Украденная дочь Санчес Клара

34

Лаура, тебе нужно успокоиться

Лили и мама заявили мне, что я стала слишком нервной и допускаю оплошности в управлении магазином. Я не помнила, чтобы я допускала какие-то оплошности, однако они потому и называются оплошностями, что человек их не замечает. Анна сказала, что в подобных случаях лучше всего обратиться за помощью к соответствующему врачу. Она знала одного высококвалифицированного психиатра — доктора Монтальво, — который мог помочь мне свыкнуться со статусом дочери матери-одиночки.

Возражать было бесполезно, потому что получалось трое против одной. Кроме того, я привыкла слушаться бабушку во всем, и мне никоим образом не хотелось с ней ссориться. Я считала, что лучше уступлю ей, чем буду чувствовать ее недовольный взгляд. Все считали ее очаровательной. Она такой и была, причем порой до невообразимых пределов, но отнюдь не всегда. Она могла также и давать волю своему гневу до невообразимых пределов, и я — с тех самых пор, как стала что-то соображать, — предпочитала ее не злить. Поэтому я позвонила в хореографическое училище, сообщила, что проводить занятия в этот день не смогу, и мы отправились к доктору Монтальво. Я не смогла предупредить об этом Веронику и, выйдя, увидела, что она стоит и ждет меня на тротуаре вместе с Доном. Она правильно оценила ситуацию и не стала ко мне подходить, но пошла в некотором отдалении вслед за нами и шла так почти до дверей консультации, отчего я стала еще больше нервничать, опасаясь, что Лили ее заметит. Была Вероника мне сестрой или не была, Лили мне этого никогда бы не простила. Доктор Монтальво поздоровался со мной за руку, и я почувствовала, что руки у меня слегка дрожат. Задержав мою руку в своей и даже прижав ее второй рукой, он улыбнулся мне улыбкой, от которой у меня на душе стало спокойнее. Он предложил мне присесть и придвинул инвалидное кресло Лили к своему столу.

— Видишь ли, человек очень легко может вбить себе что-то в голову и войти в состояние улитки, — сказал он мне. — Ты поступила очень правильно, приведя ее сюда, потому что сейчас у нас пока еще есть возможность вытащить ее из этого состояния, — добавил он, обращаясь на этот раз к моей бабушке. — Переживать пока что не о чем.

Потом доктор сказал, что ему нужно поговорить со мной наедине, однако не стал выдворять Лили, а просто мы с ним вдвоем перешли в другой кабинет.

Там он сказал мне, что имеет значение только настоящее и что то прошлое, которое я уже не могу изменить, продлить и к которому не могу вернуться, значения не имеет, поскольку оно уже перестало быть реальностью. Я не могла снова стать маленькой девочкой и вернуть себе отца: это попросту невозможно. Что у меня было настоящего, реального — так это моя бабушка и мама. Именно они сделали меня счастливой и дали мне возможность стать красивой взрослой девушкой, какой я сейчас есть… Его слова вместо того, чтобы подбодрить, наоборот, подействовали на меня удручающе.

— Выкинь из головы этих призраков, иначе в конце концов сойдешь с ума. Живи своей сегодняшней жизнью, смотри в будущее, прошлое изменить уже нельзя. И будь осторожнее в выборе друзей, потому что в их число могут попасть люди, которые станут морочить тебе голову своими нелепыми фантазиями.

Он примерно три четверти часа обрабатывал своими разглагольствованиями мои мозги — мозги, в которых уже были Вероника, Анхель, Дон и мои предполагаемые родители, с которыми я пока не познакомилась. Все они не являлись для меня прошлым — они были для меня скорее будущим.

Доктор Монтальво прописал мне какие-то витамины и таблетки, чтобы я спала крепче, потому что, хотя доктор и верил, что я сплю хорошо, он, по его собственным словам, заметил по моим глазам, что я не высыпаюсь. Лили взяла рецепты и сказала, что позаботится о том, чтобы я принимала эти лекарства.

35

Вероника наблюдает за Лаурой

Лаура вышла на улицу намного позже, чем обычно, причем вышла не одна. Она толкала перед собой инвалидное кресло на колесах и смотрела исключительно прямо перед собой, тем самым давая понять, что сегодня мне нельзя провожать ее в хореографическое училище. Мне пришлось придержать Дона, чтобы он не бросился к ней. Когда он начал лаять, я быстренько повернулась к витрине и сделала вид, что разглядываю ее. Вся та сила, которой у Лили уже не было в ногах, была у нее в голове, и она замечала вокруг себя буквально все. Ей ведь уже много лет приходилось тянуть за уши по жизни незамужнюю дочь и то ли украденную, то ли купленную внучку, и это заставляло ее никогда не терять бдительности и постоянно быть начеку. К ней подходили поздороваться какие-то прохожие, и тогда она придавала своему лицу добродушное выражение и отвечала на приветствия певучим голоском, чем-то похожим на голос капризного ребенка. Я пошла вслед за ней и Лаурой, держась от них на расстоянии.

Лаура в этот раз надела не туфли на высоких каблуках, а сапожки на толстой резиновой подошве, которые надевала, когда ей нужно было идти полчаса пешком до хореографического училища. Однако сегодня она, похоже, занятия по балету проводить не собиралась. Она время от времени наклонялась к бабушке и обменивалась с ней несколькими фразами. Иногда они останавливались перед какой-нибудь витриной, чаще всего мехового или обувного магазина, чтобы, по-видимому, сравнить ее с витриной своего собственного. Далеко не раз сотрудники этих магазинов, взглянув через окно на улицу, узнавали донью Лили и выходили ее поприветствовать. Лили отвечала им тем же голосом капризного ребенка. Она и Лаура спустились до улицы Серрано и затем поднялись до улицы Хуан-Браво. Я была уверена в том, что Лаура чувствует, что мы с Доном идем сзади, в паре десятков метров от нее. Она, по-видимому, слышала, как Дон иногда лает, а также — возможно! — слышала мои шаги и ощущала мое присутствие. Они выпили в уличном кафе по чашечке кофе, а Лили еще и съела пирожное, и, дойдя до улицы Генерала Диаса Порлиера, остановились перед хорошо знакомым мне домом. Лаура краем глаза посмотрела на меня и Дона.

Я прекрасно знала этот дом: здесь на пятом этаже располагалась консультация доктора Монтальво. В этом я была абсолютно уверена. Возможно, это было всего лишь совпадением и они пришли сюда к кому-то другому, однако такое совпадение казалось мне крайне маловероятным. Они, скорее всего, пришли в ту же самую консультацию, в которую когда-то ходила мама. У меня возникли нехорошие подозрения. Кто был в данном случае пациентом — донья Лили или Лаура? Не знаю почему, но я вдруг стала очень живо представлять себе, как доктор Монтальво говорит Лауре о том, что весьма целесообразно стремиться не знать слишком много и что грешно и аморально подозревать кого-то, а особенно тех, кто любит тебя больше всего, кто заботился о тебе и кто помогал тебе стать тем, кем ты сейчас являешься. Меня не удивило бы, если бы он сказал, что у нее проявляются симптомы расстройства психики.

Я не смогла дождаться, пока они оттуда выйдут. Отец ждал нас на остановке такси возле площади Колумба, чтобы отвезти Дона домой. Поэтому я отправилась туда и уехала вместе с отцом и Доном. На этот раз Дону пришлось ехать не на переднем, а на заднем сиденье.

— Папа, почему мама ходила к психиатру?

— У нее были проблемы. Ну, ты помнишь о ее одержимости одной идеей.

— Да, помню. Но почему она ходила именно к тому психиатру, к доктору Монтальво?

— Он очень хороший специалист, нам его порекомендовали. Однако Бетти была очень упрямой и через некоторое время не захотела к нему ходить. Она предпочитала оставаться в том психологическом состоянии, в котором пребывала.

— А кто вам его порекомендовал? Какой-то другой врач?

Отец поправил очки: он установил их точно на переносицу.

— Теперь это уже не имеет значения. Тогда — имело, и даже слишком большое значение. Я разозлился, когда она перестала к нему ходить, и до сих пор еще злюсь. Я уверен, что Бетти заболела оттого, что слишком много размышляла, слишком много переживала. Страдание вредит сердцу. Если бы она продолжала ходить к доктору Монтальво, если бы она его послушала, то, вполне возможно…

Отец так увлекся воспоминаниями, что даже не заметил, как случайно включил фары.

— Я в это не верю, папа. Кроме того, мама была свободнее, чем многие другие люди. Даже доктор Монтальво — и тот не смог навязать ей свое мнение.

Отец посмотрел на меня таким долгим взглядом, что пришлось показать ему рукой, чтобы он смотрел на дорогу.

— Мне кажется, ее отвела к нему Анна, — сказал он. — Тогда годились любые способы.

Похоже, когда-нибудь мне придется сходить к Марии, помощнице детектива Мартуниса, чтобы сказать ей, что, по моему мнению, кусочки пазла начали притягиваться друг к другу, как обычные и намагниченные железки, и что она была права и в один прекрасный день все займут свои места: и каждая звездочка, и каждая планета со своими спутниками, и каждые отец и мать со своими детьми, и каждый ребенок с людьми, которые его вроде бы любят.

36

Лаура в голубой комнате

Как только я начала чувствовать себя плохо, Лили и мама решили, что меня лучше переселить в голубую комнату, находящуюся в глубине нашей квартиры. Там, по их мнению, мне будет спокойнее, там я не буду слышать ни скрипа колес инвалидного кресла Лили, ни шума пылесоса, ни звуков, доносящихся с улицы. Они сказали домработнице, чтобы она ни в коем случае не открывала дверь в эту комнату. Мне бабушка заявила, что в моей жизни сейчас настал странный период, что я слишком уж беспокоюсь по поводу своего отца и что это беспокойство может стать хроническим. Мне же самой казалось очень даже нормальным и естественным то, что мне хочется узнать, кто был моим отцом. Впрочем, конечно же, дело было не только в этом, но и во всем том, что рассказала Вероника о моем настоящем происхождении. Охватившие меня сомнения не давали мне жить спокойно, я испытывала необходимость узнать правду, и иногда мне хотелось взять быка за рога и напрямик спросить Лили и маму, однако я не делала этого, потому что не хотела их обижать. Если они узнают, что у меня возникли подобные подозрения, то станут относиться ко мне уже совсем по-другому. Они спросят, что они мне такого плохого сделали, что я верю какой-то малознакомой девушке больше, чем им, — людям, которые меня растили, оберегали от всевозможных опасностей и лечили, когда я болела. Они не могли себе даже представить, какие душевные страдания я испытываю оттого, что, с одной стороны, продолжаю любить их так же, как любила раньше, но при этом смотрю на них уже как на чужих мне людей.

Голубая комната была предназначена для гостей. А еще Лили использовала ее летом для своего послеобеденного отдыха, потому что это было самое прохладное помещение нашей квартиры. Стены этой комнаты были выкрашены в голубой цвет, а занавески в ней были белыми, и поэтому, когда их раздувал ветер, казались белыми облачками на голубом небе. Эта комната была очень приятной, и Лили с мамой решили перенести туда мой письменный стол, мою одежду, мягкие кресла с обивкой из бархата и книги. Чтобы выздороветь, я должна была пройти курс лечения, предложенный доктором Монтальво. Работа в нашем обувном магазине, занятия с учениками в хореографическом училище, различные беспокойства и тревоги расшатали мне нервы. Лили сказала, что я совершаю какие-то странные поступки — например, ношу в сумке фотографии, которые взяла из альбома. Зачем мне понадобились эти фотографии? Их ведь поместили в альбом, чтобы мы все могли их там рассматривать всегда, когда захотим. Они не предназначены для того, чтобы таскать их с собой и рано или поздно потерять. Лили, похоже, была в чем-то права насчет моего состояния, потому что я с каждым днем соображала все медленнее и медленнее и чувствовала себя все более и более слабой. Я не хотела никого ни в чем винить, однако приходилось признать, что Вероника и ее предположения подорвали мою нервную систему.

37

Вероника и прекрасная жизнь

Я уже и сама не могла понять, какое будущее кажется мне привлекательным. Кем же мне стать? Врачом? Лечить людей? Стать врачом, чтобы мама, если бы она была жива, могла мною гордиться? Мне раньше даже в голову не приходило, что наша прежняя жизнь была вообще-то прекрасной. Я всегда считала, что мы не были достаточно счастливыми из-за одержимости моей мамы, из-за моей якобы существующей сестры, из-за того, что нам вечно чего-то не хватало, из-за того, что мы не такие, как все. Теперь же, когда эта прежняя жизнь навсегда ушла вместе с мамой, мне казалось, что она не могла быть другой и что любая другая жизнь не была бы лучше, чем эта. Я чувствовала себя счастливой оттого, что моя прежняя жизнь была именно такой. Теперешняя моя жизнь казалось мне пустой, холодной и мрачной — как темнота зимней ночи, на которую я смотрела через окно автобуса, что вез меня домой.

Поэтому когда неожиданно появился со своим мотоциклом мой бывший приятель Матео, вынырнул из моей удивительной прежней жизни, тесно связанной с моей — тогда еще живой — мамой, вынырнул, как из облака густой пыли, я была уже совсем не такой, как прежде. Мне уже не нужно было скрывать, что у меня больная мама, я уже ничего не замалчивала, не притворялась, не разыгрывала никаких спектаклей. Все стало абсолютно настоящим.

Я увидела его на мониторе домофона, когда сняла трубку, чтобы ответить на звонок. Сначала я подумала, что это почтальон с заказным письмом или бандеролью. Он стоял, повернувшись чуть-чуть в сторону, и смотрел вниз. На мониторе домофона были видны лишь его взъерошенные волосы.

— Можно мне зайти?

Он не сказал, кто он такой: видимо, считал само собой разумеющимся, что я его очень хорошо помню. На часах было десять утра. Он, наверное, также считал само собой разумеющимся, что я не встаю по утрам рано. Я только что занималась тем, что пила кофе, застилала постели и думала о заказах, которые мне надлежало выполнить, и о предстоящей встрече с Лаурой. Я думала об этом, чтобы не думать о маме. Иногда мне начинало казаться, что она все еще лежит в больнице, мне не верилось, что ее больше нет, и Анна посоветовала мне сходить на прием к доктору Монтальво. Я сказала ей, что, возможно, схожу, а сама при этом мысленно представляла себе, как она лежит на подушках, расшитых национальными узорами, в комнате Греты. Точно так же, как я когда-то нашла в сарае Анхеля, я теперь должна была найти Лауру. Хотя никто и не возлагал на меня такой обязанности, даже мама, — судьба сама сунула мне под нос тот злополучный портфель из крокодиловой кожи и фотографию некой девочки, и теперь я уже не могла повернуть назад, не могла оставить все так, как есть.

— Заходи, если хочешь, — сказала я.

Я выглядела просто ужасно в толстом свитере, натянутом поверх пижамы. Отопление еще не включили, и я сейчас проветривала дом так, как это делала мама: она иногда проветривала его с раннего утра до полудня. Белые цветы, которые мне когда-то подарил учитель философии в качестве компенсации за не очень, мягко говоря, хорошо проведенное с ним время, стояли в вазе в центре стола из красного дерева уже полностью засохшие и сморщившиеся, и с них время от времени падал очередной лепесток. Я не стала расчесываться, вообще не стала приводить себя в порядок. Мое мировоззрение изменилось.

Матео же, наоборот, по-прежнему выглядел «на все сто», без каких-либо огрехов. Взъерошенные волосы, неизменная легкая небритость, плащ, доставшийся ему от отца, брюки-дудочки, очень серьезное выражение лица — все это ему очень и очень шло. Я не приняла душ, поэтому, когда он меня целовал, от меня, наверное, не очень хорошо пахло. Он уткнулся носом в мои распущенные волосы, и я почувствовала, что он вдыхает мой запах. Меня разозлило, что он прижался ко мне, не спрашивая разрешения, причем тогда, когда пахло от меня не очень хорошо.

— Хочешь кофе? — спросила я, заводя его в кухню.

Я понимала, что обстановка там не самая уютная в мире. На полу валялась куча грязного белья, которое я как раз собиралась запихнуть в стиральную машину, в раковине стояли грязные тарелки и сковородка, а на рабочем кухонном столе — немытые стаканы.

— Я не знал, застану ли тебя дома.

— Если кто-то и любит вставать с утра пораньше, то не я.

Матео еле заметно улыбнулся. Он никогда не улыбался широко, потому что иначе утратил бы свойственный ему таинственный вид и превратился бы в обычного добродушного и веселого парня — такого, каких много.

Я взяла из шкафа первую попавшуюся чашку — не стала выбирать покрасивее — и, налив в нее кофе из кофейника и молоко из стоявшего в холодильнике пакета, поставила чашку в микроволновку. Потом я указала Матео на стул, но он предпочел сесть на табурет. Он все еще не снял свой плащ. Я надела резиновые перчатки и принялась мыть сковородку.

Когда кофе нагрелся и я его достала, Матео взял чашку обеими руками и стал дуть на кофе, потому что он показался ему слишком горячим. Потом он начал отхлебывать его из чашки, глядя то на меня, то на виднеющиеся за окном деревья.

— Местечко здесь, похоже, очень тихое, — сказал он.

— Как видишь, — кивнула я.

— А где твоя мама? Ушла на работу?

— Ее здесь больше нет, — сказала я, резкими движениями снимая перчатки и бросая их в раковину.

Он посмотрел на меня, не зная, что и думать, — а может, думая совсем не обо мне. Я привыкла считать, что люди, которые смотрят на меня, думают обо мне, однако в действительности они порой думали о чем-то совсем другом.

Моя догадка оказалась в данном случае правильной: Матео думал о чем-то своем. Он распахнул плащ, под которым оказался свитер черного, его любимого цвета, и достал из внутреннего кармана конверт.

— Это приглашение на свадьбу.

Я даже пальцем не пошевелила, чтобы его взять. Я стояла, опершись на столешницу. Потом я наклонилась, чтобы положить белье в стиральную машину. Матео снова стал пить кофе. Насыпав средство для смягчения воды, я подошла к столу и взяла конверт. Он был сделан из очень хорошей бумаги, похожей на материю. Матео с Принцесской наверняка не будут придерживаться при организации своего бракосочетания скучных общепринятых правил, однако приглашение на свадьбу — это все-таки приглашение на свадьбу. Матео посмотрел на меня немного испуганным взглядом.

— Сомневаюсь, что смогу приехать, — сказала я. — Это слишком далеко.

— Если ты приедешь, мы будем очень рады. Патрисия настояла на том, чтобы я тебя пригласил.

Я представила себе, с каким удовольствием Принцесска воплотит в жизнь свою мечту прямо у меня на глазах.

— Я пойду приму душ. Подожди меня здесь.

Я приняла душ и переоделась. Потом выкинула в мусорное ведро увядшие цветы, которые стояли на столе в гостиной, и накрыла кухонный стол скатертью. Положив приглашение на полочку, я сказала, что мне нужно сделать кое-что срочное и что он должен мне в этом помочь.

— Как ты приятно пахнешь, — сказал Матео, когда я обхватила его руками сзади на мотоцикле. Он пододел под свой плащ толстую куртку с капюшоном.

В тюрьме «Алькала-Меко» я попросила позвать Беа — приятельницу «роковой женщины». Когда она пришла, я сказала ей, что да, сейчас не время приема посетителей, но мне нужно поговорить со своей подругой о новой серии косметических средств и это важный вопрос, решить который необходимо в течение ближайших часов. На лице Беа были заметны следы перламутрового крема, который я дала ей в свой предыдущий приход. Я не стала упоминать о деньгах, которые должна была перевести мне «роковая женщина».

— Сейчас выясню. Может, я и смогу что-то сделать, — сказала Беа.

Я прошла через соответствующие пропускные пункты и через час увидела, как в помещение для посетителей вошла «роковая женщина». Волосы у нее стали длиннее, а сама она пополнела. Она больше не была похожа ни на фотомодель, ни на актрису и мало чем напоминала ту изысканную женщину в темных очках «Диор», которая ждала меня около школы «Эсфера», стоя возле «мерседеса».

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила я, как только ее увидела. — Кроссовки, какая-нибудь одежда?

— Чем старее будет то, во что я сейчас одета, тем лучше, — ответила она, — потому что в этом случае я не буду вызывать ничьей зависти. Здесь я многому научилась.

Я то и дело посматривала на начавшие появляться у нее морщины. Она взглядом спрашивала меня, зачем я опять сюда приехала.

— Я гляжу, ты не пользуешься кремами.

— Они нужны мне не для лица. Они нужны мне для того, чтобы жить лучше.

— А-а… Беа они очень пригодились.

— Ну так пусть радуется.

— Проблема в том, что я так и не получила триста тысяч песет.

Она посмотрела на меня широко раскрытыми от удивления глазами, а потом, видимо, вспомнила.

— Понимаешь, тут все мысли совсем о другом. Извини. Теперь я понимаю, почему ты ко мне пришла. Я поступила нехорошо. Прямо даже не знаю, что подумает обо мне Бетти. Я могу тебе доверять?

У меня к горлу подступил ком, и я едва смогла говорить. Я наделала очень много дел, о которых мама так и не узнала…

— Мама уже… Ее больше нет.

Я видела свою собеседницу очень нечетко — так, как будто мы обе были под водой.

Она сжала мою ладонь.

— Мне жаль, мне очень жаль… Бедная Бетти!

Ее рука была очень холодной и покрасневшей.

Я прикрыла лицо рукавом куртки и заплакала. «Роковая женщина», сидя напротив меня и положив одну ладонь на другую, спокойно ждала, когда я возьму себя в руки. Когда я убрала руку от лица и вытерла слезы, она очень тихим голосом сказала: «Запомни цифры, которые я тебе сейчас назову. Сходишь в почтовое отделение — я скажу какое — откроешь там мою ячейку. В ней лежит несколько конвертов, возьми из одного из них триста тысяч песет и снова закрой ячейку. Не говори об этом никому».

Она назвала мне несколько цифр, объяснила, где находится почтовое отделение, и сказала, какой номер у ячейки.

— Я очень хочу тебе кое-что рассказать, — сказала я, вытирая слезы, которых вылилось столько, словно у меня не глаза, а водопроводный кран.

Как ни странно, я рассказала о важных событиях своей жизни не подруге Росане, а мало знакомой мне женщине, которая пыталась убить своего любовника.

Когда я вышла на улицу, Матео там уже не было. Он уехал, не дождавшись меня, но я ничуть не расстроилась. Мне нужно было очень многое обдумать. Я дошла до станции и поехала обратно на поезде, размышляя над тем, что ответила мне «роковая женщина». Когда я рассказала о Лауре, она ничуть не удивилась. «Бедная Бетти…» — повторила она. Ей отнюдь не показалось невероятным то, что моя якобы умершая в младенчестве сестра вдруг оказалась живой и здоровой. Но она задумалась, когда я сказала, что не вижу эту свою сестру вот уже несколько дней и мне кажется странным, что она не пришла на очередную встречу со мной, что она боится, как бы ее бабушка и мама не узнали о моем существовании и не догадались о том, в чем она их подозревает, и что они, возможно, отправили ее в какую-нибудь поездку или упрятали в укромное место. Впрочем, как я предположила, Лаура могла и заболеть — или же заболела ее бабушка.

«Роковая женщина» медленно покачала головой из стороны в сторону. По ее мнению, все зависит оттого, как повела себя Лаура. Ей, возможно, уже давно угрожает опасность. Если Лаура рассказала бабушке и маме обо всем, они, конечно же, поймут, что могут ее потерять, — более того, что она может их выдать.

Едва я вышла из поезда, как тут же отправилась в почтовое отделение, о котором мне сказала «роковая женщина». Оно находилось недалеко от центра города, и я пошла туда пешком, размышляя, какие же шаги предпринять относительно Лауры. Я решила, что возьму в ячейке деньги и зайду в обувной магазин в надежде на то, что увижу, как она обслуживает каких-нибудь клиентов, и в этом случае мне не придется предпринимать ничего экстраординарного.

Я испытывала большое облегчение оттого, что наконец-таки решу сейчас проблему зависших в воздухе трехсот тысяч песет. Я подошла к ячейке № 59, набрала код, взяла один из лежавших в ячейке конвертов, закрыла ячейку, зашла в находящийся неподалеку от почтового отделения бар и заперлась там в туалете. Взяв из конверта полагающуюся мне сумму, я некоторое время спустя — когда в почтовом отделении набралось побольше народу — вернула конверт на место. Теперь я могла закупать новые партии товаров и продавать их до тех пор, пока не поступлю на следующий год в университет. Самое главное заключалось не в том, чтобы перестать обманывать свою — пусть даже уже ушедшую из жизни — маму, а в том, чтобы наконец начать заниматься тем, чем, как она думала, я якобы занималась: начать учиться.

Я в течение двадцати минут не сводила взгляда с того, что происходило в обувном магазине, но Лауру так и не увидела. В магазине находились только наемная продавщица и за кассой донья Лили, одетая в свитер с отложным воротником и брюки. Грета, наверное, была в квартире или со своим любовником. А где же Лаура? Может, с ней произошел несчастный случай или она серьезно заболела? Оглядывая магазин в поисках Лауры, я не сразу заметила нечто весьма странное: инвалидное кресло стояло в углу, а значит, донья Лили, по-видимому, сидела на обычном стуле. Однако что меня удивило больше всего, так это то, что она без каких-либо затруднений встала и подошла к стеллажу, чтобы посмотреть цену одной из сумок. Она была довольно высокой и полной, однако без каких-либо аномалий в телосложении. Продавщица быстренько подбежала и накинула ей на плечи шаль. Получается, донья Лили не была инвалидом: она вполне могла ходить.

Мне не очень хотелось слоняться по улице с такой большой суммой денег в кармане, а уж тем более идти через парк в хореографическое училище, где давала уроки Лаура, поэтому я вернулась домой и закончила наведение порядка. Затем осмотрела более внимательно приглашение на свадьбу Матео. Оно было красивым, причем прежде всего за счет высокого качества бумаги. Я положила конверт в укромное место, чтобы использовать его, когда понадобится произвести на кого-нибудь впечатление, а приглашение порвала и бросила в мусорное ведро, решив, что в доме и без этого листочка бумаги полно барахла, на котором собирается пыль. Потом я положила деньги в ящик своего письменного стола под школьные тетради и пошла в комнату родителей. Наконец-то я больше не чувствовала ком в горле и не испытывала жуткого желания умереть. Наконец-то я могла смотреть на мамину норковую шубку, не чувствуя, что мир разваливается на части. Я провела ладонью по «бесподобному меху», как говаривала мама, и надела шубку. В ней меня охватило чувство полного умиротворения — как будто меня укутали все мягкие белые облака, какие только есть на небе. Я достала из кармана шубы деньги и положила их к тремстам тысячам песет под свои школьные тетради, а затем, как будто меня кто-то толкнул, рухнула на кровать и проспала до тех пор, пока Анхель не открыл дверь и не начал шуметь так, словно кто-то ломал мебель и бил посуду. Я встала и пошла вслед за ним в кухню.

— А почему ты так одета? — спросил Анхель, бросая взгляд на шубу.

— Мне кажется, что мать и бабушка Лауры держат ее взаперти.

— Мне поначалу почудилось, что это не ты, а мама.

— Что? Ты слышал, что я только что сказала?

— Сегодня вечером у меня баскетбол. Я не собираюсь идти с тобой ее спасать.

Анхель так быстро пришел в себя после смерти мамы, что меня это даже тревожило.

— Почему ты такой, Анхель?

Он пожал плечами, открыл холодильник, достал пакет молока и поднес его ко рту. Я выхватила пакет у него из рук.

Мне кажется, что он специально сделал это, чтобы спровоцировать меня, так как знал, что я терпеть не могу, когда молоко не наливают в чашку, а пьют прямо из пакета. Мне кажется, он пытался заставить нас жить так, как мы жили прежде.

Администратор хореографического училища, само собой разумеется, в норковой шубе меня не узнала. Она окинула меня с головы до ног одобрительным взглядом: раз в норковой шубе, значит, водятся денежки, а к людям с деньгами она, по-видимому, испытывала невольное уважение.

— Я ищу Лауру Валеро, преподавательницу танцев.

— Хм… С Лаурой у нас проблемы. Она позвонила несколько дней назад и сказала, что сломала ногу и не знает, когда снова начнет проводить занятия. Мы распределили ее учеников по другим преподавателям.

— А-а… Да, это проблема. А звонила она сама?

Администратор наморщила лоб, напрягая память.

— Да, вроде бы сама. Или ее мать. Возможно, что звонила ее мать.

В моем мозгу лихорадочно метались мысли. Похоже, Анхель сказал никакую не глупость и нам и в самом деле нужно спасать Лауру — именно спасать. Впрочем, она, возможно, действительно сломала себе ногу. Мне необходимо отправиться к ней домой. Если я потороплюсь, если поеду на автобусе, то смогу попасть туда еще до закрытия обувного магазина. Я всегда носила с собой в рюкзачке образцы кремов, а потому могла сказать дома у Лауры, что меня прислала фирма, на которую я работаю, чтобы рассказать о новых средствах и показать их образцы.

Я не знала, дожидаться автобуса на остановке или же броситься бежать через парк. В норковой шубе я довольно сильно потела, потому что не привыкла ходить так тепло одетой, и пришлось ее снять и нести в руках. Я не смогла бы вернуться домой, не внеся ясность в ситуацию, и не смогла бы спокойно спать, осознавая, что с Лаурой происходит черт знает что такое, причем во всем виновата я. Если бы я пошла пешком, то, конечно же, не успела бы. Вдалеке появились две яркие точки, которые могли быть фарами автобуса, однако дожидаться его я не рискнула и остановила совершенно случайно подвернувшееся мне в этом малонаселенном районе такси. Светофоры нам благоволили. Я подъехала к дому Лауры за десять минут до закрытия магазина.

Зайдя в подъезд, где жила Лаура, я сказала консьержу, что иду к стоматологу. Хотя это и было маловероятно, но мне показалось, что он меня в прошлый раз запомнил и теперь узнал. Он жестом показал мне, чтобы я проходила. Снова сняв шубу, я пошла вверх по лестнице, потому что лифт здесь был уж очень старым, с двумя дверями — дверью из кованого железа и находящейся за ней деревянной, — и у меня ушла бы целая вечность на то, чтобы их открыть и закрыть. Подойдя к двери квартиры, я надела норковую шубку, чтобы выглядеть лучше, и нажала на кнопку звонка. Мне никто не открыл. Подождав некоторое время, я позвонила еще раз. Опять никто не открыл. Не было слышно даже малейшего шума. Я снова позвонила. Если на ногу Лауре наложили гипсовую повязку, она, вероятно, не может двигаться, однако должны же раздаваться звуки музыки, телевизора, какие-нибудь другие шумы, свидетельствующие о том, что в квартире кто-то есть. Я, осмелев, попыталась докричаться через дверь: «Лаура! Лаура!» Ответа не последовало. Мне не хотелось, чтобы на мои крики вышел кто-нибудь из соседей, ведь они непременно расскажут о том, что слышали и видели, донье Лили, потому что все всегда хотели ей угодить. Вспомнив планировку квартиры, я примерно представила, где находится комната Лауры, и подумала, что, если я встану перед фасадом здания, она меня, возможно, увидит.

Когда я уже собиралась спуститься на улицу, подъехал лифт, заполненный, как белой массой, телом бабушки Лауры, а потому я быстренько поднялась вверх по лестнице на один пролет, стараясь не топать — черт бы побрал эти каблуки! — и, остановившись и прильнув к перилам, прислушалась. На открывание и закрывание дверей лифта и в самом деле ушло немало времени, а чтобы выкатить из него донью Лили — и того больше.

— Мне действует на нервы эта твоя затея с инвалидным креслом. Неужели это так необходимо? — сказала Грета, мать Лауры.

— У меня болят колени, и ты об этом знаешь. Перестань хныкать.

— Имей в виду, что я не собираюсь сидеть дома. Я буду ужинать с Ларри.

— Ты невыносима. Ты никогда не брала на себя ответственность — ни за что-то, ни за кого-то. Если бы не я, из этой малютки не вышло бы никакого проку.

— Ты сама придумала себе эти хлопоты. А мне это не нужно, — сказала Грета.

— Как это не нужно? Подожди, вот доживешь до моего возраста…

— Я никогда не буду такой, как ты, — сказала Грета с какой-то детской запальчивостью, открывая дверь и закатывая инвалидное кресло в квартиру. — Если бы ты не была такой упрямой…

Дверь за ними захлопнулась. Я опустилась на ступеньку, запустила пальцы правой руки себе в волосы и задумалась. Если бы я сейчас вышла на улицу, то не смогла бы снова зайти, потому что консьерж меня уже запомнил. Если бы я попыталась проникнуть в квартиру, это, возможно, только ухудшило бы положение Лауры. Мне никак не приходило в голову, что же еще можно сделать. Я спустилась к двери квартиры. Возле порога пахло духами Греты. Я повесила свой рюкзачок на плечо так, как будто это была сумка, и взяла в руку образцы различных кремов.

К счастью, дверь мне открыла Грета, которой я побаивалась гораздо меньше, чем Лили. Я впервые находилась так близко от нее — на расстоянии менее метра. Можно сказать, лицом к лицу. Ее взгляд был холодным — как будто она родилась в какой-нибудь северной стране, где есть только голые скалы и лед. Тени на ее веках были зеленого цвета, хотя сами глаза не были зелеными. В них не было ничего такого, что могло и в самом деле очаровать Ларри. Я невольно сравнила ее глаза с глазами своей мамы, которые казались золотистыми, когда светило яркое солнце, и становились карими, когда шел дождь. Грета, по-видимому, была красивой в детстве и симпатичной в молодости, но сейчас она была почти уродливой.

Я, делая вид, что не знаю, кто передо мной, сказала, что хотела бы поговорить с Гретой Валеро, и пояснила, что разношу от имени фирмы образцы наших новых товаров самым уважаемым бывшим клиентам.

Ее лицо просветлело настолько, насколько может просветлеть уже довольно сильно увядшее женское лицо.

— Мне очень недоставало ваших изделий, но женщина, которая их приносила, — очень приятная, кстати, — вдруг почему-то перестала ко мне приходить. Что с ней произошло?

Я сказала, что я в нашей фирме новенькая и не имею об этом ни малейшего представления. Грета, не спрашивая у меня разрешения, провела ладонью по меху норковой шубки. У меня на секунду-другую возникло опасение, что она ее узнала.

Я сунула ей в руки первый образец и начала объяснять, как им пользоваться. Грета смотрела на меня, о чем-то напряженно размышляя. Она, видимо, мучилась сомнениями, предложить ли мне зайти в квартиру, но потом все-таки решилась это сделать.

— Так ты говоришь, что следует приложить сверху марлю? — спросила она, заводя меня в свои, как сказала Лаура, «владения».

Она пригласила меня присесть на подушки и прикрыла дверь, а затем зажгла ароматическую лампу и села в позу лотоса. Я, не снимая шубы, стала рассказывать о чудесных качествах кремов и предложила сделать ей массаж лица с использованием крема, изготовленного из рыбьей икры. Она бросила взгляд на мои сапожки.

Предложение сделать массаж лица привело ее в восторг, и она принесла мне ватные диски и тонизирующее средство. Я обмакнула два ватных диска в крем и положила их ей на веки. Откуда-то из коридора донесся шум колес инвалидного кресла, затем раздался мелодичный голос Лили, уговаривающей Лауру:

— Тебе необходимо поужинать!

— Закрой поплотнее дверь, — потребовала от меня Грета.

— Расслабьтесь, — сказала я, игнорируя ее требование. — Думайте только о себе. Представьте, что вы открываете сундук, его крышка очень тяжелая, но в конце концов вам удается его открыть и вы кладете в этот сундук все то, что вас раздражает, все неприятности, которые были у вас в течение этого дня. Складывайте их туда одну за другой, а в самом конце с силой захлопните крышку сундука. Теперь вам беспокоиться не о чем. Думайте только о приятном.

Она вздохнула, и я начала массировать ей лицо, не отводя взгляда от двери. Наконец я увидела, как мимо по коридору прошла Лаура. Я громко кашлянула — раз, другой. Лаура, услышав кашель, вернулась и с неохотой заглянула в комнату. Поначалу она меня не узнала, но затем даже рот раскрыла от удивления. Я приложила указательный палец к губам.

— Кто здесь? — спросила Грета.

— Это я, — ответила Лаура.

— Я сейчас занята, — сказала Грета.

Лаура была одета в незастегнутый халат, накинутый поверх махровой пижамы, и тапочки, похожие на те, в каких ходила дома я. Она зевнула и потерла кулаком глаза.

— Мы сейчас закончим, — сказала я, подавая Лауре знак. Я не была уверена, что она его поняла, но главное заключалось в том, чтобы Лаура осознала, что я пришла сюда ради нее.

Лаура посмотрела направо и пошла легкими шагами налево — туда, откуда и пришла. Через несколько секунд в дверном проеме показались черные колеса инвалидного кресла Лили.

— Что здесь происходит? — спросила она, заглядывая в комнату.

— О господи, я что, уже не могу спокойно сделать массаж? Мама, закрой дверь и займись каким-нибудь делом!

Мне стало страшно — страшно оттого, как на меня взглянула Лили. У меня возникло ощущение, что она обо всем догадалась. Ей явно показалось подозрительным то, что я здесь нахожусь.

— По утрам лучше чередовать его с кремом из водорослей. Если вас заинтересует какой-нибудь наш продукт, вам нужно просто заказать его у меня, и я вам его доставлю.

— Дай мне номер телефона, и я тебе позвоню, — сказала Грета, снимая с век ватные диски. — Как здорово! Ты, может, и не поверишь, но ты сняла у меня с души тяжкое бремя.

Кресло Лили все еще стояло в дверном проеме. Она разглядывала меня, о чем-то напряженно размышляя и, видимо, пытаясь понять, играю ли я какую-то роль в происходящих в последнее время событиях.

— А вам очень помогла бы косметическая маска из глины, — сказала я, обращаясь к ней.

Лили, продолжая о чем-то размышлять, ничего не ответила. Она была похожа на генерала, пытающегося оценить стратегию противника. Она заставила меня нервничать даже больше, чем тот тип, который пытался удрать с шубой моей мамы, больше, чем преподаватель философии. Я не знала, как мне вести себя по отношению к подобным женщинам. Я, конечно, могла бы позвать Лауру и попросить ее уйти отсюда со мной, однако я не была уверена в том, что она согласится, и не знала, какая у них тут дома сейчас ситуация.

— Я закончила, — сказала я, вешая рюкзачок на плечо.

Лили так и осталась в дверном проеме. Я остановилась перед ней, ожидая, что она позволит мне пройти. Ее кресло чем-то напомнило мне танк. Грета стояла за моей спиной. Я заметила, что они обменялись одним из тех взглядов, которые называют многозначительными, потому что один такой взгляд равен разговору в течение часа. Мы стояли так несколько секунд. Грета подошла ко мне ближе, и я невольно вздрогнула, когда почувствовала, как она прикоснулась рукой к моей спине. Она провела по моей спине ладонью сверху вниз и обратно, словно пытаясь что-то вспомнить.

— Мне не нравятся меха, — сказала она. — Они всегда наводят меня на мысли об убитых зверушках.

— Мне они тоже не очень нравятся. Эту шубку мне подарили.

— А дареному коню, как говорится… — присоединилась к разговору Лили, освобождая дверной проем.

Лаура больше не появлялась. Наверное, она, увидев меня, испугалась, поэтому ушла и больше не приходила, чтобы случайно меня не выдать. А еще она, скорее всего, почувствовала в данной ситуации растерянность, потому что наверняка не ожидала увидеть меня у себя дома. Я заметила, что она была бледна, а волосы у нее были такими растрепанными, как будто она только что встала с постели. Возможно, она и в самом деле заболела, например гриппом, однако ногу уж точно не ломала. Иногда люди врут подобным образом, чтобы не давать никаких других объяснений, однако, как бы там ни было, в данном случае ложь о якобы поломанной ноге означала, что, поскольку с такой ногой занятия по балету проводить невозможно, Лауре предстояло сидеть дома довольно долго.

Я, пока шла к двери, пыталась сосредоточиться и уловить какой-нибудь сигнал, который, возможно, подаст мне Лаура относительно того, в каком положении она сейчас находится, — попросту говоря, хорошо ей или плохо (как будто систему обмена условными сигналами можно выработать на ходу за пару секунд!). Бабушка Лауры ехала в своем кресле за мной по пятам. Из кухни донесся какой-то громкий звук — как будто ударились друг о друга две кастрюли. Может, это и был сигнал Лауры?

Выйдя из квартиры и закрыв за собой дверь, я внимательным взглядом окинула пол и слегка приподняла носком сапожка коврик, чтобы проверить, не оставила ли мне Лаура под ним записку. Я делала это очень осторожно и как бы невзначай, потому что чувствовала, что через дверной глазок на меня смотрит Лили.

Пройти мимо консьержа незамеченной мне не удалось: я увидела краем глаза, что он проводил меня взглядом. Выйдя на улицу, я подняла, насколько смогла, воротник шубы и прошлась по тротуару, выискивая взглядом какую-нибудь бумажку, которую могла бы бросить из окна своей комнаты Лаура. Делала я это незаметно, потому что знала, что Лили вполне может не полениться и понаблюдать за мной в окно. Так и не увидев никакой бумажки, я подумала, какое же, наверное, отчаяние охватит Лауру, если она все-таки бросила из окна записку, а я ее не заметила.

Я отправилась домой, чувствуя тяжесть на душе оттого, что ушла и оставила там Лауру одну. У меня появилось жуткое ощущение, что я ее больше никогда не увижу. Придя домой и увидев, что мой уже дня два не брившийся отец сидит и смотрит телевизор, я вспомнила маму и подумала, что попрошу у отца помощи и расскажу ему, что мне удалось обнаружить и в каком состоянии находится его возможная дочь. В этот момент мне казалось, что он вполне способен сесть в такси, поехать к Лауре домой, силой забрать ее оттуда и привезти к нам. Отец уже не был таким вежливым и обходительным, как раньше. Проблема, однако, заключалась в том, что сделать это было не так-то просто, потому что Лили наверняка заранее придумала множество ухищрений, к которым она прибегнет, если подобная ситуация и в самом деле возникнет. Она узнала, что ближайшие родственники Лауры — настоящие родственники! — ее разыскивают, и вряд ли она собирается позволить нам отнять ее — пусть даже не настоящую — внучку, в которую она вложила столько денег и сил. Возможно, она даже вложила в нее немало нежности и любви.

Анхель был еще несовершеннолетним. Кроме того, он вряд ли захотел бы ввязываться в какие-то сомнительные дела. У него уже не было такой юности, как у большинства других подростков. Действовать надо было с умом. Если мама не стала пытаться возвратить себе Лауру — значит, на это имелась какая-то причина. Мама бывала в квартире, находящейся над обувным магазином, а также, возможно, в доме в Эль-Оливаре. Наверное, в ее жизни был момент, в который кусочки пазла почти все заняли свои места — кроме тех, которые относились к Анне.

38

Вероника начинает лучше понимать свою маму

Я была так сильно занята размышлениями над странной ситуацией, в которой, по-видимому, оказалась Лаура, отец был настолько занят своим горем, а мой брат — своей юностью, что и я, и Анхель с отцом забыли вернуть Дона его хозяину. Впрочем, возможно, Анхель и не должен был его никому возвращать. Как бы там ни было, никто из нас троих об этом даже не упоминал. Отцу не составило труда свозить собаку к ветеринару и оформить необходимые документы. Он водил Дона в красивом ошейнике. В такси он установил ширмочку, отделяющую передние сиденья от задних, предназначенных для пассажиров, и это позволило ему возить Дона на переднем правом сиденье. Дон был неприхотливым: он легко приспосабливался ко всему, ел все подряд и никогда не капризничал. Пока ему подстригали шерсть, он спокойно ждал, когда мы закончим. Отец существенно сократил количество пива, которое потреблял, как будто Дон убедил его это сделать. Мне хотелось сказать Анхелю, что он был прав и что папа и вправду снова стал нормальным, но я сдержалась, чтобы не давать брату повода зазнаться. Все были такими умными, все так много знали… Мария, помощница детектива Мартуниса, когда-то сказала мне, что кусочки пазла сами начнут занимать свои места, и она была права. Теперь мне уже не составляло большого труда разобраться, какие шаги следует сделать. Мне не нужно было ломать над этим голову, кусочки пазла задвигались сами, и на переднем плане теперь оказалась моя бабушка Марита. Она представляла собой ключевой элемент, который я до сего момента упускала из виду. Марита была матерью моей мамы, и настал момент выяснить у нее, что же произошло между ними такого, из-за чего ее дочь не любила ее так, как я любила свою маму. Кроме того, мне нужно было выкинуть из головы мысли о гнетущей обстановке дома Лауры, чтобы ощутить в себе силы ей помочь.

Я убедила отца поехать на субботу и воскресенье в Аликанте к моим бабушке и дедушке. Не слушая его возражений, я заявила, что прогулка по берегу моря пойдет всем на пользу. Я также сказала, что Дон будет безумно рад возможности поноситься по огромному пустынному пляжу и что Анхель с удовольствием встретится с друзьями, которых завел в Аликанте прошлым летом. А еще я сказала, что и сама очень хочу туда съездить, и принялась собирать чемоданы. Отцу встреча с Маритой не сулила никаких приятных воспоминаний, и он предложил съездить в какое-нибудь другое место, но я настояла на своем.

Когда мы уже ехали в Аликанте, у меня к горлу вдруг подступил ком и я начала так сильно кашлять, что пришлось остановиться у придорожного ресторанчика с черепичной крышей. Жизнь так неумолимо продолжала свой бег, что это казалось мне невыносимым. Я с горечью думала о том, что хотя мы очень любили маму и тяжело перенесли ее кончину, тем не менее едем сейчас в Аликанте, куда мама ездить не любила, да еще и едем с новым членом семьи, Доном, с которым она даже не была знакома. Пришла ли она к пониманию того, что ее сын — юный мудрец? Я зашла в туалет и там расплакалась: душевная боль выходила из меня через слезы.

Хотя я и умылась, по мне было видно, что я выплакала столько слез, сколько их вообще можно выплакать за пять минут. Ни отец, ни Анхель, стоя у прилавка, не стали пялиться на мое заплаканное лицо. Они прекрасно понимали, что со мной происходит, потому что примерно то же самое происходило и с ними.

Бабушка и дедушка нас ждали: в духовке подогревалось какое-то блюдо, приготовленное из риса. Марита вышла нас встречать заплаканная. Для нее, по-видимому, было ужасно, что на этот раз мы приехали уже без ее дочери. Однако жизнь, несмотря на все наши страдания, продолжалась, и остановить ее было невозможно. Она продолжалась, продолжалась, продолжалась… Все галактики, казалось, вращались с огромной скоростью, двигаясь в направлении какого-то места, которого в действительности, возможно, даже не существовало.

Для бабушки с дедушкой стало неожиданностью то, что у нас появилась собака. У них была кошка, и меня порадовало, что это создало для Мариты проблему и что наша встреча была не такой идиллической, какой она ее себе представляла. Я тем самым как бы сделала небольшую уступку по отношению к своей маме.