Расскажи мне, как живешь Кристи Агата
Мансур опускает голову. Слуги так и не перестали дразнить его по поводу его поездки верхом из Камышлы.
«Двое золотых часов, – задумчиво говорит шейх, – хорошо иметь. Одни можно одолжить другу».
Макс торопливо дает сигнал к отправлению.
Мы медленно проезжаем через кучку домов и выбираемся на дорогу Камышлы – Хассеке. Толпы мальчишек кричат и машут.
Когда мы проезжаем через следующую деревню, Ханзир, мужчины выбегают из домов и машут и кричат. Это наши рабочие.
«Возвращайтесь в будущем году», – орут они.
«Inshallah!» – орет в ответ Макс.
Мы едем по дороге на Хассеке и оборачиваемся, чтобы бросить последний взгляд на Чагар Базар.
В Хассеке мы останавливаемся, покупаем хлеб и фрукты, идем и прощаемся с французскими офицерами. Молодой офицер, только что вернувшийся из Дейр-ез-Зора, интересуется нашим путешествием.
«Значит, вы едете в Ракку? Я вам расскажу. Когда подъедете к указателю, не следуйте ему. Вместо этого сверните на дорогу правее, а затем на ту, что отходит влево. Так вы попадете на прямую дорогу, с которой не собьешься. А другой путь очень запутанный».
Капитан, тоже слушающий разговор, вмешивается, говоря, что он очень советует нам ехать на север на Рас-эль-Айн, затем на телль Абьяд и дальше по оживленной дороге от телля Абьяда на Ракку. Тогда никаких ошибок не будет.
«Но это намного дальше, огромный крюк».
«В конечном счете может оказаться ближе».
Мы благодарим его, но упорствуем в своем первоначальном намерении.
Михель сделал необходимые покупки, и мы двигаемся в путь, направляясь на мост через Хабур.
Доехав до места, где встречаются дороги и есть один-два указателя, мы следуем совету молодого офицера. На одном указателе телль Абьяд, на другом Ракка, а между ними дорога без указателя. Должно быть, это она.
Через некоторое время дорога делится на три.
«Левая, наверное, – говорит Макс, – или он имел в виду среднюю?»
Мы сворачиваем на левую, а спустя некоторое время она делится на четыре.
В этой местности полно больших камней и низкорослого кустарника. Ехать приходится только по дороге.
Макс снова сворачивает на левую дорогу. «Нам надо было свернуть на самую правую», – говорит Михель.
Никто не обращает внимания на Михеля, так как из-за него мы оказывались на неверной дороге бессчетное число раз.
Я набрасываю покров тайны на последующие пять часов. Мы заблудились – заблудились в тех краях, где нет ни деревень, ни посевов, ни пастбищ бедуинов – ничего.
Дороги делаются все менее наезженными, пока не становятся едва различимыми. Макс старается придерживаться тех, которые ведут приблизительно в нужном направлении – а именно чуть к западу от юго-запада, но дороги в высшей степени зловредны. Они поворачивают и вьются и, как правило, ведут на север.
Мы ненадолго останавливаемся, чтобы съесть ленч и выпить приго-товленный Михелем чай. Жара удушающая, дорога очень скверная. От толчков, жары и ослепительного света у меня делается мучительная головная боль. Мы все слегка встревожены.
«Ну, – говорит Макс, – во всяком случае, у нас много воды. Что этот проклятый дурень делает?»
Мы оборачиваемся. Мансур, наш идиот, радостно льет нашу драгоценную воду, поливая себе на руки и лицо!
Я пропускаю высказывания Макса. Мансур выглядит удивленным и немного опечаленным. Он вздыхает. Как трудно, кажется, думает он, угодить этим людям. Самые простейшие поступки раздражают их.
Мы снова пускаемся в путь. Дороги поворачивают и вьются еще хуже прежнего. Иногда они просто исчезают.
Тревожно хмурясь, Макс бормочет, что мы забираем слишком сильно на север.
Теперь, когда дороги делятся, они поворачивают на север и северо-восток. Может, мы вообще повернем обратно?
Дело идет к вечеру. Внезапно местность вокруг меняется к лучшему, исчезают кустарники, совсем не так много камней.
