Ледяная тюрьма Кунц Дин

— Слушай, а где Брайан?

Он обернулся на товарищей, вошедших в пещеру вслед за ним. Брайана Дохерти в толпе не было. Харри помрачнел.

— Куда подевался Брайан? Почему его нет здесь?

— Да должен быть где-то неподалеку. Пойду посмотрю, — сказал Роджер Брескин.

Пит Джонсон пошел вслед за канадцем.

— Чего доброго, он зашел за какой-нибудь торос. Тут их хватает, — проговорил Фишер, хотя было похоже, что Фишеру известно еще что-то, о чем он почему-то не хочет распространяться. — Об заклад готов биться, что ничего страшного не стряслось, никакой драмы. Скорее всего человек захотел отойти по нужде.

— Ну уж нет, — не поверил Харри.

Рита сказала:

— Он должен был предупредить кого-нибудь.

На обледенелой макушке мира, на полярной шапке планеты, да еще здесь, вдали от безопасной станции Эджуэй и после гибели временного лагеря с его надувными иглу, даже подобающая обществу сдержанность в опорожнении мочевого пузыря и кишечника становились непозволительной роскошью. Потому, собираясь уединиться ради отправления естественных надобностей, всяк полагал своим долгом уведомлять о том по крайней мере одного из своих сотоварищей, чтобы было известно, за каким бугорком или торосом надо искать слишком уж замешкавшегося человека. Кто-кто, но уж Брайан точно особенно остро переживал капризы ледника и погоды, так что вряд ли посмел бы нарушить этот местный обычай, столь благоразумный.

Не прошло и пары минут, как Роджер с Питом вернулись, торопясь поскорее поднять очки на лоб, а обледенелую снегозащитную маску, наоборот, стянуть пониже.

— На санях его нету, — сообщил Роджер. — Да и нигде его нет, там, где мы искали. — Серые глаза канадца, обычно бесстрастные, излучали тревогу.

— А с кем он ехал сюда? — спросил Харри. — Кто был с ним в одном снегоходе?

Все переглянулись.

— Это был Клод?

Француз покачал головой.

— Не я. По-моему, с Францем он ехал.

— Это я ехал с Францем, — сказал Джордж Лин.

Рита разозлилась. Заталкивая под капюшон непокорную рыжеватую прядь, она раздраженно воскликнула:

— Боже милостивый, неужто вы потеряли его в суматохе?

— Быть такого не может. Как это так — потеряли? — отозвался Харри.

— Разве что сам захотел потеряться, — непонятно на что намекнул Джордж Лин.

Харри это предположение поставило в тупик:

— С чего это вдруг он пожелал бы оторваться от компании?

Явно не тронутый всеобщей обеспокоенностью, Джордж Лин решил, что настало самое время позаботиться о своем носе. Покончив с тщательно выполненной процедурой, китаец, деликатно соразмеряя свои движения, сложил носовой платок и старательно упрятал его в карман на куртке, а затем застегнул «молнию». Лишь после этого он соизволил обратить внимание на нетерпеливое любопытство Харри.

— В газетах столько про него писали: Испания... Африка... и повсюду он рисковал своей жизнью ни за грош, забавы ради.

— Ну так что?

— Суицидальные тенденции, — произнес Лин так, словно сказал нечто само собой разумеющееся и очевидное.

Недоумение Харри не только не рассеялось, но и дополнилось приступом легкой ярости.

— Ты хочешь сказать, что он помирать собрался и затем отстал от остальных?

Лин только плечами повел.

Харри даже и думать ни о чем подобном не желал.

— Господи помилуй! Но Джордж, Брайан не такой. Что ты мелешь?

— Он мог оступиться, — сказал Пит.

— Упал и покалечился.

Клод Жобер развил это предположение:

— Упал, головой ударился, крикнуть не сумел, а мы так спешили сюда, что ничего неладного не заметили.

Харри все еще отказывался верить в сам факт пропажи человека.

— Такое бывает, — настаивал Пит.

С сомнением в голосе Харри сказал, не став спорить:

— Наверно. Ладно, нормально, значит, мы выходим и ищем. Мы с тобой, Пит. На двух снегоходах.

Роджер выступил вперед.

— Я с вами.

— Довольно будет двоих, — отмахнулся было Харри, торопливо возвращая свои очки на глаза.

— Я настаиваю, — не успокаивался Брескин. — Видишь ли, меня это все особенно касается. Весь сегодняшний день этот Брайан вел себя на льду просто по-геройски. Не задумываясь полез в пропасть, когда надо было вытащить свалившегося с утеса Джорджа. Сам я дважды бы подумал, прежде чем пойти на такое дело. А он — ничего. Просто взял и пошел. И я знаю: попади я в беду, он точно так же, не колеблясь, кинется на выручку. Это для меня ясно, как божий день. Потому тебе придется считаться с моей волей, хочешь ты того, или нет.

Харри просто не мог вспомнить другого такого случая, когда бы Роджер Брескин произносил речи, да еще такие длинные. Ну, что ж, красноречие помогло.

— Ладно, давай.

Кок корабельного камбуза был самым драгоценным сокровищем подлодки «Илья Погодин». Его отец работал шеф-поваром в ресторане гостиницы «Националь», и от своего отца здешний кок перенял колдовское искусство кулинарии, творя с пищей такие чудеса, что новозаветный рассказ о насыщении многих тысяч людей пятью хлебцами и несколькими рыбками казался повестью о заурядном и ничем не примечательном трюке. Стол «Ильи Погодина» славился на весь подводный флот.

Кок как раз принялся готовить рыбную селянку[14] — такова, решил он, будет первая перемена вечернего стола. Белая рыба. Лук. Лавровый лист. Яичные белки. Аромат, шедший из камбуза, уже заполнил центр дальней связи, а теперь дошел и до рубки управления.

На пороге Горова повстречал чуть ли не бросившийся к нему Сергей Беляев, вахтенный офицер, руководивший погружением.

— Капитан, помогите вразумить Леонида. — Тут он показал на молодого матроса, того самого, что следил за световыми индикаторами аварийной сигнализации на борту.

Горову некогда было разговаривать, но и дать знать Беляеву, что его капитан встревожен, тоже было нельзя.

— Что стряслось-то?

Беляев скорчил уморительную рожу.

— Леонид пойдет за стол в первую смену, а я буду есть — только в пятую.

— Ясно.

— Я посулил ему, если он только согласится поменяться со мной очередями, познакомить его с роскошной белокурой женщиной, как только мы придем в Калининград. Баба, доложу я вам, совершенно замечательная. Клянусь. Груди, что твои арбузы. Хоть на пьедестал ее ставь, вместо гранитной статуи. А вот Леонид, несчастный дурак, не хочет махнуться со мной.

Горов сказал и улыбнулся:

— Ну, а кто захочет? Какая женщина сравнится с обедом, который готовят для нас? Да и надо еще поискать простака, который поверит, что женщина, если она и в самом деле роскошная и белокурая и груди, как арбузы, может иметь что-то общее с Сергеем Беляевым!

В кубрике раздался громкий хохот, отозвавшийся раскатами эха под низкими сводами помещения. Широко улыбаясь, Беляев сказал:

— Лучше бы я ему рублишек рваных посулил.

— Это куда больше по делу, — согласился Горов. — А еще лучше американские доллары, если есть. — Он пошел к диаграммному столику, сел за него, устроившись на свободном стуле, и потянул за сложенную перед Эмилем Жуковым распечатку. Это была радиограмма, лишь пару минут назад доставленная, после обработки в кодере и компьютере дальней связи.

— Вот и опять есть что почитать, — негромко сказал Горов.

Жуков отодвинул в сторону свои обновляемые данные и поправил очки в тонкой оправе, сползшие было на его длинный нос. Потом развернул лист:

РАДИОГРАММА

МИНИСТЕРСТВО ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА

ВРЕМЯ: 19 4 00 МИН МСК

ОТПРАВИТЕЛЬ: ДЕЖУРНЫЙ ОФИЦЕР

ПОЛУЧАТЕЛЬ: КАПИТАН Н. ГОРОВ

ПРЕДМЕТ: ВАШЕ ПОСЛЕДНЕЕ СООБЩЕНИЕ ЗА НОМЕРОМ 34-Д

СЛЕДУЕТ ТЕКСТ:

ВАШ ЗАПРОС РАССМАТРИВАЕТСЯ АДМИРАЛТЕЙСТВЕ ТЧК ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ УСЛОВНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ ТЧК ПРОИЗВЕДИТЕ НАДЛЕЖАЩИЕ ИЗМЕНЕНИЯ КУРСЕ ТЧК ПОДТВЕРЖДЕНИЕ РАЗРЕШЕНИЯ ЛИБО ЕГО ОТМЕНА БУДЕТ ПЕРЕДАНА ВАМ 17 Ч 00 МИН ВАШЕГО ЧАСОВОГО ПОЯСА ТЧК Жуков устремил на Горова напряженный взгляд.

— Что это? — спросил он.

Горов понизил голос, но попытался не подавать виду, что беседа у них тайная. Незачем было команде или мимо проходящему матросу догадываться, что начальство секретничает.

— Как что? По-моему, вы прочитали текст. И все поняли. Это — подлог, Эмиль, фальшивка.

Первый помощник не знал, что и думать. И слов для ответа тоже не было.

Горов склонился к нему.

— Это — ваша защита.

— А зачем мне защищаться?

Горов перехватил распечатку из рук своего первого помощника и аккуратно расправил листок. Затем спрятал его в нагрудный карман.

— Мы изменим курс и сразу же пойдем к айсбергу. — Потом постучал пальцем по карте на столе: — Мы идем на айсберг, спасать ученых с Эджуэй и Брайана Дохерти.

— У вас нет разрешения Министерства. Фальшивая шифрограмма не годится для...

— Какие еще разрешения? Спасать людей надо.

— Не надо, капитан, прошу вас. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

— Когда мы начнем это дело, я вручу вам поддельное коммюнике, вот эту бумажку. И вы будете ее хранить, чтобы показать ее в свое оправдание в случае расследования.

— Но я ведь читал настоящую шифрограмму.

— Скажете, что не читали.

— Это не так-то просто.

Горов сказал:

— Кроме меня, на судне нет ни единого человека, который знает, что вам известно подлинное сообщение. Любому трибуналу я скажу, что показывал вам фальшивку, и ничего больше.

— Но если будут допрашивать, там же и наркотики в ход пойти могут, и вообще они знают методы. Впрочем, я не собираюсь действовать вопреки приказу и...

— Так или иначе, но приказу вы не подчиняетесь. Или моему, или министерскому. Теперь, прошу вас, послушайте меня, Эмиль. Это верное дело. И правильное. Поступать нам иначе просто нельзя. И я буду всячески выгораживать вас. В мое-то слово вы, надеюсь, верите?

— Как своему. Нимало в нем не сомневаюсь, — незамедлительно и не задумываясь ответил Жуков, отводя наконец глаза, как бы в смущении, что вот, его капитан подумал, пусть на миг, что он, Жуков, может усомниться в верности капитанского слова.

— Что ж, Эмиль, тогда я не понимаю. — Первый помощник молчал, и тогда Горов продолжил уговоры. Речь его была тихой, но убеждающей и напористой. — Не будем зря терять время, лейтенант. Коль уж мы собрались спасать этих бедолаг Христа ради, совершенно ни к чему ожидать, пока они погибнут, так и не дождавшись помощи.

Жуков снял очки. Потом закрыл глаза и кончиками пальцев постучал по векам.

— Мы с вами ведь уже давно служим вместе?

— Семь лет.

— Бывали трудные моменты, правда? — сказал Жуков.

Вроде вот этого, подумал про себя Горов.

Жуков убрал ладонь с лица, но глаза пока не открыл.

— Тогда норвежский сторожевик сбросил на нас глубинные бомбы — помните? Когда нас в Осло-фьорде засекли.

— Да, момент был напряженный.

— А те игры в кошки-мышки с американской субмариной у побережья штата Массачусетс?

— Как мы их тогда накололи, а? Они остались в дураках, — вспомнил и Горов. — Да, команда у нас славная была.

— И я не помню, чтобы вы перепугались или отдали приказ, представляющийся мне неуместным.

— Благодарю, Эмиль.

— До нынешнего момента.

— Да и теперь тоже.

Жуков открыл глаза.

— При всем моем к вам уважении, все это на вас не похоже. Это безрассудство.

— Не соглашусь. Никакой безответственности в своих действиях я не усматриваю. Вообще. И, как я о том уже говорил вам, я уверен, что Штаб даст добро на спасение терпящих бедствие.

— Так почему бы не подождать до передачи в семнадцать ноль ноль?

— Нельзя терять время. Знаю я эти чиновничьи темпы в министерстве. Они там все заволокитят. А мы должны добраться до айсберга, прежде чем не будет слишком поздно. Коль уж мы установили их местонахождение, нам не понадобится бездна времени, чтобы забрать этих людей со льдины к нам на подлодку.

Жуков поглядел на часы.

— Сейчас двадцать минут пятого. Через сорок минут у нас на руках будет решение министерства.

— Но речь идет о спасении терпящих бедствие.

Часто сорок минут, и даже меньше, это — вопрос об успехе или провале. То есть о жизни и смерти.

— Вас не переубедить.

— Так точно.

Жуков вздохнул.

— Вы можете отстранить меня от командования кораблем, — сказал Горов. — Немедленно. На то у вас есть серьезные причины. У меня не будет основания обижаться на вас, Эмиль.

Разглядывая руки, которые у него слегка дрожали, Жуков ответил."

— А если они не дадут столь чаемого вами разрешения, что тогда? Вы вернетесь на прежнее место, к исполнению задания по радионаблюдению?

— А интересно, что мне останется делать?

— Вы в самом деле вернетесь?

— Разумеется.

— Вы не решитесь нарушить приказ Адмиралтейства?

— Ни в коем случае.

— Слово даете?!

— Слово.

Жуков стал думать.

Горов поднялся со стула.

— Так мы договорились?

— Мне придется еще немного подумать.

— Но вы согласны? Вы принимаете мое предложение?

— Вам известно, что второго своего сына я назвал в вашу честь. Никита Жуков.

— Я считаю это большой честью для себя, — кивнул капитан.

— Ладно, пусть я ошибался на ваш счет, пусть мне следовало дать сыну другое имя, что ж, если у меня были ошибочные представления, теперь мне об этом никогда не забыть. Сын всегда будет напоминать мне о вас, а если я в вас ошибся, то, значит, и о моем заблуждении. Я вовсе не хочу носить жало во плоти, как апостол Павел. Так что я дам вам еще один шанс доказать мне, что я все-таки на ваш счет не заблуждался.

Улыбаясь, Горов сказал:

— Давайте получим новый пеленг этого злосчастного айсберга, а потом надо будет пересчитать курс.

Вернувшись к третьей взрывной скважине, Пит и Роджер оставили снегоходы с включенными моторами и фарами, только на тормоз поставили. Выхлопные газы, конденсируясь на морозе, становились чем-то вроде плюмажа из блестящих хрустальных перьев. Они отправились на поиски, разойдясь в трех разных направлениях, и Харри намеревался искать Брайана Дохерти в ледниковых наносах, среди торосов высотой по пояс и среди окружавших их низеньких ледяных кочек.

Стараясь не терять бдительности, понимая, что необходимо быть начеку просто потому, что и его может пожрать буря, столь же быстро и безвозвратно, как проглотила она Брайана, Харри, в порядке предосторожности, сначала нарисовал план своего участка и лишь потом решился его обследовать. Он пользовался фонариком, лучик света превращался в его руках в своего рода мачете, которым прорубают дорогу в зарослях, — вот и он махал своим световым мечом из стороны в сторону. Немощный желтоватый нож прорезал валящийся с неба снег, но белые джунгли оставались безучастными к потугам фонарика помочь Харри что-либо разглядеть в их белесой гуще. Через каждые десять шагов Харри оглядывался, чтобы убедиться, что снегоход еще виден, а он не заблудился. Он уже довольно-таки далеко отошел от поляны, на которую падали хоть какие-то отсветы фар, но было понятно, что ни в коем случае нельзя терять сани из виду. Если он позволит себе заблудиться, никто не услышит его крика — ветер все равно воет сильнее. Правда, снег шел, и он немного умиротворил бурю: сильный снегопад рассеивал и смягчал неистовость перекачиваемых штормом огромных воздушных масс, но все равно свет фар снегохода оставался единственным маяком и знамением хоть какой-то безопасности.

