Территория войны Пронин Алексей
– Столько, сколько требуется. Все в его руках, я ему полгода объясняю и тороплю: живее, живее!
– Внучку его отдайте.
– Кого?! Не понял. О ком вы? – Что-то промелькнуло в его глазах, или мне показалось? – Да кто вы такой?
Нет, не показалось. Собственно, для этого только я сюда и приехал, – любой знак мне сгодился бы, любая зацепка, лишь бы почувствовать, где искать эту внучку. Миллионы и заводы меня не интересовали, я обещал найти девчонку. Мимо миллионов я прохожу совершенно спокойно, в нашей стране бедняков они часто приносят горе, а иногда и гибель их владельцу. А несвободу и страх – всегда.
– Я уже сказал – частное лицо.
– Ах, вот что! Детектив... Интересная профессия, впервые встречаю. И вы у меня его внучку ищете?
– У вас.
– За такой базар знаешь как отвечают? – Выражение его глаз и тон мгновенно изменились – передо мной сейчас был серьезный и очень крутой человек в своем мире.
– Угрозы оставьте для слабонервных с деньгами. По-хорошему девочку отдайте. – Я спокойно проследил, как его нервная рука опустилась под крышку стола и нажала сигнал тревоги.
– Убирайся! – На лице его читалось только глубокое презрение ко мне.
За моей спиной щелкнула дверь, и тяжелые шаги остановились в метре от моей спины.
– Вы не нервничайте, – произнес я без всяких эмоций. – Но я вас убедительно прошу не давить так на моего клиента.
– Ты уберешься, шваль, отсюда?!
Я поднялся с кресла.
– Лишение свободы человека – тяжкое преступление, Борис Михайлович, одумайтесь...
Мне не удалось договорить. Хозяин за столом кивнул, и мои руки сразу оказались сдавленными за спиной. Сопровождавший меня «ньюйоркец» дождался настоящей работы.
Он поволок меня назад, и я едва успел, чтобы не упасть, отставить ногу. По лицу хозяина расползалась презрительная усмешка. Внезапно меня охватила обида – я и сам уйду, не надо рук, что у тебя, Борис Михайлович, за манеры такие!
Я запомнил этого полицейского еще у входа – здоровенный, с меня ростом, но тяжелее и шире. Поэтому я знал, на какой высоте может быть его нос, и, не потеряв окончательно равновесия, резко ударил затылком назад, надеясь, что он попадет прямо туда. Попал – мягкий, хрящеватый нос влажно и упруго уперся в мой затылок. Оттолкнувшись, я восстановил равновесие и, когда тиски-руки на миг свалились с моих плеч, резко развернулся. В полуметре от меня «ньюйоркец» держался за нос, из-под пальцев текла на подбородок кровь. Я только подставил левую ногу и легко толкнул его ладонью в грудь. Он упал, его голова подпрыгнула на мягком ковре, и кровь из носа веером окропила рубашку.
Я повернулся к хозяину. Он откатился от меня назад в своем кресле на колесиках, на лице была уже не презрительная усмешка, а страх. Рука же давила и давила под столом сигнал тревоги.
– Борис Михайлович, вы меня поняли? – Я взял со стола свой блокнот и положил в карман. За спиной опять щелкнула дверь. – Теперь думайте, но времени в обрез. Тем более для девочки. Как вы говорите, живее, живее! – и я обернулся в сторону двери.
В двух метрах от меня – одна рука с дубинкой наготове, а другая на кобуре – стоял второй полицейский, незнакомый. В дверном проеме маячил третий крутой мужик в летней рубашке, с помповым дробовиком в руках. Но без команды они ни на что не решались и ждали, поглядывая на хозяина.
– Я ухожу. Или вы хотите еще одну свалку?
Ответа я не услышал, и меня вдруг возмутило его хамство. Я с силой отпихнул спиной его изящный, но жиденький стол, тот заскользил по ковру, зазвенели опрокидывающиеся дорогие вещицы, и столешница с маху въехала в кресло хозяина.
– Пусть убирается! Пропустите его! – крикнул он.
Я шагнул мимо размазывающего по лицу кровь охранника и подумал, что в Нью-Йорке за это мне дали бы лет пять, без разговоров. Но здесь был только ряженый. Стоявший в дверях охранник нехотя отступил. Ствол его дробовика смотрел мне точно в живот...
Я сел на мотоцикл в отвратительном настроении. Завелся и поехал вперед без определенной цели. Увидел кафе на улице и остановился, заглушив мотор. Надо поесть, поразмыслить. За столиком включил диктофон, прослушал все с самого начала, от входа до выхода, почти с четверть часа. Понятным становилось почти все об этом так называемом корпоративном конфликте. Кроме главного – где внучка Таня?
