Самсон. О жизни, о себе, о воле. Самсонова Елена

* * *

Почувствовав усталость, я решил, что на сегодня хватит. Отложив в сторону ручку, прилег на шконку. В моей голове роились разные мысли. Я размышлял о том, почему в нашей жизни так много несправедливости и почему Бог, если он есть, спокойно на все это смотрит. Взять хотя бы меня. Почему сейчас, когда я наконец-то понял, в чем истинный смысл жизни, мне приходится снова продолжать жить этой блатной жизнью, а не находиться рядом с семьей? Неужели даже сейчас, под конец жизни, мне не дано прожить ее остаток спокойно? Видимо, нет…

Постепенно от размышлений о бренности жизни я плавно перешел к настоящим событиям и проблемам. Прошло уже больше двух недель, как в промзоне заработал мебельный цех. По правде сказать, вся эта задумка поначалу показалась мне утопичной, но вот прошло какое-то время, и на самом деле этот цех стал приносить неплохие дивиденды. Опять же с машинами, которые приезжали за мебелью в зону, передавалось немало грева. Единственное, что не давало мне покоя, это то, что все складывалось слишком ровно. Опять же меня не покидало чувство, что за моей спиной идет какая-то мышиная возня. «Надо бы дернуть к себе Кота и узнать, что там нового на «промке». К тому времени я договорился, чтобы его перевели в ночную смену, и теперь он работал на производстве мебели. С этими мыслями я и уснул.

Так как до поверки оставалось совсем немного времени, сон мой был чуткий, поэтому, как только в зоне заработал сигнал на утреннее построение, я поднялся со шконки. Все было как всегда. Шаман замутил чифирь, я принял свои таблетки и отправился на поверку.

– После построения найдешь мне Кота Краснодарского, – сказал я Шаману, прежде чем выйти из барака.

– Сделаем, Самсон.

Но искать проигравшего каталу не пришлось – как только менты произвели подсчет нашего отряда, он сам подошел ко мне на плацу.

– Здорово, Самсон. Разговор есть, – озираясь по сторонам, сказал Кот. – Как закончится поверка, я приду к тебе.

На том и порешили.

По дороге в барак я тормознул Матроса.

– Ко мне сейчас подходил Кот; по-моему, у него есть для меня какая-та информация, поэтому предлагаю тебе тоже поприсутствовать. Если будет что-то стоящее, то будет о чем потом помозговать.

– Добро. Пошли, послушаем этого каталу, – согласился Матрос.

Когда мы вошли в барак, Кот уже топтался возле дверей. Даже невооруженным глазом было заметно, что он нервничал. Пройдя к себе в проход, я указал на место напротив.

– Садись, Кот, рассказывай, что привело тебя к нам. – Я посмотрел на Матроса, давая понять, что он тоже будет присутствовать при разговоре.

Сразу после того, как Кот пошел работать на промзону, я объяснил ему, что он должен всеми правдами и неправдами добывать мне информацию о том, что творилось в мебельном цехе. На такое мое предложение Кот, естественно, вытаращил глаза, сказав, что он не сексот и стучать ни на кого не намерен. Тогда мне пришлось ему напомнить, что если бы не я, то он сейчас бы ходил в фуфлыжниках или и того хуже – в петухах.

– Вот если бы я тебя, Кот, попросил докладывать обо всем, что творится в мебельном цехе, гражданину оперу, это и было бы стукачеством. А так ты просто будешь рассказывать, какие движухи происходят на промзоне.

Я видел, что мои слова не очень-то убедили каталу, но больше мы к этой теме не возвращались.

Вот и сейчас, сидя напротив нас с Матросом, он чувствовал, что совершает что-то непорядочное. Это было видно по его поведению. Он все время озирался по сторонам и теребил свои четки.

– Хватит мандражировать, Кот, рассказывай, – я протянул ему кружку с чифиром.

Хлебнув пару глотков, он выдал:

– Похоже, на «промке» готовится неслабый побег.

– Че ты плетешь?! – наехал на него Матрос.

– Да гадом буду – сам видел.

– С этого момента поподробнее – что, как и где видел, – положив ему руку на плечо, сказал я, давая понять, чтобы он не боялся.

Покосившись на Матроса, Кот стал объяснять:

– В общем, иду я как-то по цеху и вижу…..

Из рассказа каталы мы с Матросом узнали, что в цеху, где производилась мебель, есть одна бытовка, в которую никому не разрешают заходить и возле которой всегда дежурит кто-то из блатных. Каждый раз, когда в зону заезжает машина с воли, чтобы забрать готовую продукцию, туда сносятся какие-то сумки и мешки. А однажды, как поведал нам Кот, он проходил мимо; как раз в этот момент дверь открылась, и из бытовки вышел кто-то из окружения Графа. Так вот, Кот успел заметить, что на столе бытовки лежали вольные вещи, а сверху – три сотовых телефона.