«Мы должны куда-нибудь добраться, – говорит Макс, – думаю, теперь мы сможем ехать напрямик без дороги».
«В каком направлении вы решили ехать?» – спрашивает Полковник.
Макс отвечает, что на запад в сторону Белиха. Если мы выедем на берег Белиха, мы найдем основную дорогу телль Абьяд – Ракка и сможем дальше ехать по ней.
Мы едем дальше. У Мэри прокол в шине и мы теряем драгоценное время. Солнце садится.
Внезапно перед нами предстает радующее глаз зрелище – впереди бредут люди. Макс издает радостный вопль. Он останавливается около них, произносит приветствия, задает вопросы.
Белих? Белих прямо впереди. Через десять минут на такой машине, как наша, мы будем там. Ракка? Мы ближе к теллю Абьяду, чем к Ракке.
Пять минут спустя мы видим зеленую полосу впереди – это растительность вдоль реки. Громадный телль возвышается над ней.
Макс в восторге восклицает: «Белих – посмотри на него! Телли всюду!»
Телли действительно производят впечатление – большие, устрашающие и очень прочные на вид.
«Сногсшибательные огромные телли», – говорит Макс.
У меня голова и глаза дошли уже до почти невыносимой стадии боли, поэтому я из вредности говорю: «Min Ziman er Rum».
«Ты более или менее права, – говорит Макс. – В этом трудность. Эта прочность означает римскую каменную кладку – цепь фортов. То, что нам нужно, там в глубине, я уверен, но слишком долго и слишком дорого добираться до него туда вглубь».
Я чувствую, что археология меня абсолютно не интересует. Мне нужно место, где можно лечь, много аспирина и чашка чая.
Мы выезжаем на широкую дорогу, ведущую на север и на юг, и поворачиваем на юг на Ракку.
Мы сильно сбились с дороги, и проходит еще полтора часа, прежде чем мы видим раскинувшийся впереди город. Уже темно. Мы въезжаем на окраину. Это чисто восточный город – никаких европейских зданий. Мы спрашиваем, где Services Speciaux[93]. Офицер очень любезен, но его беспокоит наш комфорт. Здесь нет никакого подходящего жилья для путешественников. Может быть, мы поедем на север в телль Абьяд? Через два часа, если мы поедем быстро, мы были бы вполне удобно устроены.
Но никто из нас, а меньше всех страдающая я, не может вынести и мысли о еще двух часах толчков и болтанки. Любезный офицер говорит, что есть две комнаты – очень жалкие, правда, ничего европейского, но если у нас с собой постели и слуги?
Мы приезжаем к дому в полной темноте. Мансур и Али бегают с фонариками и зажигают примус, расстилают одеяла и мешают друг другу. Я с тоской думаю о быстром и ловком Субри. Мансур неправдоподобно медлителен и неловок. Тут приходит Михель и критикует то, что делает Мансур. Мансур останавливается, и они спорят. Я извергаю на них весь арабский, который я знаю. Мансур выглядит напуганным и снова начинает действовать.
Приносят свернутые постельные принадлежности и одеяла, и я опускаюсь на них. Внезапно рядом со мной оказывается Макс с чашкой чая, о которой я так мечтала. Он приветливо спрашивает, не плохо ли мне. Я говорю да, хватаю чай и проглатываю четыре таблетки аспирина. Чай кажется мне просто нектаром. Никогда, никогда, никогда ничто не доставляло мне такого удовольствия! Я откидываюсь назад, глаза мои закрываются.
«Мадам Жако», – бормочу я.
«А? – у Макса вид испуганный. Он наклоняется. – Что ты сказала?»
«Мадам Жако», – повторяю я.
Ассоциация правильная, я знаю, что я имею в виду, но конкретная фраза ускользает от меня. У Макса на лице появляется выражение, как у больничной сестры, – ни в коем случае не противоречить пациенту!
«Мадам Жако сейчас тут нет», – говорит он успокаивающим тоном.
Я бросаю на него раздраженный взгляд. Мои глаза тихо закрываются. Кругом еще идет суматоха. Готовят ужин. Кому это надо? Я собираюсь спать – спать…
Как раз когда я почти заснула, фраза всплывает в моем сознании. Конечно же! «Completement knock out!»[94], – говорю я с удовлетворением.