Классический, азбучный и неотразимый прием рейдеров: состряпать уголовное дело на генерального и с прикормленными ментами давить его и давить, пока не запросит пощады. Поводов найти – никогда не проблема: у этих «красных директоров» рыльце не только в пушку, оно в густых перьях. Этот Портной упомянул об аренде, значит, на ней он его и поймал. В заводоуправлении на двух этажах бизнес бурлит, наверняка есть что-то и в самих цехах. Арендная плата по бумагам, как всегда, – копейки, остальное черным налом, генеральному и замам. За все годы – сумма со многими нулями. А это уже растрата, статья... до пяти лет – если подзаняться да хорошо раскрутить от имени обиженных, обворованных акционеров.
Классика, старая, как наша «перестройка», и по-прежнему работает, как часы в умелых руках. Неоднократно проверено: не выдерживают у многих нервы, все эти воры очень скоро бегут сдаваться рейдеру – мол, забирай все, только не сажай. Но зачем ему еще и внучка? Захват, похищение, удержание – работа для серьезных бандитов, а с ними свяжешься – можно не только испачкаться, а кое-что и похуже. Не бытовое ли, действительно? По тому, как мать с отцом о ней пекутся, да никто об ее парне ничего не знает, – беспризорная она девчонка. А ведь как это бывает у молодых в наши времена: любовь, секс, потом наркотики, дальше – кому как повезет.
4. Золотая молодежь
Вечером в пятницу я с ветерком прокатился по загородному шоссе. Когда несешься на мотоцикле и тебя чуть не сносит с седла ветродуй, в голове остаются только хорошие мысли. Поэтому я приехал в коттеджный поселок, где живут Софроновы, свежим и радостным, угрюмое настроение в связи с недавней неудачей как ветром унесло.
Было еще светло, солнце пока не садилось, и, заметив узкую тропку, уходящую от шоссе в лес, я свернул, отъехал метров на триста и встал на дивной полянке. Теперь надо было найти сухое дерево, потому что живые я не трогаю. Я тренируюсь через день-два, по полчаса или больше, и так все последние десять лет: метаю ножи – единственное оружие, которое использовал в частном сыске. Два тонких, без рукоятей, ножа в спаренных ножнах, пристегнутых к левой руке, под рукавом.
Я с удовольствием отработал почти час, приплясывая вокруг старого пня: нужно метать парами, с разных углов и расстояний. В любое место на теле врага, размером в банковскую карту, я давно попадаю девяносто восемь раз из ста. Один раз из этой сотни нож попадает ребром, но и так он пускает кровь. Но один раз, – правда, не из сотни, а из пяти-шести сотен, – нож вообще никуда не попадает, и, если целишься в сухое дерево, он отскакивает от него с жутким звоном, летит назад, и надо успеть от него увернуться.
Это только кажется, что нож – идеальное оружие для улицы. Я могу так метать его только с четырех шагов – на один полный оборот ножа. Внутри оборота или за ним – неминуемый промах. Однако со временем, после долгих тренировок, в глазах буквально вспыхивает эта дистанция, ее просто видишь. И тогда нож войдет в сухое дерево гулко, крепко, радуя слух, и так глубоко, что сразу не вытащить.
Когда я подъехал к коттеджному поселку, солнце уже скрылось за лесом. У шлагбаума с обеих сторон – просторные будки с охранниками. За высоким кирпичным забором виднелись верхние этажи элегантных особняков. Я посмотрел по сторонам. В каждой деревне есть укромное место, где летними вечерами собирается местная молодежь. Элитный коттеджный поселок – не исключение, но только молодежь здесь богаче. Сегодня пятница и чудный летний вечер, поэтому самое времечко для тусовки.
Неширокая асфальтированная дорожка вела вдоль забора в лесок, и там за сосенками горели фары, негромко рокотали моторы. Я туда и направил свой мотоцикл.
На песчаной лужайке стоял приземистый спортивный автомобиль, а на бревнышках сидели три девушки и два парня. Перед ними красовались еще двое на мотоциклах, рыкающих мощными движками. Я медленно подкатил к ним ближе, выключил мотор и махнул рукой в перчатке над рулем, как принято среди мотоциклистов:
– Привет!
Двое на мотоциклах молча ответили тем же. Я выставил подножку своей старой «Ямахи», перекинул ногу через седло и с удовольствием распрямил спину. Все молча наблюдали за мной.
– Услыхал ваши моторы, захотелось поглядеть. Классные у вас аппараты.
Они действительно были хороши: Один – чоппер, настоящий «Харлей-Дэвидсон», очень престижный. Другой – спортбайк от «Хонды», новый и тоже дорогущий. Сверкающие хромом и лаком, начищенные к выходным, – смотреть на них было одно удовольствие (тому, конечно, кто любит и понимает). Одеты были байкеры под стать своим аппаратам: на чоппере – ковбой в черной коже, черной бандане и в тисненых щит-кикерах на каблуках. Спортсмен – в гоночном, пестром от рекламы комбинезоне с красным шлемом-интегралом.