– Ну что ж, Кот, за информацию спасибо, а сейчас иди и помни: то, что ты сейчас нам тут поведал, не должен знать никто. Уяснил?

– Конечно, Самсон. Могила. – Катала чиркнул себя по горлу большим пальцем.

После того как Кот ушел, я спросил у Матроса:

– Что думаешь по этому поводу?

– Говорил я тебе, Самсон, что с этим цехом не так все просто. Был бы кто-то другой – это ладно, а вот от Графа другого я и не ждал.

– Значит, получается следующее, – начал я свои размышления. – Граф готовит побег кому-то из своих корешей. Этим самым он убивает двух зайцев. Во-первых, сам понимаешь, что побег – это святое дело, а значит, воры с легкостью одобрят такой поступок Графа. Во-вторых, когда все произойдет, первое, что сделают менты, это придут ко мне как к смотрящему. Ведь если ты не забыл, именно я просил об открытии этого цеха, будь он неладен, – выругался я. – А что последует за этим, даже дураку понятно. Меня сначала упекут в БУР, попрессуют там с полгода, ни тебе посылок, ни тебе свиданий. За это время менты решат, как отправить меня туда, где Макар телят не пас. После этого зона остается без смотрящего, а такого быть не должно. Соответственно, на мое место автоматически становится Граф. А так как в зоне больше нет ни одного вора в законе, он будет единовластным хозяином зоны. Все ясно как белый день, – закончил я.

Наступила минута молчания. Каждый, и я, и Матрос, думал о сложившейся ситуации. Матрос был не дурак и понимал, что при таком раскладе ему тоже не поздоровится. Граф был из тех людей, кто навряд ли оставил бы его без внимания, помня, кем Матрос был для меня.

– Что думаешь делать? – первым прервал тишину Матрос.

– Надо постараться обыграть Графа, только в таком случае мы сможем избежать всех дальнейших последствий. Но прежде необходимо хорошенечко подумать, здесь спешка не нужна. Согласен, Матрос?

– Так и есть. Не нужна, Самсон. Но и тянуть не стоит. Кто знает, на какое время назначен побег… Как бы не опоздать.

– Впереди у нас есть еще целый день, – успокоил я его.

Мы простились, и Матрос ушел к себе. Не откладывая все в дальний ящик, я решил сразу же навестить Графа, но, придя к нему в барак, узнал, что он находится в промзоне. «Ладно, – подумал я. – Сделаем по-другому». Не возвращаясь к себе в барак, я направился сразу к нарядчику.

– Здорово, Каленый, – бросил я.

Нарядчиком был бывший блатной, который когда-то прокатал в карты, и ему ничего не оставалось делать, как податься к красным.

– Здорово, здорово, Самсон, – засуетился Каленый, и неспроста, – ведь раньше я никогда не заходил к нему за все время своего пребывания в зоне.

– Мне нужно выйти в промзону, – коротко объяснил я цель своего визита.

– Завтра?

– Сейчас.

– Сейчас? – Каленый вытаращил глаза, понимая, что задача не из легких, так как вывод на работу уже закончился и теперь, чтобы решить мой вопрос, надо было пробежаться по кабинетам, объясняя причину, по которой на промку надо было запустить еще одного осужденного.

Как правило, такие варианты не прокатывали. Ментам просто не хотелось связываться, и они говорили, что кому надо – тот уже на работе, а всем остальным придется ждать до завтра. Но ждать я не мог, поэтому всеми правдами и неправдами мне надо было попасть на «промку». Мне как смотрящему Каленый не мог отказать – ведь это было в его интересах, тем более что я пришел к нему в первый раз.

– Сейчас попробую пойти договориться, – согласился помочь нарядчик.

Не знаю, что там объяснял ментам Каленый, но перед тем, как пройти в промзону, мне пришлось потоптаться битый час, прежде чем по селектору я не услышал свою фамилию: «Осужденный Кузнецов, срочно явиться в ДПНК!»

– Не забудь, Самсон, что в пять часов – съём с работы, – напомнил мне прапорщик, пропуская меня через проходную.

– Не забуду.

Пройти незамеченным такому человеку, как я, не представлялось возможным. По дороге в мебельный цех ко мне подходили сидельцы – кто из братвы, кто из мужиков; здоровались, спрашивали, ничего ли не случилось. Все-таки появление смотрящего на промзоне – это уже само по себе событие, а уж в неурочный час – тем более. Наконец я оказался около мебельного цеха. За закрытыми железными воротами слышался шум станков. Возле ворот топтался один из «шестерок» Графа по кличке Мутный. Увидев меня, он хотел было «метнуться» и доложить своему хозяину о моем приходе, но я остановил его:

– Стой, где стоишь. Докладывать будешь о появлении ментов, а я сам как-нибудь дорогу найду.