«Что?» – говорит Макс.
«Мадам Жако», – говорю я и засыпаю.
* * *
Самое лучшее в том, что засыпаешь страшно усталая и измученная головной болью, это тот чудесный сюрприз, когда на следующее утро просыпаешься здоровая и полная энергии.
Я чувствую себя полной сил и отчаянно голодной.
«Ты знаешь, Агата, – говорит Макс – Я думаю, что прошлой ночью у тебя был жар. Ты бредила. Ты все время говорила о Мадам Жако».
Я бросаю на него презрительный взгляд и отвечаю, как только мне удается, поскольку рот у меня набит прожаренным до жесткости яйцом.
«Глупости! – говорю я наконец. – Если бы только взял на себя труд слушать, ты бы точно знал, что я имела в виду! Но у тебя, наверное, все мысли были заняты этими теллями на Белихе…»
«Ты знаешь, было бы интересно, – сразу же проявляет энтузиазм Макс, – хотя бы проложить одну или две пробные траншеи на каком-нибудь из этих теллей…»
Входит Мансур, сияя улыбкой во всю свою глупую, честную физиономию, и спрашивает, как сегодня чувствует себя Хатун.
Я говорю, что я здорова. Мансур, кажется, расстроен из-за того, что я так крепко спала, когда ужин был готов, что никто не захотел меня будить. Не съем ли я еще одно яйцо теперь?
«Да», – говорю я, съев уже четыре. И если на этот раз Мансур будет жарить его минут пять, это будет вполне достаточно!
Около одиннадцати мы отправляемся к Евфрату. Река здесь очень широкая, местность вокруг светлая, плоская и сияющая, а в воздухе дымка. Все вместе это нечто вроде симфонии в цвете, который Макс, описывая керамику, назвал бы «розовато-коричнево-желтый».
Переправа через Евфрат в Ракке – это очень примитивный паром. Мы присоединяемся к другим машинам и удобно устраиваемся ждать парома – час или два.
Какие-то женщины спускаются за водой с жестянками от керосина. Другие стирают белье. Это выглядит как орнамент на фризе – высокие, одетые в черное фигуры, нижняя часть лица закрыта, головы они держат очень прямо, с больших жестянок сыплются капли воды. Женщины двигаются вниз и вверх, медленно, без спешки.
Я с завистью думаю, как должно быть хорошо, когда твое лицо скрыто под покрывалом. Наверное, чувствуешь себя в уединении, в тайне… Только глаза смотрят на мир – ты видишь его, а он тебя нет…
Я вынимаю зеркальце из сумочки и открываю пудреницу. «Да, – думаю я, – как хорошо было бы скрыть под покрывалом твое лицо!»
Приближающаяся цивилизация начинает оживать во мне. Я начинаю думать о разных вещах… Шампунь, роскошный фен… Маникюр… Фарфоровая ванна с кранами. Соли для ванны. Электрический свет… Еще туфли!
«Что с тобой? – говорит Макс. – Я два раза спросил, обратила ли ты внимание на второй телль, который мы вчера вечером проезжали по дороге от телля Абьяда».
«Не обратила».
«Ты не обратила внимания?»
«Нет. Вчера вечером я ни на что не обращала внимания».
«Он не был таким цельным, как остальные. На его восточной стороне заметна эрозия. Я думаю, может быть…»
Я говорю ясно и твердо: «Я устала от теллей».
«Что?» – Макс смотрит на меня с таким же ужасом, какой мог бы почувствовать средневековый инквизитор, услышав особенно откровенный образчик святотатства.
Он говорит: «Ты не можешь устать от них!»
«Я думала о других вещах», – я высыпаю на него весь список, начиная с электрического света, и Макс проводит рукой по затылку и говорит, что он бы не имел ничего против того, чтобы его наконец хорошо постригли.
Мы все соглашаемся, что очень жаль, что невозможно сразу переместиться с Чагара, скажем, в «Савой»! А так, острое удовольствие от контраста всегда теряется. Мы проходим через стадию не очень хорошей еды и частичного комфорта так, что удовольствие от включения электрического света или от открывания крана притупляется.
