Гроза над Польшей Максимушкин Андрей

Глава 23

Если с Котловым ксендз Кароль беседовал долго, то капитан Ост в костеле не задержался. Виктор Котлов только успел с чувством, смаком насладиться трубкой и перекинуться парой незначащих фраз со Збыхом, как на паперти нарисовался Юрген Ост. Капитан поправил фуражку, запахнул плотнее куртку и скатился с крыльца.

– Что Лолусь нам обещает? – спросил Збых.

– Пошли к машине. Потом расскажу, – капитан резко махнул рукой.

– А почему его так называют? – поинтересовался Виктор Николаевич.

– Это его мама так именовала в детстве, – пояснил Збых. – Сказывают, частенько говорила: «Вот увидите, мой Лолусь станет большим человеком».

– Большим человеком он не стал, – ответствовал моряк, имея в виду большие чины, – а великим будет.

– Уже есть, или ты не понял? Он настоящий святой. Ему молятся, и он помогает.

Сташко сидел в машине, при виде товарищей он механически кивнул и вдавил кнопку стартера. Настроение у всех было… Нет, не подавленное, наоборот, какое-то мечтательно-задумчивое. Казалось, что повстанцы приблизились к чему-то большому, светлому, многообещающему, а прикоснуться, взять в руки остереглись.

– Обратно возвращаться не будем, – промолвил капитан Ост. – Старую дорогу на Магев помнишь?

– Як же?! Прошлым летом ходили, – кивнул молодой водитель.

– Давай. Перед селом уходишь направо и полями до леса. Там разберемся.

– А как быть с теми, кто остался у Вилька и на соседних хуторах? – поинтересовался Виктор Котлов.

Он серьезно опасался за своих товарищей по несчастью. Если пленных разделят, труднее будет договариваться об освобождении. Юрген Ост или его переговорщик всегда могут сказать: дескать, не знаем, отряд залег в кусты, а связи нет.

– Их предупредят. Я распорядился, передал весточку, – успокоил Ост адмирала. – Видел утром, облава идет? Немцы будут прочесывать весь район.

– Уходишь к границе? А как через Вислу переправляться?

– Посмотрим, – вмешался в разговор Збышко. Партизан развалился на сиденье и с умиротворенным видом поглаживал живот. – Переправа – это самое простое. Батька рассказывал, в послевоенное время было хуже. Немцы патрулировали реку и расстреливали всех, кто казался подозрительным.

Виктору Котлову осталось только отвернуться к окну и смотреть на проносящиеся мимо рощи, поля, редкие деревеньки и пустоши. Район был тихим: ни патрулей, ни блокпостов, ни машин с солдатами. Облава осталась позади, гораздо западнее. Встречные поселки были уже не такими чистенькими и благополучными, как село ксендза Войтылы.

Остановившись в придорожной роще на отдых, повстанцы случайно обнаружили пасеку. Небольшой липовый лесок, рядом заброшенные, заросшие сорным разнотравьем поля, луга и лесные полянки – прекрасное место для пчельника. Живший в крохотной избушке в тени раскидистых лип седовласый пасечник не отказался продать «панам городским» флягу жидкого меда и пару фунтов в сотах. Переговоры с хозяином вел Збых, капитан Ост и Виктор Котлов предусмотрительно держались поодаль.

Возвращаясь к машине, Юрген Ост пропустил вперед Збыха и придержал Виктора Николаевича за локоть. Намек на короткий разговор.

– Если не секрет, о чем с тобой так долго ксендз разговаривал? – полюбопытствовал Юрген.

– О жизни. Да, все больше о жизни и преимуществах, даваемых национал-социализмом для немцев. – Виктор задумался и добавил: – Старый римский принцип: «Горе побежденным».

– Ксендз Войтыла может, – согласился Юрген Ост. – Я думал, он будет склонять тебя остаться в Польше или посоветует оставить военный флот, сложить оружие и трудиться на ниве морских грузоперевозок.

– Нет, он прямо сказал, что это не моя война и делать мне здесь нечего.

– Он прав. Необычный он человек, – Юрген перешел на русский язык. – Я попов не люблю, не верю им, кормят людей сказками о добреньком боженьке, учат быть слабыми и терпеливыми, хозяйские сапоги лизать. А вот Лолусь действительно настоящий человек, есть в нем нечто. Говорит вроде то же самое, что и другие попы, а чувствуешь, что не врет.

– Так ты тоже атеист?

– Нет. – Ост задумался. – Я попам не верю, а Бог есть. Только он не такой, как в костелах и кирхах брешут. Он холопов не любит.

– А тебе что сказал ксендз? Я думал, пару часов будете болтать да исповедоваться, а оказалось, в четверть часа уложились.

– Меньше, – лицо Юргена расплылось в хитроватой улыбке. – Исповедоваться мне не в чем. Грехов за собой не числю, а если что и завалялось, так я их давно немецкой кровью смыл.

– А он о грехах и не спрашивает.

– Ошибаешься. Если скажешь, что пришел на исповедь, спросит. Пан Войтыла так спросит, так всю душу наизнанку вывернет, двадцать раз потом пожалеешь, что к нему пришел, а не к другому ксендзу попроще, из тех, что гопом всем все отпускают, стоит только в кружку пару рейхсмарок бросить.

– Я думал, все поляки страшные католики. Пока не перекрестятся да нужного святого не припомнят, ложку ко рту не поднесут, – Виктор Котлов ехидно подмигнул собеседнику.

