Лунное танго Воронова Анна
– Динка!
Она, кажется, впрямь начала задремывать.
Над ней стояла Нонна, а чуть дальше маячил Никита.
– Ты чего тут? С тетей поцапалась? Ногу подвернула? Ой, сейчас на льду все падают, жесть! Ногу, да? Никитос, помоги! Холодно же на снегу, да?
– Хо…ло…дно… – согласилась Динка.
В голове наступило белое безмолвие. Тихо… и никаких чувств. Высокий Никита наклонился к ней и легко поднял вверх. Динка качнулась.
– Ты чего? – он испугался. – Тебе плохо? Нонна!
– Хо…ро…шо… что…при…шли… – Динка совсем не чувствовала пальцев ног.
– Надо скорей такси. – Нонна достала мобильник. – Нога – это ужасно, надо в больницу, в травмпункт. Переломы вообще трогать нельзя.
– Тебе уже лучше? – Никита боялся отпускать эту странную Динку, еще упадет. И что делать с ней, если вправду начнет падать, тоже не знал.
– Холодно… – повторила Динка, чуть шевеля губами. – Не надо в больницу… перелома нет. Домой. Просто замерзла.
Никита заглянул к ней под капюшон:
– Сейчас машина приедет. До дороги сможешь дойти?
– Погодите… – остановила Динка. – У меня тут… вот.
Расстегнула молнию, и щенок высунул в щель черный нос.
– Ой, собачка!
– Это ще…нок, – пояснила Динка, слегка оживая от волнения. – Он ничей. Теперь мой. Только некуда.
– Понятно, – кивнула Нонна. – Так ты из-за него тут кукуешь? А чего тут, чего домой не идешь?
– Нельзя, – мотнула головой Динка. – У тети. Аллергия.
– Ясненько. Пошли, тачка сейчас будет.
– А щенок?
– Ну, щенок и щенок, разберемся. К тебе нельзя, ко мне, мм… тоже нельзя. Значит, к нему. – Ноннин палец уперся Никите в грудь. – И лады.
– В смысле? – не понял Никита. – Кого ко мне?
– Ну, не ее же, – махнула Нонна на Динку, – щенка к тебе, будет твой. У тебя мама клеевая, не выгонит.
– Погоди… это ж собака!
– А ты что думал, марсианский ежик?
Никита открыл рот, сказал: «А-а-а…» – и закрыл. Динка косилась на него, не решаясь глянуть в упор. Щенок же уставился и даже слегка тявкнул, как бы подтверждая: «Не сомневайся, никакой я не ежик марсианский!»
– Все, машина пришла, бежим, – скомандовала Нонна, хватая Динку под руку.
В такси Динка рухнула на заднее сиденье, блаженно откинулась на спинку, ощущая одно – тепло-о… Щенок, который до этого никогда не ездил в машинах, взволнованно вертел мордочкой, пытался выбраться из плена и скулил.
Нет, не верила она, что все кончится хорошо.
Это где-то в настоящей жизни все кончается хорошо. А в этой, временной, все всегда погано. Как с Арсом.
Динка не верила, но она так устала, так замерзла, так хотела согреться, что решила – а, наплевать! Будь что будет, пропади оно все пропадом! Пусть их вышвырнет со свистом мама Никиты, но зато сейчас ей наконец-то тепло.
Нонна раскинулась на переднем сиденье, вполоборота к ним, как будто не в машине ехала, а в персональном бассейне. И все время тараторила про шоу, которое должно продолжаться, то есть про бал влюбленных. С театральным капустником от студии «Песочные часы», с романтическими конкурсами, и – хит программы! – с настоящими бальными танцами, приглашениями, платьями… Приглашения и платья были сейчас Динке, как дятлу адронный коллайдер. Она бы уснула в тепле, если бы внутреннее беспокойство отпустило хоть на минуточку. Увы, не отпускало. Никита молчал рядом. Ей казалось, что от него тянет холодком, как из открытого холодильника. Отодвинувшись в самый угол, она тихонько растирала ноющие пальцы и грела их, прижимая к щенку под дубленкой.
Ехали, по местным меркам, долго, минут десять. Машина затормозила возле двухэтажного насупленного барака, низкая крыша которого, утыканная сосульками, напоминала крокодилью пасть. Внутри, впрочем, оказалось вполне обитаемо, даже мило. Только деревянная лестница истерично шаталась под ногами.
Никита спутал ключи, долго бестолково крутил ими в замках. Динка ждала, привалившись к стенке.
– Проходите, раздевайтесь. – Он толкнул наконец дверь, ногой задвинул валявшиеся посреди коридора кроссовки и сунул Динке тапочки.
Нонна гибко скинула дубленку ему на руки, стянула сапожки и упорхнула в комнату. Сразу чувствовалось, что она тут как дома. Впрочем, Нонна везде как дома.
Динка неуверенно присела на табуретку, медленно стащила ботинки. А вот дубленку расстегнуть все никак не решалась. Ей казалось – пусть щенок поспит еще хоть полчасика. А иначе выскочит – и что тогда? Придется ведь что-то решать.
– Ты чего тут? – вернулся в коридор Никита. – Чайник закипает, давай, не стесняйся, проходи. Кухня налево.
Динка скользнула за ним по коридору. Одна дверь в конце вела в кухню, а другая – в открытую комнату. В проеме виднелся компьютер, огромный телевизор. Позади, на стеллажах, громоздились коробки с дисками. Очень много, до потолка. Был еще шкаф с книгами, завалы журналов на компьютерном столе и целая стая черно-белых и цветных фотографий по стенам.
– Динка, где застряла? – крикнула Нонна из кухни.
Та спохватилась и свернула к ним. В кухне было светло, ворковало радио, Нонна удобно, с ногами, полулежала на угловом мягком диванчике. Никита разливал чай.
– Ты чего в одежде?
Тут только до Динки дошло, что она переминается на пороге в мягких тапочках с помпончиками и наглухо застегнутой зимней дубленке. Щенок, уставший дожидаться освобождения, мирно сопел за пазухой.
Она, мысленно перекрестившись, расстегнула молнию. Щенок, почувствовав волю, потянулся всем телом, зевнул, показав красный язычок, и бодро завертел мордой. Динка поставила его на пол. Он немедленно потрусил к Никите. Тот вздрогнул и залез с ногами в кресло. Щенок радостно нырнул под стол. У него не было опыта общения с огромными, странно пахнущими двуногими собаками. Он был свободен и бодр.
Нонна издалека рассматривала его с недоверчивым любопытством:
– Ой, смотрите, как голову наклоняет, как будто слушает нас, надо же! А он овчарка или лайка? Или, может, этот, который у Путина, как его?
– Лабрадор, – подсказала Динка.
– Во-во, лабрадор, гибралтар… песня такая. Ой, он мой тапок грызет, кыш отсюда, кыш! Надо ему имя придумать.
– Надо его накормить, – вклинилась Динка.
– Надо с ним что-то вообще… что-то делать, – Никита свесился с кресла.
– Жучка, Шарик, Мухтар, Рекс – кстати, Рекс, а? – или лучше Годзилла, вот! Пусть будет Годзилла. Годзишка? Годзюшка? Нет, ерунда. Пусть лучше будет Бетховен, как в кино. Или Джонни, отличное имя – Джонни. Как Джонни Депп. Всегда хотела хомячка, я бы его так и звала – Джонни.
– Вот и заведи себе хомячка, – откликнулся Никита.
– А у вас есть молоко? – опять влезла Динка.
– Он точно кусачий, по морде вижу, кусачий, – Никита опасливо наблюдал перемещения под столом. – А еще у него наверняка блохи… – В голосе его сквозила неподдельная мировая скоробь.
– Ну, ты скажешь, ерунда какая, ты подумай, откуда у такого симпатяги блохи? – Нонна потрепала щенка по спине, он тут же завертел хвостом и всей задней частью. – Ты мой пушистенький, ты мой хорошенький… Блохи только у дворняжек. У щенков их вообще не бывает, только у взрослых.
– Нет, вот блохи у него как раз могут быть… – разочаровала ее Динка, опасаясь глядеть на Никиту. – Вернее… уже есть.
– Как?! – ахнула Нонна, подпрыгивая. – Что ты молчала? А это заразно? Они ж перескочут! – Она быстро вытерла руки полотенцем и отбросила его подальше.
Динка замерла. Ну, все. Сейчас Никита скажет: «Извини, на фига мне этот блохастый?» И пойдет она… куда? Вот куда она с ним пойдет? Разве что к Толику?
– Извини, молока нет, – перебил ее тяжелые раздумья Никита. – Есть котлеты. Мама готовила. Ему можно котлеты? Или надо какую-то особую еду? И где ее покупать? И сколько нужно молока – литр, два? Я сейчас сбегаю.
– Э-э-э…
Тут бухнула входная дверь.
Первым на звук из-под стола выкатился щенок. Следом сорвалась Динка, надеясь поймать его по дороге. За ней теснились остальные.
Щенок увернулся от всех, и, проскальзывая задними лапами на линолеуме, влетел в прихожую. Там как раз щелкнул свет. У двери стояла незнакомая женщина с короткой мальчишечьей стрижкой и в больших очках. В руках – кучи пакетов, в которых щенячий нос мигом унюхал множество вкусностей.
– Здрасте пожалуйста! – обратилась женщина ко всем, но в основном к щенку. – Это что? Это кто? Это откуда?
Щенок перестал тявкать, деловито обнюхал пакеты, повертелся, присел и… на линолеуме появилась маленькая лужица. Сукин сын оглядел ее с гордостью.
– А это что еще за лебединое озеро? Здравствуйте, девочки.
– Это щенок, – выступил вперед Никита.
– Сама вижу, что не велосипед.
– Это мой щенок, – уточнил Никита. – Я завел.
– Угу. Завел. Какой, однако, заводной, – прищурилась мама Никиты. – А кто будет гулять-кормить-убирать?
– Я все буду. Я сейчас уберу. И за молоком сбегаю. Ему молоко нужно, – пояснил он на всякий случай, – два литра.
– Вы его что, купать в молоке собрались?
– Да. То есть – нет! – вступила в семейную беседу Динка. – Молоко просто, а купать будем обязательно, но в шампуне, потому что блохи.
Кажется, поторопилась. Про блох можно было выложить и позже.
– Это Дина, – официально представил ее Никита. – А это – Лариса Олеговна. Мама моя.
– Угу. Дина сама, думаю, видит, что не дедушка. А его как зовут? – Мама указала вниз. Щенок с писклявым тявканьем хватал ее то за правый, то за левый сапог.
Нонна высунулась вперед:
– Ой, Ларисолеговна, я предлагала Бетховен или Джонни, ведь хорошее имя, как Джонни Депп, да? Особенно если хомячку. А то ведь Ник наверняка назовет Годзиллой какой-нибудь. Динка его на улице нашла, не бойтесь, у него только блохи, а так он не злой, не кусается, вернее, кусается, но от него можно убежать, он еще маленький.
– Попробовал бы он меня укусить, – мрачно хмыкнула мама. Щенок стащил губку для обуви и терзал ее у стены, разбрасывая кругом клочья. – Ладно, сын. Тряпка в ванной. Место ему сделаем в чулане, гулять будешь ты. С ним сколько примерно гулять надо?
– Да немножко надо… – подсказала Динка. – Ну, раз шесть в день.
– О, Никита, тебя ждут великие дела. Шесть раз! И, зуб даю, с утра? Не знала, сын, что ты великий герой. Ладно, приходите на кухню чай пить.
– Мы уже пили, – отвергла предложение Нонна.
– Ничего, от чая еще никто не лопнул.
Щенок с воинственным рычанием напал на снятый сапог. Никита пошел за тряпкой. Динка за шкирку оттащила мелкого поганца в сторону.
– Айда в комнату, – шепотом позвала Нонна. – Там посидим. И сними дубленку, наконец, что ты в ней бродишь, как призрак глобального потепления?
– Ой, правда. – Динка повесила в шкаф одежду, затолкала щенка в комнату, прикрыла дверь, а потом вернулась в прихожую и попыталась отнять у Никиты тряпку. Тот не сдавался:
– Я сам.
И правда, развернул Динку в сторон комнаты, а сам остался убирать.
Они еще долго сидели у него. Динка никак не могла поверить, что все обошлось. Ноги до сих пор противно покалывало, а пальцы рук казались раскаленными. Она осторожно, украдкой, трогала горящие щеки и старалась держаться подальше от Никиты. Глупо, конечно, но ей казалось, что она излучает жар, который чувствуется на расстоянии. Щенок, слопавший две котлеты и получивший втык за попытку погрызть компьютерные провода, дрых в углу.
А над ним бушевал спор.
– Ну ладно, ладно, пусть не Джонни. Тогда давай Эдвардом, как вампира. А что, красивое имя – Эдвард, да? Динка, ты смотрела «Сумерки»? Ну, конечно, смотрела, все смотрели, правда, там они все такие красавцы… тебе кто больше из вампиров нравится?
– Нонна, ну какие вампиры, – отверг Никита. – Что за кровавые бредни? Тогда Дракулой давай или вообще Ктулху. Край непуганых вурдалаков от Москвы до Мордора.
– Ой, тоже мне, знаток вампирского бреда! Хватит интеллектом трясти.
– Ребята, – осторожно вклинилась Динка. – Собаки на букву «р» хорошо откликаются. Самые лучшие имена должны быть с буквой «р» – Гром, Рик, Рэкс, Арс, Мухтар, Акбар…
– Ага, сейчас он предложит – Тарантино, Мураками или Джевахарлал Неру. Давайте тогда уж Леонардо. Как ди Каприо, здорово, ага? А коротко: Дик, Леонардик, а можно еще Лео… круто, как в фильмах про аристократов.
– Нонна! – завопил Никита.
– Да нормальное же имя – Леонардо, для черепашек-ниндзя годится, а для собаки – нет?! Другие вообще Донателло и Микеланджело! И ничего, живут себе как-то, хоть и ниндзя.
Нонна отвернулась, надувшись.
Никита осторожно погладил спящему щенку уши:
– Джим. Его будут звать Джим.
Динка удивилась. Неужели в честь знаменитого стихотворения: «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду…»?
– Опять Джим, – скривилась Нонна. – Я так и знала! Джим Моррисон. Великий шаман психоделики. Ты, Никитос, если б хомячка завел, тоже бы его Моррисон звал?
– Нет, я бы в честь тебя назвал, Нонна Мымровна.
– Хватит на меня бочку катить, тоже мне джедай, мастер Йода с огорода…
Так, в милом щебете, пролетело часа три. Динка объясняла, чем кормить, сколько гулять, как обучать элементарным командам. Никита быстро щелкал по клавишам, записывал, попутно разыскивая в Сети всякие полезные статьи о собаках. К сожалению, он не знал вообще ничего, поэтому Динка все говорила и говорила, а он все задавал и задавал новые вопросы.
– Вы так сто лет протрындите, – не выдержала Нонна. – Ах, морковку тереть или нет? Ах, миску с водой куда? А подстилочку? А поводок? А сколько дырочек на ошейнике? Да пока вы тут бла-бла-бла, щенок вырастет и носорогом станет. Короче, вы меня достали. Динка, все, сваливаем. Приходи к нему завтра. Будешь морковку тереть и наставления читать, как папа римский, а то у меня уже крыша слетает от ваших базаров.
– А можно? Завтра, в смысле?
– Конечно, – обрадовался Никита. – Я сам хотел попросить, только напрягать тебя неудобно. Приходи, если есть желание, после школы, поможешь. Созвонимся.
– Ну и лады, – потянулась, вставая с дивана, Нонна. – А теперь айда, уроков по уши загрузили. Никитос, ты алгебру сделал? Дай скатать. Или давай я тебе звякну, а ты мне продиктуешь.
В коридор провожать их вышла Никитина мама.
Динка, как назло, запуталась в рукаве дубленки, которую джентльменски придерживал Никита. И особенно остро почувствовала себя неловкой, неуклюжей, лишней. Ненужной здесь, в этом теплом и дружном доме. Все они тут были свои, а она – чужая. И даже щенок, который утром еще был беспризорником, теперь превратился в Джимку, уважаемого зверя при хозяине. И судьба у него складывалась, судя по всему, счастливая. А она, Динка, никому тут не нужна.
– Приходите, девочки, еще.
– Придем, – со смешком пообещала Нонна. – У вас теперь курсы дрессировки Годзилл открыты, куда мы денемся.
Нонна жила ближе, так что последние пять минут Динка с Никитой молча шагали по площади. Ну не знала Динка, о чем с ним разговаривать. Хотелось поблагодарить, но было неловко, глупо. «Спасибо, Никита!» – слишком пафосно. Не хватает только в ноги пасть, стучась лбом об ледяную дорожку. Смешно.
Никита сам молчал, как партизан после взрыва.
«Тоже, что ли, алгебру попросить списать? Не доделала ведь».
Она поглубже сунула руки в карманы. Из-под капюшона ей было сложно разглядеть его лицо. Только снег, танцующий перед глазами, огромные шуршащие хлопья.
– Снег летит из дырки в небе, – процитировал вдруг Никита. – Ты любишь снег?
– Я?
– Ну да.
Динка вместо ответа впала в короткий безмолвный ступор. Чего он хочет? Зачем спросил?
– Я люблю, – ответил Никита сам себе, не дождавшись, – особенно ночью. Вон, глянь в небо. Смотри, над нами сейчас нет ничего. Это надо почувствовать, осознать – ничего вообще, только космос – великая пустота, бесконечность. Только звезды, звезды, звезды, которые на самом деле огромные шары пламени. И там, между ними, – холод, ледяной холод. Только зимой можно почувствовать настоящий космический холод. Он как будто спускается оттуда, из черноты. И снежинки. Встань вот сюда, под фонарь… видишь, они появляются словно из ниоткуда. Из тьмы.
Они, задрав головы, завороженно смотрели, как снег валит с черного неба, чуть шурша, норовя сесть прямо на губы, на волосы, на щеки – чтобы тут же побежать по щекам тонкими капельками. Динка по детской привычке высунула кончик языка и поймала одну.
– Вкусно?
– Дашь алгебру списать? – неожиданно спросила она. И тут же сама засмеялась – так неромантично получилось.
– Не вопрос, звони.
На том и расстались.
Она позвонила совсем поздно, после одиннадцати.
– Ну что, диктовать? – спросил сонный Никита.
– Я люблю снег! – выпалила Динка. – Он похож на белых бабочек. Пока!
январь
Недавно убили Будку. Она жила, пряталась от холода, искала еду, дралась с другими собаками – а теперь ее нет. Может быть, у нее тоже когда-то был хозяин. Старик. Или алкоголик – он, наверно, умер потом от паленой водки… но все-таки он ее немножко любил. А теперь ее убили. Она была теплая, мягкая, живая. И ее убили, потому что она никому не нужна.
Как я все это ненавижу, боже! Как я ненавижу эту жизнь! Сейчас глубокая ночь. Я у окна. Внизу на площади фонари. Никого. Валит снег. Все в снегу. Город снега. Снег похож на перья убитых ангелов. На что угодно похож снег, только не на самого себя.
Я люблю собак, а есть люди, которые не любят собак. Есть я, а есть целый мир, которому наплевать на меня, на то, что я люблю. И этот мир лезет в мою жизнь, корежа, ломая все…
Я ненавижу тех, кто убивает собак. Пусть с ними случится плохое, пусть! Я знаю, надо быть доброй и все прощать, но я не хочу. Я злая, да. Я хочу, чтобы они сдохли, чтобы мучились!
Все, не надо об этом думать, все…
Я буду, буду сильной. Я должна быть сильной.
Но какая же тоска, господи, какая тоска…
Иногда мне кажется, что я – волк, который смотрит из темного леса на город, на крайний дом, прямо на желтые окна. Я – волк, и я понимаю, что меня вовсе не тянет туда, в приоткрытую дверь. Наоборот. Там – засада, там только и ждут, когда же я выйду из тени.
И я не выйду. Я убегу обратно, во тьму, растворюсь в снегах, чувствуя, как ненависть захлестывает горло.
Мой настоящий дом – лес, который у меня за спиной. И если вы придете в мой лес – я убью вас.
Потому что я не хочу быть такой, как вы.
Не хочу жить в вашем мире.
Не хочу быть человеком.
Глава 5
Розы святого Валентина
Несколько дней Динка ходила в школу как зомби. Ни с кем не разговаривала, на уроках молча рисовала в тетрадке собачьи морды. Потом заштриховывала сверху вниз, перечеркивала падающим снегом. Минута – и получалось черное колючее пятно. В ее тетрадке шел черный снег.
Но жизнь не хотела ничего знать, текла себе дальше, подкидывала дел и проблем. Никита звонил по нескольку раз в день, задавал вопросы. Они вместе сходили в собачий магазин, выбрали два поводка, короткий и длинный, ошейник, миску, игрушки, витамины. Никита терпеливо возился со щенком, толок ему уголь и мел, полезные для зубов, покупал большие сахарные кости, чесал щеткой и пробовал обучать первым щенячьим командам. По телефону им никогда не хватало времени, чтобы обсудить все насущные собачьи вопросы. Джимка Никиту боготворил, как любая нормальная собака. Но и к Динке относился по-особенному. Словно чувствовал, что она тоже очень важный для него человек. Всегда бросался навстречу сломя голову, отчего она невольно начинала улыбаться.
Только тропинку на Строительный квартал обходила стороной.
Но время шло, заглушало боль, и Динка постепенно втягивалась в новый распорядок. Теперь она виделась с Никитой очень часто. Обычно шла к нему после школы. Никита необидно прикалывался над ней, заваривал чай, показывал свои последние фотографии, ставил отрывки из разных фильмов, кормил. А потом они шли гулять. Динка присмотрела хорошую полянку возле заброшенной стройки, где можно было спокойно позаниматься, и нещадно гоняла Джимку, вдалбливая ему в голову «фу», «ко мне» и «гуляй». Джимка оказался способным, но упрямым, как будто среди его предков затесалась парочка ослов.
Когда было время, они шли на городской пляж, пустой, огромный, в россыпях заснеженных валунов. Джимка носился между камнями, они разговаривали. О книгах, о собаках, о жизни, о фильмах… Динка читала больше Никиты, но зато он пересмотрел, кажется, все фильмы на свете. Сначала она нехотя брала у него диски, которые подолгу валялись потом на столе. Внутри что-то сопротивлялось, она не хотела следовать Никитиным советам. Но он всегда потом спрашивал, как ей понравился фильм, и Динке становилось неудобно. Постепенно она втянулась в просмотры. Теперь ей самой было непонятно, почему она так долго игнорировала мировое кино. Имена режиссеров перестали вызывать недоумение. Динка с удовольствием брала новинки, лазила по киносайтам, куда до этого в жизни не заглядывала, делилась впечатлениями.
Никита оказался простым парнем, куда проще Толика. И деликатным. Как-то он умел ее растормошить. Поначалу они держались на расстоянии, он был чересчур вежлив, она настороженно замкнута. Но после первой же игры в снежки вся неловкость исчезла, будто они с детского сада дружили. Оба любили длинные прогулки вдоль берега, а Никита еще постоянно искал, что бы такое щелкнуть. Они слепили целый отряд снеговичков, которых можно было фотографировать бесконечно, а потом выстроили за кустами настоящую снежную крепость. Эту крепость они уже несколько раз рушили, а потом отстраивали заново.
Джимка такие походы обожал.
А Никита… Никита, пожалуй, был похож на Егора. Динка все время ощущала его ненавязчивое внимание. Он подавал ей руку, вытаскивая из сугроба, придерживал дубленку, когда она одевалась, таскал специально для нее в кармане ириски. Иногда Динка списывала у него домашку, но чаще они встречались просто так, без корыстных целей. Конечно, в центре всегда был Джимка. Щенок так прямо уверился, что хозяев у него две штуки. Они порой над ним прикалывались, разбегались в разные стороны, Джимка отчаянно метался между, а потом начинал панически завывать, не в силах выбрать, к кому бежать. Они с хохотом валились в снег. Тут уже щенок торжествовал, налетал по-пиратски, хватал шапку или варежку, и беготня начиналась снова.
Записи в Динкином дневнике стали короткими и отрывистыми. «Были на озере, говорили о старых фильмах». «Удивительно, но Никите тоже нравится Гарри Поттер». «В жизни ни с кем так много не разговаривала», «…мы похожи, и, одновременно, абсолютно разные», «…я его совсем не стесняюсь», «Никита считает, что человек всегда свободен, как так?», «я ему верю», «…мне кажется, он тоже думает обо мне…».
Потом она вообще перестала вести дневник.
Иногда они приходили к Никите втроем. Если не было мамы, Динка сразу шла на кухню, а Нонна – в комнату, где обычно шушукалась с Никитой минут десять. Динка в такие моменты всегда слегка краснела, а Нонна вела себя абсолютно вольно и порой капризничала:
– Никита-а! Принеси мне ча-аю!
– Нонна, погоди, некогда. У меня статья, давай я допишу быстренько, перечитаю и поправлю. А ты пока сама завари, знаешь ведь, где чего.
– Фу, Никитос, ты такой скучный становишься, сил нет! К тебе девчонки пришли красивые, задвигай свою статью, потом допишешь. Радоваться надо. Вот Джимчик нам всегда рад, пушистый мой!
– Нонна, отвали, не могу. Я маме обещал.
– А я твоей маме обещала, что ты со мной не заскучаешь. Ну, покажи статью-то, оппа…
В квартире раздался рев раненого тираннозавра, и Динка, хоть и сидела на кухне, вздрогнула и пролила чай.
– Нонна! Я же просил! Черт возьми, почему ты всегда мешаешь мне работать?!
– Потому что я важнее работы. А будешь на меня орать, вообще все сотру, понял?
– Отдай мышку!!!
– А ты попрыгай, попрыгай. Ну, давай! Давай! Никиточка, ну не дуйся, зайчик. Какая статья? Пошли на кухню, там Динка, наверное, уже под стол залезла, ты ее пугаешь, когда так дергаешься.
– Нонна, сколько раз я тебя просил – не зови меня зайчиком…
– Ну, котик, мне нравится звать тебя зайчиком.
– И котиком не зови!!!
– А как? Симпампунчик? Никита, все, все, мир, бросай комп, считаю до трех. Раз, два-а…
– Ладно, только на полчаса, мне действительно важно…
– Я важнее. Ура, Динка, он выполз из своего рабочего логова! Я ж говорила, я его извлеку. А теперь, Никитос, налей мне ча-аю…
Что делают люди перед Днем святого Валентина? Некоторые срочно влюбляются. Некоторые, наоборот, поскорее ссорятся. А большинство пыхтит надо открытками, пытаясь придумать достойную события надпись.
Правильно надписать открытку – это уже большая литература. Хочется чего-нибудь эдакого, неземного, лучше всего в стихах, как у Пушкина, или, на крайний случай, у Льва Толстого. Но ведь всю «Войну и мир» на сердечке не уместишь, даже четверть не влезет, вот и приходится все укладывать в три слова. По нынешним временам и три слова – это вполне приличное послание. «Я тя лю сонц!» – оцените, сколько в этой краткости душевного трепета. А уж если совсем Шекспир в душе распоясался, можно добавить: «И чмоки!» Это уже как второй том «Войны и мира», как контрольный выстрел в голову. А можно классически, сдержанно: «Я тебя цалую всю, как писал поэт Басю».
Но для этого надо быть мастером. А Динка была обычной девчонкой и очень мучилась, не зная, что кому надписать, чтоб коротко, поэтично и романтично.
Открытки, кстати, она нарисовала сама. Ей нравилось порой делать что-то своими руками, тем более что валентинки рисовать легко. Редко кто к сердечку пририсовывает трех медведей в сосновом лесу. А вот подписи!
«Я люблю тебя, скотина, с Днем святого Валентина!» – вот это ей нравилось. Она Егору послала, пусть приколется. Но вот одному человеку хотелось написать совсем другое. Совсем.
Динка ощутила холодноватую веселую жуть, будто вампира по голове мимолетно погладила. И решительно подвинула к себе тетрадь.
А, будь что будет, сейчас она напишет, что хочет!
Нонна о такой ерундовине, как валентинки, вообще не думала. Она пачками покупала их в магазине, уже надписанные. Другое дело – платье. Платье – это серьезно.
Поэтому она позвонила Динке. И вот уже десять минут описывала, чего, собственно, желает ее жаждущая красоты душа.
– Я хочу, чтоб убойно и стильно, понимаешь? И чтоб на других не похоже. Знаю я их, припрутся в розово-голубой синтетике с оборочками. Или в поясе с ботфортами. Или с кринолином, под которым трактор можно спрятать – фу-у, колхоз.
– Да не смыслю я в этом ничего, – отбивалась Динка. – Чего ты ко мне пристала?
– Не свисти, у тебя вкус. Я в поезде еще заметила, шмотки прикольные. Я же не слепая, у меня глаз наметанный. Пошли, заодно позырим, чего там вообще. Мне надо такое – чтоб ах! Чтобы он сразу упал и умер…. и так тридцать три раза подряд. Девчонки недавно на рынок ходили, понакупили того самого розового и голубого, сплошь фуфло китайское… хотя, глянуть, что ли?
– Нет! – дернулась Динка. – Была я там, в рассаднике жутких розочек. Ладно, давай я с тобой по магазинам пробегусь, только быстро.
– Быстрее чем за два часа все равно не получится. Зато головная боль отпадет, тебе ведь тоже нужно прикупить, на бал-то. Давай минут через десять у «Мира»?
– Лады, – сдалась Динка, прикидывая, успеет ли потом пробежаться с Джимкой. А то Никитос без нее всю крепость снежную раздолбает, а ей же тоже хочется.
Первые полчаса они просто ходили из магазина в магазин.
– Господи, да здесь что угодно – только не платья. – Динке хватало нескольких взглядов на вешалки. – Это комплект «веселая мымра», это вообще платье в стиле «боевой экстаз мазохистки». Ой, нет, только не стразы размером с кирпич! А это вовсе не платье, это три бантика, для приличия связанные нитками в единый ансамбль.
Наконец они остановились в большом торговом центре, где платья показались им «ничего».
– Я пошла мерить. – Нонна нырнула в кабинку, нежно прижав к груди десяток вешалок. Динка выразительно помахала вслед мобильником – мол, время – цигель-цигель, ай-лю-лю, постарайся побыстрей.
Нонна по мере сил старалась.
Первое оказалось кружевное, атласное:
– Ну как?
– О-хо-хо… Того, кто эти рюшечки на грудь приделал, надо отправить шить авторские бронежилеты, ей-богу. В них, по-моему, заблудиться можно. К тому же ты в нем толще на размер. Одно это уже поражает воображение.
– Хм… да я и сама вижу, что не фонтан.
– Померяй лучше сразу черное, я его помню, длинное такое.
Черных оказалось два. Первое, с золотым кантом и золотыми пуговицами, Динка отвергла сразу. Мол, прибавь к нему погоны, сапоги и коня – и вперед, в гусарский эскадрон. И ладно бы, даже оригинально, только пуговицы величиной с мяч. И звякают друг об дружку на ходу, как подковы боевой лошади.
Читать бесплатно другие книги:
