Орден Сталина Белолипецкая Алла
9
Карета «Скорой помощи» по-прежнему стояла на Большой Грузинской улице, и теперешнему ее пассажиру помощь и впрямь была необходима. Мишу кое-как отпоили дистиллированной водой, и теперь он, бледный до зелени, лежал на носилках в задней части автомобиля.
Анна и Николай сидели в кабине, и ни один из них не решался заговорить.
– Что будем делать? – спросила, наконец, красавица.
– Я отвезу Мишку в больницу, – сказал Коля, – а потом схожу домой, переоденусь и вернусь на улицу Герцена. Мы многое должны обсудить. Но сначала надо сделать так, чтобы тот стрелок не смог дать твоего описания сотрудникам «органов». Сходи, угости его папиросой и дай ему мысленный посыл: чтоб он забыл не только тебя, но и Стебелькова, словно никогда его и не знал.
С этими словами Коля вытащил пачку «Беломора» и протянул одну папиросу Анне. Видя, что та колеблется, он понял это неправильно, заверил ее:
– Не бойся, тебе не взбредет в голову кончать собой!
Красавица взяла «беломорину» и осторожно опустила в карман. Уж конечно, нести ее стебельковскому порученцу Анна не собиралась: никакой необходимости в этом не было. Лубянский сексот действительно сидел сейчас в обезьяньей клетке – Анна сказала чистую правду. Но сидел он там с выражением прострации на лице.
Перед помещением стрелка в клетку красавица кое-что предприняла в отношении него. Когда служитель зоопарка под дулом «Вальтера» отдал ей свою винтовку и по ее приказу уселся на землю, Анна подошла к нему сзади и поднесла к его голове раскрытые ладони – словно для того, чтобы игриво прикрыть ему глаза и произнести: «А ну, угадай, кто это!..»
Но, конечно, так поступать она и не думала.
Анна ухватила стрелка за голову и надавила на его виски кончиками изящных пальцев. А затем начала соединять руки, как будто головы мужчины между ними не было вовсе. При этом Аннины пальцы не просто вжимались, а как бы вплавлялись в виски стрелка – точно его череп состоял из пластилина, размякшего в тепле. Мужчина закатил глаза и разинул рот – видимо собираясь завопить; но голосовые связки служить ему явно не желали.
Между тем пальцы Анны всё глубже погружались в его голову, так что скоро стало не видно ногтей, а затем полностью скрылись первые фаланги. Мужчина захрипел, и, казалось, его дыхание вот-вот остановится, но тут красавица резко раздвинула руки, выдергивая пальцы из головы сексота. На их месте осталось по пять глубоких впадин, однако они сразу затянулись, пропали – как пропадают борозды, оставленные ложкой на поверхности свежего меда.
Секунду или две мужчина сидел неподвижно, а затем стало ясно, почему Анна подошла к нему сзади: лубянского сексота вырвало – на траву и на собственные ботинки. Молодую женщину это ничуть не смутило.
– Сейчас ты забудешь всех, кого видел сегодня утром, – сказала она неудачливому стрелку. – И забудешь о том, что у тебя была винтовка. Ты отопрешь обезьянью клетку, зайдешь туда и ровно полтора часа пробудешь там.
– Как я узнаю время? – вяло поинтересовался стрелок; часы на его руке отсутствовали.
– Теперь ты всегда сможешь определять время без часов, – заверила его Анна. – Считай, что это небольшая компенсация за причиненные неудобства. Потом ты выйдешь из клетки и позвонишь на Лубянку. Скажешь, что возле медвежьего вольера ты обнаружил мертвое тело капитана госбезопасности Стебелькова. Как тело там оказалось – ты понятия не имеешь.
С этими словами красавица развернулась и пошла – почти побежала – к вольеру с белыми медведями.
10
Анна выбралась из кабины больничного автомобиля и, махнув рукой своему любовнику, зашагала по Большой Грузинской улице, в это время пустынной. Часы на Аннином запястье показывали половину седьмого.
Отъезжая, Николай оглянулся – и еще раз посмотрел на Анну. Что-то ему не понравилось: в линиях ее спины, в том, как теребила она новую сапфировую сережку. Но уже не было времени на то, чтобы останавливаться и выходить из машины: в больнице Семашко вот-вот должен был начаться утренний обход, и пациента Кедрова следовало вернуть в палату. «Поговорю с ней позже, когда вернусь», – решил Скрябин и поехал к Лосиному Острову.
Между тем Анна быстро дошла до Красной Пресни, но далее устремилась не в сторону Садового кольца, а в противоположном направлении. Она не останавливалась, не замедляла шага до тех пор, пока не увидела телефонную будку.
Зайдя в неё, красавица сняла трубку с рычага и некоторое время просто стояла, подпирая ею подбородок – размышляла о чем-то, не набирая номер. В последний миг она чуть было вовсе не передумала звонить, потянулась уже вешать трубку – но рука ее замерла на полпути. А затем Анна стала крутить диск.
Несмотря на ранний час, на другом конце провода ответили тотчас.
– Это Пушкинская улица?.. – Анна назвала номера дома и квартиры, которые по странной случайности ровно на две цифры отличались от известного ей адреса на улице Герцена. – Ах, я ошиблась! Прошу меня извинить…
С этими словами красавица повесила трубку и вышла из будки.
11
Коля не стал загонять санитарную машину в гараж – еще, чего доброго, его бы засекли за этим занятием, – и припарковал ее в одной из аллей больничного парка.
– Всё, приехали, – сказал он Мише.
Тот кое-как поднялся с носилок, но когда вылезал из кареты, чуть было не рухнул носом в землю, ступив на простреленную ногу. Скрябин успел поддержать друга, но тот, хоть и не упал, всё-таки болезненно вскрикнул.
– Что? – Коля встревоженно нахмурился.
– Ожог на щеке. – Кедров поморщился. – Ты его задел нечаянно.
Даже не думая, что он делает, Скрябин глянул на лицо друга – и увидел разорвавшийся волдырь ожога.
– Ничего, – сказал Николай, – в больнице тебе его обработают. Скажешь – выходил покурить и обжегся спичкой.
– Я же не курю… – Миша почти рассмеялся.
И только тут Скрябин осознал: вид ожога не заставил его задыхаться, не вызвал потемнения в глазах, не привел в состояние ступора. Николай среагировал на него не больше, чем на любую другую легкую рану, какую мог бы увидеть. Его фобия бесследно прошла.
Как раз тогда, когда он уразумел это, дверь в маленькую квартирку на улице Герцена беззвучно приоткрылась, и Анна от неожиданности чуть не выронила свежевымытую тарелку, которую она вытирала полотенцем. Невесть откуда перед ней возникла посетительница.
Глава 18
Ванесса
26 июля 1935 года. Суббота.
7 сентября 1935 года. Воскресенье
1
Они расстались не больше трех часов назад, но Коле не терпелось увидеть Анну: рассказать о своем счастливом открытии и, главное, поговорить с ней о событиях в зоопарке. Он тихонько постучал в дверь квартиры на улице Герцена и прислушался: изнутри не доносилось ни звука. «Может, она прилегла отдохнуть и задремала?» – подумал Николай и постучал еще разок: чуть громче. Снова – без всякого толку.
Скрябин поднял руку и пошарил за косяком над дверью: там находился ключ от квартиры в его первый приход сюда. Анна не знала про этот простенький тайник, но о нем даже ребенок догадался бы. И точно: ключ был там.
«Наверное, ей понадобилось срочно уйти…» – подумал Коля, отпер дверь и вошел в прихожую.
Тусклая лампочка горела, явно оставленная для него. Горел свет и в единственной комнате, где лампа, установленная в центре обеденного стола, желтоватым полукругом выделяла два предмета: свернутый листок бумаги и на нем – бархатную коробочку для ювелирных украшений.
Николай так и застыл на пороге комнаты, глядя не на листок – на коробку. Минуты две он не мог тронуться с места, но потом всё-таки шагнул к столу и взял коробочку – опасливо, словно в ней была небольшая бомба. «Внутри лежат сережки…» – подумал Коля, отщелкнул крышечку и действительно увидел их: два фиолетово-золотых бутона вереска. Целое мгновение понадобилось ему, чтобы осознать: коробка пуста, в ней ничего нет. Где бы ни находилась теперь Анна, Колин подарок оставался при ней.
От чувства облегчения у Николая сделались ватными ноги, и он с размаху плюхнулся на жесткий стул, выдвинутый из-под стола – словно специально для него. Стул, конечно, выдвинула сама Анна – когда писала свою записку: ту, для которой служила пресс-папье коробочка из-под сережек. Скрябин – абсолютно уверившийся в том, что дурные предчувствия обманули его, – развернул лист бумаги без малейшего трепета.
Коля, пожалуйста, прости меня! – прочел он; строчки прыгали – как видно, Анна писала второпях. – «Я должна уехать прямо сейчас. Так уж случилось. Я бы всё отдала, чтобы остаться. Но если я останусь, мы оба погибнем.
Я не рассказала тебе всего. Да, я на самом деле связана с «Аненербе», и всё, что говорила тебе об этой организации, – правда. Но в Москве я действовала в интересах не Германии – другой страны. И теперь моя миссия здесь завершена.
Я не рассчитывала, что мой отъезд будет устроен так скоро, надеялась вначале переговорить с тобой, объясниться, однако медлить нельзя. Очень тебя прошу: не пытайся меня отыскать. И постарайся забыть меня как можно скорее!
Анна».
Коля выронил листок, и тот, плавно качнувшись в воздухе, упал на стол. Но не остался спокойно лежать там. Аннина записка начала вдруг меняться: сперва чернила, которыми она была написана, выцвели и сделались невидимыми, а потом и сам лист бумаги: тетрадный, в косую линейку – почернел и без всякого огня обратился в пепел. Скрябин коснулся его кончиками пальцев – но на подушечках даже не осталось серого следа.
– Азот, Азот, Азот… – только и смог выговорить Николай.
2
Никогда еще на Белорусском вокзале Москвы не случалось задержек поездов, вызванных причинами подобного рода. По вокзальному радио уже объявили об отправлении поезда «Москва – Минск», и пассажиры заняли свои места, и провожающие покинули вагоны. Но тронуться с места поезд не смог: на всем пути его следования – от вокзала и дальше, сколько хватало глаз – над рельсами вдруг возникла густая завеса тумана. Только что никакого тумана не было в помине, а уже в следующий миг и сам поезд, и железнодорожный путь как будто утонули в густом белом киселе.
Но даже не это оказалось самым поразительным! Все остальные подъездные пути вокзала – те, на которых не стоял поезд «Москва – Минск», – и не думали покрываться туманом, словно пеленой. С ними всё было в полном порядке.
Пассажиры, проводники, бригадир злосчастного поезда – все высыпали на перрон и вглядывались в белую завесу. Туман колыхался волнами, красиво просвечиваемый лучами солнца, и поднимался вверх метра на три, не более; но и этих трех метров было вполне достаточно, чтобы отправление поезда сделалось совершенно невозможным. Не было также никакой возможности перевести его на другой путь.
К составу примчался начальник вокзала – с противогазом в руках. Можно было человека понять: первым долгом он заподозрил организацию теракта – распыление над железнодорожными путями ядовитых газов. Но нет: загадочный туман не имел запаха, на людей никаким образом не влиял, да и вообще – постепенно рассеивался: хоть и медленно, но явственно.
Так что, когда сорок минут спустя на вокзальный перрон вбежал взъерошенный Коля Скрябин, от тумана почти уже не осталось следа.
– Пятый вагон, – пробормотал Николай. – Надеюсь, Азот не ошибся.
Он увидел Анну, еще только подбегая к указанному демоном вагону поезда – словно ее лицо вспышкой озарило мутноватое вагонное стекло. А между тем красавица сидела, отодвинувшись в глубину купе, и с перрона был виден лишь ее силуэт да то, как беспрерывно она теребит левой рукой сапфировую сережку в ухе.
Скрябин несколько раз ударил ладонью в стекло закрытого окна, прокричал: «Анна!», но беглянка его не услышала. Зато услышал кое-кто другой.
Неизвестно откуда (только что в купе ее не было!) возле окна возникла еще одна красавица – совсем не похожая на Колину возлюбленную. У этой особы волосы были черными и длинными; ничем не скрепленные, они волнами ниспадали до самых её бедер. Огромные глаза брюнетки были зелеными, а изумительное ее лицо («Она похожа на Мадонну дель Магнификат Сандро Боттичелли», – успел подумать Коля) словно светилось изнутри.
Николай замер возле вагонного окна, словно окостенев. Он мог бы поклясться всем, что имел на свете: лицо красавицы было ему знакомо, но где и когда он видел его – вспомнить у юноши никак не получалось. Прекрасная брюнетка была как-то связана с его детством, с Ленинградом… Однако она была слишком молода – лет двадцати, не старше, – чтобы Николай мог запомнить ее в свои детские годы.
Зеленоглазая красавица пристально глянула на Николая, и на миг ее лицо преобразилось. Озабоченность, которая только что читалась на нем, сменилась легчайшей улыбкой: наполовину – иронической, наполовину – нежной. Не переставая улыбаться, брюнетка подняла руку и одним движением опустила штору на окне.
Коля встряхнул головой, отгоняя наваждение, и ринулся в вагон. Азот – который и напустил туману – обещал ему пять минут, и две из них уже прошли. Туман рассеялся полностью, и по вокзальному радио снова объявляли об отправлении поезда «Москва – Минск».
К моменту, когда истекли следующие две минуты, Скрябин от отчаяния готов был голой рукой бить вагонные стекла. Все двери всех купе в вагоне (а не только того, где, по его расчетам, находились только что обе красавицы!) юноша распахнул одну за другой, вызывая недовольство и брань их пассажиров. Все купе оказались заняты – но не прекрасными дамами, а самыми заурядными гражданами, следовавшими по своим билетам в Белоруссию.
То купе исчезло – вместе с обеими своими обитательницами.
Коля выскочил на перрон и побежал вдоль вагона, выискивая закрытое и зашторенное окно. Ни одного такого окна в вагоне не оказалось. Жарким июльским вечером все они были распахнуты, и из них чуть ли не до пояса высовывались незнакомые Скрябину пассажиры.
Николай расталкивал толпившихся на перроне граждан, те в ответ толкали его, что-то кричали, а один мужик, которому Скрябин особенно чувствительно наступил на ногу, даже замахнулся на него кулаком. Ничего этого юноша не замечал. У него оставалось лишь полминуты.
Коля выбрался из толпы и, не переставая оглядывать вагон, прошептал трижды: Азот. Тот не замедлил явиться: на сей раз в образе вокзального попрошайки – маленького беспризорника в потрепанной одежде и с нечесаными волосами. Бог знает, для чего он так вырядился: кроме Скрябина никто видеть его не мог. По крайней мере никто не проявлял ни малейших признаков, что заметил оборванца: пальцами на него не показывали, и даже мимолетных взглядов в его сторону никто не бросал.
– Куда они делись – Анна и та, другая? – чуть слышным шепотом вопросил Николай.
Азот помедлил – хоть секунды неумолимо текли, и проводники уже отгоняли провожавших от дверей вагонов, – но затем всё-таки ответил:
– Они обе в поезде, в этом нет сомнений.
– Так найди их для меня!
– Этого я сделать не в состоянии, милорд. – Демон вроде как потупился, но особого смущения Коля в его лице не заметил. – Здесь замешана магия, против которой я бессилен. Если уж вы не можете побороть эти чары, то я не смогу тем более.
– Что значит: если уж я не могу?
– А разве вы еще не поняли, кто спрятал он вас фрау Хильшер? Та, вторая женщина – одно только ваше с ней сходство должно было раскрыть вам глаза. Это леди Ванесса Хантингтон, ваша мать.
– Моя – кто? – переспросил Коля. – Ты, Азот, пошутить вздумал? В каком же возрасте, по-твоему, она произвела меня на свет?
– О, внешность бывает обманчива. Леди Ванесса гораздо старше, чем кажется.
– Но с какой стати ей вздумалось прятать от меня Анну?! – возопил Николай.
На его счастье, именно в этот момент поезд дернулся, громыхнув всеми своими осями и колесами. За этим грохотом никто не расслышал выкрика странного юноши, который оживленно беседовал на перроне сам с собой.
– Разве непонятно? – Демон, совсем уж забывший о приличиях, пожал плечами. – Она защищает вас.
– Защищает? От кого? От чего?
И вновь опрометчиво громких слов никто не услышал: поезд тронулся в путь, и прощальные возгласы взвились над перроном. Из-за этого шума и грохота колес Коля некоторое время не мог говорить вовсе; он только следил взглядом за пятым вагоном, который всё быстрее отдалялся от него.
Лишь тогда, когда поезд скрылся из виду, и провожающие заспешили к зданию вокзала, Николай спросил:
– Она и устроила ее отъезд, не так ли, Азот?
3
Перрон опустел, и в сгустившихся сумерках почти тенью казался одинокий силуэт, застывший чуть поодаль от фонарей и скамеек на поездной платформе. Тьма рядом с этим силуэтом почему-то была гуще, плотнее, чем повсюду вокруг; кому-то могло бы даже померещиться, что она имеет очертания укороченной человеческой фигуры. И молодой человек, чей силуэт выделялся в ночи, беседовал с этой тьмою – так, словно она отвечала ему.
– Ванесса Хантингтон работает на MI-6[13]? – поинтересовался Коля.
– Британцы предпочитают называть эту организацию SIS[14], – с учтивостью поправил его Азот. – И ваша матушка в определенной степени с этой организацией связана. Именно по ее просьбе она помогла фрау Хильшер покинуть Москву. Но нет, милорд: Ванесса Хантингтон работает не на SIS.
– А на кого?
Демон в очередной раз изобразил смущение и ничего не ответил.
– Понимаю. – Скрябин кивнул. – Об этом ты будешь молчать. Но, по крайней мере, теперь ясно: Анна – двойной агент. Одного только я понять не могу: почему она так испугалась, когда увидела серьги, которые я ей подарил? Ведь ее испуг не был притворным.
– Дело в том, что эти серьги – не такие же, а эти самые, – у неё отобрал их красноармеец на пограничном переходе в 1919 году, – сказал Азот. – Да, да: серьги не были проданы в Германии. И не возникло бы нужды их продавать: профессор фон Фок и его дочь и так жили неплохо. Профессор начал работать на британскую разведку еще в то время, когда жил в России, а затем SIS помогла ему выехать из страны – при условии дальнейшего сотрудничества. Ну, а британцы никогда не оставляют своих агентов без средств к существованию.
– Вот оно что! – Коля почти обрадовался: одной тайной стало меньше. – Анна решила, что ее серьги попали на Лубянку, а потом их выдали мне – чтобы дать ей понять: о ней всё знают. Надо же было мне выбрать в комиссионном магазине именно их!.. Но какое же задание британской разведки Анна выполняла в Москве?
– Прошу меня простить, милорд, но и на этот вопрос я ответить не могу.
Азот вновь потупился, и у Коли зачесались руки вмазать ему по его лилипутской физиономии.
– Ладно, – едва сдерживаясь, произнес он. – Забудем о том, что ты врал мне. Ах, нет, ты не врал – просто не говорил всей правды, точь-в-точь как делала это Анна. Так вот, забудем об этом. Просто скажи мне, какую еще информацию ты от меня утаил? Я даже не спрашиваю, что ты мне не сказал. Просто ответь: о чем ты не сказал мне? Только не говори, что ты не понимаешь моего вопроса.
– Я не понимаю вашего вопроса, милорд, – словно эхо, повторил за ним демон. – Но если вы намекаете на то, что я предал ваши интересы…
Николай жестом велел ему умолкнуть. Эту беседу пора было заканчивать.
– Я сам во всем виноват, – сказал юноша. – Мне не следовало принимать твою помощь. Мишке прострелили ту же ногу, которую ты ему вылечил. Не удивлюсь, если через некоторое время мне сломают те же самые ребра, которые благодаря тебе срослись. – Азот хотел запротестовать, но Коля не дал ему вставить ни слова и продолжал: – Люди никогда не получают от вас того, что им на самом деле нужно. И глупо было рассчитывать, что ты расскажешь мне всё о главном: об Анне и о Ванессе.
– Моему молчанию есть причины, – заметил демон. – И я мог бы объяснить вам, какие именно – разумеется, не вдаваясь в подробности.
– Не трудись объяснять, – сказал Николай. – Более в твоих услугах я не нуждаюсь.
Если он ожидал, что мнимый беспризорник начнет протестовать или оправдываться, то ошибся.
– Как вам будет угодно, милорд. – Азот церемонно поклонился, но его маргинальный облик превратил поклон в издевательский гротеск – по крайней мере, для Скрябина. – Смею лишь вам напомнить: когда бы вам ни понадобилась моя помощь, вам достаточно произнести троекратно мое имя, и я тотчас окажусь подле вас.
Однако Николай, не слушая его более, повернулся к нему спиной и зашагал вдоль перрона туда, где мерцал огнями корпус вокзала.
Какое-то время Азот глядел юноше вслед. Но прошла минута, другая, и демон, который с самого начала казался большинству граждан просто густой тенью, растаял: растворился в едком вокзальном воздухе.
4
Почти полтора месяца спустя, воскресным вечером 7 сентября, товарищ Сталин принимал на Ближней даче гостью. Он сидел в столовой, где по ночам обычно ужинали приглашенные члены Политбюро, а через стол от него устроилась на невысоком стуле поразительной красоты женщина. На стенах висели портреты здешних посетителей: Хозяин любил усаживать каждого под его собственным изображением. Красавица восседала под портретом председателя СНК Молотова В. М.
Как попала она сюда, не знал даже сам Вождь. Дама загодя известила его, что прибудет такого-то числа в такое-то время, и – когда Хозяин вошел в столовую, она была уже здесь. Не могло быть и речи о том, что она подкупила кого-то из подчиненных Власика и ее тайно провели сюда. Никто, кроме самого Сталина, о ее приходе просто не знал. Впрочем, она всегда появлялась именно таким образом, так что ее нынешний визит не был чем-то особенным.
Красавице было на вид не больше двадцати лет; ее длинные черные волосы были уложены в замысловатую прическу, а лицо казалось совершенным, словно у Мадонны кисти Боттичелли. По-русски она говорила без малейшего акцента, но кое-что выдавало в ней иностранку (англичанку, по всей видимости): очень уж хорошо модулированный голос – идеальное контральто леди из высшего общества. То была Ванесса Хантингтон.
– Эрика Хильшер вернулась в Германию, – сообщила она. – И в своем докладе, составленном для «Анненербе», указала то, что велели ее британские друзья: что проект «Ярополк» по могуществу равен ВКП(б), и что в сферу его интересов входят не только эзотерика и пси-фактор, но также история религии, славянский фольклор, ландшафтный символизм, древние языки и народная медицина.
– Это некоторое преувеличение, вы не находите? – поинтересовался Сталин; по выражению его глаз, по легкому наклону головы видно было, что он очень доволен.
– Если бы это было некоторым преувеличением, – сказала Ванесса, – то в МИ-6 не стали бы рисковать ценнейшим агентом – госпожой Хильшер – только ради того, чтобы специалисты «Аненербе» поверили в достоверность этой информации. Задачей Хильшер было так близко подойти к тайнам «Ярополка», чтобы у немцев не возникло ни малейших сомнений в том, что всё это – чистая правда.
– Для чего же это понадобилось британской разведке?
– Ответ очевиден: чтобы немцы сконцентрировали усилия на бесперспективных с военной точки зрения исследованиях. И чтобы они потратили на них миллионы марок, в то время как в Англии и Америке будут развивать проекты, основанные на теориях лорда Резерфорда. Недаром господин фон Фок, отец Эрики Хильшер, трудился в Германии целых пятнадцать лет, создавая «Анненербе».
– Так может, и нам стоит свернуть деятельность в рамках «Ярополка» – чтобы не тратить зря деньги? – вопросил Сталин.
Ванесса некоторое время смотрела на него – словно обдумывая что-то, потом сказала:
– Боюсь, всё не так просто. Здесь, в России, вам придется не только заниматься метафизикой, но и самим создавать новейшее оружие. Без этого не обойтись – если, конечно, Советский Союз не намерен перейти в небытие в 1953 году.
Очевидно, товарищ Сталин прекрасно понял, что она имела в виду. Он проговорил:
– Вы, леди Хантингтон, почти слово в слово повторяете то, что мне сказал не так давно один молодой человек – Николай Скрябин. – А затем без всякой паузы поинтересовался: – Какова была его роль в операции Хильшер?
– Его роль состояла в том, чтобы пребывать в неведении о своей роли. – Ванесса слегка улыбнулась. – Он всего лишь совершал те поступки, какие, по моим представлениям, должен был совершить. Иногда он делал больше, чем я рассчитывала, но ни разу не сделал меньше.
– Он ведь, как я понимаю, ваш родственник?
– Да, близкий родственник.
Если Хозяин ждал чего-то еще: дополнений и разъяснений – то их не последовало. И ему пришлось продолжать самому.
– Что касается создания оружия, – сказал он, – то, может быть, стоит использовать те папиросы, который раздобыл Скрябин? Попробовать с их помощью закрыть кладязь? – Об их истинных свойствах «Беломорканала» Сталин всё узнал и без Коли.
– Боже вас упаси. – Ванесса разом помрачнела. – Это всё равно, что тушить огонь бензином. Полагаю, карлик потому и оставил эти так называемые папиросы здесь, что рассчитывал: с их помощью мы сотворим какую-нибудь непоправимую глупость. Даже Николай – и тот едва не погиб из-за них. И это с его-то талантом видения!..
– Кстати, – словно спохватившись, произнес Хозяин, – я кое-то хочу показать вам. Идемте со мной.
Вдвоем с Ванессой они вышли в длинный коридор Кунцевской дачи и двинулись в сторону небольшого кинозала.
5
На коленях у Ванессы лежала раскрытая папка, а в ней – несколько машинописных страниц, схваченных скрепкой. Свет в кинозале был погашен, но откуда-то сбоку падал один-единственный направленный луч: не слишком яркий, но достаточный для того, чтобы читать.
– Тридцатого июля, – сказал товарищ Сталин, – закончилась практика Николая Скрябина в НКВД СССР. Но мы не выпустили молодого человека из поля зрения. Я предлагаю вам посмотреть занятный фильм. Он был снят пятнадцатого августа в вестибюле Морозовской детской больницы. А затем наши специалисты прочли по губам, о чем Скрябин говорил с новым главой «Ярополка». Распечатка этого разговора лежит перед вами.
И тотчас – хоть Вождь не подавал никому никаких знаков – затрещал киноаппарат, и начался показ.
Некоторое время на экране ничего не происходило. Камера фиксировала лишь больничный вестибюль да пожилую женщину в белом халате, сидящую за столиком регистратора. Потом пошло движение: камера стала снимать высокого юношу – черноволосого, в белой рубашке, с увесистым бумажным свертком в руках. Он вошел в дверь, которую зрители видеть не могли, и поначалу находился к камере спиной. Но прятать свое лицо он явно был не намерен. Медленно он повернул голову и посмотрел точно туда, где располагался объектив – хотя знать о нем, конечно же, не мог.
Ванесса чуть заметно улыбнулась, и точная копия этой улыбки на миг возникла на лице молодого человека. Он сказал что-то регистраторше, и Ванесса глянула на листок в папке. Там значилось: «Сегодня должны выписать мою родственницу. Можно мне подождать ее здесь?»
– А как ее фамилия? – спросила женщина за столом.
– Коровина. Таня Коровина.
Регистраторша сверилась с какими-то своими записями, кивнула:
– Да, всё правильно. Посидите пока.
И Скрябин уселся на клеенчатый стульчик в коридоре, а сверток свой положил на колени.
Однако раньше, чего появилась Колина мнимая родственница, в вестибюль вошел еще один посетитель. Был он в штатском и выглядел бы вполне добродушно, когда б ни его взгляд: холодный и неприятный, будто кусок льда за пазухой. Но взгляда этого камера не зафиксировала: чекист находился к ней спиной.
– Здравствуйте, Глеб Иванович, – вставая, обратился к нему Николай.
У Бокия слегка перекосилось лицо, но вновь это не было запечатлено на пленке. Равно как не оказалось в распечатке тех слов, которые сказал Коле новый глава «Ярополка». Говорил он минуты две или три, не менее, а перед этим сделал какой-то знак пожилой регистраторше, и та с удивительным проворством вскочила из-за стола и ринулась прочь – оставляя этих двоих наедине.
Пока Бокий разглагольствовал, Скрябин помалкивал, и только прежняя улыбка появлялась время от времени на его губах. А когда чекист умолк, Николай положил свой сверток на регистраторский столик и развернул бумагу.
Глеба Ивановича как-то качнуло, и он склонился вперед, чуть не ткнувшись носом в удивительно красивую резную шкатулку, которая теперь стояла перед ним.
– Она когда-то принадлежала, – четко артикулируя, произнес Скрябин, – тибетскому правителю Лхатхотхори Ньянцэну. Полагаю, вам знакомо это имя?
И встал так, чтобы быть к объективу спиной. Поэтому некоторое время было неизвестно, о чем он говорил с Бокием – который в середине этого разговора взял шкатулку в руки и откинул крышку. В этот момент он оказался в полупрофиль к камере, так что его последняя фраза стала доступной для расшифровки.
– Хорошо, – сказал чекист, – будем считать, что это компенсация.
Скрябин что-то еще произнес – по-прежнему стоя к камере спиной, – и покинул больничный вестибюль: вышел на улицу. Из поля зрения объектива удалился также и Бокий – только направился он куда-то вглубь больничного здания. И с собой Глеб Иванович уносил резную тибетскую шкатулку, из которой Коля, конечно же, загодя вытащил мешочки с бабушкиными порошками и травами.
На этом месте пленка закончилась: по экрану пошли крестообразные помехи, а затем он и вовсе померк. В кинозале загорелся свет, и Сталин спросил:
– Шкатулка, которую принес Николай Скрябин, – ценная вещь?
– Семейная реликвия. – Уголки губ Ванессы слегка дернулись, когда она произнесла это.
«Пустышка, – онял Хозяин. – Скрябин обвел Бокия вокруг пальца». Отчего-то при этой мысли на его лице промелькнуло удовлетворение.
– Но нам пора обсудить главное, – заговорила между тем Ванесса. – Некоторое время спустя я должна буду легально покинуть СССР – так, чтобы об этом узнали те, кто хочет узнать.
– Вы беспрепятственно пересечете советскую границу, – заверил ее Сталин. – Какое имя будет указано в ваших документах?
– Ванесса Хантингтон, разумеется.
Брови Хозяина поползли вверх, и брюнетка соблаговолила пояснить:
– Традиции той организации, которую я представляю, не позволяют менять имена.
– Что же это за организация такая? – спросил Сталин. – Вы ведь так ни разу ее и не назвали.
Даже Ванесса не могла понять: играет с ней Хозяин или действительно не знает, от имени кого она предоставляет ему информацию? Секунды две или три красавица помолчала, потом привычно улыбнулась:
– Истинное ее название я пока упоминать не вправе. Но, впрочем, – она увидела промелькнувшее на лице Сталина недовольство и в знак извинения чуть приподняла раскрытую ладонь, – вы его, конечно же, узнаете – когда придет время, в 1953 году.
Сталин усмехнулся – одними губами:
– До этого времени я могу и не дожить.
– О, нет, что вы! – Голос Ванессы был мелодически безупречен. – Вы доживете, на этот счет можете быть спокойны.
6
Ни товарищ Сталин, ни Ванесса Хантингтон не смогли увидеть того, как возле Морозовской детской больницы остановился легковой автомобиль с изображением шахматных клеток на дверце – редкое в те годы такси. Николай Скрябин и его крестница, стоявшие на ступеньках крыльца, заметили его одновременно.
– Ну вот, за тобой и приехали! – сказал Коля, обращаясь к бледной худенькой девочке, которая была одета в застиранное больничное платьице, зато в руках сжимала новенького плюшевого медведя: огромного, почти в две трети ее собственного роста. Николай приобрел его в правительственном спецраспределителе.
Таня Коровина не двинулась с места, только подняла глаза на Скрябина.
– Кто приехал? – спросила она. – Тот дядя?
– Нет, – Коля покачала головой, – тот дядя уже ни за кем не приедет.
Между тем дверца такси открылась, и Миша Кедров, первым выбравшийся наружу, пошел, прихрамывая, к противоположной дверце и помог выйти женщине лет пятидесяти пяти.
– Бабушка! – закричала Таня.
И женщина побежала к ступенькам больницы, выронив сумочку и позабыв даже поблагодарить странного юношу, который утром заявился к ней и сказал, что ее внучка якобы жива; до самого этого момента она не верила ему.
Таня тоже ринулась было бежать, но потом приостановилась, обернулась к Коле:
– Спасибо тебе за мишку, – сказала она, а потом, чуть помедлив, добавила: – Я помню тебя. Ты был там.
Коля только молча кивнул; что там – это возле троллейбусного круга в поселке Сокол, он понял и так.
Пятью минутами позже Таня Коровина и ее бабушка на том же такси уехали домой. Пожилая женщина по двадцать раз расцеловала и Мишу, и Николая, а внучку свою как подхватила на руки, так больше и не выпускала. Когда они уходили вот так: Таня – с медведем – на руках у бабушки, девочка повернулась к Скрябину, помахала ему на прощанье рукой.
Коля улыбнулся, взмахнул рукой в ответ. И почти полминуты после этого он даже не вспоминал об Анне.
– И что же мы будем делать дальше? – спросил Миша – позже, когда они шли к не очень близкой станции метро «Крымская площадь», которая еще не стала «Парком культуры».
Купив по дороге мороженое, друзья на ходу ели его. Вышагивали они медленно: Мишина нога всё еще побаливала.
– Пока – ничего, – сказал Коля. – До сентября мы свободны.
– А потом?
– Потом нас ждут вечерние курсы ГУГБ НКВД. Бокий сказал мне сегодня, когда мы с ним беседовали, что нас с тобой обоих туда уже зачислили. Будем посещать их после занятий в университете.
Миша не особенно удивился, только покачал головой и спросил невесело:
– А что нас ждет после этих курсов? Проект «Ярополк»? Я, конечно, понимаю, что тебя не спрашивали и отказаться ты не мог, но… Как-то всё это не радует…
– Меня не спрашивали, – подтвердил Коля. – Но видишь ли, в чем дело… Если бы меня спросили, я бы согласился.
– Что? Что? – Миша чуть не выронил мороженое. – Я думал, ты ненавидишь этот проект, хочешь навредить ему, как можно больше!..
– Вредить ему я не могу, – сказал Скрябин. – «Ярополк» нужен – не мне: всем. Помнишь, я говорил тебе о письме великого князя Николая Михайловича?
– Помню, конечно. Только ты так и не дал мне его прочесть, – укорил друга Кедров. – А теперь я его уже никогда не прочту: ты отдал его товарищу Сталину.
– Это не проблема. – Коля указал Михаилу на стоявшую в тени скамейку, и они уселись на нее; Миша тотчас вытянул раненую ногу. – Я помню это письмо наизусть. Слушай…
Вместо эпилога
Последняя страница из дневника великого князя Николая Михайловича
15 (28) января 1919 г.
Сегодня день моей казни. Никто прямо не говорил мне об этом, но я знаю. Кажется, даже мой кот Вальмон это знает. И теперь мне предстоит самое трудное: воззвать к незнакомцу, который, быть может, даже имени моего никогда не слышал.
Почти тридцать лет назад мною и небольшим кругом моих соратников овладела идея: восстановить славянское язычество. Нам казалось тогда, что только оно, с его тысячелетней историей, способно вернуть величие нашему Отечеству. Мы – я и еще два человека – учредили проект под названием «Ярополк» и финансировали проведение экспериментов, необходимых для подпитки языческих эгрегоров – полей энергии, конденсаторов могущества, расположенных в Тонком мире. Увы, при одном из испытаний случилась катастрофа: была нарушена граница между мирами – Нашим и Той стороной. Потусторонние сущности, коим даже названия нет (я решил называть их словом инициаторы), хлынули сюда.
Это произошло почти шестнадцать лет тому назад, в июне 1903 года, и с тех самых пор инициаторы занимаются здесь, в Нашем мире, вербовкой пособников для себя. Впрочем, слово «вербовка» я употребил в фигуральном смысле. Инициаторы выбирают детей, чья воля еще слаба, или тех, кто отпал от своей исконной Церкви, и овладевают их душами. Существ, которыми эти несчастные становятся, прежде именовали в народе словом двоедушники, подразумевая, что у них наряду с человеческой душой возникает душа демоническая. Такие люди начинают творить Зло, даже не отдавая себе в этом отчета.
Цель враждебных нам сущностей Той стороны – та же, что и во все времена: поквитаться с человеческим родом за то, что Бог предпочел им нас, людей. Наступление Армагеддона – вот чего они всегда желали. Но теперь они близки к своей цели как никогда ранее.
Я сумел узнать: им требуется пятьдесят лет, чтобы инициировать Конец Света. Но прежде этого каждый Год Змеи (по терминологии Восточного календаря, в котором принят двенадцатилетний цикл) будет совершаться очередной виток приготовлений. Два витка уже прошли: сперва, в 1905-м, произошел подрыв веры народа в Самодержавие, а затем – в 1917-м – полный крах Российской Империи. Однако это – только начало. В 1929 году будет уничтожено русское крестьянство – те, на ком держалась Святая Русь. В 1941 году Россия вступит в войну, ужасней которой в истории еще не было. А в последний Год Змеи – 1953-й – начнется всемирная битва, в которой человечество погибнет.
А теперь – о главном. Мне сказали, что приготовления остановить невозможно, но я в это не верю. Процесс был запущен человеком, и, стало быть, человек может обратить его вспять. Для этого необходимо восстановить границу, отделяющую людей от Врага, и не дать двоедушникам утвердиться в Нашем мире. Беда лишь в том, что мне неизвестно, как это сделать. Но, может быть, Вы – именно Вы – сумеете это узнать и найдете людей, которые помогут Вам.