Честь виконта Санд Жаклин

Глава 5

Пикник в Булонском лесу

Прошли те времена, когда под сенью могучих деревьев прятались разбойники и воры. Конечно, нынче в Булонском лесу, слегка подзаброшенном в эпоху всеобщих перемен, тоже можно было после наступления темноты встретить неприятных личностей, однако гораздо реже, чем во времена Столетней войны. Тогда вас могли ограбить среди бела дня, а то и совершить насилие. Или предложить себя – тут всегда было полно проституток, от которых не избавиться до конца никакими средствами. Сейчас же, когда отгремел очередной переворот и знать постепенно возвращалась к относительно спокойной жизни, Булонский лес, который был объявлен парком еще при Людовике XIV, снова стал излюбленным местом прогулок и пикников. На один из них и направлялся Сезар.

Он велел кучеру остановить карету у одной из аллей, ведущих в глубь леса, вышел и глубоко вдохнул пахнущий листвой воздух. Несмотря на то что город был совсем близко, здесь его дыхание ощущалось меньше, чем на улице Вожирар, и сейчас это казалось виконту даже приятным. Он медленно пошел по дорожке, наслаждаясь прекрасной летней погодой. Природа в небольших дозах все же способна доставлять приятные минуты.

Узкая дорожка вилась среди небрежно подстриженных кустов, за которыми вставали клены, сосны и вязы; иногда встречались тутовые деревья Генриха Наваррского – конечно, не те самые, а их потомки[6]. Цвели какие-то желтые цветы, названий которых виконт не знал; он разбирался только в розах, да и то благодаря Видоку. На аллеях, проложенных не так давно, менее сорока лет назад, встречались прогуливающиеся парижане; публики тут хватало всякой, а потому виконт вел себя осторожно. Впрочем, лес был огромен, оброс не только кустами, но и легендами. Неторопливо шагая по дорожке, Сезар припомнил одну. Рассказывают, король Филипп Красивый был большим любителем романсов и вызвал к себе из провинции лучшего трубадура Арнольда Кателана. Трубадур вез с собой ларец с подарками. Чтобы оградить его от нападения разбойников, король выслал капитана своей гвардии. Филипп особенно подчеркнул ответственность миссии капитана, потому что тот будет охранять нечто ценное. Но капитан сделал свои выводы из приказа и, вместо того чтобы защищать бедного трубадура, убил его, полагая, что ларец содержит золото. Увы, там были только любимые королевские духи. Злодеяние осталось бы нераскрытым, если бы капитан не решил воспользоваться добычей. Король немедленно узнал запах. На следствии капитан сознался в убийстве и был сожжен заживо. В назидание и память об этом злодеянии в Булонском лесу был воздвигнут монумент – каменная пирамида. Видимо, как символ иерархии и порядка, который никому не позволено нарушать…

Эта история припомнилась Сезару не зря, ибо речь в ней шла о вещах, волнующих его нынче: предательстве, убийстве и сожжении. Вряд ли стоит рассчитывать на глупость Поджигателя и на то, что он надушится любимыми духами Фредерика де Надо. Сезар посмеялся над этим и свернул мимо группки тихо погибающих дубов к Нижнему озеру.

Озер в Булонском лесу было два – Верхнее и, соответственно, Нижнее. Оба – для любителей созерцать водную гладь, а желающие могли еще и прокатиться на лодочке. Сейчас тут было оживленно, хотя по понедельникам обычно приходило меньше людей, чем в середине недели. Несколько лодок скользили по озеру, гладкому, как клинок. Сезар же издалека увидел группу, расположившуюся под сенью высоких сосен, и направился туда. Пикник, насколько он мог видеть, проходил с удобствами: под деревьями были расставлены стулья и столы, на которых сервировали легкую закуску. Среди приглашенных бесшумно скользили вышколенные слуги, которых, казалось, совсем не волновало то, что напитки и еду они должны разносить в лесу, а не в обеденном зале.

Это было совсем не то общество, что Сезар привык видеть в салоне мадам де Жерве; Люсиль старалась привечать в первую очередь людей интересных, а для остальных доступ в ее дом был закрыт. Поэтому можно было расслабиться в тамошнем обществе. Здесь же… Высший свет Парижа во всей красе. Холодный, ослепительно голубой свет – таким бы он был, если бы буквально являлся светом.

Тут встречались и дамы из свиты императрицы Евгении, и пара советников его величества, парламентарии и светские львы; всем им, не покинувшим столицу ради жизни в провинциальном имении, не чужды были человеческие радости. Устроителем встречи являлся Бертран Альбер Бодуан, маркиз де Ларивьер, известный любитель азартных игр, скачек и охоты. Он был еще молод, сказочно богат и по прихоти судьбы лишен близких родственников, что делало его одним из самых завидных женихов Франции. Однако сердце маркиза по-прежнему оставалось свободно, и он никуда не торопился. Большинство его родственников погибло во время Великой революции, а остальных жизнь доконала различными, подчас весьма любопытными способами. Кто-то кого-то прирезал, насколько помнил Сезар, как раз из-за этого маркизова наследства. Но сам Ларивьер никого не резал, так как являлся от природы человеком незлым, однако ужасающе воспитанным. Он полагал, что право рождения – это все, а потому его высокомерие достигало иногда анекдотических высот.

Увидеть виконта, который получал приглашения только потому, что был весьма знатен, а следовательно, не уведомить его о приеме значило оскорбить, – маркиз никак не ожидал. Дело в том, что Сезар увлекался светской жизнью только от скуки чрезвычайной, предпочитая салон мадам де Жерве, и все об этом знали, и все к этому привыкли.

– Неужели это вы, Моро? – вскричал маркиз, поднимаясь со стула и оставляя ради нового гостя общество незнакомой виконту дамы, пухленькой и донельзя очаровательной – даже крупная родинка над верхней губой ее не портила. – Бог мой! Париж накрыла пелена скуки, коль скоро вы появились здесь!

– И вы правы, Ларивьер, чертовски правы! – ответил Сезар, пожимая протянутую руку. – Совершенно нечем заняться в городе. Я лишь сегодня увидел ваше приглашение и не смог устоять перед искушением. Признайтесь, – он оглядел и общество, и столы, сверкавшие серебром, и россыпи винограда, и безутешно торчавшие из блюд ножки жареных перепелок, – вы ведь сами смертельно скучаете, но не настолько любите сельскую жизнь, чтобы уехать отсюда.

– Верно! – рассмеялся маркиз. – Булонский лес – компромисс. Ну что ж, присоединяйтесь к нашему обществу.

– С удовольствием. Пока в этом обществе еще возможно погулять в нашем парке. – Сезар махнул рукой. – Вы слышали о том, что его величество собирается вновь его благоустроить? Поговаривают, что он отдает лес городу.

– Слышал, – вздохнул де Ларивьер, – также говорят, для реформ привлекут Альфана и Барие-Дешама, если вам что-то говорят этим имена. Обещают расширить аллеи, вырубить под корень дубы и то ли построить водопад, то ли вырыть еще одно озеро. Будут тут каштаны и акации.

– Зато можно не опасаться, что здесь снова все вытопчет армия союзников, – рассудительно заметил виконт.

– Вы правы, Моро! Что ж, наслаждайтесь этим днем и садитесь, выпьете со мной.

Отказываться от такого предложения не следовало, к тому же маркиз мог позже оказаться полезен, поэтому виконт согласился, был представлен дамам за столом и провел четверть часа за досужей болтовней о цветах и птицах.

После этого стало возможным временно откланяться и отправиться бродить между столиками, вступая в разговоры со знакомыми. Большинство их, как и маркиз, не ожидали увидеть виконта, а потому приветствовали его с интересом и изрядной долей удивления.

Сезар рассчитывал поговорить с определенными людьми и одного уже даже видел в пределах досягаемости; однако ему требовалась приватная беседа, а нужный человек был занят спором с двумя своими пожилыми приятелями. Судя по долетавшим до слуха фразам, спор только-только вошел в стадию «горячо», и это лишь начало. Пытаться отвлечь кого-то из собеседников – невозможное дело. Сезар смирился с этим и тут заметил кое-кого, о ком со вчерашнего дня начисто позабыл, несмотря на произведенное впечатление.

Графиня де Бриан.

Еще вчера виконт отметил, что она одевается как гувернантка: платья тусклых тонов, волосы уложены аккуратно, но совершенно неинтересно. Вчера на ней было что-то серое, сегодня – темно-зеленое, такого удивительного оттенка, что, покрась в этот цвет стены в комнате больного, и он бы немедля скончался от тоски. Зеленый, а уж тем более такой, идет далеко не всем, поэтому вся природная красота и грация графини словно бы спрятались за этим щитом, растворились, и она казалась частью окружающего пейзажа. Да и сидела она отдельно от всех: у самого берега, на стуле у крохотного столика, куда невозможно было подсесть, так как второго стула не наблюдалось. Любопытно. Что она здесь делает, если так не хочет общества? В подобном случае проще не прийти, написав вежливое письмо с отказом.

Любопытство оказалось сильнее осторожности. Убедившись, что нужный ему человек по-прежнему занят и спор набирает обороты, Сезар направился к графине. Она изучала водную гладь осуждающим взглядом, а потому приближение виконта заметила не сразу. А когда увидела его рядом с собою, нахмурилась.

– Добрый день, мадемуазель, – учтиво поклонился Сезар. – Надеюсь, я не помешал вашим размышлениям?

Он так и видел, что ей хочется ответить: «Помешали!» – однако она сдержалась.

– Добрый день, виконт де Моро, – ответила графиня весьма равнодушным тоном. – По правде говоря, я как раз размышляла, не пора ли мне покинуть это достойное общество.

– Оно, без сомнения, достойно, но не вас, – кивнул Сезар, – а также не меня. Не окажете ли мне честь прогуляться по аллее, графиня?

Она не ожидала от него такого предложения и приоткрыла рот, словно намереваясь что-то сказать, затем закрыла и молча покачала головой. Губы у нее при ближайшем рассмотрении оказались пухлые и темные, без следа помады. Если бы графиня все время не поджимала их, то лицо ее показалось бы, пожалуй, милым.

– Не отказывайтесь столь поспешно, – произнес виконт. – Я не собираюсь нападать на вас. Но вчерашний наш спор зашел в тупик, а я не люблю, когда слова остаются невысказанными. Вы позволите? – И он протянул даме руку.

Сезар и сам не знал, что на него нашло. Иметь дело с этой скандалисткой, вчера столь отчетливо продемонстрировавшей ему свое пренебрежение, не слишком-то приятно. Однако виконт тут же понял, в чем дело: в душе его шевельнулась жалость, когда он увидел графиню, одиноко сидящую на берегу. Возможно, это не она отвернулась от всех, а все отвернулись от нее. Если так, почему бы не развеселить ее немного? Склонность к странным поступкам у Сезара в крови, и даже если эта женщина настроена недружелюбно, свою совесть потом легко успокоить: он сделал все, что мог.

Поколебавшись, графиня де Бриан все-таки встала и оперлась на руку виконта. Так они и направились вместе прочь от шумного общества, даже не заметившего их отсутствия: помахивающий толстой тростью Сезар и недовольно поджавшая губы Ивейн.

– Ивейн – это ведь бретонское имя? – спросил виконт. Обычно не принято так вот в лоб начинать разговоры, однако с этой женщиной условности теряли свою значимость.

– Да. Бретонское.

– У вашей семьи владения в Бретани?

– И в Провансе.

– Значит, вы девушка с юга. Ах да, Люсиль говорила.

– Так и есть.

Беседу нельзя было назвать многообещающей; впрочем, Сезар и сам не знал, чего от нее ждать. Он вывел графиню на аллею, и молодая женщина немедля убрала руку, как будто ей неприятно касаться виконта. Она предпочла идти рядом, однако на некотором расстоянии.

– Люсиль сказала мне, что вы боретесь за права женщин, – обронил виконт, припомнив вчерашний разговор с мадам де Жерве, и бросил косой взгляд на свою спутницу: губы, конечно, сжаты, брови нахмурены, пальцы сцеплены.

– Да.

– И как проходит борьба? – Против воли в его голосе все-таки прозвучала ирония. Графиня де Бриан казалась Сезару довольно забавной. Что вчера, что сегодня. Не то чтобы она его развлекала и интриговала, но он не понимал, как можно быть обиженной на весь свет, когда свет этот не совсем уж плох. Да, обстановка в стране неспокойная, да, новая империя не всем нравится, да, многие семьи потеряли все и до сих пор не оправились от потрясений. Только переживать все это каждую секунду – значило загубить свою жизнь, единственную и неповторимую. Политика будет всегда. Всегда будут войны. До обещанного рая на земле еще далеко, и он точно не наступит при жизни нынешнего поколения. Так что толку обижаться на целый свет? Ему все равно.

Графиня обиделась, но в данном случае не на свет, а на одного конкретного виконта. Она резко остановилась, так что Сезар тоже был вынужден встать и повернуться к ней, и, скрестив руки на груди, отчетливо произнесла:

– Если вы позвали меня прогуляться, чтобы свободно поиздеваться надо мной, виконт, то на этом прогулка закончена.

– Я не имел в виду ничего плохого, – примиряющее произнес Сезар, которому вовсе не хотелось ссориться. – И если мои слова прозвучали для вас обидно, прошу, извините меня.

Она фыркнула, но руки опустила.

– Хорошо. Вы спросили – борюсь ли я за права женщин. Да, так и есть. Потому что у женщин так мало прав, что, можно сказать, их и нет вовсе!

Сезар не был с этим согласен, однако до поры до времени решил молчать. Он только сделал приглашающий жест, предлагая графине идти дальше, и она пошла, хотя по-прежнему с видимой неохотой. Сезар удивлялся себе: что заставляет его таскать по аллеям Булонского леса женщину, которая так явно этого не желает?..

Или желает? Не хотела бы, точно бы не пошла.

– Вовсе нет, – произнес он вслух, – но какие-то есть?

– Ах, не смешите меня! – воскликнула графиня де Бриан. – Ученые и философы до сих пор спорят, есть ли у женщины душа! Если душа все-таки есть, то она человеческая или звериная? Если все же предположить у женщины наличие человеческой души, то ее социальное положение по отношению к мужчине является рабским или несколько выше?! Даже в те короткие периоды, когда женщина занимала относительно высокое социальное положение, будь то в Греции или Римской империи, это вовсе не было достижением женщин как части населения в целом, а касалось лишь ограниченного числа женщин, выступавших в роли столичных красавиц, украшавших собой любое общество и являвшихся непременным атрибутом роскошной жизни богатых людей. Так же, как теперь. – Она скривилась. – Однако при этом женщина абсолютно не пользовалась истинным уважением, как живое человеческое существо, обладающее чувством собственного достоинства. Кроме того, женщина трудилась по дому, занималась примитивным ремеслом по переработке того, что давала деревня, и, таким образом, «окупала» расходы на свое содержание. Промышленная революция, слава богу, резко изменила всю ситуацию как в деревне, так и в городе. Были подорваны основы семьи, нарушились внутрисемейные связи, так как женщины и дети оказались вынуждены пойти работать на промышленные предприятия. Рабочий день был слишком велик, а заработная плата у женщины – меньше, чем у мужчины, который делал то же самое и на том же предприятии. Ах, я не говорю сейчас о нас, об аристократии. Однако легче ли нам? Ничуть. Мы по-прежнему почти бездушны и достойны лишь украшать дом да танцевать на балах, но не участвовать в жизни так, как это делают мужчины.

Выслушав все это, виконт подумал, что эту пламенную речь графиня репетировала, и не раз. Неудивительно, что ее сторонятся, если она вываливает это едва знакомому человеку, не опасаясь ни последствий, которые могут иметь ее слова, ни того, что окружающим эти темы могут быть неинтересны.

– И потому мне, жительнице Европы, так странно, что те, кого мы называем язычниками, давно поняли вещи, о которых не задумываются наши мужчины. – Взгляд графини красноречиво свидетельствовал, кого она в данный момент имеет в виду. – Я иногда подумываю… Ах, впрочем, лишнее. Об этом можно лишь мечтать. Женщина в исламе занимает важное место, гораздо важнее, чем я – в своем обществе. Она рассматривается как драгоценность, требующая заботы и бережного отношения. С этой целью у мусульман имеются некоторые предписания, направленные на сохранение ее чести, достоинства, красоты. Однако как мужчина, так и женщина обладают полным равенством, что дает им все соответствующие права – это защита жизни, чести, имущества и достоинства. Эти права неприкосновенны, не ущемляются и не оспариваются. Соблюдается также неприкосновенность личности и жилища. Все предписания и законы распространяются на всех без исключения. – Она перевела дух и продолжила с еще большей страстностью: – Ислам установил определенные различия в некоторых правах и обязанностях между мужчиной и женщиной вследствие особенностей организма мужчины и женщины, а также возложенной на них роли в обществе. Но… Есть такая легенда. Однажды, путешествуя, пророк Мухаммед увидел нескольких женщин, ехавших на верблюде. Погонщик гнал животных слишком быстро, забыв, что такая езда причиняла женщинам большие неудобства. Тогда пророк сказал ему: «Ты везешь хрустальные шкатулки, будь с ними поосторожнее». И это показательно. Бесспорно и непреложно в исламе то, что согласно исламскому праву женщина является живым человеческим существом, имеющим точно такую же душу, как и мужчина. Коран дает четкое доказательство тому, что женщина полностью равна с мужчиной перед Аллахом по своим правам и обязанностям. Каждый человек, будь то мужчина или женщина, несет ответственность за совершенные поступки. При оценке поступков мера наказания и вознаграждения будет зависеть только от соответствия деяний добру или злу на чаше весов. В исполнении религиозных обрядов, таких как ежедневные молитвы, пост, обязательные пожертвования в пользу бедных и паломничество, обязанности женщины не отличаются от обязанностей мужчины. А в некоторых случаях женщина имеет некоторые привилегии по сравнению с мужчинами. Мы же все грешницы, потомки Евы. Мы должны вечно каяться, опускать глаза долу. То яблоко нам не забудут никогда.

Она умолкла, грудь ее бурно вздымалась. Что за прелестное зрелище, невольно отметил виконт. Когда графиня де Бриан говорила так, говорила о вещах, которые ее волнуют, она походила на валькирию. Один из знакомых Сезара водил близкую дружбу с Рихардом Вагнером и недавно писал виконту из Цюриха, что композитор создал удивительную вещь, цикл из четырех опер, «Кольцо нибелунга». И одна часть цикла называется «Валькирия». Знакомый уверял, будто это нечто немыслимое. Сезар подумал, что если бы Вагнер знал графиню де Бриан, она его определенно вдохновила бы.

– Мадемуазель, – ответил виконт по возможности мягко, а на трость оперся посильнее, чтобы скрыть некоторое недовольство, – все это отчасти верно, однако славить Аллаха, мне кажется, уже слишком. За такие речи вы можете серьезно пострадать. Церковь уже не та, что в былые времена, и вряд ли вас потащат на костер, однако неприятности вам могут быть обеспечены – если кто-то менее щепетильный, чем я, проговорится.

Графиня вздернула подбородок.

– В таком случае я всего лишь пострадаю за свои убеждения!

– А вы этого хотите? – усмехнулся виконт, шагая все так же ровно.

Вдалеке уже виднелся дворец Багатель. В 1775 году граф д’Артуа, брат Людовика XVI, купил здесь земельный участок и при этом заключил пари с Марией-Антуанеттой, что за два месяца построит дворец для приемов французской знати и в первую очередь королевы. Руководил строительством архитектор Беланже, дворец был построен за шестьдесят четыре дня, и в переводе его название значило «безделушка». Как хорошо было бы прогуляться у его стен с милой дамой, разговаривая об искусстве. Но нет.

– Чего? – в замешательстве переспросила графиня.

– Пострадать за свои убеждения так, как я вам это предрекаю.

– Если моя судьба такова… – начала графиня, но Сезар прервал ее:

– Остановитесь! Вы не понимаете, о чем говорите. Видели ли вы когда-нибудь настоящую бойню, настоящую казнь или только слышали о них?

Судя по тому, как графиня покраснела, она, скорее всего, ни о чем таком не задумывалась. Пострадать за свои убеждения означало для нее быть преданной общественному порицанию, но и только. А так как наверняка из-за своей резкой манеры Ивейн уже сталкивалась с подобным, это не казалось ей страшным. Наверное, она и сама этого не осознавала, будучи уверенной в том, что в случае чего умрет красиво.

Но она ничего не знала ни о смерти, ни о настоящем горе. Как странно! Журналист Ксавье Трюшон знает, Сезар видел это в его глазах, читал в его текстах. А женщина, чья резкая манера общения в чем-то даже импонирует мужчине, уставшему от светского щебета, так бессовестно лжет себе и другим. Сезар удивился, как его самого это рассердило.

Может быть, потому, что она все-таки женщина, что бы она о себе ни думала. А долг мужчины – женщину уберечь.

А потому виконт, полагая, что увидит графиню де Бриан теперь нескоро, взял на себя смелость высказаться. Он остановился и повернулся к ней, сильно опираясь на трость, так, что ее кончик глубоко ушел в песок на дорожке.

– Послушайте, графиня! Вы чрезвычайно занимательны, если слушать вас в салоне и говорить о копии «Моны Лизы». И даже когда вы атакуете собеседника своими убеждениями, это тоже можно счесть милым. – Сезар поднял ладонь, пресекая попытку молодой женщины что-то сказать. – Погодите. Вы меня можете после этого возненавидеть, но молчать я не могу. Вы прелестны от природы, однако все это принесено в жертву… чему? Жестким принципам? Вы боретесь за права женщин, однако сами не умеете быть женщиной!

Графиня раскрыла рот, словно выброшенная на берег рыба, но, задыхаясь от возмущения, не смогла произнести ни звука, на что Сезар и рассчитывал. Он продолжил говорить:

– Как долго это сможет продолжаться? Конечно, в силу ваших убеждений вы к браку не стремитесь, и это ваше личное дело. Однако как вы можете уговорить кого-то разделить ваши взгляды, заставить поверить другую женщину, что быть женщиной хорошо, когда сами выглядите хуже, чем любая из присутствующих здесь? О, не смотрите на меня так гневно, я знаю, что говорю оскорбительные вещи, только вот, похоже, вам никто их не говорил, а следовало бы. Вы неубедительны только с этими пламенными речами на устах. Вы хороши собою, но делаете из себя существо безликое, тогда как исповедуете принципы совершенно иные, говоря, будто женщина – личность! Как вам верить, когда на вас это платье? Как с вами соглашаться, когда весь вид ваш говорит об обратном тому, что вы произносите? Вы сами себя делаете непривлекательной, но желаете, чтобы женщины были похожи на вас! Много ли у вас последователей, вернее, последовательниц? Боюсь, что не очень. Если вы так говорите о страданиях, которые готовы претерпеть, начните с малого, высидите полчаса, пока горничная будет укладывать вам волосы!

Ни слова не сказав, графиня де Бриан развернулась и быстрым шагом пошла прочь, обратно к озеру. Даже спина ее излучала возмущение и обиду. Виконт стоял, легко улыбаясь и глядя ей вслед. Возможно, он был груб, непочтителен, но он точно был прав.

Глава 6

Непостижимый де Шартье

Когда Сезар возвратился к обществу, графини нигде не было видно; исчез и одинокий столик у озера. Похоже, обиженная женщина покинула пикник. Что ж, так оно к лучшему. Виконт подозревал, что сильно обидел графиню, однако по-прежнему полагал, что от этой обиды больше пользы, чем вреда. Она ведь и правда могла блистать. Если бы она выглядела прелестно и говорила о своих убеждениях не так, как будто обвиняла собеседника, что он их не разделяет, а увлеченно и страстно, возможно, виконт бы даже заинтересовался. И убеждениями, и ею.

Ему нравились сильные женщины. Все его возлюбленные, случайные и неслучайные, были неординарными личностями. Та же Флер (при мысли о которой Сезар слегка помрачнел) выделялась на фоне других, несмотря на то что была приехавшей в Париж провинциалкой. И графиня де Бриан могла бы стать такой же яркой звездой на небосклоне, если бы дала себе труд задуматься. Однако сейчас Сезару было не до размышлений о причинах, побуждавших графиню к подобному поведению. Возвратившись к участникам пикника, он увидел, что нужный ему человек завершил свой спор и находится в одиночестве.

Человеком этим был Марк-Антуан Лефевр, происхождения не слишком знатного, однако принятый в обществе из-за его политических связей. Еще отец его состоял в советниках при Наполеоне Бонапарте, а когда император столь бесславно завершил свой путь, старик, ввиду невозможности последовать за своим кумиром в изгнание на остров Святой Елены, совершил самоубийство. Тогда это была громкая история, прославившая небогатое семейство Лефевров и сделавшая их на несколько месяцев героями парижских газет. Наследник политической славы, Марк-Антуан, естественно, пошел по стопам отца и вот уже четверть века умудрялся выживать при смене политических режимов, оставаясь на плаву и безропотно проглатывая все едкие комментарии, которыми награждала его пресса. Сейчас он занимал какую-то должность при Наполеоне III; Сезар, к своему стыду, запамятовал, какую именно. Однако это не слишком важно. Важным было то, что Лефевр был хорошим знакомым Алексиса де Шартье и мог сообщить нечто интересное.

Заговорить с ним не составило труда. Виконт по дуге обогнул стайку разряженных дам, строивших ему глазки, и, испросив разрешения, подсел за стол Лефевра. Пока его собеседники, такие же пожилые политики, как сам Марк-Антуан, оставили его в покое, Сезар намеревался выудить все сведения, которые только можно наловить в этом пруду.

– А, молодой Моро! – воскликнул Лефевр. Он был невысок и тучен, и лицо его напоминало примятый блин, а улыбка обнажала крупные, желтоватые от курения зубы. Он и сейчас курил трубку, распространяя вокруг запах дорогого табака. – Что ж, рад видеть, что вы находитесь в здравии.

Марк-Антуан знавал еще отца виконта и потому мог позволить себе некоторую фамильярность в обращении.

– И я рад вас видеть, господин Лефевр, – искренне произнес Сезар. Несмотря на свою ненависть к политике, он умел отделять деятельность от человека и считал Лефевра весьма приятным собеседником. – Надеюсь, ваша семья здравствует?

– Все хорошо, все хорошо. Ну а вы не женились еще? Ходили какие-то слухи…

Сезар махнул рукой: историю с госпожой де Виньоль ему будут вспоминать еще долго.

– Помолвка расстроилась по обоюдному согласию.

– Значит, вы в новом поиске, я смотрю. Водили на прогулку графиню де Бриан.

– Вы все замечаете!

– Да об этом сразу заговорили, как только вы двое ушли. Она странная женщина. Вы уверены, что хотите обратить на нее свое внимание? Она, конечно, не бедна, однако способна доставить массу проблем.

– Я всего лишь слушал размышления графини о жизни, и только.

– В таком случае, я спокоен, мальчик мой.

– Что ж, я немного развею ваше спокойствие. Вы ведь знали Алексиса де Шартье?

Лефевр, старый волк, конечно же, сразу понял, о чем Сезар на самом деле спрашивает. Ухмыльнувшись, Марк-Антуан огляделся, убедился, что никто не проявляет интереса к их беседе, и спросил, понизив голос:

– Заинтересовались этим делом, а?

– Не без того, – сознался виконт.

– Вы пронырливы, мальчик мой, и можете докопаться до истины. Только вот понравится ли она вам?

– Вы что-то знаете о делах Шартье? – ухватился за ниточку Сезар.

Марк-Антуан пожал плечами:

– Все о делах другого человека ведать бессмысленно, а зачастую и не нужно. Что вы хотите знать, Моро?

– Все, что вы сможете мне рассказать, Лефевр, – ответил Сезар ему в тон.

– Ну, о его семье вы можете узнать и не от меня. Ничего особенного. Он первый, кто стал активно выступать против власти, остальные прячутся в провинции, поджав хвосты. И Алексис не был обделен ни талантом, ни умом. Однако подчас у него возникали весьма странные идеи. К примеру, он какое-то время назад, года четыре или около того, готовил покушение на президента. К счастью, его отговорили друзья.

– Он ведь был сослан?

– Сослали его за нелицеприятные высказывания в адрес его величества. Алексис кое-что наболтал корреспонденту «Фигаро», ну и наговорил лишнего, а парень не постеснялся нарисовать образ господина де Шартье черными красками. – Марк-Антуан перебросил трубку из одного угла рта в другой. – Если же вы хотите знать, чем он занимался, когда вернулся из Лиона, я не следил. В Лион Алексис уезжал полностью сломленный. Ему казалось, что жизнь его пошла прахом.

– Вы встречались с ним?

– Да, столкнулся у кого-то на приеме. Я приехал, он уходил. Он уже получил распоряжение покинуть столицу, и на Алексисе лица не было. Я посочувствовал ему, однако он, кажется, мало что услышал из моих речей. Он был слишком опрометчив, – усмехнулся Лефевр, – чтобы понять: когда ветер меняется, можно повернуться, как флюгер или же – если ветер силен – умереть. Сквозняков не боятся, однако нынче у нас не сквозняк. Грубые проявления прогресса называются революциями. Когда они кончаются, можно заметить, что человечество получило хорошую встряску, но зато подвинулось вперед. Многие отказываются это принимать. Таков был и Шартье. К тому же не могу утверждать, что хорошо знал его: он всегда был человеком скрытным.

– У каждого человека три характера, – пробормотал виконт, – тот, который ему приписывают, тот, который он сам себе приписывает, и, наконец, тот, который есть в действительности… Благодарю вас, Лефевр.

– Не за что благодарить, мальчик мой. Пользы от меня, как видите, немного.

– А вы не знаете, что могло связывать Алексиса де Шартье с двумя другими погибшими – с Ратте и Надо?

– Увы, я сам терялся в догадках, когда читал статьи в «Ла Пресс». Не уверен, что здесь вообще существует какая-то связь. Однако не удивлюсь, если она была. Люди – существа непредсказуемые и свои убеждения не вывешивают на стенку. Те, кто громче всех кричит, обычно менее опасны, чем те, кто прячет истинные намерения под рассеянной улыбкой. Хотя я эту связь на первый взгляд определить не могу и уж тем более не могу представить, что могло связать Ратте, которого я также знал, с Шартье, – я не следил за ними денно и нощно.

– Благодарю, – снова произнес виконт, и они с Лефевром распрощались.

Домой Сезар возвращался в большой задумчивости и некотором разочаровании.

Если не считать забавного эпизода с графиней де Бриан, день прошел из рук вон плохо. Виконт рассчитывал многое узнать от Лефевра, однако тот то ли действительно не знал, о чем идет речь, то ли не захотел говорить. Никакой фальши в его словах Сезар не усмотрел, ну так Лефевр – политик, он привык маскировать правду за неторопливыми речами. По сути дела, он лишь повторил то, что виконту уже было известно: Алексис де Шартье был замкнут, и о его делах мало кто знал. Возможно, придется заплатить журналисту, чтобы он нашел все газеты, где писали о Шартье. Нелегкая задача, однако, возможно, это что-то даст.

Но пока это можно оставить про запас и немного поработать самому, так как имеется много других путей, которыми надлежит следовать.

Сезар ненадолго заехал на улицу Вожирар, чтобы выслушать одного из своих слуг, еще утром посланного на разведку, и переодеться. Когда он покинул особняк, никто не мог бы узнать в виконте того утонченного человека, каким он обычно представал в светском обществе. Теперь его можно было принять за приказчика или же небогатого торговца: простого покроя коричневый сюртук, бесформенная шляпа, разношенные сапоги. И шел Сезар по-другому – не держа прямую выправку и небрежно помахивая любимой тростью, а неторопливо, засунув руки в карманы и чуть приволакивая левую ногу, что делало походку разгильдяйской. Сразу видно – человек простой.

Виконт смешался с толпой и двинулся к Латинскому кварталу; его интересовал один дом недалеко от Сорбонны. Тут жили по преимуществу студенты и бедные преподаватели университета, а потому атмосфера царила весьма непринужденная. У студиозусов нынче был какой-то праздник, и они собирались шумными компаниями, выкрикивали малопонятные лозунги и распивали дешевое вино. Сезар равнодушно обходил эти группки. Студенты его не интересовали. Кроме одного.

Сорбонна, или ныне Университет города Парижа, ставшая таковым в 1808 году при Наполеоне I, раскинула свои корпуса по Латинскому кварталу, как осьминог раскидывает щупальца. Обойдя одно из зданий, Сезар оказался как раз перед тем домом, который был ему нужен: узкий и темный, втиснутый между другими домами, он смотрел на мир распахнутыми по случаю жары окнами. Пахло тут, конечно, вовсе не розами, в воздухе смешивались запахи отбросов, жарящейся пищи, старых тряпок и человеческих тел. Сезар вынул из кармана надушенный платок, глубоко вдохнул через него несколько раз, затем спрятал батистовый лоскут и решительно вошел в подъезд.

Узкая лестница привела виконта на самый верх, туда, где под крышей ютилась небольшая дверка. Сезар снова подышал через платок, а потом постучал.

Ему открыли не сразу. Наконец дверь распахнулась, и стоявший на пороге молодой человек близоруко прищурился, пытаясь разглядеть, кто это к нему пожаловал. Несмотря на то что еще не стемнело, на лестнице уже вовсю властвовали сумерки.

– Добрый день, уважаемый, – произнес виконт, с легкостью перейдя на простонародный выговор, – а где я могу отыскать господина Родольфа Андре?

– Это я, – отвечал молодой человек. Он был высокий и тощий, с широкими бровями и большим лягушачьим ртом. Не слишком симпатичен, но приятен.

– Вот и хорошо, что вы. А дома ли супруга ваша, Батистина? Да вы позволите мне войти?

– Кто вы? – поинтересовался господин Андре, пропуская гостя внутрь.

– Я, сударь, лавочник. Как есть у меня лавка писчих принадлежностей, а еще свечами приторговываю; ну, свечи – это не основной доход. А вы, я так понимаю, студент?

– Посещаю юридический факультет Сорбонны, – с гордостью ответствовал молодой человек.

Сезар покивал, оглядываясь. Комнатка была маленькой, бедной, но очень чистой. Очаг, на котором готовили еду, сверкал вымытой посудой и радовал практически полным отсутствием копоти: видно было, что его часто и тщательно отскребали. Простой, грубо сколоченный стол стоял у окна так, чтобы весь свет, который лился в крохотное окошко, освещал его – видимо, за этим столом не только обедали, но и работал господин студент, а он экономил свечи. За занавеской пряталась кровать, у стола стояли два стула преклонного возраста… Зато здесь было много книг. Они лежали на столе, на старом сундуке и даже на полу.

Зная, что книги – основная расходная статья для студентов, Сезар важно покивал.

– Смотрю, и вправду вы много учитесь, молодой человек!

– Я и подрабатываю. Мало, правда. – Родольф Андре улыбнулся, и от этого его лицо преобразилось. – Пока мне еще не поручают важных дел… Сударь, а как зовут вас и зачем вам жена моя, Батистина? Ее нет сейчас, она отправилась на рынок за свежей зеленью, однако скоро вернется. Да вы садитесь, садитесь. – Хозяин придвинул к гостю один из стульев. Сезар сел, снял шляпу, положил ее на колени и принялся разглаживать поля.

– Мое имя Бенуа Тома, а дело у меня вот какое. Правда ли, что жена ваша служила в горничных у господина де Шартье?

Родольф скривился и сел напротив.

– Истинная правда! Господь знает, как я испугался, когда она прибежала среди ночи домой, вся растрепанная и испачканная! Вы ведь знаете, что дом шевалье де Шартье сгорел?

– Да, к прискорбию моему.

– Все так хорошо шло. Батистина туда устроилась два года назад, и хотя я ее почти не видел, мы договорились, что так будет лучше: ведь нам очень нужны деньги. Видите ли, моя учеба в Университете отнимает много времени, средств и сил, но когда я встану на ноги, то смогу полностью обеспечить семью. – В голосе господина Андре слышалась отчетливая решимость, и Сезар порадовался, что имеет дело с таким человеком. – Пока же нам обоим приходится зарабатывать. Мы поженились несколько лет назад, по любви, и у нас все прекрасно, только вы же понимаете, как бывает с деньгами… Вот Батистина и устроилась горничной. Платили ей хорошо, только требовалось жить в доме постоянно. Дом-то хорош, и работы много, а моя Батистина – прекрасная служанка, она все чисто моет, ни пылинки потом.

– Да я вижу, – сказал виконт, обводя взглядом комнату. Господин Андре кивнул, светясь от гордости.

– Вот она там и служила, у нее был один выходной в неделю. Но не в воскресенье, так как по воскресеньям господин де Шартье принимал гостей.

– И в тот вечер тоже?

– Сударь, а вам-то какой интерес? – проявил бдительность студент.

Сезар вздохнул как можно жалостливее.