Наконец паром приходит. Мэри осторожно загоняют вверх по наклонным доскам. За ней следует Пуалу.
И вот мы на широком Евфрате. Ракка удаляется. Она выглядит прекрасной с ее глиняными кирпичами и восточными формами.
«Розовато-коричнево-желтый», – тихо говорю я.
«Тот полосатый горшок ты имеешь в виду?»
«Нет, – говорю я, – Ракка».
И я повторяю это имя негромко, как прощай, перед тем как я вернусь в тот мир, где правит выключатель электрического света…
Ракка…
Глава 11
ПРОЩАЙ, БРАК
Новые лица и знакомые лица!
Это наш последний сезон в Сирии. Мы копаем теперь на телле Браке, закончив наконец на Чагаре.
Наш дом, дом Мака, был передан (с огромной церемонией) шейху. Шейх уже занял деньги под этот дом, по крайней мере, три раза. Тем не менее в нем отчетливо проявляется гордость владельца. Владеть этим домом, чувствуем мы, это хорошо для его «репутации».
«Хотя, возможно, дом ему сломает шею», – говорит Макс задумчиво. Он долго и выразительно объяснял шейху, что крышу дома надо каждый год осматривать и вовремя чинить.
«Естественно, естественно, – говорит шейх, – Inshallah, все будет в порядке!»
«Многовато тут Inshallah, – говорит Макс. – Сплошь Inshallah, и никаких починок! Будет именно так!»
Дом, большие золотые часы и лошадь переданы шейху как подарки, сверх арендной платы и компенсации за посевы.
Удовлетворен шейх или разочарован, мы не совсем уверены. Он весь сплошные улыбки и экстравагантные заявления о дружбе, но в то же время он сделал серьезную попытку получить дополнительную компенсацию за «порчу сада».
«А что такое этот сад?» – спросил изумленный французский офицер.
И правда, что это? Когда его попросили привести хоть какое-то подтверждение того, что у него когда-либо был сад или хотя бы что он знает, что такое сад, шейх вынужден был пойти на попятный. «Я собирался сделать сад, – говорит он сурово, – но из-за раскопок мои намерения сорвались».
Этот «Сад шейха» на некоторое время становится предметом шуток среди нас.
В этом году с нами на Браке неизменный Михель, веселый Субри, Хайю с выводком из четырех нелепых щенков; Димитрий, нежно пекущийся о щенках, и Али. Мансур, № 1, старший слуга, слуга, знающий европейские порядки службы, поступил, El hamdu lillah, на службу в полицию! Он однажды приезжает навестить нас в полном блеске формы и улыбаясь от уха до уха.
Гилфорд этой весной ездил с нами в качестве архитектора, и теперь снова с нами. Он завоевал мое громадное уважение тем, что оказался способен подрезать копыта лошади.
У Гилфорда длинное, светлое серьезное лицо, и сперва, в начале первого сезона, он очень внимательно относился к стерильной обработке местных порезов и ран и наложению повязок. Однако увидев, что происходит с повязками, как только человек попадает домой, и пронаблюдав, как некий Юсуф Абдулла снял аккуратнейшую повязку и улегся под самым грязным углом раскопа так, что песок струйкой сыпался в рану, Гилфорд теперь просто щедро смазывает раны раствором марганцовки (которая здесь в почете из-за ее насыщенного цвета) и ограничивается тем, что подчеркивает, что нужно применять только наружно, а что можно без опасения пить.
Сын местного шейха, обучавший машину в той же манере, в которой объезжают молодую лошадь, и опрокинувшийся в вади, приходит лечиться к Гилфорду с огромной дырой в голове. В ужасе Гилфорд более или менее заливает ее йодом, и молодой человек топчется вокруг, пошатываясь от боли.
«Ах! – выдыхает он, когда ему удается заговорить. – Вот это прямо огонь! Это чудесно. В будущем я всегда буду приходить к тебе – никогда к врачу. Да – огонь, огонь, правда!»
Гилфорд убеждает Макса сказать ему, чтобы он шел к врачу, так как рана на самом деле серьезная.
«Что – это? – заявляет презрительно сын шейха. – Просто головная боль, вот и все! Что, однако, интересно, – добавляет он задумчиво, – если я сморкаюсь – вот так, – то слюна выходит из раны!»
