, то лучше к нему не подходить. Еще попадет за стремление сделать доброе дело!

Остановка была непродолжительной. Сзади раздались крики, щелчки кнутов, и под мычание волов и скрип колес обоз тронулся с места. Орлову тоже надо было ехать, хотя хотелось остаться еще ненадолго, поговорить, просто заглянуть в черные глаза…

Может быть, гусар так бы и сделал, но даже бричка была не его, а Аполинарий ждать не стал и отъехал в сторонку. Да и неудобно перед капитаном.

– Счастливо оставаться, Рада. Рад был встретиться, – чуть скаламбурил Орлов.

– Подожди, барин… – Гадалка куда-то исчезла.

– Мы встречались с ней в Восточной Пруссии. Она там предсказала мне долгую жизнь, – Александр пояснил Гурьялову ситуацию.

– Понятно, – кивнул артиллерист.

Орлов выжидательно посмотрел на товарища, мол, не хочет ли тот узнать свою судьбу. Капитан понял безмолвный вопрос и лишь отрицательно помотал головой.

– Держи, барин, – вернувшаяся цыганка протянула Орлову небольшой, чтобы не сказать, крохотный ковчег.

– Зачем он мне? – невольно спросил штаб-ротмистр.

– Пригодится. Не сейчас, потом.

Повинуясь притягательному взгляду, Орлов принял подарок и даже полюбопытствовал:

– Что там такое?

– Вот этого не знаю, – улыбнулась Рада. Затем добавила серьезнее: – Месяца три назад на той стороне мы нашли умирающего монаха. Пытались спасти, но он был весь изранен. Попался по дороге туркам, вот те его и… Перед смертью монах просил сберечь этот ларчик и обязательно передать его какому-нибудь русскому.

– Так, может, надо в храм? – Александр не отличался набожностью, но цепочка «монах – ковчег – храм» выстраивалась сама собой. Вдруг внутри скрывается какая-то святыня? Для чего-то и откуда-то нес же это священнослужитель! Не для того же, чтобы передать первому встречному офицеру!

– Нет, – в голосе цыганки прозвучало нечто, отвергающее любые предположения. Имелось в гадалке что-то… нет, не от ведьмы, ведьма подразумевает зло, а никакого зла в Раде не чувствовалось, но зато была непонятная сила, как будто цыганке действительно было известно неведомое. Даже немного жутковато становилось от подобного ощущения, как от некоторых няниных сказок по ночам. – О храме монах не говорил. И кому передать – тоже. Теперь это – твое. Наступит день, и сам поймешь, что с ним делать. Я чувствую – это то, что надо тебе.

Рада не уточнила, что смерть помешала монаху договорить. Но смерть – та же судьба. Раз послала сюда знакомого офицера со странной линией судьбы, еще и щедро одарившего, ничего не требуя взамен, то и быть посему. Стоит ли противиться явно выраженному знаку?

– Нет так нет, – согласился Орлов.

Он еще не вышел из возраста, когда хочется иметь вещественные воспоминания о приятных сердцу встречах. Пусть ничего между ним и Радой не было, но о самой цыганке Александр не забывал.

Бывает же такое!

– Спасибо! – искренне поблагодарил Орлов. – Не подскажешь, когда будет новая встреча?

– Она будет, а когда – решать судьбе, – серьезно ответила Рада.

Бричка тронулась. Орлов несколько раз оборачивался, хотя с раненой ногой вертеться было неудобно, но цыганка уже растворилась в толпе других женщин, словно встреча померещилась в дорожной полудреме.

Да и зачем ей, супруге и матери, стоять, глядя вслед чужому человеку?

– Что там? – не сдержал любопытства Гурьялов.

Гусар перестал оглядываться, повертел ковчег в руках, открыл плотно прижатую крышку и пожал плечами.

Внутри лежал малюсенький кусочек дерева, настолько старого даже по виду, что было непонятно, как он еще не превратился в труху. Трогать его было страшно, вдруг рассыплется, но от него веяло какой-то неведомой и, несомненно, благостной силой, заставившей офицеров снять фуражки и перекреститься.

Орлов аккуратно закрыл ковчежец, и наваждение схлынуло. Да и было ли оно?

– Чудны дела твои, Господи, – пробормотал Гурьялов, а Орлов вздохнул.

Вокруг по-прежнему лежала степь, и никто не мог сказать точно, где же вожделенная Одесса.

– Ляксандр Ляксандрович, – просунулся в дверь Аполинарий. – Там к вам пришли.

На широченном лице денщика была написана радость. Хотя и некоторое смущение тоже имелось.

Барин велел никого не пускать без доклада. Тем более – в часы, когда он занят работой.

Нынешняя работа для Орлова была тяжкой. Он вновь пытался овладеть латынью, причем большей частью – самостоятельно, и постоянно путался во всевозможных основах глаголов, спряжениях и временах. Но кое-какие сдвиги уже имелись. Удалось даже прочитать первую страницу записок, а вот дальше начинался темный лес. Вроде слова понятны, а ожидаемого смысла, того, о чем повествовало предисловие, нет, как не было.

Сколько раз являлась мысль, что как раз-то предисловие было понято неправильно, а дальнейшее – обычный житейский бред, написанный с нарушением правил малограмотным человеком и потому заранее не слишком ясен и уж подавно неинтересен. Очень уж фантастично звучало предисловие, чтобы быть полновесной правдой. Гораздо проще предположить чью-то более позднюю шутку, тем более записки явно писались разными людьми, и тот, кто свел всю пачку бумаг воедино, вполне мог оказаться незаурядным шутником.

Но все равно Орлов старательно прятал книгу от всех и Аполинарию велел под страхом самых разных кар никогда и ни при ком не поминать о ее существовании.

Сейчас штаб-ротмистр тоже торопливо засунул листки под подушку и стал похож на школяра, застигнутого учителем врасплох.

Гость ждать не собирался. Обойти крупного Аполинария было делом почти неосуществимым, зато с некоторым трудом можно было хоть попытаться заглянуть ему через плечо, чтобы быть узнанным хозяином.

– Лопухин! – Орлов увидел маячившего за денщиком сослуживца и приятеля. – Ты?

Юный князь совершил невозможное. Воспользовавшись некоторым замешательством Аполинария, он сумел чуть отодвинуть денщика и, пользуясь своей небольшой комплекцией, протиснуться в кабинет и по совместительству – спальню.

Орлов подхватил стоявший рядом с застеленным диваном костыль и поднялся навстречу.

– Какими судьбами? – отпуская корнета из объятий, спросил хозяин трех снимаемых комнат.

– Отпросился на несколько дней у Ефимовича. Все равно кампания для нашего полка закончена. Со дня на день уходим на зимние квартиры, – сообщил Михайло, оглядывая жилище приятеля.

Комната как комната. Диван, несколько стульев, стол с чернильным прибором и парой исписанных бумаг, небольшой шкаф с посудой, на стене развешаны сабля и несколько пистолетов. Временное жилище, в котором человек коротает дни, даже пытается чем-то заняться, порою ночует, не желая идти в спальню, но не собирается устраиваться здесь капитально.

Хотя… Показалось или нет, но среди застарелого табачного дыма в комнате чувствовался какой-то легкий аромат, свойственный женским духам. Но что тут удивляться? Гусар и монах – две крайности образа жизни.

– Как ты? – спросил гость, усаживаясь на подвернувшийся стул.

– Скучновато, а так – ничего. Обещали не сегодня завтра снять. – Орлов чуть хлопнул по лубку на ноге и крикнул: – Аполинарий! Тащи вино и что-нибудь к нему!

Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы предугадать подобное приказание хозяина. Потому и вино появилось на столе раньше, чем Орлов успел договорить.

– Это не город, а сущий Вавилон, – сообщил Александр после первого опорожненного стакана. Он даже не стал переодеваться и так и оставался в домашнем халате. – Район греческий, район молдаванский, район жидовский, еще какие-то. Десятки языков в одном городе, да и городу два десятка лет. Но Ришелье, здешний губернатор, сил прикладывает немерено, и, чую, будет здесь со временем парадиз российский на юге. Только порт зачах, но здесь уж вины герцога нет.

Война прервала сообщение Одессы с остальным миром, и задуманный как порто-франко город в таком качестве не использовался вообще. Зато та же война превратила Одессу в одну из тыловых баз действующей армии, и многочисленным торговцам грех было жаловаться на застой в делах.

– Как в полку? Что у вас нового? – Дела армейские интересовали Орлова гораздо больше личных.

– Вот, – Лопухин извлек лист бумаги явно казенного вида и протянул приятелю. – Только получили. Из-за того и ехал.

Это был именной рескрипт на имя Орлова.

«Ротмистр Орлов! В воздаяние усердной службы Вашей в нынешнюю кампанию с турками, особенно под Батиным, где Вы во главе эскадрона атаковали сильную колонну турецкой кавалерии и совершенно рассеяли ее, жалуем Вас кавалером ордена Святого и Равноапостольного князя Владимира четвертой степени с бантом, знаки коего повелеваем носить в установленном порядке…»

Орлов перечитал рескрипт трижды и лишь потом с долей сомнения посмотрел на собеседника:

– Тут написано – ротмистр. Может, ошибка?

– А ты не знал? – несколько удивился князь. – Тебя же произвели в чин за отличие под Чаушкой. Мезенцеву дали Анну на саблю и штаб-ротмистра. Мадатов теперь подполковник и Георгиевский кавалер. Ефимович получил Золотую шпагу и Анну на шею, – с видимым удовольствием перечислил награды сослуживцев Лопухин.

Получалось, что штаб-ротмистром Орлов проходил меньше месяца, хотя узнал об этом только сейчас.

И сразу потянуло в родной полк так, что хоть срывайся немедленно с места да скачи очертя голову.

– Дядя письмо прислал, – продолжал сообщать новости Лопухин. – Узнал о твоей ране и звал тебя в гости до полного выздоровления. В любое из своих имений на твой выбор. Или в любую из столиц.

– Ты что? – Александр махнул рукой, едва не сбив со стола подвернувшийся стакан. – Мне в полк надо. Поблагодари, конечно, но не могу.

Мелькнул перед глазами образ Полины – вдруг опять с мужем приедут на зиму в Москву? – но сразу исчез перед прочими чувствами.

– Аполинарий! Шампанского тащи!

– Так ведь нету, барин, – степенно ответил появившийся денщик.

– Иди купи хоть бутылку. Нет, пару. А еще лучше – две пары. Только поторапливайся. Повод есть.

Время было даже не обеденное, но велика ли разница, когда начинать? Главное – чтобы рядом был хоть один достойный собутыльник.

Уйти Аполинарий не успел. Он только двинулся прочь, как тут же объявился опять.

– Лекарь пришел, Ляксандр Ляксандрович. Говорит, лубки снимать пора.

– Зови! – радостно провозгласил Орлов.

Ему почему-то показалось, что сразу после снятия гипса можно не то что ходить, но и плясать.

Действительность, как часто случается, разочаровала. Освобожденная из врачебных оков нога показалась Орлову неестественно бледной и до невообразимости худой. Стало не по себе от мысли, что она такой и останется и на всю оставшуюся жизнь он обречен иметь различающиеся по величине конечности. А уж согнуть ногу вообще показалось чем-то страшным, сродни подвигу, настолько Александр успел сродниться с ее выпрямленным положением.

Орлов малодушествовал, оттягивал момент, и только присутствие товарища заставило его взяться за голень обеими руками и при их помощи согнуть ногу. А уж о том, чтобы свободно двигаться, не шло и речи.

– Всему свое время, – философски изрек лекарь. – Потихоньку расходится, а пока – с палочкой…

Но колено уже работало, и с каждым сгибанием и выпрямлением Орлов чувствовал себя увереннее.

– Аполинарий! Шампанское где?

– Так еще не ходил, барин. Вдруг бы помощь понадобилась?

– Кому, дурак? Ты что – медикус? Кому говорят – ступай! И чтобы одна нога здесь – другая там. Ну!

Аполинария как ветром сдуло. Истинный слуга всегда разбирается в барине едва ли не лучше, чем тот сам, и порою может позволить себе почти любую вольность. Но только не тогда, когда слышит подобный тон.

Да и можно понять Александра. Столько поводов сразу – и как тут их не отметить! Или не гусар?…