Краткая история тьмы Веркин Эдуард

Дневник 2

Здравствуй, дорогой дневник!

Дорогой дневник не получается, вот что я думаю. Он какой-то неправильный сочиняется. Слишком длинный, а должен быть короткий.

Но коротко у меня не получается уже, потому что я начинаю описывать и не могу остановиться. Почему-то. Точно кто-то водит рукой, выглядывая из-за плеча. Это, наверное, все-таки от клаустрофобии. Длительное пребывание в замкнутом пространстве порождает некоторые отклонения, я помню, мы проходили на занятиях по психологической подготовке. Боевая психология, раздел «Форсированное извлечение информации». В просторечии – пытки.

Если человека поместить, допустим, в плотный каменный стакан, то уже через сутки ему начинает казаться, что за ним наблюдают, хотя на самом деле никакого наблюдения и не ведется. Так и у меня. Вечером, вернее, в то время, в которое мне кажется, что у нас вечер, я сажусь за железный стол и начинаю вести дневник. Сразу же и начинается – мне постоянно хочется обернуться. Сначала я на Дрюпина грешила, думала, это он устроил – просверлил дырку и смотрит, даже стену несколько раз проверяла – нет там никаких дырок. А ощущение есть. Тогда я попросту взяла и переставила стол к другой стене. Стол сместился, а чувство не исчезло. Я немного помучалась и решила на это внимания не обращать. Не стоит слишком много уделять внимания собственной психике, даже если она и пошаливает. Чревато. Жить надо проще. Сначала стреляем – потом думаем. Жучка дрищет – караван идет. Заветами беззаветного. Так-то.

Жучка жучкой, а волосы все падают. Горстями. И зубы вроде бы пошатываются, и просыпаться с каждым днем все сложнее. Если не радиация, то наверняка авитаминоз. Или цинга, кажется, у нее вот как раз такие симптомы. Цинги мне еще не хватало. Дрюпин, цинга, жизнь удалась.

Опять захотелось поплакать. Я даже решилась было, но потом подумала, что в этом, наверное, нет смысла – надо заниматься теми вещами, какие ты хорошо умеешь делать. Не умеешь плакать – не плачь, пойди лучше с парашютом прыгни. Хотя с парашютами у нас сложности.

Интересно, чем это закончится? Выпадут волосы, выпадут зубы и ногти, кости начнут ломаться…

Я представила себя без волос и ногтей. Себе я не понравилась.

Лицо, кстати, похудело. Щеки впали, а нос заострился. Какое-то хищное выражение получилось, я стала походить на лису, но не на простую, а на бешеную. На лису-оборотня.

В дверь постучали.

Клык. По стуку определила, Клык всегда стучит настороженно и негромко, боится разбудить. Дрюпин, наоборот, громко, чтобы не спалось мне.

– Заходи, – разрешила я.

Клык стал заходить. Он долго заходит. В нем есть что-то крысиное, трусливое, жалкое и одновременно злобное, поэтому я не знаю, как мне к нему относиться. И вот эта самая его сущность здорово сказывается на его способе перемещения. Ему бы с его костылями, штифтами и фиксаторами шагать по центру коридора, где места больше и вообще, но он всегда шагает исключительно вдоль стены. Громыхает об эту стену, цепляется, а иногда и падает, но в центр никогда не выходит. И садится всегда с края стола, дверь открывает на треть и все время озирается.

Вот и сейчас дверь отворилась и показались костыли. Послышался скрежет, и только потом образовался сам Клык, трясущийся, красный от напряжения, заискивающе улыбающийся. Мне тут же захотелось накормить его ириской, мороженкой или пирожками с брусникой и апельсинами. Только ничего этого у меня не было, из запасов еды мешочек с сухарями и сахар, слипшийся в комок от влажности. Неприкосновенный запас.

– Привет, – сказал Клык.

Я пыталась выяснить, как тут Клык оказался. Как оказался, почему он такой и вообще, кто он? Он, как это среди нас водится, не помнил, но, мне казалось, что и вспоминать не хотел. Кошмары его мучили, он каждый день рассказывал об этом за завтраком. Дрюпин считал, что Клык все это выдумывает, если бы его на самом деле терзали настолько страшные сны, то Клык вряд ли бы оставался в рассудке. Я не знаю. Все может быть. Иногда я думаю, что вообще вся наша жизнь похожа на непрекращающийся кошмар. Впрочем, лучше об этом не думать. Надо жить в каждом отдельно взятом дне, завтрашний день будет потом.

Если будет, конечно.

– Привет, Сиренька.

Он уселся на стул.

Если бы меня так назвал Дрюпин, я сломала бы ему мизинец на левой руке. А Клыку уже ничего не сломаешь, он и так весь переломанный. Знает, что мы его обижать не станем.

– Привет, Клык.

– Ты слышишь, как они скребут?

– Кто скребет?

– Они, – Клык с лязганьем пожал плечами. – Они. Оттуда.

Он указал в потолок.

– До нас хотят добраться, – сказал он с удовольствием.

– Кто они? – поддержала я разговор.

Если с ним не разговаривать, он нервничает. Трястись начинает, может и в обморок завалиться, доставай потом, разжимай лопатой зубы, приятного мало.

– Они. Они до нас добраться хотят.

– Зачем?

– Не зря же нас здесь спрятали, – заметил Клык резонно.

– А ты считаешь, что нас здесь спрятали?

– Конечно! – Клык брякнул костылями. – Конечно, нас здесь спрятали. Укрыли в последний момент. Там ведь бардак.

Клык снова указал пальцем в потолок.

Если честно, особого бардака я не помнила. Хотя кто знает, кроме базы я ничего и не видела в жизни, если что-то раньше и было… Темнота. Пустота. Безымянный все время этим вопросом волновался – откуда он взялся. Я нет. Но все равно, хотелось бы знать, хотя бы в общих чертах.

– Там все рухнуло, – сказал Клык. – Там потоп или оледенение. Все разорено. Я думаю, что оледенение, конечно. Там ледниковый период, земля засыпана снегом.

– Так зачем же сюда они лезут? – снова повторила я свой вопрос.

– Я же говорю – нас хотят достать.

– С чего это вдруг? Зачем мы им сдались?

– О! – Клык заволновался и даже вскочил на костыли. – Я об этом как раз много думал, всю ночь сегодня, пока они грызлись. Мы не простые ребята.

Это Клык сказал самовлюбленно.

– Мне кажется, мы супермены.

Я отвернулась к стене. Потому что мне очень хотелось рассмеяться. Расхохотаться. Супермены. Посмотрел бы этот супермен на себя в зеркало в полный рост – на ногах-то еле держится, валится, на скворечник ходячий похож, а туда же, в супермены метит.

– Просто мы об этом не знаем, – уточнил он. – Хотя нет, вон Дрюпин знает. Он изобретатель, очень ценный человек. Ты наверняка на саблях здорово дерешься.

Клык подмигнул мне.

– Ну, или на пистолетах.

– С чего ты решил? – спросила я.

– У тебя на курковых пальцах мозоли, – пояснил он. – И кисти крепкие. А двигаешься ты быстро и точно. Значит, или сабля, или пистолеты.

Клык не дурак, отметила я.

– Ну, так что? – спросил он. – Сабельница?

– Пистолетчица. А ты кто? Чем знаменит? Смертельный бой на костылях? Робин Гуд в сморкании?

– Не знаю точно, – ответил Клык. – Я кем-то был, это не вызывает никакого сомнения.

– Может, на тебе дельтапланы испытывали? – предположила я. – Или гидравлические системы?

– Не знаю. Может, и дельтапланы. Кажется, я высоты не боюсь. У меня все кости переломаны. И все суставы вывернуты. А в башке дырки, они кожей заросли, и слышно, как мозг пульсирует. Хочешь потрогать?

Я отказалась, как-то мне не хотелось трогать пульсирующую голову Клыка.

– Мне кажется, что я… умел что-то… необычное.

Клык вдохновенно потряс костылями.

– Я и сейчас умею необычное, – сказал он. – Хочешь, покажу?

Я вдруг представила, что Клык возьмет и продемонстрирует какую-нибудь необычайную пакость. Проткнет щеку ножкой стула и споет про покорителей космоса. Или башкой сломает стул и съест щепки. Когда живешь с этими людьми, привыкаешь ко всему.

– Ну, давай, – осторожно сказала я.

– Нужны какие-нибудь вещи, – он оглядел мою комнату. – Какие-нибудь корявые.

Жрать будет, подумала я. Возьмет лампу – и сожрет. А я смотреть буду на это. Вот и все сверхвозможности.

Клык дотянулся до лампы. Потом схватил ботинок, молоток, кружку железную и… Других свободных предметов на виду ему не встретилось, и Клык воспользовался-таки своим костылем. Неужели он все эти предметы будет поедать?

Но Клык удивил по-другому.

– Отвернись, – попросил он.

Представилось – я отвернусь, а он меня костылем по башке. Но я все равно отвернулась, хотелось посмотреть, что он выкинет.

Секунд двадцать Клык пыхтел и покряхтывал, а потом сказал, чтобы я поворачивалась.

Я повернулась.

Сначала я не очень поняла.

Посреди комнаты стоял костыль. На нем красовалась лампа, балансируя на самом краешке. А на лампе ботинок, а на ботинке молоток. И на самом верху пирамиды алюминиевая кружка. Все это не падало. То есть оно должно было рухнуть, потому что ощутимо кренилось в сторону… Но не падало.

– Как это? – спросила я.

– Я – мастер равновесия, – объяснил Клык. – Кажется, это мой талант.

– Ставить костыль, а на него кружку?

Клык кивнул.

– Необязательно костыль, – сказал он. – Можно и без кружки. То есть это могут быть любые вещи, какие попадутся.

Он толкнул костыль, и башня рухнула.

– Вот так-то, – сказал Клык. – Я – мастер равновесия.

Как-то от этого известия мне стало уныло. Мастер равновесия. Его-то нам и не хватало.

– А в чем смысл? – спросила я. – Как практически это можно применить?

– Не знаю, – Клык поднял костыль. – Не знаю.

Идеальное чувство равновесия. Где это вообще может использоваться? В китайском цирке, скорее всего.

– Нет смысла, – нервно сказал Клык. – Нет смысла. Но ведь он должен быть!

Он попытался встать, но запутался в костылях и свалился обратно на стул.

– Человека без смысла не бывает, да? – Клык схватил меня за руку, заглянул в глаза. – А я ведь человек! Человек ведь?!

У него задрожали губы. Он стал притоптывать ногой, погрохатывать своими подпорками, хлюпать носом.

– Наверное, тебя готовили для пилотирования, – предположила я.

А что мне ему сказать было? Что, скорее всего, господин Ван Холл купил его по сходной цене, испытал на нем какое-нибудь очередное свое бредовое устройство, а потом бросил сюда, как отработанный материал. Не могла я ему такое сказать.

– Точно, для пилотирования, – повторила я.

– Да? – с надеждой спросил Клык.

– Само собой. У пилотов должно быть идеальное чувство равновесия, иначе они летать попросту не смогут. Так что, скорее всего, тебя готовили в пилоты сверхсекретного истребителя. А потом авария…

– Они не успели меня вылечить, – подхватил Клык. – Не успели. Потому что на нас напали они!

Они напали на них. Логично. Хотя здравый смысл в этом, безусловно, есть, так ведь оно всегда и бывает – они на них. А кто все эти люди, мы и не знаем.

– Нас только спрятать сюда успели, – прошептал Клык. – А потом началось обледенение. Но ничего. Ничего, ничего…

Он вдруг замолчал.

– А они ведь скребутся, – сказал он. – А если они доскребутся, а? Они нас… Что они сделают? Что они сделают?!

– Ничего, – успокоила я Клыка. – Никто к нам не скребется. Просто над нами скальные породы, они нестабильны, они смещаются, по трещинам камни стекают, вот звук и получается. Никто к нам не лезет.

– Правда? – с надеждой спросил Клык.

– Правда.

– Ну, не знаю…

– Точно, – сказала я. – Я немного изучала геологию…

– А ты слышишь? – перебил Клык. – Ну, то, что они скребутся? Копают?

Можно соврать, но лучше не стоит, Клык наверняка спросил про это и у Клавдии, и у Дрюпина.

– Я-то не слышу. Но у меня слух не очень, если честно. Я и так-то плохо слышу, а вот ночью и вообще…

– Дрюпин тоже не слышит. И Клавдия. Я что, сумасшедший?

Нос и губы у Клыка снова задергались.

– Нет, что ты. Просто у тебя тонкий слух. Он гораздо лучше, чем у нас, вот ты и слышишь. Пилоту истребителя как раз нужно чувство равновесия и отличный слух. Просто все, что ты слышишь, это не они. Это скалы трескаются.

– Наверное… А знаешь, почему они трескаются? Потому что там ледник. Он давит на землю, и все трещит… А шаги? Ты их слышишь?

– Дрюпин ходит, – пояснила я.

– А чего он ходит-то?

– Да он лунатик.

Брякнула я первое, что пришло в голову.

– Лунатик?! – восхитился Клык. – Он – настоящий лунатик?!!

– Ага. Первостатейный. Его уж лечили сколько раз, и пиявками, и электричеством, а все равно – лунатик. Закоренелый. Только это между нами, это тайна.

– Конечно. Никому не скажу. А лунатик – это кто?

– Он ходит во сне. Уснет, потом просыпается и идет.

– Куда? – не понял Клык.

– Куда хочешь. Шагает, руки перед собой вытянув. Вот так.

Я показала.

– А еще что делает?

Вопросы лунатизма явно живо интересовали Клыка.

– Что еще делает? Ну, как все лунатики. Воет на луну, в койку мочится…

– В койку мочится?! – восторженно спросил Клык.

– Увы. Только так. Поэтому он даже без простыни спит, прямо так, на решетке.

Клык захлопал в ладоши и вдруг резко остановился.

– Что? – не поняла я.

– У меня был брат, – сказал Клык. – Тут же, здесь. Я вчера вспомнил.

– Брат? – удивилась я.

– Брат. Его звали… – Клык замолчал и принялся почесывать уши. – Как-то его звали… Нет, я точно помню, ты мне веришь?

Клык схватил меня за руку и посмотрел в глаза. Ему очень хотелось, чтобы я ему верила.

– Верю.

– Они с ним что-то сделали, – шепотом сказал он. – Что-то нехорошее. Он кричал. Я помню, что он кричал. Кричал, кажется… Они его электричеством стучали…

Клык принялся протирать виски стальными шариками размером с лимон каждый. Сначала по часовой стрелке, затем против, затем приложил шары ко лбу.

– Били электричеством, – повторил он. – Топили. Подвешивали.

Клык принялся перечислять, но я его остановила, не хотелось мне это слушать.

– Да… – кивнул он. – Да, не хочется вспоминать. А еще у меня зуб синий.

– Чистить надо, – посоветовала я.

– Я чищу два раза, а все равно синий. Вот смотри.

Клык растопырил пасть, я не удержалась и поглядела. Зуб у него был на самом деле синеватый. Странно. Хотя я сейчас почти ничему не удивлялась.

В дверь постучали. Нагло, бесцеремонно, по-дрюпински.

– Заходи, – разрешила я.

Показался Дрюпин.

– Дрюпин, правда, что ты лунатик?! – спросил Клык.

Я подмигнула сразу двумя глазами и сдвинула брови.

– Лунатик?

Я сдвинула брови сильнее.

– Да, лунатик, – кивнул Дрюпин. – Стыдно признаться, но я лунатик. Самый жесточайший лунатик, который только бывает.

– Лунатик! Лунатик! Лунатик! – принялся дразнить Клык. – А что лунатик делает? Правда, что ты койку мочишь?

Дрюпин взглянул на меня свирепо.

– Не каждую ночь… – я попыталась сгладить ситуацию.

– Каждую, – перебил меня Дрюпин. – Каждую ночь и два раза. И еще я кричу во сне. Иду по коридору – и кричу!

– Я слышал, – кивнул Клык. – Слышал, как ты завываешь. Думал, что это Годзилла.

– Кто? – не понял Дрюпин.

– Годзилла – это такая ядовитая ящерица. Она приходит по ночам, смотрит тебе в глаза и навевает кошмары.

– Не, я не Годзилла, – поправил Дрюпин. – Годзилла в кровать не мочится, а я два раза за ночь.

Дрюпин еще раз пронзил меня свирепым взглядом.

– Мочусь, а потом завываю. От бессилия. Во как.

Дрюпин принялся завывать, зверски так, с надрывом. Клык расхохотался, шлепая губами, а я поняла, почему никогда не видела его синего зуба – потому что он губошлеп. Дрюпин продолжал завывать, то и дело поглядывая на меня пронзительно.

– Лунатиком быть совсем не так просто, как вам кажется, – злобно сказал Дрюпин. – Это тяжелый крест, между прочим. Я придумал специальную систему ремней, которая захлопывалась бы автоматически, когда я ложусь спать. Но поскольку я знаю секрет этой кровати, я всегда освобождаюсь от своей же западни. Знаете, как это страшно – просыпаешься посреди коридора, а в руках топор! И такое странное в голове жужжание…

Договорить Дрюпин не успел, в ноги ударило, я подскочила почти до потолка и свалилась обратно на пол, пребольно ударившись о диван, тут же стало темно. Только громыхало, только Дрюпин орал и безумно хохотал Клык.

Землетрясение. Нас трясло. Как майских жуков, посаженных в жестяную банку. То и дело я подскакивала и обо что-то стукалась. Дрюпин охал. Клык орал.

– Они идут! – орал он. – Они близко!

Если честно, было страшновато. Мне совсем не хотелось, чтобы сейчас обрушился потолок, чтобы мы оказались в железной ловушке, да еще в темноте. Если такое случится, шансов выжить останется немного, вряд ли кто-то явится нас отсюда выковыривать, так и останемся.

Землетрясение продолжалось мучительно долго. Никогда не думала, что землетрясение может продолжаться такое время, мне показалось, что нас трясло почти час, не меньше. От тряски у меня разболелось все, что могло разболеться, спина, плечи и все кости внутри, и рот наполнился кровью, то ли от вывернутых десен, то ли от прикушенного языка. Кроме того, я несколько раз ударилась головой о что-то железное, а один раз кто-то – то ли Дрюпин, то ли Клык – лягнул меня в глаз, и теперь я чувствовала, как наливается гуля.

Комната тряслась и тряслась, и со всех сторон слышался грохот, а потом все прекратилось резко и вдруг.

Я лежала на полу и боялась пошевелиться. Пошевелюсь – а кости сломаны. Или оторвалось внутри что, при такой тряске это вполне могло осуществиться. Темнота.

– Все живы? – спросила я.

– Я, кажется, жив, – ответил Клык. – Только вокруг меня какая-то лужа. Это, наверное, наш Дрюпин. Темно стало, он и не удержался, лунатик проклятый.

– Заткнись, – отозвался Дрюпин.

Значит, целы.

– Дверь наверняка заклинило, – с удовольствием сказал Клык. – Мы погребены в темноте и теперь умрем в муках.

– А чему ты радуешься? – поинтересовался Дрюпин.

– Вместе весело умирать. Я всегда хотел, чтобы так. Будем тут лежать в темноте, разговаривать. Не переживай, Дрюпин, это недолго продлится.

– Почему это? – вмешалась я в разговор.

– Потому, что вентиляция, вероятно, нарушилась, – объяснил Дрюпин. – Здесь мало воздуха. Боксы герметичны, а циркуляции почти нет, сейчас посчитаю… Дня через полтора потеряем сознание.

– Надо дышать реже, – сказал Клык. – Я вот могу вдыхать раз в минуту, а Дрюпин нет. Он нам весь воздух за три часа выдышит, я его знаю…

– Да ты сам все выдышишь…

Они пустились в ругань, а я пыталась определиться. Ну, что делать. Первым делом, конечно, следует озаботиться огнем. Для этого у меня есть зажигалка и лампа, главное, нащупать их среди всей этой окрошки, но это дело времени, если взяться, то отыскать можно. Вторым делом…

– Не надо! – вскрикнул Дрюпин так резко, что мне пришлось прислушаться.

– Давай, Дрюпин, тебе понравится! Я вчера после обеда начал вспоминать, и все вспоминал и вспоминал, и на бумагу записывал, так что потом и мелодия как-то сама собой в голове заиграла.

– Да не нужна мне твоя песня, у меня ногу чем-то придавило, еле движусь…

– Я спою – и полегчает. Сейчас, сейчас… – Клык запыхтел. – Слова там очень простые…

Клык замолчал.

– Сирень, скажи ему, чтобы заткнулся, – попросил Дрюпин.

– Не сбивай! – взвизгнул Клык. – Сиренька, скажи ему, чтобы не сбивал!

Я молчала. Забавная мысль посетила меня – а что, если это на самом деле конец? То есть все, тупик? Воздух будет истончаться, мы будем лежать в этой комнате с железными стенами, Дрюпин и Клык будут ругаться, дышать станет все сложнее, и никакого белого света…

– Сирень! – позвал Дрюпин. – Сирень, я не могу больше…

– Он специально дышит чаще! – заявил Клык. – Я же говорил, он нам весь воздух израсходует!

– Я не дышу чаще!

– Я же слышу – дышишь!

Включился свет. Раз – и включился, точно у меня в глазах взорвались атомные бомбы, хотя я этого никогда и не видела, как они взрываются.

Но проморгалась постепенно.

Клык лежал под столом, вытянув руки вдоль туловища, глядя в потолок, с сосредоточенным лицом.

Дрюпин валялся, немного придавленный сундуком, от этого посинел и дышал действительно часто. Хотя если появился свет, значит, и вентиляция восстановилась. Комната моя была совсем разрушена. Упало все, что могло упасть.

Я поднялась.

– Сиренька, у тебя отличный синяк под глазом, это тебе Дрюпин поставил.

Я потрогала глаз. Фонарь, это да. К тому же, судя по всему, синяки у меня будут с ног до головы.