Ледяная тюрьма Кунц Дин

23 ч. 39 мин.

Снова встав в строй, то есть следуя за Клодом Жобером вдоль кабеля антенного фидера, Франц думал, что он хотел бы сказать Рите, если, конечно, они переживут ближайшую полночь.

Здорово ты управляешь собой. Ты — удивительная. Знаешь, я когда-то любил тебя. Да что там, до сих пор люблю. Не сумел забыть тебя. И я очень многому у тебя научился, только не знаю, заметно ли это? Расту потихоньку не без твоей помощи, старые привычки отмирают с трудом. Вот за последние месяцы я выглядел круглым болваном: и с Харри едва на рожон не лез, и от тебя держался подальше. Ясно, что любовниками снова мы не станем. Ведь я вижу, что у тебя с Харри, и понимаю, что такого почти не бывает. И знаю, что у меня с тобой даже близко ничего похожего не было. Но меня бы устроило, если бы мы остались хотя бы друзьями.

Оставалось лишь уповать на бога — может, он дарует ему жизнь, и тогда Франц сможет сказать Рите все это.

23 ч. 40 мин.

Брайан плыл вниз вдоль фидера антенны.

Его не очень беспокоила мысль о тикающих часовых механизмах, которые, сработав в полночь, взорвут бомбы у него над головой. В нем росла уверенность, что и он, и все остальные успеют добраться до подлодки и, значит, переживут взрыв. Сейчас его беспокоила только книга, которую задумал написать.

Основной темой, несомненно, должен быть героизм. Ему надлежит показать, что существуют два вида подвига, и объяснить различие между этими двумя видами. Есть такой героизм, когда подвига ищут — это, например, когда лезут на высокую гору или вступают в схватку с боевым быком на какой-нибудь корриде — и это лишь потому, что человеку захотелось выяснить, на что он способен. Да, такой — искомый — героизм имеет весьма важное значение. Однако этот род подвижничества куда менее ценен героизма непреднамеренного, когда человек совершает подвиг, не планируя ничего подобного и даже не замечая своего геройства. Харри, Рита и все остальные подчинили свою жизнь любимому делу, работе, потому что верили: то, что они делают, необходимо человеку, а о том, чтобы испытать себя, у них и мысли не было. И тем не менее они были героями, каждый божий день. В своем героизме они напоминали полицейских или пожарников, или же их можно было сравнить с миллионами и миллионами тех отцов и матерей, которые совершают незаметные, тихие подвиги, принимая на себя обременительные обязанности по содержанию и воспитанию своих детей. Таково же подвижничество священнослужителей, дерзающих проповедовать Бога миру, который испытывает сомнения в Его существовании и насмехается над сохранившими веру. Так становятся героями многие учителя, продолжающие работать в школах, кишащих насилием, и, несмотря ни на что, старающиеся внушить детям, что нужно знать, чтобы выжить в этом мире, который так немилосерден к неграмотным. Первый вид героизма — героизм искомый — отличается каким-то, пусть пристойным, но заметным оттенком себялюбия, но героизм неумышленный чужд себялюбию, в нем нет корысти. Брайан теперь понял, что это такое — незапланированный, неумышленный героизм, это — не мишура трескучей славы политикана или тореадора, но истиннейшая храбрость и глубочайшая добродетель. Словом, здесь — подлинная доблесть. Вот когда он закончит эту книгу, когда он разработает и проработает все свои мысли об этом предмете, тогда-то, наконец, он будет готов начать свою настоящую взрослую жизнь. Итак, он все решил: тема — тихий героизм.

23 ч. 41 мин.

Техник поверхностного эхолота оторвался от графика, вычерчиваемого самописцем прибора.

— Они опять движутся.

— Пошли вниз? — спросил Горов.

— Так точно.

Динамик-пищалка на потолке заговорил голосом мичмана из торпедного отсека на носу лодки. Мичман торопился: что-то, видно, в самом деле, очень срочное.