Спортбайк рыкнул мотором, хрустнул песочком, как застоявшийся конь, и медленно, красуясь, сделал кружок перед бревнышками. По мелким признакам, заметным только опытному глазу, ездок был неопытным, новичок. Всем в этой компании было лет по восемнадцать-двадцать. Я сразу почувствовал, что оказался чужим и лишним, главное, очень старым. Здесь тусовалась золотая молодежь элитного поселка со своими подружками, а я приперся на своем старье. Но ведь я тут по делу...
Я завел мотор, окинул глазами лужайку, асфальтовую дорожку, уходящую в лес, и поддал холостые обороты. Ручка газа как бичом подхлестнула раскаленные после дороги цилиндры, тахометр на приборке метнулся выше, заскакивая в красный сектор, вой двигателя из спаренных труб перешел в визг. И я отпустил толчком сцепление. Мотоцикл взлетел на дыбы, на заднее колесо, – и рванул вперед. Такое делать с места – самое трудное, намного легче «козлить» на ходу, отрывая переднее колесо. Но сейчас мне нужен был особенно сильный эффект.
Влетев в лес, я тормознул, упал на переднее колесо и развернулся. Мне было жаль снова рвать мотоцикл, и я броском разогнал его до восьмидесяти, и только перед лужайкой дал еще газку и рванул на себя руль. Он встал на дыбы, как игривый конь, и так, на заднем колесе, я прохватил мимо бревнышек метров тридцать. Потом медленно вернулся и поставил его с краю, между соснами: пусть теперь «старик» отдыхает.
Девчонки встретили меня аплодисментами, к ним неловко присоединились и парни. Но это не было моим «выпендрежем». Это «язык», понятный всем, кто садился когда-нибудь на мощный мотоцикл или хотя бы издали любовался им. Означало примерно следующее: вот мой ненаглядный, и вот что он умеет, – я на нем только сижу. Но самое главное: может, мне и снесет в свое время голову, но все равно это того стоит. Это не показуха, не вызов или приглашение повторить. Ради Бога, не надо! Таким штукам на мотоцикле учатся годами, порой разбивая его и ломая кости. Просто это «язык» рисковых людей, такой же, как и приветствие поднятой над рулем перчаткой – между незнакомцами, летящими навстречу, со скоростью за сотню, когда не только снимать руку с руля, а разжимать на нем пальцы опасно.
Но, к несчастью, по неопытности «спортсмен» на «Хонде» понял это как вызов. Ведь на бревнышках, как тетерки на токовище, сидели хорошенькие девочки. Он только успел рыкнуть своим оборотистым движком, смахнул вниз стекло на шлеме, – а я уже знал, чем это все для него кончится.
Он откатил сначала по дорожке в лес для разгона и развернулся. Тут я не выдержал, соскочил с пенька, где сидел, и выбежал наперерез: сейчас этот салажонок навернется и сломает шею, и все из-за меня! Махнул ему крест-накрест руками, и он тормознул передо мной.
– Чего тебе?
– Убьешься, слушай, не надо, не здесь. Я поучу потом.
– Отвали, брат! – За темным стеклом шлема мелькнула презрительная усмешка.
– Ладно, слушай, оторвешь колесо – не бросай газ, и ногу на тормоз!
Парень только кивнул и пошел на разворот.
Хорошо еще, что он не разогнался, как в первый раз, – хоть этим я помог, – а рванул вовремя руль на себя и молодцом «закозлил». Но ручку газа отвернул слишком сильно, и крутой мощный байк просто вывернулся и уехал без него – на скорости под пятьдесят. Пролетев еще немного, накренился в песок, кувырнулся раз-другой и осел с хрустом в кустах. Сам же байкер, вскочивший на него в последнюю секунду, крепко приложился затылком об асфальт и закувыркался к обочине, под самые бревнышки.
Девочки вспорхнули, разом бросились к нему, и я тоже.
– Алешка! Ой, мамочка, он не дышит! Алешка! Не пугай нас!
Глаза у парня смотрели в разные стороны, крови видно не было. Стянув с трудом шлем, увидели, что он улыбается. Стали поднимать – только охнул, когда привстал на ногу. Похоже, пронесло. Кожа на комбинезоне содрана, на заднике шлема – вмятина с трещиной, и рука на запястье до крови содрана, там, где расстегнулась и вывернулась перчатка. Но все это были «семечки», в целом дешево отделался: «цокнись» он так в бандане, какая была у его друга-ковбоя, и голова его была бы похожа на сырую яичницу. А так через минуту-другую Алешка уже сидел героем среди перепуганных девчонок. Ребята привели из кустов его байк – тоже не страшно, по песку он кувыркался, не по асфальту. Правда, пластик обтекателя поломан, задний поворотник всмятку, но когда завели – зафурычил.
На душе полегчало. Я взобрался на бревнышки и присел рядом с парнями. Пережитый общий страх сближает и дает особые права. Поэтому я смело вынул из кармана фотографию с выпускного бала и молча протянул одному из ребят.
– Знаешь ее?
– Это – Танька Софронова. Искали ее тут, менты всех расспрашивали. Ты тоже мент?
– Нет, сейчас не мент. Мне ее парень нужен.
Тот оглянулся на девчонок и окликнул:
– Галя, подойди! – Повернувшись ко мне, добавил: – Подружка.
Галей оказалась девушка постарше, лет двадцати, с темно-карими глазами и обворожительной улыбкой. Я приметил ее раньше и сразу выделил среди троих. Поэтому не только улыбнулся, а даже поклонился – так она была хороша.
– Он ищет парня Таньки Софроновой. Знаешь?
– Ее парня? – Галя непонимающе смотрела на меня, улыбалась и качала головой. – Вот же он, Лешка, на спортбайке. Чуть не убился.
– А другой?
– Какой вам нужен?
– Другой, последний.
– Гуталин, наверное, – вставил первый парень, возвращая мне снимок, и крикнул всем: – Эй, народ! Мы едем или нет? Десятый час уже!
– Едем, едем!
– Музыкант он, этот Гуталин, ударник, играет в клубе, – спрыгнул с бревен парень.
Компания засобиралась, и все потянулись – кто к машине, кто к байкам. «Цокнутый» Алешка тоже похромал к своему. Но Галя никуда не торопилась, сидела, улыбалась и вдруг сказала:
– В клубе «Дубль» он играет, это недалеко.
– Галя, ну, ты едешь? – крикнул байкер в бандане.
– Мне домой надо, маме обещала. Что так смотришь? Я ж тебе говорила!
Я слез с бревнышек и подошел к Леше, сидевшему на своем спортбайке.
– Как мне найти Таню Софронову?
– Ох, слушай, и ты ее ищешь.... Меня уже расспрашивали менты. Да кто ж ее знает, она – девка шальная...
– Жива?
– Да кто ж ее знает? Мы с ней расстались, еще перед выпускными. Ну, ладно, свидимся. Хорошая была девка... Жалко... Ну, давай.
– Счастливо.
Тишину леска разорвал рык моторов, молодые голоса утонули в нем, за сосенками мелькнули рубиновые фонари, и все стихло. Я обернулся. Галя продолжала сидеть на бревнах. Я подошел к ней и присел рядом.
– Какой вечерок... К вам присесть можно? – Она в ответ только засмеялась. Посидели минутку молча – я уже забыл, что нужно говорить при луне красивой девушке. – Красивая луна... как живая. Вам не холодно?
– Вы, наверное, из полиции, – опять засмеялась она.
– Нет, нет. Я сам по себе.
– И кто же вы?
– Я – Николай, а вы?
– Галя. Зачем вам Танин парень?
– Пропала она. Уже неделя прошла. И дед весь извелся. Хоть бы позвонила. Передать ей можете?
– Кому? – с деланым испугом повернулась ко мне Галя.
– Подружке вашей, Тане.
– Как же я ей передам?
– Когда позвонит вам в следующий раз.
– Какой вы смешной! – она встала и оправила платье. – Мне пора.
– Я вас провожу.
– На мотоцикле?
– Можно и на мотоцикле. Садитесь.
Галя игриво, но умело запрыгнула в седло и обхватила меня сзади руками. Я медленно поехал мимо сосен и через сто метров остановился возле шлагбаума.
– Вот мой коттедж, – махнула она рукой за высокий забор. – А это – Софроновых.
Коттедж Софроновых стоял с краю, мрачно чернея на фоне серебристых лунных облаков. Два окна на втором этаже светились.
– Мы еще увидимся? – Я снял перчатку и протянул ей ладонь.
– Может быть. Клуб «Дубль». Он завтра там играет после девяти. Танин парень. Мы все там будем.
– Я приеду. Обязательно. Спокойной ночи.
– Только сами-то не разбейтесь – так отжигаете. – И Галя юркнула под шлагбаум.
Я посмотрел на два светящихся окна на втором этаже и набрал на своем мобильнике телефон этого коттеджа. Ответили не сразу, и я взглянул на часы – одиннадцатый час. Наконец услышал женский голос:
– Я вас слушаю. – Он был низкий, грудной, такого сексуального голоса я раньше никогда не слышал. Возраст – не более двадцати пяти.
Я попросил позвать Ивана Петровича.
– Иван Петрович отдыхает. Кто его спрашивает?
Я назвал себя и добавил, что по его заданию разыскиваю Таню. После этих слов голос резко изменился.
– Что-нибудь узнали?
– К сожалению, ничего. Иван Петрович спит?
– Сейчас посмотрю. – В трубке было слышно отдаленное: «Ваня, Ванечка! К телефону, мой дорогой, ты не спишь?»