– Мы разные, – Юрген не растерялся и подмигнул в ответ. – Знаешь, – капитан Ост враз принял серьезный вид, – я до сих пор над словами святого Кароля думаю.

– Что он сказал?

– Спросил: уверен ли я, что выбрал правильную сторону?

– А ты?

– Разумеется, ответил «да». А он спросил: бывает ли цена победы дороже самой победы? Посоветовал подумать и не спешить, если придется выбирать между душой, ценой победы и победой правой стороны. Напомнил о том, что борьба имеет смысл, когда есть кому воспользоваться плодами. Странные слова. Я до сих пор не могу его понять.

– Победители и воспользуются.

– Я тоже так думаю. Вернее, раньше думал, а сейчас сомневаюсь. Я не зря говорил: не стоит исповедоваться у ксендза Войтылы. Душу выворачивает, раскладывает ее перед алтарем и насквозь ее просвечивает. Он никогда зря не говорит, а если спросил, значит, по делу. От него после исповеди уходишь другим человеком, не тем, кем ты хочешь быть.

– Поживем, увидим, – ответствовал Виктор Николаевич.

Они уже давно дошли до машины. Юрген Ост разговаривал, облокотившись на дверцу. Збых и Сташко крутились рядом, всем своим видом показывая, что им совершенно не интересно, о чем там командир с русским болтает. Но Котлов чувствовал неизбывный, жгучий интерес повстанцев к рассказу Оста. Недаром Юрген разговаривал на русском, чтоб свои же не поняли.

– Пора в дорогу, – наконец пробурчал капитан, недовольно зыркая на своих товарищей.

До места назначения они добрались к вечеру. Крохотная рыбачья деревенька на берегу Вислы у места впадения узенькой речушки, почти пересыхающего ручейка. Пять дощатых халуп, из них только три жилые. Остальные две местные приспособили под сараи, склады для всякого барахла. В деревне жила одна большая семья, три или четыре поколения – Виктор Котлов так и не разобрался.

Держал деревеньку невысокий широкоплечий мужичок по имени Франтишек. При первом взгляде его так и хотелось назвать гномом – низкий, с крепкими, увитыми узлами мышц руками, длинные усы переходят в густую бороду. Волосы Франтишек не стриг много лет, темно-русые локоны с проблесками седины он скреплял ремешком или завязывал узлом на затылке. Жена Франтишека сохранила юношескую стройность и гибкость, казалось, годы прошли мимо нее, и только по глазам Лаймы да еще сеточке морщин вокруг можно было понять, что двое молодых мужчин за спиной Франтишека это ее дети, а не братья.

Три семьи: Франтишек с женой и престарелым отцом в одном доме, сыновья с семьями еще в двух. По их словам, старший сын и племянник пару лет назад отделились от общины и перебрались в город. Куда именно, гномоподобный рыбак не говорил, при попытках разговорить его на эту тему резко глупел – дескать, для него все города на одно лицо, да и нет разных городов, все, что находится за пределами деревни и где живет много людей, и есть один Город.

Неожиданному приезду Юргена Оста, да еще не одного, никто не удивился. Встретившие гостей Лайма и две крепкие фигуристые крестьянского вида девушки сообщили, что мужчины уплыли проверять сети и вернутся поздно. Однако гостям в этом доме всегда рады, особенно если это поляки, посему Лайма отправила невесток с внуками постарше навести порядок в пустом доме, что ближе к коптильне, и разместить прибывших со всеми удобствами.

Как оказалось, под всеми удобствами подразумевались отдельный дом с наспех подметенным полом и небрежно сдвинутой в дальний угол целой грудой – и слова-то другого не подберешь – всевозможного барахла и соломенные матрасы на грубо сколоченных из неструганых досок нарах. Да еще два тяжелых с гнутыми резными ножками стула, явно доставшихся Франтишеку на распродаже барского имения, причем еще в предвоенные годы.

Оригинальная, в высшей степени оригинальная обстановка. Есть в этом нечто истинно польское, как выразился капитан Ост. Особенно дико выглядело соседство прекрасных стульев из гарнитура прошлого или позапрошлого века с нарами, на которые постеснялся бы прилечь заключенный из концлагерного барака для пассивных гомосексуалистов. Впрочем, капитану Осту и его людям на это было глубоко наплевать.

Пока Сташко отгонял машину в прибрежный лесок и маскировал ее в кустах, Виктор Николаевич, Збышко и Юрген Ост переглянулись и быстренько соорудили четыре приличных топчана, пустив на это дело найденные за домом кирпичи и выловленные из груд хлама приличные, струганные и даже лакированные панели от шкафа. Мебель явно в свое время входила в комплект со стульями, но затем была разобрана за ненадобностью. Видимо, выкинуть жалко, а в собранном виде занимает много места.

Подглядывавшие за гостями пятеро разновозрастных сорванцов обоего пола попытались было запретить перебирать хлам и переделывать откровенный утиль в лежанки, обещались нажаловаться взрослым. На что Юрген Ост просто предложил детям не стесняться, заходить в дом и заодно немножко помочь. Новая забава была воспринята как надо. По-видимому, дом раньше служил отпрыскам рыбачьего семейства местом игр. Пусть помощники больше мешали, чем помогали превращать халупу в жилое помещение, но зато не надоедали визгом и кляузами.

– Надо устанавливать контакт, – тихонько проговорил Юрген, наклоняясь к уху Виктора Котлова, – нам здесь не один день жить, а киндеры вполне могут устроить нам форменное чистилище.

– Дети, – улыбнулся моряк.