Берясь за шейку висящего над головой микрофона двумя пальцами, словно бы это была скользкая змея, Горов бросил в амбушюр:

— Выкладывайте.

— Течет на палубу, капитан. И уже не какие-то граммы. Вылилось уже много, литр, может, два. А носовая переборка потеет по всему шву, от самого верха до палубы.

— А заклепки? Целы? Не повылазили?

— Никак нет. Все с ними в порядке.

— Стетоскопирование?

— Все, как обычно. Никаких подозрительных шумов или стуков не прослушивается.

— Связь с вами через десять минут, — закончил разговор капитан и выпустил микрофон из рук.

23 ч. 42 мин.

Местами туннель настолько сужался, что лучи галогеновой лампы отражались от льда, и эта игра света на холодных кристаллах как-то отвлекала от мыслей о заточении, и само оно переживалось не так остро, как тогда, когда кругом царил непроглядный мрак.

Мысли Риты метались между прошлым и настоящим, между смертью и жизнью, между храбростью и трусостью. Она все ждала, что вот-вот, с минуты на минуту сумятица в ее душе как-то уляжется, но смута сознания только нарастала и становилась все сильнее.

Стайка вразброс растущих деревьев на утесе, выступающем по-над вьющейся в горах дорогой из холмистого склона. Конечно, реденький этот лесок — никакая не густая чаща, но все-таки он, быть может, хотя бы немного попридержит лавину, затормозит ревущий стремительный поток: как-никак вечнозеленые деревья, высокие, стройные, стволы мощные, лес, видимо, старый. А потом белый прибой рухнул на эти могучие деревья, и толстые стволы сломались, как зубочистки или спички. Мать вопила, плакала, причитала, отец кричал, а Рита глаз не могла оторвать от валящейся сверху снежной волны метров в тридцать высотой, нет, выше, больше, она растет, уходя в зимнее небо и пропадая в нем, огромная, неохватная взглядом, как лик божий. Колесница Джаггернаута, сметающая на своем пути все. Джаггернаут достал «Ауди», отшвырнул автомобиль на несколько метров, протащил его поперек шоссе, залезая под капот и заметая кабину сверху, потом перебросил машину через ограждение и закинул ее в кювет. Вокруг всеокутывающая всепокрывающая белизна. Автомашина переворачивается, потом еще раз, еще раз, потом скользит вбок, вниз, вниз, наталкивается на дерево, скользит юзом, потом еще быстрее соскальзывает вниз, уносимая вновь великой снежной рекой, ударяясь изо всей силы об ее берег, потом еще один удар, еще, еще. Ветровое стекло продавливается вовнутрь кабины, и тут вдруг наступает, нет, обрушивается спокойствие и безмолвие, — тишина такая, что тише, чем в заброшенной, пустынной, давно позабытой церкви.

Рита вырвалась из воспоминаний, издав бессмысленный, жалостливый — и жалкий — звук, не то сдавленный вопль, не то визг.

Сзади ее нагнал Джордж Лин.

23 ч. 43 мин.

На отметке в сто пять метров, преодолев лишь половину расстояния до «Ильи Погодина», Харри засомневался: да сумеют ли они одолеть всю эту дорогу? Успеют ли вовремя? Он осознавал невероятное давление толщи воды, особенно потому, что барабанные перепонки его готовы были лопнуть. Рокот собственной крови, перекачиваемой бедным его сердцем по артериям и венам, был подобен грому. Ему казалось, что он слышит какие-то далекие голоса, какие-то сказочные слова, произносимые этими волшебными голосами. Но они не сообщали ничего осмысленного, и он счел, что по-настоящему беспокоиться надо будет тогда, когда он начнет понимать, что именно говорят ему эти неведомые голоса. Еще он пытался вообразить, на что это будет похоже, если субмарина, которая, подобно ему, подвергается чудовищному давлению, тоже расплющится. Или, если он сам, не выдержав нажима многотонной водной толщи, будет раздавлен и превратится в плоский, разлезающийся блин из плоти, костей и крови.