Гилфорд зеленеет, а сын шейха уходит посмеиваясь.
Он возвращается через четыре дня для дальнейшего лечения. Рана заживает с невероятной быстротой. Он глубоко разочарован, что больше не применяется йод, а только очищающий раствор.
«Он совсем не жжет», – говорит он недовольно.
К Гилфорду приходит женщина с ребенком с раздутым животом, и в чем бы ни состоял истинный недуг, она в восторге от результатов, которые дали легкие лекарства, полученные ею. Она возвращается, чтобы благословить Гилфорда «за спасение жизни ее сына», и добавляет, что он получит ее старшую дочь, как только та достаточно подрастет; на это Гилфорд краснеет, а женщина удаляется, смеясь и добавляя несколько заключительных непечатных замечаний. Нет надобности говорить, что это курдская, а не арабская женщина!
Мы ведем сейчас эти осенние раскопки, чтобы завершить нашу работу. Этой весной мы закончили Чагар и сконцентрировались на Браке, где были найдены интересные вещи. Теперь мы кончаем Брак и собираемся завершить сезон месяцем или шестью неделями раскопок на телле Джидле, городище на Белихе!
Местный шейх, чей лагерь разбит на Джаг-джаге, приглашает нас на церемониальный пир, и мы принимаем приглашение. Когда наступает этот день, Субри появляется в полном блеске своего тесного костюма цвета сливы, начищенных ботинок и гамбургской шляпы. Он приглашен, чтобы сопровождать нас, и он действует, как связной, сообщая нам, как идут приготовления к пиру и в какой именно момент должно произойти наше появление.
Шейх с достоинством приветствует нас под широким коричневым пологом своего открытого шатра. При нем большая свита друзей, родственников и вообще приспешников.
После вежливых приветствий великие (то есть мы, формены Алави и Йахйа, шейх и его главные друзья) все садятся в кружок. Старик в красивых одеждах приближается к нам с кофейником и тремя маленькими чашечками. Малюсенькая капля интенсивно черного кофе наливается в каждую. Первая чашка вручается мне – доказательство того, что шейх знаком с (необычным!) европейским правилом первыми обслуживать женщин. Макс и шейх получают две следующие. Мы сидим и пьем. Через некоторое время еще одна малюсенькая капля наливается нам в чашки и мы продолжаем пить. Затем чашки у нас берут, снова наливают, и Гилфорд и формены пьют в свою очередь. И так оно и идет по кругу. На некотором расстоянии от нас стоит довольно большая толпа тех, кто принадлежит ко второму рангу. Из-за перегородки шатра рядом со мной слышится приглушенный смех и шорох. Это женщины шейха подглядывают и прислушиваются к тому, что происходит.
Шейх дает приказ, и один из приближенных выходит и возвращается с шестом, на котором сидит прекрасный сокол. Его устанавливают посреди шатра. Макс поздравляет шейха с такой великолепной птицей.
Появляются три человека, которые вносят большой медный котел и ставят его в центре кружка. Он полон риса, поверх которого разложены куски барашка. Все приправлено специями, очень горячее и пахнет чудесно. Нас любезно приглашают есть. У нас есть куски лепешек арабского хлеба, и с их помощью и с помощью собственных пальцев мы угощаемся из этого общего блюда.
Через некоторое время (и должна сказать, не очень скоро) и голод, и правила вежливости удовлетворены. Это большое блюдо, в котором самых отборных кусков уже нет, все еще наполовину полно. Его поднимают и ставят чуть дальше, где второй кружок (включая Субри) садится есть.
Нам подают сладости и снова кофе.
После того как второй кружок утолил свой голод, блюдо ставят в третьем месте. Теперь в нем в основном остались рис и кости. Садятся есть самые низшие по положению и те обездоленные, кто пришел «сесть в тени шейха». Они кидаются на еду, и когда блюдо уносят, в нем совершенно пусто.
Мы сидим еще некоторое время, Макс и шейх изредка обмениваются серьезными замечаниями. Затем мы поднимаемся, благодарим шейха за его гостеприимство и удаляемся. Макс щедро вознаграждает того, кто подавал кофе, а формены указывают каких-то таинственных личностей, которым следует сделать щедрое подношение.
