Украденная дочь Санчес Клара

Учитель попросил меня употребить данную информацию исключительно в благих целях.

— Я работаю в системе образования уже сорок лет и полагаю, что научился различать плохих и хороших людей. Мне кажется, ты достойна того, чтобы тебе доверяли.

Я принялась его успокаивать и благодарить. Мне, по правде говоря, отнюдь не казалось, что, предоставляя мне подобные сведения, он чем-то рискует.

Едва только наш телефонный разговор закончился, как я тут же позвонила по номеру, который он мне дал.

— Лаура Валеро?

— Что-что?.. А-а, она здесь уже не живет, — раздался в телефонной трубке голос женщины средних лет. — Такая фамилия была у прежних жильцов. Они уехали отсюда семь лет назад, и теперь этот дом снимаю я.

Эта женщина рассказала мне, что прежним жильцам после их отъезда еще долго приходила на этот адрес почта. Они время от времени приезжали и забирали ее, но в конце концов перестали это делать, и тогда она стала отдавать письма обратно почтальону. Больше она об этих людях ничего не знала — в том числе и того, где они живут теперь.

Этой женщине, видимо, хотелось поговорить, и она не преминула настороженным тоном поинтересоваться, что мне, собственно говоря, от этой семьи нужно. Я сказала, что была школьной подругой Лауры и что мне очень хотелось бы ее разыскать.

— Может, о них знает что-нибудь хозяйка дома.

Заставив меня довольно долго прождать с телефонной трубкой в руках, она в конце концов сообщила мне номер телефона и имя хозяйки дома.

Столько было увещеваний со стороны того учителя по поводу предоставляемых мне сведений — и так мало толку от них! Пока что мне не удалось добиться почти ничего. Впрочем, почти ничего — это все-таки лучше, чем вообще ничего. Было бы, наверное, намного легче спросить у мамы, что она знает о Лауре, и начать с того, на чем она остановилась…

Хозяйка дома, в котором когда-то жила Лаура, была глуховата, и втолковать ей что-то оказалось не так-то просто. Я спросила, могу ли я с ней встретиться, и она с восторгом согласилась. У меня складывалось впечатление, что обитатели Эль-Оливара предпочитают разговаривать с людьми не по телефону, а у себя дома. Эта женщина жила в доме, который сначала назвала по телефону «большим», а затем — «очень большим», чтобы я вдруг не перепутала его с каким-нибудь обычным домом.

Я не стала брать свои чемоданчики, а прихватила с собой только блокнот. Мне было очень жаль, что у меня нет фотографии Лауры и я не могу показать ее этой женщине. Свои планы на этот день мне пришлось кардинально изменить: сначала я навещу маму, после чего где-нибудь перекушу и затем отправлюсь в район Чамартин. В Эль-Оливар я приеду примерно в половине пятого, а это вполне подходящее время для того, чтобы прийти к кому-нибудь в гости.

Выйдя из пригородного поезда, я попала в полное безмолвие. Людей здесь, наверное, или не было вообще, или они все спали. Раздавались лишь крики и чириканье птиц да стрекотание разбрызгивателей. Дома прятались за каменными заборами и металлическими воротами, над которыми возвышались растущие во дворах сосны. Больше ничего примечательного здесь не было. Если что-то и обращало на себя внимание на узких улочках, так это соцветия вьющихся растений и запах сырой земли, свидетельствовавший о том, что некоторое время назад тут прошел дождь. Мне подумалось, что этот запах чем-то схож с запахом духов: ими попользовались уже давно, а запах все держится и держится.

Нужная мне женщина жила на улице Рододендро в доме № 3. Она, в общем-то, поскромничала, сказав, что у нее очень большой дом, потому что в действительности он был просто огромным: окружающая его стена из розоватого камня тянулась аж на половину всей длины улицы. Через ворота в этой стене вполне могло бы промаршировать целое войско с боевыми слонами. Едва я приблизилась к воротам, как находившаяся за ними собака подняла неистовый лай, тут же подхваченный всеми собаками по соседству. Лай был таким громогласным, что мне показалось, будто от него задрожала вся округа.

— Проходи, — сказала мне служанка в униформе из ткани в розовых квадратиках. — Они тебя не тронут.

Собак здесь, оказывается, было две — черные доберманы. Они с угрожающим видом оскалились, но я сразу же постаралась дать им понять, что ничуть их не боюсь, что они — собаки, а я — человек. Мама всегда говорила, что у нее и так хватает хлопот, чтобы еще тратить время на выгул собаки, а потому собаки у нас никогда не было. Я довольствовалась тем, что иногда играла с соседской собакой или с Гусом в парке.

— Давайте друг друга уважать, — сказала я доберманам.

Служанка покосилась на меня. Собаки пошли следом, тихонько рыча.

— Я же говорила, они тебя не тронут, — сказала служанка.

Мне почему-то подумалось, что этой тихой женщине пришлось, наверное, понервничать, прежде чем эти собаки привыкли к ней и стали считать ее своей, и что-то изнутри подбивало ее проверить, будет ли происходить то же самое и с остальными смертными.

— Если им и вздумается на кого-то напасть, то только не на меня. Они знают, что я не желаю им ничего плохого и что я их не боюсь.

— Ты что, умеешь разговаривать с животными?

В ее голосе чувствовались ирония и легкая горечь.

— В этом нет необходимости, — ответила я. — Они видят не просто глаза, рот и уши, а страх, трусость, храбрость, доброту, злость. Мозг у них устроен по-другому.

Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то еще, но тут навстречу нам вышла хозяйка дома. Она была укутана в вязаную шаль. Румяна на ее щеках были нанесены так густо и так небрежно, как будто она наносила их, не видя себя.

— Это ты…

— Да, — сказала я. — Мы разговаривали с вами по телефону.

— Ага. Ну проходи.

Взглянув на собак, она спросила:

— Они тебя не напугали?

— Не переживайте. Я их не боюсь.

— А должны были напугать. Для этого я их и держу.

Она разговаривала очень громко, и мне пришлось последовать ее примеру. Когда мы зашли в вестибюль, наши голоса начали отражаться эхом от сводчатого потолка. Я сказала, что у нее очень красивый дом.

— Но ты же его еще не видела, — пожала она плечами, и я поняла, что во время разговора с этой женщиной мне следует внимательнее относиться к деталям — так сказать, с педантичностью ученого.

Мы зашли в гостиную, окна которой выходили на сад с такими зелеными лужайками и такими зелеными листьями, что обои, вазы и мебель в гостиной тоже казались чуть зеленоватыми. Гостиная была очень уютной и красивой, но при этом какой-то пустынной. Мы сели на мягкий кожаный диван — такой мягкий, что, казалось, он меня вот-вот проглотит. Если бы рядом со мной не раздавался громогласный голос собеседницы и если бы среди этих стен не было так прохладно, я наверняка бы заснула.

Волосы у хозяйки дома были очень черными. На макушке они слегка поредели. Она смотрела на меня сонным взглядом. А вместе с ней точно таким же взглядом смотрели и оба ее добермана.

— Вон та девушка, — сказала она, показывая в сторону камина, — это я. В те времена, когда была молодой, красивой и сильной.

Над зеленоватой мраморной каминной полкой висела огромная фотография балерины в классическом костюме.

Я, взглянув на эту фотографию, сказала своей собеседнице, что она и в самом деле была молодой, красивой и сильной. Я точь-в-точь повторила ее слова, чтобы ни переусердствовать, ни недоусердствовать в своей лести. Она кивнула и повернула голову в сторону двери.

— Мари! — крикнула она так громко, что моментально прогнала сон и у меня, и у доберманов.

Мари появилась через несколько секунд. Она принесла серебряный поднос, на котором стоял серебряный чайный сервиз с фарфоровыми чашечками. Было заметно, что сервиз довольно тяжелый, и Мари, поставив его на стол, облегченно вздохнула.

Я раньше думала, что самой роскошной из всех гостиных, которые я в своей жизни видела, была гостиная «роковой женщины», однако по сравнению с этой та гостиная показалась бы обычным чуланом. Мне стало жаль, что я оставила свои кремы и прочие товары дома: мне наверняка удалось бы продать хозяйке самые дорогие из них.

— Ваша кожа нуждается в увлажнении и питании, — начала я издалека.

Однако она всего лишь провела ладонью по лицу и сказала, что уже достигла того возраста, когда, как ни улучшай состояние своей кожи, все равно останешься старой.

Я решила зацепиться за слово «старая» и упомянуть бабушку Лауры.

— Да, домик, который я им сдавала, находится за три квартала отсюда. Прошло уже много лет. Девочку я помню не очень хорошо, она была самой обыкновенной, сдержанной и тихой. Ее бабушка была толстой, с очень белой кожей и с голубовато-белыми волосами. В те времена многие женщины красили волосы в голубоватый или в розоватый цвет. Мать девочки приходила только один раз. Она была из этих… из хиппи. Она пережарилась на солнце, а волосы у нее были длинные и спутанные. В общем, ужас какой-то.

— А вы не знаете, где они живут сейчас?

Она отрицательно покачала головой. В гостиной было довольно прохладно, и моя пожилая собеседница куталась в большую блестящую черную шаль, спускавшуюся почти до самых ее ног. Я старалась не делать никаких движений, которые могли бы навести ее на мысль, что я уже хочу уйти.

Она погладила одного из своих доберманов и сказала:

— Они платили очень пунктуально. Обычно приезжала бабушка вместе с внучкой, она давала мне деньги наличкой. Меня это очень даже устраивало, потому что не нужно было обращаться в банк. Но в один прекрасный день они уехали и больше не появлялись.

— Я все никак не могу припомнить ни как звали ее бабушку, ни как звали ее мать, — сказала я, делая вид, что напрягаю память.

— Бабушку звали Лили. Донья Лили. Как тебе такое имя, а? А у матери девочки было имя как у какой-то известной актрисы. Иногда я называла ее по имени, но уже не могу его вспомнить.

— А отец девочки? Вы никогда его не видели?

Собеседница бросила на меня подозрительный взгляд: этот мой вопрос не увязывался с представлением, которое у нее сложилось о том, кто я такая.

— Людям обычно не нравятся те, кто сильно отличается от других, и эта хиппи была матерью-одиночкой. Это я точно помню.

Я вышла из этого дома, довольная тем, что мой визит сюда не был безрезультатным. Итак, теперь я знаю, что у бабушки Лауры голубовато-белые волосы, что ее зовут Лили и что имя у матери Лауры — как у какой-то знаменитой актрисы. Я пересекла три улицы в поисках сдаваемого внаем «домика» — как его называла эта женщина, кутающаяся в шаль с длинной бахромой. Поскольку я не тащила с собой свои чемоданчики с товарами, мне казалось, что я не иду по улице, а лечу как перышко. Я делала нечто такое, о чем меня никто не просил, но что я просто обязана была делать. В глубине души я боялась, что мама права и что Лаура действительно жива и находится где-то здесь — спрятанная там, где ее не найти. Такая вероятность, по-видимому, очень пугала моего отца, моих бабушку и дедушку, Анну и всех тех, кто входил в ближайшее окружение моей мамы.

Черепичная крыша, деревья высотой метров в пять, беседка, бассейн, решетка для барбекю, установленная на каменное основание. Это было что-то среднее между городским особняком и загородным домом. Здесь тоже имелась собака, но только с шерстью коричневого цвета и очень подвижная.

Дверь открыл мужчина усталого вида с двухдневной щетиной и отвел меня к своей жене на застекленную часть веранды, ярко освещенную солнцем.

Его женой оказалась миниатюрная женщина в розовом свитере. На пальцах у нее были золотые кольца, на шее висели тоненькие золотые цепочки, а волосы на голове были почти такими же короткими, как щетина ее мужа. Она медленно листала журнал «Ола».

Ей понравилось, когда я сказала, что у нее очень красивый дом. Она, правда, сразу же посетовала на то, что у них между калиткой и верандой нет фонтанчика, с которым здесь было бы еще красивее.

— Принеси нашей гостье чего-нибудь попить, — сказала она мужу.

Я тут же попросила их не делать этого, пояснив, что только что побывала в особняке владелицы этого дома и выпила там несколько чашек чая.

— Она неприятная женщина, но когда-то была балериной, и у нее много… — Она сделала пальцами жест, символизирующий деньги.

— Я просто хотела поблагодарить за то, что вы так обстоятельно поговорили со мной по телефону.

— Пустяки. Время здесь течет очень медленно, дни тянутся бесконечно долго.

Моя собеседница, судя по всему, была человеком прямолинейным, не склонным к витиеватой вежливости. Ее муж бродил по двору дома, словно призрак.

— Знаешь, а ведь когда мы вселялись в этот дом, я обнаружила парочку вещей, которые остались от прежних жильцов.

Она неторопливо встала и куда-то пошла — сначала медленно, слегка прихрамывая, а затем очень быстро и стремительно.

Вскоре она вернулась, держа в руках красную коробочку из папье-маше. Ее, по всей видимости, смастерил ребенок. Когда я открыла крышку, то на ее обратной стороне увидела надпись: «Для моей мамы».

— Я ее не выкинула — сама не знаю почему. И что с ней делать, я тоже не знаю. Если хочешь, возьми ее себе. Когда найдешь свою подружку, отдашь ей. Ей понравится. Людям всегда нравятся предметы, связанные с их детством.

— А вы не помните, на чье имя приходили письма?

— Хм… Прошло уже очень много времени. Они, по-моему, приходили из школы и были адресованы родителям Лауры. А фамилия у них была…

— Может, Валеро?

— Да, что-то вроде этого.

— А они никогда не упоминали, где живут теперь?

Моя собеседница отрицательно покачала головой.

— Думаю, что где-то в центре города. Бабушка, насколько я помню, как-то раз посетовала, что добираться сюда из центра города на автомобиле затруднительно.

— А мне припоминается, что у матери этой девочки было имя как у какой-то известной актрисы…

— Вообще-то они приезжали сюда совсем ненадолго.

Я и из этого дома вышла довольная тем, что удалось кое-что выяснить. В руках я несла красную коробочку, сделанную, возможно, моей сестрой, а может, и каким-нибудь другим ребенком. Перед уходом я — под предлогом того, что мне хочется обойти вокруг дома, чтобы полюбоваться его красотой, — зашла в сад, в котором, возможно, когда-то играла Лаура, и посмотрела, не нацарапано ли где-нибудь на стволе какое-нибудь имя. Меня не удивляло, что отцу не хотелось играть в эту игру эфемерных надежд, потому что она была утомительной. Его наверняка одолевала тоска, когда он представлял, как мама ходит от иллюзии к иллюзии и от разочарования к разочарованию подобно тому, как я хожу сейчас по домам.

Я решила, что поставлю красную коробочку у себя в комнате. Уже наступил вечер. Мне пришлось прождать пригородного поезда полчаса. Стрелки часов показывали уже почти девять. Придя домой, я проверила автоответчик телефона и выяснила, что — слава богу! — в мое отсутствие никто не звонил. Это означало, что ситуация в больнице остается такой же. На кухонном столе мое внимание привлекли два бокала с остатками вина. Стулья почему-то стояли как попало, а на краю стола кто-то оставил пепельницу, обычно находившуюся у нас в гостиной. В кухне у нас никогда не бывало пепельницы, чтобы запах сигаретного дыма не примешивался к запаху еды. В пепельнице сейчас лежал пепел, причем не рассыпавшийся, а сохранивший форму сигареты. Мне стало не по себе от одной только мысли о том, что здесь снова побывала Анна. Однако если она и была здесь, то рядом с ней, по крайней мере, находился отец, и она не имела возможности снова обыскивать наш дом. Они пили вино. Отец, похоже, шел на поводу у этой Анны. Впрочем, это наверняка не вызвало бы негативной реакции у моей мамы, потому что она считала: что бы ни делала ее подруга — все правильно.

Я вытряхнула пепел из пепельницы и вымыла бокалы.

На столе из красного дерева в гостиной я обнаружила записку, написанную, судя по почерку, отцом: «Я отправляюсь на прогулку с Анной, не жди меня к ужину». Я, словно подброшенная пружиной, бросилась в родительскую спальню. Открыв шкаф, я увидела, что отец надел свой самый красивый пиджак из темно-синего вельвета и темно-синего бархата, который ему очень нравился. Мама подарила ему этот пиджак на день рождения, и он надевал его только в особых случаях. Мне стало очень неприятно, когда я мысленно представила отца в этом пиджаке и маму с ее руками столетней старухи. Жизнь показалась мне большой кучей дерьма, состоящей из маленьких кусочков дерьма, о которых мне не хотелось даже думать.

Единственное, что меня хоть немного успокоило, так это то, что мне позвонил Анхель. Общение с ним гасило любое пламя. Он, казалось, прибыл на Землю из космоса, чтобы понаблюдать за землянами, разобраться в образе их жизни и затем, составив отчет, улететь обратно на свою планету, где не было ни предрассудков, ни недопонимания. Как ему удавалось быть таким? Я им даже восхищалась. Других таких людей я не знала.

Он не придал большого значения тому, что наш отец стал тесно общаться с Анной. Это даже хорошо, заметил Анхель, что у папы есть возможность отвлечься, благодаря этому он будет лучше спать и не станет клевать носом за рулем такси. Он, разумеется, ни знал ничего ни о фотографии, хранившейся в портфеле из крокодиловой кожи, ни о Лауре. Не знал он и того, что своеобразное поведение нашей мамы объясняется не ее характером, а пережитым горем. Мне пришлось попридержать язык и ничего ему об этом не рассказывать, поскольку я была уверена, что он совершенно спокойно отнесется к проблемам и гадостям, от которых у меня пухли мозги: он сумеет найти объяснение, почему те или иные люди поступают именно так и не иначе, и попытается лично меня утешить.

— Тебе хотелось бы когда-нибудь завести собаку с блестящей коричневой шерстью? — спросила я у Анхеля.

Отец, как обычно, поднялся рано утром. Я в полусне услышала, как загудел кофейник и потекла вода из крана в ванной. Когда он, насколько я могла понять по доносившимся звукам, оделся и сел завтракать, я встала и зашла в кухню.

Я спросила его о прогулке с Анной. Отец ответил очень коротко, со смущенным видом (он, похоже, не ожидал, что я встану так рано и стану его расспрашивать):

— Она пришла, чтобы приготовить нам ужин, и поскольку мы тебя так и не дождались, то отправились на прогулку.

У меня не хватило мужества сказать, что, когда я ложилась спать, он все еще не возвратился. Как я могла спросить у своего отца, нет ли у него романа с Анной? Как я могла заподозрить его в чем-то столь порочном? Какое я имела право заявлять отцу о своих жутких подозрениях?

— Анна предложила мне выпить по бокалу, а после я погулял на свежем воздухе один. Я два раза прошелся по парку. Бетти и Анна когда-то несколько раз ездили куда-то вместе. Странно, что жизнь у них сложилась так по-разному. Если бы ей не встретился я, если бы мы не поженились, она жила бы совсем по-другому и не лежала сейчас в больнице.

— Если бы мама была такой, как Анна, не было бы ни меня, ни Анхеля, ни… Лауры.

— Давай не будем к этому возвращаться. Я собираюсь провести сегодняшний вечер в больнице и постараюсь не проболтаться о том, что ты так и не поступила в университет. Мне с трудом удается врать ей, что ты там учишься.

Я с радостью подумала, как все-таки здорово, что я не наговорила отцу никаких глупостей. Он любит маму и меня с братом, а Анна была в жизни нашей семьи лишь эпизодом. Я не стала снова ложиться, а, надев спортивный костюм и кроссовки и прихватив портативный плеер с наушниками, отправилась на пробежку по парку.

Наблюдая за тем, как из-за деревьев выползает солнце и появляются первые ученики, идущие в школу, я не могла сдержать охватывающей меня радости — как не могла укрыть лицо от солнечных лучей, падающих с неба. Ярко-голубого неба. И как я только раньше не замечала, насколько ослепительно-голубым оно может быть? Я ничуть не устала, а потому пробежала еще несколько кругов. Я бежала мимо густо разросшихся кустов сирени, мимо детских качелей, на которых мы с Анхелем когда-то качались часами, а мама сидела неподалеку на лавочке и наблюдала за нами. Она почти никогда не просила присмотреть за своими детьми кого-нибудь другого, как это делали остальные мамы, когда нужно было куда-то отлучиться. Она всегда говорила, что никто так не позаботится о ее детях, как она сама. Теперь мне было понятно, почему она так переживала за нашу безопасность…

Я бежала по парку, вдыхая запах сырой земли и зелени.

Когда я начала принимать душ, мне показалось, что зазвонил телефон, и я, высунув голову из-за полиэтиленовой занавески, прислушалась. Да, телефон действительно звонил. Подумав, что звонят из больницы, я выскочила голышом из ванной и побежала к телефону, оставляя мокрые следы и стараясь не поскользнуться. С волос мне на спину стекала вода. Когда я подняла телефонную трубку, с другого конца линии раздался голос доктора Монтальво: он поинтересовался состоянием моей мамы. Я тут же почувствовала огромное облегчение: раз звонили не из больницы, значит, с мамой ничего плохого не случилось и, стало быть, поворота к худшему в моей жизни не произошло. Затем доктор спросил, выкинула ли я из головы те глупости, о которых мы говорили: он, по его словам, ни за что на свете не хотел бы, чтобы я заболела той же болезнью, от которой страдает моя мать. Он снова сказал, как и при нашей встрече, что подобная одержимость — это состояние улитки, и если от нее не излечиться, то будешь мучиться всю оставшуюся жизнь. Все это он произнес встревоженным тоном. В ответ я выразила сомнение в том, что это всего лишь одержимость, и пообещала, как только у меня появятся убедительные доказательства того, что моя сестра жива, снова к нему прийти. Произнеся эти слова, я почувствовала, как по коже побежали мурашки. Доктор хмыкнул и положил трубку.

Мне очень не понравилось то, что я ему наговорила. Более того, я не на шутку встревожилась. У меня что, начинаются проблемы с психикой? Возможно, такие проблемы в нашей семье — наследственная болезнь, и этот врач уже обнаруживает у меня ее первые признаки. Доктор Монтальво, возможно, знает меня лучше, чем знаю себя я сама. Он первый психиатр, с которым мне довелось общаться, и я не имела ни малейшего понятия, переживают ли вообще психиатры так сильно за своих пациентов или же они переживают только за тех, кому уже угрожает серьезная опасность. Я снова встала под душ, чтобы согреться. Чувствуя, как устали после утренней пробежки ноги, я решила бегать независимо ни от чего каждый день, потому что мне следовало быть сильной и готовой к чему угодно. Во мне нуждались все — даже отец.

Дни обычно мелькали быстро, но когда у меня вдруг иссякали идеи по поводу того, каким образом дальше искать Лауру, мне казалось, что жизнь на планете замирает и что она замирает и для моей бедной мамы. Поэтому мне приходилось любой ценой продвигаться в своих поисках вперед, действуя зачастую наугад, вслепую. В частности, я, не записавшись заранее на прием и не имея четкого представления о том, что собираюсь сказать, отправилась к детективу. На часах было одиннадцать утра, и я несла с собой чемоданчик с товарами для трех клиентов, который был таким тяжелым, что у меня едва не отваливались руки. Я осознавала, что если мне и удастся в конце концов встретиться с Мартунисом, то он вряд ли будет рад моему приходу, потому что я его не нанимала и ничего ему не платила. Тем не менее я надеялась все же выудить у него какую-нибудь подсказочку, какой-нибудь совет. Главное же заключалось в том, что мне нужно было поговорить с кем-нибудь, кто в курсе дела, кто меня сразу поймет, кому не нужно рассказывать все с самого начала, кто не станет удивляться, кто не станет думать, что это какая-то китайская сказка, кто по личному опыту знает, что есть люди, способные на что угодно. Помощнице Мартуниса, например, не показалось нелепым предположение о том, что у моей мамы похитили после родов ее дочку-младенца. Она, эта помощница, уже привыкла ко всякого рода странностям и к тому, что даже самое невероятное может оказаться чем-то обычным.

Едва я вошла в детективное агентство, как тут же натолкнулась на нее — на ее большие руки и раскачивающиеся из стороны в сторону волосы. Она только что зашла с улицы и бросила сумку на офисное кресло на колесиках, стоявшее по другую сторону ее стола. При этом раздался звук, как будто в сумке лежали какие-то железки. Она присела боком на край стола. Под тканью ее джинсов проступали мышцы. Она резко повернула голову, и длинные волосы рассыпались веером по ее груди. На ней был черный свитер с высоким воротником, плотно облегавшим шею. Рядом с ней я ощущала себя в безопасности — в гораздо большей безопасности, чем рядом с отцом, хотя он и был высоким и сильным. Она была подобна тем людям — хирургам, психиатрам, астрономам, — которым открыто то, чего обычные люди в повседневной жизни не видят.

— Ну и как у тебя успехи? — спросила она тоном школьного учителя.

— Я и сама не знаю, поэтому мне хотелось бы поговорить с сеньором Мартунисом.

Она встала на колени на свой стол и, вытянув шею, бросила взгляд по ту сторону перегородки. Мне, наверное, было бы нескучно рассматривать ее хоть целый день — от джинсов, плотно облегающих ее ноги, и каблуков толщиной в зубочистку до воротника свитера, подчеркивающего стройность ее талии и красивую осанку. Но вот она, резко повернув голову, снова посмотрела на меня, и ее длинные волосы качнулись в мою сторону.

— Я не знаю, когда он здесь появится, — сказала она, соскальзывая со стола на свое кресло и начиная печатать на клавиатуре компьютера с такой скоростью, как будто пальцы нажимали на клавиши сами по себе.

— Ты умеешь стрелять? — спросила я, сама удивляясь тому, что сейчас сказала.

Она подняла на секунду взгляд и произнесла в ответ слова, которые меня ошеломили:

— Не верь всему тому, что тебе рассказывают.

Мне захотелось сказать ей, что мне как раз никто ничего не рассказывает, и именно в этом и заключается главная проблема.

— Ты занимаешься этим в одиночку, да? Будь осторожна, не доверяй никому. Ты даже представить себе не можешь, с какими людьми тебе придется столкнуться. Люди, которые сделали нечто такое, чего делать нельзя, и которых могут в этом уличить, способны на многое.

— Когда я была маленькой, мама много раз говорила, чтобы я никому не доверяла, — сказала я, опускаясь на стоящий перед ее столом стул.

— И почему, по-твоему, она тебе это говорила?

— В те времена я думала, что это просто обычные опасения взрослого человека относительно своего ребенка. Теперь же я осознаю, что она говорила мне это из-за того… из-за того, что произошло с Лаурой. Если у нее и в самом деле похитили дочь, то тогда действительно никому нельзя доверять.

— Ты не можешь себе даже представить, чего я навидалась, сидя в этом кресле, — сказала помощница детектива, снимая украшение со своего правого уха. Украшение это представляло собой большое позолоченное кольцо, которое, наверное, мешало ей, когда она разговаривала по телефону. — Люди способны совершить какие угодно поступки, во-первых, ради денег, во-вторых, из ненависти и, в-третьих, из любви. Иногда случается так, что мы думаем, что почти не доверяем человеку, но в действительности мы не доверяем ему в недостаточной степени. В те несколько раз, когда твоя мать приходила сюда, она показалась мне женщиной с очень большой раной в душе, но при этом довольно простодушной. В глубине души она боялась жестокости. Ей удалось узнать, что ее дочь жива, но она так и не выяснила, где та находится.

Мне очень захотелось, чтобы эта женщина обняла меня, чтобы сказала, что сама займется этой проблемой, — проблемой, которую не смогла решить мама и которую сейчас не получается решить и у меня. Мне захотелось, чтобы она выяснила, что же все-таки произошло с Лаурой, чтобы она объединила в единое целое кусочки нашей жизни, чтобы все в этом мире стало таким, каким должно быть. Должны же на белом свете существовать люди, которые способны все уладить.

— И что же мне теперь делать?

— Ты не такая, как твоя мать. Тебя не ослепляют чувства.

— Мне хотелось бы сообщить Мартунису всю информацию, которую мне удалось собрать. Возможно, он подскажет, как побыстрее докопаться до истины.

— А-а, ну да, докопаться до истины, — сказала помощница детектива, поднося трубку к уху, с которого она сняла украшение. — Ты еще увидишь, что наступает момент, когда кусочки пазла начинают занимать свои места как бы сами собой, без какого-либо вмешательства с твоей стороны. Вода всегда находит себе лазейку, через которую можно вытечь, — какой бы микроскопической эта лазейка ни была. Чем больше у тебя информации, тем лучше, и наступит момент, когда все само собой начнет становиться по местам. Чем мы здесь занимаемся, так это даем возможность деталям занять свои места, а воде — вывести нас к нужной лазейке. Ты слишком много думаешь. Я скажу Мартунису, что ты приходила.

Я впустую потратила время. Мне не удалось ничего выяснить: Мария всего лишь очень вежливо не допустила меня к своему шефу. Почему я не дала им часть из имеющегося у нас дома миллиона песет и не привлекла профессионалов к поискам Лауры? Меня настораживало, что мама, имея столько накопленных денег, отказалась от содействия со стороны детектива. По-видимому, она планировала потратить эти деньги на что-то другое.

Я немного побродила по улицам, направляясь к метро. В этом квартале располагались маленькие магазинчики, придававшие ему знакомый мне еще с детства характерный вид: мясная лавка, фруктовый ларек и магазин канцелярских товаров. В витрине этого магазина лежали очень красивые авторучки. Мне припомнилось, что как-то раз, когда мне было девять лет, папа забрал меня после занятий из школы и мы пошли с ним в магазин канцелярских товаров и купили там маме поздравительную открытку, которая была сконструирована так, что при открывании изнутри появлялась ветка с розами, которые очень приятно пахли. Когда я впоследствии заходила за чем-нибудь в этот магазин, продавщица всегда спрашивала меня об отце.

Я так и не зашла в метро, а бродила до тех пор, пока мне не попался какой-то бар. Я плюхнулась в нем на массивный деревянный стул, который был не очень-то удобным, но, тем не менее, позволил мне отдохнуть от своего чемоданчика. К кофе с молоком мне подали еще и несколько песочных печений: я в этом баре была сейчас единственной посетительницей. Каждые пять минут ко мне подходил официант и спрашивал, не желаю ли я чего-нибудь еще. Перед баром находилась маленькая площадь с деревьями и скамейками, возле которых были установлены велотренажеры. Два старичка сидели на этих тренажерах и крутили педали. С веток деревьев иногда разлетались во все стороны стайки птичек — как будто порыв ветра вдруг срывал с этих веток сразу огромное множество листьев. Я не знала, что делать дальше. Возможно, я искала свою призрачную сестру для того, чтобы отвлечься от проблемы вполне реальной: жизнь моей мамы висела на волоске. Самое ужасное заключалось в том, что лично я вполне могла наслаждаться жизнью и дальше. Старички, которые крутили педали на велотренажерах, тоже могли ею наслаждаться. Именно это было самым ужасным и самым странным. В бар зашла, что-то напевая себе под нос, женщина с тележкой для покупок. Жизнь для кого-то могла быть прекрасной.

Я заметила, что передо мной опять возник официант. Интересно, почему же все-таки Анна — единственный человек из числа моих знакомых, побывавший в Таиланде, — забрала фотографию Лауры, лежавшую в портфеле из крокодиловой кожи?

— Желаете чего-нибудь еще? Вы себя хорошо чувствуете?

А может, фотографию забрал оттуда отец? Ему уже надоело терпеть, что кто-то несуществующий постоянно отравляет нам жизнь. Он, возможно, считает, что в том, что мама заболела, виновата бедняжка Лаура. Если переложить вину за то, что с нами происходило, на кого-нибудь другого, то на душе станет легче, и отец, наверное, считает, что частично в происходящем с нами виновата фотография Лауры. Поэтому он и выгораживал Анну.

Я заказала еще одну чашку кофе. Напряженные размышления, которым я предавалась сегодня, сильно меня утомили. Официант, должно быть, даже подумал, что я наркоманка. Или просто очень странная девушка. Я, садясь на стул в баре, поставила чемоданчик, как мне советовала мама, на пол между ногами. «Когда едешь в метро, когда пьешь кофе, когда останавливаешься, чтобы с кем-то поговорить, не теряй физического контакта со своим чемоданчиком, потому что если его у тебя украдут, то у тебя украдут полмиллиона песет». Поэтому я — полусонная, слегка заторможенная и с чемоданом между ногами — показалась официанту подозрительной. Вроде и безобидной, но все-таки подозрительной. Ему, наверное, захотелось, чтобы я поскорее ушла.

Я расплатилась и отправилась к трем уже хорошо знающим меня клиентам, для общения с которыми надела белое вязаное платье. Я продала им соевый лецитин, крем с крупинками золота и несколько тяжеленных баночек с различными мазями. Зайдя в больницу навестить маму, я съела у нее в палате бутерброд. Я сказала ей, что сегодня в университете нет занятий и что она выглядит лучше. Однако это не было правдой: у мамы был изнуренный вид.

— Отец похудел, — сказала мне мама.

Я ответила, что ей не следует об этом беспокоиться и что он ест хорошо.

— Сейчас для нас самое главное — это ты, — сказала я. — Все остальное не имеет значения. У всех остальных все хорошо.

В понятие «все остальные» я включила и Лауру, но маме я об этом, конечно же, не сказала.

Мама посмотрела на меня глазами, которые из-за худобы казались невероятно большими.

— Ты так считаешь?

— Я в этом уверена. Если ты не видишь ежеминутно и ежесекундно, что у нас все хорошо, это отнюдь не означает, что у нас не все хорошо.

Я произнесла эти слова как можно более уверенным тоном, надеясь, что они станут своего рода инъекцией, которая дойдет до самой середины ее одержимости Лаурой. Мне хотелось, чтобы она поняла, что и у Лауры все хорошо.

— Да, — сказала мама. — Возможно, виновата я — я со своим нелепым стремлением во все вмешиваться, за все переживать. — Ее напряжение, похоже, ослабело. — Ты абсолютно права, жизнь идет своим чередом, и это происходит отнюдь не благодаря мне. Невозможно знать наверняка, что хорошо для того или иного человека, а что плохо… Твой папа тоже не виноват в том, что я поступала не всегда правильно.

Я кивнула и поправила ей простыни. Мама, похоже, начинала осознавать, что ее пропавшей дочери хорошо живется и без нас.

— Кто знает… — задумчиво произнесла она.

Мы не могли чувствовать себя виновными за то, что не в нашей власти. «Делается только то, что можно сделать», — мысленно сказала я себе.

Я достала из своего чемоданчика один из кремов и стала втирать его маме в кожу лица. Лицо у нее уже было очень худым — кожа да кости.

— Это алмазный крем?

Я положила баночку с кремом в лежавшую на прикроватном столике маленькую коробочку.

— У меня разбирают его, как горячие пончики.

Мама улыбнулась. Она мной гордилась. Когда я, уже попрощавшись с ней, подошла к двери, она все еще улыбалась. Не знаю, улыбалась ли она некоторое время и после того, как я вышла из палаты в коридор.

Как это ни было ужасно, я уже стала привыкать к хождению по домам клиентов, к своей новой жизни, к нашему опустевшему без мамы дому. Я не была счастлива, тем не менее продолжала жить и уже пришла к пониманию того, что не вырвусь из этой виртуальной тюрьмы до тех пор, пока в моей душе не воцарится покой. Поэтому, когда в воскресенье утром к нам в дверь позвонили и этим позвонившим оказался Матео, я отнюдь не стала падать в обморок.

Отец уже позавтракал и собирался поехать в больницу. Он делал это уже второе воскресенье подряд. В больничном киоске он купит газеты и журналы и будет весь день читать их с женой. Когда он находился там, я испытывала чувство умиротворения и на время забывала обо всем. Подготавливая стиральную машину к стирке, я думала о том, что пробегу сегодня по парку километров пятнадцать — а может, даже буду бегать до тех пор, пока не начнут подкашиваться ноги. Вот в этот момент в дверь и позвонили.

Отец открыл дверь, уже засовывая свой бумажник в карман. Я, стоя возле стиральной машины, невольно замерла, когда услышала голос, от которого на меня нахлынуло превеликое множество эмоций. Я мысленно представила себе, как я сейчас выгляжу: в шортах и футболке, с кое-как заплетенной косой. До меня донесся звук шагов отца.

— Там пришел парень, он говорит, что он твой друг и что его зовут…

— Я знаю, кто это. Скажи, чтобы подождал меня в гостиной.

Как только отец ушел, я сразу же закрыла дверь кухни, мимо которой Матео непременно пришлось бы пройти, чтобы попасть к нам в гостиную — гостиную, которая ни капельки не была готова к приему гостей: в ней сейчас царил жуткий беспорядок. Мне подумалось, что он поступил довольно бесцеремонно, явившись прямо ко мне домой. Разве я к нему домой приходила? Я даже не знала, где он живет. Глядя на свое отражение в алюминиевом подносе, я поправила, как смогла, волосы и надела другую футболку, взяв ее из корзины для чистого белья. Затем я умылась. И зачем я себя так утруждала?

Зайдя в гостиную, я увидела, что Матео рассматривает стоящие у нас на полках произведения классиков. Он был в своем обычном наряде — в джинсах и черной футболке. В руках он держал плащ, который достался ему от отца и который он надевал, когда ездил на мотоцикле.

— Привет, — сказала я.

Когда он оглянулся, мне захотелось улыбнуться, проявить дружелюбие, потому что на самом деле я была рада его видеть, — но я сдержалась. Занимаясь продажей косметики и диетических продуктов, я поняла, что нельзя давать волю эмоциям и забывать о своих задачах, какую бы симпатию ни вызывали у меня клиенты.

— Это был твой отец? — восторженно спросил Матео, как спрашивали все, кто видел моего отца в первый раз. — А где твоя мать?

— Ее сейчас здесь нет.

Он подошел и обхватил мое лицо ладонями. Я кожей ощутила холодок металла его перстня. Потом Матео меня поцеловал. Я закрыла глаза, чтобы представить, что сейчас тот наш первый вечер, однако, хотя мои глаза и были закрыты, между век все равно пробивалось немного света. Все сейчас было по-другому: мы были у меня дома, и я не могла дать волю чувствам и ни о чем не думать.

— Меня удивило, что ты пришел. Не знаю даже, что тебе и сказать, — пробормотала я, чувствуя, как на губах постепенно остывает тепло его поцелуя.

— Мне необходимо было тебя увидеть. Я собирался тебе позвонить, но потом вдруг вскочил на мотоцикл — и вот я здесь. Хочешь, съездим куда-нибудь?

— Хорошо, поехали. Я пойду переоденусь. Ты за мной, пожалуйста, не ходи.

Мне очень не хотелось, чтобы он заходил в мою комнату, хотя в глубине души я знала, что охотно легла бы с ним в постель.

Мы доехали на мотоцикле до парка Каса-де-Кампо и остановились у озера. Утро было пасмурным, мог пойти дождь. Людей на озере было немного. По поверхности воды быстро скользили каноэ. Издалека казалось, что у сидящих в них людей только безрукое и безногое туловище. Шатры ресторанов выглядели чем-то неуместным для этого времени года. Близость Матео и его запах наполнили меня ощущением счастья. Жизнь казалась мне и обыденной, и удивительной одновременно.

Мы уселись на камнях как можно ближе к воде. Жердь, оказывается, рассказал Матео, что несколько дней назад я приходила в клуб.

— Я сильно болел, у меня был острый бронхит. Думаю, подхватил его, когда отвозил тебя домой без плаща.

Я рассказала ему о том, что мне сообщила Принцесска.

— Итак, вы собираетесь жить в автофургоне…

Матео сказал в ответ, что у этой девушки богатое воображение и что до того, как он познакомился со мной, он, наверное, так бы и поступил, но теперь все стало совсем другим.

— Патрисия пытается манипулировать людьми, — сердито пробурчал он. — Меня уже даже раздражает то, что происходило между нею и мной в последнее время.

— А как же ребенок? Она сказала, что беременна.

— Не верь всему этому. Она способна на что угодно, лишь бы меня удержать. Мне уже надоело.

Он притянул меня к себе, и мы поцеловались. Это было как в тот вечер на маленькой площади. Мы как будто делали «своими» одно место в этом городе за другим. Все повторялось: его язык, его губы, его руки, обнимающие меня. Уж слишком все было восхитительно.

— Как она может говорить то, что не соответствует действительности?

— Она фантазерка. Она уже лет сто твердит мне про этот автофургон. Куда мы его поставим? Я хочу, чтобы мы с тобой провели весь этот день вместе. Сегодня у меня нет репетиций.

— Мы можем, если хочешь, здесь чем-нибудь перекусить, а потом немного погулять. После мы могли бы пойти в кино.

С того места, где мы сидели, вдалеке были видны здания на площади Испании. Они чем-то напоминали окаменелые остатки каких-то древних существ.

— А почему бы нам не пойти к тебе домой, в твою комнату? — спросил Матео, прислонившись своей головой к моей, своими волосами к моим.

— Там сейчас мой брат, — ответила я, думая при этом, что очень хорошо, что Анхель сейчас в Аликанте.

— Мы можем закрыться изнутри.

Я поднялась с камня, чувствуя, как его неровности впечатались мне в ягодицы.

— Мне хотелось бы, мне очень хотелось бы посидеть там с тобой, но дверь моей комнаты не запирается.

— Это ты из-за Патрисии.

Я сказала ему, что нет, не из-за нее, и мы начали спорить. Я попросила его отвезти меня домой: начинался дождь.

Я пожалела о том, что не позволила Матео затащить меня в постель, едва только увидела, как он поехал прочь на своем мотоцикле и края его плаща приподнялись от встречного ветра. Начался дождь, и Матео быстро исчез из моего поля зрения. Я жалела об этом, когда бегала в парке, когда открывала калитку и входную дверь, когда доставала белье из стиральной машины и развешивала его сушиться. Почему я сказала «нет»? Почему я не позволила себе воспользоваться подвернувшейся возможностью?

Я снова и снова с тоской вспоминала о том, какой безгранично счастливой чувствовала себя рядом с Матео. Он понравился мне намного больше всех тех мальчиков, которые когда-либо нравились мне еще со времен детского сада.

Я не знала, как подавить терзающую меня злость на саму себя, поэтому, чтобы хоть чем-то отвлечься, принялась готовить вкусную еду на неделю вперед. Потом надо будет просто доставать ее из холодильника или из пластикового контейнера и подогревать. Тефтели под соусом, печеные булочки. Еще я сходила в супермаркет и купила все, что необходимо для приготовления трески с изюмом, вареных овощей, тушеного мяса, котлет. Чувствуя, что хотя и устала, но еще в недостаточной степени, я принялась разбирать товары в своих чемоданчиках и тщательно протерла их тряпочкой. Затем я навела в своем шкафу такой образцовый порядок, какого там не было за все время существования этого шкафа. Поскольку я все еще не устала настолько, чтобы можно было рухнуть на диван и задремать, я приняла душ, оделась так, как была одета в тот день, когда познакомилась с Матео в метро, и поехала в молодежный клуб, где у Матео проходили репетиции.

Я передумала и теперь хотела близости с ним. Если у нас не получится побыть вместе в моей комнате, мы найдем какое-нибудь другое место. Почему бы нам не поехать к нему?

Я приехала в молодежный клуб часов в одиннадцать. Поесть я забыла, тем не менее не испытывала усталости после работы и ощущала удивительную легкость в теле: я не прошла, а практически пролетела мимо людей, стоящих у входа в клуб, и впорхнула в погруженное в полумрак помещение. Звучала музыка — мне показалось, что это всегда была одна и та же песня. Жердь принес мне пива. «Я увидел тебя там, у двери, когда ты заходила», — сказал он. Я же, когда шла, ни на кого не смотрела, чтобы не чувствовать, что смотрят и на меня. Мне хотелось быть невидимой для всех, кроме Матео. Я спросила у Жерди, когда у Матео закончится репетиция.

— Он сказал мне, что теперь ты — его девушка.

— Правда?

Меня удивило, что обо мне тут уже говорят. Пиво в моем желудке слегка забурлило.

— Скажи ему, что я жду там, снаружи.

Я вышла на улицу и встала чуть поодаль, в нескольких метрах от входа, возле которого очень сильно пахло сигаретным дымом — так сильно, что меня едва не стошнило. Вдохнув свежий ночной воздух, я почувствовала себя хорошо. Я отыскала взглядом мотоцикл Матео и, сев на него, положила руки на руль, а голову — на руки. В голове у меня сейчас было много чего, а вот в желудке — пусто. Мама, звезды, Матео, беременная Принцесска, отец, учеба в университете, которая для меня так и не началась, преподаватели, которых у меня все еще не было, «роковая женщина» с синяком на плече, ее роскошная жизнь — всем этим была забита моя голова. О ком я сейчас думала меньше всего, так это об Анхеле. Еще моя голова была забита Лаурой — центром вселенной. Она была для меня как луна среди облачков дыма.

Я почувствовала, как кто-то положил мне руку на плечо.

— Привет, — сказала золотоволосая Принцесска.

Я не стала слезать с мотоцикла. Мне уже надоели и она сама, и ее болтовня, и ее ухищрения. Она была из той категории девушек, которые считают, что имеют больше прав на то, что им нравится, чем все остальные.

— Я жду Матео.

— Я знаю, и для меня это уже не имеет значения. Мы с ним уже не будем жить в автофургоне.

— Неужели?

— Он хочет жить в нормальном доме.

Мне показалось, что я тону в синеве ее глаз, как в морской пучине. Мне показалось, что я вижу на дне этой синевы рыб, погребенные под водой развалины крепостей, затонувшие корабли, кораллы.

— В нормальном доме? — переспросила я.

Страницы: «« 23456789 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Занимаясь детективными расследованиями, Кира и Леся совсем забыли про свое туристическое агентство! ...
Сыщица-любительница Леся получила предложение, о котором мечтают многие девушки, но только не она са...
Если в кровь мужчины проник волшебный яд любви, он способен на любые безумства! Один богач так воспы...
Леся и Кира давно собирались в Альпы на горнолыжный курорт, и вот они – долгожданные зимние каникулы...
Сокровища средневекового пирата Балтазара Коссы, предположительно спрятанные в Бухте Дьявола в Итали...
В мире высокой моды переполох. Кто-то похищает самых успешных моделей. Прелестные девушки исчезают в...