Несколько раньше, вещая на коротких радиоволнах, лейтенант Тимошенко гарантировал успех затеи, приводя целый ряд доказательств по этому поводу. Харри запомнил кое-какие факты и теперь то и дело повторял про себя: озеро Маджоре, 1961 год, швейцарские и американские водолазы опустились на глубину двести тридцать метров, они пользовались аппаратом скуба. Лаго-Маджоре: двести тридцать метров. 1961 год. Водолазы из Швейцарии и США. В 1990-м году, имея более современное снаряжение, русские водолазы опустились глубже, чем... забыл. Но глубже, чем на озере Маджоре. Швейцарцы, американцы, русские... Нет, это можно провернуть. Может получиться. У хорошо оснащенных, профессиональных водолазов, может, и получилось бы. Сто двадцать метров.

23 ч. 44 мин.

Спускаясь в туннель все ниже и ниже вдоль антенного кабеля, Джордж Лин втолковывал себе, что русские — уже не коммунисты. По крайней мере, среди русских начальников коммунистов теперь нет. Еще нет. Наверное, они могут появиться в какой-то день, в будущем. О, они могут вновь захватить власть, — зло никогда не умирает. Но те мужики, что в этой подлодке, они рискуют своими жизнями, и у них как будто нет зловещих побуждений. Он пробовал убедить себя, уговаривал себя изо всех сил, но, увы, ничего не получалось. Уж слишком долго он жил в страхе перед красным приливом.

Кантон. Осень 1949 года. Еще три недели. Чан Кайши будет изгнан с материка. Отец Джорджа готовит переезд семейства на Тайвань и старается сделать что-нибудь, чтобы родня воспряла духом и чтобы отыскались хоть какие-то ходы, по которым можно было бы добраться до Тайваня и присоединиться к островной нации. Дома, кроме маленького Джорджа, было еще четверо человек: бабушка, дедушка, мать и одиннадцатилетняя сестренка Юньти. На рассвете в дом ворвались вооруженные до зубов люди — партизаны Мао разыскивали отца. Девять человек. Мать умудрилась спрятать Джорджа в домашнем очаге, за массивной железной дверцей. Она или старики спрятали и сестренку, но вояки-маоисты ее отыскали. Из своего укрытия Джордж хорошо видел, как партизаны долго били по коленям бабушку и дедушку, а потом добивали их выстрелами в голову. Мозги стариков забрызгали всю стену. В той же комнате и в то же время вояки издевались над матерью и Юньти: их насиловали все девять мужиков, по очереди и попеременно, и вместе. Вновь и вновь. Не было унижения, не было оскорбления, которому не подвергли бы изобретательные мужланы его сестру и его мать. А он был совсем маленький: ему и семи еще не исполнилось, крошечный, перепуганный, бессильный. Партизаны пробыли в доме почти сутки, уйдя лишь на следующее утро, в три часа. Перед тем как уйти, так и не дождавшись отца Джорджа, они перерезали горло Юньти. А потом горло матери. Еще через двенадцать часов вернулся отец — и нашел Джорджа, так и оставшегося сидеть в своем убежище, за железной дверцей. И не способного произнести хоть слово. Он так потом и не заговорил, и не говорил долго, прервав молчание лишь через три года с лишним, после того как они сумели перебраться на Тайвань. И когда он наконец прервал молчание на четвертом году своей жизни на острове, первыми произнесенными им словами стали имена матери и сестры. И выговорив эти имена, он зарыдал так безутешно, что его никак не удавалось утешить, пока не вызвали врача. Тот прописал успокоительное.

Но, как бы то ни было, те люди, что ожидают их сейчас на подводной лодке внизу, русские, а не китайцы. А русские — больше уже не коммунисты. А может, вот эти русские, что на лодке, никогда и не были настоящими коммунистами. Известно ведь, что солдаты и моряки иногда сражаются за свою родину, даже будучи уверены, что их страной правят дураки и уголовники.

Те, которые ждут их внизу, быть может, и не похожи на тех, которые насиловали его сестру и мать, измывались над ними, а потом убили их. И время другое, и люди, должно быть, другие. Может, им и можно верить. Он должен доверять им.