Жарко, и мы идем домой, совершенно ошалев от риса и баранины. Субри очень доволен этим праздником. Он считает, что все прошло самым должным образом.
* * *
Сегодня, неделей позже, мы, в свою очередь, принимали гостя. Это никто иной, как шейх племени шаммар – действительно очень большой человек. Местные шейхи его сопровождали, а он приехал на прекрасной серой машине. Очень красивый и утонченный человек с темным худым лицом и прекрасными руками.
Наш европейский обед был самым лучшим, какой мы могли создать, а волнение слуг из-за важности нашего гостя было огромным.
Когда он наконец уехал, мы почувствовали себя так, как будто принимали, по крайней мере, королевское семейство.
* * *
Сегодня у нас день катастрофы.
Макс уехал в Камышлы вместе с Субри за покупками и в банк, оставив Гилфорда составлять план зданий на городище, а форменам поручив руководить людьми.
Гилфорд приезжает домой на ленч, и только что мы с ним поели и он собирался отправиться обратно на раскопки на Пуалу, как мы видим, что наши формены изо всех сил бегут к дому, по всему виду в волнении и отчаянии.
Они врываются во двор и разражаются потоком взволнованных арабских слов.
Гилфорд ничего не понимает, я приблизительно одно слово из семи.
«Кто-то умер», – говорю я Гилфорду.
Алави повторяет свой рассказ более четко. Четверо, как я понимаю, умерли. Сперва я думаю, что была ссора и люди убили друг друга, но Йахйа выразительно качает головой на мои запинающиеся вопросы.
Я проклинаю себя за то, что не научилась понимать этот язык! Мой арабский состоит главным образом из фраз вроде «Это не чистое. Сделай это так. Не бери это полотенце. Принеси чай» и тому подобных домашних приказаний. Этот рассказ о страшной смерти абсолютно выше моего понимания. Димитрий, его помощник и Серкис выходят и слушают. Они понимают, что произошло, но так как они не говорят ни на одном европейском языке, Гилфорд и я по-прежнему в неведении.
Гилфорд говорит: «Мне бы стоило поехать и посмотреть» и идет в сторону Пуалу.
Алави хватает его за рукав и что-то яростно говорит, очевидно, отговаривая. Он драматически указывает в сторону раскопа. Вниз по склонам Брака, за милю отсюда, сыплется толпа людей, одетых пестро и в белые одежды, и в этом есть что-то решительное и опасное. Формены, я вижу, выглядят напуганными.
«Эти парни сбежали, – говорит Гилфорд уверенно, – хотел бы я знать, что там за беда».
Может быть, Алави (у него горячий нрав) или Йахйа убили киркой рабочего? Это кажется крайне неправдоподобным, и уж наверняка они не убили бы четверых.
Я опять, запинаясь, высказываю предположение, что была драка, и иллюстрирую это пантомимой. Но ответ определенно отрицательный. Йахйа жестами изображает что-то падающее откуда-то выше головы.
Я смотрю на небо. Может быть, жертвы погибли от удара молнии?
Гилфорд открывает дверцу Пуалу. «Я поеду и посмотрю, что там, а эти парни пусть едут со мной».
Он знаками приказывает им сесть в машину. Они отказываются быстро и решительно. Они не поедут.
Гилфорд выпячивает свой воинственный австралийский подбородок. «Они должны ехать».
Димитрий качает своей большой доброй головой.
«Нет, нет, – говорит он, – это очень плохо».
Что очень плохо?
«Там какая-то беда», – говорит Гилфорд. Он вскакивает в машину. Затем, взглянув на быстро приближающуюся толпу, резко поворачивает голову. Он смотрит на меня с беспокойством, и я вижу, как выражение, которое можно описать как «женщины и дети прежде всего», появляется в его глазах.
Он выходит из машины, стараясь двигаться неторопливо, и говорит нарочитым тоном выходного дня:
«А что если нам прокатиться по дороге и встретить Макса? Вполне можно, раз работа все равно встала. Вы сходите за шляпой или что вам еще нужно».
Милый Гилфорд, он делает это прелестно. Так осторожно, чтобы не напугать меня.