– Дети, – согласился Юрген. – Они не со зла шалят, но жестоко.

– А у тебя самого потомки есть?

– Сложный, тяжелый, бесполезный вопрос, – капитан Ост тяжело вздохнул, выпрямился и полез за папиросами.

– Сам не знаешь?

– Наверное, есть, сын точно был. Что с ним сейчас, где он и жив ли – я не знаю.

– Родился в Польше?

– Два года назад я был счастлив. Только что вырвался на свободу, распрощался с молниями на петлицах, – задумавшийся Юрген и не понял, что ляпнул лишнего, – была у меня любимая женщина. Жили мы тогда в маленьком уютном городке под Краковом. Милана любила меня, верила в меня, подарила мне сына, всегда ждала, когда я уходил в рейды. Это было счастливое время.

– Ее нашли каратели? – попытался угадать Виктор Котлов.

Мужчины разговаривали у окна. Юрген курил папиросу, а Виктор свою любимую трубку. Виктор Котлов подметил оговорку командира отряда, молнии на петлицах это знак эсэсовца, бойца элитной, гвардейской части. Простые люди в СС не попадают. Насколько помнил вице-адмирал, брали в СС только чистокровных арийцев, без примесей цыганской, еврейской, финно-угорской крови.

Да, существовали отдельные национальные части, но расовый отбор в них был не менее тщательным, чем в германские «Лейбштандарт» и «Дас Райх». Опять, только те, кто по расовой доктрине рейха проходил как ариец или полуариец. Поляки явно к таковым не относились. Даже половина польской крови, даже четверть ставили на претенденте крест, а если он пытался скрыть свое происхождение, то нередко натуральный деревянный, на скромной могилке.

– Каратели! – сверкнул глазами Юрген. – Хуже. Расовый комитет. Центр планирования семьи. Знаешь такую банду?

– Слышал, – Виктор не кривил душой. Он действительно краем уха слышал об этой организации.

Если вычленить из хаоса слухов, легенд, откровенных баек главное, то в сухом остатке будет организация, блюдущая расовую чистоту граждан Третьего рейха. В обязанности Центра планирования входили собеседование с молодоженами, пропаганда здорового образа жизни и многодетных семей среди полноценных граждан. В ведении Расового комитета находились детские дома, к слову сказать, сироты там долго не задерживались, им быстро находили новых родителей. Важная, полезная, нужная людям государственная организация, это если говорить о ее положительных сторонах.

Но были еще весьма интересные дела, тоже входившие в сферу интересов Комитета. Это в первую очередь освидетельствование младенцев и выбраковка новорожденных с пороками развития. Выбраковка буквальная – генетический брак усыпляли. А еще врачи и воспитатели Комитета выискивали детей неправильной расы, но от «правильных» родителей и забирали их в приемники для последующей германизации. Попадали в поле зрения специалистов и дети негерманской крови, но нордической внешности.

– Проклятый Комитет, – продолжал Ост. – Кто-то донес, что у Миланы ребенок от меня.

– Ты немец?

– Наполовину. Такие дети особенно ценятся у бездетных пар, – Юрген сглотнул подступивший к горлу комок. – Такое дело. Когда я вернулся домой… Нет, уже близ дома меня перехватили друзья и все рассказали. Вацлава забрали люди из Центра планирования. Пришли ночью. Долго выпытывали у Млавы и ее родителей все, что они про меня знают, пугали, обещали отправить в концлагерь. Потом забрали ребенка и ушли.

– Страшное дело. А вы потом не пытались уехать и начать все заново?

– Не с кем. Моя милая, любимая, ненаглядная не выдержала удара. Через три дня она повесилась. Ее нашли висящей на люстре, в белом свадебном платье. Мы так и не успели обвенчаться.

Виктор Котлов молча слушал Оста, что-либо говорить сейчас было бы бестактностью. Только в глазах читалось сочувствие. Виктору Николаевичу стало понятно внимание, уделенное капитаном Остом детскому лагерю, и хладнокровное спокойствие, с которым Юрген пристрелил начальника лагеря. Это ведь одно из подразделений, кусочек паутины Центра планирования семьи. Могло получиться так, что кто-то из персонала лагеря имел отношение к похищению ребенка Юргена Оста.

Мужчины вернулись домой перед закатом. Франтишек нисколько не удивился негаданному визиту командира повстанцев. Виктор Котлов, наблюдавший издали за разговором хозяина с Юргеном, догадался, что они старые знакомые и разрешение на отдых бойцов в деревеньке давно получено. Одна из тайных резервных баз повстанцев, где они могут «залечь на дно», переждать облаву, отдохнуть после тяжелого рейда.

На следующее утро всем четверым гостям подыскали одежу из хозяйских запасов. Пусть не по размеру и не из модного ателье, но зато все враз стали похожи на простых крестьян или рыбаков. Машину Сташко отогнал и спрятал в заросшем ивняком овраге в десятке километров от дома. Обратно он возвратился пешком.

Глядевший на этот маскарад Виктор Николаевич про себя изумлялся: неужто Юрген Ост думает, что, если вдруг в поселок нагрянут солдаты или полиция, то пленник будет до конца играть свою роль и не рванет к немцам?! С другой стороны, капитан может рассчитывать на поверхностный взгляд проезжающих мимо посторонних или экипажа подошедшего близко к берегу патрульного катера. На авось Ост не надеется, чувствуется у него серьезный, грамотный подход кадрового офицера.

Переезд для Виктора Николаевича означал только смену впечатлений. Отдых на хуторе сменился отдыхом в прибрежном рыбацком поселке. Тихая мирная жизнь, сельский быт во всей его красе, с жесткой лежанкой, подъемом на заре и одноочковым сортиром – немудреным сооружением, в которое летом без противогаза не зайти.

Надежда на скорое освобождение еще теплилась, но… Зыбкой она была, призрачной. Оставалось ждать подходящего момента, чтобы самостоятельно пробить дорогу к свободе.

Вице-адмирал подсознательно выбрал вариант бегства по воде. Обе лодки Франтишека на ночь вытаскивали на берег, но замков здесь не знали. Есть вариант уплыть от партизан. Если большую парусную лохань в одиночку будешь битый час к воде толкать, то вторую лодку, поменьше, легко можно угнать. Остается только подгадать момент, когда хозяева и повстанцы крепко спят. Жаль, Ост не отменил караульную службу, только перевел ее в скрытый режим. Почти круглые сутки кто-нибудь из партизан да не спал. Даже ночью, выходя во двор, Виктор Котлов чувствовал взгляд в спину или сталкивался с кем-то из «страдающих бессонницей».

Через два дня в деревеньку начали прибывать люди капитана Оста. По двое, по трое, кто пешком, кто на машине или подводе, а Лешко, Анжей и Вацлав пригнали прогулочный катерок. Вместе с ними прибыли Алексей Черкасов и Дмитрий Комаров. Рината на следующий день привез Марко. Заместитель командира приехал с помпой, на старой громыхающей и стреляющей глушителем через каждые пять минут советской полуторке. Откуда взялся в Польше сей ветеран автопрома – тайна великая есть. Халиуллин предположил, что машина потерялась еще во времена освобождения Западной Белоруссии. Судя по ее внешнему виду и следам ремонта руками местных деревенских ковалей, так оно и было.

Обрадовавшийся возвращению своих товарищей, Виктор Котлов при первой же возможности шепнул ребятам, что сегодня ночью можно будет рвануть на свободу. Время самое подходящее. Отряд собирается в одно целое, народу в деревеньке все больше и больше, оба заброшенных дома заняты, кое-кому приходится ночевать в коптильном сарае под связками вялящихся лещей и красноперки. В общем, в отряде капитана Оста наличествует определенный бардачок-с.

Капитан Ост, в свою очередь, обрадовался появлению Марко. Виктор Котлов в первый раз видел Юргена буквально лучащимся от счастья, готовым пуститься в пляс. Многое связывало этих двоих, не только служба, но и старая крепкая дружба. Некоторая внеуставность отношений. Оставивший большую часть жизни на военной службе, Котлов такие вещи нутром чувствовал и умел ценить.

Глава 24

Вечер для отделения унтер-фельдфебеля Тохольте так просто не закончился. Ознакомившись с подсунутым ему под нос актом и выслушав объяснения командира отделения, взводный достаточно эмоционально помянул «свиней свинских». Настроение у лейтенанта Тислера и так было паршивым, да еще Тохольте со своими обезьянами добавил. Мало того что превысил полномочия, так еще врет так, что щеки сгибаются.

– Оказано сопротивление. Бандиты и простые жители, пособники погибли в перестрелке. Приключившийся от стрельбы пожар погасить не удалось. Улики спасли, все тайники во время пожара перерыли, а тела так в доме и остались. Я правильно понимаю? – произнес лейтенант с угрозой в голосе.

– Не успели, – согласился Тохольте.

– Не успели, говоришь? – Вильгельм Тислер повернулся к Киршбауму: – А ты что, ефрейтор? Свежачка захотелось?

– Никак нет, герр лейтенант!

Разговор шел в школьной учительской, оприходованной офицерами под штабное помещение. Тислер поднялся со стула, подошел к карте на стене, ненароком коснулся превращенного в вешалку скелета. Лейтенант думал.

Ефрейтор Киршбаум скосил глаза на плакат, демонстрирующий принципы эволюции. Марширующая на четвереньках обезьяна, питекантроп, еще пара заросших шерстью, негроподобных древних людей, коренастый неандерталец с дубиной на плече и человек в набедренной повязке и с копьем в руке – забавная картинка.

Помнится, в детстве особо много удовольствия доставлял пририсованный чуть ниже человека американский банкир в велосипедных очках на здоровенном носу с горбинкой, с чувственными пухлыми губами, длинными вьющимися волосами, с портфелем в руке и поводками, на которых идут негр и китаец. Учительница объясняла, что внизу пририсованы боковые ветви нашего вида, дескать, существует не только эволюция, прогресс, развитие, но и деградация с регрессом и возвратом от человека к обезьяне.

Сегодня Рудольф воочию наблюдал, как этот самый регресс и происходит. Буквально на примере своего отделения. Еще неделю назад это были прекрасные люди, настоящие солдаты, верные товарищи, отзывчивые, неплохие в целом парни, и вот совсем незаметно они скатились до недочеловеков. Вон, как тот негр на плакате, который с костью в носу и массивными надбровными дугами. Тоже, наверное, не прочь изнасиловать захваченную в набеге на чужое селение девку, а затем забить ее, разделать и зажарить на вертеле. Да, в газете писали о местных обычаях и национальном колорите в освободившихся от английского колониального гнета африканских колониях.

– Так что будем делать? – лейтенант Тислер повернулся к штрафникам.

– Это наши стрелки? – распахнулась дверь, и на пороге возник гауптман Шеренберг.

Рудольф вздрогнул от неожиданности, он стоял спиной к двери и не видел, как она открылась. Взводный неопределенно хмыкнул, подхватил со стола несчастный акт и, обойдя солдат, протянул бумагу Шеренбергу.

– Бывает! – хохотнул гауптман. – В один день дважды в штаны нагадить. Сдаешь, Тохольте. Я уже собирался тебе фельдфебеля дать, а ты… – ротный скривился и осуждающе покачал головой.

– Бандитское логово накрыли, рация, оружие… – Хорст Тохольте избрал единственно верную тактику: стоять на своем до последнего, как настоящий бронеголовый унтер-офицер.

– Баб перетрахали, а потом спохватились, добили и фольварк подожгли, – продолжил Шеренберг. – О том, что некого под суд отдавать, что столовавшихся на хуторе бандитов уже не найти, благополучно позабыли. Мне надо обер-лейтенанта Оста поймать, мне надо русского адмирала найти, а вы благополучно все упустили.

Ротный сразу раскусил простецкую солдатскую хитрость. Однако осуждения в его взгляде не было. Хорст Шеренберг человек тертый и битый жизнью, немало видел, немало пережил. Бурная оппозиционная юность давала о себе знать. Больше всего его волновала не расправа его людей над второсортными обитателями местного зоопарка, именуемого генерал-губернаторством, а как все это будет выглядеть и как выполнить боевую задачу.

В последние годы в рейхе проявились очень интересные политические моменты, идет либерализация, или как там это называется, дышать стало свободнее. Меньше преследуют за инакомыслие. С одной стороны, это хорошо, а с другой – не всем положена эта свобода, не все должны иметь право жаловаться на солдат вермахта и – что еще хуже – добиваться чего-то через суд.

– Сначала с диверсантами освинячились, не могли целым отделением скрутить, привезли трупы с рацией да еще товарища не уберегли. Затем еще одну рацию нашли и опять устроили перестрелку, – продолжал ротный. – Тохольте, ты не мог работать аккуратнее? Что мне теперь с этими рациями делать? Их же не допросишь. Как мне объяснять, что кадровые военные, отслужившие не один год бойцы, превратились в тупых баранов и не смогли взять хоть одного свидетеля?

– Не получилось, герр гауптман, – заявил Киршбаум, – на хуторе по нам стреляли. Пришлось сначала выложить по магазину по окнам, а затем действовать, как вы нас учили. Зачистка по всем правилам. А там уж, когда все закончилось… – ефрейтор пожал плечами.

– Надо патроны проверить, – пробурчал ротный, повернувшись к лейтенанту Тислеру. – Спорю, они забыли расстрелять боекомплект.

– Не спорю. Вы выиграете, – согласился взводный.

– Решаем так. По возвращении к месту постоянной дислокации всему отделению по пять суток гауптвахты, – заявил гауптман. – Завтра до обеда положите мне на стол подробный отчет об обоих инцидентах. Усекли?

– Так точно, герр гауптман! – гаркнули оба солдата.

– Может? – лейтенант приподнял бровь и сделал легкий жест рукой.

– Хорошо. По трое суток, – смилостивился Шеренберг.

– Премного благодарны!

– Кругом! Шагом марш!

Выскочив на улицу, солдаты поспешили на задний двор, превратившийся с недавних пор в автопарк. Рудольф первым добежал до «ганомага» и прыгнул в кузов. Слова ротного о расходе боеприпасов не выходили у него из головы. Офицеры чего доброго могут пойти на такой шаг.

– Стой! – Хорст положил руку на плечо друга. – Мы сейчас делаем то, что от нас ожидают. Ты хочешь выкинуть одну пулеметную ленту?

– Хорошая идея, сильно запоздавшая, – согласился ефрейтор.

Киршбаум прошелся по боевому отделению машины, перевесил на поручень забытый на сиденье подсумок. Запихнул под сиденье вывалившийся в проход мешок с колбасой. Покидая обреченный хутор, ребята прошлись по кладовым, прихватили с собой колбас и сыров, решили, что не стоит добру пропадать. Пусть лучше на дело пойдет, на поправку солдатских организмов.

Грустно все это. С ребятами поссорился. Рудольф заранее знал, что слушаться люди его будут, вопроса нет, а вот доверительные отношения нарушены. Человек такое животное, не любит тех, кто помешал ему вернуться в лужу и захрюкать.

– Руди, я вот думаю, а не зря ли мы отказались от девочек? – саркастически ухмыльнулся Тохольте. – Все равно никто нам не поверил.

– Пойти рассказать все гауптману?

– Засмеют ведь.

– И ребят подставим окончательно, – согласился Рудольф.

За бортом машины послышался шорох. Выглянувший через борт Рудольф узрел Форста и Вахтеля. Парни сразу же вытянулись по стойке «смирно». Пришлось выбираться из машины и готовиться выслушивать заявление. Рудольф был уверен, что люди пришли жаловаться и обвинять во всем унтера и ефрейтора. По дороге домой Киршбаум слышал, что кто-то бурчал, дескать, зря Тохольте бумаги пишет, проще сказать, что все так и было, и морду кирпичом.

– Герр унтер-фельдфебель, разрешите обратиться к герру ефрейтору Киршбауму, – отчеканил Отто Форст.

– Обращайся, старший солдат, – хмыкнул Хорст, на его лице появилась странноватая усмешка, как будто он что-то понял, но решил пока не говорить.

– Герр ефрейтор Киршбаум, мы с товарищами поговорили и решили, что вы были правы. Извините дураков. Мы чуть до греха не дошли, до открытого бунта против командира. Вы один нас спасли, да еще унтер-фельдфебель Тохольте не дал опуститься до мятежа, – Отто покосился на отделенного командира.

– Спас дураков, говоришь? – горько усмехнулся Киршбаум. – Приказу не подчинились, попытка изнасилования вдобавок. Настоящие бравые солдаты вермахта. Извиняться пришли: пьяным согрешил, трезвым расплатился, старший солдат.

– Затмение нашло, я как на ножки девочки глянул, так все забыл. В шкафу больше одной чашки не помещалось.

– Одна рейхсмарка. Ты поднялся против командира из-за одной марки, – продолжал Рудольф. – Значит, ты, Форст, стоишь ровно одну марку?

– Именно за столько можно найти местную девочку, все добровольно, без эксцессов, по взаимному согласию, к общему удовольствию, – добавил Тохольте.

– Иди, Отто. Ты сам все сказал. Нет, подожди. Все отделение за сегодняшнее разгильдяйство по возвращении к месту постоянной дислокации строится и с песнями марширует на «губу». Нам дали по трое суток на каждого.

– Виноват, – вздохнул Форст.

– Готов понести наказание, – вторил ему Курт Вахтель. – Дурак и есть дурак. Как вы сказали: пьяным согрешил, трезвым расплатился.

– А ведь мы всем обязаны Вальтеру Горбрандту, – заметил Хорст Тохольте, когда солдаты скрылись за грузовиком. – Если бы не он…

– Успокоил ребенка, – грустно рассмеялся Киршбаум, настроения ему это напоминание не улучшило.

– А ведь стоит разок прилюдно припомнить, с чего все началось, и Горбрандта всю жизнь будут так называть.

– Стоит припомнить, – мстительно произнес Рудольф. – Кличка Гроза Младенцев ему подходит.

Несмотря на опасения Хорста Тохольте история с хутором уже на следующий день была забыта. Офицерам было не до того, они просто отписались об уничтожении логова бандитов, на обмусоливание инцидента времени не было. Командование наконец-то созрело перебросить в генерал-губернаторство весь 23-й полк. И как всегда, все было сделано по старому армейскому принципу: круглое таскать, квадратное катать.

Второй батальон перебросили в Кюхендорф с приказом расквартироваться в окрестностях. Оберст Бадински специально напомнил комбату, чтоб тот губу не раскатывал и разместил в деревне только одну роту, во избежание возмущения местных жителей. На место второго батальона, в прекрасно оборудованный, распланированный и обжитый полевой лагерь переводят 3-й батальон. А 1-й батальон получает место дислокации на окраине Радома. Причем вопрос размещения будет решаться уже после переброски людей и техники.

Два дня люди носились как угорелые, пришлось подыскивать склады и территорию, разгружать батальонное имущество. Майор фон Альтрок оказался умнее своего начальства и зря людей не перетасовывал, 5-я рота осталась в деревне. Но все равно, на плечи гауптмана Шеренберга в нагрузку взвалили ответственность за размещение батальонной техники и складов.

В результате этих нехитрых изменений гауптману пришлось распроститься со своей идеей самому найти неуловимого знаменитого ренегата или спасти приснопамятного русского адмирала. Половину роты приходилось постоянно держать на хозяйстве и караульно-постовой службе. Зато майор фон Альтрок переложил патрулирование района на остальные свои роты. Энтузиазма особого не было, люди просто исполняли свой долг. Никто, кроме гауптмана Шеренберга, не горел желанием отличиться.

В ближайшую субботу произошло еще одно событие, поставившее полицию и расквартированные под Радомом войска на уши. Ясным днем неизвестные совершили налет на городской Центр планирования семьи. Существовала такая гуманитарная организация, призванная облегчить положение польской бедноты.

Самое интересное – одним из свидетелей налета оказался Хорст Шеренберг. Гауптман обедал в уличном кафе и имел счастье лично наблюдать за работой диверсантов. К зданию центра подкатили две машины, из легковушек выскочили несколько человек с автоматами в руках и вошли в здание.

Сначала Шеренберг ничего не понял, но когда до его ушей донеслись стрельба и истошные крики с улицы, все стало ясно. Ротный человеком был разумным, вовремя сообразил, что один военный с пистолетом ничего не сделает полудюжине человек с автоматическим оружием, только если глупо погибнуть, задержав противника на пару минут.

Стрельба закончилась быстро. Из дверей Центра начали выбегать люди, гражданские, естественно. Одна девица, пулей вылетев на улицу, ничего не видя, попала под проезжавшую машину. На противоположной стороне улицы стали собираться зеваки.

Наконец в одном из окон появилось пламя. Налетчики спокойно сошли с парадного крыльца, сели в машины и укатили. Никто им и не помешал. Бросившийся было к ним полицейский быстро изменил свои намерения, юркнув за грузовик, стоило над его головой просвистеть автоматной очереди. В здании полыхал пожар.

При виде огня Хорст Шеренберг впервые испытал беспокойство. Он уже раньше слышал, чем занимались в этом заведении и какое там стоит оборудование. Польский филиал Центра сильно отличался от привычных бывших отделений Расового комитета. Гауптман подошел к стойке, расплатился и обернулся к окну. В этот момент в Центре прозвучал первый взрыв. На улице началась паника. Кого-то оглушило грохотом, кого-то задело осколком стекла, остальные поддались животному инстинкту – беги, когда все бегут.

После четвертого и последнего взрыва гауптман Шеренберг покинул кафе и, закрывая нос платком, быстрым шагом поспешил в противоположную от Центра сторону. Офицер, конечно, многое забыл из того, чему его учили, но такие вещи как таблицы воздействия гамма-излучения на человека и допустимые дозы он помнил.

Шеренбергу повезло, а многим не очень. Только через неделю стала более-менее ясна картина происшедшего. Сам гауптман приложил усилия, дабы собрать информацию, очистить ее от шелухи слухов, фантастических вымыслов и сложить в голове цельную картину. Человек удовлетворял свое любопытство.

Повстанцы, попав в здание, перестреляли весь персонал Центра, при этом посетителей не трогали и не мешали им бежать. Зачистка много времени не заняла. Уходя, бандиты заложили бомбы под стерилизаторы в кабинетах «кардинальной контрацепции». Работали грамотно, взрывами вскрыло все находившиеся в кабинетах свинцовые контейнеры с радиоизотопами.

Пожар тушила несчастная городская пожарная служба. Большей частью поляки. Плюс помогали полицейские, тоже по большей части из местных. И только после того как пламя погасло и командир пожарного расчета доложил, что все в порядке, здание было оцеплено. Подоспевшие во время пожара чины из гестапо перекрыли все подходы, в оцепление попал и один взвод 6-й роты второго батальона полка Шеренберга. Ребята не вовремя организованно попали в город. Везли их в бордель, а угодили они в… В общем, им лучше было бы перетерпеть пару деньков без женщин.

Трое гестаповцев в белоснежных костюмах радиационной защиты, с приборами в руках вошли в здание. По словам армейского офицера из оцепления, дозиметры пищали уже на улице. Ровно через пять минут специалисты покинули Центр планирования семьи и погрузились в кузов специального автомобиля. Еще через минуту пришла команда расширить периметр оцепления. Радиус триста метров. Из всех попавших в зону заражения домов немедленно отселить людей. Увести также домашних животных.

К вечеру город бурлил. Слухи ходили такие, что если бы герр Курт Воннегут проезжал в эти дни через Радом, то он, особо не утруждая себя, собрал бы материал не на один фантастический роман. Например, многие горожане были уверены, что диверсанты были русскими или американцами и взорвали они не что-нибудь, а настоящую атомную бомбу. Бомбу, по одной версии, они привезли с собой на парашюте. Другие же на голубом глазу доказывали, что атомный заряд был похищен с немецкой военной базы. Даже уточнялось, с какой именно, жаль, каждый раз упоминались разные названия военных городков.

Рудольфу Киршбауму и его товарищам сильно повезло, комбат сумел настоять на том, что батальон в первую очередь должен заниматься охотой на бандитов и поддержанием порядка на вверенной территории. При этом Курт фон Альтрок ссылался на приказы командира дивизии, который, понятное дело, был далеко – штаб размещался в Кенигсберге. Так что батальон к оцеплению зараженной зоны и работам по дезактивации не привлекали. За это потом многие были искренне благодарны своему майору и его жесткой позиции.

В самом Радоме творилось жуткое народное веселье из разряда тихой паники. Люди, поразмыслив, побежали к родственникам и хорошим друзьям за город. Зараженный район потихоньку вычищали. Прибывшие из Богемии специалисты организовали работу. За городом образовался могильник радиационных отходов. Сперва хотели было снести половину квартала, но грамотные люди успокоили городское начальство, убедили ограничиться только сносом и вывозом в могильник обломков здания Центра. Что-то дезактивировать там было просто бесполезно.

Как-то вечерком, вернувшись из рейда по ближним лесам и селам, рейда безрезультатного, ефрейтор Киршбаум набрался смелости и подошел к гауптману. Шеренберг курил в беседке на школьном дворе и был в самом распрекрасном настроении.

– Герр гауптман, разрешите обратиться.

– Обращайся, ефрейтор.

– Вы офицер, учились в свое время в университете, много знаете, – начал Киршбаум. – Скажите: откуда в Центре планирования семьи взялись атомные материалы?

– Откуда взялись? – задумался Шеренберг. – Наши специалисты по планированию семьи и завезли. Согласно нашей партийной доктрине, унтерменши не имеют права на эту землю. Нет, они очень полезны, они работают, помогают немцам под пристальным немецким надзором, но они не нужны.

– Вы тоже так считаете?

– Ефрейтор, ты дурак или провокатор? Я сказал: согласно партийной доктрине.

– Понял, герр гауптман, партия сказала, солдат сделает.

– Так-то лучше, – буркнул ротный.

Он уже хотел прекратить разговор и услать навязчивого солдата заниматься делом – сортир чистить, – но передумал. Не походил Киршбаум на провокатора, умный он и хороший человек.

– Центр планирования семьи в рейхе и в генерал-губернаторстве это разные вещи. Если у нас эта организация служит цели вырастить как можно больше здоровых, развитых, правильных немецких детей, то на этой земле все наоборот – требуется сократить прирост недочеловеков. Посему специалисты Центра пропагандируют контрацепцию, ранние сексуальные контакты, однодетную семью как идеал для поляка. А еще лучше, если поляки не будут обзаводиться семьями, хлопотное это дело, дорогое, вредное для здоровья и карьеры, дети только мешают жить.

У Рудольфа глаза на лоб полезли.

– Никогда бы не поверил, что дети мешают жить!

– Ты немец, для тебя большая семья благо, а к обязанностям ты привык с детства. Спорю, как уволишься из армии, сразу женишься и настрогаешь детишек.

– Так точно, герр гауптман, – кивнул Киршбаум. – Разве можно без детей? Как я буду жить, когда постарею?

– Вот именно. У нас население растет, а в генерал-губернаторстве пока не растет.

– Переселенцы? – прищурился Рудольф.

Ефрейтор начал понимать, что происходит на этой земле. Раньше многие местные особенности казались ему странными, неприятными и даже омерзительными. Пусть даже поляки неполноценные люди, это не объясняло всей глубины деградации. Тем более немногие местные, с которыми Рудольф общался, производили впечатление неглупых, даже ответственных, нормальных, в общем, людей. Исключения?

Теперь-то понятно, что это результат действия системы, прекрасного, тщательно разработанного, учитывающего все нюансы, не упустившего ни одной мелочи плана. Немцам нужна земля – что уж тут непонятного?

– Возвращаясь к Центрам семьи, – говорил Хорст Шеренберг спокойным голосом, как лекцию читал. – Аборты вредны для женского организма. Для избежания нежелательной беременности желательно пользоваться спецсредствами. Но и эти средства дают сбои, презерватив может порваться, в пылу страсти про него можно забыть, таблетки не дают полной гарантии. А вот если человек бесплоден, у него не будет ребенка. Полякам предлагают не плодить нищету, а стерилизоваться.

– Серьезно?! – Рудольфа передернуло.

– Совершенно серьезно, ефрейтор. Да еще согласившимся на стерилизацию выплачивают хорошую премию. Представляешь: обычный врач берет деньги за операцию, а в Центре платят!

– Я слышал, радиация влияет на член.

– Не только. Направленный пучок жесткого излучения на половые органы в комплексе с таблетками гарантируют полное бесплодие. Быстро и без операции.

– Жестоко.

– Зато результативно.

После этих слов Шеренберг закурил папиросу. Наступила пауза. Киршбаум думал о своем: больше всего ему хотелось, чтоб эта операция как можно быстрее закончилась. Вернуться бы в Тильзит, в знакомую казарму, гулять вечерами по старому городу, познакомиться с милой, хорошей, добропорядочной немкой, готовой разделить судьбу с солдатом, и жениться наконец. Дело после армии он найдет, это даже не вопрос, рабочие руки Германии нужны.

– А скоро по генерал-губернаторству пройдет атомный поезд, – задумчиво протянул Шеренберг. – Готовься, ефрейтор, все будем бегать на ушах.

– Атомный поезд? – удивился ефрейтор.

– Перевозят отходы с атомной станции под Острау. Поезд идет через Кракау и Тарнов на русский Лемберг. Станцию строили русские, они и забирают отработанные материалы, будут из них атомные бомбы делать.

– Охрану усилят, как во время визита канцлера в Прагу? – Киршбаум еле сдерживался, чтоб не высказать все, что он думает по поводу этой новости.

– Нас тоже бросят в усиление. И это вдобавок к батальону ваффен-СС, который сопровождает поезд.

Глава 25

Бойцы на деревне у Франтишека приносили с собой свежие новости. Да, немцы устроили облаву. Причем было такое ощущение, что все получилось спонтанно, с бухты-барахты, без подготовки и разведки. Во всяком случае, все отмечали, что для добровольных стукачей-лизунчиков, полицаев, официальных осведомителей и местной администрации рейды карателей оказались неожиданностью.

Двое бойцов капитана Оста чуть было не попались в сети охотников. Драпавшие напрямик через лес парни доложили – за ними шли не егеря, не полиция, не эсэсовцы, а обычная пехота. Может быть, из кадровой дивизии первой линии. Кроме того, Юргену Осту уже сообщали, что в генерал-губернаторстве замечены свежие армейские части. Вояки стояли на блокпостах, брали под свой контроль немецкие поселения, участвовали в прочесывании лесов.

Марко, со своей стороны, заметил, что сам он солдат не видел, снялся с хутора и забрал с собой приглянувшегося ему русского механика, но люди говорят, что солдат очень много, целую дивизию вроде бы в Польшу бросили. Сам же Марко считал, что немцев всего один батальон егерей и батальон мотопехоты или панцергренадеров. Дескать, шумят сильно, носятся как угорелые, людей пугают, вот все и думают, будто их много, а на самом деле… Тут рыжий партизан закатил глаза, ткнул пальцем в небо и с видом натурального деревенского дурачка признался, что не знает, сколько и чего против них бросили.

Шутка удалась, смеялись долго. А потом Марко, понизив голос, рассказал, что в Радоме неизвестная группа спалила кастрационную контору вместе со всем персоналом. Во второй половине дня открыто подкатили на машинах, вошли, всех перебили, полили пол бензином, запалили, мины заложили и спокойненько так уехали. Двое попавшихся им навстречу уже на выезде из города полицаев получили свинцовые приветы в грудь и с божьей помощью упокоились навеки.

Новость была воспринята неоднозначно. Кто бурно выражал одобрение, присутствовавший при разговоре Франтишек заявил, что, дескать, давно надо было очистить богопротивный вертеп божьим огоньком да душегубов на колах рассадить. А вот капитан Ост не проронил ни слова, только кивнул, давая понять, что все прекрасно слышит.

Дождавшись, когда командир отряда выйдет покурить, Черкасов и Виктор Котлов подошли к нему и поинтересовались: что это за кастрационная и почему ее так не любят?

– А за что полякам любить этот бордель? – усмехнулся Юрген. – Еще одна выдумка нацистов. Специально для поляков.