Не очень-то рассчитывая на то, что ему удастся обследовать каждый нанос и тщательно осмотреть каждую обтесанную ветрами ледовую болванку, Харри вообще-то и не питал особенных надежд на удачу в поисках Дохерти. Ветер дул что есть силы. Снегу падало столько, что за час наметало сантиметров пять, а то и больше. Стоило ему остановиться на мгновение, чтобы разглядеть какую-нибудь особенно вытянутую или необычайно темную тень, как за эти секунды неподвижности вокруг его подошв успевали образовываться маленькие сугробики. Если Брайан валяется на льду, да еще без сознания или после удара, лишившего его возможности передвигаться, и это длится вот уже четверть часа, а то и дольше... Ну, за это время его присыплет так, что он будет неотличим от всех этих кочек наледи и сугробов, которых не сосчитать на широкой зимней равнине.

«Безнадега», — думал Харри.

Потом где-то метрах в одиннадцати от взрывной шахты он решил покрутиться вокруг здоровенного ледяного валуна, размерами с шестнадцатиколесный грузовик, вроде тех, что известны под именем «Мак». За этим фургоноподобным брусом льда Харри увидел потерявшегося. Брайан лежал на спине, навзничь, вытянувшись во весь рост, одна рука на груди, другая — под боком. Очки и снегозащитная маска были на лице. Со стороны могло показаться: да чего тут такого? Отдыхает человек и, устав, решил прикорнуть на минутку. Валун, имея немалую высоту, укрывал не только от ветра, но и от метели, так что лед здесь был чист от снега и, следовательно, не занесло порошей и Брайана. А коль скоро ветер сюда не проникал, то и, значит, не оказывал — ветер, как известно, усиливает испарение, то есть понижает температуру обдуваемого предмета — своего охлаждающего действия. Таким образом, Брайан не должен был слишком замерзнуть. Тем не менее тело было недвижно и скорее всего безжизненно.

Харри опустился на колени подле распростертого тела и потянул маску на лице вниз, к подбородку. Из полуоткрытых губ время от времени выползали слабые облачка пара. Периодичность их появления во времени была какой-то беспорядочной, во всяком случае, регулярность не усматривалась. Живой. Но надолго ли? Сколько он еще протянет? Губы тонкие и бескровные. Кожа белее, чем снег вокруг. На щипок не отзывается. Недвижные веки даже не шелохнулись. И пролежал на льду уже минут пятнадцать, а то и больше, пускай тут и ветра нет, разве что шалый порыв иногда прорвется, пусть на нем полный комплект полярного снаряжения, все равно, Брайан уже пострадал от пребывания на холоде. Харри осторожно потянул маску вверх, стараясь прикрыть ею понадежнее бледное лицо.

Теперь надо было решить, как вытаскивать этого Брайана отсюда. Харри задумался, высчитывая наилучший вариант, но тут увидел, что кто-то движется к нему во мраке. В темени поблескивал снопик света, сначала слабенький, но по мере приближения разгоравшийся все ярче и резче.

Роджер Брескин плелся по неровному льду, раздвигая своим большим телом тяжелые шторы снега, как бы опираясь на луч фонарика, который он нес перед собой, — вот так слепец ощупывает дорогу тростью. Похоже было на то, что Брескин заблудился и вышел за пределы назначенного ему участка. Увидав Брайана, Роджер как-то замешкался.

Харри нетерпеливо стал подавать ему знаки.

Опуская снегозащитную маску, Брескин поспешил подойти поближе.

— Он живой?

— Не очень.

— Так что все-таки произошло?

— Не знаю. Давай-ка доволочем его до снегоходов и сунем в теплую кабину, может, отогреется. Берись за ноги, а я...

— Да я один дотащу.

— Но...

— Так ведь будет и легче, и проще.

Харри взял из руки Роджера протянутый ему фонарик.

Здоровенный мужик нагнулся и поднял Брайана, как будто в этом парне было не больше пяти кило весу.

Харри же пошел впереди, прокладывая путь среди сугробов, торосов и кочек, держа курс на снегоходы.

В 16 ч. 50 мин. американцы из Туле вышли на связь с Гунвальдом Ларссоном, чтобы сообщить ему еще несколько безрадостных вестей. Траулер «Либерти» последовал примеру «Мелвилла», сочтя шторм неодолимой силой, дерзнуть противостоять коей могут разве что самые могучие военные корабли и Круглые идиоты. Тральщику просто не хватало мочи двигаться вперед — не пускали тяжелые, плотные, мощные волны, захлестнувшие, кажется, весь север Атлантики и все не покрытые льдом, незамерзшие участки акватории Гренландского моря. «Либерти» решил пойти на попятный всего пять минут назад, когда впередсмотрящий доложил, что по штирборту у носа замечается какое-то бучение обшивки. Американский радист еще раз заверил Гунвальда, что в Туле все молятся о несчастных на льдине. Да и по всему миру — тут сомневаться не приходилось — повсеместно возносились молитвы о терпящих бедствие на айсберге.

Сколько бы людей ни молилось теперь и сколь бы ни были истовыми их прошения, Гунвальду от этого легче не стало. Холодная, равнодушная, неопровержимая правда состояла в том, что капитан «Либерти», пусть несомненно по необходимости и с большой неохотой, пошел на решение, означавшее, в сущности, вынесение смертного приговора восьмерым.

Гунвальд никак не мог сейчас выйти на связь с Ритой. Нет, не теперь, не сию минуту. Может, через час — или еще на четверть часа позже. Нужно время, чтобы взять себя в руки. То были его друзья, и они ему не были безразличны. О, как ему это было не все равно! Ну не мог он взять на себя роль вестника смерти. И не хотел. Его била дрожь. Надо было подумать, — а для этого нужно время, — о чем и как говорить.

Ему необходимо выпить. Хотя Гунвальд был не из тех, кто привык устранять внутренние напряжения, прибегая к употреблению горячительных напитков, и вообще слыл человеком со стальными нервами, он влил в себя приличную дозу водки. В шкафчике, что стоял в рубке связи, вместе с хозяйственной утварью хранилось три бутылки. Покончив с первой дозой, он понял, что у него не хватит духу вызвать Риту на связь. Он налил себе еще, поколебался, потом добавил столько же и еще чуть-чуть и лишь потом упрятал бутылку в шкафчик кладовки.

Хотя снегоходы стояли на приколе, пять небольших моторов непрерывно урчали. На полярной шапке, да еще когда вокруг свирепствует шторм, нельзя ни на секунду заглушать двигатель, потому что замерзшие аккумуляторы могут выйти из строя, а смазка в двигателе вообще может превратиться в лед за две-три минуты. Да и неугомонный ветер тоже крепчал по мере шедшего к закату дня; и ему тоже было вполне под силу уничтожить и людей, и их машины.

Выйдя из ледяной пещеры, Харри поспешил к ближайшему снегоходу. Устроившись в теплой кабине, он свернул крышку термоса, который захватил с собой. Потом несколько раз глотнул густого, свежего овощного супа. Это блюдо было мгновенно приготовлено из овощной смеси, что была заморожена и обезвожена. Полярники только залили концентрат водой и поставили его на ту самую плиту, на которой кипятили воду, чтобы запечатывать скважины со взрывчаткой. В первый раз за целый день Харри мог расслабиться, хотя и понимал, что умиротворенность эта — скоропреходяща.

В трех снегоходах левее того, в котором сидел Харри, по одному в машине сидели Джордж Лин, Клод и Роджер и в одиночестве поглощали сытный обед. Они едва-едва были видны ему: он различал лишь смутные контуры за обледенелыми стеклами неосвещенных кабин.

Каждый получил по три чашки супа. В таком раскладе имеющихся пищевых запасов должно хватить не меньше, чем еще на пару обедов и ужинов. Харри решил, что рационировать еду, которая у них еще есть, нельзя, потому что холод голодному человеку опаснее, и если растягивать пищу, то они умрут ничуть не позже, но не с голоду, а от холода.

В пещере остались Франц Фишер и Пит Джонсон. Харри хорошо видел этих двоих, потому что как раз фары его снегохода светили в пролом в ледяной стене и были, следовательно, единственным источником света для их убежища. Франц с Питом расхаживали туда-сюда, дожидаясь своей очереди погреться в теплой кабине какого-нибудь из снегоходов, да еще в компании с термосом, наполненным горячим супом. Франц шагал стремительно, резко, даром, что некуда было спешить — ходи себе от стены к стене, и все. Пит мерил шагами пространство под ледовым сводом легко, не напрягаясь, как бы перетекая от одной точки к другой.

В кабину постучали, потом показалась голова Риты, отворившей дверцу, чтобы заглянуть к Харри.

С супом во рту, торопливо его проглатывая, Харри обеспокоенно спросил:

— Что-то опять не так?

Она просунулась в кабину поглубже, так что ее тело задерживало ветер и не выпускало из кабины ее не очень внятную, речь.

— Он хочет поговорить с тобой.

— Брайан?

— Ага.

— Он все еще идет на поправку?

— Ага. И резвенько так здоровеет.

— А что с ним стряслось, не рассказывал? Помнит что-то?

— Пусть сам тебе все расскажет, — сказала она.

В пятом снегоходе, от которого до пещеры было дальше всего, поместили Брайана, и он там понемногу оправлялся. Последние двадцать минут Рита провела в этой кабине, рядом с Брайаном, растирая его окоченевшие пальцы, вливая в него горячий суп и не позволяя ему провалиться в небезопасное сонное забытье. В сознание он успел прийти еще на пути от третьей взрывной скважины к пещере, но ему все еще трудно было разговаривать. Когда он только-только очнулся, было совсем скверно: терзала жуткая боль — это его оцепеневшие и отключившиеся было нервные окончания запоздало отзывались на свирепый мороз, едва не прикончивший его. Малый, по крайней мере, еще час не сумеет себя почувствовать хотя бы сносно.

Харри накрыл термос колпаком и, прежде чем надвинуть очки на глаза, поцеловал Риту.

— Ммммм, — произнесла она. — Еще.

На этот раз ее язык оказался между его губ. И не оставался там недвижимым. Снежинки падали на его голову и кружились у ее лица, но дыхание Риты на его намазанной жиром коже оставалось жарким. В нем поднялось чувство огромной ответственности за Риту. Как бы хотел он уберечь ее от всякого зла.

Когда они наконец оторвались друг от друга, она сказала:

— Люблю тебя.

— Мы опять будем в Париже. Вот только выберемся отсюда.

— Ну а если и не выберемся, — сказала она, — нам незачем обманывать себя. Чего уж там, восемь таких лет вместе. Очень хорошие годы. Столько радости и любви — у других такого за всю жизнь не наберется.

Бессилие — вот чем он мучался. Нечего было противопоставить чудовищной невезухе. Шанса не видно. А всю свою жизнь он всегда умел доказать, что он — мужчина, стало быть, выпутается из любой передряги. Кризисы преодолевались. Всегда находилось решение, как бы ни трудна была задача. А вот это ощущение собственной немощи было внове и бесило.

Она легонько поцеловала Харри, коснувшись губами уголка его рта.

— Надо спешить. Брайан ждет тебя.

В кабине снегохода было неудобно — потому что тесно. Харри уселся сзади, на узкой скамейке для пассажира, лицом к тыльному стеклу, а Брайан Дохерти был обращен к ветровому и сидел впереди. Руль и рукоятки управления вдавливались в его спину. Коленки Брайана упирались в колени Харри. Светло не было — в кабину проникали лишь отсветы от фар, просачивающиеся через плексиглас, полнейший мрак начинался совсем рядом, и потому и без того крошечное пространство казалось еще теснее, чем было на самом деле.

Харри спросил:

— Как ты?

— Как в пекле.

— Да ты там и побывал. Совсем недавно. Правда, недолго.

— Руки и ноги — как деревянные. Не то чтобы они ничего не чувствуют. Нет, наоборот, как будто понавтыкали невесть сколько длиннющих иголок. — В голосе Брайана слышалось страдание.

— Обморозился?

— Мы еще не глядели на ноги. Но я их чувствую почти так же, как руки. А руки вроде бы целы. И вообще, кажется мне, цел я. Только вот... — Он задохнулся болью, лицо перекосилось. — Ох, Иисусе, до чего же паскудно.

Открыв свой термос, Харри спросил: