Лунное танго Воронова Анна

Нонне его горячая любовь уже обошлась в две пары порванных колготок.

– Небось опять сожрал что-нибудь, – фыркнула она, вспомнив жуткую историю о разодранной вместе с пакетом курице. – Маленький, а жрет как динозавр. Где этот проглот?

Джимка лежал не матрасике, задвинутый под компьютерный стол. Никита считал это место самым надежным в квартире. Джимка при виде Нонны привстал и застучал хвостиком. Нос у него был сухой, в белесых разводах.

– Видишь, как тряпочка. Ветеринара, наверно, надо вызвать.

– Ничего себе тряпочка, да он толстый, как дирижабль. У него, наверно, грипп. Сейчас везде по ящику передают, у всех грипп. Свиной грипп, куриный, человеческий. Я в ЖЖ читала, его в больших городах с самолетов разбрасывают.

– Ты чего, Нонна? Какие самолеты? Гонево это.

– Ну не знаю, какие самолеты, а я сама читала в ленте, на форуме тоже. Что над Киевом что-то распыляли.

– Угу, бациллу тупизма. Она внедрялась в мозги блогеров, и те тут же начинали строчить посты про летающий грипп. Типа – здрасьте, я ваш грипп! Вот, прилетел. На самолетах.

– Ну, не знаю, вечно ты споришь… Я к тому веду, что у Джимки, может, собачий грипп? Раз есть свиной, то и собачий должен быть, да?

– Не знаю, – признался Никита. – Откуда мне знать, чем собаки болеют? Динке звоню с вчера, не отвечает. Похоже, что-то с телефоном. Засада какая-то – звонок включен, а трубку она не берет.

– А-а-а… Не обращай внимания, это она переживает.

– Что-то случилось? – Никита перестал гладить щенка. – Я ее на балу вообще не видел, только перед концертом за кулисами, минуту. А я ведь ее потом искал.

– Ай, ерунда, она с Толиком сразу после концерта поцапалась. Значит, ты ее искал… А Толик, между прочим, ей вчера в любви объяснялся.

Никита трепал уши Джимке, рука его на мгновение замерла, а потом медленно-медленно соскользнула с головы щенка.

– Вот как… в любви?

– Ну, пока вы там, в закулиснике, сочиняли продолжение «Анны Карениной», Толик танцевал. Он же у нас танцор диско, ну помнишь, у тебя его номер был в сценарии, они специально учили танго с Наташкой, которая из выпускного, из ашников, ну, ты знаешь, такая светленькая и полная дура, как будто у нее в голове не тараканы, а хомячки озверевшие между собой грызутся…

– Ш-ш-ш, – остановил Никита. – Какая Наташка? Динка тут при чем?

– При том, что Толик танцевал с Наташкой, а думал о Динке, он мне рассказывал, они вечером на площади танцевали, а она тоже мечтает танцами заняться… похоже, у них давно роман, а то ты не знал?

– У кого роман? У хомячков с Наташкой?

– Балда, вечно ты меня не слушаешь, я же элементарно объясняю, э-ле-мен-тар-но! Толик танцевал с Наташкой, танго, на балу, а на самом деле хотел с Динкой, а она его послала сначала, но потом все равно танцевала на площади, а потом опять послала… и при чем тут хомячки?

– Вот и я о том же, – пробормотал Никита. – При чем?

– Короче, слушай, я два раза объяснять не буду. Толик танцевал-танцевал и уронил розу Динке на голову…

– Во сволочь…

– Да. Только это так и задумано было, это он ей, типа, признавался, как у них там, у горячих латинских парней, принято. Он считал – будет круто, хотя, если подумать – идиотизм, конечно, можно подумать, любовь – это когда розу на голову.

– Действительно, нет чтобы приличное что-нибудь, в горшке.

– Ай, Никита, тебе лишь бы поржать, а у людей трагедия. Он, короче, уронил, а Динка то ли обиделась, то ли психанула из-за его девиц, короче, он ее перед раздевалкой догнал и начал перед ней на колени падать – девчонки рассказывали, красиво, а она взяла и убежала, девчонки даже возмущались – надо же, какая привередливая, а главное – из-за чего?

– И?

– В том-то и дело, что никто так и не врубился. Я Толика потрясла – молчит, как паразит, то есть партизан. Короче, я больше в их личные разборки не лезу и тебе не советую, сами разберутся, правильно, да?

– Ну-у-у… – Никита погладил щенка. – Я, пожалуй, к Динке схожу.

– Ничего себе, ты че, к ней после этого попрешься? Пусть сами! Если б ко мне полезли, я бы вообще убила. Потому что свобода личности и все такое. Так что не вздумай, будем делать вид, что ничего не случилось.

Никита покосился на Нонну.

– Слушай, это же странно. Вот представь, мы поссорились. А друзья делают вид, что ничего не случилось. Что бы ты подумала?

– Скажешь тоже, когда это мы поссорились? Ты что, Никитос, с дуба рухнул? Я-то в чем виновата?

– Да при чем тут, виновата или нет! Просто представь: мы поссорились…

– Ну хватит намеков идиотских! Думаешь, если у тебя ай-кью, как у жирафа, так можно на меня плевать с высокой колокольни? Я об себя ноги вытирать никому не позволю, даже тебе!

– Нонна, да в чем дело? Какие ноги?!

– Вот не надо, Никиточка, я все поняла, с двух слов! Иди, целуй в пупок свою тихоню. И в другие выступающие части ее скелета. Потом сам ко мне прибежишь, да поздно будет! Понял?!

Нонна сорвалась с места и, судя по грохоту, перевернула по дороге в коридор парочку шкафов. Ошарашенный Никита остался сидеть на полу. Некоторое время он слушал долетающие из прихожей всхлипы и шуршанье, потом дверь смачно впечаталась в косяк.

– Ты что-нибудь понял? – спросил Никита у щенка. – Вот и я тоже ничего. Какой ее хомяк бешеный укусил? И в какое место?

Щенок сочувственно застучал хвостом.

– Ладно, сукин сын… ладно. Как говорит мой трехлетний племянник – молниеносный катастроффф. Скажи, ты бы к ней… пошел? Или собаки тоже за свободу личности?

Щенок подсунул морду ему под руку, одним глазом как бы намекая, что ему немедленно следует почесать уши, а другим – что на свободу личности ему глубоко наплевать. Никита присел к нему на матрасик и чесал уши не меньше получаса.

* * *

Что хорошего можно ждать с утра? Разве что падения гигантского метеорита. «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик», – это еще поэт Иосиф Бродский понял. Многие с ним солидарны. И, будь у Динки бомбардировщик, она бы сейчас как раз стряхивала снег с крыла, мрачно натягивала шлем и щурила холодные глаза.

А так она просто щурила глаза сквозь пургу, сидя на любимом месте, на столе, обняв колени, прижавшись щекой к холодному стеклу. Не было у нее других увлекательных занятий, кроме как выглядывать признаки близкого армагеддона. Болеть хорошо, но скучно. Полночи она лениво шарила в Сети. Читала чьи-то дневники, базары сетевых троллей, рецы на фильмы. Сплошь и рядом попадались склоки и разборки, где люди, по сути, пытались сказать друг другу одно: «Я крутой!» – «А я в тыщу раз круче!»

Скучно.

В дверь позвонили. Динка покосилась на часы – десять утра, только-только светать начало. Какую нечистую силу принесло? Вообще-то тетя не одобряла, когда она открывала дверь кому попало, не глядя в глазок. Но Динка все равно открывала всем подряд – торговцам картошкой, почтальонам и задушевно мычащему соседу-алкашу, который вечно путал двери и, покачиваясь, долбился к ним лбом.

Она прошла в коридор, щелкнула замком не глядя… и отпрянула.

Лучше бы там стояла орда алкоголиков.

Но там был Никита.

– Привет.

Он смотрел прямо на нее, чуть улыбаясь. Под этим взглядом она попятилась обратно, в глубь коридора, и он шагнул за ней.

– Ты чего на звонки не отвечаешь?

– Я не хочу с тобой разговаривать, – ожила наконец-то Динка. – Уходи.

Вместо того чтобы немедленно с треском провалиться сквозь все пять этажей, Никита вопросительно поднял бровь:

– Дина, что случилось?

– Я. Не хочу. С тобой. Говорить, – отчеканила Динка и пошла к себе в комнату. От возмущения у нее в глазах темнело. Она задыхалась. Воздух сгустился, его надо было втягивать с силой, иначе он никак не проталкивался в легкие. Пришлось даже уговаривать себя – дыши, дыши же, вот так… Ей было больно, по-настоящему больно, она прислушивалась – когда же хлопнет дверь, чтобы можно было рухнуть ничком на диван, вцепиться в подушку, отгородиться от всего мира.

Но дверь не хлопала. Напротив, из коридора доносился шорох и уверенные шаги, будто Никита там раздевался.

Нет, не может быть, она же велела ему уйти.

Динка приказала себе дышать ровнее.

– Ты не знаешь, Джимка, может, сегодня тут стая крылатых бешеных хомячков пролетала, перекусала всех? – довольно громко раздалось из коридора. И тут же – знакомое цоканье когтей по паркету. Счастливый щенок ворвался в комнату и напал на Динкины ноги, подпрыгивая, виляя всем телом, требуя, чтобы ему немедленно обрадовались, погладили, взяли на руки.

Только не Джимка!

Динка вцепилась в край стола. Зачем он пришел ее мучить? Нарочно? Хочет посмеяться? Поржать? Она ж не бетонная, надо же понимать, что щенок – это ее самое слабое место, она не выдержит, размякнет…

– Джимка заболел, – сказал Никита за спиной. – Что делать, ума не приложу? Хотел вчера ветеринару позвонить, но ему вроде лучше стало. Решил с тобой посоветоваться. Школу прогулял, между прочим.

Динка молчала.

Молчала из последних сил.

Мир медленно проступал из тьмы. Она чувствовала каждый толчок сердца. Ей хотелось шагнуть прямо сквозь стекло, в белые хлопья, в седые космы поземки – и бежать, легко касаясь крыш и верхушек елей – выше и выше.

Как больно!

Все, что она могла, – молча просить, взывать, умолять: «Господи! Господи! Ты же есть! Ты же добрый? Сделай что-нибудь. Я больше не могу. Помоги!»

И тут Никита ее обнял. Вот так просто. Обнял за плечи.

От неожиданности она не сопротивлялась.

– Я ни черта не понимаю…

Он сказал это тихо и серьезно.

Динка мотнула головой, уставилась вниз. Внизу Джимка, обиженный, что его игнорируют, припал на передние лапы и стал хватать ее за ноги, изо всех сил стараясь прокусить джинсы. Он полагал, что, если Динка упадет на пол, ее наконец-то можно будет облизать.

– Отстань.

Щенок радостно тявкнул снизу, как бы обещая, что ни за что не отстанет, и вцепился в другую ногу.

– Что случилось, ну?

Она зажмурилась. Но все равно. Она чувствовала колючую шерсть его свитера, травяной запах одеколона, даже теплый воздух, который он выдыхал, – он был слишком близко, слишком.

Как так?! Почему? Почему… он…

Всхлипнув, она оттолкнула его сразу двумя руками.

– Арвв! – взвился Джимка, решив, что проклятые двуногие не берут его в игру, а он тоже умеет так весело толкаться лапами. Никита мгновенно поймал ее за локти, снова прижал к себе.

– Тише… так в чем дело?

Динка заревела.

Наконец-то. Железная рука, сжимавшая горло, отпустила ее.

Оттолкнувшись от притихшего Никиты, она побрела в ванну. Умылась, посидела немного на краю.

Неужели он ничего не знает? Но ведь с таким лицом не врут.

Никита ждал ее в комнате, у окна, спиной к ней – смотрел на площадь. Смотрел в метель, в белые хвосты, в завесу падающего снега, сквозь которую изредка прогладывали темные тени в тулупах и дубленках.

– Динка, так же нельзя, – сказал он, не оборачиваясь. – Я же тоже человек. Хотя бы объясни.

– Ты ему письмо показал?

– Какое письмо?

– Мое. Я дала тебе. На балу. Помнишь? За кулисами.

– Э-э-э… что-то было, – Никита развернулся.

– Ты его прочел, э-э-э?

– Нет. Оно куда-то потерялось. Я тебе не стал говорить. Решил, что там просто валентинка – может, выпала куда, дурдом ведь творился. Я хотел прочесть, очень. От тебя же. Но оно завалилось, исчезло. Я потом думал – со сценарием выронил, мы его туда-сюда таскали, трясли – мало ли.

Как-то сам собой ее взгляд упирался ему в губы. А губы у него были… вот бывает, смородина, подернутая сизой дымкой, спелая, чуть треснутая… вот такие. Ей даже показалось, что она чувствует легкий, неуловимый запах смородины.

Губы все шевелились, шевелились – Никита говорил, объяснял. А ей хотелось наклониться ближе к его губам… И в то же время хотелось рвануть прочь сломя голову. Ей казалось, она прекрасно знает, как вести себя с мальчишками. А тут – впервые – она совсем растерялась. Как будто в одно ухо кто-то шептал: «Беги!», а в другое: «Останься…»

Поколебавшись, она все-таки встала рядом, тоже уставилась на площадь. Никита сбился и замолчал. Плечо ее касалось его плеча, Динка, сердясь на себя, сделала полшага в сторону и стала вглядываться в падающий снег. А снег валил, заметал низенькие бараки напротив, мягко стучал в окно, раскачивал лес. Ей показалось, что внутри пурги бегут, стелясь над землей, белые волки. Бегут друг за другом, вытягиваясь во всю длину, легко касаясь мощными лапами верхушек деревьев. Снег струится между ними, снег подхватывает их, и снежные крылья вырастают у них за спинами. И один из них, вожак, вдруг поворачивается в прыжке и мгновение смотрит на нее. У него серые глаза, серые, с огромными черными зрачками…

Неугомонный Джимка подкрался сзади, вскинул лапы. До подоконника он еще не доставал, поэтому просто чувствительно прихватил ее зубами за руку.

– У него нос сухой! – Динка наконец присела. Джимка немедля затанцевал, не давая себя разглядеть, тявкая от переизбытка чувств и норовя с ходу заскочить на колени. Он хотел лизнуть ее в щеку, непременно в прыжке, пролетая мимо. Из-за этого у него получалось только в ухо.

– Тише ты, задрыга! – притворно прикрикнула Динка.

– Я его подержу. – Никита сел рядом, повалил щенка на пол и принялся чесать пузо. Тот, счастливый, развалился поудобней.

– И, правда, сухой и соленый, видишь белые разводы? Кашлял?

– Вроде нет.

– Ел?

– Не так много, как обычно, но ел.

– Похоже на простуду. Но все равно к врачу надо. Прививки у него сделаны, раз ест – значит, более-менее… хотя температура у него есть. Можем прямо сейчас в клинику сгонять.

– Сначала скажи про письмо.

Динка уставилась вниз, изучать собственные тапочки. Помпончик вон погрызенный, нехорошо… Никита протянул руку и чуть потряс ее за плечо.

– Я тут тоже есть, эй.

Какой нахал, а? Вот как его игнорировать?

– Не, ну просто… просто письмо.

– А почему тогда ты со мной не хотела разговаривать?

– Да так, ерунда. Забей. Главное – я все поняла. Толик… хотя, нет, подожди. Они переодевались в другом классе, у них же танцевалка. Кто же тогда? Кто-то ему… Ладно. Давай сейчас к ветеринару. Такси вызовешь?

Никита, который все это время чесал пузо Джимке, выпрямился, как ей показалось, с некоторым сожалением.

– Вызову, там буран, – кивнул он. – Полтинник у меня есть.

* * *

В клинике щенок присмирел. Сунул морду Никите под мышку и затрясся крупной дрожью. Испугался.

Посетителей не было, поэтому они некоторое время блуждали по темному коридору, заглядывая во все двери. Пока не набрели на ту, за которой обнаружили стол и доктора.

– Заходите, – поднял голову от бумаг щуплый дядечка в очках.

Джимка заскулил и замахал лапами, давая понять, что заходить нельзя ни в коем случае, что там не доктор засел, а пожиратель щенячьих душ. Жаба в белом халате. Лохнесское чудовище.

Его не послушались. Никита поставил приседающего от ужаса щенка на смотровой столик. Тот немедля попытался геройски сброситься вниз, потом страшно завизжал на врача. Особенно загрустил после того, как у него огромной иглой взяли кровь на анализы. Доктор послушал легкие, пожал плечами, вколол на месте витамины, прописал таблетки и сообщил, что волноваться не надо. Главное, что прививки от бешенства и чумки сделаны. А там видно будет.

– Но анализы обязательно заберите, через два дня. Посмотрим, вдруг воспаление. Хотя не думаю. Упитанный зверь, упитанный. Прививки были. Витаминчики, вот.

Джимка с большим удовольствием перекочевал Никите за пазуху, прижал уши, скорчил жалобную мордашку. Мол, такие страдания нормальная собака спокойно перенести не может. И поэтому, компенсируя, надо немедля бедному щеночку купить косточку, а потом позволить сжевать хотя бы пять-шесть этих вонючих тряпочек, которые люди носят на нижних лапах и называют «моиноски». Понял, хозяин?

– Давай обратно пешком, вроде стихло, а гулять ему разрешили.

Но гулял Джимка недолго. Снег хлестал в морду, залеплял глаза. Так что минут через пятнадцать он попросился обратно в уютное передвижное логово у хозяина за пазухой.

Динка опустила капюшон по самые брови. Возле площади Никита вдруг потянул ее в сторону.

– Чего? – крикнула она, ветер не давал нормально разговаривать, срывал слова и уносил их прямо с губ.

– Пошли покачаемся!

– Чего, не слышу?!

– Покачаемся, говорю! Тут карусель прикольная. Не боись!

Динка растерянно свернула за ним. Никита нащупал извилистую тропку между сугробов, уже почти скрытую свежими заносами. Идти по ней было трудно, они то и дело проваливались по колено. Перед собой Динка видела только его спину. Никита свернул под прикрытие огромных завалов, которые грейдер стаскивал сюда всю зиму. Среди этих снеговых гор в заметенной ложбинке пряталась маленькая круглая карусель, обыкновенная, какую ставят на детских площадках для малышей. Несколько белых холмиков, выстроившихся в круг, среди которых кое-где проглядывал разноцветный пластик сидений.

– Садись, прокачу. Ты любишь качели? Я очень.

– Я тоже! – на всякий случай погромче крикнула Динка.

Никита сгреб снег с сиденья, подождал, пока она устроится, и, проваливаясь, попытался разогнать карусель. Как ни странно, она охотно сдвинулась с места. Никита сильно оттолкнулся и запрыгнул на ходу.

– Поехали!

Динка летела сквозь снег, жмурясь, прячась в воротник. Когда карусель разворачивалась к мэрии, ветер с Ладоги швырял снеговую пыль в лицо, метель крутила хвостом и радостно завывала: ууу, уююю! Потом выплывал лес, они поворачивались к ветру спиной, наступало затишье, и можно было успеть сказать пару слов.

– Так что там, в письме? – крикнул Никита на втором круге.

– Так, ерунда… – снег залеплял рот, не давал досказать.

– А все-таки?

– Ну, я написала…

– Что?

Снежный заряд ударил прямо по глазам, она отвернулась. Вся затея с письмом теперь казалась верхом идиотизма. Вот как можно ему сказать? Молчать, конечно, тоже глупо, ведь она писала, чтоб он прочел. И даже представляла, как он вскроет конверт, сунет пятерню в белобрысую челку, потом начнет перечитывать…

Карусель тихонько остановилась.

Никита сидел напротив, наклоняя голову, щурясь от снега. Джимка давно спрятался под куртку, притих там. Никита прикрывал лицо рукой в перчатке, но Динка чувствовала его взгляд. За спиной у него были сугробы и заснеженный, сердитый, вьюжный лес.

А между ними летел и падал снег.

– Я написала, что я… что ты… что ты добрый!

Никита прикрыл глаза. Если б Динка знала! – Он вспомнил ее у серой стены сарая, когда она нашла щенка: чуть прикушенная губа, мокрые щеки, воротник в инее, пряди из-под капюшона. Так хотелось взять ее, прижать к себе, утешить – все будет хорошо, я с тобой… Такая она была беззащитная, такая одинокая, такая хрупкая, такая несчастная.

– И все? Добрый – и все?

– Ну, еще что ты… ты красивый!

Ветер подхватил это слово и разметал его над площадью.

– Ты тоже! очень красивая! – крикнул Никита навстречу ветру.

– Я?! – испугалась Динка.

– Конечно. Очень красивая. Давно хотел тебе это сказать. И у тебя все волосы в снегу…

Помолчали.

Только ветер продолжал тихонечко подвывать, затаившись.

– А еще? Что там было еще? – Теперь Никита не кричал. Он встал со своего сиденья, склонился к Динке, присел перед ней, положив руки на поручни. Их лица оказались вровень. Они словно летели среди снежных взрывов, и поземка змеилась между ними.

– А еще я решила…

– Что?

– Понимаешь, я подумала – так будет честно…

– Что?

– Понимаешь, я долго думала…

– Что?

– Что… что ты мне нравишься, – прошептала Динка. Зрачки у него мерцали, а сами при этом были черные, огромные. И губы, похожие на лопнувшую кожицу смородины, оказались совсем близко. Губы, на которые падал снег, чтобы сразу растаять. Она зажмурилась и почувствовала вкус снега, вкус талой снежной воды, отчего-то вовсе не ледяной, а теплой. И с чуть заметным сладковатым привкусом.

О, сколько людей всю жизнь прячется по своим бетонным коробочкам! Сколько их пялится в экраны, щелкает по каналам и шарит по Сети только потому, что боится произнести три простых слова.

Я тебя люблю.

Что может быть проще?

Но нет. Страшно! Это самый глубокий внутренний страх, потаенный, непробиваемый, бетонный. Раскрыться? Никогда! Вдруг ударят в ответ? Вдруг оттолкнут? Обидят? Засмеют? Вдруг не руку протянут навстречу, а накинут на шею петлю? Лучше затаиться, забиться в коробочку, влезть под бетонную плиту – там какой-никакой свет, и чайник греется, и ни-ко-го.

Потому что другой страшнее войны. Как же!

Чужак. Иной. Враг.

Страшно.

Лучше заранее оскалить зубы, огрызнуться первой или вовсе не высовываться, спрятаться, уйти с головой в свой мир – потому что в своем мире ты одна и не станешь сама кусать себя за руку. Твоя коробочка всегда внутри – надежная, с железной дверью и старым диваном. А чтобы не думать, можно еще опустить все внутренние шторы, забить наглухо все окна – и тогда мир сам перестанет обращать на тебя внимание, потому что ему некуда будет заглянуть.

Динка отстранилась в каком-то полусне, ощущая чужое тепло на губах. Смородина, точно смородина. Чай он, что ли, с вареньем пил перед выходом? Она, вздохнув, прижалась к его плечу. Он тут же обнял ее.

Радость билась где-то в грудной ямке, горячая, щедрая, неудержимая. Эта заснеженная площадь была сейчас центром мира. Сюда приводили все дороги, летели птичьи стаи, поворачивали реки, грохотали поезда.

Потому что все зависело от них, от Динки с Никитой. Вся вселенная. Поэтому и деревья в лесу, и дома, и даже Ленин в снеговой шапке – все сгрудились ближе, наклонились, замерли, превратились в слух, готовые, если надо, сдвинуться с места, провалиться в черную бездну, исчезнуть… Нет, вранье! Ничто не может теперь исчезнуть! Потому что ничего плохого больше нет в мире. Только ветер, хохочущий дикий ветер, только радость, словно в сердце взорвалась звезда и дверь бетонного бункера наконец сорвало с петель.

Динка поняла – весь мир для нее, всегда, с самого начала. Это для нее росли деревья, бежали собаки, строились дома, любили друг друга папа с мамой… И ветер для нее. Он специально примчался с Ладоги, со свистом прокатываясь по ледяному озеру. Чтобы сейчас швыряться в нее снегом, чтобы она поняла, что нет в зимнем буране ни зла, ни ужаса – только радость от переизбытка сил, радость ветра, дикая радость жизни.

Динка с закрытыми глазами вдруг увидела себя на темной сцене. Танго тревожно переливалось вокруг, словно заиграл сам воздух. Высокий темный силуэт приближался к ней. А в руке у него была роза – белая, снежная роза. Теперь-то она могла разглядеть его лицо. Она на секундочку приоткрыла глаза и потерлась щекой о его куртку. Никита…

Куртка зашуршала в ответ – и наружу высунулась недовольная заспанная мордаха. Джимка проснулся и жаждал немедленно присоединиться к веселью. Никита спрыгнул с карусели, слепил снежок.

– Лови!

Снежок стукнул ее по коленке.

– Ах, ты нападать, ну, держись! – Она спрыгнула следом, провалилась, с хохотом зачерпнула полные руки снега. Никита мгновенно ответил вторым снежком. В перестрелке Джимка сиганул из-под куртки и принялся носиться, возмущенно тявкая, то и дело исчезая в припорошенных ямках. Так они и вывалились к подъезду – тяжело дышащие, распаренные, азартные. Джимка вертелся под ногами. Никита осторожно взял Динку за руку. Она прижалась к нему.

Мир снова был спасен. Плачьте, супергерои! Бейте в грудь бронированными кулаками, стучитесь лбом в тушку очередного восставшего из ада монстра. Вы ничего не решаете. Этот мир стоит, пока двое любят друг друга.

И если вы, люди, проснулись утром – неважно, в дождь ли, в снег, или в золотое солнце – знайте, любовь есть. Мир, где умерла любовь, давно превратился бы в космическую пыль под тяжестью собственного одиночества.

Никита спрятал Динкину ладонь в свой карман и там сжал ее пальцы. Все-таки любовь есть. Не зря люди снимают фильмы, пишут книги, сочиняют стихи и рассказывали друг другу удивительные истории.

Она всегда рядом, стоит только распахнуть дверь.

* * *

По школе гремела и перекатывалась большая перемена. Стая голодных уже ворвалась в столовую, по коридору двигались два встречных потока, а в закутке, у закрытой двери кабинета, возбужденно толпились старшеклассницы.

– Ну че, слыхали, новенькая-то у Нонны Никитоса подрезала!

– Да ты че? Во дела… И чего? И как? Ну, выкладывай, не томи!

– Как, как – звезда в шоке. Да я и сама в трансе. Говорят, они втайне уже два месяца встречаются…

– А Толик?! Погодите, а Толик-то! Он же с этой!

– Это она и с тем, и с тем одновременно!

– Во, жаба поганая! Не успела в класс прийти, уже чужих парней сманивает.

– Девочки, но ведь она же с Нонной дружила!

– Так и дружила, овцой прикидывалась. А сама за спиной – шу-шу-шу, хи-хи-хи, у-тю-тю…

– Она думает – ей все можно. Раз свалилась леший знает с какого бугра, так она теперь самая крутая! Кручу-верчу-запутать хочу. Зубы веером, морда веником.

– Девочки, вы как хотите, а я с ней не разговариваю. А Никитосу все скажу, все-все. Я-то думала – он нормальный, а он такой же, как они все.

– Ой, девочки-и, бедная Нонна!

– Да уж эта-то лошадь бедная! Нечего ее жалеть, она сама Никиту увела у Машки.

– Ты чего гонишь? Машка дай бог хвостом крутила, да и что там было-то, по малолетству? Дружба на расстоянии вытянутой руки, вспоминать смешно. А эта Динка…

– А я сразу заметила, что она косая какая-то. Вы тоже, да? И глазки у нее змеиные, того гляди ядом плеваться начнет. Вечно сидит, молчит, бычит на всех, как анаконда, ей-богу!

– Я бы на месте Нонны ей врезала. Она же предательница.

– А Толик, говорят, ее сразу послал открытым текстом. Потому что она с Никитосом… ну, сами понимаете.

– Во хмыриха!

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга – великолепный сборник самых лучших игр для детей всех возрастов: от ясельных карапузов до...
Порой полюбившуюся песню нам хочется не просто напеть, а пропеть до конца, насладившись всем богатст...
Как увидеть атомы? Как вскипятить воду снегом? Как прочитать древний свиток? Как опускается и всплыв...
В книге описаны способы приготовления в домашних условиях десертных, крепленых и игристых вин, ликер...
Хотите узнать о вине больше? Хотите самостоятельно приготовить натуральные алкогольные напитки, будь...
В своей новой книге автор предлагает вам свои методики лечения самых распространенных заболеваний оп...