Фавориты Фортуны Маккалоу Колин

Сначала ему очень понравилось место действия и стиль боевых действия, и к его растущему количеству военных наград добавились armillae и фалеры. Но затем Косконий завяз в осаде, которая длилась два года. Портовый город Салоны отказывался сдаваться и сражаться тоже не хотел. Для мальчика, который теперь уже превратился в молодого мужчину, эта осада была невыносимо скучной, напрасной тратой времени. Его путь был определен: он намерен сделать карьеру в армии. Гай Марий начал карьеру военным, а посмотрите, кем он стал в конце! А он месяц за месяцем сидит у этой неподвижной массы кирпича и черепицы, ничего не делая и не двигаясь с места.

Он просил перевести его в Испанию, его восхищали подвиги Сертория, но легат, командующий легионом, отказал ему. Скука нарастала. Он снова обратился с просьбой об Испании. И опять ему отказали. После этого удара поведение его ухудшилось. Он стал непокорным, принялся пить, без разрешения уходить из лагеря. Все это прекратилось, когда Салоны пали и Косконий стал сотрудничать с Гаем Скрибоном Курионом, губернатором Македонии, в большом походе с целью подчинить дарданов. Вот теперь это было похоже на дело!

Инцидент, который привел молодого человека к падению, был классифицирован как восстание, и легат, который не любил этого молодого человека, оказался тайным врагом. Молодого человека — вместе с несколькими другими — привлекли к военному суду Коскония. Его судили за преступление — мятеж. Суд признал его виновным. Если бы он служил во вспомогательных войсках или был неримлянином, приговором автоматически стали бы порка и казнь. Но он был римлянин и младший трибун и имел много наград за храбрость. Поэтому молодому человеку предложили два варианта. Конечно, он лишится гражданства. Но он мог выбрать порку и навсегда покинуть Италию или стать гладиатором. Разумеется, он выбрал судьбу гладиатора. Так он, по крайней мере, сможет вернуться домой. Родом из Кампании, он знал о гладиаторах все. Гладиаторские школы традиционно были сконцентрированы вокруг Капуи.

Вместе с семью другими мятежниками, которые приняли такое же решение, его посадили на корабль, отправлявшийся в Аквилею. Там их встретил агент и отправил в Капую для работы. Однако в его намерения не входило сообщать о своем прежнем статусе римского гражданина. Его отцу и старшему брату не нравились гладиаторские игры, они никогда не ходили на погребальные церемонии. Он мог жить очень близко от земель своего отца, а родственники даже знать об этом не будут. Для арены он взял себе другое имя, хорошее имя, короткое, звучащее по-военному: Спартак. Да, оно легко слетало с языка: Спартак. И он поклялся, что Спартак станет знаменитым гладиатором, его будут звать на бои по всей Италии, он превратится в местного героя Капуи, и девушки будут виснуть на нем, и его будут приглашать на такое количество обедов, что он не сможет с ними справиться.

На рынке в Капуе его купил ланиста, пропретор гладиаторской школы, хозяином которой был консуляр, экс-цензор Луций Марций Филипп. Внешность молодого человека была впечатляющей. Высокий, с сильно развитыми икрами, бедрами, грудью, плечами. Шея, как у быка, нежная кожа — словно загорелая кожа девушки, только с несколькими интересными шрамами. Красивый, светловолосый, сероглазый. В движениях видна грация. Держится по-царски. Ланиста, который заплатил сто тысяч сестерциев за него от имени Филиппа (который, естественно, не присутствовал на торгах — Филипп никогда не видел ни одного из пятисот своих гладиаторов, которых он так щедро сдавал в аренду), с первого взгляда на Спартака понял, что тот прирожденный гладиатор. Филипп не проиграет.

Существовали два стиля гладиаторской борьбы — фракийский и галльский. Глядя на Спартака, ланиста не мог решить, какому виду борьбы следует его обучать. Обычно ответ диктовали физические данные человека, но Спартак был так великолепен, что мог стать и тем, и другим. Однако у галлов было больше шрамов. Для них существовал большой риск получить увечья. А Спартак стоил дорого. Поэтому ланиста избрал для Спартака фракийский стиль. Чем дольше он будет оставаться красивым на арене, тем выше будет его цена при найме после того, как он начнет завоевывать популярность. У этого гладиатора прекрасная голова, и лучше, чтобы все ее видели. Фракиец не носил шлема.

Началось обучение. Будучи предусмотрительным человеком, ланиста, выбирая доспехи, позаботился о том, чтобы атлетическое совершенство Спартака не уступало его внешности. Доспехи его были из серебряных пластин с золотой чеканкой. Алая набедренная повязка поддерживалась на талии широким черным кожаным поясом для меча; на бедре висела кривая сабля фракийского кавалериста. Голени были защищены наголенниками, которые доходили до бедра, что делало фракийца менее подвижным, чем его противник-галл. Поэтому он должен быть более сообразительным и хорошо координировать движения, чтобы справиться со всеми этими хитрыми штуковинами. На правой руке — кожаный рукав, инкрустированный металлическими чешуйками, закрепленный ремнем через шею и грудь. Он защищал руку до суставов пальцев. Завершал экипировку небольшой круглый щит.

Спартак легко справлялся со всем. Конечно, он представлял собой загадку (семеро осужденных его товарищей были куплены в другие места). Он никогда не говорил о своей военной карьере, а то, что агент в Аквилее рассказывал в своем письме, звучало очень схематично. Спартак одинаково хорошо говорил по латыни и по-гречески, на диалекте Кампании. Он был умеренно грамотен, и он знал, что такое армия. Все это стало беспокоить ланисту, который предвидел осложнения. Спартак был слишком воином, даже на тренировочной арене с деревянным мечом и кожаным щитом. Первая рука, которую он сломал оппоненту в нескольких местах, могла быть ошибкой. Но когда число переломанных Спартаком костей вывело пятерых учителей гладиаторского искусства из строя на несколько месяцев, ланиста вызвал Спартака к себе.

— Послушай, — сказал он спокойно, — ты должен научиться думать о сражении на арене как об игре, а не как о войне. Это спорт! Этруски изобрели гладиаторские игры тысячу лет назад, и с тех пор это искусство переходит из поколения в поколение как почетная и очень квалифицированная профессия. Этот спорт существует только в Италии, больше нигде. Кто-то умирает, и его родственники устраивают игры, которые Ахилл изобрел для Патрокла, — торжественное соревнование атлетов.

Красивый молодой гигант слушал с равнодушным лицом. Но ланиста заметил, что пальцы его правой руки сжимались и разжимались, словно им не хватало меча.

— Спартак, ты меня слушаешь?

— Да, ланиста.

— «Доктор» — твой тренер, а не враг. Я скажу тебе, трудно найти хорошего учителя! Из-за твоего энтузиазма, направленного совершенно не туда, за последний месяц у меня вышли из строя пять учителей, и я не смогу их заменить. Где мне найти таких же хороших? Да, все они будут жить. Но двое из них уже не смогут работать! Спартак, ты не сражаешься с врагами Рима, и цель игры — не пролить ведра крови! Люди приходят смотреть спорт. Их интересуют выпады и отражение ударов, сила и грация бойцов, их навыки и ум. Зарубки, порезы и даже глубокие раны, которым довольно часто подвергаются гладиаторы, конечно, возбуждают аудиторию. Однако все эти люди явились в цирк не затем, чтобы увидеть, как два человека убивают друг друга, как они отрезают сопернику руки и ноги! Зрителей интересует спорт. Спорт, Спартак! Соревнование атлетов. Если бы аудитория жаждала полюбоваться, как убивают и калечат, она отправилась бы на поле боя — богам известно, у нас было более чем достаточно сражений в Кампании! — Он замолчал, посмотрел на Спартака. — Дошло это до тебя! Ты понял?

— Да, ланиста.

— Тогда или и тренируйся, как хороший мальчик! Трать свой пыл на брусья и деревянные манекены. А в следующий раз, когда ты встретишься с учителем, постарайся, чтобы мы увидели, как красиво ты размахиваешь в воздухе деревянным мечом. Я не желаю больше слышать хруст сломанных костей!

