Орден Сталина Белолипецкая Алла

Григорий Ильич стоял возле двери ванной комнаты, почти припав к ней ухом, когда из кухни послышалось пронзительное шипение, и тотчас за ним – короткий звук взрыва. За этим звуком последовали пронзительный вопль, матерная брань и громкие, скулящие стоны.

Укушенный чекист, стоявший рядом с Семеновым, посмотрел на него, как бы спрашивая: пойти ли выяснить, в чем дело? Но Григорию Ильичу и так всё было ясно; он бестрепетно произнес:

– Колонку разнесло. И, как видно, плеснуло кипятком в рожу одному из наших. А может, им обоим. – И продолжил вслушиваться в то, что творилось за дверью.

Только что в ванной комнате кто-то застонал, но Григорий Ильич был уверен, что стонала девушка, а не мальчик. Ребенок, оказавшийся бесполезным, наверняка был уже мертв.

– Может, заглянуть, посмотреть – как там они? – Доктор Моро ткнул пальцем в дверную панель, разбухшую от влаги.

И в этот самый момент в коридор перед ванной комнатой выползли, держась друг за друга, два ошпаренных истопника. Кипяток попал им не только на лица: оба были мокрыми с ног до головы.

– Кто разрешил покинуть участок?! – заорал Семенов, и чекисты в ужасе замерли на месте, даже перестали жалобно подвывать.

Но, очевидно, расправляться с ними Григорию Ильичу было недосуг; он только махнул на эту парочку рукой, а затем отстранился от двери и на мгновение задумался. Мысль: зайти в ванну и проверить, мертвы ли девка и мальчишка, мелькнула у него в голове и столь же быстро улетучилась. Смысла заходить в раскаленную душегубку явно не было: если они и не умерли до сих пор, это им предстояло сделать очень скоро. Выбраться наружу из запертой ванной у них не осталось шансов; сопляк оказался никчемной пустышкой.

И Григорий Ильич бросил, повернувшись к своим подчиненным:

– Уходим отсюда!

– А с теми – что? – рискнул-таки уточнить доктор Моро.

– Оставим их там, – сказал Григорий Ильич. – Пусть бабка этого мальчишки посмотрит и оценит ситуацию.

«Доктор Моро», у которого шевельнулось в душе скверное предчувствие, хотел было предложить: самому зайти в ванну и прояснить дело с обоими объектами. Но Григорий Ильич уже шел к двери на черную лестницу, за ним поспешали ошпаренные «истопники», и укушенный последовал за ними.

Из квартиры доктор выходил последним, и, когда он уже переступал через порог, до него донесся какой-то шмякающий звук: словно огромную мокрую тряпку с размаху швырнули на пол. Укушенный застыл, крутя головой – то в сторону уходившего вместе с ошпаренными товарищами Григория Ильича, то – в сторону ванной комнаты, из-под двери которой сочились струи удушливого пара.

9

Если бы Николай стоял, когда Семенов произнес покажи мне, то он, пожалуй, мог бы и не удержаться на ногах – столь сильны и реальны оказались его воспоминания. Но студент МГУ сидел в кресле, а потому лишь откинулся на его спинку да еще прикрыл глаза.

– Ну, так как? – снова обратился к нему Григорий Ильич. – Продемонстрируешь свои способности? Или эту хреновину ты просто так в доме держал?

– Это не хреновина, это – ауроскоп, и далеко не самый обычный, – возразил Коля.

– И ты, конечно, умеешь им пользоваться? – радостно подхватил комиссар госбезопасности.

– А если умею, то что?

– Вообще-то, я мог бы сказать, что здесь я задаю вопросы. – Семенов, судя по его тону, на дерзкого студента ничуть не рассердился. – Но, так уж и быть, я тебе отвечу: в НКВД есть люди, которые по заданию партии и правительства занимаются изучением труднообъяснимых явлений. И у тебя есть шанс к этим людям присоединиться – если, конечно, ты что-нибудь можешь.

Тут в дверь кабинета постучали (Почему, интересно, у этого мерзавца нет секретаря?), и на пороге возник молодой наркомвнуделец.

– Я же сказал – меня не беспокоить! – рявкнул на него Григорий Ильич.

Но парень не стушевался и вместо привычного «разрешите обратиться» прямо с порога показал Семенову какой-то листок бумаги.

– А, это? – Григорий Ильич, видно, сразу понял, с чем явился визитер. – Ну, давай, давай сюда!

Так же – не произнося ни слова – молодой человек к форме НКВД прошагал через кабинет к Григорию Ильичу, передал ему прямо в руки свернутую бумажку и безмолвно удалился. Комиссар госбезопасности развернул листок, заглянул в него, и явное удовольствие отобразилось на его гладком лице.

– Так что там с этим прибором – с ауроскопом? – вопросил Григорий Ильич, пряча записку в ящик стола.

Скрябин мысленно выдохнул – начиналась главная часть его плана.

– Обычный ауроскоп, – заговорил он, – предназначен для фиксации ауры любого живого существа. А этот, – Николай прикоснулся к медной подзорной трубе, – служит для иных целей: наблюдать ауры тех, кто умер или скоро должен умереть. И кроме того, с его помощью можно отслеживать энергетические отпечатки умерших людей на неодушевленных объектах.

– Ага! – Григорий Ильич явно был доволен. – Так я и думал! Только, скажу тебе честно: сколько я ни смотрел в эту трубу – ничего не увидел.

«И я тоже», – мог бы сказать Скрябин, но вместо этого произнес другое:

– Зато я видел – и не один раз. Хотите поставить эксперимент – давайте. Наверняка у вас на Лубянке имеются преступники, приговоренные к высшей мере. Так поставьте их в ряд с другими – к примеру, с вашими сотрудниками, переодетыми в штатское. И я с помощью этого прибора тотчас вам скажу, кому вскоре предстоит умереть, а кому – нет.

Коля замер, боясь дышать – так сильно он желал, чтобы его враг согласился. Но у Григория Ильича имелись иные задумки.

– Это подождет. Для начала проведем эксперимент попроще.

Поднявшись из-за стола и сделав Скрябину знак следовать за ним, комиссар госбезопасности направился к маленькой дверце, за которой находилась комнатка-склад, знакомая Анне Мельниковой.

– Ауроскоп возьми, – не поворачивая головы, распорядился Григорий Ильич.

В комнате со стеллажами за минувшие полтора месяца прибавилось и картонных коробок, и всех тех заурядных бытовых вещей, которым место было в лавке старьевщика, а никак не на Лубянке. Семенов щелкнул кнопкой выключателя и сделал приглашающий жест рукой.

– Взгляни-ка сюда.

Скрябин взглянул. И его охватила паника: он понял, что ошибся, что ничего не видит, и никакой фальшивый ауроскоп ему, уж конечно, не поможет. Зачем он только давал его Стебелькову?!. Николаю сделалось ясно, что его второй дар исчез в присутствии Семенова точно так же, как исчезал первый.

– Можешь определить, – поинтересовался Григорий Ильич, – какие из этих предметов находились у людей в момент их смерти, а какие – нет?

Николай медленно поднес ауроскоп к правому глазу и спросил – просто для того, чтобы потянуть время:

– А свет здесь можно зажечь?

Семенов как-то странно на него глянул.

– Намекаешь, что мы экономим на электричестве? – проговорил он. – Да, лампочка здесь слабая, но с тебя и такой хватит.

И только тут юноша понял, в чем состояла его ошибка. Он-то решил, что ничего не видит в сумерках кладовки, где Григорий Ильич не включил свет. Но свет-то в ней горел с самого начала, а темнота, которая застлала Коле глаза, вызвана была вовсе не слабостью освещения.

Он увидел всё, как видел обычно – как много лет назад.

10

Падая на пол, шестилетний Коля содрал все волдыри на своей коже, а веревка чуть не оторвала ему кисти рук, но он вытянул-таки за собой привязанную к нему Настю. Девушка, падая, так придавила его к полу, что мальчику показалось, будто весь он сплющился и стал толщиной с книжную страницу. Но, по крайней мере, на полу было не так жарко, и появилась хоть какая-то возможность дышать: прохладный воздух из коридора слегка просачивался сквозь щель под дверью ванной комнаты.

Извиваясь, Коля кое-как выбрался из-под своей няни, которая уже не стонала; она не издала ни звука даже при падении на пол. Однако мальчик не успел об этом подумать: его сбило с мысли нечто, схожее с чудом. То ли от влаги, то ли от Колиных телодвижений, но веревка, которая связывала мальчика и девушку, вдруг сама собой стала распутываться. Так что Коля почти без труда сумел высвободить сначала одну руку, а потом и обе.

Мгновенно он повернулся к Насте и стал развязывать ее, когда снова услышал шаги в коридоре; теперь они явно приближались к двери ванной комнаты.

«Доктор Моро», воротившийся в квартиру Колиной бабушки, подошел к двери ванной, взялся за щеколду и стал ее отодвигать. В первый момент защелка легко поддалась, но затем вдруг дернулась под его пальцами, слегка качнулась в обратном направлении и – застыла намертво. Сколько чекист ни давил на неё, она не двигалась ни вправо, ни влево, как будто ее в одно мгновение сковало ржавчиной.

Укушенный сотрудник ГПУ дергал за щеколду сначала одной рукой, потому пустил в ход другую – обмотанную полотенцем; всё было бесполезно.

– Так вот почему мальчишка не смог отпереть дверь – задвижку заело! – пробормотал «доктор Моро» и собрался уже кликнуть Григория Ильича, чтобы продолжить эксперимент.

И только тут до него дошло, что продолжать-то нечего: и мальчишку, и девку они почти наверняка сварили живьем, а если и нет – долго им после всего случившегося не протянуть.

– Туда им и дорога, – пробормотал он, поправил полотенце на руке и кинулся догонять своих товарищей.

Коля понял, что именно делает мерзавец Моро; и, слава богу, не успел подумать ни о чем – поскольку, если бы подумал, то не решился бы ничего предпринять. А так – мальчик совершил первое, что подсказал ему инстинкт: отыскал взглядом злополучную задвижку и легко, без малейших усилий, затормозил ее движение. При этом крапинки в его нефритовых глазах расширились лишь едва-едва – до размера сахарных крупинок, не более того.

Только потом Коля догадался удивиться: его способности вернулись к нему, словно никогда и не пропадали.

И – едва снаружи донесся хлопок закрываемой входной двери, как задвижка не просто отодвинулась: она с треском вылетела, вырванная вместе с крепленьями. Дверь ванной распахнулась, и оттуда не вышел – выполз Коля, волоком тянувший за собой нечто багровое и безобразное. На этом нечто под Колиными пальцами то и дело разрывались ожоговые пузыри, и открывалась влажная багрово-красная мякоть, похожая на кусок парного мяса. Это была Настя? Мальчик не знал.

Но – он вытащил девушку в коридор и, наконец, извлек кляп у неё изо рта. За всё это время Колина няня даже не шевельнулась. Пытаясь сообразить, что делать с ней дальше, мальчик потянулся к повязке, закрывавшей его собственный рот, и сорвал ее. На миг позабыв обо всем, он полной грудью вдохнул воздух прохладного коридорчика и – понял, что воздух этот по какой-то причине не дошел до его легких, а застрял где-то на полпути: в самой середине его горла.

Ужас – самый сильный за весь этот день – оледенил Колю. Обеими руками мальчик схватился за горло и принялся царапать его, будто пытался разорвать трахею, чтобы открыть доступ воздуху. Но даже не ободрал кожу: Колины ногти были коротко и аккуратно подстрижены.

С выкатившимися глазами, бледный, как всплывший утопленник – только с пунцовыми пятнами ожогов по всему телу, – мальчик повалился набок рядом с Настей, так что его лицо уткнулось в ее плечо. Еще несколько глянцевито поблескивавших волдырей лопнули, и их желтоватое содержимое потекло по щеке Коли вместе с его слезами. Плакал он даже не от боли и не от жалости к себе, а от удушья, причину которого не мог постичь.

Мальчик начисто позабыл об откушенном фрагменте руки «доктора Моро». И абсолютно уверился в том, что дышать ему не дают его собственные и Настины ожоги, от запаха которых он теперь задыхается.

Он успел еще зафиксировать для себя два последних впечатления. Оба были кошмарными, но второе, как это ни удивительно – с оттенком веселья.

Первое: он увидел, как вокруг тела Насти возникает огромное черное пятно, имеющее вид кокона. Причем такого, который вращается, распространяя вокруг себя грязные волокна-флюиды – готовые добраться до самого мальчика.

Но это впечатление длилось недолго: мир померк в Колиных глазах. Однако мальчик мог еще слышать, и вторым – последним – его впечатлением был стук входной двери. Коля подумал: бандиты снова возвращаются – теперь уж точно для того, чтобы добить их с Настей. И напоследок почти рассмеялся безумной мысли: негодяям сделать этого не удастся, поскольку и он сам, и его няня уже умерли.

Веронике Александровне в первый момент показалось, что в квартире был пожар, и теперь ее наполняют густой дым и отвратительный запах раскаленного металла. Лишь пройдя – почти ощупью – несколько шагов по коридору, женщина поняла: то, что она сочла дымом, было на самом деле водяным паром, который продолжал струиться из распахнутой двери ванной комнаты.

Возле этой двери Колина бабушка замерла, как вкопанная, а потом опустилась – практически упала – на колени. Принесенный от аптекаря бумажный сверток она выронила, и из него выпали полотняные мешочки, набитые чем-то мягким и нетяжелым. Вероника Александровна на них даже не взглянула; она припала ухом сначала к груди мальчика, потом – к груди девушки. Оба не дышали, но Колино сердце еще слегка трепетало. И – женщина заметила еще кое-что: лицо мальчика было синюшным.

– Да ведь он подавился чем-то… – пробормотала она.

Повернув Колю спиной к себе, Вероника Александровна обхватила его сцепленными в замок руками чуть выше пупка и резкими движениями снизу вверх стала давить на его живот. Она совершила три рывка, четыре, потом – покрывшись ледяным потом – сделала это в пятый и в шестой раз; ее внук не дышал. Страшная мысль: что ему придется делать трахеотомию при помощи кухонного ножа – посетила Веронику Александровну, и она сдавила и рванула тело мальчика так, что едва не сломала ему ребра. Однако воздух, остававшийся в Колиных легких, при этом рывке ринулся-таки наружу, повинуясь движению диафрагмы. И вытолкнул то, что застряло в горле ребенка: вырванный из человеческой руки кусок кожи с подкожным жиром.

Коля с хрипом и свистом втянул в себя воздух, закашлялся, и его немедленно вырвало желчью. Но затем он принялся часто и жадно дышать, и Вероника Александровна, осторожно держа его, поднялась на ноги.

– Настя… – выговорил мальчик. – Где она?

Бабушка не ответила и встала так, чтобы заслонить от Коли обезображенное тело няни.

11

Николай Скрябин, восемнадцатилетний студент МГУ, отвел от лица медную трубку ауроскопа и без колебаний произнес:

– Почти все эти предметы принадлежали тем, кто умер. Но есть два исключения.

Он перешагнул порог кладовки, склонился над одной из картонных коробок и, не испросив разрешения у Григория Ильича, отвернул клапаны. Внутри были книги – те самые, которые полтора месяца назад разглядывала Анна Мельникова. Вокруг этой коробки (да еще рядом с настольной лампой в матерчатом абажуре, притулившейся на одном из стеллажей) Коля не увидел черных энергетических отпечатков – коконов смерти.

Некоторое время Скрябин созерцал латинские заголовки книг; Григорий Ильич ему в этом не препятствовал. Прямо сверху лежало знаменитое пособие по черной магии: «Истинный гримуар»; еще два десятка изданий были того же свойства.

– Ищешь среди них свои – те, которые у тебя украли? – с иронией поинтересовался Семенов.

От неожиданности Коля вздрогнул; он почти забыл о той байке, которую Стебельков передал по его просьбе комиссару госбезопасности.

– А что – это не они? – стараясь подделаться под тон Григория Ильича, проговорил Скрябин. – Мои находятся в другом месте?

– Что в другом месте – это точно, – сказал Семенов. – И я надеялся, что, согласившись с нами сотрудничать, ты скажешь, в каком именно.

– Вам лучше знать, куда их запрятал ваш товарищ. – Коля закрыл коробку, вышел из кладовки и отряхнул пыль с ладоней. – И еще – вон та лампа, – добавил он, указывая пальцем через плечо.

– Да, способности у тебя есть, – констатировал Григорий Ильич. – В том числе – и по части вранья. Ну, да ладно, о книгах у нас еще будет возможность поговорить – на другом этапе нашего, так сказать, сотрудничества.

– Кстати, насчет сотрудничества. – Коля в который раз попытался заглянуть в глаза Григория Ильича, но ему это снова не удалось. – Не помню, чтобы я давал на него согласие.

Чекист сначала опешил, но потом, поняв, в чем дело, рассмеялся.

– Всё ясно, – сказал он. – Хочешь выдвинуть какие-то условия. Деньги тебя интересуют?

– Меня интересует только одна вещь: найдется ли в вашем… – Он чуть было не сказал проекте, но вовремя поправился, – …в вашем экспериментальном отделе место для моего друга, Михаила Кедрова?

– Он-то тебе зачем? – Семенов поморщился. – У тебя – исключительный дар, а этот Кедров – никто. А, впрочем, ладно, – Григорий Ильич взмахнул рукой, – найдем какое-нибудь занятие и для него.

Он снял телефонную трубку, набрал номер из трех цифр и велел кому-то:

– Кедрова – в библиотеку.

Скрябин решил, что библиотека – это коллекция эзотерических изданий, изъятых у живых и мертвых граждан.

– Ну, теперь ты готов сотрудничать? – вопросил Григорий Ильич.

– Теперь – готов, – сказал Николай.

– Тогда рассказывай, где сейчас твои книги, – немедленно распорядился чекист.

– Те, которые у меня украли? Откуда ж мне знать? – Скрябин даже под угрозой смерти не отдал бы их Григорию Ильичу.

Повисла пауза. Семенов смотрел на Николая – при этом ухитряясь не сталкиваться с ним взглядом; Николай смотрел на Григория Ильича, пытаясь его взгляд поймать.

– Ладно, – проговорил, наконец, комиссар госбезопасности. – Оставим в покое все твои книги. Меня интересует только одна из них: сочинение Парацельса «Азот, или О древесине и нити жизни». Может быть, у тебя есть какие-нибудь догадки, где эта книга сейчас?

– Очевидно, там же, где и прочие украденные книги, – не задумываясь, ответил Коля, хоть и понимал, что терпение чекиста может иссякнуть в любой момент.

Возможно, терпение Григория Ильича и впрямь иссякло, но внешне он никак этого не проявил, спокойно произнес:

– Тогда идем со мной. Я кое-кого покажу тебе. Да оставь ты эту трубу у себя, – Скрябин хотел было положить ауроскоп на стол Семенова, – она тебе понадобится.

Всю дорогу, пока Григорий Ильич вел его по коридорам Наркомата внутренних дел, Николай пытался представить, как сейчас выглядит Анна. То ему грезилось, что ее лицо изуродовано побоями; то он рисовал себе картины, в которых Анна почему-то оказывалась размалеванной, хохочущей, в декольтированном проституточном платье. То с содроганием воображал, что ему покажут мертвое тело красавицы (ее уже казнили, а Стебельков не успел предупредить), и Григорий Ильич с наклеенной улыбкой спросит: «Видишь что-нибудь?»

Но во всех своих предположениях юноша ошибся. За дверью, которую распахнул перед ним комиссар госбезопасности, было просторное помещение. Однако оно тотчас напомнило Коле кладовку, где пылилось конфискованное имущество, поскольку и там, и здесь стояли высоченные, до самого потолка, стеллажи. Но в этом помещении – в «библиотеке» – стеллажей оказалось куда больше; это место и впрямь напоминало вместительное книгохранилище. Вот только книг здесь не было: полки сплошь заполняли картонные папки, все – туго набитые, почти лопающиеся от неведомого содержимого.

«Кого ж он хотел мне здесь показать? – изумился Коля. – Его, что ли?»

Посреди библиотеки стоял, обескураженно оглядываясь по сторонам, Миша Кедров.

Но, конечно, чекист имел в виду не Колиного друга. Когда Николай понял, кого Григорий Ильич решил ему показать и чем именно ему придется заниматься, то не удержал разочарованного вздоха. Что, конечно, от Семенова не укрылось.

– Когда тебе всё это надоест, – сказал тот, – дай мне знать. – И вышел из библиотеки, хлопнув дверью.

Часом позже, когда Скрябин и Кедров, пропыленные насквозь, копались в содержимом бесчисленных папок, Григорий Ильич вновь сидел в своем кабинете. Перед ним на столе лежал в развернутом виде тот самый листок бумаги, доставку которого видел Коля. И на листке этом была написана от руки всего одна строчка:

Дата исполнения – 12 июля.

Часть вторая

Почтальон ада

Глава 8

Секретные двери

Июль 1935 года.

НКВД СССР

1

Пространство, по которому шли в ночь с 11 на 12 июля Скрябин и сопровождавший его Стебельков, скорее могло именоваться туннелем, чем коридором. Коля не видел ни одной двери с того самого момента, как Иван Тимофеевич с легкостью сдвинул в сторону громадный посудный шкаф в лубянской столовой, и за шкафом этим обнаружился узкий, темный, но довольно высокий проход, шедший вниз под небольшим углом. Только тогда юноша понял, для чего чекист велел ему прихватить с собой карманный фонарик и запасные батарейки.

– Кто же проложил этот ход и когда? – не удержавшись, спросил Николай.

– Говорят, его прорыли еще в то время, когда здесь был доходный дом Страхового общества «Россия», – сказал Стебельков. – Я слыхал, будто какой-то банкир водил по нему к себе на квартиру своих замужних любовниц. – Невозможно было понять: искренен Иван Тимофеевич или откровенно насмехается над своим спутником.

Студент МГУ предпочел не выяснять этого, только протянул: «А-а, понятно…» Чекист согласился оказать ему услугу, явно не окупавшуюся никакими деньгами, и ссориться с ним Скрябин сейчас не желал.

Пускаясь в эту авантюру, Коля и его провожатый, будто смеха ради, решили поменяться формой одежды. На сотруднике НКВД был штатский костюмчик, а Колино облаченье, раздобытое для него Иваном Тимофеевичем, включало в себя синюю фуражку с краповым околышем, синие габардиновые бриджи с малиновым кантом, сапоги и гимнастерку цвета хаки с двумя усеченными треугольниками красного цвета на каждом рукаве. То была форма сержанта госбезопасности.

Спуск по коридору (туннелю) продолжался не менее четверти часа, и Николай утратил всякое представление о том, в каком именно направлении они со Стебельковым движутся. Пару раз ему казалось, что они делают поворот по широкой дуге, но было ли это на самом деле, и в какую сторону они сворачивали – Скрябин сказать не мог. Наконец, когда фонарь в Колиных руках светил уже совсем тускло, и пора было заменить первую севшую батарейку, путь завершился. Туннель закончился тупиком, и, если б не его провожатый, Николай ни за что не обнаружил бы в этом тупике крохотную дверцу, цветом и фактурой неотличимую от краснокирпичных стен подземелья.

– Ну, вот и всё, – сказал Стебельков и надавил несколько раз на кирпичи у самого пола, справа от двери, вследствие чего та бесшумно отворилась. – Дальше вам идти одному. Станете выходить – дверь захлопните, а потом снаружи откроете ее таким же манером. План-то при вас?

Юноша кивнул: план пресловутого тира НКВД, переданный ему пронырой Иваном Тимофеевичем, он химическим карандашом перерисовал себе на правую и левую ладони.

– Ну, тогда – ни пуха!.. – И, сопроводив пожелание кратким взмахом руки, Стебельков развернулся, а затем почти что трусцой припустил по коридору прочь.

– К черту!.. – пробормотал Коля.

Он дождался, когда шаги Ивана Тимофеевича смолкнут в отдалении, и снял с плеча маленький рюкзачок, на который Стебельков всю дорогу поглядывал с явственным любопытством, и осмотрелся по сторонам.

Возле краснокирпичной стены коридора, почти упираясь в приоткрытую секретную дверь, лежал длинный, довольно узкий предмет, накрытый куском брезента. Об этом предмете у Коли с Иваном Тимофеевичем накануне вышел жестокий спор. Но, в конце концов, Стебельков сдался, пообещал, что всё сделает. И не обманул.

Подойдя к стене, Коля приподнял край брезента и с явной неохотой заглянул под него, поморщился и снова прикрыл длинный сверток.

– И правда – есть сходство, – пробормотал он, темнея лицом.

Что он имел в виду – было неясно, поскольку на сверток у стены Скрябин больше не глядел. Вместо этого он вытащил из рюкзака и аккуратно разложил на полу полосатое женское платье, а рядом поставил туфли на довольно высоком каблуке; и то и другое было частью имущества, оставленного у него на квартире сбежавшей подружкой.

Закончив с дамским нарядом, Коля извлек из своего рюкзачка небольшое зеркальце и десятка полтора маленьких жестяных баночек: круглых, снабженных бумажными этикетками.

– Слава богу, что Мишка меня не видит, – пробормотал юноша, – а не то сдал бы он меня в больницу Кащенко или, вернее того – в институт Сербского…

2

Как и обещал Григорий Ильич, для Михаила Кедрова нашлось занятие в сфере изучения труднообъяснимых явлений. То есть, конечно, нашлось оно для обоих друзей, однако именно Мишино участие помогло сделать открытие, обеспечившее внезапный прорыв в деле «Максима Горького».

Так называемая библиотека была для Семенова и его сподвижников вспомогательным хранилищем, своего рода архивом. И, хоть доступ в него разрешался лишь тем избранным, чьи кандидатуры одобрялись лично Григорием Ильичом, подлинно секретным объектом он всё-таки не был. Сердце Ярополка (Коля ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь упомянул при нем само это слово) находилось, как подозревал юноша, совсем близко, но оно было спрятано за семью печатями.

Не раз и не два Николай Скрябин пытался пройти чуть дальше по коридору, мимо библиотеки: туда, где располагалась одна особенная дверь; однако всякий раз его останавливали часовые, денно и нощно сторожившие подходы к ней. А между тем никакой нужды в подобных предосторожностях вроде бы и не было. Дверь эта была такова, что понадобился бы не один килограмм динамита, чтобы снять ее с петель. Она была не просто бронированной: Коля полагал, что ее отлили в виде цельной стальной плиты, толщину которой он не мог себе даже вообразить. Ни замочных скважин, ни кодового замка, ни даже ручки на ней не было. Оставалось только гадать: кто, как и когда эту дверь отпирает?

Коля ни разу не видел, чтобы кто-нибудь заходил в неё или выходил обратно. И терялся в догадках, откуда именно берутся бесчисленные фотографии и документы, которыми набиты архивные папки? Фотографии особенно интересовали Колю, поскольку именно их сортировкой приходилось теперь заниматься ему и Мише Кедрову. А те кое-кто, кого Григорий Ильич обещал Скрябину показать – были люди, на этих карточках запечатленные.

Число фотоснимков пополнялось едва ли не каждый день, и были они столь необычны, что Коля сделал вывод: их проявляли и печатали в особой, снабженной специальным оборудованием фотолаборатории. И находилась она, по мнению студента МГУ, за той самой стальной дверью.

Мысли о двери настолько поглотили Скрябина, что ключевые улики по делу «Горького» он в библиотеке пропустил. И нашел их Миша Кедров. То были кинопленки – отснятые на Центральном аэродроме имени Фрунзе. Колин друг отыскал их на одном из стеллажей в дальнем конце библиотеки.

К пленкам прилагалась целая подборка распечатанных с них особых фотографий, и на всех карточках было явственно видно: за спиной у летчика Благина находится некое наподобие его вытянутой тени. Только контуры у нее были иные, чем у тени настоящей. Другая тень имела вид человека, но в то же время напоминала черный конус, в который постепенно – как в воронку смерча – затягивало сталинского сокола.

– Это – аура Благина? – спросил Миша, уже начинавший разбираться в таких вещах.

– Да, но только – специфического рода, – сказал Коля. – Я бы назвал ее «ангелом смерти». И вот ведь что интересно: когда авиационный праздник только начинался, ее видно не было. «Ангел» появился после того, как он пообщался с Благиным. – Юноша ткнул пальцем в одну из фотографий, на которой присутствовал мужчина в форме НКВД – со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. – Интересно, славные сотрудники товарища Ягоды обратили на это внимание?

– Судя по всему, сотрудники товарища Ягоды на многое обращают внимание, – буркнул Миша. – Ты сам видишь: у них тут материалов на несколько фотовыставок хватит.

И это было чистой правдой. Григорий Ильич поручил Скрябину и Кедрову составлять описи архивных фотоснимков, численность коих, по скромным Колиным подсчетам, измерялась десятками тысяч. Семенов явно рассчитывал, что Скрябину быстро осточертеет копаться в них и он, бросив своего друга в архиве, попросит для себя настоящее дело. И перестанет наводить тень на плетень со своими книгами. Но именно эти фотографии и оказались настоящим.

На карточках запечатлены были субъекты самые разные: мужчины и женщины, молодые и старые, известные всем государственные деятели и неведомые прохожие на улицах. Всех этих людей (а среди них были и Ленин в Горках, и Киров у дверей Смольного) объединяло одно: за их спинами просматривались такие же черные коконы, как был у летчика Благина.

Медный же Колин ауроскоп нужен был (по идее) для того, чтобы оценивать другие, обычные фотоснимки – на которых ангелов смерти не было. Таких фотографий в библиотеке также имелось немало. Скрябин должен был их изучать и заносить в особый реестр те из них, на которых его подзорная труба позволила бы ангелов разглядеть. Случалось, что Коля их действительно видел – не с ауроскопом, невооруженным глазом, но сообщать об этом Семенову, конечно же, не собирался.

3

В жестяных баночках, которые Коля разложил перед собой на рюкзаке, было не что иное, как ингредиенты для театрального грима. Скрябин позаимствовал их в драмкружке МГУ, а гримеру сказал, что набор специфических красителей нужен ему для одного розыгрыша, затеваемого в канун Петрова дня. И это была практически чистая правда.

Грим предназначался не для женского лица: Николай намерен был сам воспользоваться им. Это явно не вызывало у него энтузиазма, но даже не из-за того, что нанесение косметики на лицо он почитал занятием, не вполне достойным мужчины. Причина была иная, куда более неприятная.

Вздохнув, Коля посмотрел на длинный сверток у стены, потом покосился на свои наручные часы и понял: медлить нельзя. Разумнейшая мысль: что Иван Тимофеевич был не так уж и неправ, восставая против этой части его плана, – посетила юношу. То, что он собирался сделать, являлось поступком бессовестным, и это было еще мягко сказано.

– Господи, прости меня, – прошептал Николай, а затем добавил, обращаясь к укрытому брезентом предмету: – И вы простите меня тоже, если это возможно. – С этими словами он сбросил брезент на пол.

Коле открылось такое зрелище, что он, хоть и оглядывал уже бегло содержимое свертка, не сдержался и в первое мгновение отшатнулся. То, что находилось под брезентом, и впрямь обладало сходством – сходством с самим Николаем Скрябиным, если бы, конечно, ему прибавить лет тридцать пять возраста, сделать его волосы седыми, избороздить лицо морщинами, а в довершение всего пустить ему пулю в голову. Да, Стебельков по поручению Коли вытащил из расстрельного рва в тюрьме НКВД тело убиенного узника, ростом и телосложением похожего на Скрябина, и приволок сюда.

Стараясь не глядеть в лицо своему мертвому двойнику, Коля стал расстегивать на нем пиджак, заскорузлый от крови и покрытый к тому же коричнево-бурыми разводами, столь отвратительными, что об их происхождении юноше не хотелось даже думать. Оставалось только благодарить бога, что тело, находившееся здесь с прошлой ночи, почти не источало запаха разложения.

Кое-как стянув с трупа пиджак, Коля взялся было снимать еще и рубашку, но – остановился, ощутив сильнейший спазм в горле. Тело узника: от пояса до самой шеи, как со спины, так и со стороны грудной клетки – сплошь покрывали черно-синие полосы кровоподтеков. Рубцы, находившие один на другой, были оставлены то ли скрученным электрическим проводом, то ли ременной плетью с вплетенными в неё стальными шипами. На коже было множество рассечений, и местами они даже начинали подживать, но видно было, что именно по заживающим ранам чаще всего и наносились новые удары. При этом руки узника оставались неповрежденными, лишь возле плечевых суставов проступали черные пятна; видимо, заключенного подвешивали на вывернутых руках к потолку и лишь после этого приступали к порке.

– Сволочи… – пробормотал Скрябин и так стиснул кулаки, что ногти оставили на его ладонях багровые полукружья. – Чтоб вам в преисподней другие мертвецы глотки вырвали!..

Он прыгающими руками стал натягивать рубашку обратно на мертвое тело, а Колино воображение рисовало тем временем одну за другой картины – этакий новый Ад Иеронима Босха. Коля видел бездонный провал, заполненный извивающимися телами в форме НКВД; видел бесчисленные фигуры людей в штатском, облепившие наркомвнудельцев; различал, как эти убиенные голыми руками выдирают кадыки своим мучителям, а потом и вовсе разрывают на части их тела. Одного только Скрябин пока не понимал: он и сам находился теперь в преисподней, и самые немыслимые видения имели здесь свойство сбываться.

Когда Николай застегнул, наконец, на мертвеце рубашку и провел рукой по лицу, на его пальцах остались капли влаги; но это не были слезы. Пот стекал у него со лба, и юноша вынужден был то и дело утирать его – точно так же, как это делал летчик Благин перед последним в своей жизни вылетом.

4

– Этот мерзавец что-то ему передает, – сказал Скрябин и, подойдя к экрану, почти уткнулся в него носом; картинка тотчас перекочевала с белого полотна на Колин затылок, и юноше пришлось отодвинуться в сторону. – Можешь прокрутить еще разок?

Миша, бормоча что-то себе под нос, остановил киноаппарат и нашел нужный фрагмент ленты. Двумя часами ранее, когда время их практики закончилось, они с Колей умыкнули коробку с пленкой из библиотеки, где киноаппаратуры в наличии не было, и пронесли в лубянский кинозал. Чего им могла стоить такая выходка – об этом Кедрову не хотелось даже думать, но пленку необходимо было просмотреть. Вставив ее в аппарат, Михаил снова запустил стрекочущий механизм.

На экране человек в чекистской форме, со смазанным серым овалом вместо лица, сунул Благину в руку какой-то светлый предмет правильной формы: то ли квадрат, то ли прямоугольник. Летчик положил его в нагрудный карман.

– Как думаешь, что он мог ему отдать? – спросил Кедров.

– Возможно, блокнот. Или конверт. – Николай во второй раз уткнулся в экран и только теперь заметил одну поразительную вещь, во время первого просмотра прошедшую мимо его глаз.

– И что, по-твоему, в этом конверте? – продолжал вопрошать Михаил, но Скрябин был так поражен своим открытием, что только огрызнулся:

– Откуда мне знать? Может, порнографические открытки из личной коллекции Ягоды… – (Колин отец как-то обмолвился, что у наркома внутренних дел таких открыток хранится на квартире несколько тысяч).

И – хоть в любой момент их могли поймать с поличным, хоть самолету на пленке оставалась лишь пара минут существования, – Миша прямо-таки закис от смеха. Николай в первый момент изумился, не понимая, что с его другом творится, но затем, глядя на Кедрова, и сам принялся смеяться. Друзья хохотали так самозабвенно, что и не заметили, как закончилась пленка в аппарате; лишь равномерный треск поворачивающейся полной бобины привлек их внимание.

Миша остановил аппарат и потянулся уже вытаскивать из него катастрофическую пленку, когда дверь небольшого кинозала распахнулась, и на пороге, подсвечиваемый со спины коридорными лампами, возник мужчина в форме НКВД.

5

Коля толстым слоем нанес грим на лицо, шею и тыльную поверхность обеих рук, придав им синевато-серый оттенок, а вокруг глаз наложил такие тени, что глазницы стали казаться провалами. Голову он присыпал какой-то жирной пудрой, так что его черные волосы приобрели вид свалявшихся седых косм. И, наконец, от затылка он прочертил по направлению к шее извилистую красно-бурую полосу, началом которой служил аккуратный круг диаметром сантиметра в два: цвета пережаренного мяса и как будто покрытый какой-то коркой.

Гимнастерку НКВД юноша снял и прямо на майку напялил пиджак, позаимствованный у мертвеца. Но никакую другую одежду расстрелянного брать не стал. Вместо этого Коля надел вывернутые на изнанку (чтобы не видны были лампасы) форменные бриджи, выпустил их поверх голенищ сапог, а сами сапоги как можно гуще присыпал – вместо пыли – театральной пудрой.

Приобрел ли Коля сходство с расстрелянным узником – сказать трудно, но что он перестал походить на самого себя – это точно.

Коридор, где он очутился, выйдя из секретного хода, был темен и пуст; один только луч Колиного фонарика мерцал желтоватым светом. Выходя из секретной двери, юноша аккуратно прикрыл ее, и она (фрагмент стены) встала на место мягко, словно была снабжена пневматическим доводчиком. Никто, включая самого Скрябина, в жизни не догадался бы, что эта стена – не совсем стена. Чтобы не заплутать, возвращаясь той же дорогой, Коля щедро присыпал пол возле двери гримировальной пудрой. По виду она была неотличима от обычной известковой пыли.

Скрябин шел, поторапливаясь; до события оставалось никак не менее часа, но Коле требовались дополнительные приготовления прямо на месте. Юноша то и дело сверялся с начерченным на ладонях планом помещения и, наверное, именно из-за этого вдруг споткнулся (на ровном месте, словно нога его зацепилась за воздух), и выронил фонарь, который при падении погас. Практикант НКВД остался в полной темноте.

Опустившись на колени, он принялся шарить по полу руками, но вместо металлического корпуса фонарика натолкнулся вдруг на что-то совсем другое: студенистое и холодное. Коля тотчас отдернул руку, но субстанция последовала за его ладонью, будто вцепилась в нее.

– Эй, здесь кто-то есть? – громко произнес Скрябин.

И в ответ его наплывом окатили чужие голоса: гулкие и бесчисленные. Открытие: что в подземном коридоре он вовсе не один – застало Колю врасплох, но для него это уже не было чем-то диковинным: начиная с недавних пор, внезапные неприятные происшествия случались с ним систематически.

6

Лица того, кто стоял в дверях кинозала, ни Скрябин, ни Кедров разглядеть не могли, но оба мгновенно уверились, что к ним нагрянул киношный даритель – Григорий Ильич Семенов. Воздух в кинозале сделался вдруг тугим, как резиновый мяч, и для того, чтобы продолжать дышать, друзьям пришлось как следует постараться. Почти не думая о том, что он делает, Коля дотянулся взглядом до кнопки электрического выключателя, располагавшегося справа от двери и хорошо различимого теперь, когда из коридора на него падал свет. А затем надавил на эту кнопку.

Свет в помещении тотчас загорелся, так что мужчина в дверях от неожиданности прикрыл лицо ладонью. И только тут заговорил.

– Вы что тут делаете? – спросил гость – голосом совсем даже не зловещим, обычным начальственным баском, произнося слова чуть врастяжку. – Кто вам разрешил находиться здесь вечером? И чего вы так ржали?

Никакого внимания на то, что свет в кинозале зажегся сам собою, мужчина не обратил. Он шагнул через порог, и друзья увидели наркомвнудельца, на рукаве которого краснела повязка дежурного. Был это, конечно же, не Григорий Ильич, но – тоже Колин знакомец: Дутлов, так и не поймавший Скрябина на фабрике военных и учебных фильмов. По счастью, давешнего самозванца он не опознал.

– Мы… кино смотрели… – пробормотал Николай, молясь, чтоб голос его выражал смущение. – Вот… – Он указал на коробку с пленкой, про запас захваченную с собой. – «Летчики»… Новый фильм режиссера Райзмана. В главной роли – Борис Щукин. Очень хорошее кино…

Минуту спустя дежурный НКВД вел Скрябина и Кедрова за собой, держа под мышкой «Летчиков».

– Еще один такой сеанс, – орал он, – и вы оба из своего университета вылетите пробками… Кино они смотрели!.. Вам что здесь – кинотеатр «Иллюзион»?..

В промежутках между фразами он добавлял иносказательные слова и выражения, но студенты МГУ даже и не думали на него обижаться: вел-то их Дутлов не в кутузку, а всего лишь к выходу из здания.

Едва друзья оказались на улице, Миша повернулся к Николаю:

– Та пленка, она осталась в киноаппарате… – Мишино лицо казалось в темноте белым, как брикет мороженого. – Что, если он ее найдет?

Коля, явно думая о чем-то постороннем, проговорил:

– Завтра утром я туда вернусь, тогда всё и узнаем.

На том они и расстались. По забывчивости, перебив эту мысль другими, Николай так и не сказал своему другу о том, что он еще увидел на злополучной пленке. А если б и сказал, Михаил, возможно, не придал бы этому значения. Он ведь даже и не обратил внимания на то, что лицо дарителя было на экране расплывчатым, списал это на дефект пленки.

Однако расплывчатость эта на один миг вдруг пропала. Лицо Григория Ильича сделалось четким и контрастным как раз тогда, когда он вручал Благину свой непонятный подарок.

7

Коле показалось будто сам воздух лубянского подвала заговорил с ним. Конкретных слов юноша почти не мог разобрать, различал лишь интонации: ноты мольбы, отчаяния, страха, гнева, боли. И только один мужской голос: молодой, сильный, перекрывающий все остальные – произносил совершенно отчетливо: «Позвоните моей жене, позвоните моей жене…»

Все другие звуки были, по сути дела, единым вибрирующим стоном – обезличенным, но при этом пронзительным, словно ультразвуковая волна. У Скрябина возникло чувство, что у него вот-вот разорвутся барабанные перепонки; он, застонал, прижал к ушам ладони. Но, конечно, это не помогло.

Отняв от ушей руки, Скрябин стал снова обшаривать пол – торопливо, почти в панике. Поначалу он осязал только каменные плиты и вязкое нечто; прошло не менее четверти минуты (Коле показалось: не менее четверти часа), прежде чем пальцы его коснулись металлической трубки: рукояти фонаря.

Коля сдвинул рычажок выключателя и сразу подумал, что зря он это сделал. Вспыхнувший свет высветил картину, какая не приснилась бы даже фламандскому живописцу Босху. Юноше показалась, что он очутился в котле, где варится исключительно густой суп. Только ингредиентами этого супа были человеческие силуэты (души?): полупрозрачные, с размытыми контурами, они наползали друг на друга, перехлестывались, перемешивались и без конца меняли свое местоположение. Это было коловращение призраков, и Коля находился в его центре. Фантомы раскачивались из стороны в сторону, поднимались к самому потолку, стекали по стенам, извивались по каменному полу, и всё для того, чтобы очутиться как можно ближе к единственному живому человеку.

– Я ничем не могу вам помочь, – сказал Скрябин, и эти слова прозвучали так, словно его голова была обмотана ватной телогрейкой. – И почти не понимаю, что вы говорите.

Призраки услышали его и решили исправиться: стали сужать свое кольцо и окружили Колю плотно, как облепляет мачту корабля порванный мокрый парус. Голоса фантомов тотчас сделались более различимыми, а сопровождавший их поток боли и гнева обрел и вовсе убийственную силу. Скрябин почувствовал, что у него вот-вот помутится рассудок. Обеими руками он принялся отмахиваться от привидений, но пытаться отогнать их – было всё равно что резать ножом воду. Юноша ударял по фантомам, те расступались под его руками, а затем смыкались снова.

До события оставалось уже меньше получаса, а Николай не мог ни двинуться вперед, ни сделать хотя бы полшага назад. Такой ситуации он уж точно не мог предусмотреть, когда разрабатывал свой план.

8

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

На эту книгу обидятся все: историки – за то, что она не исторична; политики – за то, что она поверхн...
"Саяны не отличаются особо грандиозными, вызывающими зуд покорения у альпинистов вершинами. Нет здес...
Российский танкер «Тристан» уже захватывался сомалийскими пиратами – примерно год назад. Тогда судно...
В день рождения Марии-Антуанетты придворный астролог предсказал ей смерть на эшафоте, если только пр...
Легендарная королева Виктория. Живой символ британской монархии, правившая 64 года… Мы знаем ее по п...
«Кто любит меня, за мной!» – с этим кличем она первой бросалась в бой. За ней шли, ей верили, ее бог...