Я медленно отвечаю, что вполне можно поехать, а деньги взять? Деньги экспедиции хранятся в денежном ящике под кроватью Макса. Если действительно рассвирепевшая толпа собирается напасть на дом, не хотелось бы, чтобы они нашли и украли деньги.
Гилфорд, все еще стараясь «не пугать меня», притворяется, что это вполне обыденное предложение.
«Не могли бы вы, – говорит он, – поторопиться?»
Я иду в спальню, беру свою фетровую шляпу, вытаскиваю денежный ящик, и мы ставим его в машину. Гилфорд и я садимся и зовем Димитрия с помощником и Серкиса сесть сзади.
«Мы возьмем их, а не форменов», – говорит Гилфорд, все еще осуждая их решение сбежать.
Мне жаль Гилфорда, ему определенно хочется пойти и встретить толпу, а вместо этого ему приходится заботиться о моей безопасности, Но я очень рада, что он не идет навстречу рабочим. Он не имеет у них большого авторитета и все равно не поймет ни слова из того, что они говорят, и его вмешательство может еще ухудшить дело. Что нам нужно, это сообщить Максу и выяснить, что же действительно произошло.
План Гилфорда спасти Димитрия и Серкиса и оставить форменов разбираться с тем, за что они несут ответственность, сейчас же оказывается сорванным. Алави и Йахйа, оттолкнув Димитрия, забираются в машину, Гилфорд в ярости пытается их выкинуть, но они отказываются сдвинуться с места.
Димитрий спокойно кивает головой и делает жест в сторону кухни. Он уходит, и Серкис идет за ним с несколько недовольным видом.
«Я не понимаю, почему эти парни…» – начинает Гилфорд.
Я вмешиваюсь.
«В машине поместятся только четверо – и на самом деле, похоже, что это именно Алави и Йахйа, кого люди хотят убить, если они действительно хотят убить кого-нибудь, так что, наверное, нам лучше взять их. Я не думаю, чтобы рабочие имели бы что-то против Димитрия и Серкиса».
Гилфорд оглядывается и видит, что бегущая толпа уже слишком близко, чтобы спорить дальше. Он бросает хмурый взгляд на Йахйу и Алави и быстро выводит машину из ворот двора и в объезд по деревне на дорогу, ведущую в Камышлы.
Макс уже должен ехать обратно, поскольку он собирался быть на раскопе в середине дня, так что мы должны скоро с ним встретиться.
Гилфорд вздыхает с облегчением, а я говорю, что это было очень мило исполнено.
«Что было?»
«Ваше небрежное предложение приятно прокатиться навстречу Максу и то, как вы избегали пугать меня».
«О, – говорит Гилфорд, – значит, вы догадались, что я хотел увезти вас?»
Я смотрю на него с жалостью.
Мы едем на полной скорости и приблизительно через четверть часа встречаем Макса, который вместе с Субри возвращается на Мэри. При виде нас он очень удивляется и останавливается. Алави и Йахйа высыпаются из Пуалу и кидаются к нему, и воздух наполняет поток взволнованной арабской речи, прерываемой резким стоккато вопросов Макса.
Теперь наконец мы узнаем, в чем дело!
В течение нескольких последних дней в некоторой части раскопа мы находили много очень красиво вырезанных из камня или слоновой кости амулетов в виде животных. За них люди получали большой бакшиш, и чтобы найти их как можно больше, они начали подкапывать стенку ямы, в которой работали, так как амулеты лежат в довольно глубоком слое.
Вчера Макс это прекратил, так как это становилось опасным, и поставил команды работать снова наверху, чтобы добраться до этого слоя оттуда. Люди ворчали, поскольку это значило, что им придется день или два копать неинтересные слои, прежде чем они снова доберутся до слоя с амулетами.
Форменам было сказано следить, чтобы приказ выполнялся, и хотя и с обидой, но рабочие все же послушались и начали копать сверху, торопясь изо всех сил.
Таково было положение дел, когда работы были остановлены на ленч. А далее следует история о подлом вероломстве и жадности. Все рабочие лежали на склоне холма около кувшинов с водой. Одна команда, работавшая на другом конце раскопа, незаметно отошла, прокралась вокруг городища к месту богатых находок и принялась яростно копать там, где стенка ямы уже была подрыта. Они собирались ограбить чужой участок и притвориться, что нашли украденные предметы на своем собственном.