Поскольку Спартак был достаточно умен, чтобы понять мысль ланисты, некоторое время после их разговора он тщательно обращал внимание на ритуалы и следил за изяществом движений — ему это даже понравилось. Осторожные, опасливые преподаватели, которые встречались с ним на арене, с радостью увидели, что он больше не пытается сокрушить их члены, но старается запомнить разные фигуры боевого «танца», которые так будоражат толпу. Ланиста долго не мог поверить, что Спартак избавился от своей кровожадности. Но через полгода он все-таки внес своего проблемного гладиатора в список пяти пар, которые должны были драться на погребальных играх в Капуе. Так как это было местное представление, ланиста мог присутствовать сам, чтобы посмотреть, как Спартак ведет себя на арене.

Галл, который вышел против Спартака (они выступали третьей парой), ничем не уступал ему. Немного выше ростом, такого же великолепного телосложения. Нагой, за исключением небольшого куска материи, прикрывающей его гениталии, галл сражался прямым, обоюдоострым мечом, с очень длинным, слегка выпуклым щитом. Главным украшением его был великолепный шлем, серебряный, со щитками для защиты щек и шеи, украшенный стоявшей на хвосте эмалевой рыбой размером больше обычного плюмажа.

Спартак раньше никогда не видел галла, не говоря уж о том, чтобы разговаривать с ним. В таком огромном строении, каким была школа Филиппа, между собой общались только преподаватели, ланиста и соученики на одной стадии обучения. До боя Спартаку сказали, что этот его первый оппонент — опытный боец, он провел около четырнадцати схваток и пользовался большой популярностью в Капуе, где он обычно выступал.

Несколько секунд все шло хорошо, пока Спартак в своем неудобном облачении медленно кругами двигался вокруг галла, держась от него на расстоянии. Глядя на его красивое лицо и тело Геркулеса, некоторые женщины в толпе громко вздыхали и издавали звуки, похожие на поцелуи. Так возникало ядро будущей группы преданных фанаток Спартака. Но поскольку ланиста не позволял новичкам свиданий с женщинами, пока те не заслужат этого на арене, звуки поцелуев подействовали на Спартака и чуть отвлекли его внимание от галла. Он поднял свой маленький круглый щит немного выше положенного, и галл, метнувшись к нему, словно угорь, мгновенно нанес ему рану в левую ягодицу.

Этого оказалось достаточно. И это был конец галла. Так быстро, что никто в толпе ничего не увидел, Спартак повернулся на левой пятке и опустил свою кривую саблю на шею противника. Клинок вошел так глубоко, что перерезал позвоночный столб. Голова галла свесилась на сторону, упала на плечо и лежала там с глазами, полными ужаса, веки то опускались, то поднимались, а губы двигались, словно посылали поцелуй Спартаку. Послышались крики, визг, толпа задвигалась, словно взволнованное море. Кто потерял сознание, кто убегал, кого рвало.

Спартака увели в бараки.

— Ну все, хватит! — сказал ланиста. — Из тебя никогда, никогда не получится гладиатор!

— Но он ранил меня! — попытался оправдаться Спартак.

Ланиста покачал головой.

— Как такой умный человек может быть таким дураком? Дурак, дурак, дурак! С твоей внешностью, с твоими способностями ты мог бы стать самым знаменитым гладиатором во всей Италии, заработал бы себе денег, мне похвалу, а Луцию Марцию Филиппу — огромное состояние. Но в тебе этого нет, Спартак, потому что ты дурак! Такой умница и такой дурак! Сегодня же ты уедешь отсюда.

— Отсюда? А куда? — все еще сердясь, спросил фракиец. — Я должен отслужить свой срок!

— Ты дослужишь! Но не здесь. У Луция Марция Филиппа есть еще одна школа, не в Капуе, и туда я тебя отошлю. Это уютная небольшая школа — около сотни гладиаторов, около десятка учителей и самый известный в своем деле ланиста, Гней Корнелий Лентул Батиат. Старый варвар Батиат. Он из Иллирии. После меня, Спартак, ты увидишь, что Батиат — это чаша чистого яда.

— Я выживу, — спокойно сказал Спартак. — Мне ничего не остается.

На рассвете следующего дня крытый фургон приехал за высылаемым. Спартак быстро сел и обнаружил, когда засов с шумом затворил дверцу, что единственным сообщением между ним и внешним миром остались щели между плохо пригнанными планками. Он — пленник, который не мог даже видеть, куда его везут! Пленник! Это было так чуждо и ужасно для римлянина, что к тому времени, когда фургон въехал в очень высокие и грозные ворота гладиаторской школы Гнея Корнелия Лентула Батиата, пленник был в синяках, царапинах и почти без сознания, потому что всю дорогу бился об эти планки.

С тех пор минул год. Его двадцать пятый день рождения прошел в другой школе, а двадцать шестой — в школе, которую все обитатели называли Вилла Батиата. Никакого потакания на Вилле Батиата! Там находилось определенное количество людей, иногда оно чуть менялось, но в регистрационных книгах обычно записывали сто гладиаторов — пятьдесят фракийцев и пятьдесят галлов. Для Батиата они не являлись личностями. Только фракийцы и галлы. Все они пришли из других школ после какой-нибудь провинности, большей частью связанной с насилием или мятежом. Они жили как рудокопные рабы, разве что на Вилле Батиата их не сковывали цепями и хорошо кормили. Им было удобно спать, и разрешались свидания с женщинами.

Но по существу это было рабство. Каждый человек знал, что останется на Вилле Батиата до самой смерти, даже если выживет на арене. С возрастом, когда гладиатор уже не в состоянии больше выступать, он становился «доктором» или слугой. Этим гладиаторам не платили, интервалы между схватками были так коротки, что не позволяли ранам зажить, если дела требовали быстроты, — а у Батиата дела всегда развивались оживленно. Ибо цены в его школе были низкие, и приглашения приходили в основном от местных. Любой, у кого водились деньги и кто хотел почтить усопшего родственника, устроив погребальные игры, мог нанять пару гладиаторов Батиата.

Убежать с Виллы Батиата было практически невозможно. Внутри она была перегорожена на большое количество малых помещений, каждое окружено стенами и закрыто от других. Любое пространство, в котором передвигались гладиаторы, не соприкасалось с внешними стенами — огромной высоты, заканчивающимися железными загнутыми внутрь зубцами. Побег вне стен школы (во время выступлений) был тоже невозможен. Каждый гладиатор был прикован цепью за кисти и колени, на них были железные ошейники, их возили в тюремных фургонах без окон, а когда они шли пешком, их повсюду сопровождала группа лучников с небольшими составными луками и стрелами наготове. Только когда гладиатор вступал на арену, его освобождали от цепей, но лучники все равно стояли поблизости.

Как эта жизнь отличалась от жизни обычного гладиатора! Такому разрешали уходить из барака и приходить на ночь, его баловали и высоко ценили, он был идолом многих женщин и знал, что в банке у него копится приличная сумма. Он сражался не более пяти-шести раз в год и после пяти лет или тридцати схваток уходил в отставку. Даже свободные люди иногда становились гладиаторами, хотя в основном это были дезертиры или мятежники из легионов. И очень немногих присылали в школы уже рабами. Вся эта забота и баловство объяснялись тем, что тренированный гладиатор был очень дорогим капиталовложением, его необходимо сохранять, чтобы он был доволен и хозяин школы получал хорошую прибыль.

В школе Батиата все обстояло иначе. Ему было все равно, впервые человек вышел на арену или он борется уже десять лет. Жизнь на арене длилась, самое большее, десять лет. Это был спорт молодых. Даже Батиат не посылал на арену седеющих гладиаторов. Толпе и нанимателям его гладиаторы нравились ловкими, подвижными. Ушедший с арены в отставку гладиатор продолжал жить на Вилле Батиата. Печальная судьба, если учесть, что обычный гладиатор после отставки мог делать, что хочет и где хочет. Обычно он ехал в Рим или в какой-нибудь другой большой город и нанимался вышибалой, охранником или просто убийцей.