Минут через пять засветилось еще одно окно, и глухой, недовольный голос хозяина, похоже, сильно пьяного, произнес:
– А-а, объявился, герой. Я что, нанимал тебя колотить всех до крови? Ты Танюшу нашел?
– Нет.
– Что за скандалы ты учиняешь! Портной мне звонит, мол, какого бандита я к нему подослал! Мы же с ним договорились обо всем, а ты мне такую свинью подложил!
– Вы про внучку с ним договорились?
– Что, внучка? Что, я тебя спрашиваю! Может, и не он!
– Молитесь, чтобы он. Повторяю, лучше бы это был он.
– А охранника нашего зачем избил?
– Его спросите и свидетелей.
– И так тошно, еще ты всех мордуешь... Ищешь ее?
– Ищу. Но сейчас звоню по другому вопросу. Хочу завтра присутствовать на собрании акционеров.
– Это еще зачем? И без твоих кулаков будет жарко!
– Соберутся интересные люди, я должен их увидеть.
– Очень интересные... Лишнее. Еще и завтра ввяжешься. Тоже мне, хирург нашелся...
– Иван Петрович, как хотите, я могу прекратить поиски, решайте, денег я у вас еще не брал. И возьмите себя в руки.
– Ну вот, теперь ты мне хамишь!
– Жалко вас с Таней.
– Ты хоть что-нибудь узнал о ней?
– Ничего я не узнал. Что вы решили, Иван Петрович?
– Ничего он не узнал... Жива или мертва наша Танечка... Ладно, закажу тебе пропуск. Но гляди мне завтра, рта на собрании не открывать! Не твое это дело!
5. Собрание
Документы проверяли в проходной так, будто это не старый пыльный кирпичный завод, а военный объект. Мне пришлось полчаса отстоять очередь в бюро пропусков. У окошка поминутно возникали мелкие скандалы – многих не было в списках, поэтому им не давали пропуска и не пускали. Скандалы переносились к турникету, где оборону держали дюжие охранники. Похоже было на то, что этих мелких акционеров, совладельцев завода, если их еще можно было так называть, старались отсеять и не пустить внутрь всеми возможными способами.
Наконец я добрался до актового зала. Зал был полупустым – выставленные на входе препоны удались вполне. Я оглядел зал, выбирая себе место: впереди сцена, на ней крытый кумачом стол и фанерная обшарпанная трибуна, у дверей – охранники, под сценой – кучка начальства, которую уважительно и с опаской обтекали, проходя к свободным местам, последние допущенные. Я увидел Софронова и поклонился ему, но тот, скользнув равнодушным взглядом, мне не ответил. Первый ряд был совсем пустой, на спинках стульев прикреплены листы с крупным «Резервировано». Во втором ряду сидел Портной. Слева от него – женщина средних лет с резкими движениями и недовольным лицом, рядом – охранник, тоже знакомый мне по вчерашнему скандалу.
От кучки начальства у сцены отделился мужчина и направился прямиком ко мне:
– Господин Соколов?
Я кивнул.
– Я – отец Танюши. Ничего нового?
Я поклонился, потом медленно и огорченно покачал головой. Передо мной стоял хорошо одетый, приблизительно моих лет, мужчина, похожий на своего отца, но без уверенной директорской стати.
– Вы рассчитываете что-то узнать о ней в этом зале?
Я молча пожал плечами, отвечать было нечего.
Он достал из нагрудного кармана визитку, протянул мне и уже отвернулся, чтобы уйти, но я наконец решился и, взглянув на визитку, назвал вслух его имя.
– Игорь Иванович, вашего отца прессуют, и ваша дочка оказалась, простите, разменной монетой. Это шантаж, на девяносто процентов: мне знакомы подобные приемы. Вы лучше меня знаете, что от вас хотят и кто хочет.
– Отца спрашивали?
– Беседовали. Он думает, что, когда подпишет бумаги, ему вернут внучку.
– А вы думаете, нет?
– Иногда получается по-другому. Вы в составе руководства?
– Зам по коммерции. Очень плохо у нас, все скоро окажутся на улице. Доработались. Вот кто станет хозяином, – и он кивнул на второй ряд.
– Все уже решено?
– Остались формальности. Мне пора. – Он прошел вперед и сел в первом ряду. На сцене уже занимали места за кумачовым столом.
Я сел с краю и вдруг услышал за спиной:
– Эй, байкер! Боксер! Давай к нам! – Это окликал меня позавчерашний скандалист из проходной. Я оценил выгоду и неудобство такого соседства, но все же решил протиснуться к нему ближе.
– Здорово, байкер! И ты встрял в это дело? Сейчас мы оттянемся по полной. Серегой меня зовут. А тебя?
– Николай. Всех тут знаешь? Кто там на сцене?
Через несколько минут он и его соседки давали исчерпывающую характеристику каждому, пересыпая ее метким матерком. Генеральный директор – «ворюга еще тот, побольше всех хапнул», «живет с бывшей секретаршей, а она вон с тем трахается, с юристом».
