Территория войны Пронин Алексей
– Девочки сказали, из заводоуправления. Я там раньше работала.
– Что просил Глотов?
– Не вскрывать, не трогать сейф без свидетелей, без нотариуса, или еще кого... Я не знаю, что мне делать, посоветуйте что-нибудь, Николай!
– Вам позарез нужно заглянуть в сейф?
– Ну, не позарез... я всегда могу занять.
– Тогда подождите, пока ключи найдутся, где-нибудь всплывут.
– Ну, вот, всплывут... Говорю, просто ужас какой-то, за что ни возьмись! А что они в этом завещании могут найти такого, как вы думаете? Я ничего в этом не понимаю.
– В завещании обычно делят что-то между наследниками.
– Но я его законная жена! Вдова... Этого разве не достаточно?
– Пока вполне. Но если найдется завещание...
– А вдруг его напишет кто-нибудь завтра, и оно волшебным образом найдется?
– Случалось и такое. Что вы еще знаете, слышали, видели? Все расскажите, если вам нужна моя помощь.
– Нужна, нужна! Ничего я больше не знаю. Только всех теперь боюсь. И даже вас немножко.
Я хлопнул ладонями по своим коленям и начал подниматься с кресла: утешать дамочек в истерике я не умел, но и оставлять ее в таком состоянии пока не собирался.
– Куда вы? Простите меня. Мы с вами договорились?
– О чем?
– Ну, вы защитите меня?
Я стоял, смотрел на нее, раскинувшуюся на диване в коротеньком соблазнительном платьице, с очаровательной и виноватой улыбкой на пухленьком личике, и вспомнил, что уже несколько недель не дотрагивался ни до одной женщины. Кто бы вчера ночью к ней ни приезжал, можно понять его бурную пьяную страсть. Я протянул ей через журнальный столик на прощание ладонь, и она робко за нее взялась.
– Вы мне нравитесь, Алла... поэтому я помогу вам. Я вообще помогаю в первую очередь женщинам.
– Которые вам нравятся? – Я заметил, как она постепенно обрела уверенность, чувствуя, что нравится мне. Теперь она улыбалась: значит, все в порядке, истерика отменяется.
– Им – в первую очередь. Вы можете на меня положиться. Теперь уже вам не страшно? – Я сожалел, что секс с клиентками для меня исключен по многим причинам. Очень сожалел. Хотя теперь я уже не частный детектив, а полицейский в отпуске...
– Страшно, но уже не так. Когда я вас увижу?
– Я всегда буду рядом, просто помните это.
– Вы – настоящий мужчина. Вы мне тоже очень нравитесь.
Я уходил и сожалел, спускался по лестнице и сожалел. Но сел на мотоцикл, выкатил на открытое пустое шоссе, газанул и ни о чем больше не думал.
14. Снова нож
В пятницу, в конце дня, народ валил из проходной завода особенно густо. Я устроился с видеокамерой напротив ворот, через дорогу, на детской площадке. Машины руководства завода парковались за заводскими воротами, и оттуда я ожидал их скорый разъезд. Найти подходящую точку было непросто: мешали солнечные блики от стекол. Я начал снимать отъезд каждой машины. Цифровая видеокамера на штативе, с зумом, увеличивающим в десятки крат, давала вполне приличную картинку каждого из сидящих на передних креслах выезжавших с завода машин. Мне были нужны только юрист Киселев и зам по режиму Стукалов, но прочие тоже могли оказаться не лишними. Среди них Таня должна узнать ночного визитера, тогда это станет прорывом, и я буду знать, как действовать дальше.
Темно-серый людской поток иссякал, а нужных мне лиц я так и не увидел в окуляре камеры. Каждый раз, когда заводские ворота со скрежетом разъезжались, у меня было секунд десять, чтобы нажать на спуск и проводить видеокамерой очередного управленца.
Заводские бонзы разъехались – я их всех знал в лицо, но нужных мне подозреваемых не было. И вот наконец в воротах сверкнуло оливково-желтым, и за стеклом новенькой «Ауди» я узнал суровое лицо Стукалова. Спуск камеры был нажат, пленка шла, но в окуляре камеры дрожало и переливалось цветастое пятно: в метре от объектива оказался ребенок – открыв рот, он рассматривал блестящую штуку в моих руках. Я поднял камеру вверх, стал заново ловить картинку, но было уже поздно, в окуляре мелькнул только багажник машины. Я бросился к мотоциклу, кинув камеру в кофр.
Если Стукалов был именно тем, кто видел убийцу с револьвером в руке и до сих пор за четыре дня не сообщил об этом следователю, значит, сам нечист. Либо покрывал кого-то, либо держал его на крючке для своих выгод и уже шантажировал убийцу, вымогая что-нибудь для себя. Так или иначе у этого Стукалова нервы должны быть прочнее обычного – для игры с убийцей. И слух о его кагэбэшном прошлом мог быть правдой.
Минут сорок я тащился за ним из затора в затор, пока не свернули на тихую улицу, потом во двор... Оценив ситуацию, я выскочил на тротуар, ткнул мотоцикл в кусты, выхватил из кофра камеру и, пригибаясь, побежал за притормаживающей «Ауди».
Из-за темноты снимать во дворе было нельзя. Стукалов пристраивал машину, я через детскую площадку бросился к единственному в доме-башне подъезду. Стальная дверь оказалась запертой на домофоне, и мне оставалось только ждать его, а потом войти следом. Камеру я хотел держать в руке, снимая снизу вверх, пока будем идти к лифту: где-нибудь он обязательно оглянется на меня.
Я в ожидании облокотился на металлическую декоративную решетку у дверей. За спиной негромко звякнул в руках Стукалова кодовый ключ, в ответ пикнул домофон, я отсчитал три секунды, нажал на спуск видеокамеры и вошел за ним. Вестибюль был ярко освещен, спина Стукалова мелькнула у лифта и остановилась. Намеренно громко топая по ступеням, чтобы не показаться крадущимся, я поднялся на площадку и остановился за его спиной.
Стукалов вошел в лифт и обернулся. Надо было всего лишь шагнуть за ним, и его портрет был бы моим. В погоне за последней возможностью я шагнул вперед, чиркнув плечами по съезжающимся дверям. Далее все произошло как на площадке для дзюдо. Я услышал, как звякнула и покатилась по полу камера. Моя голова, как в тисках, начала разворачиваться в его ладонях, коленом он ударил мне в пах, я начал вращаться и остановился уже прижатым спиной к нему, с оттянутым вверх подбородком, а на моем горле, под кадыком, появилось что-то холодное и очень острое.
– Ты что-то хотел от меня? – спросил он мне в ухо, обдавая влажным дыханием.
Лифт уже гудел и скользил вверх. Я скосил глаза и увидел в зеркале нас обоих: выглядывающего из-за меня Стукалова, мою откинутую назад белую шею, его кулак под ней и зажатый в нем нож. Лезвие было черным на фоне моей побледневшей кожи, и очень острым.
– Зачем следил?
– Хобби такое. У меня видеокамера. Нельзя?
Лифт остановился, двери разъехались, подождали несколько секунд и снова начали съезжаться.
– Кто тебя подослал?
– Никто, я сам. Вами интересуюсь. – Я никогда не врал по пустякам.
Чувствуя, что он слегка растерялся и не знает, как со мной поступить, я неожиданно ударил его левым локтем в живот, правым каблуком ударил по ступне, одновременно крутанулся винтом из его захвата, поэтому нож увидел близко от своей щеки: лезвие скользнуло и ободрало мне кожу. Я нанес следующий удар кулаком в живот, локтем в горло и вывернул кисть руки... Нож звякнул о пол, покатился, и я, нащупав ногой, прижал его к полу. Теперь в зеркале уже я стоял за спиной Стукалова, а моя рука сжимала его горло.
Я подтянул ногой нож ближе и быстро нагнулся за ним.
– Какой у вас ножик! Булат, японский... Всегда с собой носите? Как пила, жуть... Применять его в кабинете директора не случалось? Очень красивый ножик. Держите, возвращаю. – Вложив нож ему в руку, я нажал кнопку нижнего этажа. Когда лифт остановился внизу, попытался все-таки снять видео на прощание, но видеокамера почему-то не заработала.
Счет так и остался 1:0 в его пользу. Такой счет уже никогда не изменить: если бы он захотел, с ножом у моего горла, это был бы последний ноль в моей жизни.
15. Бандиты
Утром раздался телефонный звонок, и незнакомый женский голос, проглатывающий слова будто с похмелья, быстро заговорил:
– Николаша? Привет, доброе утречко. Это я, Клава, не узнал? Ну, это... мы вместе типа поминки давеча справляли с Серегой в больнице... Вспомнил?
– Привет, привет. Как наш Серега?
– Как огурец – молодец. Он мне твой телефон и дал. Слушай, Николаша, у нас такое дело... Может, ты нас просветишь?
– Слушаю, излагай проблему.
– Два письмеца мы с Веркой получили. Сегодня утром, заказные, с печатями, все дела... Вскрыли аккуратненько, а там знаешь что?
– Не знаю.
– Чистый лист бумаги. С обеих сторон пусто! Ни словечка. Я подумала: перепутали где-то, и только мне одной такое. Звоню Верке – и у нее то же самое: заказным письмом чистый лист бумаги. Как это понять, Николаша?
– Обратный адрес есть?
– Есть... – Она по слогам, запинаясь, прочла обратный адрес: обычный городской, с номером дома и квартиры. – Просвети ты нас, безграмотных, Николаша, что это за нечистая сила нам пишет?
– На собрание вас приглашает нечистая сила. На внеочередное. Вы же акционеры завода, вот вас и известили.
– А когда, где?
– А зачем вам это? Вам не обязательно, за вас все решили.
– Хорошенькое дельце... Кто решил? Зачем тогда бумагу тратить?
– Только для квитанции с почты. Мол, мы им посылали, да те не пожелали прийти. Без них пришлось решать.
– Нет, я серьезно, Николаша.
– И я серьезно. Клава, никому вы не нужны, за вас все уже решили с заводскими делами.
– Жалко, Серега в больнице, он бы им показал!
Я завтракал и размышлял. Выходит, Портной и компания времени зря не теряли. Все шло строго по расписанию. Скоро они сметут с пути законных, но мелких акционеров, оформят новое решение, выгодное только им, и тогда... всем привет!
Поев, я вымыл посуду и набрал телефонный номер коттеджа.
– Алла? Доброе утречко, я вас не разбудил?
– Ах, как удачно, я как раз собиралась вам звонить.
– Вы заказное письмо сегодня получили?
– Нет. А что такое?
– Пока ничего.
– Да расскажите, в чем дело! Или нет, знаете, я сейчас еду в город и хочу вас увидеть, давайте где-нибудь встретимся. У меня голова кругом идет, просто кошмар какой-то. По телефону об этом лучше не надо!
Я ей объяснил, как доехать до моего кафе встреч, но уверенности, что она поняла, у меня не было.
После часа ожидания на лавочке перед террасой летнего офиса наконец ее кроваво-красная «Хонда» подчалила под желтые березы. В субботний полдень в этом кафе было людно, и место нашлось с трудом – за столиком с не убранной еще грязной посудой. Я жестом пригласил Аллу за столик, и она брезгливо присела на краешек стула, отдернув с раздражением белоснежную юбку. У нее была с собой спортивная сумка, и она нервно опустила ее себе под ноги.
– Куда вы меня привели! Мерзость какая... Говорите, что у вас, вы первый мне позвонили.
– Есть некто Портной Игорь Михайлович. Вы его знаете?
– И что? – Красивые глаза Аллы даже не моргнули.
– Он и компания приготовились перехватить власть на заводе, со всеми вытекающими последствиями.
– Зачем?
– Вы не догадываетесь? Алла, вы его знаете, не лукавьте.
– Слушайте, Николай, вы отвечаете мне вопросом на вопрос, это невежливо, и вообще вы говорите загадками! Да, я его знаю. И не лукавлю. Но лучше бы я его не знала... Что станет с моими акциями?
– У вас после этого никаких акций может и не остаться.
– Да что вы такое говорите! Это миллионы долларов. Вы соображаете? Я не понимаю, где мы живем! – В ее голосе послышались истеричные нотки. – Что мне делать?
– Все рассказать.
– Я для этого к вам и приехала. Послушайте, уберет кто-нибудь эту грязную посуду со стола, наконец!
Я встал, сходил к буфету, привел запаренную от работы официантку и заказал себе колу, Алла попросила холодной воды. После пары глотков она заметно успокоилась.
– Я вам не все рассказала. Теперь мне угрожают бандиты, самые настоящие бандиты! – Она замолчала и с опаской повела глазами по сторонам. – Они за мной следят.
Только теперь я заметил пыльный «БМВ» с темными стеклами, припарковавшийся по соседству. Он появился вскоре после приезда Аллы, но из него никто не вышел.
– Что они от вас хотят?
– Вот это. – И она толкнула ногой стоявшую под столом спортивную сумку.
– Что там?
– Там все. Записи телефонных разговоров.
– Чьих?
– С продажными судьями, с бандитами, которые на завод наезжали, со всеми! Я работала у этого Портного, еще раньше, до завода, несколько лет, и все его делишки знаю, все его гадости. Я могу его на чистую воду вывести! Все здесь, все кассеты в этой сумке, но дома хранить их больше не могу! Я боюсь! Заберите их у меня!
– Зачем вы их записывали?
– Это мое дело! Да хотя бы для того, чтобы меня не обокрали сейчас! Это единственная моя защита!
– Вы что, уже и Портному ими пригрозили?
– Конечно, дуреха я этакая. И даже проиграла ему кусочек записи по телефону, с плеера. Дура набитая... Вы только скажите, что теперь делать?
– Успокоиться. И все по порядку, с самого начала. Я слушаю.
Она нервно, большими глотками, осушила стакан воды.
– Вчера после вашего ухода меня черт дернул позвонить этому Борису Михайловичу. Думала, раз мы с ним накоротке знакомы, давным-давно на «ты», и не один год работали вместе, и все такое... то могли бы обо всем договориться. Ведь я теперь хозяйка, да и он от этого завода кусок жирный себе отхватил, могли бы, думала, язык общий найти, обсудить, как приличные люди. На равных, конечно, я ему больше не секретарша. Дуреха я! А он со мной свысока, на «ты», как всегда, как со своей... как бы это поприличнее? Представляете? Ну, я ему, знаешь, Боря, нынче времена другие, не знаю, кто моему мужу горло перерезал, – этим полиция занимается, – но только давай договоримся, меня не трогай, и что муж мне оставил – все мое, тогда в твои дела не полезу. Разве я не права? А тот в матерных выражениях ответил, чтоб я сидела и не пикала. А про то, что муж мне ползавода оставил, так он еще подумает, кому он оставил, и чтобы я не очень-то рассчитывала. И все так презрительно, сквозь зубы. Ну, не выдержала я, вспылила! Дура набитая! И понесло меня – все ему выложила, отвела душу за все годы, что с ним зналась. Дерьмо такое! Жулье! Бандит!
– Про записи?
– И про записи, про все выложила! Говорю ему, ты послушай, узнаешь голоса? И включила в телефонную трубку плеер. Узнаешь? Это ты говоришь, а это... назвала ему одного известного, потом второго... И он смолк. А я ему еще и еще – если ты, сволочь такая, хоть копейку тронешь из моих денег, в тюрьму всех вас засажу, у меня все-все записано, ведь я чувствовала тогда, с кем работала, вот и пригодились пленки. Я все его крючки знаю, всех этих продажных, кого он прикармливал, зачем купил и почем!
– И что он?
– А ничего. Слушал и не перебивал. Потом только спросил: «Все?» – и повесил трубку. Я себе места не находила весь вечер, а утром сегодня вдруг звонят с поста охраны: «К вам трое посетителей. Впускать?» Какие в такую рань ко мне посетители, и трое! Попросила никого не пускать! А через полчаса опять телефон, и голос незнакомый, наглый, мол, плохо гостей встречаешь, обижаешь. Я трубку бросила, тот снова позвонил и сразу матом... я даже опешила... – Плечи Аллы затряслись, лицо перекосилось испуганной гримаской, но слез еще не было.
С полминуты я подождал, поглядывая на пыльный «БМВ».
– Угрожал?
– Потом. Сначала только материл и требовал отдать пленки. Сразу и все, а то хуже будет, много хуже... Собрать в одну сумку и вынести им за ограду к машине. А иначе... Я снова бросила трубку. Потом вы позвонили.
– За вами кто-нибудь ехал?
– Я так рванула мимо ворот, что охранника чуть не сбила. Назад и не смотрела. Я бы со страха померла, если бы заметила кого-то. Просто кошмар, я вся трясусь! Надо было сидеть тихой мышкой, нет же, сама пошла, дуреха, искать приключений... Горе от этих денег только!
– Золотые слова. Вы мне эту сумку привезли?
– Вам, заберите ее от меня и что хотите с ней делайте, хоть в полицию, хоть куда! – Она попыталась опять оттолкнуть от себя ногой эту сумку, столик качнулся, фужеры зазвенели.
– Спокойнее, Алла, я сам. – Стараясь низко не нагибаться, я нащупал внизу сумку и притянул ее к себе: только чтобы ее успокоить, и это сразу подействовало. Она даже вздохнула с облегчением и улыбнулась, первый раз за встречу.
– Господи, как я боюсь! Я такая трусиха, домой сейчас ни за что не поеду. Останусь в Москве, буду ночевать у подруги. У вас есть номер моего мобильного? – Я кивнул. – Я вам сама позвоню, когда немножко успокоюсь. Тогда и спрошу вас, что мне делать дальше. Да? И вы мне все объясните. Правда?
– Обязательно. Никого не бойтесь.
– Ну, что, я поеду?
Я взглянул на пыльный черный «БМВ», раскаленный на полуденном солнцепеке.
– Подождите меня минутку, сумку пока постерегите.
Я вышел из-за стола, спустился с террасы и медленно направился к этому автомобилю. Не доходя до него метров пять, я хлопнул правой ладонью по левому запястью и попридержал ее там. Под рукавом у меня уже несколько дней ничего не было, но те, кто сейчас наблюдал за мной из машины, могли по этому жесту многое вспомнить. Язык жестов выразительней любых слов.
Мне не пришлось распахивать дверцу, пыльная машина рыкнула, запуская мощный мотор, и рванула с места, обдав меня пылью, но сразу сбавила ход и неспешно покатила дальше. Я подождал, пока она не завернула и не исчезла в густом потоке машин. Из этого потока им не развернуться еще минут пять. Этого пока достаточно. Я вернулся к столику.
– Это они следили? – испуганно спросила Алла.
– Да, но уже уехали.
– Ужас какой! Вы защитите меня?
– Не бойтесь. Я с вами.
– О, господи! Я тогда поеду поскорей? Чтобы не догнали...
– Только не гоните, разобьетесь с такими нервами. И сумка теперь у меня.
– Да, да... Но если они опять мне позвонят, я скажу, что у меня ничего больше нет, я эти пленки отдала вам. Можно?
– Так и скажите, пусть ко мне обращаются.
– Спасибо. Вы самый мужественный человек, которого я встречала. – Она многообещающе улыбнулась, послала мне воздушный поцелуй и изящно сбежала со ступенек террасы.
Я понаблюдал, как ее машина нервно тронулась, задев колесом тротуар, и скрылась, поднял на колени спортивную сумку и расстегнул. Я ожидал большего – или внушительного, или эффектного. На дне сумки лежала тощенькая папочка с бумагами и коробка от растворимого кофе, плотно набитая картами цифровой памяти.
Достав мобильник, я набрал телефон Портного.
16. Портной
Суббота – вовсе не выходной для таких фирм, как «МегаФинанс». Секретарше я назвался прямо и резко, попросил соединить с Портным, добавив, что разговор больше нужен ему, чем мне.
– Алло, что вам нужно? – ответил хозяин офиса.
– Добрый день. Мне лично – ничего. Вы были грубы с одной дамой. Она мне пожаловалась. Ваши работники оказались еще грубее.
– Вы бы не совали повсюду свой нос, целее будет, могут ненароком отрезать. Все сказали?
– Еще нет. Первое: отзовите своих бандитов, они напрасно пугают эту даму, ничего от нее не добьются. А вообще, совет вам: увольте их, это бестолочь и шпана, только вас компрометируют, и вам придется за все отвечать.
– А мой вам совет – для пользы своего здоровья найдите себе другого клиента. С этой дамой мы знакомы давно, и, скажу по секрету, в постели тоже, никакие посредники нам не нужны. Разговор окончен.
– Стоп, стоп, Борис Михайлович! Самого главного вы еще не услышали. Вы так ее напугали, что все записи ваших телефонных разговоров она передала мне. Большая спортивная сумка, и там столько всего! Алло, вы на проводе?
– Что вам нужно?
– Я уже сказал: мне лично – ничего.
– Вы начитались плохих детективных романов. Счастливый конец в книгах – только выдумка, в жизни – все наоборот.
– Вы столько знаете о криминальных концах! Какой будет у вас? Угадайте.
– Назовите цену.
– Вы опять меня не поняли. Я еще ничего из этой сумки не вынимал. А мне бы хотелось сначала ознакомиться на досуге с содержимым – послушать, почитать...
– Не кривляйтесь. Что вы намерены делать?
– Еще не решил, все зависит от вас.
– Хорошо, с первым мы договорились – дама ваша, считайте, о ней забыл. Что дальше?
– Это плохо, забывать о ней нельзя, ей надо помочь, она вдова и боится, что вы ее обворуете, поэтому и обратилась ко мне. Кстати, как вы думаете, кто зарезал ее мужа?
– Заканчивайте эту мелодраму. Что вам от меня нужно?
– Сейчас скажу. Мне нужно держать вас на коротком поводке. Так долго, как это получится. И этим защитить от вас даму. Не дать вам украсть завод ее покойного мужа, потому что я чувствую вину перед ним.
– Вы серьезно? Какая собачья преданность! Впервые встречаю такого сентиментального легавого. Что же вы рассчитываете получить за эти очень опасные для здоровья труды?
– Вы не поймете, но я вам скажу: собственное достоинство. Это – главное.
– Оказывается, вы романтик. А я думал, что они вымерли, как динозавры. Или всех их убили. Вы редкий тип, единственный оставшийся экземпляр.
– В этом мы с вами похожи, Борис Михайлович. Вы тоже романтик. Но только – романтик денег.
– Деньги – это действительно красиво, вы не находите? Особенно когда их очень много.
– От денег здоровье портится еще быстрее. Иногда внезапно. Вы не замечали это по новостям?
– Что нам делать, двум эдаким романтикам? Дуэль?
– Зачем? Я ведь сказал: одному из них – на коротком поводке. Чуть в сторону, и эти записи будет слушать прокурор.
– Вы в своем уме?! Слушайте, если вам своя шейка – копейка, то подумайте о своих... кто там у вас? О детях! Мы их найдем!
– Тогда лично ответишь, собственной шкурой! Только попробуй! Я предупредил. Шкуру сниму – твои бандиты мои ножи уже пробовали! – Больше я не стал слушать и нажал на мобильнике кнопку отбоя.
17. Записи
Разговор с Портным, как мне показалось, совершенно не получился. Я был уверен, что у меня сильный аргумент, хотя тогда не очень представлял, что лежало в сумке. Надеялся одним звонком осадить Портного; думал, он сразу сникнет, запросит пощады. Наивно было так думать, я сделал ту же ошибку, что и Алла. Ничего из этого не получилось, только возникла дополнительная проблема. Этот «МегаФинанс», как тяжелый поезд на полном ходу, не хотел и не мог уже ни остановиться, ни дать задний ход. Слишком высокие были ставки в игре, и, возможно, очень крутые фигуры стояли за спиной. За ними были деньги и связи – чтобы смести любые преграды на своем преступном пути. Поэтому времени у меня оставалось в обрез: они начнут действовать незамедлительно. Первым делом надо было скопировать весь этот компромат и спрятать копии. Я вскочил на мотоцикл и погнал домой, к компьютеру.
Спокойное детальное ознакомление пришлось отложить: одних только телефонных и «подслушанных» кабинетных разговоров было часов на десять. Я не слушал, а только копировал файлы. Несколько раз, для контроля, включал на прослушивание и с трудом заставлял себя остановиться. Узнать в них я мог только голос Портного. Его собеседники – а их были десятки – оставались для меня инкогнито. Поэтому сразу стало ясно, что без участия и согласия Аллы сотрудничать со мной или со следствием все эти записи не стоили ничего. Они не стоили бы ничего, конечно, и в случае ее смерти.
То, что прослушивалось, захватывало, как отличный детектив. По намекам, манере умалчивания и прочим казенным привычкам, разговоры шли исключительно с госчиновниками. Продажными чиновниками, – с кем еще мог вести приватные разговоры Портной! Меня захватывали особенно концовки бесед, когда они о чем-то договаривались, и можно было догадаться – о чем именно. Чиновники явно делились на две группы. В первой – тихие и рассудительные голоса, применявшие юридические словечки, мирные, даже здравые аргументы. Разговоры с ними я слушал пунктирно, а их концовки были такими:
– Ты успеешь?
– Постараюсь. Передвину кое-кого, твоего поставлю первым.
– Дурачка-то найдешь? Или прислать?
– Своих полно, могу поделиться, хе-хе.
– Ты мне сразу его паспортные скинь, чтобы мне купчую сделать...
– Не беспокойся, арест имущества будет сразу, со дня вынесения.
– Добро. Имение-то купил?
– Виноградники уже разбил, угощу тебя, через годик осенью...
Многие ходы были хрестоматийными, давно известными и простыми, как удавка. Например, этот диалог, в переводе с телеграфного криминального, означал следующее. Местному бомжу или душевнобольному со справкой о болезни оформляют одну-две акции, чтобы он стал законным акционером завода. И сразу от его имени подают в далекий районный суд жалобу – об ущемлении руководством завода законных прав этого новоиспеченного акционера. Далее есть много вариантов, начиная от немедленного ареста счетов предприятия, «до выяснения по существу» – и это бывает вполне достаточным для нужд рейдера. Свое заявление «дурачок» забирает из суда через день-два, но эти-то дни как раз и нужны. Дело сделано, собрание акционеров проведено, деньги со счетов ушли, документы переоформлены. Такие «карманные» судьи, обслуживающие рейдеров, хорошо известны в определенных кругах, но живой его голос я услыхал впервые.
Голоса из второй группы чиновников намного жестче, резче и грубее:
– Ты знаешь, сколько это тебе?
– По тарифу. И сверху.
– Но до суда выпущу.
– Попридержи, сунь ему в карман что-нибудь.
– Не та птица, чтобы «дурь» сыпать.
– Пистолет.
– Нет, ему нельзя! Ладно, придумаю что-нибудь.
– Хоть бы еще пяток дней посидел вдали, не успеваем.
– Это дороже встанет. Каждый день – десять штук. Хошь?
– Делай.
– Но только до суда – потом выпущу.
– Давай.
Это был голос ментовского начальника, живого «оборотня в погонах». Тоже классика жанра, называемая «блокировкой» нужного лица: его задержание, обвинение, даже открытие уголовного дела под пустым предлогом. Нескольких дней хватало, чтобы провести без него собрание и оформить в его отсутствие все решения. Такие у нас еще законы...
Но слушать все это подряд десять часов тяжко. Для мерзкого осадка в душе хватило и несколько пунктиров. Но кто они? Распознает ли их Алла и захочет ли? А если и распознает, сгодятся ли они для суда как улики? Даже для самого честного суда? Подслушанные и записанные без санкции разговоры – это вмешательство в частную жизнь и, само по себе, уже преступление. Если такое умело подать да подмазать, за это Аллу и осудить могут – соответствующая статья в Уголовном кодексе имеется.
Но если для суда это не аргумент, то для меня – еще какой! И я обязательно прослушаю все десять часов, когда найдется время. Спасибо тебе, Алла, за эти записи, но только ты не защитишь себя этим от бывшего начальника и любовника, он знает о судьях и судах больше нашего. И на самотек этого не оставит. Надо ждать продолжения.
Десяток часов грязи уместились на паре компакт-дисков. Кофейную банку с чипами я бросил обратно в сумку, закинул за спину и поехал на площадь трех вокзалов. Выбрал Ленинградский, задвинул эту сумку в автоматическую камеру хранения, захлопнул дверцу и почувствовал большое облегчение, будто сбросил не легкую сумку, а тяжеленный чемодан.
Когда я возвращался домой, уже смеркалось. Августовский вечер дышал жаром от раскаленного за день асфальта. Машин было мало, все разъехались по дачам, и я прокатился с ветерком, себе в удовольствие. Как только въехал во двор, сразу их увидел. Темный «БМВ» стоял у моего подъезда, такой же пыльный. Но теперь переднее боковое окно было опущено, и из него свешивалась здоровенная растатуированная рука с браслетом. Задние окна были подняты и траурно чернели.
Я решил не загонять свой мотоцикл в ящик: уж если они теперь знали, где я живу, лучше оставить что-нибудь в тайне. Что ж, я был готов поговорить и с ними, поговорить всегда полезно, и, не спеша, направился к своему подъезду.
Я шел обычным спокойным шагом, смотрел перед собой, но боковым зрением не выпускал машину из виду. Дверца водителя распахнулась, здоровенный незнакомый амбал в черной майке вынырнул из нее и распрямился. Открылась и другая передняя дверь, из нее выплыло светлое пятно футболки.
– Не торопись, Коля. – Амбал в черной майке шагнул вперед и закрыл от меня дверь подъезда. Я остановился в паре метров и оглядел его: выше меня, толще, тяжелее. Второй, в светлой футболке, обошел капот машины и стоял теперь сбоку и чуть сзади – известная бандитская манера. – Покалякать с тобой надо, Коля.
– Калякай. – Я отступил на полшага назад, чтобы держать обоих перед собой, но второй сразу тоже сдвинулся назад.
– Ошибочка вышла. Одна телка передала тебе сегодня кое-что. Чужое передала, по дурости. Теперь отдать надо.
– Кому?
– Дурной? Мне отдать.
– А ты кто такой?