На Вилле Батиата царил строгий режим, оглашаемый боем по железному кругу. Расписание было нанесено краской на стене главного двора, где проводились тренировки, — очень высоко, чтобы нельзя было стереть. На закате сотню людей по семь-восемь человек запирали в каменные камеры, не имеющие связи друг с другом. Даже звук не проникал через стены. Каждый раз группы составлялись из разных людей, и ночью человек оказывался рядом с новыми людьми. После десяти дней его переводили в другую камеру. Батиат так искусно организовал перестановки, что новичку приходилось ждать целый год, прежде чем ему удавалось узнать половину состава. Камеры были чистыми, с большими, удобными кроватями и прихожей, где имелись ванна с проточной водой и много ночных горшков. Теплые зимой и прохладные летом, камеры использовались только от заката до рассвета. Днем домашние рабы убирали в них. С рабами гладиаторы не контактировали.

На рассвете гладиаторов будил звук отодвигаемого засова — и начинался день. В течение всего дня гладиатор общался с людьми, с которыми он предыдущей ночью делил камеру, но разговаривать им было запрещено. Каждая группа завтракала в окруженном стеной дворе непосредственно перед своей камерой. На случай дождя был предусмотрен навес. Затем гладиаторы тренировались, после чего учитель разделял их на галлов и фракийцев, если это было возможно, и заставлял сражаться деревянными мечами, с кожаными щитами. Затем следовал обед — мясо, очень много свежего хлеба, хорошее оливковое масло, фрукты и овощи по сезону, яйца, соленая рыба, бобовая каша, в которую макали хлеб, и сколько угодно воды. Вина, даже очень разбавленного, не подавали. После обеда они отдыхали в тишине два часа, а потом должны были полировать доспехи, мастерить что-нибудь из кожи, чинить сапоги или что-нибудь еще из хозяйства гладиатора. Каждый инструмент тщательно записывался за каждым из пользователей, и потом их собирали под наблюдением лучников. После тяжелой тренировки следовал легкий ужин — и наступало время, когда гладиатор встречался с новой группой своих товарищей.

Батиат держал сорок рабынь, чьей единственной обязанностью, кроме работы на кухне, было утолять сексуальные аппетиты гладиаторов, которых они посещали через две ночи на третью. Один гладиатор брал по очереди все сорок женщин. У каждой имелся свой номер. Когда наступала очередь их номеров, семь или восемь женщин отправлялись в камеру под эскортом, и каждая шла прямо к назначенной для нее кровати. Когда все заканчивалось, женщине не разрешалось оставаться в постели. Большинство гладиаторов были способны на три-четыре сеанса за ночь. Но каждый раз с новой рабыней. Хорошо зная, что в этом заключалась величайшая опасность возникновения симпатий, Батиат наладил наблюдение за камерами. Здесь внимательно следили, чтобы женщины всегда меняли партнеров и чтобы мужчины не пытались завести разговор.

Не вся сотня гладиаторов одновременно находилась на Вилле. От трети до половины их были в пути — упражнение, которое все ненавидели, поскольку условия не отличались комфортом и женщин не было совсем. Но отсутствие некоторых гладиаторов давало женщинам отдых — строго по списку. Батиат имел страсть к спискам и искусным перестановкам. Он также предоставлял отдых рабыням на последних месяцах беременности, чтобы родить детей. Затем они возвращались к своим обязанностям. Женщины старались не забеременеть или немедленно делали аборт. Каждого новорожденного ребенка сразу отбирали у матери. Если это была девочка, ее бросали в мусорную кучу, а если мальчик — относили к Батиату для осмотра. У него всегда находилось несколько женщин-клиенток, желающих купить мальчика.

Лидером среди женщин в школе была настоящая фракийка по имени Алусо. Она была жрицей племени бессов. Воинственная. В течение девяти лет она была проституткой у Батиата и ненавидела его сильнее, чем любой гладиатор в школе. Девочка, которую она родила в первый год на Вилле Батиата, в соответствии с культурой ее племени стала бы ее преемницей-жрицей. Однако Батиат не обратил ни малейшего внимания на отчаянную мольбу матери разрешить оставить себе ребенка. И девочку выбросили вместе с мусором. После этого Алусо приняла лекарство, и больше детей не было. Но она затаила гнев и поклялась самыми страшными богами, что Батиат умрет по кусочкам.

Все это означало, что Гней Корнелий Лентул Батиат был одним из самых педантичных людей в городе гладиаторов. Ничто не ускользало от него, ни одна мера предосторожности, ни одна мелочь не была упущена. И этим объяснялось, почему его школа для провинившихся гладиаторов была такой успешной. И еще причина крылась в личных способностях Батиата. Он никому не доверял, он считал, что никто ничего не может сделать лучше, чем он сам. Поэтому он держал у себя единственный ключ к каменной крепости, в которой хранились доспехи и оружие гладиаторов. Он лично вел все записи, он организовывал все поездки, он сам подбирал каждого лучника, раба, оружейника, повара, прачку, проститутку, «доктора» и помощника. Он вел счета. Только он один видел хозяина школы Луция Марция Филиппа, который никогда не посещал своего заведения, а заставлял Батиата приезжать в Рим. Батиат был единственным из старых работников Филиппа, кто пережил колоссальную встряску, которую несколько лет назад устроил Помпей. Батиат настолько поразил Помпея, что тот предложил ему стать главным управляющим Филиппа. Но Батиат только улыбнулся и отказался. Он любил свою работу.

Все же конец Виллы Батиата был близок, когда Спартак и семеро других гладиаторов возвратились из Ларина, где их нанимали в конце секстилия в год, когда Цезарь покинул Гифей и службу у Марка Антония, чтобы стать понтификом.

Ларин явился замечательным опытом для восьми гладиаторов, несмотря на то что их держали в тюремном фургоне и постоянно заковывали в цепи, за исключением времени, проводимого на арене. В конце прошлого года один из самых выдающихся людей Ларина Статий Альбий Оппианик был обвинен своим приемным сыном Авлом Клуентием Хабитом в попытке убить его. Суд состоялся в Риме. Выплыла ужасная история массового убийства, совершенного двадцать лет назад. Оппианик, как узнал весь Рим, был в ответе за убийство его жен, сыновей, братьев, родни, кузенов и других. И каждое убийство было совершено ради денег или власти. Друг сказочно богатого аристократа Марка Лициния Красса, Оппианик был почти оправдан. Привлекли плебейского трибуна Луция Квинтия, и была отложена огромная сумма на взятки сенаторскому жюри. Оппианика осудили исключительно из-за жадности человека, который должен был заплатить сенаторам, того самого Гая Элия Стайена, который оказался так полезен Помпею несколько лет назад. Он тогда еще взял себе девяносто тысяч сестерциев, когда Гай Антоний Гибрид нанял его заплатить девяти плебейским трибунам. Стайен был не способен честно выполнить бесчестное поручение. И теперь он присвоил деньги, которые Оппианик дал ему, чтобы подкупить жюри. Тем самым Стайен позволил осудить Оппианика.

В Ларине в основном судачили о преступлениях Оппианика, даже когда гладиаторы были приглашены в город для погребальных игр. В Ларине часто проводили погребальные игры — там было неспокойно. Поэтому пока гладиаторы, прикованные к столу во дворе местной гостиницы, трапезничали, они с интересом прислушивались к разговорам лучников. Хотя гладиаторам не разрешалось общаться между собой, конечно, они переговаривались. Время и большая практика научили их перекидываться краткими фразами, а массовое убийство представителей высших классов Ларина служило очень хорошим прикрытием.

Несмотря на огромные препятствия из-за одержимой дотошности Батиата во всем, Спартак — теперь уже ветеран арены, пробывший больше года на Вилле Батиата, — держал в руках нити заговора, целью которого был массовый побег и массовое убийство. Он наконец познакомился со всеми и узнал, как общаться с людьми, которых он не мог видеть месяцами. Если Батиат создал сложную сеть, которая не позволяла проституткам и гладиаторам лучше узнать друг друга, Спартак тоже изобрел такую же хитрую сеть, которая позволяла проституткам и гладиаторам передавать информацию и приносить комментарии. Более того, система Батиата позволяла Спартаку извлечь пользу из запрета прямого контакта. Это означало, что личности не могли часто сталкиваться друг с другом и догадаться, что именно Спартак является лидером грядущего восстания.

Он начал с того, что в начале лета прозондировал почву, и теперь, когда лето кончалось, его план определился. Все гладиаторы без исключения согласились в одном: если Спартак сможет организовать побег, они примут в этом участие. Проститутки — важная часть замысла Спартака — тоже поддержали идею.

Среди гладиаторов имелись два римских дезертира. Они не хуже Спартака разбирались в дисциплине и военном деле легионов. Методом перешептывания он назначил их своими заместителями при побеге. Они выступали за галлов, их имена для арены были Крикс и Эномай — зрителям не нравились латинские имена, которые напоминали им о том, что большинство их героев-гладиаторов на самом деле римские солдаты, объявленные вне закона. Случайно Крикс и Эномай оказались со Спартаком в Ларине — удача для Спартака, который смог назначить дату побега.

Они уйдут через восемь дней после возвращения из Ларина, сколько бы гладиаторов ни оказалось в это время на Вилле Батиата. Поскольку это будет первый день после рыночных, скорее всего, гладиаторов будет много. В сентябре Батиат обычно сокращал количество выступлений, потому что в это время он отдыхал и наносил свой ежегодный визит Филиппу в Рим.

Фракийка-жрица Алусо стала самым горячим союзником Спартака. После того как с планом согласились все, сокамерники Спартака решили с помощью других женщин устроить так, чтобы Спартак и Алусо провели целую ночь вместе. Еле слышным шепотом они обсудили все детали побега, и Алусо поклялась, что с помощью своих подруг будет вселять в мужчин уверенность в победе. С самого начала лета она воровала для Спартака кухонный инструментарий, да так ловко, что когда наконец заметили его отсутствие, то обвинили повара. Никто не подозревал о готовившемся восстании гладиаторов. Большой тесак мясника, небольшой нож для нарезания вареного мяса, бухта прочного шпагата, стеклянный кувшин, разбитый на осколки, крюк для подвешивания мясных туш… Скромный улов, но достаточный для восьми человек. Все это держалось в комнатах женщин, которые сами у себя прибирались. Но в ночь перед побегом женщины, которых направили в камеру Спартака, принесли все эти орудия, спрятав под едва прикрывавшую их наготу одежду. Алусо среди них не было.

Забрезжило утро. Восемь человек покинули камеру, чтобы позавтракать в своем дворе. Одетые лишь в набедренные повязки, они ничего не несли в руках, но в набедренные повязки засунули куски шпагата длиной фута в три. Лучника, «доктора» и двух бывших гладиаторов, которые теперь служили рабочими склада, задушили так быстро, что железная дверь камеры еще не успела закрыться. Спартак и его семь товарищей схватили с кроватей орудия и побежали к другим камерам, открывая двери ключом, найденным у лучника. Никто еще не успел сообразить, что происходит. Кто-то терял время и ворчал, что их так рано подняли, многие медлили, опаздывали, так что еще никто не успел покинуть камеру, когда среди них появились восемь молчаливых атлетов. Сверкнул тесак мясника, нож вонзился в грудь, кусок разбитого стекла резанул по горлу, и восемь кусков шпагата пущено в дело.

Все было проделано без слов, без крика, без предупреждения. Спартак и другие гладиаторы теперь освободили ряд камер и дворы перед ними. У кого-то из убитых нашли ключи. Открыли ворота, ведущие дальше, в лабиринт, и вот семьдесят человек, заключенных на Вилле Батиата, молча выбегают за пределы стен. На территории школы имелся сарай, где хранились топоры и всякие инструменты. Приглушенный шум голосов — и все полезное перешло в руки гладиаторов. В строительном плане школы теперь обнаружился изъян. Высокие внутренние стены, отгораживающие одну камеру с прилегающим двором от другой, скрывали от соседей происходящее рядом. Батиату следовало воздвигнуть смотровые башни и поставить в них лучников.

Тревога прозвучала, когда мятежники достигли кухонь, но было уже поздно. Овладев теперь всеми острыми инструментами, которые только подвернулись под руку, гладиаторы использовали крышки от котлов, чтобы защититься от стрел, и стали уничтожать всех, кто еще остался жив. Включая Батиата. Он планировал уехать на отдых еще накануне, но остался, потому что нашел в своих регистрационных книгах какое-то расхождение. Мужчины держали его в плену, не позволяя убить, пока не освободили всех женщин. Под наблюдением Алусо рабыни разорвали своего мучителя на части. Фракийская жрица с удовольствием съела его сердце.

И к тому времени, как поднялось солнце, Спартак и его шестьдесят девять товарищей захватили Виллу Батиата. Оружие разобрали, во все телеги впрягли волов или мулов. Еду из кухонь и все запасное вооружение погрузили в повозки. Главные ворота распахнулись — и немногочисленный отряд смело шагнул в мир.

Спартак хорошо знал Кампанию, и его планы не ограничивались захватом Виллы Батиата. Вилла стояла у дороги из Капуи в Нолу, на расстоянии семи миль от города. Спартак направился в Нолу. Пройдя немного, они наткнулись на колонну повозок и атаковали ее. Просто они не хотели, чтобы кто-нибудь сообщил властям, куда они пошли. К удовольствию всех, повозки оказались нагруженными оружием и доспехами для другой школы гладиаторов.

Вскоре кавалькада покинула главную дорогу и двинулась по заброшенной тропе на запад, по направлению к Везувию.

Одетая в чешуйчатую куртку лучника, с фракийской саблей, Алусо приблизилась к Спартаку, который шагал во главе колонны. Она смыла с себя кровь Батиата, но продолжала облизывать губы, мурлыкая, словно кошка, каждый раз, когда вспоминала, как ела его сердце.

— Ты похожа на Минерву, — сказал Спартак, улыбаясь.

Он не нашел причины осуждать Алусо за ее поступок с Батиатом.

— Впервые за десять лет я стала сама собой.

Она покачала большой мешок, свисающий с ее талии. В нем находилась голова Батиата, которую она хотела обработать, чтобы превратить череп своего врага в кубок, как было в обычае ее племени.

— Если хочешь, ты будешь только моей женщиной.

— Хочу, если я смогу принимать участие в твоих военных советах.

Они говорили по-гречески, поскольку Алусо не знала латыни. Они общались с легкостью людей, которым доставляло удовольствие просто ощущать общую радость быть свободными, идти без цепей и без надсмотрщиков.

Везувий сильно отличался от других гор. Он стоял один среди множества холмов Кампании, недалеко от Кратерной бухты, поднимаясь на три тысячи футов террасами, аккуратно засаженными виноградниками, фруктовыми садами, овощами, пшеницей. Почва здесь была жирная и плодородная. Еще на семь тысяч футов выше возделанных склонов возвышалась изрезанная скала, поросшая редкими деревьями, которые с трудом протиснули свои корни в расщелины. Там уже людей не было.

Спартак знал каждый дюйм этой горы. Владения его отца располагались на ее западной стороне, и они со старшим братом много лет играли среди скал верхнего пика. Поэтому он вел свой обоз все выше, пока не достиг чашеобразной впадины, расположенной высоко среди скал на северной стороне. Края впадины были крутыми. Трудно спускать вниз телеги, зато на дне этой впадины росла сочная трава и нашлось достаточно места для людей и животных. Желтые пятна серы виднелись на откосе, и тянуло неприятным запахом. Но это только говорило о том, что на здешних травах никогда не пасли скот и пастухи никогда не приводили сюда свои стада. Болтали, будто в этом месте водятся призраки, о чем Спартак не счел нужным сообщать своим спутникам.

Несколько часов он был занят тем, что организовывал лагерь, строил укрытия из планок разобранных тюремных фургонов. Женщины стали готовить еду, мужчины выполняли разные поручения. Но когда солнце зашло за западный край круглой впадины, вождь восставших созвал всех.

— Крикс и Эномай, встаньте по обе стороны от меня, — приказал он, — а ты, Алусо, как наша жрица и моя женщина, сядь у моих ног. Остальные расположитесь лицом к нам.

Он подождал, пока люди выполнят распоряжение, а затем поднялся выше Крикса и Эномая, вскочив на камень.

— В настоящий момент мы свободны, но мы никогда не должны забывать, что по закону мы — рабы. Мы убили наших сторожей и нашего хозяина, и когда власти найдут нас, нас уничтожат. Никогда прежде мы не могли собраться, как люди, и обсудить наши цели, нашу судьбу, наше будущее.

Он глубоко вдохнул.

— Во-первых, я никого не держу против воли. Те, кто хочет искать свой путь, вольны уйти в любое время. Я не требую клятв и церемоний присяги на верность мне. Мы были заключенными, мы чувствовали на себе цепи, мы были лишены привилегий, которыми пользуются все свободные люди, и наших женщин принуждали заниматься проституцией. Поэтому я вас ничем не связываю. Вот это, — он показал рукой на лагерь, — временное укрытие. Рано или поздно мы будем вынуждены покинуть его. Нас видели. Уже заметили, как мы взбирались на гору, и весть о нашем поступке скоро будет следовать за нами по пятам.

Гладиатор, сидевший на корточках в переднем ряду, — Спартак не знал его имени — поднял руку, желая что-то сказать.

— Я понимаю, что нас будут преследовать и обнаружат, — сказал этот человек, хмурясь. — Не лучше ли разойтись сейчас? Если мы рассеемся, каждый в своем направлении, некоторым из нас, по крайней мере, удастся спастись. Если мы останемся вместе, нас вместе и поймают.

Спартак кивнул:

— В том, что ты сказал, есть доля истины. Однако я этого не поддерживаю. Почему? Главным образом потому, что у нас нет денег, нет одежды, кроме той, что выделил нам Батиат, — а эта одежда сразу нас выдаст. У нас нет больше ничего, что бы нам помогло, кроме оружия, которое окажется опасным, если мы разойдемся. У Батиата не было наличных денег, ни одного сестерция. Но деньги жизненно необходимы. И я думаю, нам нужно оставаться вместе, пока мы не найдем их.

— И как мы можем это сделать? — спросил тот же гладиатор.

Улыбка Спартака стала печальной, но не утратила обаяния.

— Понятия не имею! — честно ответил он. — Если бы это был Рим, мы могли бы ограбить кого-нибудь. Но это Кампания, она полна осторожных крестьян, которые держат деньги в банке или закопанными там, где мы их никогда не найдем. — Он простер руки. — Я скажу вам, чего я хочу. Потом каждый сможет обдумать мои слова. Завтра в это же время мы соберемся и проголосуем.

Крикс и Эномай закивали. Заместители Спартака знали о его планах не больше, чем все остальные.

— Скажи нам, Спартак, — сказал Крикс.

Понемногу темнело, но казалось, Спартак, стоя на камне, концентрировал на себе последние лучи заходящего солнца. Да, он выглядел человеком, за которым стоит пойти. Решительный, уверенный, сильный, надежный.

— Вы все знаете имя Квинта Сертория, — начал он. — Мятежный римлянин, он выступил против системы, которая производит таких людей, как Батиат. Он обосновался в Испании и скоро пойдет на Рим, чтобы стать диктатором. Он считает, что Республика должна быть другой. Мы знаем это, потому что слышали, как люди об этом говорили, говорили всякий раз, когда нас посылали куда-нибудь сражаться. Мы узнали еще, что многие в Италии хотят, чтобы Квинт Серторий встал во главе Рима. Особенно самниты.

Он замолчал, облизал губы.

— Я знаю, что буду делать! Я собираюсь в Испанию, где присоединюсь к Квинту Серторию. Но если это вообще возможно, я привел бы к нему целую армию — армию, которая уже нанесла бы удары по Риму Суллы и его наследников. Я собираюсь набрать солдат среди самнитов, луканцев и других племен Италии, которые скорее хотят увидеть новый Рим, чем наблюдать, как их наследство превращается в ничто. Я буду искать и среди рабов Кампании. Я предложу им все гражданские права в Риме Квинта Сертория. У нас больше оружия, чем нам требуется, — если мы не завербуем дополнительных сторонников. И когда Рим пошлет против нас войска, мы победим их и заберем их оружие!

Спартак пожал плечами.

— Мне нечего терять, кроме собственной жизни, и я поклялся, что больше ни за что не вынесу такого существования, которое заставлял меня вести Батиат. Человек — и даже раб! — должен иметь право свободно общаться со своими товарищами. Он имеет право передвигаться в этом мире. Тюрьма — хуже, чем смерть. Я никогда не вернусь в тюрьму!

Он не выдержал и заплакал, а после нетерпеливо смахнул слезы.

— Я — человек, и обо мне узнают! Но все вы тоже должны сказать это! Если мы останемся вместе и сформируем ядро армии, тогда у нас будет шанс защитить себя и оставить заметный след. Если мы разойдемся, каждому из нас придется бегать, бегать, бегать — до конца дней своих. Зачем бегать, как загнанный олень, если мы можем идти, как люди? Почему не найти себе места в Риме Квинта Сертория, подготовив для него Италию? Почему не отправиться к Серторию, чтобы соединиться с ним, когда он пойдет на Рим? У Рима мало войск в Италии, мы это знаем. Кто из нас не слышал капуанцев, жалующихся, что их средства к существованию убывают, потому что солдатские лагеря пустуют? Кто остановит нас? Я был военным трибуном. Крикс, Эномай и многие из вас служили в легионах. Есть ли что-нибудь о формировании армии и управлении ею, что знают такие люди, как Лукулл или Помпей Магн, и чего не знаю я, или Крикс, или Эномай, или любой из вас? Армией управлять не трудно! Так почему бы нам не стать армией? Мы в состоянии побеждать! Никакие легионы ветеранов в Италии не остановят нас. Мы привлечем опытных солдат, самнитов и луканцев, которые боролись, чтобы освободиться от Рима. Мы сами будем обучать неопытных. Разве раб обязательно окажется неспособным к военной службе и не может стать храбрым солдатом? Армии рабов несколько раз приводили Рим на грань уничтожения и терпели поражение только потому, что их не возглавляли люди, которые знают, как сражается Рим. Их не вели римляне!

Спартак поднял над головой могучие руки, сжал кулаки и потряс ими.

— Я поведу нашу армию! И я приведу ее к победе! Я доставлю ее Квинту Серторию, увенчанную лаврами и с Римом у ее ног. — Руки опустились. — Подумайте о том, что я сказал, и больше не задавайте вопросов.

Маленькая группа гладиаторов и женщин промолчала, когда Спартак спрыгнул с камня, но смотрела на него горящими глазами. Алусо радостно улыбалась ему.

— Завтра они проголосуют за тебя, — сказала она.

— Да, думаю, проголосуют.

— Тогда пойдем со мной к роднику. Его надо почистить, если им будут пользоваться люди.

Как она понимала, что надо делать, Спартак не знал. Он со страхом наблюдал, как она шепчет свои заклинания, а потом копает отрубленной рукой Батиата в крошащейся стене с одной стороны горячего, вонючего фонтана, который прорывался из расщелины. И вдруг оттуда вырвался другой поток воды, холодной, вкусной, утоляющей жажду.

— Это знак, — сказал Спартак.

Через двадцать дней тысяча добровольцев собралась в котловине у вершины Везувия. Но для Спартака оставалось тайной, как люди узнали, где они, если он еще никого не посылал в окрестности. Приблизительно десятая часть вновь прибывших состояла из беглых рабов, но большинство все-таки были свободными людьми — самнитами. Нола находилась недалеко, и Нола ненавидела Рим. Ненавидели Рим и Помпеи, и Неаполь, и все другие партизаны Италии, которые боролись насмерть против Суллы, сначала в Италийской войне, потом на стороне Понтия Телезина. Пусть Рим считает, что сокрушил Самний, но этого, думал Спартак, записывая одно самнитское имя за другим, никогда не случится, пока жив хоть один самнит. Многие из них прибыли с доспехами и оружием — седовласые ветераны, которые плевались при одном упоминании имени Суллы или делали знак, ограждающий от дьявольского глаза, при разговоре о Цетеге и Верресе — паре, которая сожгла земли самнитов.

— Я хочу что-то показать тебе, — взволнованно сказал Крикс Спартаку.

Было утро последнего дня сентября. Спартак тренировал центурию рабов. Он поручил тренировку другому гладиатору, а сам отошел в сторону с Криксом, который нетерпеливо тащил его за руку.

— В чем дело? — спросил он.

— Лучше сам посмотри, — сказал Крикс, ведя Спартака к щели в стене кратера, дающей обзор северного склона Везувия.

Два самнита, стоявшие в дозоре, повернули взволнованные лица к Спартаку.

— Посмотри! — сказал один.

Спартак посмотрел. Внизу, под ним, на тысячу футов скалы верхней части горы имели мрачный вид. Еще ниже лежали аккуратно возделанные поля. И сквозь пшеничную стерню вилась колонна римских солдат, ведомых четверкой всадников в греческих шлемах и контурных кирасах офицеров высокого ранга. Отдельно, позади трех офицеров, ехал всадник с перекинутой через плечо и завязанной ритуальным узлом лентой — знаком власти — на сверкающей груди.

— Ну, ну! Они послали против нас, по крайней мере, претора! — усмехнулся Спартак.

— Сколько легионов? — с беспокойством спросил Крикс.

Спартак удивленно посмотрел на него.

— Легионов? Ты был одним из них, Крикс, ты должен был бы знать!

— Вот именно, я был в легионах. Когда ты внутри, ты не видишь себя со стороны.

Спартак усмехнулся, потрепал Крикса по волосам.

— Успокойся, там, внизу, не больше половины легиона — пять когорт самых зеленых солдат, что я видел. Заметь, как они топают вразброд. Не умеют держать строй. И, что важнее, их возглавляет такой же зеленый! Видишь, как он едет, позади своих легатов? Точный признак! Уверенный в себе полководец всегда впереди.

— Пять когорт? Это же по меньшей мере две с половиной тысячи!

— Пять когорт, которые никогда не служили в легионе, Крикс.

— Я просигналю общий сбор.

— Не надо, останься здесь, со мной. Пусть они думают, что мы их не заметили. Если они услышат горны и крики, они остановятся и разобьют лагерь. Но если они вообразят, будто подобрались к нам незаметно, этот идиот будет ползти вверх по склону до отвесных скал, пока не поймет, что лагерем он встать уже не сможет. К тому времени будет слишком поздно перестроиться и начать спускаться — всей этой массе придется отходить небольшими группами, выискивая удобное местечко. Болваны! Если бы они обошли нас с юга, они могли бы подойти по тропе прямо к нашей впадине.

Когда стемнело, Спартак уже не сомневался, что карательная экспедиция действительно состоит из необученных рекрутов. Их военачальником был претор по имени Гай Клавдий Глабер. Сенат приказал ему собрать пять когорт в Капуе, где он был проездом, и ходить с ними, пока они не найдут мятежников и не выгонят их из Везувиевой ямы.

К рассвету карательной экспедиции уже не существовало. Всю ночь Спартак посылал молчаливые группы вниз, на скалы. Некоторые даже спускались на веревках, чтобы убивать быстро и бесшумно. Действительно, эти рекруты оказались настолько глупы, что сняли доспехи и сложили оружие, прежде чем собраться у лагерных костров, которые выдавали места ночевок. И до того зеленым был сам Гай Клавдий Глабер, что посчитал местность лучшей защитой, нежели хороший лагерь. Ближе к рассвету некоторые проснувшиеся солдаты начали понимать, что происходит, и подняли тревогу. Началось паническое бегство.

И тогда Спартак ударил всей силой. Женщины с факелами освещали путь воинам. Половина войска Глабера была перебита на месте, другая убежала, побросав доспехи и оружие. И первыми среди беглецов были Глабер и его три легата.

Две тысячи восемьсот комплектов снаряжения пополнили запасы мятежников. Спартак велел своим гладиаторам переодеться в одежду легионеров, а обоз Глабера присоединил к своему. Добровольцы теперь потекли к нему потоком, и большинство из них были опытные солдаты. Когда их количество выросло до пяти тысяч, Спартак решил, что котловина Везувия уже не может служить им убежищем, и вывел оттуда свой легион.

Он точно знал, куда направляется.

Таким образом, получилось, что, когда преторы Публий Вариний и Луций Коссиний вывели два легиона рекрутов из лагеря в Капуе и направились по дороге в Нолу, они встретили хорошо построенное римское укрепление недалеко от опустошенной Виллы Батиата. Вариний, старший командир, обладал немалым военным опытом. Таким же был и Коссиний, его помощник. Одного взгляда на эти два легиона им хватило. Они пришли в ужас. Их рекруты совсем не обучены, и их основное обучение начнется только сейчас! В дополнение к трудностям преторов погода стояла холодная, мокрая и ветреная. К тому же какая-то инфекция распространилась среди солдат. Когда Вариний увидел искусную фортификацию у дороги на Нолу, он сразу понял, что она принадлежит мятежникам и что его люди не смогут атаковать ее. Вместо того чтобы штурмовать стены, он встал лагерем рядом.

Тогда еще никто не ведал ни имени вождя восставших, ни того, кем были мятежники. О них не знали ничего, кроме одного: они разгромили школу гладиаторов Гнея Корнелия Лентула Батиата (который в регистрационных книгах школы оказался пропретором), ушли на гору Везувий и к ним присоединились несколько тысяч недовольных самнитов, луканцев и рабов. От опозорившегося Глабера пришло известие, что мятежники теперь завладели их снаряжением и что ими командует опытный военный, человек, благодаря руководству которого восставшие запросто уничтожили пять когорт Глабера.

Однако тщательная разведка показала, что в лагере находились только тысяч пять и что часть их составляли женщины. Ободренный, Вариний развернул свои два легиона для боя на следующее утро. Он был уверен, что даже с больными, необученными солдатами одолеет восставших, потому что у него больше людей. А сильный дождь все не прекращался.

Когда сражение закончилось, Вариний не знал, винить ли в своем поражении тот ужас, который испытали его солдаты при виде мятежников, или болезнь, которая заставила многих легионеров сложить оружие и отказаться идти в бой, говоря, что они не могут, просто не могут этого сделать. Хуже всего было то, что Коссиния убили, когда он пытался сплотить потенциальных дезертиров, и что очень много оружия было взято мятежниками с поля боя. Смысла преследовать восставших не было, и они ушли под дождем в направлении к своему лагерю. Вариний повернул свою забрызганную грязью и деморализованную колонну и вернулся в Капую, где он честно все написал Сенату, не щадя ни себя, ни Сенат. «В Италии нет хорошо обученного войска, — писал он. — Хорошо обучены только мятежники».

Теперь он знал, какое имя может сообщить в отчете: Спартак, гладиатор-фракиец.

В течение шести рыночных интервалов Вариний обучал своих несчастных солдат, большая часть которых выжила в том сражении, но, казалось, не перенесет респираторного заболевания, которое все еще продолжало свирепствовать в их рядах. Командующий привлек несколько ветеранов-центурионов Суллы, чтобы они помогли обучать солдат, но не мог убедить их записаться на службу. Сенат посчитал благоразумным начать вербовку еще четырех легионов и уверил Вариния, что он найдет поддержку во всем, что решит предпринять. Четвертый претор из восьмерки этого года, Публий Валерий, был назначен старшим легатом Вариния. Один сбежал, один убит, один побежден… Да, четвертому претору не повезло.