Главный юрист завода, Гена, – «жох будь-будь, все их делишки обстряпывает и себя не забывает», «они с этой Алкой еще до директора шуры-муры крутили, да так и не могут остановиться», «старик и рад бы турнуть его с завода, да, видать, боится – тот их мигом на чистую воду выведет».
Председатель совета директоров, Глотов, – «старый коммуняка, откроет рот, а ты закрой глаза – и как на партсобрании опять сидишь. Но карман свой успел набить, и когда «прихватизировали», и нынче, когда еще акций понавыпускали, по закрытой подписке, – себе да своим», «это верный ленинец. Он у нас на заводе партсекретарем был лет двадцать, уже тогда мы его вдоволь наслушались. Потом что-то не видать его стало, когда парткомы прикрыли. Но опять вынырнул, председателем заделался, – снова шишка».
Сынок директорский, – «Гоша – зам папочки по коммерческим вопросам. Арендную плату с местных бизнесменов стрижет, только этому и научился в институте», «с отцом на ножах, даром что сын, небось деньги поделить никак не могут. Доработались мы до ручки с такими директорами».
Зам по режиму и общим вопросам, Стукалов, – «недавно у нас, темная лошадка. Охраной командует, мордовороты все ему подчинены, только его слушают. Говорят, кагэбэшник бывший».
Блицхарактеристики пришлось прервать: из-за стола вышел председатель, пощелкал пальцем по микрофону и объявил внеочередное собрание акционеров завода бетонных и керамических изделий открытым. Председатель совета директоров был крупный, невысокий, но широкой кости, с гулким, внушительным, привыкшим к частым выступлениям и к вниманию голосом. Я узнал в нем одного из тех, кто выходил при мне из директорского кабинета.
– Товарищи акционеры! Собрались мы сегодня на внеочередное собрание по печальному поводу. Правление завода, переизбранное нами почти единогласно еще в мае, так и не справилось с охватившим завод кризисом и только ухудшило общую ситуацию. – Зал притих: ни шепота, ни кашля. – Завод залез в долги, и теперь по искам кредиторов крупные суммы на наших счетах арестованы по определению народного суда. Работать в таких условиях становится невозможно. Вина ли в этом избранного нами руководства – решать вам. Но это теперь не важно. Предлагаю заслушать отчет генерального директора и его предложения по выходу из сложившегося положения. В повестке дня у нас голосование по предложенному руководством решению. Докладчика прошу к трибуне.
Софронов тяжело поднялся и подошел к трибуне.
– Товарищи! Тяжело говорить, но оправдываться мне перед вами не в чем. Старались как могли, но обстоятельства складывались против нас. Навалилось все сразу: устаревшая продукция, старое оборудование, нехватка оборотных средств, долги, всемирный кризис... Долги наши, как вы знаете, скупила одна фирма и неожиданно предъявила их в суд. – Зал после этих слов словно ожил: послышались недовольные возгласы, смешки. Председатель привстал и звонко постучал стаканом о графин. Софронов продолжал: – Но напрасно председатель совета директоров, товарищ Глотов, хочет свалить все на нас. Мы с ним старые друзья, еще в советские времена этот завод в передовые выводили, почетные грамоты да вымпелы до сих пор на заводе хранятся; да только времена теперь иные, и самому совету директоров, с товарищем Глотовым во главе, надо было в свое время другие решения принимать.
Зал зашумел, послышались отдельные выкрики с мест: «Кончай завирать, Софронов!», «Себя-то не обидел?»
Председатель опять погремел стаканом о графин и встал.
– Я попросил бы генерального не заниматься демагогией, а озвучить свои предложения. Что было, то прошло, лучше скажи акционерам, собственникам этого завода, как нам добро свое спасти, деньги наши кровные возвратить? Как на улице не оказаться?
– Теперь о наших предложениях. Коротко скажу – продавать надо. Все продавать. Завод, землю под ним, все, что осталось.
Из зала снова раздались выкрики: «И людей продашь?», «Сколько тебе приплатят за это?» Председатель снова поднялся:
– Тише, тише, товарищи! Предложение генерального директора нам понятно. Если у тебя, Ваня, все, – присаживайся. Послушаем теперь нашего заводского юриста. Прошу, Геннадий.
На трубку вышел юрист – молодой, высокий, но жидок комплекцией.
– Господа акционеры, к сожалению, обрисованное положение дел действительно удручающее. Завод – банкрот. Если хотите что-то еще спасти из вашей собственности, то должны немедленно завод продать. Покупатель есть. Пока есть... На майском отчетно-перевыборном собрании мы докладывали, что завод полгода уже подвергается атакам недружественного захвата со стороны определенной организации. Но наши ответные действия – и в судах, и с выпуском дополнительных акций, чтобы усилить контроль, – к успеху не привели. Сейчас же, с арестованными по суду средствами и без тех акций, что скупили у наших работников, завод оказался на грани перехода в руки нового хозяина. Поэтому мне как юристу завода представляются вполне оправданными и целесообразными меры, предложенные генеральным директором. Продавать завод, и как можно скорее. Даже срочно. Спасибо за внимание.
– Понятна ваша позиция, – сказал председатель, привстал и окинул взглядом бурлящий негодованием зал. – Прошу теперь на трибуну записавшихся ранее с краткими выступлениями. Строго по списку. Регламент – до трех минут.
Первым на трибуне появился мой вчерашний знакомый.
– Следующий по списку – акционер Портной Борис Михайлович. Прошу заметить, он представляет организацию, предложившую выкупить наш завод. Поэтому хотелось бы услышать от господина Портного, какие имеются у него планы по развитию нашего передового в прошлом завода.
– Друзья! Я такой же акционер, как вы. – Портной сделал паузу и оглядел притихший зал. – Что выгодно вам, то выгодно мне. Завод ваш был когда-то передовым: в пятидесятых годах четверть новой послевоенной Москвы построена его трудами. Московские Черемушки – ваших рук дело! Но времена изменились, жизнь ушла вперед, устаревшая продукция больше никому не нужна. Жители района требуют переноса или закрытия завода: пыльное, вредное производство не для столицы. Они обращаются в суды, санэпидстанция их поддерживает, а теперь даже получена рекомендация префектуры. Их позиции совпадают. Но не все так плохо, и мы, акционеры, не останемся внакладе. Конкретных планов еще нет, но все будет хорошо. Поверьте мне. Спасибо.
Следующие выступавшие оригинальностью не блистали – те же перепевы: продавать. Но вот на трибуну вышла измотанная немолодая женщина со скандальным голосом и стала выкрикивать то, что залу понравилось больше:
– Закрывать? Да я тут тридцать лет работаю, и куда вы меня? На свалку? Захватили каждый по жирному куску, а теперь деру? Почему уголовное дело заведено против директора? Кто объяснит? Молчок? Эй, юрист, или ты не в курсе? Кто нас уверял в мае – выпустим новые акции, и будто коммунизм на заводе наступит? Не ты ли, Глотов? Вижу, ты себе сумел коммунизм построить, личный, дожил-таки до светлого будущего? В прокуратуру с этим делом надо, нечего с ними больше обсуждать. Ворье!
Микрофон отключили, зал одобрительно гудел, но женщина на трибуне в этом общем шуме что-то еще выкрикивала, размахивая руками.
– Товарищи, спокойнее! – поднялся председатель. – У нас демократия, все вопросы решит голосование. Счетная комиссия, во главе с нашим регистратором, хранителем списка акционеров, как полагается по закону, определит решающее желание подавляющего числа...
Дальше уже невозможно было расслышать, – не только зал гудел как рассерженный улей, но и сосед мой Серега вскочил и заорал над ухом:
– Я еще в списке, я! Моя очередь выступать! Слышь, Глотов, не мухлюй, всех будем слушать! – Он начал протискиваться по ряду, отдавив мне по пути ноги и продолжая выкрикивать: – Мне теперь говорить, я записывался!
Серега взлетел на сцену к столу президиума и сначала кричал им что-то, каждому в лицо, размахивая руками, пока, наконец, председатель Глотов сам не замахал на него. Включили микрофон, и Серега подскочил к трибуне. Охрана подтянулась к краям сцены, заблокировав лесенку и поглядывая на президиум, ожидая команд.
– Ребята, братцы!.. Эй, акционеры хреновы! Нас же дурят, вы что, не понимаете?! Да никому не нужны ваши голоса, мандатами своими можете подтереться. Мы же сами в мае месяце свой завод отдали, вот этим, за столом которые. Весь завод, с трубой, со всеми делами. У них теперь контрольные пакеты. Эх, сказал бы я вам, что мы тогда наделали с этими новыми акциями, да в микрофон неудобно. Вы теперь своими мандатами хоть за Ленина-Сталина голосуйте – им это по барабану. У них все схвачено: закрытая подписка у них же была, они себе еще акций по мешку на каждого напечатали, по копейке за штуку. Теперь этот завод их личный, одурачили вас, идиотов... – Микрофон с щелчком вырубили, и на мгновение Серегин голос потонул в гуле. Но зал быстро среагировал, утих, прислушиваясь, а Серегу это только раззадорило – он теперь резал зал, перемежая угрозы и оскорбления матерными словечками, и народ одобрительно хлопал и хохотал над этим представлением.
