Ледяная тюрьма Кунц Дин

20 ч. 20 мин.

За три часа сорок минут до взрыва

Горов, Жуков и матрос Семичастный взобрались на мостик и теперь глядели в сторону левого борта. Море нельзя было назвать спокойным, но оно не было и в такой степени взволнованно, как тогда, когда они поднимались на поверхность несколько ранее, чтобы получить депешу из Министерства. Айсберг должен был находиться лево по борту, — иначе что еще могло бы укрыть их от бури, защитить от властной силы штормовых волн и яростных порывов ветра? Но ледовую гору они не видели, хотя и радиолокатор и звуковой локатор показывали на своих экранах, что айсберг достаточно тяжел и имеет впечатляющую массу как выше, так и ниже ватерлинии, если считать ледяную гору судном. До засеченной локаторами цели было рукой подать, метров пятьдесят-шестьдесят, не больше, однако темень укрывала ее от человеческого зрения непроницаемой завесой. Один инстинкт, только инстинкт подсказал Горову, что что-то маячит впереди, огромное и тяжелое, и догадка о том, что его корабль — в тени незримого колосса, переживалась капитаном как одно из самых волшебных и самых выбивающих из колеи ощущений, когда-либо им испытанных.

Одеты они были тепло, глаза защищены очками.

Правда, плыли под защитой айсберга, и потому можно было обойтись без снегозащитных масок, да и разговаривать было куда легче, чем хотя бы несколько часов назад, когда они тоже всплывали на поверхность.

— Мы — в какой-то подземной темнице. Вроде как в помещении, но без окон, — сказал Жуков.

Ни звезд. Ни луны. Ни фосфоресцирующего свечения волн. Не помнил Горов, чтобы когда-либо раньше видел столь совершенно лишенную всяких проблесков света ночь.

Стоваттная лампочка, освещавшая мостик и висевшая чуть выше над мостиком и немножко сзади, выхватывала из мрака только непосредственно соседствующие стальные конструкции и позволяла троим морякам разглядеть друг друга. Как бы усыпанные или скорее посыпанные мелкими осколками льда, рубленые волны били в выпуклую обшивку корабля, отражая ровно столько красноватого света, сколько требовалось для создания впечатления, что будто бы «Погодин» не по воде плывет, но движется над океаном, залитым красным вином. За пределами же этого скудно освещенного круга лежала непроглядная темень, настолько беспросветная и глубокая, что даже глаза у Горова заболевали, стоило ему попытаться вглядеться в мрак подольше да попристальнее.

Опалубка мостика почти целиком обледенела. Горов ухватился за нее, чтобы не упасть, когда судно здорово качнуло, и ему посчастливилось ухватиться за голый металл. Он, конечно, не скользил, зато перчатка мгновенно примерзла к стали. Оторвав руку от слишком надежной опоры, Горов осмотрел ладонь: внешний слой кожи порвался. Надень он перчатки из тюленьей кожи, так ловко и быстро ухватиться за стальную рейку не удалось бы, — это он понимал. А если бы на нем вовсе не было перчаток, то уже не перчатка, а голая ладонь примерзла бы к металлу, и, отрываясь от опоры, Горову пришлось бы оставить на ней изрядный кусок собственного мяса.

Изумленно глядя на порванную капитанскую перчатку, матрос Семичастный воскликнул:

— Немыслимо!

Жуков бросил:

— Что за унылые места!

— Да уж!

Снег, посыпавший капитанский мостик, не походил на привычные хлопья. Температуры ниже нуля в сговоре с лютостью ветра порождали твердую крупу из больших снежных бусинок — метеорологи называют ее «гравием», а профаны — «градом» — и эти бусинки бьют, словно миллионы зерен белой дроби или картечи. Хуже только игольчатые копья изо льда, излюбленное оружие шторма.

Трогая анемометр, установленный на мостике, первый помощник сказал:

— Скорость ветра тут у нас — тринадцать с половиной метров в секунду. А мы ведь — в тени айсберга. Надо думать, ветер вдвое, если не втрое свирепее на вершине айсберга или в открытом море.

Прикинув в уме влияние ветра, Горов подумал, что субъективно переживаемая температура, учитывающая все поправки на перемещения воздуха, должна на поверхности айсберга равняться пятидесяти, а то и пятидесяти семи градусам ниже нуля по Цельсию. Сколько он служил во флоте, и в какие переделки он ни попадал, все же спасение терпящих бедствие в таких ужасающих условиях — дело для него небывалое. Ничто в этом предприятии не обещало простоты и легкости. Очень даже может быть, что ничего не выйдет. И он опять стал беспокоиться: все же слишком поздно они двинулись к полярникам Эджуэя — как бы не опоздать.

