Фебус. Принц Вианы Старицкий Дмитрий
Хочешь не хочешь, а пришлось выдать команде по кружке анжуйского. За усердие.
Пока команда развлекалась хоровым пением, я, не беспокоясь о том, что меня тут могут застукать за чем-нибудь неблагородным, тряханул Микала за его проделки с пергаментом, но зашел с фланга.
— Я так и не полюбопытствовал — некогда было, — что у этого скоттского барона в седельном чемодане нашлось?
— Ничего особенного, сир, — пожал плечами раб. — Два комплекта запасного белья. Шелкового. Ношеного. Полотенце холщовое. Бритва с бруском песчаника для правки. Наждачный камень для заточки оружия. Маленький горшочек перетопленного нутряного жира для смазки его же. Ветошь. Запасные удила для дестриэра и пара запасных подков. Да ухналей[170] горсточка в тряпке завязана. И молоточек для них. Все.
— Белье и полотенце можешь забрать себе.
— Благодарю, сир.
— А приказ Паука там же лежит?
— Какой приказ, сир? — выпучил он на меня честные-честные гляделки.
— Тот, что ты у барона вытащил.
— Так не было же никакого приказа. Вы же сами, сир, тогда заявили, что всякий благородный на этой палубе может поклясться, что никакого приказа не видел. И вы не видели.
Вот как оно, значит. Заботится о моей репутации раб, охраняет господина от клятвопреступления.
— Приказа я не видел — это точно, — подтвердил я свои слова. — Да вот только заметил я тогда ненароком, что ты какой-то пергамент у барона утянул. А вот сейчас подумал, сложил вместе и предположил, что это МОГ БЫТЬ приказ о нашем аресте. Надеюсь, ты его не выкинул по дороге?
— Как можно, сир, выбрасывать такие документы? — Возмущенный раб посмотрел на меня как на маленького. — Вдруг когда пригодится… Ну там, как царя Давида[171] достать из рукава в нужное время… Вы мне только подморгните — и этот пергамент тотчас будет у вас в руках.
— Что в нем хоть написано было? Любопытно же.
— Ничего особенного, сир. Догнать. Поймать. Привезти в Плесси-ле-Тур живым, со всем уважением и бережением.
Луи Одиннадцатый, конечно, тот еще король — аналог нашего Ивана Грозного, только хитрее. Поэтому скорее он будет аналогом Ивана Великого, своего современника. Ага, именно сейчас в Москве правит Иван Третий Великий Грозный. И политика у него с Луи Пауком одинаковая — превратить все государство в единый царский домен, а независимых феодалов извести как класс; а не получится — так низвести с владетельного состояния до служебного.
Но в таком разрезе я ничего не понимаю, что там такого могло случиться и за что следовало ему на мою тушку нападать в собственной резиденции? Я же для Паука как великий князь Литовский для великого князя Московского. Практически в равных чинах. Практически; а на деле?
— Микал, а когда я стал пэром Франции? Случайно не помнишь?
— Лет десять назад, сир, — тут же выдал мне справку мой номенклатор.
— А точнее не скажешь?
— Точнее? — задумался Микал. — Точнее… это было через два года после гибели вашего батюшки. В тысяча четыреста семьдесят втором году по Рождеству Христову. Девять лет назад.
— И мне было…
— Пять или шесть лет, сир. Вы тогда только-только стали графом де Фуа.
— Значит, сам я испрашивать у Паука такую милость не мог… — задумался я вслух над проблемой.
— Фуа — вассальная земля короне франков. Вы же должны знать, сир, что даже английский кинг[172] одно время был вассалом этой короны, — напомнил мне существующие реалии Микал.
— Твою маман! — вырвалось непроизвольно вместе с многоэтажной русской матерной конструкцией, вызвавшей неподдельное восхищение у моего раба.
Мы замолчали, невольно слушая, как уже довольно слаженно надрывается сводный хор матросов и стрелков про то, как «если б видел кто портрет принцессы той — не стал бы он завидовать Луи».
А я думал над этой засадой — французским пэрством, что не только ставит меня в подчиненное положение к Пауку, который таким образом становится моим сеньором, даже когда я буду полноценным королем, но и тем еще неудобством, что этот конклав французских пэров вправе меня судить. За что? Захотят — найдут. «Было бы за что, вообще б убили»…
Твою маман, Франсуа! А ведь наверняка хотела баба как лучше; в своем понимании, конечно. Наваррская корона тогда даже на горизонте не сверкала, а Фуа — графство хоть и маленькое, да свое, не на апанаже[173] от французского короля, как ее герцогство. Защиты искала вдова так не вовремя подставившегося на турнире графа. С двумя маленькими детьми на руках к тому же. Хотела как лучше… Да вот получилось как всегда. Понять ее можно. Но понять — не всегда значит простить. К тому же она мать только этому телу, а вот моему сознанию эта баба — никто.
Приеду в Наварру — первым делом озабочусь хорошим легистом[174]. Знающим, грамотным, беспринципным проходимцем, настоящим крючкотвором, хитрым аки аспид и зубастым как акула.
Последняя ночевка перед Нантом у очередного длинного острова, которые я и считать перестал, ознаменовалась незапланированной побудкой и ярким заревом в ночи.
Часовые, не поняв в чем дело, подняли на всякий случай всех по тревоге.
— Большой пожар впереди, мон сьеры, — сказал зевающий шкипер. — Что-то горит в Нанте. И сильно горит.
— Сам город горит? — уточнил я.
— Нет, ваше высочество, горит что-то близко к порту, — пояснил он.
— Как ты это определяешь? — усомнился сержант.
— По ориентирам. Если бы горел замок дюка, то это было бы намного правее и ближе. А так… скорее, порт горит или склады рядом с портом. А может, и корабли в порту.
— Большой тут порт? — Это шевалье д'Айю подал голос из темноты.
— Не столько большой, сколько длинный, мон сьер. В самой Бретани морских кораблей больше, чем у Англии и Франции вместе взятых — около полутора тысяч. Это не считая речных. А еще других флагов купцы заходят часто, — выдал шкипер справку.
— Я надеюсь, все приличные постоялые дворы там не сгорят? — спросил дон Саншо о наболевшем.
— Это смотря в какой части города, ваша светлость, — ответил ему шкипер, — но цены за постой завтра поднимут все. И в пригородах тоже. Даже гадать не стоит.
— Так, — распорядился я, — нам самим ничего пока не грозит. Потушить такой пожар мы точно не сможем. Потому всем спать — завтра тяжелый день будет. Караул — по расписанию. Разойдись!
Разогнал всех, а сам стоял с Микалом и Филиппом у мачты, откуда мы долго еще смотрели на все возвышающееся завораживающее зарево на западе, скрывшее своей яркостью почти все звезды на небе.
Нант встретил нас сильным запахом гари, которую разносил по реке западный ветер с моря, что на взгорках крутил косые паруса ветряных мельниц.
С берега нас поприветствовали шлепками тряпок по воде прачки, которые уже с рассвета полоскали белье на мостках. Пожар не пожар, а клиент чистое белье ждать не будет — уплочено.
Сами мостки для постирушек были для меня весьма необычными. От берега все как у нас: нечто узкое, мостообразное на сваях; но венчала каждый такой мосток большая ротонда, в которую помещалось не менее пятнадцати прачек, причем место каждой было отделено столбами, поддерживающими коническую крышу этой беседки на воде. И таких ротонд вдоль берега стояло с полдюжины.
Увидев, что я заинтересовался этими женщинами в мокрых рубашках, эротично обтягивающих их спелые груди, шкипер охотно пояснил:
— В Нанте, ваш высочество, есть цех прачек, куда допускаются только женщины. Этот кусок берега под обрывом цех давно выкупил у города. Не меньше ста лет назад. И места для стирок они заказывали сами у цеха плотников. Удобно. Даже в дождь стирать можно. Работа без простоя — заработок больше.
— А зачем их выдвигать так далеко в реку?
— У берега, ваше высочество, вода не так чиста из-за частых обвалов обрыва. Глина… — сказал он последнее слово с небольшой протяжкой, как будто оно объясняло все на свете. — Зато она тут очень мылкая, и ей стирать хорошо.
Прачки со своим «конкурсом лучшей мокрой майки» медленно проплыли мимо борта и остались за кормой.
— Это единственный женский цех в Нанте? — задал я вопрос шкиперу.
— Истинно так, ваше высочество, если не считать цеха проституток.
— Интересно, как магистрат присваивает блудницам звание мастера? — засмеялся я. — Заочно или на мандатной комиссии?
Но шкипер оставил этот вопрос без ответа. Наверное, он его и сам не знал. Но скорее — не оценил моего юмора.
— И что, каждая проститутка в этом цеху — мастер? — уточнил я у шкипера.
— Нет, ваше высочество, сами проститутки у них как раз наемные подмастерья. А мастерами являются бандерши, как организаторы дела. Женщины для развлечения пользуются в Нанте определенным почетом и защитой города. А занятие этим ремеслом вне цеха преследуется магистратом в пределах городских стен как незаконное. А за городом передком подрабатывают дочери содержателей трактиров и постоялых дворов, не отрываясь от основных обязанностей. В порту еще были дешевые внецеховые бордели для непритязательных моряков, но, вероятно, они уже сгорели.
— Вот-вот, куманек… Я как раз на эту тему вспомнил смешную историю, — раздался за моей спиной голос моего же шута, — произошедшую в Мене лет этак двадцать назад. Загорелся бордель. Все бегают, хлопочут, кричат: «Воды, воды!» Тут отворяется одна дверь и хриплый дуэт кричит: «А в наш номер — анжуйского!»
Шкипер сложился от смеха так, что барка рыскнула по курсу.
А я спокойно спросил шута:
— Сам придумал?
Что поделать, мне все местные анекдоты будут казаться с бородой. Издержки попаданства.
— Зачем что-то придумывать, сир, — обиженно насупился дю Валлон, — когда это я сам кричал с Жоржеттой. Потом недели две весь город ухохатывался над нами до недержания мочи.
Река сделала очередной поворот, и стали видны стены города, плотно окутанные сизо-черным дымом. Как Москва от горелых торфяников.
К запаху гари примешался запах горелых специй. Мой нос выделял пока только запах гвоздики, но и ее перебивали запахи жженого пера и сгоревшего сукна.
— Да. Кто-то сегодня очень сильно погорел, — прокомментировал шкипер в окружающее пространство и обтер со лба пот своим полосатым колпаком. Помолчал немного, видя, что разговор в пустоту никто не поддерживает, и обратился уже персонально ко мне:
— Готов об заклад побиться, ваше высочество, что через некоторое время придут корабли, груженные пряностями. Причем за это время они вряд ли могли бы сплавать хотя бы в Магриб.
— Кто бы сомневался, — ответил я. — Даже спорить ne-sportivno. Конкурентная борьба дикого капитализма. Как это вечно под луной…
По мере приближения порта стало заметно, что город — ни на острове, ни на материке — не пострадал. Разве что сильно задымлен.
Сам же вытянутый вдоль берега порт торчал наклоненными в разные стороны обгоревшими мачтами, как могильными крестами на заброшенном кладбище. Догорало сотни полторы кораблей. Спаслись только те, что стояли на рейде или успели уйти из порта, когда только еще разгоралось.
За кораблями от множества выдвинутых к самой кромке берега плотно поставленных трехэтажных пакгаузов остались только обгоревшие столбы и головешки, которые растаскивали баграми закопченные люди, издали похожие на муравьев.
Небо искажалось в обманных лучах восходящего солнца, постоянно меняя свой оттенок. То ли от скопившейся в воздухе сажи, то ли от попадания в восходящие потоки разноцветных специй, красителей и редкого заморского дерева. Порывы ветра прибавляли новые ароматы: то мускатного ореха, то корицы, то шафрана…
Вдруг все мгновенно перебивалось зловонием паленого мяса и жженого перца.
И снова сладковатый пряный дым сгоревших специй создавал в воздусях благорастворение.
Самый большой порт Франции сгорел, но в благовоннейшим из пожаров. В последних порывах ветра слышались сильные ноты ладана, нарда и мирра. Как реквием по бывшему благополучию.
Глава 9
БЛАГОСЛОВЕННАЯ БРЕТАНЬ
С заселением в погорелом городе нам очень крупно повезло. Постоялый двор с несколько педерастическим названием «Петух и устрица», что притулился в чистом квартале параллельно анжуйскому тракту, в пятистах метрах от городских ворот, на ручье, впадающем в ров у городских стен, намеревался открыться только через три дня, когда окончательно выветрится запах олифы. Но нас это не отпугнуло, а наоборот — привлекло первозданной чистотой отеля. И отсутствием по этой причине насекомых, которых еще не завезли постояльцы. Так что нюхать олифу в местных постоялых дворах не самое страшное. А еще тем, что именно мы сделаем дефлорацию этому заведению под вывеской разноцветного петуха с устрицей в клюве.
Хозяин — мэтр Гийом Дюран, толстый и розовый, как и положено ресторатору, гладко бритый, стуча деревянными подошвами и походя гоняя с дороги слуг и домочадцев, с удовольствием показывал нам двухэтажный дом, впечатляющий зал харчевни с камином, в котором можно было целиком жарить кабана, комнаты для постоя, кровати, перины, сундуки. Большой двор с крытым колодцем, конюшнями и прочими службами. И даже привел похвастаться святая святых заведения — кухней. Особенно своей гордостью — большим набором медной посуды, сделавшей бы честь даже замку неслабого феодала.
— Я очень надеюсь, что вам здесь понравится, ваши высочества. — Мэтр просто млел от того, что у него остановились такие высокие господа. — Уверяю вас, кухня будет не хуже, чем у бретонского дюка.
Так и читалось на его восторженно-умильной морде: уровень, господа, какой уровень!
«Так чествовали дорогих гостей, что не знали, чем накормить и куда усадить. Так они и простояли голодными» — припомнилась мне любимая присказка моей бабани.
Глядя на этого буржуа, я подумал, что после нашего отъезда заведение, скорее всего, поменяет вывеску и будет называться, к примеру, «Инфант».
И лишний раз про себя чертыхнулся: опять провалилась моя попытка стать инкогнито. Воинам хоть кол на голове теши, а они все равно обязательно похвастаются: кому они служат. Это их возвышает в собственных глазах. Дикий век. Дикие нравы.
Тем временем хозяин постоялого двора продолжал экскурсию, успев порадовать меня ванной комнатой. Именно ВАННОЙ, а не «бочковой». Ванна конечно же была деревянной, и собрал ее бондарь из тесаной буковой клепки, но… она была овальной, и я в ней смог вытянуться на три четверти, как в хрущевском санузле. Тем более что одна ее сторона была приподнятой с небольшим наклоном наружу, и на нее можно было облокотиться не только локтями. Все доски этого гигиенического прибора были тщательно обработаны рубанком, зачищены акульей шкуркой и скреплены тремя медными обручами.
И еще там было МЫЛО!!!
Нечто полужидкое, комковатое, неопределенного цвета, похожее на то, чем отмывали руки рабочие-металлисты в цехах, но это было настоящее хозяйственное мыло с солидной примесью глицерина.
Я взял щепотку этой субстанции, помял между пальцев, понюхал. Разве что на зуб не попробовал.
Хозяин понял это по-своему и расстроенно промямлил:
— Я понимаю, что это мыло для вас очень грубое, ваше высочество. Но я не ожидал столь высоких гостей. Это местное мыло из китового жира. Но завтра непременно будет венецианское. По крайней мере — марсельское. Даже пожар в порту мне не помешает его достать для вас.
Тут я огляделся и сказал:
— Стоп, мэтр. Я остаюсь здесь. Несите горячую воду и простыни. Микал, проследи за исполнением.
— Феб, а как же непотребные девки? — Дон Саншо поднял бровь над единственным глазом. — Ты же мне обещал, что первым делом…
— Ваши высочества желают посетить квартал «красных фонарей»? — подал голос хозяин постоялого двора.
— Вот еще… — фыркнул я и добавил рассудительно: — Девок пусть приводят сюда. Здесь, в Нанте, их — как оказалось — целый цех. Думаю, мэтр не был бы успешным отельером, если не имел на примете хороших гулящих девок. Слышите, мэтр?
— Я весь к вашим услугам, ваше высочество, — поклонился мне хозяин в пояс.
— Девок доставь молодых, красивых и грудастых. Только не потасканных. Заработком их не обидим.
— Как прикажете, ваше высочество, — поклонился хозяин постоялого двора. — К какому сроку их прикажете привести?
Я вопросительно глянул на дона Саншо.
Тут пожал плечами.
— Ближе к вечеру, — сказал я, — так будет в самый раз.
Обернулся к ванне, погладил ее гладко ошкуренные доски и удовлетворенно хмыкнул.
Затем меня посетила новая мысль. Я обернулся и высказал ее в спину хозяину постоялого двора, уже скрывающемуся в дверях:
— И еще, мэтр…
Тот моментально обернулся с поклоном:
— Ваше высочество?..
— Чтобы все девки хорошо отмылись, до того как придут сюда. Вонь нюхать нам надоело еще в пути.
— Как прикажете, ваше высочество. Как прикажете. Не беспокойтесь, отполируем со щелоком. Со всем тщанием. — По его виду показалось, что драить проституток для нас он будет самолично.
Все-таки нет во мне ничего японского. Лежать в ванне мне намного приятнее, чем сидеть в бочке. Прям как дома, разве что не хватает сигаретки. Вина мне уже принесли. Точнее, хорошо выдержанного грушевого сидра, который тут за вино не считается. Принесла молодая, не старше тридцати, служанка, которая нисколько не смутилась моего нагого тела, но и не заигрывала сексуально, вопреки моим ожиданиям, навеянным альтисторической литературой пополам с фэнтези. Поставила все на столик рядом с ванной, налила сидра из кувшина в серебряный кубок и, осведомившись, не нужно ли мне чего-нибудь еще, неторопливо удалилась. Даже задницей не вертела.
Отпил я из кубка и понял, что это есть гут. Еще Суворов, который Александр Васильевич, генералиссимус, граф Рымникский и князь Италийский, сказал: «После бани — штаны продай, а выпей». Хотя с большим удовольствием я употребил бы сейчас водки, на край — крепкого кальвадоса, но его пока тут не делают. И делать не будут лет так сто еще. Большое упущение для нормандцев. Теперь кальвадос производить будут баски. Сидр ведь они уже делают. На этой мысли я плотоядно осклабился — как же: нашел еще один экспортный товар для своего королевства, или как тут говорят — ренио. Особенно ценный товар для моряков дальнего плавания. Хорошее такое импортозамещение для еще не придуманного рома, если не заморачиваться долгой выдержкой. Все равно коньяк не переплюнуть. Ну так «басконьяк» будет не хуже для моей казны, раз уж в современной мне Франции кальвадоса выпивают в разы больше коньяка.
Одевшись в чистое, я дал партийное задание Микалу: дочиста отмыть Филиппа, который растерянно стоял рядом и со страхом ждал помывки как экзекуции, и прошел в свою комнату отдыхать до обеда, который тут подают в нормальный русский ужин.
«Все же повезло нам с отелем, надо признаться, хотя и случайно все вышло, прям «рояль в кустах»» — размышлял я, растянувшись на прохладных льняных простынях. Послали матросика за телегой, чтобы барахло наше отвезти — не оскорблять же боевых коней поклажей на виду третьего сословия. А тот на бегу наткнулся на ослика нашего гостеприимного хозяина.
В итоге прибыли на пристань они оба, сидя в повозке и нещадно погоняя осла. Успели к нам сразу же за таможенниками, которые брали с барки побережное.
Матрос не удержался сразу рассказать отельеру о двух принцах со свитой, которым надо найти приличный постоялый двор. Тут уж энтузиазм папаши Дюрана просто зашкалил. А я потерял возможность путешествовать инкогнито. Но все равно хорошо. Палуба барки успела надоесть. А тут я развалился как белый человек…
И уснул.
Вечером в разгар «дыма коромыслом», когда я, стащив с трех девиц юбки, расшнуровав корсеты и вытащив наружу сиськи, заставил их танцевать на столе «Крейзи Хорс», потому как не смог им доходчиво объяснить, что такое канкан, приперся какой-то юный хмырь в белом жакете с черными «горностаями» на груди и стал требовать наваррцев.
Уронив челюсть, этот дамуазо ошарашенно разглядывал развернувшееся на столе действо. А посмотреть там было на что, даже для моего современника, избалованного интернетом.
Дамуазо, отметя все его возражения, тут же накатили «штрафную»: не «кубок большого орла», конечно, на что-то вполовину того. Пусть скажет спасибо, что не водки, как завещал нам царственный алкоголик.
Затем еще, «по наваррскому обычаю»: между первой и второй — промежуток небольшой. Сами понимаете…
Потом перешли на: «Ты меня уважаешь?..»
Дальше просто положили этого дамуазо под стол, чтобы никому не мешал оттягиваться разнузданностью. Потому как «если пьянка мешает работе — бросай работу».
Веселые девки, числом с чертову дюжину, оказались как на подбор не младше пятнадцати и не старше двадцатника, на мордочки симпатичные и малой общей потасканности. В меру разбитные. Вином вусмерть не упивались. Украшением стола работали на «хорошо» и «отлично». Проститутским млядством креативного класса третьего тысячелетия от них и не пахло. В то же время психику имели пластичную и новизны не чурались.
Еще бы — за такие деньги! За эти деньги они даже помылись!
Смотрящей «мамке» их было уже за тридцать, но все еще она хороша была собой, стервь. Выглядела лучше половины своих подопечных. Ее почти сразу утащил сержант куда-то на двор, и мы ее больше не видели.
Потом выяснилось, что сержант на конюшне ее вовсю пользовал сам и дал попользоваться по очереди караульному копью, которое охраняло нашу разнузданность. Но только тем, кто с поста сменился. Так она потом эту конюшню покидать не хотела. Все ждала смены караула.
Соответственно научили девок хором петь: «Все могут короли…»
Потом я запустил в массы «Барона Жермона» с минимальной переделкой «Паук Луи уехал на войну…», а все остальное оставил как есть.
И орали все самозабвенно припев, периодически ухохатываясь, что мужчины, что женщины.
- Маркиз Парис, виконт Леон,
- сэр Джон, британский пэр,
- и конюх Пьер.[175]
Потом мой шут, пьяненько улыбаясь, сказал, что с точки зрения классического стихосложения тут все неправильно, но менять ничего не нужно. Ибо гениально!
А еще через некоторое время, подхватив приглянувшуюся блондинку, я покинул этот вертеп и забурился с девицей в свою спальню — сбрасывать «дурную кровь» и утолять взбушевавшийся спермотоксикоз.
Хорошо оттянулся. В полный рост.
Проснулся с рассветом без похмелья и с прекрасным настроением.
Хорошо быть молодым!
Девчонка совсем голенькая спала на животе, веером раскинув на полкровати длинные золотистые волосы и поджав одну ногу. Но мне это спать не мешало — сексодром был знатный. В ширину как бы не больше, чем в длину. А новые тюфяки из конского волоса — хай-тек по местным временам.
Я не стал будить случайную подругу. Наработалась девочка. Всю ночь под моим руководством «Камасутру» изучала. Сначала отбрыкивалась, типа: грех это, такое вытворять — дьявола тешить, но потом, когда поняла, какое ей выпало нехилое повышение квалификации в профессии, — только давай. Показывай, как еще можно. А вот что вся эта насладительная акробатика пришла из Индии, до нее доходило с трудом. Она про Индию совсем ничего не знала, да и знать не хотела. Для нее и Наварра-то — как на другой планете. Типичная «курочка». Такие любят только себя и деньги. Но в бывшем сосредоточии своей девичьей чести прятала талант, а это в ее профессии главное.
Вышел в харчевню. На кухне служанка, которая приносила мне вчера в ванную сидр, разжигала плиту, возясь с лучиной. Пара девчонок-подростков толклись рядом — у нее на подхвате.
Увидев меня, вскочили и поклонились.
— Что желает ваше высочество?
Заказал себе хлеб со сливочным маслом, твердый сыр, кофе и яичницу с беконом. Уточнил: жареную, с «глазами». А то еще сделают пашот, а я его не люблю.
«Сарацинская зараза» в заведении нашлась, но подали они ее с молоком. Латте так латте, не стал я привередничать. Может, они нормально черный кофе варить не умеют. Не на себе же проверять?
Заодно приказал найти Микала, разбудить и ко мне доставить.
К моменту подачи на стол яичницы ввалился в помещение здоровый детина с мешком на плече — посыльный от булочника, со свежим хлебом. Серым, ноздреватым и очень вкусным, слегка пахнущим тмином, еще хранящим тепло печи, в которой его выпекали.
Очень меня удивило то, что кофе подали в натуральной пиале. Самой настоящей среднеазиатской обливной пиале, разве что без орнамента. Никогда бы не подумал, что это французская национальная чашка.
Девочка — служанка или даже дочь хозяина, — не понять так сразу, привела злющего, наспех одетого Микала, который ввалился в харчевню с гневным возгласом:
— Какого верченого хрена меня тут с бабы снимают? Кому в задницу грязный вертел вставить… — И мигом осекся, увидев одного меня за столом. — Сир? — изобразил поклон враз сократившийся раб.
— Кофе с утра пьешь? — спросил я вместо приветствия, пропуская ругань раба мимо ушей: если бы меня с утра пораньше с бабы сняли, я бы еще и не так ругался.
— Если прикажете, сир — выпью, — ответил тот.
— Вот и хорошо, — улыбнулся я: забавно все же выглядел Микал. — Найди мне пару толковых стрелков в сопровождение, завтракайте и седлайте коней — в город поедем.
— Под вас, сир, седлать камаргу? — осведомился мой конфидент.
— Нет, андалузца. Вид у нас должен быть представительный. Понял?
Выходя во двор, заметил, что дамуазо, пришедший вчера грязно домогаться наваррцев, так и валяется под столом лицом вниз, раскинув в стороны длинные носки своих туфель, для удобства хождения подвязанные цепочками под коленями. На деревянных подошвах хорошо были различимы фигурные железные набойки. Шоссы на нем были черные, а жакет — белый. Валялся и не подавал никаких признаков жизни.
«Опоили насмерть пацана», — покачал я головой и вернулся в зал. Наклонился под стол, потрогал двумя пальцами сонную артерию на шее парня: ничего, живой, только все еще сильно пьяный.
Наказал служанкам его не трогать и дать самому проспаться, сколько захочет. А на их робкие возражения дал четкую инструкцию:
— Да, прямо тут — под столом. А как проснется — опохмелить его за наш счет, накормить завтраком и отправить обратно.
Мой вороной андалузец, похоже, от меня успел отвыкнуть за время речного сплава, или взревновал, что я в Боже на камарге катался. По крайней мере, попытался воспротивиться моему нахождению сверху. Пришлось отдать инициативу телу, и оно, без помощи моих мозгов, быстро привело коня в надлежащее состояние, хоть и несколько жестоко. Я бы так не смог. Жалко коняшку. Видно, это мое внутреннее состояние жеребец и почувствовал, прежде чем стал «быковать».
Успокоив коня, осмотрел я двор гостиницы и почувствовал, что чего-то не хватает в пейзаже.
— А где семья Штриттматеров? — спросил я у Микала, который как раз уселся в седло. — Я их за столом не видел.
— Вон в том белом сарайчике с синей дверью, справа от конюшни, всем семейством они и проживают, сир.
— Не слишком ли — их так гнобить? Все же Уве для меня — ценный мастер.
— Не слишком, сир. Там даже пол дощатый. А погоды стоят теплые. Да и зачем нам его дети в харчевне во время вчерашнего блудодействия?
— Тоже верно, — согласился я с ним и скомандовал остающимся: — Ворота настежь!
Легкой рысью мы быстро добрались вдоль рва до городских ворот. Что там скакать-то? Полкилометра всего от постоялого двора.
Одет я был нарядно, в наваррских цветах, разве только страусячьего пера не хватало на берете. На поясе узкий меч и понтовый кортик в золоте. За спину я еще засунул трофейный клевец, а то жалко такую тонкую ювелирную работу на кинжале использовать как дагу. Подсумок типа калиты также нашел свое место на поясе. Через плечо на перевязи — трофейная лядунка с тридцатью сферическими пулями для аркебуза, где также нашел свое нетрадиционное место и кошель с золотом. Сам же трофейный аркебуз в замшевом чехле висел у седла. Так что я «вооружен и очень опасен».
Микал на караковом жеребце восседал также в цветах Наварры и в своем неизменном бургундском колпаке. Только на сей раз вместо свинокола у него на бедре болтается богатый палаш шотландского барона — я разрешил. Палаш — не меч формально, а любое усиление бойца есть гут. За спиной у него немецкой работы дага с витой стальной гардой. Он ее вчера на рынке за ползолотого купил, пока я спал; впрочем, и слегка ношенные щегольские красные ботфорты он там же приобрел. В таком виде он очень смахивал на киношного палача, только маски на глаза не хватало. Из общего вида выбивалась только его тощая, неопределенного цвета тряпочная сумка на лямке, похожая на противогазную.
Стрелки за нами ехали на рыжих жеребцах, одетые в цвета Фуа. На поясах у них висели страхолюдные тесаки. В руках короткие копья с длинными и широкими обоюдоострыми наконечниками, очень похожие на русские рогатины. Такими штуками можно не только колоть, но и вполне удачно рубить, особенно с седла. Древки у этих рогатин были сделаны овальными, так что режущую кромку железка всадник определял не глядя, рукой.
Все мои кнехты подвесили на седла арбалеты и тулы с тремя десятками болтов в каждом. На всякий случай. Мало ли… Местная жизнь меня уже приучила внимательно относиться к собственной безопасности. А девяносто выстрелов — это солидный аргумент.
В городских воротах с нашей кавалькады не только денег не спросили, но даже никто не останавливал. Вопросов тоже не задавали. Мне показалось, что эти стражники, одетые в длинные белые жаки[176], из-под которых выглядывали кожаные наголенники[177] со стальными наколенниками[178], в плоских шапелях на головах и с длинными копьями в руках, от нас несколько нарочито отводили взгляды. Странно, вообще-то во все времена в таких местах служит народ наглый и задиристый, чувствующий за собой немалую силу и защиту и от того борзый без меры.
Проехали воротным туннелем и практически тут же уткнулись носом в трехэтажный каменный дом, у которого на первом этаже не было совсем окон. А окна второго этажа напоминали больше бойницы, нежели проемы для инсоляции помещений. Дорога перед этим длинным домом раздваивалась, и мы пошли налево. И даже не потому, что мы настоящие мужики, просто тут такие правила дорожного движения. Кто въезжает — тому налево, а справа идут те, кто из города выезжает. А стражники в воротах работают гиббонами-орудовцами, не стесняясь на третьем сословии пробовать крепость древков своих копий.
Очень хитрая такая фортификация в Нанте. Если враг взломает ворота, то упрется в этот длинный дом, больше похожий на крепость. Тут ему придется разделиться и обходить это строение вдоль городских стен, и в торце там также стоят такие же трехэтажные дома, вплотную к стене, а улица снова изгибается под прямым углом. Навали две баррикады — и ворвавшийся враг оказывается между стен и домов в Т-образной ловушке. Хоть стреляй в него, хоть кипятком поливай. Хуже, когда поливать будут кипящим маслом или смолой. И деться некуда, вокруг стены, а сзади свои же напирают.
Улочка за углом, на котором бы я поставил гипотетическую баррикаду, уходила в глубь города совсем без переулков. И через сотню метров она плавно сужалась, образуя этакое «бутылочное горлышко». Вот и место для второй баррикады, подумал я. Очень разумно. Нападающие будут друг другу мешать в давке, и обороняющих баррикаду бойцов требуется одновременно меньше. Так что они могут ее держать посменно, отдыхая, чего не могут себе позволить нападающие. Грамотный инженер проектировал этот квартал.
Продвижению нашему в городе никто не мешал. Наоборот, горожане старались быстрее убраться и не заступать нам дорогу. Одностороннее движение все же имеет свое преимущество.
Сусаниным работал Микал, который вел нас уже знакомой ему дорогой на рынок.
Город оставлял впечатление светлого, несмотря на неширокие улицы. Дома были беленые, а крыши черные — черепица тут не терракотовая, а из природного сланца. Этажа три-четыре. Редко когда два. Одноэтажных домов вообще не видел, если не считать церквей. Ставни и двери крашены повсеместно в насыщенный синий цвет.
Некоторые переулки действительно размечали по «копью, положенному поперек седла». Вот только на них уже образовалось движение в обе стороны. Впрочем, встречные верховые дворяне письками с нами не мерились и добровольно прижимались к стенам, пропуская. Нюх у них, что ли, на титулы? Я же без короны катаюсь. Мне раньше казалось, что средневековый народ, бла-а-ародный, агрессивней был. С амбициями, типа «ндраву моему не перечь», машину мою не подрезай…
Кстати, я ожидал и большей грязи на улицах, которые мы проезжали. Однако все было замощено круглым булыжником с наклоном к оси полотна — ливневая канализация, как пишут в наших монографиях. Как в Германии, мешочки под хвосты лошадям тут не надевали, но пару раз встречались ручные тележки сборщиков навоза с улиц. Огородники, наверное. Помню, в нашем дачном кооперативе именно конский навоз очень ценился «отдыхающими» на грядках. И действительно, зачем разбрасываться ценным удобрением в эпоху господства «навозного животноводства», где мясо и молоко — продукт побочный…
Рыночная площадь открылась совершенно неожиданно. Нет тут прямых улиц, все кривоколенные. Наверное, такие оборонять легче? Потому что в остальных случаях на таких магистралях все дается труднее.
Большая площадь вся была заставлена рядами торговых лавок, закрытых от солнца парусиной. В дальней от нас стороне высилась громада недостроенного собора, уже возведенная метров на восемь в высоту. Но нам туда пока было не надо. Организацию благодарственного молебна мы возложили на дона Саншо. А вот этот синий навес по левую сторону, под которым стояла банко[179] менялы, нужен был мне в первую очередь.
На скамеечке под навесом, слегка раскачиваясь, глядя в пространство и беззвучно шевеля губами, сидел похожий на попугая-хохлача типичный еврей с седыми, аккуратно завитыми пейсами, крючковатым носом, круглыми пронзительно-грустными глазами-маслинами и длинной узкой бородой а-ля Хоттабыч. В черной бархатной ермолке и неопределенного фасона когда-то черном халате. Совсем без охраны, на удивление. Все же тут деньги должны быть в солидных для грабителей количествах…
Мы с Микалом перед лавкой спешились, передав поводья стрелкам.
— Что желает ваше высочество от старого еврея? — спросил меняла на языке франков, вставая и низко кланяясь.
— Разве вы меня знаете? — ответил я вопросом на вопрос, поправляя ножны меча.
— Весь город знает, что к нашей дюшесе приехал племянник принц, который без пяти минут рей Наварры. Могучий молодой красавец, который снимает на ночь сразу полтора десятка лучших в городе жриц любви и извращенно заставляет их мыться. — Легкая улыбка скользнула по его пухлым губам. — Так чем вам, ваше высочество, может быть полезен старый Ёся?
Нет, это уже стало напрягать: все вокруг про мою родню всё знают, кроме меня, что характерно — самого заинтересованного в этих сведениях. Микалу ухо выверну в перпендикулярную плоскость за эту вдруг нарисовавшуюся «тетю».
— Я хочу поменять золото на серебро, почтенный Иосиф. Это возможно?
— Почему нет? Вы таки обратились по нужному адресу. Давайте пройдемте в лавку, не всему же базару светить золото. Этот металл любит тишину и полумрак.
Меняла снова поклонился, достаточно низко, в пояс, и пригласил нас жестом проследовать внутрь лавки, из которой по жесту менялы выскочил громадный детина в кожаной кирасе. На голове его красовалась мисюрка[180] с арабской вязью по золоченому ободу без бармицы[181], больше похожая на железную тюбетейку, из-под которой вырывались на свободу непокорные черные кудри. Детина был одаренно толстогуб и очень носат, похож больше на армянина, чем на еврея, но пейсы говорили обратное. В руках он держал увесистую дубинку, окованную тремя медными кольцами, а на поясе висел короткий широкий меч, похожий на римский гладиус. Ага… Вот и охрана. Бейтар, епрть. Хорошо хоть кланяется без зырканья исподлобья.
В лавке менялы, под низким дощатым потолком с застарелой паутиной по углам, действительно царил полумрак. Посередине стоял небольшой квадратный столик со столешницей из цельной доски. И два табурета под ним. В углу — большой плоский сундук. На нем — маленький сундучок с полукруглой крышкой. На сундучке — большая плоская шкатулка. На противоположной от двери стене висел простенький гобелен, изображающий скромно полураздетую Юдифь, держащую за волосы голову Олоферна. А что? Оригинально. Сюжет и для хозяина символический, и церковь никак не придерется — так как сюжет БИБЛЕЙСКИЙ. За гобеленом, возможно, была еще одна дверь. Не для всех. В целом обстановка свою функцию выполняла — производила впечатление честной бедности.
Меняла подождал, пока я сяду. После чего заявил, оставшись стоять:
— Обычно я беру за обмен восемь долей из ста. Вас устраивают такие условия, ваше высочество? — и снова поклонился.
Я кивнул:
— Вполне. Хотя не скрою, что хотелось бы меньше платить за обмен.
— Это общее положение вещей в этой стране, — уверенно сказал меняла, как объявил «Сталинград» в преферансе.
— Понятно, — хмыкнул я, — и тут картельный сговор.
После меняла разложил на столе кусок зеленого сукна, на который я выложил из кошелька трофейное золото — четыре золотых франка. Пояснил:
— Два мне поменять на оболы. И эти два целиком — на денье.
— Куда вам так много разменной монеты? — поднял меняла седую бровь.
— С девочками рассчитаться, — усмехнулся я, возвращая ему подколку про мои банно-половые извращения, — за помывку.
Меняла никак не отреагировал на мою подколку. Снял с шеи маленький ключик на витой золотой цепочке и отпер им шкатулку; протащив монеты пальцами по сукну, собрал их, аккуратно уложил в шкатулку и запер ее. В общем, священнодействовал.
Оценив манипуляции менялы с деньгами, я заподозрил, что через определенное время он сожжет в жаровне эту суконку и получит, таким образом, несколько граммов золота, оставившего свои частички на этой ткани. Для серебра у него наверняка другая суконка есть. Высокие банковские технологии Средневековья.
Тем временем меняла повесил ключ обратно на шею, с которой снял другой ключ — побольше, на цепочке из серебра. Этим ключом он отпер сундучок, на котором стояла шкатулка. Забавно, но шкатулка была закреплена на крышке сундучка и откинулась вместе с ней. Отсюда Иосиф вынул три кожаных мешочка вполне приличных размеров, на поясе такие не поносишь.
Читать бесплатно другие книги:
