Предмет вожделения № 1 Литвиновы Анна и Сергей

Никого. Даже силуэта автомобиля не видно – скрыт высоким забором.

«Наверно, это к соседям», – сказал себе Ходасевич. И тут услышал – в расслабленной дачной тишине звук разносится далеко, – как в калитку заскреблись. Характерный царапающий звук: вскрывают замок.

Полковник возблагодарил бога, что не зажег свет.

Осторожно ступая, вышел из кухни. Как мог быстро добрался до коридора, одновременно нащупывая в кармане ключ-карточку от гаража… А на участке уже слышны осторожные шаги. Ну, проклятая дверь, шевелись!..

Он скрылся в гараже в тот момент, когда в дом вошли. «С замком ковырялись не больше минуты, – оценил Ходасевич. – Профессионалы».

Теперь нужно молить всевышнего, чтобы незваные гости не догадались поставить пост у гаража, двери которого выходили на перпендикулярную улицу.

– Ну и что было дальше? – напряженно спросила Таня.

– А дальше скорее смешно, чем грустно, – усмехнулся Синичкин. И спросил:

– Ты помнишь подъездную дорогу к поселку?

– Помню. Сказочная такая. По обеим сторонам лес, – откликнулась она.

– Ага. – Паша не удержался от улыбки. – Так вот, еду я в особняк. Времени – начало десятого. Темнеть еще не начало, но в лесу уже сумрачно. Знаешь, неуютно, все вокруг серым кажется… Мне еще заяц дорогу перебежал – чуть его не сбил. Так вот. Последний, крутой поворот, я сбрасываю газ – и тут мне под колеса бросается.., здоровая туша…

Таня не удержалась, фыркнула:

– Это был медведь?

– Зря смеешься, Татьяна. – Паша старательно делал вид, что сердится. – Я, между прочим, еле успел затормозить.

– Ну и что было дальше? – потребовала она.

– Дальше… Посадил я твоего отчима в машину.

Он был зол, как сто чертей. На тебя. На себя – что сделал глупость и на твою работу позвонил.

– И куда вы направились? – спросила Таня.

– А что, у нас был выбор? – Паша отчего-то засмущался. – Времени – половина десятого. В Москву возвращаться нельзя. А друзей с особняками у меня нет.

– Так куда ты его завез? – подозрительно спросила Таня.

– В Мележ, – вздохнул Синичкин.

– Это еще что такое?

– Городок. Во Владимирской области.

– И что у тебя в этом городке? Летняя резиденция?

– Нет. У меня там друг. А у него – пара комнат в общежитии.

До Мележа они с Таней ехали долго. Сначала свернули со скоростной трассы Москва – Сергиев Посад на шоссе поплоше: только успевай объезжать грубые, выступающие на асфальте заплатки. А потом ушли и на вовсе ужасную дорогу: сплошные ухабы, не увернешься, не объедешь, прощай, избалованная французская подвеска.

– Долго еще? – недовольно спросила Садовникова. – Хочешь, я поведу? – предложил Синичкин.

– Нет уж, спасибо, – отказалась она.

Таня напряженно вглядывалась в остатки асфальта. Пыталась хоть как-то оберечь машину, вела ее по «пьяной», кривой траектории – то по обочине, то по встречной, – если казалось, что там поменьше ям.

– Не виляй, бесполезно, – вздохнул Паша. – Недолго уже. Подъезжаем.

Таня увидела полустертый указатель: «МЕЛЕЖ».

А сверху – углем, от руки – выведено: «ЧЕРТОВ».

– Действительно, «Чертов Мележ», – проворчала она.

– Светофоров здесь, кстати, нет, а пьяных за рулем полно, – предупредил ее Синичкин.

– Вижу. – Таня едва увернулась от мотоцикла с коляской, вылетавшего, не разбирая дороги, из переулка. – Ну и местечко… А чье, кстати, это общежитие?

– Градообразующего предприятия. Телевизоры делают, – пояснил Павел.

– Что-то я никогда не видела телевизоры «Made in Melezh», – усмехнулась Таня.

– Да давно стоит этот завод. А в общагах беженцы живут. У кого средств нет на жилье в Москве.

Таня снова затормозила: прямо на дороге двое мужичков проводили кулачный бой, их подбадривал пяток болельщиков.

– Поворачивай налево… Вон к тому черному бараку, – велел Паша. – Это и есть общага.

«Пежик» совершил последний рывок между ям и канавок и остановился у длинного деревянного здания, вытянутого вдоль остатков тротуара. Добрая половина окон разбита или в трещинах, крыша покосилась, крыльцо ушло в землю…

– Круто, – оценила Таня. Она никогда раньше не видела многоквартирных деревянных домов. – А твой приятель тоже в этой общаге живет?

– Нет, сбежал. Дом себе построил под Мележем.

А комнаты оставил за собой. Для личных нужд. У него с женой не очень ладится…

– Да уж, романтично, – вздохнула Таня. Не хотела бы она приходить на свиданку в такое место.

Они вышли из машины, Таня щелкнула центральным замком, проверила, зажегся ли огонек сигнализации… Впрочем, тут никакая сигнализация не спасет.

Постоянно надо смотреть за «пежиком»…

– Окна на эту сторону выходят? – спросила она.

– На эту, на эту, – ответил Паша. И с нарочитой бодростью сказал:

– Ну что, пошли к шефу? На ковер?

– Можно подумать, здесь есть ковры, – пробурчала Таня, взбираясь вслед за Павлом на просевшее крыльцо…

Таким серьезным и мрачным Татьяна не видела своего отчима еще ни разу. Даже когда тот вызволял ее из тюрьмы по «делу олигарха Барсинского». Даже когда в десятом классе отмазывал из истории с двойным убийством…

Экс-полковник сидел в центре барачной комнаты на колченогом стуле. Весь воздух вокруг него был сизым от дыма. Однако Таня не решилась сделать ему замечание или хотя бы пошутить по этому поводу – настолько расстроенным и сердитым выглядел Валерий Петрович.

– Присаживайтесь, – буркнул отчим в сторону Тани с Синичкиным.

Ни «здравствуй» тебе, ни малейшей радости по поводу ее появления.

Сесть было некуда – за исключением двух кроватей с железными спинками, крытых солдатскими одеялами. Таня с Синичкиным послушно опустились на них: каждый на свою.

– Татьяна, – исключительно холодным голосом произнес Валера. – Я прошу тебя хорошенько уяснить следующее.

Таня пристроилась на краешке кровати, всей своей позой изображая смирение.

Напротив сидел нахмуренный Синичкин: казалось, он молчаливо солидаризируется с каждым словом Валерия Петровича.

– Татьяна, я прошу тебя запомнить, – продолжал отчим. – Мы здесь не в детские игры играем. И любая наша несогласованность или ошибка может стоить жизни тебе, мне или Паше.

Отчим сделал паузу, пыхнул сигаретой. Его слова тяжело повисли в воздухе.

– Твои игры могут стоить жизни и другим людям, которых мы знать не знаем, но за которых также несем ответственность. А авантюризм, самодеятельность и непродуманность действий – верный способ засунуть голову в петлю. И не только твою собственную красивую головешку, – Валера полыхнул на Таню ледяным взором, – но и головы остальных, ни в чем не виноватых. В том числе – мою старую. Это тебе понятно?

– Да, Валерочка, – смиренно опустив глаза, вякнула Таня.

– Будем надеяться, что к этому разговору нам больше не придется возвращаться. И прошу тебя в дальнейшем ничего не предпринимать – без моей на то специальной просьбы или указания. Ясно?

– Да, Валерочка, – еще раз повторила Таня. Она и в самом деле чувствовала вину и стыд.

– Теперь я попрошу вас, господа. Тебя, Паша, – отчим повернулся к нему, – ну, и тебя, Таня… – Он, не глядя, махнул рукой в ее сторону. – Расскажите мне все, что с вами происходило, начиная с того момента, как мы расстались позавчера. Ведь вы что-то делали, правда? Вот и поведайте. Все в хронологическом порядке. Действия, встречи, разговоры, реплики.

По возможности дословно. Начнем с тебя, Таня.

– Боюсь, что я ничего не нашла, – раскаяние проговорила она.

– Оценивать информацию доверь, пожалуйста, мне, – отрезал отчим. – Только не упускай никаких деталей. Итак?

И Таня, сначала неуверенно, а потом все более увлекаясь, повела свой рассказ. Память у нее была хорошая – натренированная и научной работой, и презентациями рекламных проектов. И теперь она старалась рассказать отчиму все как можно более подробно.

Чтобы хоть как-то искупить вину за свое непослушание. Она говорила и дивилась', сколько же всего произошло с ней за эти двое суток – с тех пор, как сбежала с дачи в Клязьминском. Сколько встреч, событий, разговоров!.. Гостиница в Замоскворечье, женский бойцовый клуб, его директор-псих Лучников, фотосессия – обнаженка, встречи с порнокурьерами в ресторане, Михаэль не-Шумахер в «Автостиле» и даже поездка в Клязьминский – сначала на маршрутке, а потом в кузове грузовой машины… Валера слушал ее, полуприкрыв глаза, выпятив нижнюю губу и непрерывно дымя сигаретой. Порой задавал наводящие вопросы. И когда она закончила, безапелляционно заявил:

– Фантазия, как всегда, безграничная. Удальства через край. Подходы абсолютно дилетантские.

– Уж как умею, – буркнула Татьяна.

– Что ж, спасибо и на этом. Спасибо, что жива.

Спасибо, что здорова.

– Валерочка, неужели тебе это ничего не дало?! – воскликнула Таня.

– Дало, – кивнул он. – Успокойся. Жизнь прожита не зря. Отрицательный результат – тоже результат. Среди этих двух – я имею в виду Лучникова из женского клуба и Михаэля из «Автостиля» – маньяка нет.

– Почему, Валера?! – воскликнула Таня. – Они оба показались мне подозрительными!

– Перед тем как действовать, нужно сначала думать, – высокомерно (как показалось Тане) проговорил отчим. И добавил, обращаясь к Синичкину:

– Этих обоих можно из списка вычеркивать.

– Почему? – упорствовала она.

– Сейчас некогда объяснять, – отмахнулся Валера. – А теперь ты, – кивнул он в сторону Синичкина, – давай рассказывай… Впрочем, нет, минуточку…

У нас здесь решительно нет ничего съедобного. Одна картошка. Даже кофе с чаем отсутствует. Мы ведь с голоду умрем. Я тебя попрошу, Татьяна: дойди до круглосуточной палатки – она в конце улицы. Купи там быстрой еды: колбасы какой-нибудь, сыру, чипсов.

И сразу назад – одна нога здесь, другая там. Деньги у тебя есть?

– Имеются, – нахмурилась Таня. – А Паша опять без меня все расскажет? – обиженно добавила она.

Отчим прореагировал неожиданно:

– Не волнуйся. Я конспективно перескажу тебе его речь.

И, только выйдя за дверь, Таня поняла: ради того, чтобы она не убегала, отчим готов на все. Он даже решил, кажется, посвящать ее в детали расследования. Что ж, если она достигла своей эскападой хотя бы этого, значит, ее приключения были не зря!

Летний вечер все длился, длился и никак не заканчивался. Несмотря на то что шел уже двенадцатый час ночи, небо было еще не темным, а белесым. Может, так казалось оттого, что здесь не горели огни большого города, а может, потому, что Мележ находился гораздо севернее Москвы и, значит, ближе к белым ночам.

«Пежик» алел на фоне черных бревен барака. Он выглядел тут таким же чужеродным, как летающая тарелка. Таня погладила его по «львенку» на носике и отправилась в магазин.

Идти было светло и приятно. Песочек пылил и мягко пружинил под ногами. Жестяной павильон с круглосуточными продуктами находился в конце улицы.

Вдруг в сумочке у Тани зазвонил телефон. Она вытащила мобильник. На экранчике появился незнакомый номер. «Этого еще не хватало, – подумала она. – Опять какой-то клиент, сексуально озабоченный».

В первый момент она решила нажать кнопку «отключить» – но потом что-то заставило ее снять трубку.

Кажется, это «что-то» заключалось в комбинации цифр номера: он показался ей странно знакомым, хотя Таня, убей бог, не могла вспомнить, где его видела.

– Заинька? – раздался бархатный мужской голос. – Ты работаешь?

– Да, – брякнула Таня. – Я работаю – вы отдыхаете.

Бас хохотнул.

– А ты остроумная, крошка. – Он вдруг перешел на английский. – May I fuck you? [14] – Его английский был хорош.

– If you pay money [15].

– А ты в самом деле стоишь тех денег, что просишь? – Бархатистый тут же перешел на русский.

– Попробуй, увидишь.

Отчего-то Тане доставляло удовольствие в грубом стиле кокетничать с этим типом. Или, может, дело было в ощущении, что она почему-то знает его? Точнее, не его, а… Таня не могла понять, что в собеседнике казалось ей знакомым.

– А тебя как зовут? – проворковала она.

– Василий.

– Можно называть тебя Васечкой? – спросила она, вживаясь в роль проститутки.

Она шла в сторону продуктовой палатки по забытому богом подмосковному поселку. Бабка в телогрейке и сапогах, следующая навстречу Тане, вылупилась на нее – этакую заморскую птицу в мини, воркующую по сотовому телефону.

Вася, Василий… Что-то же было, связанное с этим именем… Фамилию спрашивать ни в коем случае нельзя – насторожится. Бросит трубку…

– Васечкой называть? – хохотнул бархатистый. – Можно, только осторожно.

– Почему осторожно?

– Потому что возбудюсь, не отобьешься.

– Может, и хорошо, что не отобьюсь, – промурлыкала Татьяна.

– Слышь, а на фотках ты?

– Нет, Шарон Стоун, а ты не заметил?

– Тогда я хочу тебя.

– Хотеть не вредно.

Бабка в телогрейке, удаляющаяся в перспективу барачной улочки, пару раз оглянулась в Танину сторону, покачала сокрушенно головой: мол, какой разврат кругом!

– Приезжай ко мне, – предложил бархатистый. – Прямо сейчас.

– Я на выезде не работаю.

Почему она не положит трубку? Почему все говорит и говорит с этим «клиентом»? Понравился он ей, что ли? Глупости какие! Что же держит ее на линии?

Она пыталась припомнить что-то, связанное с этим Васечкой, – но ей никак не припоминалось.

А он был настырен:

– А где ты, крошка, работаешь?

Голос у него, конечно, красивый – да дело вовсе не в этом. Что-то еще заставляет ее держать этого мужика на привязи. Понять бы вот что.

– Все тебе расскажи, – хрипло хохотнула она.

– А ты возьми и расскажи. Я к тебе приеду.

– А я далеко.

– Далеко – это где? Диктуй адрес.

– Какой ты быстрый.

– Быстрота и натиск, как говорил Кутузов, лучшие друзья мужчины.

И тут она поняла, чем ей знаком этот человек, и у нее вдруг ослабели ноги.

– Я сейчас не могу, – лепетала Таня.

Она стояла уже у самого магазинчика.

– Почему? Месячные, что ли? – грубо хохотнул голос.

– Нет… Я… Я сейчас занята…

– С другим, что ли, трахаешься?

– Нет-нет, просто…

«Что же мне теперь делать?»

– А когда ты сможешь? – настаивал голос в трубке.

Таня всячески тянула время – непонятно для чего. Скорей всего, чтобы решиться. На что-то решиться.

– А ты на сколько времени хочешь ко мне приехать? – по-деловому спросила она телефонного Васечку. – На час, на два? Или на ночь?

Мужичонка с двумя бутылками белой под мышками вывалился из жестяного павильончика, остановился остолбенелый, услышав последние Танины слова.

– На час, – проговорил голос в трубке.

«Что же делать? Соглашаться? Назначать свидание? А как же Валера? Ведь я ему обещала!.. Надо тянуть время…»

– А какой ты секс предпочитаешь? – спросила она в телефон, отворачиваясь от мужика с бутылками и понижая голос:

– Обычный или садо-мазо?

– Зачем тебе этот пельмень! – заорал вдруг мужик с бутылками. – Пошли с нами!

– Подожди секундочку, – проворковала Таня в телефон. Прикрыла рукой мембрану, повернулась к алконавту и выдала ему такой четырехэтажный пассаж с конкретными указаниями адресов, куда тому следует отправляться, что аж сама удивилась.

– Ну, ты и шалава… – обалдело протянул мужик.

– Иди, иди, – отмахнулась от него Таня. – Не видишь, я с супругом разговариваю… Ну, как ты любишь, рыбонька? – прошептала она в трубку.

– Ну-у, это мы с тобой на месте решим, – ответил ее невидимый абонент. – А что, ты садо-мазо любишь?

– А я любой секс люблю.

Мужик с бутылками потрусил своей дорогой. На последних словах он оглянулся на Таню и восхищенно покачал головой.

– Тогда я приеду к тебе, – продолжил бархатистый в трубке. – И не сомневайся.

– Ну, приезжай. Знаешь, у тебя очень красивый голос.

– У меня не только голос, у меня все красивое, – ответил тот.

– Что ж, я проверю, – пропела она.

– Куда мне приехать?

И тут она сдалась. Сдалась – и с каким-то гибельным восторгом продиктовала ему адрес своей московской гостиницы: Большая Ордынка, дом такой-то…

– А квартира?

– Квартиру я тебе назову, когда приедешь. Ты, как к дому подойдешь, мне снизу по сотовому позвони, хорошо?

– О'кей.

– Но только приезжай часа в три ночи, ладно?

– А чего так поздно? Я сейчас хочу.

– А я сейчас на даче, но ради тебя в город вернусь.

Дождись меня, хорошо?

– Ладно, крошка. Ох, мы с тобой позабавимся.

– Смотри не обмани: я буду ждать.

Таня нажала на кнопку «отбой». Потом вызвала на экранчик номер звонившего.

Достала из сумочки список. Сверилась.

Зрительная память ее не обманула.

Василий Павлович Еремин, художник, тридцать два года.

Сын генерал-лейтенанта ФСБ Павла Павловича Еремина.

Номер двенадцатый в списке подозреваемых.

Когда Татьяна вернулась в барак, она застала следующую диспозицию: отчим в одиночестве мрачно лежал на панцирной кровати на высоко взбитых подушках и курил. За дымом уже едва различались черты его лица.

– Валерочка! Я тебе тортик купила! – провозгласила Таня с порога. Она интуитивно понимала, что самый прямой путь к ее окончательному прощению – это ухаживать и подлизываться. И не дай бог Валера догадается, что еще она задумала…

– Ленинградский тортик! Настоящий! – продолжала она бравурным тоном. – И сосисок притащила, студенческих!.. А где Паша?

– В кухне, картошку жарит.

– Дай я здесь хоть проветрю.

Таня подошла к окну, полускрытому рваной занавеской, распахнула его настежь. В сущности, это лишь немногим изменило циркуляцию воздуха в комнате, потому что одно из окон и так было напрочь разбито.

Осколки стекла болтались и дзенькали в раме.

– Я пойду на кухню, Паше помогу.

Молчание было ей ответом, но оно, это молчание, означало отнюдь не то, что Валера до сих пор сердится на нее, а скорее его погруженность в мыслительный процесс.

Татьяна вырулила из комнаты и пошлепала по коридору на кухню. В тускло освещенном коридорчике пахло кислятиной: несвежим бельем, вчерашней выпивкой, зацветшей картошкой. Из-за одной двери доносился включенный во всю мощь репродуктор: «Море, море, мир бездонный!..» Из другой пьяный голос на разные лады повторял:

– Зараза. Поняла? Ты, зараза?! Поняла, зараза?

На кухне она застала голого по пояс Павла, который крошил картошку на сковородку, полную расплавленного масла. Сковородка плевалась жиром, но Синичкину было хоть бы хны. Таня полюбовалась на его точные движения, на то, как движутся под кожей бугорки его мышц. Она подошла к нему сзади поближе, прижалась, обняла Пашу и прошептала:

– Пашуня! Давай сосиски поджарим. По-французски, в кетчупе.

Синичкин слегка отстранился:

– Осторожно, маслом испачкаешься… А что это ты такая ласковая?

– Люблю тебя.

– Врешь ведь. Хотя все равно слышать приятно.

– А ты, Пашенька, можешь мне помочь? В одном маленьком деле?

– Помочь? Я?

– Да. Только абсолютно конфиденциально.

– Ты опять? Нет.

– Ну-у, Пашенька! Мне очень, очень нужно… Ты крупно картошку строгаешь. Дай я тебе помогу.

И она убавила газ под сковородкой, отобрала у Паши нож, отыскала разделочную доску и стала резать картошку, пристроившись на ближайшем кухонном столе. Вжик, вжик, вжик – выходила тонкая соломка. Павел отошел от плиты и облокотился на другой столик, а всего их в барачной кухне было шесть.

«Боже мой, как здесь люди живут!» – мимолетно подумалось Тане.

…Когда она, за жаркой картошки, изложила-таки Павлу свой план, тот воскликнул:

– Ты опять хочешь сделать все втайне от Валерия Петровича??!

В конце его реплики прозвучало столько восклицательных и вопросительных знаков, что, если их все разместить на бумаге, они бы заняли, пожалуй, несколько строчек.