Елена Прекрасная Кожевникова Надежда
Он отключился.
— О, Чёрт! — выругался Нельсон. — Ребята не успеют засечь! Опытный, подлец!
Через минуту его мобильник снова зазвонил и продолжил:
— И не пытайтесь меня искать: за полчаса на метро я могу быть уже в другом конце Москвы. А могу и из поезда звонить: гляньте в расписание, за это время от Киевского вокзала отошли пять поездов и двенадцать электричек — меня трудно засечь. Пока!
И отключился.
— Всё! Потеряли! Снова заляжет на дно, минимум, на месяц! — Нельсон, не скрывая отчаянья, махнул рукой, закурил. — Теперь уже ищите его сами, я ведь в Питере все дела бросил, обязан вернуться…
Пахомов был не менее расстроен.
— Я вас понимаю, понимаю.
— Подведём итоги: задание оправдать Григория я вместе с вами выполнил. О том, что Сантехник сейчас в Москве и о его новой жертве, сообщу моему коллеге, который этим занимается — он с вами свяжется. А вам советую прощупать с другой стороны: Амиран заканчивал университет, и отец собирался забрать его на свою фирму. Может, он кого-то отодвигал, становился преградой для продвижения.
— Спасибо, займусь, я уже это наметил для дальнейшей разработки. — Пахомов улыбнулся. — Мне с вами было приятно работать.
— И мне тоже, — искренне заверил его Нельсон. — Давай перейдём на ты.
— Давай!
Они пожали друг другу руки. Нельсон глянул на часы.
— Надо хватать такси — в гостиницу и на вокзал, ещё успеваю на скоростной.
— Я тебя подвезу. Садись!
Они проезжали мимо того старого дома, где нищий играл на губной гармошке — сейчас его не было, стоял другой нищий, помоложе, играл на аккордеоне.
Пахомов был удивлён.
— А где же тот? За эти месяцы он стал для меня частью ландшафта. Прости, я на секунду!
Притормозил у тротуара, выскочил из машины, подошёл к аккордеонисту.
— Простите, что прерываю, у меня вопрос: тут до вас стоял другой музыкант, играл на губной гармошке — где он?
— Он мне это место продал, а сам более выгодное место купил, возле церкви: там больше подают.
— Спасибо за информацию!
Бросил в лежащую на асфальте кепку несколько монет и вернулся в машину. Поехали.
Нельсон, который слышал этот разговор, прокомментировал:
— Наши нищие становятся на ноги: помнишь, я рассказывал о нищем, который на вокзале мне стихи читал. Так вот, я его сегодня утром встретил в холле гостиницы: он зашёл выпить чашечку кофе. Приоделся, стал таким важным.
— Чего это вдруг?
— Его приняли в Союз Писателей.
— Он не уточнил, в какой Союз? Их ведь теперь много. И количество их с каждым годом увеличивается. Скоро у каждого писателя будет свой союз.
— Пора бы создать и Союз нищих.
— Это не сложно: надо всего лишь поменять название одного из Союзов писателей.
Из окна машины Нельсон любуется Москвой.
— Уезжать не хочется — Москва сегодня такая красивая!
— Да, — подтверждает Борис, — она у нас красавица… Кстати, помнишь какой сегодня день?
— Четверг.
— Вот! Особенно, после дождичка в четверг!
И, действительно, город похорошел. Шевелюры деревьев были вымыты и расчёсаны тугими струями ночного ливня. Эти же струи умыли стены зданий и тротуары. Удовлетворённое своей работой небо улыбалось довольной улыбкой. На груди у неба заслуженным орденом сверкало надраенное солнце.
— Мы прибыли.
Нельсон остановил машину. Они оба вышли.
— Счастливого пути!
— А тебе удачи!
Обнялись. Нельсон побежал к кассам, купил билет и помчался к своему поезду, который вот-вот должен отойти. У входа в свой вагон он вынул из кармана айфон и по скайпу вызвал Елену.
— Прости, что не довёл дело до конца, не нашёл убийцу, но…
Елена перебила.
— Ты сделал главное: помог снять подозрения с Григория. Теперь тебе ещё остаётся помирить меня с твоей мамой, — и, улыбнувшись, добавила, — понимаю, что это более трудная задача.!
— Да. Но я буду очень-очень стараться!
Она послала ему воздушный поцелуй.
— Удачи тебе в этом безнадёжном деле!
Глава тридцать первая
Елена тяжело переживала смерть Амирана, замкнулась, стала мрачной и необщительной, никуда не выходила и никого не приглашала к себе. Единственным, кому она разрешала приходить, был Григорий, который объединившись с Таисией Богдановной, пытался её растормошить, развеселить, вытянуть из дому, но пока это было безуспешно.
Наконец, им «повезло»: как-то вечером у Елены разболелся зуб, надо было срочно показаться стоматологу, и Григорий повёз её к своему отцу.
Отец Григория, Михаил Семёнович-Мишуня, как называли его друзья, толстенький, кругленький колобок, в отличие от одноимённого сказочного персонажа, не пытался удирать ни от бабушки с дедушкой, ни от зайца, волка и медведя, а наоборот, всех звал к себе, хлебосольно принимал, поэтому у него всегда был полон дом гостей.
Когда Григорий с Еленой приехали, за столом уже сидела весёлая компания. Михаил Семёнович радостно вскочил, поцеловал Елене руку, крикнул гостям «Знакомиться потом, потом!», увлёк её в свой кабинет, осмотрел рот и грустно произнёс:
— Леночка, я очень расстроен!
— Что-то серьёзное? — испуганно спросила Елена.
— Увы, да! — И разъяснил. — При ваших великолепных зубках вы ещё долго-долго не будете моей постоянной пациенткой… — Елена с облегчением улыбнулась. — … но будете моей постоянной гостьей!.. — продолжил он. — Согласны?
Продолжая улыбаться, Елена ответила:
— Согласна.
Колобок ей очень понравился.
Он быстро где-то смазал, где-то уколол, и боль исчезла.
— А теперь за стол, за стол!
Увлёк её в гостиную, усадил рядом с Григорием и стал знакомить с гостями. От сына он знал о состоянии Елены и о стремлении Григория её развлечь, поэтому рассказывал о каждом госте, да и о себе, самые смешные истории, не щадя никого.
Первым он представил Елене дядю Григория, своего старшего брата Антона, драматического артиста, коронной ролью которого всю жизнь был Владимир Ильич Ленин. Роль небольшая, вождь произносил одну единственную фразу: сообщал массовке, состоявшей из моряков и красноармейцев, что «Революция, о которой говорили большевики, свершилась!». Но дядя гордился ролью, много лет работал над этой фразой, оттачивая её. В праздники особенно нервничал, усиленно артикулировал. Однажды перестарался: его вставная челюсть выпала, и он случайно на неё наступил. И он, и зрители окаменели. Наступила мёртвая тишина. Положение спасла массовка: матросы и красноармейцы с криками «Ура!» подхватили вождя и унесли за кулисы. К счастью, дома у дяди Антона хранилась старая челюсть, запасная, с пожелтевшими зубами — это было спасение. За время антракта успели её привезти, вставили ему в рот, и второе действие начали с той же фразы. На сей раз дядя произносил её очень осторожно, разбив на отдельные слова и придерживая челюсть языком: «Революция… о которой… говорили… большевики… свершилась»…
И тут его с трудом сдерживаемое волнение прорвалось: неожиданно для самого себя он вдруг выкрикнул популярный в то время призыв Леонида Брежнева, нового Ильича: «Экономика должна быть экономной!» И моряки, и красноармейцы были ошарашены таким неожиданным финалом выступления вождя, но понимая, что его уже можно уносить, радостно зааплодировали. Услышав знакомый призыв, зааплодировали и зрители. Присутствующий на спектакле один из секретарей обкома партии тоже похлопал в ладоши, потом похвалил театр за «актуальное осовременивание классики». Обрадованная дирекция поздравила исполнителя и премировала его. Дядя был счастлив и горд. Но в последние годы количество спектаклей с участием Ленина резко сократилось. Поэтому дядя Антон сбрил Ленинскую бородку, которую берёг и холил всю жизнь, и отрастил остатки волос на голове, надеясь сыграть Владимира Путина. Но поскольку на эту роль было много претендентов, в театре начались интриги. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Дядю подвело то, что он ещё по инерции заигрывал с молодыми актрисами. Одну из них уговорили обвинить его в сексуальных домогательствах. Дело дошло до прокуратуры, но тут же закрылось, когда дядя предъявил какой-то интимный документ из урологического отделения больницы.
Он был седовлас, респектабелен, этакий барин с рубиновым перстнем на безымянном пальце.
— Я больше не влюбляюсь, у меня на сердце ставни, — сообщил он Елене, — но видя вас, я готов их распахнуть настежь! — по-гусарски подкрутил невидимый ус и опорожнил бокал за её красоту. Потом повернулся к брату.
— Раз ты решился выставить меня в не очень приглядном свете, то я…
— Антоша, поверь: только для того, чтобы повеселить нашу гостью, — стал оправдываться Колобок.
— … то я, — продолжил брат-артист, — с той же целью расскажу ей одну из фирменных историй нашей семьи, о тебе, Мишуня, о тебе.
И он, по-актёрски изображая, поведал, как его братец, будучи студентом-первокурсником, во время каникул, поехал подрабатывать на лесозаготовки, перед отъездом накупив всевозможные средства от комаров. Попал он в бригаду уже опытных «заробитчан». По традиции новичка стали разыгрывать: сначала его убедили, что за один килограмм комаров дают сто долларов. Доверчивый Колобок весь день не убивал кровососов, а ловил их и собирал в литровую банку. А когда он, весь искусанный, пожаловался, что ни одно средство не помогает, ему объяснили, что он неправильно ими пользуется, мол, надо не намазываться, а накапать пятьдесят капель в стакан с водой и выпить на ночь. После этого, он двое суток провёл в кустах, не застёгивая брюки. Через неделю бригадир отправил его домой, заявив: мне нужна рабочая сила, а не рабочая слабость.
Все гости, хотя давно знали эти истории, всё равно весело смеялись, и Елена тоже. Ей очень понравился и папа Григория, и его дядя-артист и их друзья, о которых ей тоже рассказали много забавных историй.
Там же она познакомилась с женой Колобка, которую звали Маруся. Это была одна из его беззубых пациенток, которая, в отличие от предыдущих, починив челюсти, не удрала, а уже два года вела его хозяйство.
До пенсии Маруся активно занималась общественной деятельностью, была членом профкома, собирала взносы, организовывала экскурсии… Выйдя на пенсию, стала членом домового комитета, председательствовала на собраниях, немедленно мчалась на призыв каждого жильца… Никогда не была замужем, всю жизнь решала проблемы своей фабрики, своих друзей, соседей, сослуживцев… Истинно советский человек, она с детства была приучена к тому, что личная жизнь должна быть на последнем месте, главное — это партия, государство и народ. Она вышла из коммуналки, но коммуналка не вышла из неё. Бездетная, одинокая, привыкшая яростно защищать свою конфорку на общей кухне, всегда готовая к самообороне, говорила громко, на грани крика…
И вдруг, незаметно для самой себя, грубиянка Маруся полюбила Колобка, ревновала его к молодым пациенткам, понимала, что её крикливость ему неприятна, но переделать себя никак не могла, поэтому даже ласковые слова, типа «Ты такой хороший!», произносила резко и агрессивно, будто не хвалила его, а обзывала. Не каждый мог бы долго выдерживать такое общение, но добрый Колобок понимал её и был терпелив.
— Это её одиночество кричит, — объяснял он своим близким, — поживёт в семье — пройдёт.
К Григорию Маруся относилась хорошо, по-матерински заботилась, сразу сажала за стол и закармливала пирожками, крича на него: «Ежь, ежь, худоба несчастная!». Зная, как Колобок мечтает, чтобы Григорий женился, она доброжелательно встретила Елену, внимательно рассмотрела её и сразу потащила в кухню показать, как лепить пирожки, попутно нахамив: «Ты ведь этого не умеешь, красавица писанная — обписанная!»
Когда Елена и Григорий уезжали, Колобок проводил их до дверей и заявил:
— Леночка, я, как ваш лечащий врач, требую, чтобы теперь вы каждый вечер являлись ко мне на консультацию: я буду вас сажать не в кресло, а за стол, и проверять, хорошо ли работают ваши зубки!
После визита к Колобку Елена стала охотно откликаться на его приглашения и даже сама предлагала Григорию: «Пойдём к папе». Их симпатия была взаимной: папа-Колобок мечтал, чтобы Григорий на ней женился. Он радостно принимал её и осыпал изысканными комплиментами.
— Почему ты сопишь? — как-то спросил его Григорий.
— Из-за нашей Леночки, — объяснил папа. — У неё такие длинные ресницы, когда она ими взмахивает, возникает порыв ветра, и я простужаюсь.
Глава тридцать вторая
Они сидели в кафе, Пахомов и Георгий Живидзе, пили кофе и продолжали разговор.
— Простите, что настоял на этой встрече, — оправдывался Борис, — но мне очень надо с вами поговорить.
— Простите и вы, что не смог принять вас в офисе — ваш звонок застал меня уже в машине. Поэтому и назначил свидание здесь, на пути в аэропорт.
— Вы в Тбилиси отдохнуть или по делам?
— С женой повидаться, — ответил Живидзе, — я её отправил к родичам, чтоб пришла в себя. За одно и по делам — собираюсь расширять производство… — Помолчал и добавил: — Если переживу это горе.
— Вы обязаны пережить, ради ваших близких. Уверен, вы справитесь, вы сильный человек, в хорошей спортивной форме. Посещаете спортзал?..
— Нет. Некогда. Но я всю жизнь в движении: в молодости бегал за девушками, сейчас от них убегаю…
Рядом за столиком сидели три дамы среднего возраста. На столе лёгкая закуска и бутылка водки, наполовину опорожненная. Они уже «в подогретом» состоянии. Разговор о сыновьях, каждая расхваливала своего.
Первая:… Если мужчина нравится женщинам, значит, есть за что!
Вторая: Ты права: к моему бабы липнут — на мотоциклах приезжают.
Третья: А к моему — на машинах подкатывают.
Первая: А к моему на пузе приползают!
— Может, выпьете что-нибудь, вино или коньячок? — предложил Живидзе.
— Спасибо, мне ещё работать.
— Ладно, не будем в спешке: вернусь — приглашу вас. Придёте?
— Приду. А сейчас хочу задать вам несколько вопросов, прежде всего, о вашем заместителе Пшёнове. Что он за человек?
— Хороший работник, добросовестный, исполнительный, понимает с полуслова. Я им очень доволен. Вот сегодня улетаю, на три дня, и спокойно оставляю на него фирму, знаю, что не подведёт.
— Какие у него были отношения с Амираном?
— Нормальные, хорошо общались.
— Ни разу не ссорились?
— С Амираном трудно поссориться — он добрый и дружелюбный!.. — Опять помолчал и добавил: — Был.
Борис с сочувствием посмотрел на него.
— Я понимаю: вам трудно об этом говорить, но, пожалуйста, соберитесь, вспомните, может, кто-то из ваших работников-земляков затаил на него обиду и решил отомстить? Поймите: я всё-таки ищу тбилисский след.
Живидзе резко рубанул воздух ладонью.
— Это исключено! Я приглашал на работу только своих друзей — это и друзья Амирана. Вы хотите найти грузина, который убил своего друга?.. Это всё равно, что найти еврейскую жену, которая не жалуется на свои болезни.
А за соседним столиком мамы продолжали соревнование:
Вторая:… Дети не придут раз, не придут два — и привыкнут не приходить. Но мой не такой: он каждую субботу у меня ужинает.
Третья: А мой — и в субботу и в воскресенье.
Первая: А мой всю неделю у меня и завтракает, и ужинает, и ночует. — В ответ на удивлённые взгляды подруг, объясняет. — У него нет квартиры, он живёт с нами.
Живидзе взглянул на часы.
— Простите, мне пора, самолёт ждать не будет. — Подозвал официанта, рассчитался за кофе. Встал. — Полжизни провожу в самолётах.
— Берегите себя, — искренне пожелал ему Борис.
— Всех нас хранит Господь, — ответил Георгий. — но, срок хранения — у всех разный. Это не я придумал — этому жизнь научила… Проводите меня до машины. — Они вышли из помещения. — Понимаю, что вам надо поговорить с моими работниками? Можете беседовать в моём кабинете, я предупрежу секретаршу.
Пахомов поблагодарил. Когда они подошли к машине, ожидающей Живидзе, тот положил руку Борису на плечо.
— Пообещайте найти убийцу. Я не стану мстить — я хочу посмотреть ему в глаза и спросить: За что?
— Обещаю. Я не успокоюсь пока не найду этого бандита!
— Я вам верю. — Он взялся за ручку дверцы, открыл её, но не сел. — Есть такой тост: «Молодой муж Шота на день поехал в командировку. Три дня прошли — его нет. Заволновалась молодая жена, послала в десять городов десяти друзьям телеграммы. И пришли из десяти городов ответы: «Не волнуйся, Шота у нас». Грузины завершают: «Так выпьем за верных друзей, которые в трудную минуту всегда приходят на помощь»… Я бы хотел иметь вас своим другом.
Сел в машину и помчался в аэропорт.
Глава тридцать третья
Борис подъехал к высокому зданию, у входа в которое, на стене было с десяток названий разных организаций. Среди них — металлическая пластина с вычеканенной надписью «ТБИЛИСО» — название фирмы Живидзе. Пахомов поднялся на второй этаж, увидел на дверях такую же пластину, позвонил, предъявил охраннику своё удостоверение, вошёл во внутрь, осмотрелся: ковровая дорожка в коридоре, красивые канделябры, картины на стенах — видно, что фирма в порядке.
Коридор упирался в приёмную, справа и слева по две двери в разные отделы. Одна из дверей приоткрылась, оттуда доносился женский плач и причитания. Борис невольно заглянул туда и увидел грузную брюнетку среднего возраста, залитую слезами. Сквозь плач проскакивали выкрики:
— Этот негодяй!.. Этот мучитель!. Этот изверг!.. — Двое сослуживцев пытались её утешить, но она не унималась. — Он издевается надо мной! Я этого не выдержу. Он меня убивает!..
И снова рыдания и потоки слёз. Сработал комплекс правоохранителя — Пахомов сделал шаг к дверям, но остановился, услышав:
— Он опять не съел манную кашу! Назло мне он её выплёвывает!..
Борис понял, что здесь его помощь не требуется, и вошёл в приёмную. Там сидела секретарша. При виде Пахомова она встала и потянулась, слегка качнувшись на своих длиннющих ногах. «Это — не ноги, это — две Эйфелевы башни!» невольно подумал Борис.
— Шеф звонил: разрешил пользоваться его кабинетом и оказать вам максимальное содействие. Прошу!
Жестом гостеприимной хозяйки она пригласила его войти в кабинет и усадила в кресло. Сама уселась в кресло напротив, откинулась на спинку, забросила ногу на ногу и с усмешкой сообщила:
— Я готова ответить на любые ваши вопросы, служебные, производственные и даже на интимные… Но, мне кажется, вас отвлекают мои ноги.
Борис сперва растерялся, но тут же взял себя в руки и перешёл на её развязный тон.
— Да. Красивые женские ноги — это моя слабость.
— А ваша сила?
— Они же. Было, было, не пропускал…
— Почему в прошедшем времени?
— Влюбился, женился, люблю жену.
— Из моего опыта, одно другому не мешает. Но не буду испытывать вашу верность жене.
Она опустила ногу и натянула юбку пониже, прикрыв оба колена. Борис заставил себя отвести взгляд в сторону. Спросил:
— Курить можно?
— Можно.
Он вытащил из кармана пачку сигарет, протянул ей.
— Хотите?
— Пока нет.
— Тогда первый вопрос: почему она так горько плачет?
Он кивнул на дверь, за которой всё ещё слышны были рыдания брюнетки.
— Чтобы привлечь внимание мужчин.
— У неё нет мужа?
— Муж есть, но нет любовников.
— А у вас? — неожиданно для самого себя, спросил он.
Она спокойно ответила.
— У меня нет мужа, но есть любовники.
Борис почувствовал себя неловко.
— Простите, что задаю такие вопросы.
— Ничего, это же ваша работа… Не стесняйтесь, задавайте, я на все отвечу.
— Ладно, воспользуюсь разрешением… Простите, я не спросил, как вас зовут?
— Тамара. Можно — Тома.
— Так вот, Томочка, не мог ли кто-нибудь из ваших кавалеров приревновать вас к молодому Живидзе и так свести с ним счёты?
— К кому ревновать?!. К Амирану? Да он же кроме своей Леночки — никого не замечал!.. Я ему и глазки строила, и заигрывала — нулевой результат.
— А с шефом у вас были какие-то отношения? Может, убили сына, чтоб отомстить отцу?
— Понимаю, о чём вы. Если честно, я бы не возражала, но он верен своей жене, поэтому наши отношения сугубо дружески-деловые. Повторяю: я бы не против, но, увы: и отец, и сын какие-то антигрузины!
— Вы же принимаете все звонки?.. Вспомните, может, кто-нибудь угрожал вашему шефу?
— Нет, никогда — он умеет дружить, к нему все хорошо относятся.
— Ещё один деликатный вопрос. Вы имеете право на него не отвечать, но если ответите, поможете следствию.
— Я же должна оказать вам максимальное содействие — задавайте ваш вопрос.
— Вы можете назвать, с кем сейчас встречаетесь?
— Всех?
— У вас их так много?
— Состав периодически обновляется.
— Но есть кто-то, если не постоянный, то хотя бы долговременный?
— Есть.
— И это Пшёнов?
Она удивлённо подняла брови.
— Чего это вы так решили?
— Во-первых, начальник, во-вторых, не женатый, в третьих, хорошо обеспеченный, наконец, в четвёртых, перспективный.
Она скривилась.
— Нет, это не мой тип мужчины. Вредный и скупой: мне все сотрудники в праздники цветы дарят, конфеты, а он — никогда. Отлучаться не разрешает, даже когда плохо себя чувствую. Хитрый и лицемерный: перед шефом лебезит, а за глаза — поносит последними словами.
— Тогда ещё один, самый главный вопрос: Пшёнов мог бы убить Амирана?
— Вряд ли: он большой трус. — Подумала и добавила: — А впрочем, ради карьеры… — Поднялась. — Думаю, всё? Допрос окончен?
Борис тоже встал и поблагодарил.
— Спасибо за «максимальное содействие»!
Невольно снова бросил взгляд на её безразмерные ноги и пробормотал:
— Эх, встретилась бы ты мне лет пять назад!
Она, услышав или просто прочитав его мысли, как бы про себя произнесла:
— Никогда ничего не поздно.
Глава тридцать четвёртая
У Маруси был брат, детский поэт Захар Котенко, который для подъёма своей популярности печатался под псевдонимом Чебурашка. Котенко не входил в число ведущих поэтов (да и ведомых — тоже), поэтому подрабатывал в мэрии, в каком-то хозяйственном отделе: обходил вверенный ему участок в поисках непристойных надписей на заборах и в общественных туалетах и отвечал за их ликвидацию. Его называли — редактор по стенописи. Занимался он и общественной деятельностью, входил в какую-то патриотическую организацию под названием «Не допустим!»
Однажды, во время очередного ужина, он ворвался в квартиру Колобка, весёлый, энергичный, довольный собой.
— Простите за опоздание, но у меня уважительная причина, наша организация проводила очередную акцию: мы разбили Москву на квадраты и пикетировали у аптек, чтоб не покупали израильские презервативы.
— Почему? — удивлённо спросил Колобок. — Вы считаете их некачественными?
— Наоборот: они непробиваемы! Поэтому они и шлют нам свои презервативы — и знаете для чего? В газете «Послезавтра» чётко объяснили: чтобы русские не размножались!
— Вы мне открыли глаза, наконец, я понял, в чём причина падения рождаемости в нашей стране, — заявил Григорий.
Но Котенко, не уловив насмешки, подтвердил:
— Конечно!.. Но мы им наш рынок перекроем… Правда, пикетирование отнимает у меня много времени, но я его использую, сочиняя стихи. Одно плохо: стоишь один с плакатом, а когда рифма прёт, мне необходимо общение, чтобы её протолкнуть: она у меня в горле стоит.
— Заешьте сухой корочкой, — на полном серьёзе посоветовал Григорий.
— Наоборот! Я её должен, так сказать, выплюнуть на бумагу. Вот сегодня сочинил, пока только один куплет, детская песенка. Хотите прочту?
Вмешалась Маруся:
— Хватит! Потом! Когда ты всю песню выплюнешь!.
Но Котенко уже было не остановить.
— Нет, нет, я могу и по частям.
Он обвёл взглядом присутствующих, выбирая самого подходящего слушателя. В этот вечер в гостях была соседка Лида со своим пятилетним сыном Юриком. Муж Лиды периодически уходил в запой и пропивал всю зарплату. Маруся жалела и Лиду, и Юрика, часто приглашала их на ужин, закармливала пирогами и заворачивала «на посошок».
Увидев Юрика, Котенко обрадовался, подбежал к нему, сел напротив.