И тут их настигла Немезида. Они подрыли слишком глубоко, и верхние слои обрушились на них!
На вопли единственного уцелевшего сбежалась вся толпа. Тотчас и они, и формены поняли, что произошло, и трое рабочих с кирками принялись торопливо откапывать своих товарищей. Один человек был жив, но остальные четверо мертвы.
Сейчас же поднялось страшное волнение. Крики, жалобы, возносимые к небу, и желание обвинить кого-то. Трудно понять, напугались ли формены и решили сбежать или рабочие действительно на них напали. Но в результате люди кинулись за ними в неожиданно злобном настроении.
Макс склонен думать, что формены струсили и сами подали рабочим идею напасть на них, но не тратит времени на обвинения. Он поворачивает машины, и мы все несемся в Камышлы, где Макс сейчас же излагает факты перед офицером из Services Speciaux[95], который отвечает за безопасность.
Этот лейтенант быстро и понимает, и действует. Он берет четверых солдат с машиной, и мы все едем обратно в Брак. Толпа теперь на городище. Она шевелится и волнуется, как пчелиный рой. Она затихает при виде приближающейся власти. Мы поднимаемся на городище процессией. Лейтенант отсылает свою машину с одним из солдат, а сам идет на место трагедии.
Здесь он расспрашивает о фактах, и рабочие, чьим этот участок был по праву, объясняют, что это были не они, а соперничающая команда, которая пыталась обогнать их. Затем расспрашивают уцелевшего, и он подтверждает эту историю. Все ли тут люди из этой команды? Один не пострадавший, один раненый и четверо мертвых? Не может оказаться, что кто-то еще под завалом? Нет.
В этот момент возвращается машина лейтенанта с местным шейхом, к племени которого принадлежат погибшие рабочие. Он и лейтенант принимаются за дело вдвоем. Вопросы и ответы продолжаются.
Наконец шейх повышает голос и обращается к толпе. Он снимает всякую вину с экспедиции. Люди копали не в рабочие часы, в свое личное время, и более того, пытались обокрасть своих товарищей. Они поплатились за непослушание и жадность. Теперь все должны разойтись по домам.
К этому времени солнце уже село и опускается ночь.
Шейх, лейтенант и Макс едут к дому (где мы с облегчением обнаруживаем, что Димитрий спокойно стряпает, а Серкис улыбается).
Консультации продолжаются примерно час. Инцидент прискорбный. Лейтенант говорит, что у этих людей семьи, и хотя никаких обязательств нет, несомненно пожертвование было бы уместно. Шейх говорит, что щедрость признак благородной натуры и сильно укрепит нашу репутацию в здешних краях.
Макс говорит, что хотел бы сделать дар семьям, если будет ясно понято, что это именно дар, а ни в каком смысле не компенсация. Шейх выражает твердое согласие. Это будет записано французским офицером, говорит он. Кроме того, он сам оповестит об этом, подтвердив своим словом. Остается вопрос – сколько. После того как это улажено и угощения сервированы, шейх и лейтенант уезжают. Двое солдат оставлены на городище сторожить роковое место.
«И имейте в виду, – говорит Макс, когда мы очень усталые отправляемся спать, – кто-то должен сторожить это место завтра во время ленча, а то у нас опять произойдет то же самое».
Гилфорд не верит.
«Ну уж не теперь, когда они знают, как это опасно, и видели, что случилось!»
Макс мрачно говорит: «Подожди и увидишь».
На следующий день он сам ждет, укрывшись за стеной из глиняных кирпичей. И действительно, пока идет ленч, трое рабочих крадучись обходят склон городища и начинают яростно скрести соседний участок раскопа, меньше чем в двух футах от того места, где погибли их товарищи!
Макс выходит и выдает потрясающее нравоучение. Неужели они не понимают, что то, что они делают, приведет к смерти?
Один из людей бормочет: «Inshallah!»
Затем их формально увольняют за попытку обокрасть товарищей. Это место охраняют затем после Fidos до того момента, когда на следующее утро верхние слои сняты. Гилфорд говорит, ужасаясь: