Орден Сталина Белолипецкая Алла

– О князе Кропоткине коллеги Благина ничего не говорили. – Миша хмыкнул. – Зато упомянули, что сам Николай Павлович был дворянского происхождения. Отец его служил в царской армии, имел чин полковника. Из-за этого Благин и не прошел партийную чистку в 1922 году.

– Не прошел партчистку, говоришь? – встрепенулся Скрябин. – Но если Благин не состоял в партии, то тогда с какой стати его вызывали в горком?

Миша глянул на него озадаченно; очевидно, ему этот вопрос в голову не пришел.

– Ну, а что насчет девочки? – спросил между тем Скрябин.

– Тут и вовсе непонятное дело. – Колин друг наморщил в озабоченности лоб. – Я узнал: девочку зовут Таня Коровина, и ее отец был одним из лучших инженеров-конструкторов ЦАГИ. Так вот, вообрази себе: у него осталась мать – Танина, стало быть, бабушка, и ей сказали, что все ее родные погибли при авиакатастрофе. Она, оказывается, была сегодня на Новодевичьем, только мы ничего об этом не знали… Несчастная старушка, – (Таниной бабушке было едва за пятьдесят), – считает, что похоронила всю свою семью. Я выведал, кстати, ее адрес. Может, нам съездить к ней, сказать, что ее внучка жива?

– Нет, – Коля покачал головой, – сначала мы должны сами во всем разобраться. А если, не дай бог, с девочкой и впрямь что-то случилось – уже после того, как ты передал ее врачам?

– Ну, и как ты планируешь разбираться – если никто не говорит ни слова правды?

– Есть кое-какие идеи, – сказал Коля.

3

Григорий Ильич водрузил настольную лампу на прежнее место, но заменять в ней разбитую лампочку не стал. Вместо этого он включил в кабинете верхний свет, что, конечно, совсем не било на театральность эффектов, зато обеспечивало наилучший обзор.

Впрочем, кое-что невозможно было разглядеть даже при ярком свете люстры под потолком: в левой руке, сжатой в кулак, Анна сжимала крохотную бумажку, неизвестным образом к ней попавшую.

Разбивание лампы на Стебелькова подействовало самым поразительным образом: он не только не стушевался, а, напротив, как будто взбодрился. Григорий же Ильич, напротив, слегка укротил свое рвение: решил сменить тактику. Для порядка он покричал еще немножко на Анну, однако прижигать ее папиросами больше не собирался, да и ломать ей ребра, похоже, передумал. По крайней мере на какое-то время.

– Один вопрос меня интересует, – проговорил Семенов, глядя не на Анну – мимо нее. – По какой причине вы ушли из летной школы, где вашим инструктором являлась сама Гризодубова, которая, между прочим, была вашими достижениями весьма довольна?

Сказанное Семеновым соответствовало истине: Анна, прежде чем стать кинооператором, и впрямь делала серьезные успехи на поприще воздухоплавания, и по логике вещей должна была бы состоять в агитэскадрилье имени Горького.

– Думаю, – проговорила красавица, – вы ознакомились с моим личным делом и знаете, по какой причине меня отчислили. Или вы поленились навести справки?

Она ожидала, что комиссар госбезопасности снова впадет в раж, и машинально опустила пониже голову – как боксер в ожидании удара. Но Григорий Ильич ее удивил. Он рассмеялся вдруг – весело и вроде бы даже беззлобно, а затем повернулся к Стебелькову и указал на арестантку пальцем:

– Отважная женщина, да еще и собой хороша! Жаль только, что враг народа. Похоже, лётный опыт гражданки Мельниковой не пропал даром: не иначе, как это она самолично помогала Благину разработать план теракта. Помогали ведь, Анна Петровна? Советовали, как лучше протаранить «Горький»?

– Да на что, позвольте спросить, ему могли понадобиться мои советы? – взъярилась Анна. – Он был ведущий летчик-испытатель ЦАГИ, а я, как вы верно заметили, даже авиашколу не окончила!..

– Ага, – Григорий Ильич кивнул и разве что руки не потёр, а затем обратился к девушке-стенографистке, появившейся в дальнем углу; Анна только теперь ее заметила, – занесите в протокол допроса: подследственная показала, что Благин Николай Павлович разрабатывал план теракта самостоятельно, без ее помощи.

Девушка, не издавшая ни звука даже при падении лампы, принялась что-то строчить в своем блокноте.

Анна поняла, что ее подловили на двусмысленной фразе – случайной обмолвке, и вскинулась было протестовать. Но потом отчего-то передумала и только заметила:

– Если план теракта и впрямь существовал, то более глупого плана я не встречала. При выходе из мертвой петли врезаться в какую-либо цель – задача не менее сложная, чем уклониться от столкновения. Однако, – она сделала жест, будто успокаивая Григория Ильича, – если вам нужно, чтобы я подписала какой-нибудь протокол, то, может быть, я его и подпишу. Только дайте мне побыть одной и подумать.

От этого ее «может быть» Григорий Ильич опять-таки не впал в раздражение. Он слегка хмыкнул, но на лице его отразилось понимание, отчасти – даже удовольствие.

– Хорошо, – кивнул Семенов, – даю вам на размышление два часа.

Минуту спустя охранник уже конвоировал Анну в ее камеру. Девушка-стенографистка была отпущена домой, но оставила для подписи протокол допроса, отпечатанный ею на машинке под диктовку Григория Ильича еще два дня тому назад.

– Думаете, она и вправду подпишет? – спросил Стебельков, когда они с Семеновым остались в кабинете одни.

– Практически уверен, что да. – Комиссар госбезопасности, поднявшись из-за стола, стал неспешно прохаживаться по кабинету, а Стебелькову, который хотел было вскочить на ноги, сделал знак сидеть. – Мне уже поднадоело миндальничать с нею. И когда она останется одна, то, конечно же, поймет это.

Стебельков что-то пробормотал, выражая то ли уверенность, то ли смущенное сомнение в правоте своего шефа – руководителя проекта «Ярополк» тайного лубянского Ордена. Семенов между тем проговорил:

– Да, Иван Тимофеевич, вот еще что…

Иваном Тимофеевичем звали Стебелькова, но почти никогда комиссар госбезопасности не называл его так. Подобное обращение редко сулило что-то приятное.

Когда Анна осталась в камере одна, то разжала, наконец, чуть ли не судорогой сведенные пальцы. Ее шея пульсировала болью, перед глазами всё двоилось, а лампочка под проволочным абажуром была столь тусклой, что свет ее казался потусторонним. Так что узнице не без труда удалось прочесть две строки, написанные на крохотном листочке бумаги.

Закончив чтение, молодая женщина изорвала листок в совсем уже мелкие клочья и все их до единого проглотила.

Двумя часами позже Анна подписала протокол допроса с чудовищным самооговором, и ее инквизитор, убрав ценную бумажку в свой крокодиловый портфель, поспешил в кабинет Генриха Григорьевича Ягоды. Шагал Семенов размашисто, и на гладком его лице выражалось торжество.

С портфелем Григорий Ильич не расстался и тогда, когда ранним утром 21 мая отправился на служебной машине в Морозовскую детскую больницу.

4

Николай Скрябин знал человека, который мог бы ответить на все его вопросы. Но сейчас этот человек молча сидел напротив него на садовой скамейке, недовольно сопел и отводил взгляд. Был это, конечно же, отец Коли, к которому тот без приглашения нагрянул на дачу субботним вечером 24 мая.

Сумерки, как это бывает на исходе весны, всё никак не желали опускаться. Закатное небо было нежно-розовым, а солнце, не видное уже из-за линии горизонта, так всё нагрело за день, что теперь тепло струилось и от деревянной скамьи, и от свежескошенной травы на газоне, и от гравия, которым покрыта была садовая дорожка.

– Не сходится тут многое, – говорил Коля. – Во всех грехах обвинили Благина, но при этом его похоронили на Новодевичьем, вместе с остальными погибшими, а семье его назначили пенсию. И еще: почему Хрущев и Булганин оказались в числе тех, кто нёс погребальные урны на руках до самого кладбища? Честь это была или наказание?

Он умолк, вопросительно глянул на отца. Тот хранил молчание так долго, что Коля решил уже: ответа ему не дождаться. Но ошибся: его отец, выдержав паузу, которой возгордился бы величайший из драматических актеров, пробурчал:

– Я тебе по этому поводу ничего говорить не буду, – он снова ненадолго умолк, – кроме одного: не лез бы ты в это дело!

– Хорошо, не говори, – согласился Николай, – просто выслушай меня. Я думаю, вот как всё было. Деятели из МГК – может быть, те же Хрущев и Булганин, – решили выслужиться и в честь воздушной прогулки товарища Сталина продемонстрировать нечто невиданное. Они вызвали в горком Благина и сделали ему предложение: исполнить мертвую петлю вокруг крыла «Горького».

Коля бросил мимолетный взгляд на отца, но тот глядел в сторону заката. Юноша продолжил говорить:

– Только задумка была очень уж дерзкая, и эти умники побоялись учинить такое без ведома Хозяина. Пожалуй, Иосиф Виссарионович еще решил бы, что они организовали покушение на его жизнь. В какой-то момент – может быть, накануне праздника, а может, утром 18-го, – товарищу Сталину сообщили об имеющихся планах. И тот под каким-то предлогом отказался от вылета. Я его понимаю, да, жить всем хочется. А после этого никто не отважился предложить Хозяину просто-напросто отменить смертельный номер, чтоб можно было лететь спокойно. Это было бы всё равно, что сказать: «Мы видим, что вы, товарищ Сталин, струсили». Правда, я ломал себе голову: почему Благину не дали отбой, не сказали, что петлю Нестерова крутить не надо, когда стало ясно, что Хозяин не полетит?.. И только сегодня утром меня осенило. Товарищ Сталин сказал им – Хрущеву, Булганину или кому-то еще: вы снимите всё на пленку, а я потом посмотрю.

Колин отец явственно вздрогнул и впился взглядом в лицо сына – ни слова, впрочем, при этом не произнося.

– Ну, чтоскажешь? – поинтересовался Коля.

– Востёр ты не по годам, вот что я скажу… – пробормотал сановный дачник. – А от ума – сам знаешь, что бывает…

– Значит, я всё угадал, – кивнул Николай. – Остается один только вопрос: если виновники катастрофы известны, почему тогда арестовали группу кинодокументалистов, которые снимали авиационный праздник? Они-то в чем провинились?

– Откуда знаешь, что их арестовали? – Отец Коли чуть было не подпрыгнул на скамейке.

– Неважно. Но очень любопытно было бы узнать причину.

– А может, тебе со своим любопытством пойти… – Сталинский сановник хотел объяснить – куда именно, но в последний момент передумал.

Николай усмехнулся одними уголками губ.

– Папа, – сказал он, – я ведь всё равно это узнаю – не от тебя, так от кого-то еще. Но я предпочел бы к посторонним людям с подобными вопросами не обращаться.

Колин отец молчал не менее пяти минут.

– Ладно, – наконец выговорил он, повернулся к сыну и приблизил губы к самому его лицу, – слушай… Было письмо – точнее, секретная записка – от Ягоды к товарищу Сталину…

И дальше он говорил так тихо, что временами Николай мог разбирать слова только по артикуляции.

– Но учти, – закончил рассказчик, – я лично этой записки не видел…

– И мне о ней не говорил, – подхватил Николай.

– Это само собой, – кивнул его отец. – А насчет той девочки, о которой ты спрашивал, я наведу справки.

И он уже поднялся со скамьи, когда Коля, будто осененный внезапной мыслью, хлопнул себя по лбу.

– Да, папа, – проговорил он, – я ведь позабыл о самом главном. Меня на днях пытались обокрасть.

И это была чистая правда.

5

21 мая занятия у студентов-первокурсников юридического факультета завершились на два часа раньше, чем было обозначено в расписании: преподаватель заковыристой дисциплины – истории ВКП(б) – не вышел на работу. Причем не по своей воле. В 1935 году знаменитого учебника по партистории, отредактированного лично товарищем Сталиным, еще не существовало, и профессор, преподававший этот предмет в МГУ, нечаянно ляпнул на лекции что-то не то. Указать ему на его ошибку взялись граждане… Ну, впрочем, понятно, что это были за граждане.

В итоге Коля Скрябин возвратился домой до обычного срока.

Еще отпирая дверь своей квартиры, он заподозрил неладное. Ключ, до этого безотказный, вошел в замочную скважину с трудом и, прежде чем запор удалось отомкнуть, дважды провернулся вхолостую. Ясно было, что в замке кто-то поковырялся.

Николай разулся прямо на лестничной клетке и бесшумно вошел в прихожую. Как обычно, коммунальная квартира в это время – около полудня, – пустовала: немолодые супруги были на работе, а старушка «из бывших» еще в начале лета отъехала на дачу к какой-то своей давней приятельнице. И никак не должны были раздаваться здесь те звуки, которые донеслись до Коли: скрип, металлическое скрежетание и шепотом произносимые ругательства. Источник звуков располагался за распахнутыми двойными дверями Колиной комнаты, которые юноша всегда запирал на ключ, выходя из дому.

Всегда оставался запертым и еще один замок – в самой комнате, хоть и был недоступным (как надеялся Коля) для простого домушника. Именно с этим запором сражался теперь взломщик – под аккомпанемент душераздирающего мяуканья, которое доносилось из-за двери туалета, припертой ручкой швабры.

Подкравшись к своим дверям, Скрябин некоторое время стоял и наблюдал за незваным гостем. В Колиной комнате было чем поживиться: наследство Вероники Александровны оказалось изрядным. Здесь имелось множество дорогой посуды, антикварных ваз, статуэток и всяческих безделушек – вроде тибетской шкатулки, а на письменном столе лежала на самом виду ручка «Паркер» с золотым пером. Но на всё это взломщик (мужчина среднего роста, среднего телосложения и, судя по легкой сутулости спины и отсутствию части волос на голове – среднего же возраста) не обращал ни малейшего внимания. Он копался в замке старинного книжного шкафа – с цельными, без стекол, дверцами из мореного дуба, – и пробовал то одну отмычку, то другую из целого их набора, позвякивавшего на большом стальном кольце. Дверца возле замочной скважины была в нескольких местах поцарапана.

В дубовом шкафу Колиной бабушки стояли не просто книги, и даже не просто букинистические раритеты (они у Коли тоже имелись, но стояли в обычном шкафу, не запертом). За хранение же этаких книжиц еще века три назад можно было взойти на костер. Во-первых, здесь находились гримуары – руководства по применению черной магии: «Ключи Соломона», «Истинный гримуар», «Красный дракон» и множество других – менее знаменитых – пособий. Во-вторых, на полках запертого шкафчика располагались издания хоть и менее вредоносные, но тоже весьма необычные. Почетное место среди них занимал трехтомный трактат «Об оккультной философии», написанный в XVI веке знаменитым немецким астрологом и магом Агриппой Неттесгеймским – который был прототипом доктора Фауста. Рядышком стояли работы фламандского ученого Иоганна Вира «Псевдомонархия демонов» и «Об обманах демонов». А прямо в центре шкафа (нос взломщика находился с ними одном уровне) помещены были натурфилософские сочинения врача и эзотерика Теофраста Бомбаста фон Гогенхайма, более известного под именем Парацельс: «Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах, гигантах и прочих духах», «Архидокса», «Великая Астрономия», «Азот, или О древесине и нити жизни». Коле чудилось, что сочинения Парацельса подпрыгивают за дубовыми дверцами всякий раз, когда очередная отмычка выскальзывает из замочной скважины.

Поглощенный возней с замком, взломщик не заметил Колиного появления в дверях комнаты. Не узрел он и того, как резная шкатулка, стоявшая на шкафу прямо против его головы, стала вдруг без посторонней помощи поворачиваться, ложась на переднюю торцевую стенку, а затем бесшумно открылась.

Трудно сказать, была ли эта шкатулка той самой, что свалилась когда-то с небес на юного тибетского правителя Ньянцэна, но первоначальным Колиным намерением было уронить ее на голову взломщику, это точно. Однако ларчик был тяжелый, с острыми углами, с выпирающими ребристыми элементами декора. Ньянцэну-то он, может, никакого вреда и не причинил, а вот незадачливому квартирному вору запросто мог проломить череп. И Коля решил свой план изменить.

В тибетской шкатулке давно уже не хранились буддистские свитки (если они вообще когда-нибудь там были). Зато, сложенные туда Колиной бабушкой, внутри резного ящичка находились полотняные мешочки с травами и порошками из них. Один такой мешочек – довольно объемистый, напоминающий кисет для табака, – волшебным образом выполз наружу, перевернулся и – прямо в лицо домушнику высыпалась добрая пригоршня желтоватого, похожего на цветочную пыльцу вещества.

Взломщик выронил отмычки, зажмурился и принялся трясти головой, словно собака, только что вылезшая из воды. Но продолжалось это недолго. Коля не успел еще сосчитать до трех, как мужчина с пыльцой на лице стал одновременно приседать и наклоняться – словно прячась за бруствером окопа, а потом, не издав ни звука, повалился на бок и замер неподвижно.

К сожалению, со шкатулкой при этом случилась незадача. Двигая ее на расстоянии, Коля не смог оценить, насколько близко от края шкафа она оказалась. Так что упал не только мешочек: сама шкатулка утратила равновесие и рухнула на пол. Потайное ее отделение при этом открылось, и из него выпала фотография Анны Мельниковой, склеенная из обрывков.

Николай вбежал в комнату и первым долгом подобрал карточку, ругая себя, что не догадался спрятать ее понадежнее. Однако теперь сокрушаться было поздно, да и потом – не мог взломщик эту фотографию увидеть, конечно же, не мог, поскольку свалился в бесчувствии одновременно с тем, как снимок выскользнул на пол.

Успокоив себя этой мыслью, Коля склонился над незваным гостем. Порошок сработал как надо: взломщик спал непробудным сном, дыхание его было ровным, пульс – насыщенным. Николай знал, что сон этот продлится никак не менее часа, и стал осторожно собирать с пола остатки порошка, стряхивая их обратно в мешочек.

Закончив с этим, он поднял с полу Аннину фотографию и около минуты глядел на неё. Но оставлять ее на виду было нельзя, так что Коля вытащил из ящика письменного стола бабушкин фотографический альбом и вложил снимок между его страницами. «Потом найду место понадежнее», – решил Николай.

В том месте, где альбом раскрылся, была вклеена вырезка из петербуржской газеты за 15 мая 1911 года: заметка, где рассказывалось о гибели летчика Смита, разбившегося накануне. Здесь же имелась фотография, на которой запечатлели свидетелей происшествия – и Веронику Александровну среди них. Юноша мельком глянул на изображение бабушки и не придал никакого значения тому, что на том же снимке находился мужчина, лицо которого вышло смазанным, словно он резко дернул головой в момент, когда его снимали.

Квартирный вор очнулся в позиции довольно постыдной: обмотанный веревкой, он сидел, привязанный к стулу, а сам стул брючным ремнем взломщика был пристегнут к батарее под окном. Возле окна стоял высокий черноволосый юноша, взиравший на визитера ехидно и с нескрываемым интересом. На подоконнике же сидел, вылизывая лапу и бросая гневные взгляды на своего недруга, вызволенный из заточения белый котяра.

В руке ехидный юнец сжимал служебное удостоверение визитера, а на подоконнике – чуть ли под лапами у кота – лежал перечень книг, написанный от руки на бланке такой организации, которая букинистической деятельностью вовсе не занимается.

Связанный субъект порадовался лишь двум вещам. Во-первых, тому, что не он сам набросал этот список на бланке ГУГБ НКВД, а его грозный начальник, который и поручил ему посетить квартиру молодого человека по имени Николай Скрябин. А, во-вторых – отсутствию своего табельного оружия, ибо оно тоже оказалось бы сейчас у долговязого мальчишки. Надевать в такую жару пиджак, чтобы спрятать под ним наплечную кобуру, взломщик не счел нужным.

– Ну, пришли в себя, гражданин капитан госбезопасности? – обратился к нему Коля.

6

Как раз в то время – минута в минуту – когда Скрябин бельевой веревкой привязывал к стулу одурманенного визитера, на своей даче в Кунцеве пробудился от сна товарищ Сталин. По своему обыкновению, он улегся спать на рассвете, но на сей раз не поздний ужин с членами Политбюро и не бессонница были тому причиной. Ночью Хозяин принимал у себя посетителя, и вопросы, которые он с ним обсуждал, носили характер столь неприятный, что Иосиф Виссарионович, едва раскрыв глаза, испытал прилив раздражения.

Ночным его собеседником был Генрих Григорьевич Ягода, и – да: он действительно отправил накануне Хозяину ту докладную записку, которой не видел отец Николая Скрябина. Составлением этой записки, от первой до последней ее строки, занимался Григорий Ильич Семенов.

И вот теперь товарищ Сталин, поднявшись со своего диванчика, где ему стелили постель, и выйдя на дачную веранду со стаканом нарзана в руке, тасовал и раскладывал по местам чудовищные факты, изложенные поначалу на бумаге, а затем не просто подтвержденные: принявшие в устном изложении гораздо худший, небывалый вид.

Ягода известил Вождя в своем письме, что ни о каком несчастном случае с «Горьким» речи быть не может. И что место имел самый натуральный, продуманный, организованный и злодейский заговор. Целью же своей он имел подорвать доверие к… Тут нарком (точнее говоря, Григорий Ильич Семенов) употребил словцо, которое Колин отец не счел возможным сообщить сыну, сказал просто: подорвать доверие к некому важному проекту.

Со слов Ягоды выходило, что еще за несколько месяцев до гибели «Горького» в Москве составилась группа заговорщиков, во главе которой стояли сотрудники кинофабрики военных и учебных фильмов. К письму наркома прилагался полный список участников заговора, в числе которых фигурировала и Анна Мельникова.

Ягода (Семенов) писал, что коварные кинодокументалисты длительное время собирали кино– и фотоматериалы особого свойства, исподтишка копируя деятельность секретной лубянской фотолаборатории, входящей в состав того самого важного проекта. Подлые же сотрудники кинофабрики, накопив достаточно данных, продали их разведкам нескольких иностранных держав и нанесли тем самым непоправимый урон пролетарскому государству. Но и этого врагам народа показалось мало.

Вся Москва знала, что в середине мая должен состояться показательный вылет «Горького», на борт которого поднимутся руководители партии и правительства. В преддверии этого группа кинодокументалистов резко усилила свою подрывную деятельность (из записки следовало, что не столько по своей инициативе, сколько с подачи западных спецслужб). И ключевую позицию в замыслах супостатов занял честный, но психологически неустойчивый летчик Благин.

Заговорщики проведали о поручении, которое дали Благину в горкоме, и, владея особыми методами манипулирования сознанием, вложили в голову пилота безумную мысль: совершить теракт – протаранить своим самолетом «Горький». Злодеи же и продиктовали летчику текст письма, которое тот написал накануне катастрофы.

Но – вот тут-то и возник вопрос, не задать который товарищ Сталин никак не мог: отчего же заговорщики не переменили своих планов, когда стало известно, что он, товарищ Сталин, равно как и другие руководители Советской страны, в тот день на «Горьком» не полетят? Тем паче что отменить операцию им ничего не стоило: все они самолично присутствовали на Центральном аэродроме (Хозяин знал это, поскольку уже посмотрел снятый ими фильм).

Однако ушлый Григорий Ильич предвидел, что именно об этом Хозяин в конечном итоге спросит. Так что Ягода ни минуты не колебался с ответом. И положил перед Сталиным подписанное признание Анны, где сказано было, что участники заговора решили не останавливать авиакатастрофу, надеясь бросить тень на выдающего чекиста, находившегося там же, на аэродроме: на Григория Ильича Семенова. И дискредитировать в глазах товарища Сталина весь важный проект, Григорием Ильичом возглавляемый.

Таким был итог ночной беседы Сталина с Ягодой. Казалось бы, на этом можно было успокоиться и больше не думать о предателях-кинодокументалистах, которые, несомненно, понесут заслуженную кару. Но что-то не давало покоя Хозяину.

Он не сомневался в том, что проект «Ярополк» и впрямь находится под угрозой. Товарищ Сталин обладал ценнейшим для политика качеством: чувством опасности; и оно неизменно предупреждало его о любой надвигающейся угрозе. Потому-то, вероятно, и аттестовал его параноиком великий психиатр Бехтерев – после чего прожил крайне недолго. Да и то сказать, кто из них двоих был безумнее: пациент или врач, поставивший такой диагноз такому пациенту?..

Однако товарищ Сталин не страдал паранойей, по крайней мере, в обычном понимании этого слова. Проблема заключалась в другом. Ощущая опасность, он почти никогда не мог точно определить ее источник. И поступал так, как поступает человек, оказавшийся в абсолютно темной комнате наедине со своим смертельным врагом: начинал бить, куда попало, рассчитывая, что и враг его попадет под удар.

Теперь же, несмотря на разоблачение и арест заговорщиков, ощущение угрозы не покинуло Хозяина, но от кого следует обороняться – он не знал.

7

– Позвольте полюбопытствовать, – проговорил Скрябин, – с чего это вам вздумалось заглянуть ко мне в гости? Не припомню, гражданин… – он для виду еще раз заглянул в удостоверение, – …гражданин Стебельков, чтобы я вас к себе приглашал. Или, может, это не ваши документы и не ваш список на бланке НКВД? Может, вы украли и то и другое?

– Да, да, – закивал Стебельков, – каюсь: украл. В трамвае, у одного гражданина в форме.

– Что же, – сказал Николай, – стало быть, вы и есть капитан госбезопасности Стебельков.

Чекист разинул рот, не понимая хода мыслей своего собеседника, и тот пояснил:

– Если б вы и впрямь украли такие «корочки», – Николай помахал красной книжицей перед носом Стебелькова, – то скорее язык бы себе откусили, чем сознались в этом. За преступления подобного рода наказание не такое, как за квартирные кражи.

Коле показалось, что его визитер стушевался, но на самом деле тот просто обдумывал ситуацию.

– Очевидно, – продолжал юноша, – вы собрались позаимствовать что-то из моих вещей – я, боже упаси, не стану употреблять слово украсть. Сотрудники госбезопасности на воровство, конечно же, не способны. А вот это, – он взял с подоконника бумажный пакет, в котором что-то явственно звякнуло, – не более чем экзотический сувенир. Какая удача, что на нем остались ваши отпечатки пальцев. Будет что предъявить милиции. – И Скрябин сделал такое движение, будто собирался подойти к телефонному аппарату, стоявшему чуть в стороне на тумбочке.

Пленник дернулся – то ли инстинктивно, то ли рассчитывая переместиться по комнате вместе со стулом и на время преградить Коле дорогу к телефону. Однако брючный ремень был пристегнут к батарее надежно. Попытка приподняться привела лишь к тому, что Стебельков ударился плечом о подоконник и грязно выругался.

Вальмон мяукнул коротко и недовольно, спрыгнул с подоконника на пол, а затем потрусил к Колиной кровати и устроился на ней, свернувшись на привычном месте – с краю постели.

– Я чувствую, – сказал Николай, – что желания объясняться с милицией у вас нет. Да оно и понятно. Никто не станет вызволять вас из кутузки. Вы сглупили: вам не следовало брать на дело ни список, ни тем более служебное удостоверение. Теперь ваше начальство открестится от вас, и вы сядете в тюрьму вместе с уголовниками. Но я готов обсудить сложившуюся ситуацию. Так что вы можете мне предложить?

Чекист проронил – сдавленно и зло:

– Денег у меня нет!

– Не страшно! – воскликнул Скрябин. – У меня есть. – (При этих словах глаза Стебелькова как-то странно блеснули, и от Николая это не укрылось.) – Я ожидаю от вас более интересных предложений.

– Может быть, вы хотите получить от меня какую-нибудь информацию? – Стебельков сам удивился тому, как легко он это сказал.

Коля выговорил как бы с неохотой:

– Ну, что же, может быть, это мне и подойдет. – И тут же – без малейшего промедления, но совсем с другой интонацией, – спросил: – Как на Лубянке узнали обо мне и о тех книгах?

Надо отдать Стебелькову должное – он ответил, не раздумывая, словно заранее предугадал вопрос:

– Ваша, Николай Вячеславович, бывшая подружка нам просигнализировала.

И Скрябин разом понял две вещи.

Во-первых, для него тотчас разъяснились события примерно двухмесячной давности, по поводу которых он долго негодовал и недоумевал. Его подруга – девушка из университета, лаборантка одной из кафедр, – с середины зимы нередко гостила в этой квартире. Но в начале апреля она вдруг пропала, словно сквозь землю провалилась, оставив у Николая два своих платья и косметику. На кафедре, где девушка работала, Скрябину сообщили, что она спешно уволилась. Узнавать же ее домашний адрес Коля не решился, опасаясь скомпрометировать молодую особу. И всё дожидался, не объявится ли она сама – хотя бы для того, чтобы забрать свое имущество.

А во-вторых…

– Вам известно о моем отце, – не спросил, констатировал Коля.

Стебельков усмехнулся и сказал:

– Только поэтому мы решили… то есть я решил изъять книги тайно. В противном случае их просто конфисковали бы.

«А меня вывели бы в расход», – мысленно дополнил его Коля. Вслух же произнес:

– Вот об этом, пожалуйста, поподробнее: кто именно решил послать вас ко мне? Только не сочиняйте, будто вы сами придумали обчистить мою квартиру. Вы же как-никак капитан госбезопасности. Не к лицу вам заниматься кражами со взломом.

Сотрудник НКВД помолчал – явно соотнося в голове какие-то возможности, – а затем выговорил:

– Его фамилия Семенов. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Семенов.

8

Нельзя сказать, что Сталин не доверял Генриху Ягоде – он не верил в него. Потому-то и не открывал ему всей правды об истинной сущности проекта «Ярополк», который формально находился под патронажем НКВД. И, уж конечно, Хозяин не сообщил Ягоде, когда и при каких обстоятельствах возник этот проект: наполовину – советское учреждение, наполовину – оккультный орден. Не было в нем поначалу ничего советского, да и оккультного, если разобраться, было не так уж много. Научный эксперимент – вот что хотели осуществить его основатели. И цель эксперимента была великой, невиданной: произвести энергетический удар по Тонкому миру, вернуть прежние силы зачахшему эгрегору язычества и возвратить Русь к поклонению исконным славянским божествам.

Начиналось же всё в столице Российской империи более сорока лет назад, и Сталин точно знал, как это было.

Шла осень 1893 года, и три основателя «Ярополка» совещались в богато обставленной петербуржской гостиной, выходящей окнами на набережную Невы.

– Господин Филиппов – человек несомненных и выдающихся дарований, – говорил один из этих троих: осанистый, крепко сложенный мужчина лет тридцати пяти, с ухоженными усами и бородкой, с крупными чертами породистого лица, – однако разумно ли будет привлекать к нашему делу новых людей? Утрата секретности будет означать для нас утрату всего. А ежели принять во внимание политические взгляды инженера…

Говорящий умолк на полуслове, но никто не стал переспрашивать, о чем он ведет речь; и так было ясно. Трое мужчин расположились на диванчиках, стоящих вдоль длинной стены гостиной, и друг на друга почти не глядели.

– Всё так, Николай Михайлович, – произнес самый старший из них – густоволосый брюнет с бородой по самую грудь, возрастом далеко за сорок, с выражением лица решительным, почти фанатическим, – однако завершить наше дело без господина Филиппова вряд ли возможно. Если он не станет нашим соратником, ни мои изобретения, ни открытия Александра Степановича не позволят нам исполнить задуманное.

Александром Степановичем звали третьего участника собрания: мужчину возрастом за тридцать, высоколобого, с набрякшими веками и утомленным лицом. Выслушав сказанное, он кивнул:

– Согласен с Павлом Николаевичем. И неважно, что Филиппов – марксист по своим убеждениям. Он и знать не будет, кто именно его нанял и для чего. Мы убедим его, что, исполнив наш заказ, он продвинет вперед науку, а заодно и пополнит свои денежные средства. Он, кажется, мечтает основать журнал «Научное обозрение»? Ну, так у него появится эта возможность… А посвящать Филиппова в дела Ярополка мы, разумеется, не станем.

Осанистый Николай Михайлович только хмыкнул. Идея была ему не по душе, но и отринуть доводы собеседников он не мог. Слишком уж многое он поставил на карту. Если бы всё раскрылось, его товарищи, безусловно, получили бы порицание и, возможно, даже были бы сосланы, а вот он сам так легко не отделался бы. Честь фамилии была бы запятнана навсегда. Однако в случае победы их дела…

– Решено, – кивнул он, наконец, и двое его товарищей облегченно выдохнули, – завтра пригласим сюда Михаила Михайловича Филиппова. И если его способ электрической передачи на расстояние волны взрыва – это не миф…

Николай Михайлович, по обыкновению, не договорил фразы.

Из этой троицы двое были известны всем, да и третий – тоже известен, хотя и в более узких кругах. Павлом Николаевичем был великий электротехник Яблочков, Александром Степановичем – изобретатель радио Попов. А вот Николай Михайлович, вдохновитель проекта «Ярополк», носил фамилию Романов. Великий князь, внук императора Николая Первого, историк и масон, он решил, что нет иного пути возрождения России, кроме как отринуть девять веков христианства и снова всем стать язычниками.

Впрочем, отцы-основатели проекта, давая ему название, имели в виду не только древнерусского князя Ярополка Святославовича, убитого по приказу его брата Владимира – Крестителя Руси. Я в наименовании проекта означало Яблочков, Ро – Романов, По – Попов. Вот вам и Ярополк. А инженер Филиппов оказался – сбоку припеку, хоть именно он и совершил нечто.

Иосиф Виссарионович хорошо помнил инженера: встречался с ним как раз в день его смерти – уже десятью годами позже, в 1903-м, когда сам он был еще не Сталиным, но уже – Кобой…

– Да, – прошептал Хозяин, отвечая своим мыслям, – такие, как Филиппов, славы не получают.

А вот Генрих Ягода явно возжелал мирской славы. О нем, созидателе Беломорканала, снимаются кинофильмы, в его честь пишутся хвалебные оды!.. Что ж, он позволит Ягоде вознестись еще немного. Товарищ Сталин не ревнив к суетной славе. Есть только один истинный бог, и имя ему – Власть. А богам не слава нужна – поклонение.

И те, кто служит Власти, не должны быть знамениты, не должны погрязнуть в тщете земного. Они будут незаметны и скромны – как, к примеру, нынешний глава проекта «Ярополк» Григорий Ильич Семенов. Только ему одному товарищ Сталин доверял теперь, когда над «Ярополком» столь отчетливо нависла опасность.

9

– Ну, так… – прошептал Коля. – Стало быть, Семенов…

– Он, он, – подтвердил Стебельков, приняв Колино замешательство за недоверие. – Семенов послал меня за вашими книгами.

– Интересно… – протянул юноша раздумчиво, а потом повторил – возвышая голос и странно воодушевляясь: – Интересно!

Стебельков изумленно глянул на Николая, но тот не дал его изумлению развиться, быстро спросил:

– Ваш начальник – разве он имел право давать вам поручения подобного рода?

– Разумеется, нет, – ответил Стебельков. – Он меня подставил, пользуясь своим служебным положением.

– И, конечно, вы не согласились бы на такое, если б у вас был выбор? Скажем, если бы вы обладали достаточными материальными средствами, чтобы распрощаться с Лубянкой?

Глаза Стебелькова снова блеснули.

– Вы правы… – произнес он так, словно эта мысль только что ему самому пришла в голову.

– В таком случае, – проговорил Николай, – я готов обеспечить вам подобную возможность в самое ближайшее время.

– А что взамен? – тотчас поинтересовался Иван Тимофеевич.

– Взамен вы будете время от времени рассказывать мне о делах вашего шефа, комиссара госбезопасности Семенова.

– Я согласен! – произнес взломщик с чрезвычайным энтузиазмом.

«Вот это да! – удивился Коля. – Другой бы на его месте возмущался и угрожал, а этот на всё согласен. Неужто жадность его настолько обуяла? Или он играет со мной? Ну, да ничего, я его переиграю».

– И чем теперь занимается Семенов? – спросил Скрябин.

– У него сейчас в разработке всего одно дело, – с готовностью отозвался Иван Тимофеевич. – О крушении «Горького». И сам Григорий Ильич работал только с одной подследственной – некой Анной Мельниковой.

Коля слегка изменился в лице, и от Стебелькова это не укрылось: он бросил на юношу быстрый и цепкий взгляд, а затем продолжил:

– Но теперь он и с ней закончил: Мельникова подписала признательные показания. Она входила в группу кинодокументалистов, которые и организовали крушение самолета. Если вам нужны подробности, я могу всё разузнать.

– Да, нужны, – быстро сказал Коля; полученными сведениями он был не только потрясен, но отчасти и обнадежен: можно было рассчитывать, что с Анной не случится ничего худшего, чем то, что уже случилось. – И вот как мы с вами договоримся. Вы дадите мне номер телефона, по которому я смогу звонить вам, или назовете другой способ с вами связаться. А по поводу сегодняшней операции вы скажете Семенову следующее. Придя ко мне, вы обнаружили этот шкаф, – он взглядом указал на хранилище эзотерических изданий, – пустым. И замок шкафа при этом был взломан. То есть вы поняли, что кто-то вас опередил. Всё остальное до мельчайших деталей расскажете, как было: про дверь квартиры, которую вы отперли с помощью отмычек, про кота, запертого вами в туалете, про обстановку моей комнаты… Словом, подробностей приплетите как можно больше.

– Да, конечно, я понимаю, – покивал Иван Тимофеевич.

И они завершили сделку. Стебельков сказал Коле номер особенного (не прослушиваемого) телефона, и они условились о времени, когда можно будет звонить. После этого неудачливый взломщик был отвязан от стула, и ему были возвращены удостоверение и список книг.

– Теперь ступайте! – Николай махнул рукой в сторону дверей. – Выход из квартиры, я полагаю, вы сами найдете. А инструменты ваши, – он указал на пакет с отмычками, – я, уж не обессудьте, оставлю себе.

Иван Тимофеевич – медленно: всё тело его затекло, – поднялся на ноги, вдел свой ремень в шлёвки на брюках и, пятясь, словно из опасения повернуться к Коле спиной, двинулся к дверям. Зато выбравшись в коридор, он явственно заторопился: поступь его сделалась частой.

Николай в два прыжка переместился к дубовому шкафчику, с которым безуспешно сражался Стебельков, и открыл его одним поворотом какого-то незаметного рычага. Замочной скважины Коля даже и не касался: она была сделана исключительно для отвода глаз.

В шкафу находились не только книги: в промежутках между дубовыми дверцами и книжными корешками на полках стояли диковинные предметы непонятного назначения. Один из этих предметов – весьма увесистый – Коля схватил и бросился в коридор следом за капитаном госбезопасности. Тот было уже у самого выхода, когда Скрябин крикнул ему:

– Иван Тимофеевич, погодите!

Тот уже схватился за дверную ручку, и на какой-то миг у него возник соблазн: выскочить на лестничную клетку, опрометью броситься вниз. Чекист помнил про желтый порошок, непонятно как брошенный ему в лицо, и не желал узнавать, что мальчишка ещё может вытворить. Но бежать – этого Иван Тимофеевич не мог себе позволить. Теперь – никак не мог. И он изобразил на лице готовность услужить.

– Возьмите-ка еще вот это. – Скрябин быстро подошел к входной двери и опустил на маленькую полочку под вешалкой взятый из шкафа предмет. – Скажете Семенову, что нашли эту вещицу у меня в комнате и решили прихватить, раз уж с книгами ничего не вышло.

Иван Тимофеевич с изумлением поглядел на неожиданный подарок: оптический прибор, напоминавший старинную подзорную трубу, только очень уж короткую, без телескопического удлинения. Всю поверхность прибора – а сделан он был, по-видимому, из меди, – покрывала гравировка в виде латинских текстов и довольно примитивных рисунков, на все лады изображавших сцены убийств, самоубийств и казней.

– Что это? – спросил Стебельков.

– Это – ауроскоп, – сказал Коля.

Такого слова чекист никогда не слыхал и осторожно осведомился:

– И для чего эта штука нужна?

«А ни для чего», – чуть было не вырвалось у юноши. Но, во-первых, ауроскоп – одна из реликвий Вероники Александровны, – только самому Николаю ни для чего не был нужен; другим людям он мог бы и сгодиться. А, во-вторых, на эту вещь Скрябин возлагал большие надежды и не намерен был раскрывать правду о ней.

– Ваш начальник – комиссар госбезопасности Семенов – разберется, – проговорил Коля. – Просто отдайте ему прибор и скажите, что он показался вам заслуживающим внимания. Надо только завернуть его во что-нибудь.

На полке, куда Николай положил ауроскоп, лежала целая стопка старых газет. Юноша взял одну из них, и тотчас на пол посыпались маленькие картонные прямоугольники, пробитые компостером. Стебельков кинулся их подбирать и складывать обратно – к газетам, пока Скрябин обертывал ауроскоп газетной бумагой.

Когда чекист ушел, держа под мышкой подарок, Коля бросил взгляд на полку под вешалкой, где осталась лежать целая кипа прокомпостированных билетов Ярославской железной дороги. С Ярославского вокзала ездила к своей приятельнице Колина старушка-соседка, а использованные билеты всякий раз оставляла в коридоре, забывая их выбрасывать.

По этой причине или по какой-то другой, но в тот же самый день, ближе к вечеру, Скрябин посетил здание Ярославского вокзала. Вошел он туда, неся за спиной большой брезентовый рюкзак, явно набитый чем-то тяжелым, а оттуда вышел уже без рюкзака.

10

Николай поведал своему отцу басню, в которой были и поврежденный квартирный замок, и распахнутые двери комнаты, и даже исцарапанный книжный шкаф; не было в ней одного только Стебелькова. По версии Коли, у себя дома он обнаружил все перечисленные безобразия, однако самого вора не застал.

– Книги твоей бабушки – они и впрямь такие ценные? – спросил Колин отец.

– Чрезвычайно, – произнес Николай веско. – И мне хотелось бы найти для них более надежное место.

– Можно перевезти их в мою квартиру в Кремле, – предложил сановник.

– А если их там кто-нибудь увидит?

– А, ну да! – Отец Николая досадливо взмахнул рукой: он позабыл, что за книжицы хранились у его сына. – Конечно, их лучше поместить подальше от чужих глаз.

Поразмыслив, он вытащил из нагрудного кармана рубашки блокнот и карандаш и набросал какой-то адрес.

– Вот, возьми. – Вырвав листок, он протянул его Коле. – На улице Герцена есть один дом… Там недавно освободилась квартира – бывшая привратницкая, крохотная, но с отдельным входом. Как зайдешь с улицы в арку, увидишь дверь налево. – (Откуда отец знает об этой квартире, да еще в таких подробностях, Коля не рискнул поинтересоваться.) – Запасной ключ от неё спрятан за дверным косяком, сверху, ты его сразу отыщешь. Можешь в эту квартирку перенести свои книги безбоязненно – туда никто не въедет. А пломбы со входной двери просто сорвешь…

Если б отец Николая Скрябина узнал, чем занялся его сын, когда все улеглись спать, он, вероятно, пожалел бы и о своей сговорчивости и о том, что не указал Коле на дверь, едва тот появился на пороге его госдачи.

В на госдаче Колиного отца имелся, по тогдашнему обычаю, небольшой кинозал, куда привозили на просмотр только что вышедшие картины. И глубокой ночью Николай сидел в будке киномеханика, глядя сквозь окошечко в стене на полотнище экрана. Просматривал он ту самую пленку, из-за пропажи которой на Лубянке разгорелся такой сыр-бор.

Похищенный Колей фильм – точнее, часть фильма – не имел ничего общего с авиакатастрофой над Ходынским полем. Скрябин увидел на экране толпу бодрых граждан, вышагивавших на фоне огромной плотины, и понял, что пленка запечатлела открытие Беломорско-Балтийского канала – помпезное мероприятие, на котором присутствовали первые лица государства. Неясно было только, почему фрагмент документальной ленты о событиях двухлетней давности стал вдруг уликой для НКВД?

Просмотрев пленку один раз (и обнаружив на ней среди прочих высоких гостей и наркома Ягоду, и своего отца), Коля стал прокручивать ее вторично. Вот тут-то его и ждало открытие.

Время от времени то за спиной у Генриха Григорьевича (уже нацепившего на себя орден Ленина, врученный ему как созидателю чудо-канала), то за плечом у наркома, а то и вовсе рядом с ним появлялся рослый мужчина в форме НКВД со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. Сколько бы раз ни мелькал он в кадре, с какого бы ракурса ни снимала его камера, лицо чекиста от этого не менялось. Точнее говоря, не менялось полное отсутствие этого лица, вместо которого пленка показывала лишь размытое, лишенное четкого контура пятно.

– Семенов, – прошептал Коля. – Теперь всё ясно. Она это обнаружила и по неосторожности сообщила ему… И Григорий Ильич, чтобы ее устранить, решил состряпать против неё дело.

Непонятно было только, почему для устранения одной-единственной женщины негодяю понадобилось организовывать авиакатастрофу? И каким образом ему удалось сделать так, что несчастный Благин уронил свой самолет на крыло «Горького»? А главное: как теперь вызволить Анну, доказать ее невиновность?

Стебельков, с которым Николай успел встретиться до отъезда на отцовскую дачу, сообщил, что следствие по делу кинодокументалистов пока идет, но скоро должно завершиться: почти ото всех подозреваемых получены признательные показания. Коля сунул Ивану Тимофеевичу довольно пухлый конверт с деньгами, и тот долго благодарил его. Скрябин заручился также обещанием Стебелькова немедленно сообщать ему все новости о судьбе кинодокументалистов и не сомневался, что обещание свое тот сдержит. Увы: по окончании следствия, после передачи материалов в Особое совещание НКВД, где решения выносились без проволочек и не отличались разнообразием, приходилось ожидать только одной новости: о расстрельном приговоре для красавицы-кинооператора и ее товарищей.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

На эту книгу обидятся все: историки – за то, что она не исторична; политики – за то, что она поверхн...
"Саяны не отличаются особо грандиозными, вызывающими зуд покорения у альпинистов вершинами. Нет здес...
Российский танкер «Тристан» уже захватывался сомалийскими пиратами – примерно год назад. Тогда судно...
В день рождения Марии-Антуанетты придворный астролог предсказал ей смерть на эшафоте, если только пр...
Легендарная королева Виктория. Живой символ британской монархии, правившая 64 года… Мы знаем ее по п...
«Кто любит меня, за мной!» – с этим кличем она первой бросалась в бой. За ней шли, ей верили, ее бог...