– Сами отдали, на тарелочке поднесли, развесили уши – защита от захвата, от рейдера... Вот вам и защита! Теперь могут хоть рейдеру, хоть кому: землица под заводом – золотая! Московская! Сообразили, нет? А скажите, где протокол того собрания, когда нас дурачили? Где? Не дают и поглядеть! Липа там все! Так слушайте сюда, дурачки! Не их теперь надо слушать, а в прокуратуру с заявлением, или где там эти аферы с акциями рассматривают. Поняли? Теперь, значит, так, слухайте! Собираемся сразу у проходной, пишем заявление, найдем своего юриста, а не Гену, эту шавку продажную.... Слышь, Глотов, коммуняка вшивый, ты в парткоме двадцать лет сидел, нас дурил; теперь в капиталисты заделался – и опять за старое? Во тебе! Сядешь за решетку с Софроновым за компанию, со всей шайкой...
Я не заметил, кто подал охранникам команду, но те, одновременно с обеих сторон, сошлись к трибуне и выдернули Серегу из ее фанерного чрева. Он скрылся за могучими плечами в черной форме, и широкий черный комок отплыл за дверь. Зал бушевал, но как-то весело, забавляясь, и председатель опять загремел графином.
Наконец ему удалось успокоить зал и объявить о начале голосования по вопросу о продаже активов завода. Появился фанерный ящичек, под цвет кумачовой скатерти на столе, и счетная комиссия засуетилась вокруг регистратора – улыбчивой и какой-то очень домашней дамы. Ясно, что будет дальше и каким окажется результат, я видел это на таких собраниях множество раз. Но сейчас я здесь не в качестве эксперта по корпоративным конфликтам, а посторонний человек в поиске пропавшей девчонки, и дальнейшее меня не касалось. Я попрощался с притихшими и встревоженными спутницами Сереги и протиснулся к выходу.
6. Клуб «Дубль»
Когда в субботу я нашел среди новостроек клуб «Дубль», был уже одиннадцатый час. Через приоткрытые окна громыхал оркестр, и его заводной ритм сразу приподнял мне настроение. Хороший блюзовый драйв, четкий, ладный, – эти ребята знали свое дело. Я подкатил на стоянку клуба и заглушил мотор. В цветных сполохах клубных огней на парковке играли лаком знакомые два мотоцикла и спортивный «Мустанг».
В субботний вечер клуб был полон. Между столиками отплясывала нетрезвая публика, в баре у эстрады отбивали ритм в ладоши. Я заметил свободное место у стойки, прошел и сел вполоборота к эстраде.
Квинтет работал на совесть – одну за другой, без отдыха, выдавал блюзовую классику. Не первый, похоже, час, и даже не в первом кабаке за этот вечер. Взмокшие майки, усталые улыбающиеся лица, но никакой дешевой работы на публику. Басист глухим, пробирающим до кишок басом шагал по гармонии. Клавишник вел на синтезаторе. Солировали тенор-сакс и тромбонист. У второго лежала еще рядом труба, но сил или, вернее, губ на нее уже не хватало. Губы деревенеют у активного джазового трубача через час, и ничем их уже не заставить выдавать нужные ноты. Все это я знал по себе и по своим губам: в юности сам играл в таком же блюз-банде, на такой же трубе. Давно это было, но интерес и некоторая сноровка остаются.
За ударной установкой колотил без отдыха чернявый малый. Я рассмотрел его внимательней. Длинный и худой, из-под фиолетовых шорт торчат пританцовывающие на педалях тощие ноги. На всю правую икру – трехцветная татуировка. Очень сложная: узор из переплетенных растений – розовым, зеленым, голубым, и крупно, узнаваемо – листья марихуаны. В левом ухе поблескивают три колечка, еще одно – в правом. Красная цветастая майка почернела от пота, в глазах отрешенность. Ритм выдает классный, сложный, многослойный.
– Что пьем? – устало и профессионально улыбнулся бармен.
– Колу со льдом.
– Со льдом напряженка. Из холодильника?
– О’кей. – Я не пью ничего крепче пива. Без всяких принципов – мне так интереснее, и мой мотоцикл другого не любит.
Квинтет выдавал один за другим блюзовые стандарты. Я привычно отсчитывал в них такты и смены аккордов: я их тоже все знал. Еще с семнадцати лет, когда ходил учиться со своей трубой в джазовую студию, единственную тогда, – «Москворечье» на Каширке. Даже теперь, время от времени, я набираю на компьютере аккомпанемент – бас, фортепьяно, ударные, – и тихонько импровизирую в своей холостяцкой квартире в Чертанове. Но уже чаще не на трубе, а на губной гармонике. Я открыл для себя этот инструмент случайно и не расстаюсь с ним в своих скитаниях, японская гармошка всегда со мной в задней сумке мотоцикла. Но сейчас она была у меня в кармане джинсов: ведь я знал, куда иду.
Кто-то хлопнул меня по плечу, и я обернулся: Леша, вчерашний неудачливый байкер.
– Привет! Подсаживайся, чего один скучаешь, как неродной!
– Спасибо, Леша. Болит нога, вижу, хромаешь?
– Куда она от меня денется! А ты что водичку пьешь, – на байке? Давай к нам, у нас пивко безалкогольное.