Тем не менее он куда больше боялся команды «Погодина», чем всей взрывчатки на свете.

23 ч. 46 мин.

— Офицерская кают-компания вызывает капитана.

— Слушаю вас.

— Та самая переборка по штирборту течет.

— Вмятина? Вздутие?

— Нет.

— Сколько воды?

— Пол-литра.

Да, неприятно, и торпедная подводит, и в офицерской кают-компании непорядок. Надо бы поскорее убираться отсюда. Хоть в преисподнюю.

— А что показало стетоскопирование? — спросил Горов.

— Большие шумы. Особенно при прослушивании близ переборки. Но штатные признаки деформации отсутствуют.

— Через пять минут выходите на связь снова.

23 ч. 47 мин.

До субмарины оставалось совсем немного, и Харри припомнил еще кое-какие примеры, позволяющие питать надежду. По словам лейтенанта Тимошенко, британские водолазы в Алверстоке, графство Хемпшир, и французские водолазы в Марселе достигли, используя усовершенствованную модификацию аппарата скуба, глубины в четыреста пятьдесят метров, правда, в глубоководной компрессионной камере, а не в открытом море.

Конечно, эта оговорка во многом снижает ценность достижения — только послушать, как это звучит: «компрессионная имитационная барокамера».

Но вот то, что они делают сейчас, доподлинно, как нельзя более. Стоящая вещь. Потому что настоящая.

Туннель стал шире. Ледяные стенки стали тоньше, но зато и игра света пропала. Значит, темнее стало.

У него появилось ощущение, что впереди — какое-то более свободное пространство. Да что там, он выходит на простор. И вода стала много чище, чем выше была. Уже потому, что частички льда попадались на глаза куда реже. Еще несколько секунд, и он увидел сигнальные огни внизу — сначала зеленый, потом — красный. Потом в луче светильника, который был у него в руке, появились очертания чего-то огромного, серого, проступающего из пропасти под ним, внизу.

Даже доплыв до крыла «Ильи Погодина» и уцепившись, чтобы передохнуть чуть-чуть, за мачту радиолокатора, Харри еще не до конца верил в то, что они все уцелеют, несмотря на чудовищное давление вокруг. Он предполагал, да что там, наполовину был уверен, что легкие его взорвутся, как гранаты, а кровеносные сосуды лопнут, как проколотые воздушные шарики. Он не представлял, как может подействовать чрезмерное давление на организм человека, просто потому, что не очень хорошо в этих вещах разбирался: может, его легкие и не порвутся, как знать? Однако нарисованный воображением живой образ представлялся весьма убедительно.

Хуже всего, Харри как-то не понравилась и сама подлодка. А разглядеть ее времени у него не было: ему пришлось ждать более минуты, пока не выберутся из туннеля все остальные. На лодке горели все ходовые сигнальные огни: по левому борту — красный, по штирборту — зеленый, на крыле — белый, да еще желтый индикатор сближения... Может, это так избыточное давление подействовало, а может, сказывалась усталость, но «Погодин» не приглянулся Харри. Какая-то пустяковина, игрушка детская. Никак не назовешь солидной. После пережитого ужаса субмарина почему-то ему напоминала рождественскую елку. Огнями, наверное. Нежная какая-то, хрупкая конструкция. Так, склеили что-то на скорую руку из черного целлофана.

23 ч. 49 мин.

Рита надеялась распрощаться со страхами, которые должны были улетучиться, как только она достигнет днища туннеля, а значит, избавится от всего этого льда по бокам. Но ледовый-то остров по-прежнему оставался, он висел над головой, да еще какой: высотой с семидесятиэтажный небоскреб, почти в полтора километра длиной, да что там небоскреб: несколько гигантских красавцев Манхэттена надо составить один на другой, чтобы получилось сравнимое по масштабам сооружение. Рита понимала, что айсберг — плавуч, что он легче воды, что он не станет тонуть, чтобы тяжестью своей пришпилить ее к океанскому дну, да и валиться на нее или падать на нее не будет, но ей было страшно подумать даже о висящей над нею ледяной горе, и она не смела глянуть вверх.

