Лунное танго Воронова Анна

Глава 3

Будка и Никита

В городе она освоилась быстро, за неделю. Тут не было ни автобусов, ни маршруток – все ходили пешком, и Динка, которую поначалу это изумляло, сама вскоре стала привычно бегать по улицам, изучив тропки и короткие прямые дорожки.

Каникулы еще не кончились, так что она часами бесцельно болталась по улицам, глазела, что называется, пока ноги не заледеневали в модных меховых ботинках. Ей нравилось сворачивать в незнакомые дворы, рассматривать двухэтажные бараки с выбитыми стеклами, останавливаться, чтобы вдохнуть колкий запах печного дыма, от которого вспоминался костер, рыбалка и хруст подгоревшей картофельной кожуры.

Динка смотрела, как жители таскают воду ведрами из колонки, обламывала сосульки с невысоких крыш дровяных сараев, гуляла по лесной дорожке до кладбища. Ее завораживал снег. Она так давно не видела снега. Раньше и не замечала, какой он странный, волшебный – жемчужно-серый в безлунную ночь; а под луной – сияющий, в звездочках, в длинных сиреневых тенях. Она слушала скрип под ногами, трогала снег голой ладонью, позволяла растаять между пальцами. Она подолгу стояла под фонарем, глядя, как очумелые хлопья валятся из черноты. С шорохом – шух-шух-шух.

Это же чудо – снег. Белые бабочки.

Особенно нравилась ей тропа, уводящая вверх, сквозь лес, мимо бараков и частных избушек до самого дальнего универмага. Динка всегда старалась подгадать так, чтобы пройти по ней лишний раз. Тропу подпирали могучие сугробы, по сторонам торчали дровяники и сарайки. Дворовые псы всех мастей лаяли, бряцая цепями, и просовывали любопытные морды в дыры заборов.

– Ну-ка, тихо! – бросала Динка какой-нибудь особо настырной жучке. Уж кого-кого, а собак она не боялась ни капельки. Динка останавливалась, угрожающе рычала в ответ (у своей научилась) и угрожающе смотрела незнакомой псине в глаза. Как правило, жучка тут же начинала смущенно отводить взгляд и торопилась убраться обратно, от греха подальше. И только из-за безопасного забора позволяла себе вволю высказаться.

Динка шагала дальше, улыбаясь. Не родилась еще такая собака, которая могла бы ее напугать.

Довольно скоро окрестные псы ее запомнили и отныне провожали только уважительным осторожным подгавкиванием. Динка даже за молоком стала ходить в дальний магазин, так ей нравилось. Вот тут и появилась Будка.

Помнится, Динка тогда остановилась у колонки. Мальчик набирал воду, ледяная борода вокруг крана сверкала на редком январском солнце. И все это как будто с другой планеты – бледное небо в кайме темных туч, яркое синее ведро, пацан в огромной ушанке. Динка повернулась идти дальше и обнаружила, что за спиной у нее сидит собака, серая, похожая на исхудавшую лайку. Сидит и смотрит заискивающими глазами, потухшими, почти без надежды. Динка сунула руку в пакет – та шарахнулась в сторону.

– Бестолочь, это же тебе. На, возьми, не бойся.

На снег полетела булочка.

Серая хапнула ее в один укус.

– Ничего себе.

Динка отломила половину батона – хватило на два укуса. В три минуты она скормила молчаливой псине все, что было. Наконец пакет заметно полегчал, взгляд у серой повеселел, она сторожко подошла к девочке, ткнулась носом в дубленку – спасибо, мол! – качнула хвостом и убежала.

В следующий раз Динка специально положила в карман пачку крекеров. Собака возникла мгновенно, стоило встать у колонки. И Динка решила, что будет приходить сюда почаще.

Совсем не похожа была эта серая на ее любимую Рэньку. Тощая, несмотря на зимнюю шубу, с запавшим животом, с порванным, надломленным ухом. За неделю Динка ее прикормила, приручила так, что Будка (надо ж было как-то называть) уже позволяла себя гладить, а порой даже провожала ее немножко по лесу. Динка перестала таскать печенье и прочее баловство, а стала брать сухой корм в пакетах. Да еще печенку замороженную покупала, потому как одним сухим кормом сыт не будешь, а печенка – и дешево, и сердито. И ходить туда стала каждый день, специально, чтобы встретиться с Будкой.

январь, каникулы

Мне кажется, что один человек никогда не поймет другого. Это же так сложно – представить, что другой человек тоже есть! По-настоящему. Что он такой же, как я, живой. Люди не понимают друг друга вообще. Не слышат. Не видят.

Как будто кругом не люди, а зеркала. И мы видим там только себя, свои отражения. И в другом ищем то, чего не хватает нам самим.

– Мне не хватает снега, пусть ты будешь – снег.

– Но я – огонь.

– Нет, в моем мире полно огня, а снега совсем нет. Мне нужен снег, а не огонь. В моем мире ты – снег…

А потом этот снег обжигает руки.

Боже, как я устала от этого с родителями! Они видят во мне кого угодно, только не меня. Какую-то другую, придуманную девочку. И когда я пытаюсь из-под этой девочки вылезти, меня запихивают обратно. «Не спорь, мы лучше знаем, что тебе надо!» – говорят они.

Откуда они могут знать?! Я сама не знаю, что мне надо. Но они меня «любят» – поэтому вправе решать за меня, навязывать всякую чушь, утверждать, что я хочу того или сего. «Нам виднее, – говорят они хором. – Ты еще маленькая… ты ничего не понимаешь… так будет лучше».

Интересно, кому?

Завели бы себе манекен, ему было бы лучше. А у меня можно как минимум спросить, чего же я хочу – однако никто не спрашивает.

Меня от такой любви тошнит. Тошно, просто тошно. Она мучает, а не помогает. Там совсем нет меня.

Вот поэтому я люблю Рэньку. О, тут никаких сомнений – люблю, очень! Потому что для нее существую только я. С ней не надо притворяться, врать, изображать кого-то. Надо просто быть. Жить. Дышать. Она любит меня за то, что я нашла ее в этом мире. И она меня нашла. Мы обе нашли друг друга.

Какое счастье, господи, найти хоть кого-то!

Пусть даже собаку. Это уже много.

А теперь о Толике. Так. Так. Нет, я все-таки это напишу.

Неужели он в меня… влюбился?!

«Не верю!» – как говорил Станиславский, кусая соседей. Зачем я ему? Почему он не бросил меня в тот первый вечер, после катка? Ему же не обломилось…

Не понимаю.

Ну а я? Влюбилась в Толика? Хоть немножко?

Нет, конечно, глупости.

А что тогда?

Ну-у-у… ничего.

Тогда почему ты с ним?

Ну-у… с ним забавно.

А он тебе нравится?

Да, нравится.

Так, значишь, влюбилась?

Нет, мы просто дружим.

А если честно?

Ну… не знаю. Может, чуть-чуть. Самую капельку.

Толик, конечно, симпатичный. Мне с ним интересно… Наверно, потому, что у меня еще никогда не было своего парня. Конечно, я дружила с Егором. Но это совершенно точно дружба была, без всякого такого, а тут все наперекосяк, фиговина с морковиной.

Мне кажется, я про Толика совсем не думаю – в смысле, о его желаниях, о том, что он тоже есть… А просто мне хочется, чтобы у меня был парень. Боже, никогда, никогда у меня не было своего парня!

Но вот любовь ли это?

Вряд ли.

Если подумать, мне с Толиком ни жарко ни холодно. Да, я радуюсь, когда он звонит, когда мы встречаемся, но тут же забываю о нем после прогулки…

(Э-э, подруга, а почему ты тогда целый вечер о нем тут пишешь??)

Совсем запуталась. Столько вопросов в голове, а ответов – ноль.

Особенно когда о любви.

Вот моя тетушка. Она меня любит? Ну… по-своему. Как папа с мамой. Она любит какую-то придуманную девочку. Вечно у этой девочки проблемы: «Закрути шарф, не бегай по лестнице, убьешься, кушай больше, вон какая худенькая!»

Можно всю жизнь закручивать шарф, никогда не бегать и кушать, пока не лопнешь. Только зачем все это? Чтоб тетушке угодить? Разве жизнь ради этого? Кушай больше… А что дальше? Кушай больше, и станешь толстым уродливым бегемотом?

Хотя тетя меня любит, конечно… это она так заботится. По привычке всех взрослых – совсем не замечая меня.

Ладно, немножко времени я уже убила, на сегодня хватит. Обещаю, что на следующей неделе займусь чем-нибудь полезным. Надо снова начать английский учить, что ли, я же ни бум-бум. Вдруг когда-нибудь поеду путешествовать, как Егор… когда-нибудь в настоящей жизни. Так и не получилось у меня начать настоящую жизнь, все равно откладываю.

А Толик, в конце концов, сам большой мальчик. Хочется ему со мной дружить – пусть, я ему ничего не обещала.

Мне ведь уже скоро исполнится шестнадцать лет. Говорят, молодость – самое лучшее время в жизни, самое счастливое… Не знаю. Кто это говорит? Был ли он сам счастлив в молодости хотя бы пару часов?

– Девушка, девушка-а!

Она задрала голову – и тут же – щелк! щелк! – с крыши невысокого дровяного сарайчика в нее уперся черный объектив.

– Отличный кадр.

На крыше возвышался незнакомый парень с фотоаппаратом, в красном пуховике, в смешной яркой финской вязаной шапке с длинными ушами. Она нахмурилась – просто от неожиданности, – а он подмигнул:

– Сверху совсем другой вид. Чего-то как раз не хватало, изюминки в пейзаже, а то все снег и снег, сугробы и сугробы. А тут ты. И волосы красиво рассыпались.

Динка пожала плечами.

Что такого красивого в ее волосах? Обычные, темные, с чуть заметным рыжим оттенком. Торчат небось сзади из-под ушанки, как веник. Она давно хотела покрасить их в какой-нибудь яркий цвет. В красный. Или зеленый, перьями. Только лень.

Парень хотел сказать что-то еще, но тут рядом, во дворе, гавкнула собака, он повернулся на звук, что-то разглядел с высоты, легко перепрыгнул с крыши на крышу – и исчез.

Динка потопталась с минуту, пошла дальше. Насыпала Будке корма, посвистела, но та где-то шлялась, не вышла.

Всю дорогу к магазину этот папарацци в смешной шапке не выходил у нее из головы. И на обратном пути тоже. Странный парень. Симпатичный, сероглазый. И улыбка такая… интригующая. И высокий. Хотя, может, ей только показалось, что высокий – он же на крыше стоял. И как ловко, зараза, прыгнул.

Интересно, как она на фото? Чего телефон не спросила? Попросила бы фотку на мыло кинуть, заодно и познакомились бы. Может, он тоже во второй школе учится. А почему нет? Вот пойдет она на днях в новую школу, прямо в коридоре столкнется с этим прытким сероглазым товарищем и спросит…

– Ой!

Пока она мечтала, ноги сами собой несли ее через лес, по знакомой дорожке, к дому. А стоило вернуться к реальности и поднять голову – нате вам пожалуйста! – этот самый товарищ с фотоаппаратом замаячил впереди, метрах в пятидесяти. Подходи и знакомься, хоть десять раз подряд.

Но Динка не торопилась. Легко представлять, как она небрежно кивнет ему: «Привет! Как моя фотка? Может, кинешь на мыло?»

И очень трудно догнать его здесь, на тропе, и сказать… что? Тот самый «привет»? Так виделись уже. «Как тебя зовут?» Глупо. «Давай фотку?» Неловко как-то…

Она нарочно замедлила шаг, давая ему уйти вперед, пока он не обернулся. Ну ее, эту фотку. Не очень-то и хотелось.

Незнакомец свернул к сарайчикам, остановился, поднял фотоаппарат. Динка поняла, что он снимает низкое солнце, выглядывающее из-за крыш, тоже остановилась, не решаясь его догонять.

И тут на тропу выскочила Будка.

Динка давно поняла, почему Будка вечно голодная и тощая – стоило только пройти по следам да определить, что у нее логово под сарайкой. Будка прятала под дровяником щенков. Динке иногда казалось, что она слышит писк и возню. Но залезть под сарай она не могла, а Будка щенков никогда не выводила.

Но сейчас! Сейчас по сугробам переваливался толстенький щен с черной мордочкой в рыже-серых подпалинах. Он то и дело проваливался в снег, но жизнерадостно выпрыгивал снова и снова.

Парень нацелился на него. Будка остановилась и вздыбила шерсть.

Щелк! Щелк! Щелк!

Щенок уселся на тропу и с интересом склонил мордочку набок. Будка предупреждающе зарычала. Она не понимала, почему человек ведет себя так странно. Парень, не обращая на нее внимания, шагнул к щенку поближе и снова вскинул фотоаппарат…

– Осторожно! – крикнула Динка, да поздно.

Будка решила, что странный человек с черной щелкающей коробкой в руке покушается на ее чадо. Конечно, а на какое еще сокровище?

Будка прыгнула.

Динка тоже.

Собака с кровожадным рыком рванула парня за рукав.

– Фу!! Нельзя!!! – заорала Динка, но Будка не понимала команд.

Парень шатнулся, попытался пнуть озверевшую псину – та увернулась и, захлебываясь от злости, вцепилась ему в ногу. Подскочившая Динка схватила ее за загривок, дернула на себя, откидываясь назад всем телом – только так можно было ее удержать. Будка рвалась из рук, хрипела, лаяла. Напуганный щенок давно удрал.

Парень тяжело дышал. Толстый обшлаг рукава висел на одной заклепке. Фотоаппарат каким-то чудом остался на шее. Шапка свалилась в борьбе, светлые волосы торчали дыбом.

– Ты че, больная? – крикнул он почему-то Динке.

– Аууу! – вклинилась Будка. – Рррав!

– Где поводок, ты че, не видишь, она же бешеная?!

– Почему бешеная?

– По кочану! Идиотка, блондинка безмозглая! Ты что, дура, творишь? Тут дети ходят!

– Блондинка? Кто – я?!

– Тупорылая! И глухая вдобавок!

– Гау-гау-гау! – перебила Будка.

Наверно, выкрикнула страшное собачье ругательство, которое смывается только кровью. Может, она ждала, что подозрительный тип встанет на четвереньки, как все приличные собаки, и примет наконец бой. Но тип не захотел купаться в крови. Подхватил упавшую шапку, сплюнул и быстро пошел прочь. Крикнул, обернувшись:

– Пристрелят когда-нибудь твою шавку, туда и дорога!

Динка отпустила Будку, и та некоторое время яростно лаяла вслед побежденному врагу. Потом вернулась, улыбаясь во всю пасть, точно Александр Македонский, разогнавший косяк боевых слонов.

– Будка, так нельзя, – укорила ее Динка. – Нельзя бросаться на людей. Ты чего? Куртку человеку порвала… нельзя!

Будка уселась в снег, почесалась, вывалила язык и хитро покосилась на девочку. Она как бы говорила: «Да ладно, ладно… Знаю я, на кого бросаться, а на кого – нет, сама с хвостом! А коли он нормальный человек, так пусть топает мимо, а не тычет в морду подозрительной черной коробочкой. Почем я знаю, что у него там, в коробочке? Может, у него там полная коробочка блох!»

Раскаиваться она не собиралась.

Динка обошла сарайчик, попыталась выманить щенка, но бесполезно. Будка наблюдала, насторожив уши, хитро кося глазом. Небось сама пролаяла отпрыску что-то вроде: «Прячь нос!» – а теперь наслаждалась. Динка сдалась.

– Ладно, вылезет еще, увижу. Теперь начал выходить, не удержишь.

Будка насмешливо потянулась и полезла в лаз. Весь ее вид говорил, что она удержит кого угодно и где угодно. У нее не забалуешь.

Динка вернулась на тропу. Пока держала собаку – упарилась, дубленка нараспашку, а теперь мороз разом прихватил вспотевшую спину. А через день, между прочим, каникулы кончаются, здравствуй, новая школа. Заболеть только не хватает.

Она не очень любила школу, но каникулы в январе длинные, заняться особо нечем, так уж лучше побыстрей познакомиться с новыми одноклассниками, чем шататься без дела.

Дома тетя долго ахала, причитая: «А нос-то синий, а руки-то, руки – ледышки! Ополоумела совсем! Да разве так можно?!» – и все совала ей мед, малину, заставила натянуть колючие шерстяные носки. Динка выпила огромную кружку горячего чая, отогрелась, разнежилась… Очень тянуло завалиться с книжкой на диванчик. Но в комнате ждало чудо – новенький ноутбук. И Динка, жмурясь от удовольствия, загрузила Сеть.

январь

Теперь у меня есть комп, ура, наконец-то! Надоело ручкой писать, оказывается, это трудно, пальцы устают. Как это предки без компа жили? Конечно, я пишу для себя, никогда не буду выкладывать. Но мне хочется, чтобы помнить.

Сегодня встретила парня прямо в лесу. Он меня сфоткал, я даже мыло хотела у него спросить, ну, чтоб фотку потом выслал. А тут Будка на него кинулась (да, у нее вправду щенки, как я и думала; по крайней мере один – смешной, с черной мордой, на Рэньку похож).

Так вот… этот парень, фотограф, сначала мне улыбался, а потом наорал чуть ли не матом. Так получилось. Я его могу понять, конечно. Но меня больше волную я сама. Моя реакция.

Я на него обиделась?

Не знаю. Хотя… обиделась, да.

Что его оправдывает?

Ну, во-первых, это он со страху (сам дурак – зачем полез к щенку? Я думала, он понимает, что Будка может и цапнуть).

Во-вторых, он меня принял за хозяйку, потому и орал. От страха только глаза велики, мозги-то сразу уменьшаются. А с пустым черепом и соображать тяжело. Сколько ни напрягайся, один скрип. Ну и орал же он, мама родная! Блондинкой обозвал. Если я блондинка, то он – мать Тереза. Сам, между прочим, блондин! Так что, мальчик, не надо приписывать людям свои недостатки.

Короче, знакомство оказалось коротким. А жаль, честное слово.

Из-за этого парня я тут сейчас сижу и размышляю. О доверии.

Ведь часто бывает – доверяешь кому-то, а он тебя предает. Сначала улыбается, как этот… а потом кричит: «Дура тупорылая!» И думаешь – спасибо, не надо мне таких улыбок. А то вначале улыбка, а через минуту в душу плюнут. И ладно, когда чужой человек плюет. А если свой? Что тогда?

Вот родители, например. Я их иногда ненавижу. Знаю, что так писать нельзя, но ведь это правда.

Тысячу, миллион раз зареклась рассказывать что-нибудь маме. Иногда она такая добрая, такая понимающая – размякнешь, все секреты выложишь – все самое светлое, самое тайное. А в ответ – бац! «Так вот ты о чем на самом деле думаешь! Какая ерунда, лучше подумала бы об учебе, дневник весь в замечаниях, читать стыдно…» Или, еще хуже, вывалит все через месяц, когда поссоримся: «Оте-ец! Иди посмотри на нее, чего выдумала! А ты знаешь, что у нее в голове на самом деле, что у нее творится там, в башке? Она мне сама рассказывала…»

В такие моменты мне хочется завизжать, завыть, упасть на пол, крушить все. И орать, орать:

– Заткнись, замолчи! Как ты можешь?!

Хуже нет, когда на тебя плюют свои. Хуже нет, когда все это делает родной человек. Это и есть предательство.

Вот я поверила этому парню, его улыбке, а он меня потом немножко предал. Чуть-чуть. Но все равно царапнуло внутри. Все-таки зацепило. Если честно.

Но как же тогда жить, как с людьми? Никому не верить? Не доверять? Не раскрываться? Смотреть на всех исподлобья – мол, только попробуйте мне улыбнуться, гады, предатели… Щас сама как первая плюну!

Не знаю.

Одно я знаю точно – надо молчать. Никому ничего не рассказывать. Особенно своим. Чтобы у них не было этой возможности – немножко меня предать. Пусть лучше они не знают обо мне ничего, совсем ничего. Пусть думают, что у меня все нормально. Я и так на все расспросы отвечаю: «Нормально». Вон папе сегодня написала: «У меня все нормально». Да так каждое мое письмо к ним заканчивается. И мне кажется, родителей это устраивает. Ну что они будут делать, если ненормально? Это ж разбираться придется, по-настоящему. А мне кажется, они совсем не хотят знать, какая я – настоящая. Они хорошие, но они все равно никогда меня не поймут.

А теперь уже я сама не хочу, чтоб поняли.

Всегда человек носит внутри свое одиночество. Всегда. Мы ходим, а внутри нас – по горлышко – залито одиночество. Оно темное, черное, течет по венам вместо крови. У каждого в душе своя ночь.

Черные реки одиночества.

Мне кажется, я давно утонула.

Знакомство с новой школой прошло тихо. Все-таки поначалу Динка немножко нервничала. Но 10-й Б оказался нормальным, хоть одноклассники и посматривали на нее с повышенным интересом, как на всякую новенькую. И классная – тьфу-тьфу-тьфу! – вроде ничего, не монстр.

И Нонна наконец-то вернулась из Финляндии. Недолго Динка парилась одна. Первым делом новая подруга заговорила о Никите, с которым Динка, кстати, до сих пор еще не познакомилась. Ему мало показалось каникул, он задвинул школу еще на несколько дней. Нонна шепнула по секрету, что вместо учебы он теперь рванул на какую-то турбазу. Везет же некоторым, родители прогуливать разрешают. Потом, конечно, придется нагонять… хотя после каникул все равно никто ничего не помнит, неделю в классе вспоминают, сколько будет дважды два: уж не четыре ли?

Каникулы еще гудели в голове, а все-таки школа мгновенно втянула Динку в привычную жизнь. На переменах по коридорам носились табуны мелюзги, орали, дрались портфелями. Из столовой пахло булочками с изюмом, компотом и макаронами. Во дворе на переменах бушевали войны, летали снежки, со смаком впечатываясь в школьные двери – оттепель, спасайся кто может! Так что выйти можно было только на полусогнутых, тщательно прикрываясь рюкзаком.

Подумаешь, еще один класс, еще одна школа, еще один урок, еще одно домашнее задание, еще один день. Ничего нового.

– Уж полночь близится, а Бэтмена все нет!

Нонна сердилась, Динка улыбалась.

Был у Толика такой недостаток: он часто опаздывал. Чтобы зря не дергаться, Динка, отправляясь на встречу с ним, брала книжку. Вот и сейчас она сидела на широком подоконнике Дома культуры с книжкой на коленях, а Нонна сидела рядом и нервно качала ногой.

– Толик, ну что за дела?! Пятнадцать минут! Убить тебя мало! В следующий раз вообще не приду.

– Простите, девчонки, раньше никак не мог, летел, обгоняя ветер!

– Ага, вижу, как летел. Как страус над Северным полюсом!

– Нонна, полюс моей души! Прости несчастного, смиренно припадающего к стопам твоим…

– Ладно, ладно, не припадай. Нашелся тоже припадочный. Шевели уже костями.

Сходить на репетицию танцевалки была Ноннина идея. Толик занимался танцами. И – хоть это и казалось Динке удивительным – очень этим гордился. Почему удивительным? Потому что странно и необычно – парень, а танцует. Динка думала, что парни на танцы ходят исключительно из-под палки. Ну там, предки доминируют и гнетут. А Толик при слове «танцы» становился похож на гоблина, которому подарили долгожданную ядерную бомбу. Или даже две. Он говорил о танцах со страстью. Он махал рукой, отбивал ритм, отбрасывал челку, тыкал в мобильник, чтобы немедленно включить музыку. Он почти взлетал над землей, честное слово. В глазах его плескалось темное пламя, в котором вспыхивали названия – самба, румба и прочие пасодобли.

Динка сама обожала танцевать, особенно под латиносов. Но делала это дома, тайно, проверив замки на входной двери. Только так, в одиночестве, могла двигаться, закрыв глаза, позабыв, кто она такая.

А вот Толик ни капельки не стеснялся. Он давным-давно зазывал ее на репетицию, но ей все казалось неудобным. Ну, припрется – и что? Постоит у стенки, пока они скачут на сцене, кони молодые?

А Нонна сразу взяла быка за рога – мол, пошли, так надо. Динка спросила зачем, и Нонна тут же по большому секрету объяснила, что у нее на танцующего Толика «серьезные планы».

– Ты ж понимаешь, впереди бал, День святого Валентина.

Динка лениво кивнула – да хоть день святого патологоанатома. Будущий бал влюбленных был ей по барабану. А вот Нонна ушла в подготовку с головой, записалась в оргкомитет, бегала по девчонкам, вела по телефону бесконечные переговоры, жаловалась, что Никита тянет со сценарием и что днем с огнем не купить ничего приличного из шмоток…

– Уф, успели вроде.

Толик буквально тащил их за собой, пытаясь наверстать время. Они рысью пробежали длинный коридор и, пыхтя, свернули к лестнице. На площадке второго этажа им навстречу попался высокий парень в сером свитере.

– Никитос! – ликующе взвизгнула Нонна, бросаясь ему на шею. – А-а-а, Никитос! Наконец-то! А что не позвонил, не сказал? Я думала, ты еще на турбазе!

Толик закатил глаза к потолку и чмокнул губами. Потом сверкнул улыбкой – мол, прости, Динка, время поджимает, – и скрылся за углом. Он торопился переодеться.

Динка пару минут рассматривала потолок, будто на запыленную люстру опустился одинокий ангел. А что еще делать, когда рядом целуются?

– А у меня сюрприз! Смотри сюда, Ник. Я тебя с подругой хочу познакомить, помнишь, я тебе рассказывала про поезд.

Динка с облегчением перевела взгляд с лампочки на серый свитер.

И вздрогнула.

Не так давно обладатель этого свитера, этих серых, широко распахнутых глаз орал ей, что она непроходимо тупорылая блондинка.

– Это Дина. – Нонна подтолкнула Никиту поближе.

Они замерли.