— Дать побольше света! — приказал Горов.

Семичастный сразу же придвинул фонарь к левому борту и щелкнул выключателем.

Сноп света более чем в полметра в поперечнике вырезал во мраке освещенный объем, так что казалось: отверстую дверцу топки швырнули в неосвещенный подвал. Огромный пучок света, скошенный вниз от шарнира фонаря, вырывал из мрака круглое пятно, похожее на мазок метров девять в длину. Но хотя этот мазок гигантской кисти, позволявший увидеть колеблемые подводным бурлением волны, и поднимающийся над ними льдистый туман, светил на слишком малую дугу круга зрения, сам фонарь, при всей его громоздкости, допускал совершать над ним самые сложные манипуляции. Целые листы света врывались в горько-соленый воздух, и было видно, как волны бьют о борт лодки, сразу же превращаясь на морозе в витиеватые поблескивающие ниточки ледяных узоров, повисавшие на какое-то неопределенное время, чтобы потом опять упасть в воду, — такая странная, настолько мимолетная, просто эфемерная красота, что на ум приходило сравнение с неповторимыми мгновениями прекрасного солнечного заката.

Температура на поверхности океана на несколько градусов превышала температуру замерзания, то есть была весьма холодной. Тем не менее тепловой энергии хватало на поддержание бурления в океане и к тому же морская вода имела должную соленость, и это значило, что весь лед, который плавал в воде и блестел в лучах прожекторного фонаря, откололся от полярной шапки, кромка коей располагалась на двадцать четыре километра севернее. Куски льда не отличались впечатляющими размерами и становились, благодаря непрестанным столкновениям друг с другом, все меньше.

Ухватившись за пару рукояток, торчавших из тыльной панели прожекторного фонаря, Семичастный повел луч света кверху, направив его на левый борт почти под прямым углом. Мощный луч пронзил полярный мрак и снегопад — и засверкал на фасаде уходящей куда-то ввысь ледяной башни, такой огромной и находящейся так близко, что наблюдавшие это зрелище трое мужчин содрогнулись.

Всего в сорока пяти метрах от мостика медленно плыл увлекаемый неторопливыми водами движущегося на юго-восток течения огромный айсберг. Хотя сзади ледяную гору подталкивал шторм, вряд ли такая масса льда способна была двигаться со скоростью, превышающей два-три узла, то есть за час айсберг дрейфовал на четыре-пять километров; тем более что основная масса айсберга уходила под воду и, следовательно, айсберг был движим не столько поверхностными бурями, сколько глубинными влияниями.

Семичастный медленно повел снопом света вправо, потом опять накренил его влево.

Утес уходил куда-то ввысь и вдаль, и так далеко, что у Горова не возникло никакого представления об очертаниях айсберга. Воображению капитана не удавалось представить ледяную гору в общем виде. Любая подробность, выхваченная пучком лучей из мрака, могла быть рассмотрена со всей возможной тщательностью, однако цельной картины не возникало — детали оставались не связанными друг с другом.

— Лейтенант Жуков, запустить осветительную ракету.

— Есть запустить ракету.

Жуков держал в руках ракетницу. Он поднял свое орудие — этакий кургузый пистолет с толстым, очень длинным стволом и пятисантиметровым по диаметру дулом — вверх и, вытянув руку на всю ее длину, пальнул в направлении левого борта, в темноту, начинающуюся за бортом.

Ракета медленно поднималась вверх, навстречу валящемуся с небес снегу. Какое-то мгновение было видно, как она сыплет себе вслед искры и дым, но потом она пропала в метели, словно угодив под вуаль или проникнув в какое-то другое измерение.

Девяносто метров... сто двадцать метров... сто пятьдесят...

Высоко-высоко сигнальная ракета взорвалась яркой, сияющей жарким пламенем луной. И луна эта стала терять высоту не сразу по своем возгорании в небе, но чуть погодя. Падая, она смещалась к югу — давал знать себя ветер.

Высвеченный лучами сигнальной ракеты яркий конус с основанием, диаметр которого достигал не менее шестисот пятидесяти метров, окрасил холодным светом поверхность океана, выявив ее зеленовато-серую окраску. Беспорядочные, ибо не повинующиеся, во всяком случае, на первый взгляд, никакому явственному ритму, кромки рубленых волн наползали друг на друга словно стая нескончаемого числа безумных в своем неистовстве птиц, а навстречу стае ползли косяки из столь же неисчислимого множества рыб — получалось, как на картинах Морица Эсхера, рисовавшего орнаменты, на которых пустоты между пернатыми заполняли такого же размера рыбины.

Айсберг внушал опасливое почтение — как-то не по себе становится подле такой громадины: гора уходила в высоту по крайней мере метров на тридцать, а ее правый и левый отроги вообще терялись во мраке. Вот уж действительно — фортификационное сооружение, которому могла бы позавидовать любая из рукотворных крепостей на этом свете. Судя по данным радиолокации и акустической локации, айсберг тянулся почти на полтора километра в длину. Неожиданное появление огромной ледяной горы из пятнистого зеленовато-серо-черного моря вызывало подозрения о ее искусственном происхождении — уж слишком эта ледяная твердыня походила на какое-то капище, на тотем, вообще на созданный людьми монолит, которому его зодчие приписывали неведомое ныне религиозное значение. Он высился, блистая гладкими, как стекло, безупречными, без единого изъяна гранями. Не было ни выхода на поверхность внутренних слоев, ни каких-нибудь насечек. Строгость вертикали словно исключала любые неровности как нечто неуместное и непозволительное.

Горов питал надежду отыскать взглядом какой-нибудь зазубренный утес — лучше, чтобы это был пологий склон, постепенно уходящий под воду, или хотя бы ступенчатый отрог. Нужно было найти такое место, где выбираться на лед — задача сравнительно несложная и, конечно же, решаемая. Море возле ледяной горы выглядело не настолько бурным, чтобы несколько мужчин не сумели преодолеть водную преграду. Но вот подходящего для высадки плацдарма Горов, как ни глядел, не обнаруживал.

В арсенале подлодки среди всякой всячины на складах хранились и три надувных плотика с моторами, а также недурной ассортимент альпинистского снаряжения. За последние семь лет «Илья Погодин» целых пятнадцать раз принимал на борт пассажиров весьма необыкновенных — по большей части это были оперативники из армейского спецназа, убийцы, прекрасные натасканные диверсанты, небольшие разведотряды — и следовавших в места не совсем обыкновенные. Высаживать их приходилось там, где почти не попадались нежелательные свидетели; чаще всего это были пустынные участки побережья, отличавшиеся изломанностью береговой линии и сложным рельефом. Лодка Горова по ходу таких пассажирских рейсов всплывала в территориальных водах семи западных стран. А в случае войны субмарина и вообще могла дополнительно разместить в своих каютах и кубриках команду десантников общим числом до девяти человек, в дополнение к полностью укомплектованному экипажу, причем высадка десанта на берег должна была занимать не более пяти минут при выполнении всех требований безопасности, даже если погода стояла бы никуда не годная.

Но сначала надо отыскать местечко, куда могли бы причалить плоты. Какой-нибудь маленький карниз. Уютную бухточку. Да хотя бы проем или выемку близ ватерлинии. Хоть что-то.

Словно читая мысли капитана, Жуков заметил:

— Даже если мы и сможем высадить тут пару человек, один черт, им же надо будет кувыркаться дальше: попробуй-ка залезь на эту гору.

— Да мы бы с этим справились.

— Не знаю: люди — не мухи, а тут тридцатиметровая стеклянная витрина. И стоит отвесно.

— Во льду всегда можно вырубить ступеньки, — возразил Горов. — У нас есть альпинистские шипы. Топоры, ледорубы, веревки и костыли, чтобы вбивать их в камень. Есть горнолыжные и альпинистские ботинки, есть багры и крючья. Да все у нас есть.

— Но экипаж подлодки набран из подводников, а не из скалолазов, капитан.

Сигнальная ракета теперь сияла прямо над палубой «Ильи Погодина». Ее по-прежнему сносило к югу. Свечение уже нельзя было назвать ни резким, ни ярко-белым; оно приобрело какой-то желтоватый оттенок и стало мерцать и мигать. Сама горящая ракета была окутана дымом, из-за чего на зеркальной поверхности айсберга заиграли причудливые тени, искореженные и согбенные, и продолжающие извиваться и ломаться еще и еще.

— Те, кто в силах, сумеют, — возразил Горов.

— Наверное, — не стал стоять на своем Жуков. — Я понимаю, что это возможно. Более того, я сам, пожалуй, сумею, если будет надо, я лично не боюсь высоты. Но ни я, ни матросы ни имеют необходимого опыта. У нас просто нет нужной для таких вещей сноровки. На нашем борту не найти человека, способного совершить восхождение со скоростью опытного альпиниста. Или хотя бы вдвое медленнее. Нам же понадобятся часы. Мы будем лезть три, четыре часа, а то и пять, и лишь потом сумеем добраться до верхушки айсберга и наладить спуск людей с Эджуэй на плоты. А за это время...

— ...За это время необходимо успеть до взрыва. Если мы обернемся с высадкой и эвакуацией и до взрыва останется хоть час, то полярников можно будет поздравить с невероятно счастливым везением, — закончил Горов мысль своего первого помощника, заодно давая тому понять, что спорить не о чем.

Надвигалась полночь. Стремительно и неумолимо.

Сигнальная ракета, моргнув, погасла.

Семичастный упорно продолжал водить лучом фонаря туда-сюда, отыскивая хоть какую-никакую площадку возле ватерлинии — уступ, трещину, пролом, — а вдруг они что-то так и не заметили?

— Давайте поглядим еще с наветренной стороны, — предложил Горов. — А вдруг там есть кое-что получше.

В пещере, в нетерпеливом ожидании новых сведений от Гунвальда, люди повеселели: все же замаячила надежда на избавление. И вместе с тем мучала боязнь: а вдруг подлодка не успеет добраться до полуночи. И все то умолкали, то, казалось, говорили в голос, и все сразу.

Выждав, пока под сводами опять раздался всеобщий гомон, и убедившись, что все настолько отвлечены спором, что до него никому нет дела, Харри негромко извинился, сообщив, что ему якобы понадобилось выйти в уборную. Проходя мимо Пита Джонсона, он шепнул:

— Выйдем, потолковать надо.

Пит только изумленно заморгал.

Бросая эту реплику, Харри шагал как ни в чем не бывало, ни на миг не сбавив поступи и даже не глянув на инженера. Так же, на ходу, он подтянул повыше маску, опустил на место очки, а потом вышел из пещеры. Согнувшись навстречу ветру и включив фонарик, Харри поплелся вдоль шеренги рокочущих снегоходов.

При этом он думал, что в баках аэросаней осталось не так уж много топлива. Того и жди, вот-вот двигатели станут глохнуть друг за другом. И уже совсем скоро. Значит, света не станет. И тепла тоже.

За снегоходами была площадка, которую они выбрали на роль сортира временного лагеря. Она была укрыта между параллельными стенками П-образной ледяной гряды, возникшей из нагромождения ледяных обломков, которые смерзлись между собой и с застрявшим на них и между ними снегом. Гряда возвышалась метра на три, и до надувных домиков, которые сейчас стали руинами, от площадки внутри огромного ледяного "П" надо было пройти метров восемнадцать-двадцать. Харри вовсе не испытывал в этот самый момент потребности облегчиться, но что еще, как не зов природы, могло убедительнее всего и удобнее всего оправдать уход из пещеры и, стало быть, отрыв от товарищей? Он добрел до пустого пространства между рогами месяцеподобного тороса, сбившего спесь с ветра, сопротивляясь ему, и прошаркал к тыльному закутку этого чуланчика, хранившего в себе относительный мир и покой, и там уже остановился, спиной к гряде.

Так он стоял и размышлял, думая о том, что, может быть, здорово ошибается насчет Пита Джонсона. Чужая душа — потемки. Не про то ли он напоминал Брайану, втолковывая тому, что никогда нельзя быть вполне уверенным насчет того, что творится в уме и сердце другого человеческого существа. Друг, любимая, словом, даже существо известное, изученное, проверенное и доверенное может вдруг оказаться непостижимым, обнаруживая в себе и обнажая перед другими темные вожделения и низменные страсти. Да, всяк из нас — тайна внутри тайны, упрятанной в загадку. По ходу длящейся всю его жизнь погони за приключениями Харри, волей судьбы и случая, выполнял, одна за одной, по очереди, разные работы, сходящиеся между собой в том, что всегда круг будничного, повседневного общения Харри ограничивался столь малым числом людей, что вряд ли такое было бы возможно в любой другой профессии. Так что, принимая очередной брошенный ему вызов, Харри знал: противником будет не другой человек — такого не бывало, но — всегда — сама мать-природа. А природа бывает противником трудным и упорным, но не ведает вероломства: она зачастую — могуча и беззаботна, но в ее кажущейся жестокости нет злого или заднего умысла; в любом поединке с нею Харри мог не опасаться проиграть из-за коварства, обмана или предательства. И тем не менее он осмелился пойти на риск конфронтации с Питом Джонсоном.

Как хотелось ему иметь при себе пистолет!

Держа в уме покушение на жизнь Брайана, то, что Харри отправился на ледник без крупнокалиберного личного оружия, которое всегда бы носилось под паркой, выглядело преступной глупостью. Правда, его опыт до сих пор был таков, что он и не думал, что, по ходу геологических изысканий, может понадобиться пристрелить человека.

Через какую-то минуту появился и Пит, поспешивший к той же тыльной стенке П-образного укрытия, которому если чего и не хватало, так разве что кровли.

Они стояли лицом к лицу, лишь опустив маски и подняв очки повыше, на лоб. Лучики обоих горящих фонариков светили вниз, под ноги. Поэтому лица мужчин как бы подсвечивались снизу — свет отражался ото льда под ногами — лицо Пита пылало, словно своим внутренним светом. Губы и щеки Харри были тоже освещены, но ярче, чем лоб, глаза поблескивают из глубоких впадин в черепе, похожих на черные дыры; словом, зрелище одной из страшных масок на празднике Хэллоуин.

Пит заговорил первым:

— Мы тут что? Перемывать кости другим будем? Или же вдруг у тебя возникли романтические чувства ко мне?

— Разговор будет серьезным, Пит.

— Черт, только этого не хватало. Рита узнает — от меня и мокрого места не останется.

— Давай-ка сразу к делу. Мне хочется знать... почему ты хотел убить Брайана Дохерти?

— Мне не нравилось, как он причесывается. Пробор не на том месте.

— Пит, я не шучу.

— Ладно, пусть это будет потому, что он обозвал меня «темненьким».

Харри только взглянул на него, но ничего не сказал.

В высоте над их головами, там, где торчал гребень гряды, служившей им укрытием, стоял вой и свист — штормовой ветер, знать, был недоволен тем, что ему приходится продираться через естественные амбразуры и обдираться через построенные природой зубцы в сваленных друг на друга как попало ледяных брусьях.

Ухмылка на лице Пита понемногу сникла.

— Мужик, да ты и вправду серьезно.

— Да уж, я не про дерьмо собачье, Пит.

— Харри, бога ради, что тут творится?

Харри несколько долгих секунд глядел на него, надеясь, что молчание выбьет Пита из колеи. Харри ждал реакции. Наконец, он сказал:

— Положим, я тебе верю.

— Как это? Веришь мне — насчет чего? — Растерянность на широкой черной физиономии здоровенного мужчины выглядела искренней и естественной — воистину, агнец. — Что ты сказал? Неужто ты и в самом деле думаешь, что кто-то мог попытаться прикончить его? А когда? Это когда мы ушли с третьей взрывной площадки, да? Он тогда отстал еще. Но ты же говорил, что он упал. Мол, он так сказал. Он сказал, что упал и ударился головой. Разве не так?

Харри вздохнул, почувствовав, что сковывавшее его напряжение как-то спало, во всяком случае, шею и плечи не так тянуло.

— А, будь оно все неладно. Если это — и в самом деле ты, то ты — дьявольски хорош. Я верю даже, что ты и вправду ничего не знаешь.

— Эй, слушай: я знаю, что и вправду я ничего не знаю.

— Так вот, Брайан не падал и не терял сознание от удара. И потеряли мы его не случайно и не по причине несчастного случая. Кто-то долбанул его по башке сзади. Дважды.

Пит потерял дар речи. Впрочем, в положении и роли, которые выпали ему, обыкновенно и не бывает нужды сразу же размахивать шашкой или саблей.

Так скоро, как это только было можно, Харри пересказал Питу суть своего разговора с Брайаном, случившегося в кабине снегохода несколько часов назад.

— Господи Иисусе! — сказал Пит. — И ты подумал, что я мог бы быть этим самым типом.

— Ну да. Хотя я и не подозревал тебя так сильно, как кое-кого из прочих.

— Минуту назад ты ждал, что я вцеплюсь тебе в глотку.

— Извини. Ты мне дьявольски нравишься, Пит. Но я знаю тебя всего ничего — мы познакомились-то месяцев восемь или девять назад. Может быть, тебе есть что от меня скрывать: какие-нибудь предрассудки, взгляды там...

Пит покачал головой.

— Эй, тебе не в чем оправдываться. У тебя нет оснований доверять одному больше, другому меньше. Извинения мне твои не нужны, я их не требую. Но я тебе, мужик, скажу: ну и потроха у тебя. Ты, правда, не доходяга и не коротышка, но тягаться со мной... Ну, не знаю, не знаю...

Харри поднял глаза, чтобы взглянуть в лицо Питу, и вдруг увидел, что его приятель кажется еще большим великаном, чем когда-либо прежде. Плечи широки, как дверной косяк. Могучие руки. Прими Пит те самые приглашения от профессиональных команд американского футбола, одно его присутствие на поле немало бы значило, да и белому медведю, объявись тот сейчас, пришлось бы с Питом повозиться, и еще неизвестно, кто кому задал бы хорошую трепку.

— Будь я тем психом, — сказал Пит, — и задумай я прикончить тебя здесь и сейчас, ты вряд ли выкрутился бы.

— Так, но что делать? Разве у меня был выбор? Мне нужен хотя бы один союзник, и ты, на мой взгляд, казался наиболее подходящим на эту роль. Кстати, спасибо тебе за то, что ты не отвинтил мне голову.

Пит откашлялся и сплюнул в снег.

— Я поменял мнение о тебе, Харри. Нет у тебя никакого геройского комплекса, и близко даже ничего похожего нет. Просто для тебя такая линия поведения — естественна, такая уж у тебя храбрость. Таким ты получился, таким ты пришел на этот свет.

— Да я лишь пытаюсь делать то, что мне положено делать, — почти раздраженно ответил Харри. — Как мы оседлали этот айсберг, так всю дорогу и кажется, что полуночи сегодняшней нам не пережить. И потому я думал, что мне с Ритой надо глаз не спускать с Брайана. Я считал, что этот наш незадачливый убийца не упустит любого шанса, если мы не уследим за уже побитым парнем, но, по моим расчетам, вряд ли он станет изобретать какие-то уловки или утруждать себя хитроумными планами... Ну, ладно, а что теперь? Давай повычисляем. Если он думает, что Брайан будет опасен, то, надо думать, он способен на всякое, выкинет вдруг что-нибудь... Может даже попытаться снова достать малого, не побоявшись даже разоблачить себя. Потому мне нужен еще кто-нибудь, кто мог бы помочь мне с Ритой в случае чего.

— И я, стало быть, назначен на этот пост.

— Мои поздравления.

Порыв ветра перебрался через гребень гряды и понесся вниз, к людям, стоявшим там. Они опустили головы, ожидая, пока столб белого снега не свалится с их спин. Этот снег, закинутый шальным порывом урагана в их укрытие, казался почти таким же плотным, таким густым и падающим так стремительно, как падает снежная лавина. На несколько секунд обоих ослепило и оглушило. Потом шквал-внутри-шторма соизволил наконец покинуть их закуток и удалиться в пространство между рогами месяцеобразной ледовой гряды.

Пит спросил:

— Раз уж ты так озабочен, то, верно, решил, что кое за кем из остальных следовало бы следить попристальнее, чем за другими. Я правильно понимаю?

— Я считаю своим долгом переадресовать этот вопрос тебе. Мне уже известно, что думают по этому поводу Брайан, Рита и я сам. Мне не помешал бы свежий взгляд со стороны.

Пит не полез в карман за нужным ответом, он выдал его сразу.

— Джордж Лин, — произнес он, как только Харри замолк.

— В моем списке подозреваемых он тоже занимает первую строчку.

— А не первую и последнюю, то бишь единственную? Что, по-твоему, разве эта кандидатура — не очевидна? Или — она слишком уж очевидна?

— Пожалуй. Но это — не основание вычеркивать его из списка подозреваемых.

— А, кстати, что с ним такое? Что-то в нем не то, правда? Я ведь про что говорю: ну, как он привязался к Брайану, да откуда у него вообще такая злоба? Из-за чего?

— Я толком про это ничего не знаю, — сказал Харри. — Похоже, что-то стряслось с ним еще в Китае, он тогда был совсем маленьким. Его детство пришлось на последние годы правления Чан Кайши. И, когда гоминдановцев выкинули с материка, с ним случилось нечто, что навсегда покалечило его душу. И похоже на то, что Джордж как-то связал свои невзгоды с родом Брайана, — ну, как же, у них в семье все занимаются политикой.

— А то давление, которое мы испытываем тут, особенно если речь идет о нескольких последних часах, могло раздавить его совсем. Вот крыша и поехала.

— Полагаю, что это вероятно.

— Но не радует.

— Не очень, во всяком случае.

Пит Джонсон заходил, разминая и согревая движением закоченевшие ступни. Харри последовал его примеру.

Спустя минуту такой разминки, не прерывая своих упражнений, Пит спросил:

— А что ты думаешь про Франца Фишера?

— А с ним что неладно?

— Он очень прохладно относится к тебе. И к Рите. Не то чтобы это отношение направлялось точно на нее... но, несомненно, есть что-то не то в его взгляде, когда он смотрит на Риту.

— Да ты наблюдателен.

— Как знать, тут может быть профессиональная зависть: ведь вы вдвоем за последние пару лет столько научных премий отхватили.

— Он не так мелок и низок.

— А что же тогда? — Когда Харри замялся, Пит резанул: — Что, не мое дело, да?

— Он знал ее раньше.

— До того как вы поженились?

— Да. Они любовниками были.

— Так он действительно завидует и ревнует. Но не из-за научных наград.

— Видимо, так оно и есть.

— Она — замечательная дама, — сказал Пит. — Всякий, кому довелось бы потерять ее, с тем чтобы она досталась тебе, вряд ли бы считал тебя таким уж славным малым. А тебе не приходило в голову, что по этой причине, быть может, не стоило бы включать Франца в команду?

— Коль уж мы с Ритой сумели оставить эту часть прошлого позади, расстаться с нею, то почему бы не думать, что и ему это удалось?

— Потому что он — не ты и не Рита. Он занятый только собой ученый червь. Выглядит хорошо, и смышленый такой, и даже кое в чем умудренный и искушенный, а все равно — что-то изнутри гложет, как-то не все ладно. В основном — он от чего-то не застрахован, не защищен. Может, он и приглашение участвовать в экспедиции принял лишь потому, что хотел предоставить Рите шанс сравнить вас — тебя и его — в экстремальных условиях. Он, верно, надеялся, что тут, на льду, ты затрепыхаешься, а тут — он, совсем рядом. Настоящий супермужик, полярник, да что там, эскимос и вождь полярных народов, великий Нанук всего Севера, более великий, чем сама жизнь, и такой мужественный мужчина, что самые крутые мачо из Латинской Америки рядом с ним — тьфу! Но наступил день, и даже он должен был понять, что ничего тут ему не обломается, что не выплясывается ничего. Думаю, этим и объясняется, что он так скурвился.

— Все равно для меня это ничего не объясняет.

— А мне так даже очень много что объясняет.

Харри оставил свою физкультурную разминку, боясь вспотеть и простудиться.

— Ладно, пускай Франц и в самом деле ненавидел меня и, быть может, даже Риту. Но с какой стати его чувства к нам, какие бы они там пылкие ни были, переродились бы в нападение на Брайана?

Прошагав еще немного, Пит через какой-то десяток шагов тоже остановился.

— А кому известно, что творится в душе у психопата?

Харри покачал головой.

— Может быть, это был Франц. Но не из ревности ко мне.

— Брескин?

— Да это же круглый нуль.

— Он всегда поражал меня: чересчур уж замкнут. Сам по себе.

— Ой, всегда мы готовы накинуться на человека, если тот кажется нелюдимым, — сказал Харри. — Ну, держится человек в стороне, все про себя и при себе. Но тут не больше логики, чем подозревать Франца только потому, что у него с Ритой когда-то — много лет назад — что-то там было.

— А скажи, почему Брескин эмигрировал из США в Канаду?

— Не помню. Да он, может, и не рассказывал.

— Должно быть, существовали какие-то политические причины, — предположил Пит.

— Да, такое бывает. Но у Канады почти такая же политика, как в Штатах. Я что имею в виду? Ведь коль уж человек решился покинуть родину и сменить гражданство, то его новая родина должна коренным образом отличаться от прежней. Ну, там, строй государственный другой, правительство не так правит, экономика иная. — Харри чихнул и шмыгнул готовым потечь носом. — Кстати, у Роджера была замечательная возможность прибить пацана еще до обеда, сегодня. Когда Брайан болтался над пропастью, спускаясь с утеса, чтобы дотянуться до Джорджа, Роджер мог запросто перерезать канат. И ума для этого большого не надо, а умнее ничего не придумаешь.

— А может, он и убивать никого не хотел, даже Брайана. Или, быть может, ему нужна была гибель только Брайана. А обрежь он веревку, погиб бы не только Брайан, но и Лин. В одиночку Роджер Джорджа бы не вытащил.

— А почему он не перерезал веревку, когда Лин уже был наверху?

— А потому что Джордж был свидетелем.

— Чтобы у психопата да такие способности к самоконтролю? Кстати, какой уж тогда из Джорджа был свидетель? Он же был едва жив и еле-еле соображал. Вряд ли он понимал что-либо тогда хотя бы наполовину.

— Но ты же сам сказал, что Роджер — круглый нуль.

— Мы пошли по кругу.

Пар, выдыхаемый ими по ходу разговора, конденсировался и становился льдистым туманом. Тучка, образовавшаяся между их головами, стала уже настолько плотной, что собеседники с трудом различали черты друг друга, хотя между их головами вряд ли было больше шестидесяти сантиметров.

Помахивая ладонью, чтобы отогнать туман подальше от стены их укрытия, Пит сказал:

— Мы забыли про Клода.

— Мне он кажется самой неподходящей кандидатурой.

— Ты давно его знаешь?

— Пятнадцать лет. Шестнадцать. Что-то вроде этого.

— А на льду прежде с ним бывал?

— Неоднократно, — сказал Харри. — Мужик что надо.

— Он часто вспоминал покойную жену. Колетту. Он все еще плачет о ней. Переживает. Трясется. Когда она умерла?

— В этом месяце будет уже три года. Клод как раз на льду был, впервые за два с половиной года смог выбраться, и тогда-то ее и убили.

— Убили?

— Она прилетела из Парижа в Лондон. Думала отдохнуть. И в Англии пробыла всего трое суток. А Ирландская революционная армия послала своих террористов, и те подложили бомбу в тот ресторан, в котором Колетт завтракала. Взрыв поразил насмерть восемь человек, в том числе и ее.

— Боже милостивый!

— Одного из виновников поймали. До сих пор сидит.

Пит сказал:

— А Клод никак не мог с этим смириться.

— Ах, конечно. Колетт была замечательная. Тебе бы она понравилась. Они с Клодом были так же близки, как мы с Ритой.

На мгновение оба замолчали.

Где-то в высоте, над грядой стонал ветер, словно душа, оказавшаяся между этим и тем светом и потому вынужденная оплакивать свою долю. И опять ледник навел Харри на мысль о погосте. Его передернуло.

Пит проговорил:

— Если мужчина горячо любил женщину, а эту женщину у него вдруг отняли да еще разорвали на кусочки бомбой, — утрата может сильно покалечить его. Он не свихнулся?

— Это не про Клода. Сломался, да. Отчаялся, да. Но не рехнулся. Он — добрейший...

— Его жену убили ирландцы. ИРА.

— Ну так что?

— А Дохерти — ирландец.

— Натяжка. Он, если ты так уж хочешь, Пит, на самом деле — ирландо-американец. Да еще третье поколение.

— Говоришь, что одного из этих бомбистов поймали?

— Ага. Но только одного, других даже и не зацепили.

— А не помнишь, как его звали?

— Нет.

— Не носил ли этот террорист фамилию Дохерти? Или что-то в этом роде?

Харри поморщился и, скорчив гримасу, махнул рукой, как бы отстраняясь от подобных измышлений.

— Угомонись, Пит. Ты соглашаешься на такие натяжки, что того и гляди все построение рухнет.

Здоровенный мужик опять пустился в ходьбу на месте.

— Догадываюсь о том. Может, ты и прав. Но, знаешь... и дядю Брайана, и его отца обвиняли в заигрывании с их ирландо-американскими избирателями и в предоставлении этим общинам льгот за счет других групп населения. А кое-кто вообще утверждал, что род Дохерти сочувствует левому уклону в ИРА до такой степени, что на счета Ирландской республиканской армии секретно поступают немалые пожертвования, от родни Брайана или по ее почину.

— Да, я тоже наслышан об этом, но подобные обвинения так никогда и не были доказаны. Политика — клевета, дрязги. По крайней мере, судя по тому, что мы знаем. В сущности, на настоящий момент правда такова: у нас... четверо подозреваемых, и ни один из них не представляется заведомо виновным. О заклад я бы биться не стал...

— Поправка.

— Какая?

— Шесть подозреваемых.

— Франц, Джордж, Роджер, Клод...

— И я.

— Тебя я отвожу.

— Ни в коем случае.

— Вали-ка ты.

— Я серьезно, — сказал Пит.