В «Ауди» было холодно, потому что двигатель машины не работал и печка, значит, тоже не грела. Снег и три размозженных ветви дерева влезли на переднее сиденье через выдавленное ветровое стекло автомобиля и накрыли собой приборный щиток, а родителей Риты присыпав по пояс. Родители сидели в снегу и молчали, и были мертвы, и, чем больше времени проходило, тем яснее становилось Рите, что не доживет она в своем зимнем пальтишке до прихода спасателей. Освещение приборного щитка было включено, и потому в кабине «Ауди» темно не было; она различала за окном снег, снег со всех сторон, давящий на все окна; девочка она была умненькая, так что понимала, что глубина снежного покрова могла доходить метров до тридцати, слишком глубоко, чтобы она могла надеяться на себя — самой ей не выбраться, не прокопать такую глубину. А пока ее найдут спасатели, пройдет уйма времени. Стоило бы напялить на себя тяжелое пальто отца, и после задержки, после опасно долгого промедления, она постаралась ожесточиться и не принимать близко к сердцу все, что теперь перед ее глазами, и пробралась на переднее сиденье. Сосульки смерзшейся малиновой крови свисали из ушей и ноздрей отца, а в горле матери торчал сук ветки дерева, принесенной лавиной, — это зазубренное острие убило ее: лавина вдавила разбитую ветку в кабину, через дыру на месте выбитого ветрового стекла, а потом снег лишь еще немного надавил сзади. Лица у родителей посинели и посерели. Их широко раскрытые глаза побелели, потому что холод прихватил их изморозью. Сначала Рита долго-долго глядела на все это, а потом уже не могла она на это смотреть, но стала расковыривать снег, чтобы отодвинуться подальше от отца. Ей было только шесть лет, ребенком она слыла смышленым и для своего возраста сильным, но все же слишком уж она была тогда мала. Ей показалось, что стащить пальто с отца не удастся, потому что труп уже закоченел, а руки покойника остались в рукавах. Но выяснилось, что, ведя машину, отец сбросил пальто, оно было только накинуто на него. Сейчас мертвое тело отца сидело на пальто, навалившись на него окостеневшей спиной, и Рите, после многих подергиваний и подталкиваний, удалось с трудом вытащить из-под трупа столь ценную теплоизоляцию. Схватив свою добычу в охапку, она поползла назад, на заднее сиденье, где не было прокравшегося в кабину снега и где она, свернувшись калачиком, тщательно закуталась в похищенное у папы пальто. И стала ждать помощи. Она и голову засунула под полу пальто, сберегая так в этом своем укрытии не только тепло своего тела, но и свое дыхание, которое тоже ведь было теплым. Немного спустя, пригревшись под бархатной подкладкой, она заметила, что ее клонит в сон, и, пытаясь удержаться в состоянии бодрствования, она в воображении своем поплыла из холодной машины в куда более холодные края. Всякий раз, когда она вырывалась из объятий губительного сна, пытаясь сообразить, что с ней и где она, она чувствовала себя еще более вялой и разбитой, чем в прошлый раз, когда вот так же хотелось спать. Но она не забывала, что должна прислушиваться: вдруг кто-то спешит на помощь. Спустя какое-то время — какое именно, в точности она сказать не может, но ей показалось, что прошла вечность — она услышала вместо шагов спасателей шум какого-то перемещения на переднем сиденье: треск ломающегося льда — ее покойные папа и мама устали сидеть там и решили перебраться поближе к живой дочке. Небось им тоже захотелось уютного тепла под бархатной подкладкой большого и тяжелого зимнего пальто. Щелк: это хрустнула кровавая сосулька, вот она уже выпала из ноздри отца, потом еще одна. И еще треск: они лезут сюда, к ней. Жуткий треск ломающегося льда: они рвутся на заднее сиденье. Треск-треск-треск — хрустит лед... а вот и голос, шепчущий ее имя, знакомый голос шепчет ее имя? И холодная рука лезет под пальто: Рите-то тепло, вот этой руке и завидно стало, и она, эта рука, возжелала украсть тепло у Риты...

Кто-то к ней прикоснулся, и она закричала в ужасе, но этот ее вопль зато прогнал и «Ауди», и лавину, и прошлое, которому принадлежали автомобиль и снежный завал.

С одной стороны оказался Пит, с другого боку ее подхватил Франц. Ясное дело, она опять перестала двигаться, вот эти двое и поспешили на пару дотащить ее до палубы лодки, до которой оставались какие-то считанные метры. Прямо по курсу — подлодка. Она увидела Харри, ухватившегося за мачту радиолокатора на крыле субмарины.

23 ч. 50 мин.

Харри с облегчением вздрогнул при виде Риты между Питом и Францем, и по всему его телу прошла дрожь вновь родившейся надежды.

Убедившись, что остальные шестеро уже возле него, Харри пошел, то ли вплавь, то ли ползком, вдоль крыла, потом спустился по коротенькой лесенке на мостик и просунулся мимо ряда кнехтов, выстроившегося спереди носовой надстройки над палубой. Слети он сейчас с лодки, и не так-то просто будет взобраться назад: скорость течения — девять узлов, так что вряд ли оно задаст его телу тот же курс, которым следует судно, растянувшееся на девяносто метров в длину.

Он воспринимал сейчас субмарину как космонавт, вышедший из своего корабля в открытый космос, иначе говоря, он держал в уме ту истину, что, хотя и налицо иллюзия незыблемости, на самом деле имеет место школьная задачка о двух физических телах: оба движутся на весьма значительных скоростях.

Очень осторожно, но, в то же время понимая, что нужно поторапливаться, Харри продолжал пробираться вдоль ряда кнехтов, отпуская руку, чтобы перенести ее на новое место, только убедившись, что вторая рука крепко вцепилась в очередной выступ надстройки на носу, и ища взглядом герметичный воздухонепроницаемый люк. Он знал, как должен выглядеть этот люк — Тимошенко все рассказал по радио.

23 ч. 51 мин.

Завыла сирена тревожной сигнализации. С экрана того видеотерминала, который занимал срединное место в ряду дисплеев, прямо над командным пунктом, пропали зеленые цифры и многомерные диаграммы. Вместо этого в поле экрана появились красные буквы:

ТРЕВОГА!

Горов ударил кулаком по клавише на консоли с надписью на ней:

ОТОБРАЖЕНИЕ.

Экран мгновенно очистился, а вой сирены стих. Затем проступили обычные зеленые буквы нового сообщения:

В НОСОВОМ ТОРПЕДНОМ ОТСЕКЕ НОМЕР ПЯТЬ ПОВРЕЖДЕНА ЗАСЛОНКА ЖЕРЛА. ОТСЕК ЗАПОЛНЕН ВОДОЙ, ДОХОДЯЩЕЙ ДО ЗАСЛОНКИ КАЗЕННОЙ ЧАСТИ.

— Вот он и подкрался! — произнес Жуков. Надо думать, торпедная установка № 5 подверглась воздействию закручивающего усилия во время столкновения со случайной льдиной. Крутящий момент деформировал обшивку, и вот теперь во внешней обшивке заслонка жерла дает течь.

Горов поспешил с ответом:

— Не выдержала только заслонка снаружи. Только дверца жерла. Заслонка казенной части пока цела. Вода в лодку не хлещет. Пока — да и не будет этого.

Моряк, следивший за сигнализацией на борту, сказал:

— Капитан, гости наши уже открыли верхний люк барокамеры.

— Мы справляемся, — сказал Горов всем членам экипажа, присутствовавшим в рубке управления. — Будь оно все неладно, если у нас ничего не выходит. Еще как выходит. Все идет как надо.

23 ч. 52 мин.

Кто-то с панели управления системами жизнеобеспечения подлодки разблокировал изнутри воздухозаборный люк спасательного патрубка на носу. Харри опустил глаза долу и поглядел в тесный, ярко освещенный, заполненный водой отсек. Как и предупреждал его лейтенант Тимошенко, отсек был такой маленький, что мог принять зараз только четырех водолазов — и тем не менее, хвастался лейтенант Тимошенко, эта спасательная камера «Ильи Погодина» была раза в два больше, чем на других подводных лодках.

Брайан, Клод, Рита и Джордж друг за другом забрались в круглое помещение и уселись на пол, опершись спинами о стенки камеры.

Харри выбрался из камеры и закрыл люк снаружи — так было проще, чем ждать, пока кто-то изнутри дернет за талреп, а потом еще и крутанет задвижку.

Теперь он мог поглядеть на светящийся циферблат своих часов.

23 ч. 53 мин.

Горов встревоженно глядел на шеренгу видеотерминалов.

— Спасательный патрубок готов, — сказал Жуков, повторив сообщение, услышанное им в наушниках. И сразу то же сообщение высветил экран одного из видеотерминалов.

— Займитесь водолазами, — приказал Горов.

23 ч. 54 мин.

В воздухозаборной камере Рита держалась за захваты в стене, а в это время мощные насосы удаляли воду из камеры. Они справились со своим заданием за полминуты. Хотя в камере воды не стало, она не торопилась снимать маску, но, как учили, продолжала дышать газовой смесью, поступающей из резервуара за спиной.

В полу, в самом центре, распахнулся люк. Из него выглянуло молодое лицо русского моряка. Матрос улыбался, только как-то робко, чуть ли не испуганно, и манил полярников к себе одним пальцем.

Они быстро покинули воздухозаборную камеру, спустившись по лесенке в рубку управления спасательной камеры. Матрос, пропустив их, быстренько опять взобрался по той же лестнице, задраил внутренний люк, повернул герметизирующую задвижку, а потом, так же быстро, вернулся в отсек управления. Наверху заревело: воздухозаборная камера снова стала заполняться водой.

Отчетливо осознавая, что прямо над лодкой маячит огромный остров изо льда, начиненный к тому же взрывчаткой, Рита прошла вслед за коллегами в смежное помещение — это была декомпрессионная камера.

23 ч. 56 мин.

Харри попробовал дернуть за люк, и он открылся.

Подождав, пока не войдут Франц с Питом, он полез следом за ними и задраил люк изнутри.

Теперь и они уселись на пол, прижавшись спинами к стене. Ему даже на часы глядеть нужды не было. Внутренние часы извещали его, что до взрыва остается четыре минуты.

Открылись дренажные створки, включились насосы. Вода быстро уходила из воздухозаборного патрубка.

23 ч. 57 мин.

Ледовая гора на самом пороге своей насильственной гибели все еще находилась где-то над ними, а если она разлетится на куски, то, весьма вероятно, подлодке тоже не поздоровится. Возможно, что она даже не переживет гибели айсберга. Правда, смерть скорее всего окажется столь стремительной, что никто не успеет и вскрикнуть.

Горов потянул к себе микрофон, висевший над головой, вызвал ходовую часть и приказал немедленно перевести двигатели на полный ход и взять обратный курс.

Ходовая часть немедленно выполнила приказ, и лодка дрогнула, как только двигатели заработали на полную мощность.

Горова кинуло на ограждение командного пульта, а Жуков вообще едва удержался на ногах.

Из громкоговорителя наверху рубки раздалось:

— Ходовая часть вызывает капитана. Двигатели на полном ходу.

— Так держать.

— Есть так держать.

Айсберг сносило к югу со скоростью в девять узлов. Подлодка переменила курс и теперь шла на север со скоростью в десять... двенадцать... уже пятнадцать узлов навстречу течению, скорость которого составляла девять узлов. В итоге лодка уходила из-под айсберга с достаточно хорошей скоростью взаимоудаления в шесть узлов.

Горов не знал, достаточно ли быстро они уходят от айсберга — в том смысле, успеют ли они выйти из-под него до взрыва. Но все равно лучшего добиться было нельзя — чтобы набрать скорость побольше, надо потратить куда больше времени, чем осталось до взрыва.

— Лед над нами, — объявил оператор поверхностного звуколокатора. Они уже вышли из-под чаши, как бы выдолбленной в днище айсберга по центральной оси его. — Восемнадцать метров. На высоте в восемнадцать метров над нами — лед.

23 ч. 58 мин.

Харри вошел в декомпрессионную камеру и сел подле Риты. Взявшись за руки, они смотрели друг на друга. Часы показывали 23 ч. 59 мин.

23 ч. 59 мин.

Внимание всех, кто был сейчас в рубке управления, сосредоточивалось на цифровых часах, циферблат которых высвечивал шесть значащих цифр, которые находились подле командного пульта, ближе к корме. Никите Горову казалось, что его подчиненные вздрагивают в ответ на каждую миновавшую секунду.

23 ч. 59 мин. 10 сек.

23 ч. 59 мин. 23 сек.

— Что бы из всего этого ни вышло, — сказал Эмиль Жуков, — я не жалею, что моего сына звать Никитой.

— А ведь вы, быть может, назвали так своего отпрыска в честь идиота.

— Но это не просто идиот, а интересный, незаурядный идиот.

Горов заулыбался.

23 ч. 59 мин. 30 с.

23 ч. 59 мин. 31 с.

Техник, обслуживающий поверхностный эхолот, сообщил:

— Чистая вода. Лед над нами кончился. Нет больше льда над головой.

— Вылезли, — сказал кто-то.

— Еще не совсем, — предостерегающе заметил Горов, понимая, что айсберг все еще совсем рядом и, значит, его осколки могут долететь до лодки.

23 ч. 59 мин. 46 с.

23 ч. 59 мин. 47 с.

— Чистая вода. Льда над лодкой нет.

23 ч. 59 мин. 49 с.

И тут, во второй раз за последние десять минут, раздалась сирена, а на одном из экранов над головой замигали красные буквы:

ТРЕВОГА!

Горов ткнул в клавишу отображения и узнал, что еше одна торпедная камера близ пострадавшей от столкновения области корпуса частично вышла из строя: на экране зеленые буквы сообщали:

ПОВРЕЖДЕНА ЗАСЛОНКА ЖЕРЛА ТОРПЕДНОГО ОТСЕКА НОМЕР ЧЕТЫРЕ. ОТСЕК ЗАПОЛНЕН ВОДОЙ ДО УРОВНЯ ЗАСЛОНКИ КАЗЕННОЙ ЧАСТИ.

Потянув к себе микрофон, Горов закричал:

— Капитан вызывает торпедную! Смените положение и задрайте все водонепроницаемые люки!

— Ох, господи помилуй! — прошептал атеист Эмиль Жуков.

— Верхняя заслонка выдержит, — убежденно сказал ему Горов, молясь про себя и прося у бога, чтобы его слова оказались пророческими.

23 ч. 59 мин. 59 с.

00 ч. 00 мин. 00 с.

— Всем взяться за поручни!

— Чистая вода.

00 ч. 00 мин. 03 с.

— Что такое? Неладное что-то.

— Да где же это?

00 ч. 00. 07 с.

Наконец до них дошла ударная волна. Сила взрыва, потраченная на разрушение айсберга, смягченная затем осколками в воде и потом самой водой, ощущалась на лодке на удивление слабо и прозвучала отдаленным рокотом, вроде очень далеких раскатов грома. Горов подождал немного: вдруг мощность ударной волны будет нарастать, но ничего подобного так и не случилось.

Оператор звуколокатора сообщил, что айсберг сильно потрескался и от него отвалились очень большие куски.

К 00 ч. 02 мин. после того как звуколокация не индицировала никаких достаточно крупных осколков льда по курсу судна, Горов убедился, что они спаслись.

— Приготовиться к всплытию.

Моряки в рубке управления отозвались дружным радостным «Ура!».