В это время с торцевой стороны к цеху подъехала вольная машина. «Вот и посмотрим, правду ли говорил Кот, ничего ли не напутал», – подумал я, проходя в цех.

Я не спешил встретиться с Графом, а решил проследить за движением. Спрятавшись за штабелем досок, стал наблюдать. Поначалу ничего не происходило. Мужики грузили мебель, шофер с молоденьким солдатом топтались возле машины. Вспомнив рассказ Кота, я быстренько нашел глазами ту бытовку, о которой он рассказывал. Как раз в это время на ее пороге появился Граф, а еще через пять минут один из его приближенных втащил туда огромный баул. «Слушай, Самсон, может, ты просто гонишь и у тебя паранойя? Может, тут совсем не то, о чем ты думаешь, и никакого побега здесь не готовится? А в мешках всего лишь грев для зоны?» – размышлял я, следя за движухой в цеху.

Когда машина уехала, я решил выйти из своего укрытия и с твердым намерением разобраться, что к чему, направился к бытовке. Остановившись возле дверей, я уже занес руку для стука, как тут неожиданно прозвучал характерный щелчок, и на пороге вырос Граф. По его лицу я понял, что он не ожидал сейчас увидеть меня здесь.

– Самсон? – его барскую надменность как рукой сняло. Сейчас он был больше похож на нашкодившего кота.

– Что, так и будем стоять на пороге, или, может, пригласишь внутрь? Посидим, чифирку попьем.

Граф замешкался, и я, не дожидаясь ответа, шагнул в бытовку, толкнув его плечом. Картина, представшая передо мной, явно указывала на правдивость слов Кота. На столе лежала карта местности, а над ней склонились трое сидельцев из окружения Графа.

– По грибы собрались? – громко спросил я у претендентов на побег.

На мой вопрос они втроем уставились на меня с удивленными лицами. И тут сзади меня раздался громкий стук. Обернувшись, я увидел, что Граф с силой закрыл дверь, причем задвинув ее на засов. Я сразу понял, в чем дело. Понимая, что проиграл по всем фронтам, Граф решил переиграть все в обратную сторону и попытаться сделать так, чтобы сделать меня крайним во всей этой истории. Их было четверо, и все они заодно. Граф прекрасно понимал, что, как только я выйду отсюда, его блатная жизнь не будет стоить ничего. А этого он, конечно же, допустить не мог. «А на что ты, собственно, надеялся, заходя в их логово?» – подумал я, ища глазами предмет потяжелее. Надо было все-таки взять с собой Полтора Ивана. Граф сделал шаг, и его глаза налились кровью. В них отражалась вся ненависть ко мне.

– Не усугубляй своего положения, Граф. Неужели ты думаешь, что я пришел сюда один? Скажи лучше, в какой момент ты из уважаемого авторитета превратился в гада, готового идти по головам, лишь бы достичь так желаемого тобой места смотрящего? Когда ты успел скурвиться?

Я чеканил каждое слово, вбивая их, словно гвозди. И говорил я это не для него, а для тех троих, стоящих за моей спиной. Мне надо было, чтобы в их головах случился переворот и они поняли, на что подписались и на что их сейчас толкает Граф. Сейчас на весах лежало очень многое, и прежде всего – моя жизнь. И я не хотел бесславно погибать вот так, здесь, в этой бытовке. При таком исходе они запросто могли навешать на меня всех дохлых собак.

– А ты думал, что я вот так буду сидеть и ждать, пока ты, старый хрен, не загнешься? Нет, Самсон. Сейчас мы все решим, здесь и сейчас. Не надо было тебе приходить сюда, но раз пришел, то и сам виноват…

Граф продолжал двигаться на меня, но я не сходил с места.

– Тормози, Граф! – услышал я громкий голос за спиной, и в то же время чьи-то сильные руки отодвинули меня в сторону.

Мои слова подействовали на приближенных Графа, и они встали на мою сторону. Скорее всего, он использовал их втемную и они ничего не знали о нашем с ним противостоянии и о желании Графа занять место смотрящего. Так или иначе, но в который раз судьба оказалась ко мне благосклонной – не без моей помощи, конечно…

Вот так бывает в жизни. Люди в борьбе за власть готовы идти по головам своих близких, не замечая ничего вокруг.

В этот же день Граф закрылся в БУР, а еще через неделю администрация зоны отправила его в другую колонию от греха подальше. Вслед за ним я отправил сопроводительную маляву ворам. Что случилось с ним потом, я не знаю; да, в принципе, мне было уже все равно. Таких гадов на своем веку я встречал много, и все они заканчивали одинаково. Вот и Граф в один момент потерял все то, что так долго зарабатывал годами. Прежде всего, свой авторитет и доверие. А в погоне за властью напорол косяков и превратился из авторитета в подлеца, готового на все.

Так закончилась эпопея с Графом. А моя жизнь на какой-то момент снова стала спокойной, и я снова мог продолжить свое письмо к сыну…

«На дворе был тысяча девятьсот девяносто первый год. Начало Великого Беспредела. И именно в этот год мне предстояло выйти на свободу после своей очередной отсидки. Мне не хотелось церемоний. Все просьбы, наказы, поздравления, ритуалы – все это было вчера. Сегодня же я просто прошелся по бараку. Один. Чтобы никто не мозолил глаза. Посмотрел на свое место, где провел последние годы пребывания в лагере. Койка в отдалении от других, с ковриком и домашними тапочками. Большего я себе не позволял, да и администрация была слишком строгой. За судьбу лагеря я особо не переживал: оставлял после себя достойного арестанта, который сможет после меня сохранить тот порядок, который мне удавалось поддерживать во время своей отсидки. Найти подходящую кандидатуру – проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов – «Законе преступного мира, правилах общага и воровской идеи», – смотрящий должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости…»

* * *

На роль смотрящего я оставлял после себя молодого, но уже зарекомендовавшего себя с положительной стороны авторитета по кличке Жиган. Я уже давно присматривался к этому не по годам правильному по жизни арестанту. И вот когда пришла пора выбирать нового смотрящего, я выдвинул его как своего преемника. Братва спорить не стала и поддержала мое предложение. Я знал, что беспредела он не допустит. Новоявленным гангстерам спуску не даст, но и с администрацией будет держаться жестко, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия – то, что треть своего времени за решеткой Жиган провел в помещениях камерного типа. Крепкий орешек.

Времена на зоне нынче наступили непростые, поэтому я знал, что новому смотрящему придется тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве, в обращении к честным арестантам: «Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает общее и воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих интересов, а это уже гадское. Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, что у порядочного арестанта закон один, а люди в лагерях и острогах должны следовать только одной идее – воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам, и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братва, а еще лучше – делайте!»

Но сегодня это уже меня не касалось. Теперь меня ждала жизнь на воле, где тоже было немало проблем и забот. Волна беспредела прокатилась по всей стране.

Мне оставались только формальности: получить справку об освобождении, деньги на проезд и послушать бесполезные слова напутствия начальника отряда. И, наконец, визит к «куму» – начальнику оперативной части майору Громову.

– Садись, Самсон, – кивком пригласил Громов, когда я вошел в кабинет. – Как насчет чайку?

– Не стоит, гражданин майор, – спокойно отказался я.

– Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?

– Может, и так, – ответил я.

Мы сидели друг напротив друга. Мы были примерно одного возраста – немногим за сорок. Чем-то похожими друг на друга – оба плотного телосложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе, мы не питали друг к другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Мы жили каждый своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и права сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Мы оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Громова не прилипла за всю жизнь ни одна неправедная копейка. Но и я не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.

– Значит, на свободу, Самсон? – Громов сложил руки на груди и откинулся на спинку стула.

– Отмотал я свое, гражданин начальник, пора бы и за ворота.

– А не боишься на свободу? Времена нынче неспокойные. Здесь у тебя авторитет, уважение… А там еще неизвестно как может все сложиться, – майор прищурил глаза.

– Я же не Паленый, гражданин начальник, – вспомнил я недавнюю историю.

В прошлом году одного из сидельцев искали по всем углам, чтобы выдворить на свободу. А когда нашли, он стал умолять оставить его в зоне, поскольку не знал, что ему делать с этой свободой, на которой он не был без малого двадцать лет. Он боялся ее…

Он прибыл назад уже через два месяца. Пробыв на воле неделю, Паленый демонстративно, чуть ли не на глазах у всех залез в сумку какой-то тетке на остановке и за это получил новый срок.

– Да, свое ты отсидел, – задумчиво повторил майор. – От звонка до звонка.

– До часа.

– А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. Три правила: не верь, не бойся, не проси.

– Точно так.

– Как дальше жить собираешься, Самсон? – поинтересовался «кум».

– Сторожем устроюсь или воспитателем в детский сад…

– Понятно… – Громов понял, что задушевного разговора не получится.

– Поздно мне меняться, гражданин майор, да и желания особого нет.

– Остановись, Самсон. Достаточно зла. Крест ведь носишь на груди. Остановись. Начни жить как все люди.

– А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть – ловите. А мы воры, воровать должны, – отмахнулся я.

– Власть… – вздохнул Громов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещал что-то об очередной катастрофе, сотрясающей Россию.

– Не до нас нынче властям, – кивнул я. – Они вон друг другом заняты.

– Да-а, – протянул майор. – Если дальше так пойдет, вы к власти и придете, – вырвалось вдруг у него, и в голосе послышались нотки обреченности.

– А что, гражданин начальник? – улыбнулся я. – Чай, не хуже вас будем. Я на министра внутренних дел спокойно потяну. Вот так беспредельщиков держать буду. – Я сжал увесистый кулак, на котором синели наколки.

Это сегодня купивший за деньги корону вора в законе гангстер кривится при одном упоминании о наколках – где это видано портить холеные пальцы, подписывающие паркеровской ручкой договора и приказы?

– И тебя, гражданин начальник, не обидим. Ты – кум злой, но справедливый. Братва на тебя сердита, но правоту за тобой признает.

– Вот уж спасибо, Самсон, – развел руками Громов.

– Найдем местечко, не беспокойся, – продолжал я хохмить.

– А себе-то уже местечко присмотрел?

– Это уже как Господь начертит.

– С утра два быка дожидаются у ворот на «Вольво». Не за тобой? – перевел майор разговор на другую тему.

– Вряд ли. Какое там «Вольво»?

Но, к моему удивлению, эта парочка дожидалась именно меня…

У зеленой иномарки стояли Пират и Великан. Пират – невысокий, подвижный, с худым, красивым и злым лицом, с небольшой сумасшедшинкой в глазах навыкате. Великан – огромный детина, чем-то напоминавший сказочный персонаж. Они были одеты в одинаковые красные шерстяные пальто. У Пирата пальто было распахнуто, под ним виднелась черная рубашка и толстая золотая цепь. Татуированные руки тоже были все в золотых кольцах. «Как петрушка», – подумал я, посмотрев на своего кореша.

Чуть поодаль ждал «жигуль» еще с двумя коротко стриженными тупомордыми быками.

Пират расчувствовался и едва не прослезился, увидев меня.

– Тысячу километров отмахали, – оценил я заботу своих корешей.

– Хоть десять, – отмахнулся Пират. – На тебя вся надежда, Самсон.

– Чего это?

– Везде гадский промысел. Жизни люду не стало, Самсон. Беспредел одолел. – Пират распахнул передо мной дверь «Вольво» и жестом пригласил садиться.

– Излагай, – предложил я, но Пират отказался.

– Потом. Дома… Сегодня наш праздник.

– Это что? – озадаченно осведомился я, когда мы, отмахав почти тысячу километров, остановились у спрятавшегося в зелени деревьев за высоким забором двухэтажного кирпичного дома, украшенного бойницами, башенками и колоннами

– Это твоя хата, – пояснил Пират.

– На какие такие деньги?

– Добрые люди дают, – ухмыльнулся Пират. – Уважают тебя, Самсон, вот и делятся. Добрые, значит. Добрые… – повторил Пират и распахнул передо мной металлическую калитку.

– Дорого встало? – поинтересовался я, вступая на гравийную дорожку и оглядываясь по сторонам. Бассейн, беседка, скамейка. Фонари, кажется, сворованы с какой-то городской улицы.

– Не дороже денег, Самсон.

Я осмотрел все восемь просторных комнат, обставленных безвкусно, но дорого. Резная мебель. Аляповатые картины в массивных рамах, две неизвестно откуда стянутые статуи, в каждом углу по иконе, как в церкви. После обхода я устроился напротив камина, украшенного затейливыми узорами.

– Ну как? – Пират явно напрашивался на комплимент.

– Ты, небось, обставлял? – усмехнулся я краешками губ.

– Ага.

– Заметно.

– Душевно получилось, Самсон. Тут ханурики, дизайнеры эти, сперва возникали – это не то. Но я им гонор-то сбил. Сделали, как сказал. А то посмотри – забыли, кто баксы платит.

В тот момент у меня было смешанное чувство. Тут было, конечно, неплохо. Этот дом – мой дом. В нем была какая-то магнетическая притягательность, бороться с которой невозможно. И вместе с тем давало о себе знать многолетнее тюремное воспитание. Я был вором в законе, а это звание подразумевало определенный аскетизм, презрение к житейским благам и суете.

Раньше законник не имел права обзаводиться каким-либо имуществом. Считалось, что на воле он лишь гость, а его настоящий дом – тюрьма. Но зараза роскоши проползла в наш воровской мир еще в начале семидесятых, с Кавказа. Тогда как раз в гору пошла теневая экономика. Воры включились в дележ пирога, в бизнесе закрутились огромные деньги. А зачем они, если их не расходовать на красивую жизнь, посчитали тогда воры. «Мерседесы», огромные дома, роскошная одежда, деликатесы, бесконечные рестораны, загулы – это быстро стало нормой для воров на Кавказе и в конце концов пришло и в Россию.

Когда-то я был на похоронах вора в Грузии. Уважаемого человека провожали в последний путь сотни людей. Не оставляло впечатление, что вблизи кладбища проходит первомайская демонстрация. Кортеж машин, море цветов, венки от родственников, от товарищей по ремеслу и без надписей – от местных властей предержащих, которые не могли присутствовать на похоронах по понятным причинам. Играл оркестр. Мальчики в строгих костюмах поддерживали под руки плачущих, одетых в черное вдову и дочерей безвременно ушедшего вора. Почтил своим присутствием церемонию прощания и главный вор России. Он приехал из нашей Ростовской области, где скромно проживал между отсидками в обычном частном доме. Пожилой, угрюмый, с изъеденным язвами желудком, синими от наколок руками, он, покачивая головой, неторопливо обошел дом грузинского вора. Осмотрел внимательно комнаты, лестницы из резного камня, старинную позолоченную мебель, заваленные дорогим фарфором горки. Посмотрел на рыбок, плескавшихся в фонтанчике во дворе. И презрительно процедил:

– Он жил не как вор, а как князь.

Повернулся и ушел.

И тут же, как по волшебству, куда-то делись машины. Исчезли строго одетые мальчики. Растворился оркестр. И некому было тащить гроб…

Именно тот случай вспомнился мне тогда.

– Слишком богато. Не по совести, – сказал я тогда Пирату.

– Да ты что, Самсон?! – возмутился Пират. – Сейчас все так живут. У меня такого дома нет, а тебе положен. Иначе не поймут.

– Кто не поймет?

– Да никто не поймет. Если ты вор, то и хата у тебя должна быть соответствующая. А нет у тебя такой хаты, то и цена тебе невысока, – осмелился высказаться Пират.

Я недовольно посмотрел на него.

– Это не я так думаю, Самсон, – поспешил поправиться Пират. – Это все сейчас так думают. Знаешь, какая поговорка сейчас в ходу? Если ты такой умный, то почему такой бедный?

– Да? – искренне поразился я.

– А чего? Сейчас только баксы в цене. Остальное – разговоры в пользу бедных… Дела, Самсон, крутые впереди. Жизнь сейчас сильно изменилась.

– Какие дела?

– Сучье племя на место ставить.

– Ну, тогда рассказывай, что к чему, – усаживаясь в мягкое кожаное кресло, предложил я.

Меня с Пиратом связывали давние и крепкие нити. Ведь около двадцати лет назад именно я открыл это «молодое дарование» – Никиту Степанова.

Кроме как воровать и руководить братвой, уметь играть в карты и знать воровские законы, настоящий вор еще обязан неустанно заботиться о подрастающем поколении. Эта задача всегда считалась одной из важнейших. Те, кто способствовал притоку молодежи, распространению традиций и идеологии воровского мира, всегда пользовались большим уважением. Среди воров всегда было множество превосходных педагогов. Для измотанных вечно пьяными родителями, семейными скандалами и драками, недоедающих бесприютных подростков из трудных семей они порою становились чуть ли не родными отцами.

Многие искренне считали, что делают для своих подопечных благое дело и наставляют их на путь истинный. Но впоследствии эти пацаны попадали в адский водоворот, где были обречены до смерти вращаться в заколдованном круге этапов, КПЗ, СИЗО, воровских малин и все новых и новых преступных дел. К примеру, живет рядом с вором отчаянный мальчишка, не вылезающий из детских комнат милиции. Вор сразу обращает на него внимание. Начинает прикидывать, не выйдет ли из него толк. Постепенно подведет к делу, проверит несколько раз. А там, смотришь, и придет на зону новый волчонок с хорошей рекомендацией – мол, наш человек, разделяет и поддерживает воровские традиции.

Это сейчас я понимаю, что подобное опекунство на самом деле не приносило ничего хорошего этим пацанам. Но в свое время поступал так же, считая, что своими наставлениями помогаю занять мальчишкам достойное положение в жизни. Когда-то мне на глаза попался Пират. Я как раз в то время находился на воле между двумя отсидками. Ему тогда было пятнадцать лет, и приводов в милицию он имел столько, что уже сбился со счета. У дворовой шантрапы он пользовался славой психа, так как в любой драке поражал всех своим бешеным безумием. Свое погоняло он получил за то, что всегда носил с собою нож с кривым лезвием, чем-то напоминавший пиратский кинжал. Все воровские премудрости, которым я его обучал, он впитывал как губка. Вскоре Пират бойко рассуждал о том, что всех сук и стукачей надо мочить, и готов был подписаться под этим на что угодно.

В те годы мы занимались тем, чем и должны были заниматься все воры, а именно – воровали. К своей, так сказать, работе я всегда относился добросовестно. Со своими помощниками гастролировал по всему бывшему Союзу. Некоторые квартиры мы пасли по два-три месяца, вели наружное наблюдение за хозяевами, тщательно разрабатывали планы ограбления. Народные артисты, заведующие торгами, ректоры институтов и цеховики – кто только не становился нашими жертвами. Пират тоже стал колесить с нами. Стоял на стреме, пас хозяев, добывал информацию. Рос, мужал как начинающий вор. Для продолжения образования ему пора было уже и на зону. Впрочем, я иногда задумывался над тем, а не ошибся ли в своем выборе, угробив на этого мальчишку столько сил и времени? Пират был слишком агрессивным и нервным да к тому же очень нетерпеливым. С таким темпераментом хорошо ходить на гоп-стоп, а не квартиры взламывать – ведь настоящий вор должен обладать большим терпением и стремиться взять свое не столько нахрапом и силой, сколько умом и знанием воровских премудростей.

Мои опасения оправдались, когда Пират получил свой первый срок. Сел он не по благородной статье – не за кражу, как я рассчитывал. И даже не за грабеж, что на худой конец сошло бы. Нет. Он сел за вульгарную «хулиганку» – по двести шестой статье старого кодекса. По пьяной лавочке с кем-то сцепился, кого-то поколотил, разбил витрину магазина – в общем, позор на мои «учительские» седины. Так что пришел Пират в малолетнюю колонию бакланом, то есть осужденным за хулиганство.

После этого наши с ним пути разошлись, хотя и ненадолго сходились в самых неожиданных местах. Выйдя на свободу, погулять долго он не успел и попал на свой второй срок уже за грабеж. В пересыльной тюрьме мы с ним и встретились. К тому времени Пират уже стал козырным фраером, то есть не последним человеком в криминальной среде. Следующий раз мы встретились с ним в колонии строгого режима, куда его перевели из другой зоны. Через два месяца Пират вышел на свободу с моей малявой к братве. В ней предписывалось оказать честному арестанту всякое содействие. Таким образом, Пират был определен в одну из самых могущественных группировок того времени в моем городе Ростове. «Заводские» всегда держали верх в городе. Очень скоро Пират встал у руля этой группировки, так как бывшего предводителя посадили. К тому времени в этом человеке не осталось и следа от того прежнего мальчишки, которого когда-то знала вся округа. Пират стал настоящим вожаком. Было как раз время сухого закона, когда водка и вино перекочевали с магазинных прилавков в руки спекулянтов. Недолго думая, к ним двинула братва с требованием делиться нетрудовыми доходами. Затем Пират организовал подпольный водочный цех, который успешно проработал пару лет, после чего был накрыт во время очередного милицейского рейда. Впрочем, Пирата это не слишком расстроило. Он быстро переключился на владельцев кооперативов, влез на рынок радиодеталей… С моими рекомендациями ему везде открывались двери.

Спокойствия в городе не было. Звучали выстрелы и гремели взрывы. За год до моего выхода из зоны Пират подорвался на своем «Ниссане». Кто начинил его машину двумястами граммами тринитротолуола, так и осталось тайной. Поговаривали, будто бы это сделал кто-то из охраны одного из новых русских, которого Пират якобы захотел кинуть. Внутри группировки появились разногласия. Пошла борьба за власть, и группировка начала трещать по швам. Пират был не дурак и понимал, что шансы на победу у него не особенно велики, тем более после того, как откинулся один из авторитетов, сразу пожелавший занять место Пирата в группировке. Парень понимал, что в случае проигрыша, учитывая «любовь» конкурентов, перспективы у него вырисовывались неважные: венки, похороны, постоянные свежие цветы на могиле и заверения покарать убийц в устах тех, кто этих же убийц и подослал.

Помимо противоречий внутри группировки, у Пирата были серьезные разногласия и с конкурирующими «фирмами» в городе. К тому времени они росли как грибы после дождя. Каждый норовил ухватить свой лакомый кусок или же забрать его у других, таких же, как он сам. Так, в городе задушили удавкой и сбросили в пруд с бетонным кубиком на ногах воровского положенца Савелия. Постарались отмороженные из новых гангстеров, которые сперва убивали, а потом думали. И то, что за Савелия перестреляли с полдюжины человек, положение не изменило. Ростов стал пользоваться славой беспредельного края. На смену воровским понятиям приходили законы джунглей. Кто только теперь не стриг купоны, не наводил свои порядки в городе! Спортсмены сколачивали свои банды, уличная шпана, еще вчера бившая друг другу физиономии, чтобы чужие не ходили по их улицам, подалась в рэкет… Не отставали от них и бывшие военные, сотрудники МВД, «афганцы». Эти с самого начала поставили себя круто, так что к ним лезть боялись все, даже самые отмороженные. Частные охранные структуры тоже все больше стали напоминать бандформирования. А что уж говорить о национальных общинах – дагестанских, азербайджанских, чеченских… Всем хотелось урвать свой кусочек пирога, и желательно побольше. На то он был и беспредел, чтобы не вспоминать о правилах и традициях. «Крыши», «кидки», финансовые аферы, дележ кредитов, уличный рэкет, а кроме того, привычные кражи и разбои, торговля наркотиками и оружием – чем только не занимался в то время преступный мир в Ростове. Жизнь кипела, как лава в просыпающемся вулкане.

В то время в городе главным заправилой беспредела был один приезжий авторитет по имени Тенгиз. Двухметровый звероподобный кавказец, он не поднялся высоко в иерархии воровской общины и промышлял в прошлом преимущественно разбоями, а то и заказными убийствами. В один прекрасный момент Тенгиз решительно плюнул на традиции и решил жить по своим понятиям. А понятия у него были погаными. Он попросту подминал под себя конкурентов, не считаясь ни с чьими интересами. Не давал людям работать, влезал на чужие территории, отказывался соблюдать правила бандитского общежития. Еще когда был жив Платон, Тенгизу приглянулась центральная площадь с тремя гостиницами. После убийства законника Тенгиз решил захватить ее, но там уже обосновался Пират. Начались стычки между группировками. Больше всего в ней доставалось проституткам и сутенерам, которые приносили Пирату основную прибыль. Их били, пытали, над ними издевались. Подрезали и нескольких бойцов из группировки Пирата, но все было бесполезно. Тенгиз и Пират не хотели уступать друг другу. Конец противостоянию положила тогда милиция – точнее, третье отделение во главе с ее начальником. «На площадь больше никому не лезть, точка теперь будет под нашим контролем!», – заявили стражи порядка. Не понявших, о чем шла речь, быстро спровадили на нары. Остальные добровольно отошли в сторону. Пирата тоже тогда забрали. Но продержали всего одну ночь. С ним говорил сам начальник отделения.

– Есть, браток, мафия чеченская. Есть заводская. Есть воровская, – объяснял майор Пирату. – Но это все щенки. Самая главная мафия – наша, ментовская! И не дай бог тебе это проверить на своей шкуре.

Обалдевший, с трудом верящий своим ушам Пират проверять на своей шкуре эти заверения не стал. С точки пришлось съехать. Правда, уже через год справедливость все же восторжествовала – РУОП отправил на нары майора с его командой. Но уже через два дня точку заняли казанцы. Между тем противостояние между группировками Пирата и Тенгиза продолжалось. За прошедший год кавказец совсем распоясался, и никто не мог найти на него управу. Он уже внаглую подминал под себя чужие коммерческие предприятия и структуры.

Как правило, бандиты, позарившиеся на какую-то фирму, заявляются туда и узнают, под кем она ходит. Убедившись, что хозяин не водит за нос и действительно платит приличной команде, братва отходит в сторону, не мешая коллегам по ремеслу делать деньги. Нахально лезть на чужие территории было не принято даже в краю беспредела. Однако Тенгиз просто приходил и говорил – будете платить только мне. А потом следовали выстрелы, взрывы, пытки… Беря очередную фирму под «протекторат», он вел себя не по-джентльменски, а по своим, кавказским правилам. Славяне берут двадцать пять процентов с прибыли и удовлетворяются этим. Кавказцы обычно – пятьдесят и более, при этом постепенно расставляют в конторе своих людей, а потом кукушата выживают хозяев.

Однажды Тенгиз заявился в ходившее под «заводскими» ООО «Европродукт», которое занималось одним из самых выгодных в то время видов бизнеса – поставкой импортных продуктов. Предложил платить. Хозяин отказался. Вечером трое кавказцев затолкали его в «Мерседес», отвезли в лес, долго били, потом закопали по грудь в землю и стали стрелять над головой. Таким образом убедили его платить именно им, а не Пирату.

– А если Пирату не нравится, стрелка на двадцатом километре на выезде из города, – сказал один из кавказцев, отпуская полуживого мужика.

В положенное время Пират со своими парнями подкатил на стрелку. Вскоре появилась вереница машин во главе с роскошным новым «Мерседесом», принадлежавшим Тенгизу. Разговор получился короткий. Кавказцы выскочили из машин, у них было три автомата. Ни слова не говоря, они дали две очереди поверх голов.

– На землю, а то всех здесь положим! – заорал Тенгиз.

Возражать было бесполезно. На такой расклад никто из людей Пирата не надеялся. Дело в том, что на стрелках не принято размахивать оружием. Стрелка – это разговор, это выяснение позиций, расстановка акцентов. Стрельба идет потом, если вопросы не утрясены. Остался стоять только Пират. Он налившимися кровью глазами смотрел на своего противника

– Сейчас вас всех опетушим, козлы! – неожиданно заявил Тенгиз. – Еще раз попадетесь на моем пути – заказывайте себе гробы.

Такие слова, как «опетушим» и «козел», для блатного – страшные оскорбления. Пират, не помня себя, сделал шаг навстречу Тенгизу. Но он был беспомощен – прямо в лицо ему смотрел зрачок автомата. В бессильной ярости Пират выхватил нож и несколько раз полоснул острым лезвием себе по руке.

Буквально на следующий день под крышу Тенгиза ушло еще одно предприятие Пирата. Кавказец совсем распоясался. Но начинать с ним войну Пират пока не решался – не хватало ни авторитета, ни возможностей. Тенгиз без труда мог в течение часа собрать возле себя сотню-другую отморозков…

Выслушав внимательно рассказ Пирата, я сказал только одно слово: