Гусар бессмертия Волков Алексей

Кто-то из офицеров уже тащил штоф, кто-то принес стаканы. Утро вступало в полную силу. Небо было безоблачным, сулящим теплый день. Где-то пели птицы. Было полное впечатление, что никакой войны нет и дело происходит в обычном летнем лагере.

Наполненные стаканы сдвинулись, и собравшиеся дружно опустошили утренние чарки. Как положено – не поморщившись. Один лишь Давыдов, старательно изображая из себя «горького», крякнул, покачал головой и демонстративно провел рукой от груди, как бы провожая живительную влагу.

– Что, Денис, пошло по животу? – поддел его Кульнев.

– По какому уж тут животу идти? А по уголькам былого когда-то живота зашуршело порядочно, – под общий смех отвечал Давыдов.

Шашлык же оказался в самом деле превосходным. Пахнущий дымком, сочный, если же где в мясе и попадалась жила, то подумаешь, невидаль? Был бы аппетит, почти неизбежный на свежем воздухе, аромат пищи, а все прочее – мелочи.

И пошла зубам потеха. Ели стоя. То ли из-за какой-то прихоти, то ли потому, что генерал тоже не садился, а то и из-за чисто практических соображений. Еще капнешь жиром на панталоны или чикчиры! Денщики, конечно, застирают, но все же… Салфеток же не было. В авангарде Кульнева господствовал некоторый аскетизм. Для облегчения движения никаких офицерских бричек Яков Петрович не признавал. Соответственно, вещей у каждого из его сподвижников с собой было немного. Но любой дворянин прежде всего воин и лишь потом представитель привилегированного сословия. Принадлежность к последнему еще надо доказать на деле.

После завтрака офицеры все же присели выкурить по трубочке.

– Денис, а Силистрия далеко? – Орлову захотелось взглянуть на так и не покорившуюся прославленному Багратиону крепость.

– Отсюда – верст семь будет. Наши разъезды вчера уже имели парочку мелких стычек с турками. Так, ничего серьезного. Обменялись выстрелами.

Поэт был лет на пять старше Александра и ко многим вещам относился несколько спокойнее. Да и насмотрелся на грозную османскую твердыню в прошлую кампанию, когда состоял адъютантом при своем кумире.

– Хочешь посмотреть? – Денис понимающе подмигнул Александру. – Успеешь еще…

– Успею. Куда смотреть, когда в полк пора? – вздохнул Орлов.

– Век бы эти крепости не видеть! – с чувством произнес Давыдов. – Столько потерь…

Да и что делать под крепостью кавалеристу? Разве находиться в заслоне. Или вызываться на штурм охотником. Но лучше уж пара генеральных баталий, чем один приступ…

Орлову очень хотелось задержаться среди своих новых знакомых, однако служба… Тем более, от адъютантства он отказался сам, и жалеть было поздно.

– Разрешите отправляться, Яков Петрович? – Табак в трубке прогорел, и иных предлогов для задержки уже не было.

– Давай. – Кульнев тоже поднялся с места. – Даст Бог, еще увидимся.

– Надеюсь. – Орлов тепло простился с каждым и вскочил на подведенного коня. – Удачи всем!

– Привет Кондзеровскому и Ефимовичу! – отозвался в ответ генерал. – Жаль, Ламберта с вами не отпустили. Хороший у вас шеф. Настоящий гусар.

Но и сам был ничуть не хуже.

Под Силистрию александрийцы так и не попали. Прошли те времена, когда вся война сосредотачивалась в каком-либо одном пункте. Войска давно делились на всевозможные крупные и мелкие отряды, и события происходили на довольно широком фронте. А там – кому как повезет. Кто-то успеет к главному, а кто-то так и проторчит наблюдателем далеко в стороне. Но убери этих зрителей разыгрываемого кровавого спектакля, и противник сможет воспользоваться этим, нанести удар.

Хотя Александрийский гусарский полк к числу зрителей не относился и наряду с другими кавалерийскими частями действовал довольно активно. Молодой главнокомандующий стремился покончить с войной как можно скорее, потому отдыхать особо никому не давал. Но задерживали крепости. Сама Силистрия была взята быстро, однако кроме нее оставались и другие. Шумла, Рущук…

Стоял уже июнь, и было непонятно, насколько удачной будет кампания. Солнце днями жарило вовсю. Порой мысль о каких-то перемещениях уже бросала в пот, а тут все надо было проделывать наяву, иногда – при недостатке воды, да еще сталкиваясь то там, то здесь с неприятелем…

…Бивуак был как бивуак. Эскадрон встал, что называется, прямо в поле, чуть поодаль от остальных. Кашевары немедленно занялись делом. На походе некогда мечтать или хотя бы думать о постороннем. Выпал свободный час – отдыхай. Потом, может, будет некогда. Да и кто знает, в какое мгновение закончится отдых? Пусть существуют посты, разъезды, которые не проворонят врага, есть еще собственное начальство, всегда готовое услать и эскадрон, и полк, и дивизию куда подальше. А там – трясись в седле или перебирай ногами бесконечные версты.

– Поздравляю, Орлов! – Кондзеровский любил наезжать в «свой» эскадрон, а теперь для этого еще был удачный повод.

– С чем? – Поручик весьма устал за последние дни. Война прежде всего – это не грохот сражений, а тяжелый труд, которому подчас не видно ни конца, ни края.

– Только что адъютант получил рескрипт. За захват порохового парка Государь пожаловал тебя штаб-ротмистром.

– Ура! – дружно подхватили офицеры.

Они жили одной семьей, и удача товарища была общей удачей.

Вообще-то Кульнев представлял Орлова к Владимиру, но начальству виднее.

Александр уже настроился на получение заветного крестика, и потому известие о перемене награды в первый миг вызвало легкую досаду. Неизвестно, смог бы в данный момент по-настоящему обрадовать орден, все же для радости тоже нужны силы, а тут вместо ордена чин…

Однако быстро пришла мысль: новое звание – тоже весьма неплохо. Орлов не мечтал о генеральских эполетах, они казались слишком недостижимы, однако это отнюдь не означало, будто он всю службу хотел оставаться поручиком. Штаб-ротмистр на двадцать первом году – весьма неплохо. Еще один чин – и уже собственный эскадрон получить в командование можно.

– Жаль, шампанского не достать, – вздохнул успокоенный этой мыслью Александр. – Господа, кто-нибудь видел поблизости маркитантов?

Правда, денег с памятного захвата турецкого парка у него не прибавилось. По естественным законам, стало еще меньше, но на такое дело и занять не жалко.

– Ага. Такие уж они дураки, следовать всем нашим движениям! – пробурчал корнет Репнинский. По молодости и краткой службе ему все казалось, что большинство маршей совершаются полком зря.

– Ничего, мы казенной, – махнул рукой поручик Мезенцев, единственный, кроме Орлова, офицер эскадрона, участвовавший в сражении под Фридландом. Остальные поручики и корнеты пришли в полк позже.

– Или местным вином, – предложил альтернативу Мадатов.

В повседневной жизни князь предпочитал более слабые напитки, чем казенная водка. Вина же в этих краях было – хоть залейся. Да и стоило оно копейки. Христианские жители края пили его вместо воды. Разумеется, в отличие от мусульман.

Разгулом вечерние посиделки не пахли, хотя отмечание продолжалось до полуночи. Тот же Кондзеровский сообщил, что наряду с рескриптом получен приказ на новое перемещение. И судя по всему, на этот раз оно обещало долгожданную схватку с османами. А перед ней лучше уж быть отдохнувшим, чем засыпать прямо в седле.

Приказ на этот раз не обманул. Турки оказались настолько близко, что дойти до них не составило никакого труда. Егеря с ходу вступили в перестрелку с вражеским авангардом и застыли на месте, не в силах пройти дальше под вражеским огнем.

Следом в дело с обеих сторон вступила артиллерия. Под ее прикрытием два пехотных батальона попытались пойти в атаку, но наткнулись на картечь и отошли, оставив на поле несколько десятков тел.

Три эскадрона александрийцев, бывших с авангардом, подкрепляли мушкетеров и егерей. Свернутые в колонны гусары ждали приказа, а съехавшиеся вместе несколько офицеров во главе с Кондзеровским прикидывали свои шансы на успех.

– Смотрите, господа, резерв выдвигается, – сказал кто-то из гусар.

Из второй линии на поддержку отбитым мушкетерам под бодрящий перестук барабанов и взвизгивание флейт вышагивал еще один батальон. Авангард был численно невелик, но и турок ему противостояло немного. Просто последние заняли крепкую позицию, и выбить их оттуда было трудно.

– Без толку, – сказал как выругался Кондзеровский. – В лоб только людей зря положат. Надо выйти вон той балкой и уж тогда атаковать решительным броском.

Он покосился в сторону дальнего холма, на котором расположились авангардные начальники со свитой. Веры в начальственную мудрость у подполковника не было. Вот если бы авангардом командовал Ламберт или Кульнев…

Несколько пушек с той и другой стороны продолжали изредка и без особого толку посылать ядра. Как всегда, на поле маячила цепь казаков, бесполезная в таком деле.

Резервный батальон достиг основной линии и застыл на месте рядом с прочей пехотой. Видно, начальники сами понимали, чем чревато вышагивать по ровному в этом месте полю.

– Сейчас нас попробуют послать, – качнул головой Кондзеровский. – Шалишь!

Его лицо оставалось спокойным, и только близко знавший своего командира Орлов чувствовал, что такой поворот событий очень не нравится подполковнику.

– Вот что, князь, – наконец решился Кондзеровский и повернулся к Мадатову. – Выдвигайте эскадрон по балке. Сейчас тут такого намудрят! Как появится возможность – атакуйте.

Самодеятельность частных командиров в армии никогда не приветствовалась, но необходимость такого шага была настолько очевидна, что Мадатов лишь вскинул руку к киверу:

– Слушаюсь!

– С Богом, князь! А ты, Орлов, помни наш разговор.

Уточнять, какой именно, Кондзеровский не стал. Вдали показался несущийся к гусарам адъютант, и подполковник счел за благо как можно скорее спровадить хоть часть подчиненных. Сам он оставался ждать распоряжений, хотя заранее знал, какими они будут, и был не согласен с ними.

Но приказы, как известно, не обсуждаются…

Орлов в последний раз оглянулся. Кондзеровский в окружении двух эскадронных командиров спокойно попыхивал короткой трубкой да посматривал в сторону неумолимо приближающегося адъютанта.

– Справа по три! – громко скомандовал Мадатов.

Двинулись без сигналов трубы, молча. Лишь позвякивало снаряжение да всхрапывали застоявшиеся без дела кони.

Балка поглотила эскадрон. Теперь близкий бой напоминал о себе лишь громом орудийных выстрелов и ружейной трескотней. Весь путь Орлов проделал как положено, справа вровень с головой своего взвода, и лишь по окончанию вместе с другими офицерами был вызван к Мадатову.

Дальше расстилалось поле, а в паре сотен сажен виднелись турки. Их фланг, если уж быть более точным. И, как предполагал Кондзеровский, здесь было лучшее направление для удара. Даже пушка у турок с этой стороны была одна, да и та смотрела в сторону главных русских сил, откуда как раз в этот момент уступом стремительными ровными шеренгами неслись два гусарских эскадрона.

Турецкие орудия яростно полыхнули дымом. Спустя секунду до собравшихся рядом с Мадатовым офицеров долетел грохот. Но что такое звук по сравнению с дождем картечи, ударившей прямо по стройной линии мчащихся кавалеристов?

Строй сразу распался. Часть лошадей рухнула, еще несколько лишились всадников, а остальные испуганно рванули в разные стороны прочь от дыма и грома. Орлов видел, как несколько человек сумели справиться со своими скакунами, собрались в одном месте и, невзирая на ружейную стрельбу, подобрали чье-то тело.

Сердце дрогнуло в недобром предчувствии. Александр постарался отогнать прочь нарождавшуюся догадку. Благо, времени уже не было.

– Эскадрон! В атаку! Марш-марш!

Приказ немедленно подтвердил эскадронный трубач Фомин, и, повинуясь команде, гусары вынырнули из балки, привычно на ходу образуя развернутый фронт.

Несущийся впереди взвода Орлов видел, как турки лихорадочно разворачивают пушку.

Кони перешли на карьер, и позиции стремительно приближались.

Артиллеристы успели дать выстрел раньше, чем навели орудие на цель. Картечь просвистела над головами гусар, лишь придав им боевого пыла.

Нервы янычар прикрытия не выдержали. Им бы встретить атакующих частоколом штыков, но наиболее малодушные рванули прочь, другие попятились, и вместо ровной и опасной линии в конце пути гусар ожидали нестройные колеблющиеся островки небольших групп.

Память редко удерживает подобные моменты, их почти не воспринимает сознание. Здесь же Орлов прямо почувствовал, как острый клинок врубается в беззащитную плоть, выныривает наружу, окрасившись красным, потом – опять.

Какой-то турок подскочил, попытался достать штаб-ротмистра штыком. Дурак. Длинным ружьем надо орудовать, удерживая дистанцию. Здесь же достоинство оружия превратилось в недостаток. Янычару не хватило места. Орлов привстал на стременах и обрушил на храбреца рассекающий удар.

Он именно не зарубил, а разрубил противника. От правого плеча к левому боку. Впервые в жизни раздвоил податливое человеческое тело и радостно заорал, направляя коня вдогонку очередной убегающей фигуре.

Душа жаждала крови в отместку за екнувшее недавно сердце и старательно загнанное внутрь ощущение возможной утраты. Все прочие чувства были забыты. Александр здорово бы удивился, если бы сейчас кто-нибудь попытался завести с ним разговор, скажем, о любви. Он просто не помнил, что существует нечто подобное. Да и не стал бы никого слушать. Никакие слова не имели смысла. Лишь движение. Догнать, изловчиться, рубануть, радуясь очередному рухнувшему врагу.

Счета он не вел. Но когда сквозь кровавую пелену в мозг сумел прорваться зов играющих отбой труб, а противники перед Орловым исчезли, оказалось, что сабля покрыта кровью по самую рукоять.

Сознание возвращалось. Штаб-ротмистр принялся оглядываться в поисках своих гусар. В посетившей его первобытной ярости не было места даже для привычного чувства локтя. Словно кто-то на небесах выставил Орлова одного против многочисленного противника и приказал победить в одиночку.

Как ни странно, большинство гусар из взвода находились рядом. Судя же по дорожке из валяющихся тел – все это время они неслись за командиром, повинуясь примеру и кроша в капусту всех встречных-поперечных. Даже Лопухин, формально к взводу не принадлежащий, находился тут и с несказанным удивлением на бледном без единой кровинки лице разглядывал покрасневший клинок.

Вытирать саблю о конскую гриву Орлову не хотелось, потому он углядел валяющийся на земле кусок тряпки, скорее всего – обрывок чьей-то одежды, подцепил его с седла острием клинка и принялся тщательно чистить оружие.

– Что, Лопухин? Отведала твоя сабля кровушки? – спросил Александр между делом.

На душе вновь стало неспокойно, хотелось как можно скорее узнать, кого подбирали гусары, но в свое время Кондзеровский учил тогда совсем юного Орлова, что офицер ни при каких обстоятельствах не должен демонстрировать свою слабость перед подчиненными. Потому голос штаб-ротмистра звучал нарочито-бодро, с этакой бравадой.

Гусары заржали, словно услышали нечто очень смешное. Лишь юнкер чуть смутился, но справился с собой и отвечал даже весело, будто подобное доводилось ему делать не раз и не два:

– Отведала, господин штаб-ротмистр. Просила давать ей такое угощение почаще.

– Молодец! Будет из тебя толк! – под повторный смех гусар прокомментировал Орлов.

Вокруг становилось людно. Появились гусары из двух других эскадронов, казаки, даже егеря и мушкетеры. Бегом последние бежали, что ли?

Пленных турок собирали в стороне, кто-то из казаков уже привычно рыскал в поисках добычи, где-то звучали команды и грохотал барабан… словом, была типичная картина победы.

Аппель позвал гусар к эскадрону, и Орлов махнул рукой людям, призывая подчиниться властному зову.

Перед самым строем к штаб-ротмистру подскочил взбудораженный Репнинский и тихо шепнул:

– Орлов, слышал? Подполковника убило!

– Как?! – Втайне Александр был готов к этому, но так хотелось верить в собственную ошибку!

– Картечью прямо в сердце, – сообщил корнет, хотя вопрос был скорее риторическим.

Кавалеристы уже привычно строились в две шеренги, офицеры занимали положенные места, но продолжения боя не предвиделось за полным разгромом неприятеля, и Орлов позволил себе некоторую вольность.

– Ваше высокоблагородие! Разрешите к Кондзеровскому.

– Я с тобой, Орлов. – Мадатов сделал знак Мезенцеву принять командование и направил коня куда-то в сторону. Видно, майор уже успел узнать, где находится командир.

Его информация оказалась правильной. Среди поля рядком лежало человек семь или восемь гусар, а чуть отдельно – два офицера. Узнать одного из них так сразу спешившийся Орлов не смог. Все лицо убитого превратилось в кровавую маску, похоже, весь череп был расколот, а по мундиру поди так просто разбери…

Зато Кондзеровскому повезло намного больше. Если это можно считать везением. Доломан был разорван на груди, но голова не пострадала, лишь кивер подевался куда-то, и легкий ветерок чуть шевелил седеющие волосы. Смерть разгладила складки на лице, и старый вояка выглядел спокойным и умиротворенным, как будто до конца исполнил положенный долг и теперь прилег отдохнуть. Душа же пустилась в те края, где нет печали и воздыхания, но ждет встреча с ушедшими ранее друзьями.

– Сказали, до последнего пытался спорить с начальством, – с вдруг прорезавшимся акцентом взволнованно произнес Мадатов. – Только приказ…

«А ведь он знал», – почему-то решил Александр. Хотя дудки. Картечь – такая же дура, как и пуля, и никто не знает, мимо кого она пролетит, а кого решит сразить наповал.

Но вот это напоминание перед уходом эскадрона…

Лицо Кондзеровского стало вдруг расплываться, и склонившийся над ним Орлов не сразу понял, что виноваты в том выступившие на глазах слезы.

Он на мгновение припал к руке наставника и командира, нашел силы выпрямиться и зачем-то пояснил Мадатову:

– Как второй отец мне был…

Князь обнял штаб-ротмистра за плечи, и было в том объятии и сочувствие, и понимание.

– Надо похоронить его на том берегу, – вымолвил майор.

Мысль была понятной. Кто знает, чем закончится война и кому станет принадлежать эта земля с садами, полем и лежащей неподалеку деревней с неведомым перед тем названием – Чаушка?

– Разрешите? – с готовностью встал Орлов.

Почему-то показалось особенно важным самому проводить подполковника в последний путь.

– Я попробую убедить начальство. Вдруг разрешит всем эскадроном, – предложил иной вариант Мадатов.

До Дуная было не слишком далеко, отряд двигался почти параллельно невидимому отсюда берегу, да и начальство в чем-то послужило причиной смерти.

Самое же странное – Мадатов сумел добиться своего. Уже на следующий день эскадрон в полном составе застыл на другой стороне реки, и священник прочувственно выводил извечное:

– Упокой души усопших раб твоих…

Орлов почти забыл о старом Лопухине, разве что того иногда поминал Лопухин молодой. Не в характере гусара было долго размышлять о проблемах абстрактных, не требующих сиюминутного решения. Служба и повседневные заботы отнимали большую часть внимания. Зачем же зря голову ломать, тем более, никакой особой угрозы Александр не видел. Да и не боялся ничего. Откуда князь может узнать, кому именно достались записки? И это в случае, если они действительно представляют ценность. Как-нибудь надо разобраться с ними, вот только выучить латынь и прочие языки, на которых они написаны. Или найти грамотного надежного человека, который бы знал их и смог бы перевести на нечто более понятное и популярное.

А вот Лопухин об Орлове не забыл. Вернее – вспомнил о нем.

Узнать что-либо в полку, как убедился старый князь, было делом безнадежным. Он и не ждал иного. Зато прекрасно ведал о других путях. Есть же, например, военное министерство, куда стекаются все донесения. Оба военных министра, и старый, Аракчеев, и новый, Барклай, были людьми неподкупными, щепетильно честными, однако разве трудно найти какого-нибудь чиновника, который за соответствующую мзду снимет копии с интересующих бумаг? Не о секретах речь. Всего лишь реляции славного гусарского полка за вполне определенную неделю. Захваченные пленные, удачные дела… Интересно уважаемому человеку, куда именно определился дорогой племянник, так что тут такого?

Можно было бы прибегнуть к помощи кого-нибудь из ложи, но стоит ли вызывать ненужные догадки?

Времени на операцию ушло немало. Князь действовал крайне осторожно, так, чтобы никому из посторонних был неведом его интерес, зато результат оправдал себя вполне.

Точную дату стычки Лопухин знал, и ему не составило особого труда из полутора десятков бумаг извлечь ту, которая была необходима. Тем более, в указанное число лишь один из разъездов доставил пленных, и, как водится, там была помянута фамилия удачливого офицера.

Князь чуть скривил губы в улыбке, поняв, о ком идет речь. Тот самый поручик, который вовсю ухлестывал за женой Нозикова, кажется, не без определенного успеха, малый лихой, хоть и не хватающий с неба звезд.

Нынешний владелец ценных бумаг поминался в каждом из редких писем племянника. Судя по всему, Михайло смотрел на него как на своего наставника в бранной науке, да и тот относился к юнкеру весьма неплохо. В дела дядюшки племянник был посвящен лишь вскользь, о нынешних поисках бумаг ничего не знал, и даже о существовании чего-то подобного не догадывался. Есть тайны, известные лишь самому узкому кругу, для всех прочих существуют другие, гораздо более правдоподобные и всех устраивающие объяснения происходящему.

У каждого свой градус посвящения. Толпа же не более чем средство достижения цели. И лучше ей эту цель не знать. Как корове ни к чему знать, что ждет ее когда-нибудь обеденный стол, причем обедать при этом будет отнюдь не она.

Теперь князь сидел в кабинете своего петербургского особняка и без всякой спешки думал.

Невольный виновник случившегося известен, причем – не только по фамилии. Лопухин прекрасно помнил вынесенное от встречи со своим давним гостем впечатление, которое только подтверждали письма племянника. Бесшабашный гуляка и рубака, ничем кроме службы, вина и женщин не озабоченный, весьма опасный в открытом бою, но наверняка беспомощный в тайной войне. И уж тем более – человек, который ни при каких обстоятельствах не сможет догадаться, что за бесценное сокровище вдруг попало в его руки.

Хотя попало ли – еще вопрос. То, что поручик там был, – неопровержимо. Но зачем истинному гусару какие-то бумаги, да еще написанные на неизвестных языках? Поразгадывать на досуге? Даже не смешно. Прихватил в качестве трофея в придачу к остальным вещам? Угу. Но такие люди не опускаются до грабежа. Простые гусары еще могли бы взять из опустевшего дома что-нибудь ценное, не стоит приписывать солдатам излишнюю нравственность, хотя как раз бумаги в солдатские понятия ценностей не входят ни с какого боку, но офицер… Нет, Орлов достаточно щепетилен, чтобы воспользоваться чужим добром. Разве что оружием да лошадью. Про женщин говорить не будем. Как допустимый вариант – решил, что записки относятся к текущей войне, и взял для передачи в штаб. Достаточно предположить, что посланник Гроссмейстера успел выполнить поручение, завладел записками, и тогда в этой части все становится на свои места. Обыскать убитого врага – не бесчестье, а обычная мера. Это не ограбить поместье союзников. Равно как и найденное, не особо разбираясь, вполне разумно переправить к начальству.

Но тогда где рукописная добыча? Почему не дошла до штаба? Или дошла, была проверена и выброшена, как не представляющая ценности? А то и вульгарно сожжена в первом же камине?

Но факт доставки бумаг никем и ничем не подтвержден. Это единственное, в чем Лопухин был твердо уверен. Уж на подобное нехитрое дело его связей вполне хватало.

Тогда что остается? Орлов по дороге убедился, что бумаги очень старые, к планам французского командования не имеют ни малейшего отношения, да и выбросил их в кусты ли, в поле…

Вряд ли поручик до сих пор таскает с собой лишнюю ношу. И уж совершенно невероятно, что переправил их в свое поместье. И друзьям его они не нужны.

Если бы не ненароком оброненная в одном из старых писем племянника фраза! Зачем Орлов попросил научить его латыни?

Выходит…

Мысли Лопухина повторялись, и лишь решение так и не приходило. Хотя тут же, на столе, лежало полученное на днях с верным человеком письмо гроссмейстера. Для непосвященного текст был обычным, и лишь князь понимал его тайный смысл.

Далекий тайный владыка многих весьма известных людей настоятельно требовал ускорить поиски. И даже сообщал: как только хоть что-то станет известно более-менее определенно, он готов создать ситуацию, аналогичную той, что была создана в Пруссии, дабы в возникшем беспорядке добыть записки без какого-либо привлечения внимания. Первые шаги уже предприняты. Теперь дело за Лопухиным.

Князь предполагал, чем это пахнет, и нельзя сказать, что ему это хоть сколько-нибудь нравилось. Привыкнув не только повелевать, но и подчиняться, Лопухин впервые испытал нарастающее сомнение. Нет, не в цели. Цель была и будет благородной. Однако некоторые из путей ее достижения…

Кто решил, будто гроссмейстер не может ошибаться? Скажем иначе: нельзя ли заменить гроссмейстера на другого, весьма достойного человека? А уж тот человек сумеет выведать все тайны и поднять орден на небывалую высоту.

В крайнем случае, орден можно разделить. Кто хочет – пусть остается со старым гроссмейстером. Но умные обязательно поддержат того, кто реально даст им…

Даже про себя Лопухин не решался назвать, что именно станет достижимым по получении считавшихся исчезнувшими бумаг. Если они, конечно же, не пропали в очередной раз, не сгорели вместе с поместьем, а найдутся.

Но на кое-какие выводы из рассуждений он решился.

Руки словно бы сами извлекли чистый лист и принялись писать некие нейтральные фразы. Смысл их был прост. Лопухин извещал, что после тщательных завершений розысков установлено: никаких записок на территории России нет. Судя по рассказам и обмолвкам, гусары ничего подобного не находили. Скорее всего, бумаги не то остались в загоревшемся доме, не то были подобраны кем-то из французских драгун. Если они не найдутся ни у кого из пришедших на помощь, следовательно, они или, как это ни прискорбно, сгорели, или их успели перепрятать, а то и просто выбросить во время всеобщей катавасии. По любому поиски отныне должны вестись на территории Пруссии или… Или Франции.

Лопухин перечитал полученное. Вышло весьма убедительно, вот только поверит ли письму тот, кто должен поверить?

Будем надеяться.

Теперь многое зависит от племянника. Надо будет зимой любыми путями встретиться с ним и попросить кое-что узнать для некоего общества. Так, осторожненько, дабы Михайло ничего не заподозрил. У него прекрасные отношения с поручиком, вот пусть и действует потихоньку, чтобы ненароком не вспугнуть. Если записки уцелели, то наверняка переданы кому-то на хранение, и надо обязательно выйти на них.

А там…

Лопухину было неведомо, что Орлов уже больше месяца не является поручиком и повышен в чине. Как и того, что собственный племянник наконец-то вышел в офицеры, да еще с формулировкой «За боевые отличия».

Не стоит обвинять молодого Лопухина в черствости или сокрытии тайн. Михайло почти сразу же известил дядю об одном из важнейших событий в своей жизни. Как ни крути, разница между корнетом и генералом намного меньше, чем между солдатом и корнетом. Но пока письмо преодолеет расстояние от жаркой Болгарии до Петербурга… Частные письма фельдъегеря не берут, а обычная почта – штука медлительная.

Меж тем на театре войны многое изменилось. Вслед за первыми победами последовали неудачи. Штурм Шумлы, следующей турецкой твердыни, оказался чрезвычайно кровопролитным и неуспешным. Крепость устояла перед русской армией, что позволило полевым войскам османов перейти к активным действиям.

Характер молодого главнокомандующего испортился. Во многом этому способствовало известие о трагической смерти отца, старого фельдмаршала, зарубленного в собственном поместье крепостным из вульгарной ревности. Отставной вояка, как говорили, имел любовную связь с поселянкой, женой будущего убийцы. Бывает. А было графу и кавалеру от роду семьдесят один год…

Влияла на нервы и жара, и неудача, и начинающаяся болезнь Каменского-сына, или, проще говоря, Каменского-второго, ибо в армии был еще и его старший брат, Каменский-первый, командовавший одним из корпусов и не столь давно одержавший победу при Базарджике.

Но война в восприятии солдата и офицера выглядит иначе, чем та же война в восприятии генерала. Генерал видит всю картину, солдаты и офицеры – лишь фрагменты из нее. Общий ход им по положению неведом. Правда, именно из этих фрагментов складывается общая победа или поражение…

Орлов, подобно многим, не особо знал причины движения корпусов. Так, обсуждали, конечно, иногда между офицерами то или иное событие, но сколько в них было правды, а сколько слухов – из числа гусар не ведал никто.

Очередной слух сулил мало хорошего, но вызвал среди офицеров радость. Говорили, что сразу две турецкие армии с разных сторон надвигались на русскую. Положение становилось серьезным, но уж лучше полевое сражение, чем осада или штурм. Войска верили в неоднократно доказанный полководческий талант командующего и уж тем более – в собственные силы.

Сомневались в одном – насколько правдивы слухи? Однако когда войска начали перегруппировку и стали формироваться новые отряды, сомнениям пришел конец.

Пока же нет приказа на выдвижение, почему бы не посидеть у костра перед сном? Быть может, в последний раз…

– А когда-нибудь в мире не будет войн, – вдруг заявил Лопухин. – Вот разгромим турок, а там… Всеобщий мир, процветание и покой. Представляешь, Орлов?

Он наслаждался возможностью обращаться к остальным офицерам так, как было принято в армии – просто по фамилии, без всяких чинов и званий.

– А там придет черед Бонапарта, – напомнил Орлов.

Они сидели вдвоем. Прочие уже отправились спать, ночь все-таки, и лишь Орлову в последнее время упорно не спалось. Лопухин же, произведенный в офицеры, до сих пор переживал свое новое состояние и потому охотно составлял компанию штаб-ротмистру.

Со смертью Кондзеровского начались вполне закономерные перестановки. Мадатов принял командование над батальоном. Орлов, на правах старшего офицера, временно принял родной эскадрон.

– Может, и придет, – задумчиво вымолвил молодой князь. – А может – и нет.

– Как это – нет? Корсиканец вошел во вкус. Он рвется к единоличной власти над всеми и над всем. Война неизбежна, Лопухин. Вопрос лишь в том, когда она разразится. Через три года? Через пять?

Орлов принялся привычными движениями набивать короткую трубку. Костер почти прогорел, однако было тепло, а луна давала достаточно света.

– Может, чем-то было бы хорошо, если бы мир был под одной властью? – Лопухин почувствовал, что поручик собирается гневно вскинуться, и пояснил с некоторой торопливостью: – Я не имею в виду Наполеона. Ни в коем случае! Некоторое общество наиболее умных и достойных людей, которые руководствуются в своих действиях едино пользой человеческой. Предотвращают войны, повсюду несут просвещение, способствуют расцвету мысли. Сами же являются самыми просвещенными, ведающими тайнами природы и ставящие их на службу роду людскому…

– Ой ли? Откуда же взять таких бескорыстных благодетелей? – воспользовавшись краткой паузой, вставил Орлов. – Не слишком верится, будто может существовать общество альтруистов. Цели могут быть объявлены любые, но мало ли что говорят люди?

– Зачем так плохо думать о тех, кто хочет человечеству блага?

– Избавьте меня от благодетелей, а с прочими бедами я справлюсь сам! – заявил штаб-ротмистр и не удержался от вопроса: – Ты уверен, будто существует единый рецепт счастья? Я – нет.

– О чем спорим, господа? – из темноты к ним вышел какой-то офицер.

При свете костра стал виден расстегнутый синий доломан Белорусского полка. Ни ментика, ни кивера на офицере не было. Открытое приятное лицо гусара украшали светлые усы.

– Ни о чем, – пожал плечами Орлов.

Можно ли недавнюю беседу назвать спором?

– Разрешите к вашему костру? – спросил незнакомец и, не дожидаясь приглашения, присел рядом с Орловым. – Ротмистр Бурцов к вашим услугам. Можно звать просто Алешкой.

– Тот самый? – вскинулся Лопухин.

– Так точно. И ёра, и забияка, и собутыльник дорогой. – Улыбка Бурцова была приятной и доброй. – Кстати, выпить ничего не найдется? Голова болит, черт! Похмел на ногах, не иначе.

От ротмистра тянуло спиртным, хотя держался он молодцом.

Жалованья офицеры пока не получили, и Орлов жил на последние копейки. Однако при местных ценах – и не иметь бутылки? Осталось нашарить ее, поискать ощупью разбросанные стаканы и протянуть воспетому Давыдовым знаменитому гусару.

Бурцов жадно, одним глотком, опорожнил свой стакан и вновь улыбнулся:

– Благодарю. Спасен от верной смерти. Считайте меня вашим должником, господа! Черт! Жаль, вино слабовато!

Остатков хватило еще на одну порцию, которая была тут же выпита. Бурцов демонстрировал высший класс, и вино исчезало, словно его и не было.

– Ничего. Я в должниках ходить не привык, – заявил гость. – Завтра выступаем навстречу туркам. Наши полки сведены в одну бригаду. Там и сочтемся.

– Правда? – Фраза Орлова относилась не к мифическому долгу, было бы чем считаться, а к долгожданному выступлению. Но бутылка была пуста, и пришлось обратиться к Лопухину. – Князь, не в службу, а в дружбу. У тебя ничего не найдется? Надо отметить это дело.

– Сейчас. – Михайло проворно вскочил и бросился в сторону близкой палатки. Спустя полминуты он уже возвращался сразу с двумя пузатыми емкостями. Лопухин не так давно отмечал производство в первый чин и, видно, потому имел небольшой запас.

Александрийцам еще никто ничего не говорил, но Бурцов мог узнать все благодаря связям. Тому же Давыдову, например. Адъютанты узнают известия намного раньше строевых офицеров.

– Кто будет командиром? Кульнев? – спросил Александр, когда дружно выпили за боевое содружество.

– Нет. Яков Петрович получил под командование весь авангард. Командиром бригады будет Ланской.

Полковник Ланской был командиром Белорусского гусарского полка, а Кульнев – его же шефом. Каждый полк имел как бы двух начальников. Но если командир почти постоянно находился со своими людьми, то шеф обычно занимал еще одну должность и частенько находился совсем в иных местах. Например, тот же Кульнев сумел добраться до Молдавской армии недавно, хотя шефом стал год назад, и полк воевал без него, а шеф александрийцев Ламберт вообще не попал на эту войну, выполняя иные поручения.

Граф Ланской, несмотря на молодость, сумел заслужить репутацию боевого командира, и идти в бой под его командованием было лестно.

Хотелось бы, конечно, чтобы с ними был милейший Ламберт, но что поделаешь?

Выпили за Ланского, потом – за грядущую победу. Отдельно – за александрийских гусар и отдельно – за белорусских.

О численности турок ни Орлов, ни Лопухин спрашивать не стали. Зачем считать преждевременно врагов?

– Черт! Пора идти! Завтра в поход. Надо отдохнуть перед делом, – вспомнил Бурцов, когда бутылки опустели. – Еще раз повторяю – ваш должник.

Он встал и довольно твердой походкой, лишь пару раз покачнувшись, отправился куда-то во тьму.

Небо начинало медленно светлеть.

– Пора и нам, – поднялся Орлов. – Алешка прав – перед битвой лучше выспаться и быть свежим. Если она будет, битва…

– Думаешь…

– Нет. Но вдруг турки сбегут раньше? – Александр хлопнул юного корнета по плечу. – Все, князь. Спать! Подъем наверняка будет ранним.

Информация Бурцова оказалась верной. Ранним утром запели трубы кавалеристов, тревожно застучали пехотные барабаны, и часть армии выступила в поход.

Движение было стремительным. Требовалось не дать туркам соединиться, разбить их по частям, и промедление в буквальном смысле становилось подобно смерти.

Тут уж стало не до дружеских посиделок по вечерам. Сразу после ужина люди ложились спать, чтобы хоть немного набраться сил перед завтрашним маршем.

Баталия разыгралась возле Батина, не первого и не последнего болгарского местечка, навеки вошедшего в русскую военную историю. Девятнадцать тысяч русских, все, что смог собрать для битвы Каменский-второй, против тридцати тысяч турок под командованием сераскира Кушакчи.

Несмотря на неблагоприятное соотношение сил, Каменский без колебаний атаковал противника. Колонна его старшего брата с боем захватила турецкие редуты и уверенно продвигалась вперед.

На офицерском уровне невозможно представить во время боя всю непрерывно меняющуюся картину. Иногда доносятся какие-то слухи в виде наскоро брошенных фраз от адъютанта, галопом пролетающего мимо с донесением, но и тогда все основное внимание обращено на то, что ближе к тебе.

Александрийский и Белорусский полки находились в авангарде колонны главнокомандующего. Командовавший передовыми силами Кульнев умело сочетал артиллерийский огонь, неотразимый удар пехотных колонн и лихие наскоки кавалерии. В атаку устремлялись то белорусы в синих мундирах с красными ментиками, то черные александрийцы, то казаки. Люди и лошади устали, но последних никто не спрашивал, а первые не жалели усилий, чтобы обеспечить победу. Что значит усталость, когда и жизни отдать не жалко?

– Наша берет! – убежденно выкрикнул Мадатов.

После очередной атаки его батальон остановился в крохотной ложбинке. Воспользовавшись небольшой паузой, майор разрешил гусарам спешиться. Пусть хоть немного отдохнут кони, да и людям необходимо перевести дух. Сражение еще далеко не закончено, и неясно, что предстоит в самом ближайшем будущем.