Вариний посчитал, что теперь его люди достаточно обучены, чтобы начать операции в конце ноября, и повел их из Капуи, чтобы атаковать лагерь Спартака. Но в лагере никого не оказалось: Спартак тайком ушел. Это еще раз подтверждало, что этот «фракиец» — военный человек, обученный по римским правилам. Болезнь все еще преследовала бедного Вариния. Когда он вел свои два ослабленных хворями легиона на юг, он вынужден был беспомощно наблюдать, как целые когорты останавливаются для отдыха. Центурионы обещали догнать командующего, когда люди почувствуют себя лучше. Около Пицентии, как раз перед бродом через реку Силар, он наконец догнал мятежников. Но с ужасом увидел, что легион Спартака разросся до размеров целой армии. Их было пять тысяч меньше двух месяцев назад — и стало двадцать пять тысяч теперь! Не осмеливаясь атаковать, Вариний был вынужден смотреть на эту грозную силу с противоположного берега Силара и уйти по Попиллиевой дороге в Луканию.

Когда больные когорты догнали основные части армии Вариния, а больные начали поправляться, Вариний и Валерий стали совещаться. Преследовать мятежников до Лукании или возвращаться в Капую и провести зиму там, тренируя более многочисленную армию?

— Может быть, лучше дать бой сейчас, даже если их значительно больше? — сказал Валерий. — Или поступить умнее? За зиму мы сможем набрать достаточно людей и тогда весной сразимся с ними.

— Не думаю, что следует принимать какое-то решение, — сказал Вариний. — Сейчас мы должны преследовать их. К весне их число, без сомнения, увеличится вдвое — и каждый человек, который придет к ним, будет ветераном из Лукании.

Итак, Вариний и Валерий пошли по пятам за мятежниками, даже когда увидели, что Спартак свернул с Попиллиевой дороги и направился прямо в луканские горы. В течение восьми дней они следовали за Спартаком, встречая на пути лишь старые знаки их пребывания и каждую ночь возводя прочные лагерные укрепления. Тяжелая работа, но благоразумная.

На девятый день вечером начался тот же процесс строительства лагеря под ропот людей, которые были легионерами недостаточно долго, чтобы понимать необходимость безопасного лагеря. И пока они возводили земляную насыпь и копали траншеи, Спартак атаковал. Поскольку мятежников было больше и ими руководил более способный командир, Варинию ничего не оставалось, как отступить, бросив своего красиво украшенного общественного коня и большую часть своих солдат. Из восемнадцати когорт, с которыми он выступил из Капуи, в Луканию возвратились только пять. Снова форсировав Силар и войдя в Кампанию, Вариний и Валерий оставили эти пять когорт охранять брод под командованием квестора Гая Торания.

Оба претора вернулись в Рим, чтобы уговорить Сенат как можно быстрее обучить дополнительных людей. Ситуация с каждым днем становилась все серьезнее. Лукулл и Марк Котта застряли на востоке, Помпей действовал в Испании. И многие сенаторы чувствовали, что процесс вербовки — пустая трата времени. Италийский колодец высох. Затем в январе пришло известие, что Спартак вышел из Лукании с сорока тысячами людей, организованными в восемь вполне дееспособных легионов. На реке Силар мятежники убили бедного Гая Торания и уничтожили его пять когорт. Кампания находилась во власти Спартака, который, как говорилось в докладе, пытался убедить города самнитов перейти на его сторону и объявить Италию свободной.

Трибунам казны строго приказали прекратить жалобы и начать искать деньги, чтобы выманить ветеранов. Претор Квинт Аррий (который должен был заменить Гая Верреса на посту губернатора Сицилии) получил приказ поторопиться в Капую и приступить к организации настоящей, консульской армии из четырех легионов, усиленных, насколько возможно, ветеранами. Новые консулы, Луций Геллий Попликола и Гней Корнелий Лентул Клодиан, были официально назначены командующими в войне против Спартака.

Обо всем этом Спартак узнавал постепенно, когда вновь вошел в Кампанию. Поскольку его армия продолжала расти, он научился объединять ее на марше, формируя и тренируя новые когорты на ходу. Для всех было горем, когда Эномая убили во время успешной атаки на лагерь Вариния и Валерия, но Крикс все еще был жив. К тому же появлялись другие способные легаты. Общественный конь, принадлежавший Варинию, очень подошел верховному командующему. Он выглядел вполне эффектно. Каждое утро Спартак целовал коня в нос и гладил его длинную серебристую гриву, перед тем как прыгнуть в седло. Командующий восставших назвал своего коня Батиат.

Уверенный, что такие города, как Нола и Нуцерия, будут на его стороне, Спартак послал своих людей, чтобы те немедленно увиделись с их магистратами и объяснили, что вождь мятежников намерен помочь Квинту Серторию установить новую Италийскую Республику. Следовало попросить еще людей, материальной части и денег. Но людям Спартака твердо ответили, что ни один город Кампании не поддержит Квинта Сертория и Спартака, предводителя гладиаторов.

— Мы не любим римлян, — сказали магистраты Нолы, — и гордимся тем, что противостояли Риму дольше, чем любой другой город во всей Италии. Но не более того. Больше никогда. Наше процветание в прошлом, вся наша молодежь мертва. Мы не пойдем с вами против Рима.

Когда такой же ответ дала и Нуцерия, Спартак созвал небольшое совещание с Криксом и Алусо.

— Разграбь их, — посоветовала фракийская жрица, — покажи им, что для них лучше было бы присоединиться к нам.

— Я согласен, — сказал Крикс, — хотя у меня другой довод. У нас сорок тысяч человек, достаточно оружия, чтобы всех вооружить, и много еды. Но больше у нас ничего нет, Спартак. Прекрасно обещать нашим солдатам хорошую жизнь и достаток при правительстве Квинта Сертория, но, может быть, лучше дать им хоть что-то из этого достатка прямо сейчас. Если мы разграбим какой-нибудь город, который откажется перейти к нам, мы поселим страх в городах, до которых мы еще не дошли, а заодно порадуем наши легионы. Женщины, добыча — еще не родился тот солдат, кому не нравится грабить!

Раздраженный этим непонятным ему отказом, Спартак принял решение быстрее, чем это сделал бы прежний Спартак, догладиаторских дней. Тогда была совсем другая жизнь.

— Очень хорошо. Мы атакуем Нолу и Нуцерию. Скажи людям, чтобы были беспощадны.

И пощады никому не было. Глядя на результат, Спартак решил, что грабить — очень хорошее занятие. Нуцерия и Нола отдали казну, деньги, продукты, женщин. Если он продолжит грабеж, он сможет дать Квинту Серторию огромное состояние и целую армию! И если бы он это сделал, весьма вероятно, что Квинт Серторий, диктатор Рима, назначил бы Спартака, гладиатора-фракийца, своим командиром конницы.

Поэтому необходимо получить это огромное состояние, прежде чем покинуть Италию. К нему все еще продолжали приходить люди, они рассказывали о богатствах, скопившихся в тех частях Лукании, Бруттия и Калабрии, которые не были затронуты Италийской войной. Поэтому из Кампании мятежники направились на юг — грабить Консентию в Бруттии, а затем Фурии и Метапонт на берегу Тарентинского залива. К большой радости Спартака, все три города оказались потрясающе богаты.

Когда Алусо закончила обрабатывать череп Батиата, Спартак подарил ей лист серебра, чтобы покрыть полученную чашу. Но после Консентии, Фурий и Метапонта он велел ей выбросить серебро в мусор и заменить его золотом. И во всем этом крылось определенное искушение. Алусо мыслила как дикарка, но обладала страшной магией и постоянно находилась рядом с ним как талисман удачи. Пока Алусо будет рядом, он останется любимцем Фортуны.

Да, она была замечательная. Она умела найти воду, она чувствовала опасность, она всегда давала ему правильный совет. Она была беременна от него. Ее полные красные губы контрастировали с соломенными волосами, с дикими, бледными глазами белого волка. Голени и кисти рук Алусо были увешаны золотыми браслетами. Спартак считал ее идеальной, но не потому, что она была фракийка и он сам стал фракийцем. Они принадлежали друг другу. Она была олицетворением этой странной новой жизни.

В начале апреля Спартак направился в восточный Самний, уверенный, что здесь, по крайней мере, некоторые города присоединятся к нему. Но Эзерния, Бовиан, Беневент и Сепин — все отвергли его попытки привлечь их на свою сторону. «Мы не присоединимся к тебе, мы не хотим тебя, уходи!» И грабить там было нечего. Веррес и Цетег ничего после себя не оставили. Однако отдельные самниты продолжали вливаться в его армию, которая теперь стала насчитывать девяносто тысяч человек.

Спартак понял, что таким количеством людей управлять трудно. Хотя войско было организовано в настоящие римские легионы и обладало римским вооружением, Спартаку непросто оказалось найти достаточно способных легатов и трибунов, чтобы осуществлять железный контроль над солдатскими порывами, пьянством и ужасными ссорами, которые провоцировали женщины. И он решил, что настало время идти в Италийскую Галлию, Заальпийскую Галлию и к Квинту Серторию в Ближнюю Испанию. Не западнее Апеннин — он не хотел показываться где-нибудь вблизи Рима. Он пойдет по побережью Адриатики, через земли, которые яростно боролись против господства Рима над полуостровом, — по территориям марруцинов, вестинов, френтанов, южных пиценцев. И многие из них присоединятся к нему!

Но Крикс не хотел в Ближнюю Испанию. Не хотели туда и те тридцать тысяч, которые находились под его началом.

— Зачем так далеко? — спросил он. — Если то, что ты говоришь о Квинте Серторий, правда, тогда однажды он сам придет в Италию. Лучше, если он обнаружит нас прямо в Италии. Мы поставим пяту на шею Рима. Отсюда до Испании — пятьсот миль. Придется идти через дикие племена, для которых мы будем просто еще одной армией римлян. Мои люди и я — против того, чтобы покидать Италию.

— Если ты и твои люди против того, чтобы покидать Италию, — рассердился Спартак, — тогда оставайтесь в Италии! Какая мне разница? У меня почти сто тысяч войска, и это слишком много! Поэтому уходи, Крикс, и чем дальше, тем лучше! Забирай свои тридцать тысяч и оставайся в Италии!

Итак, когда Спартак и семьдесят тысяч людей — вместе с огромным обозом и сорока тысячами женщин, не говоря уже о детях — повернули на север через реку Тиферн, Крикс с тридцатью тысячами повернул на юг, в направлении к Брундизию. Был конец апреля.

Приблизительно в то же время консулы Геллий и Клодиан покинули Рим, чтобы забрать войско в Капуе. Квинт Аррий, экс-претор, сообщил Сенату, что четыре легиона новых солдат, набранных в Капуе, хороши, насколько это возможно. Он, правда, не мог гарантировать, что они уже годятся для сражений, но надеялся на это.

Когда консулы достигли Капуи, им сообщили о расколе между Спартаком и Криксом и о новом походе на север самого Спартака. Был разработан новый план. Квинт Аррий поведет один легион на юг, чтобы сразу покончить с Криксом. Геллий возьмет второй легион и будет следовать за Спартаком, пока Аррий не сможет присоединиться к нему. Клодиан возьмет два других легиона, быстрым маршем пройдет мимо Рима, потом повернет на восток, на Валериеву дорогу, и появится на Адриатическом берегу севернее войск Спартака. Затем два консула окружат Спартака и смогут сомкнуть клещи.

Через несколько дней пришли великолепные новости от Квинта Аррия. Хотя силы были в соотношении пяти к одному, он укрылся на горе Гарган в Апулии и внезапно напал на недисциплинированных, толкущихся людей Крикса, которых завел в ловушку. Сам Крикс и все его тридцать тысяч убиты, а уцелевшие были потом казнены. Квинт Аррий не планировал оставлять врага живым.

Геллию повезло не так. То, что Аррий сделал с Криксом, Спартак проделал с ним. Один легион Геллия рассеялся в панике, как только люди увидели огромные силы, которые надвигались на них. И хорошо сделали, как оказалось, ибо те, кто остался, были уничтожены. По крайней мере, они убежали, не побросав оружия и доспехов, так что, когда вновь соединившимся Аррию и Геллию удалось остановить их, у них имелось оружие и они могли (во всяком случае, теоретически) снова драться, не возвращаясь за экипировкой в Капую.

Направление, в котором ушли Аррий и Геллий после поражения, не имело значения для Спартака. Он сразу двинулся на север, желая встретиться с Клодианом, о планах которого его информировал пленный римский трибун. В Адрии на Адриатическом берегу две армии встретились с тем же результатом для Клодиана, что и для Геллия. Люди Клодиана в панике разбежались. Победив в обоих сражениях, Спартак продолжал идти на север, не встречая сопротивления.

Не видя никакой опасности, Геллий, Клодиан и Аррий собрали своих людей и попытались снова напасть на Спартака у Фирма. И снова они потерпели поражение. Спартак вошел в землю Галлии. Он перешел Рубикон и ступил на землю Италийской Галлии в конце секстилия и пошел по Эмилиевой дороге к Плаценции и к Западным Альпам. «Квинт Серторий, мы идем!»

Долина реки Пад была покрыта буйной растительностью, плодородная, снабжающая богатым фуражом, а городские зернохранилища — хлебом. Поскольку теперь Спартак систематически грабил города и получал хорошую добычу, он не внушал к себе любви граждан Италийской Галлии.

В Мутине, на полпути к Альпам, огромная армия повстанцев встретилась с губернатором Италийской Галлии, Гаем Кассием Лонгином, который храбро попытался заблокировать их продвижение одним легионом. Хоть это был и смелый поступок, он не мог увенчаться успехом. Легат Кассия, Гней Манлий, пришел через два дня с другим легионом из Италийской Галлии, и его постигла та же участь, что и Кассия. Оба раза, когда римские войска вступали в бой, это означало, что Спартак собирал свыше десяти тысяч комплектов оружия и доспехов на поле боя.

Последний римлянин, с которым Спартак говорил лично, был трибун, захваченный во время первого поражения Геллия, за несколько месяцев до этого. Ни в Адрии, ни в Фирме он не видел близко ни Геллия, ни Клодиана, ни Аррия. Но теперь, в Мутине, у него имелись два высокопоставленных римских пленника, Гай Кассий и Гней Манлий, и ему хотелось побеседовать с ними: самое время позволить парочке членов Сената увидеть человека, о ком говорят вся Италия и Италийская Галлия! Самое время Сенату узнать, кто он такой. Ибо он не намеревался ни убивать, ни задерживать Кассия и Манлия. Он хотел, чтобы они вернулись в Рим и доложили о случившемся лично.

Однако он держал их в цепях и позаботился о том, чтобы, когда их приведут к нему, он восседал на подиуме в белой тоге. Кассий и Манлий с удивлением смотрели на предводителя мятежников, но когда Спартак обратился к ним на хорошей кампанской латыни, они поняли, кто он такой.

— Ты — италик! — сказал Кассий.

— Я — римлянин, — поправил его Спартак.

Кассия нелегко было запугать. Его род был воинственным и очень жестоким, и если кто-то из Кассиев совершал военную ошибку, он не убегал с поля боя. И этот Кассий доказал, что он настоящий член своей семьи. Он поднял руку в оковах и погрозил кулаком большому, красивому человеку, восседающему на подиуме.

— Избавь меня от унижения, сними эти оковы — и ты будешь мертвым римлянином! — прорычал он. — Ты дезертировал из легиона, да? И оказался на арене фракийцем!

Спартак покраснел.

— Я не дезертир, — высокомерно ответил он. — Во мне ты видишь римского трибуна, который был несправедливо обвинен в мятеже в Иллирии. И ты считаешь свои оковы унижением? А чем, ты думаешь, я считал мои оковы, когда меня послали в школу такого червя, как Батиат? Одни оковы стоят других, Кассий, проконсул!

— Убей нас — и покончи с этим! — сказал Кассий.

— Убить вас? О нет, я не собираюсь этого делать, — улыбнулся Спартак. — Я сейчас освобожу вас. Но сначала вы почувствуете унижение рабских цепей. Затем вы вернетесь в Рим и расскажете Сенату, кто я, и куда направляюсь, и что я намерен делать, когда попаду туда, и кем я буду, когда вернусь сюда.

Манлий шевельнулся, словно хотел что-то сказать, но Кассий повернул голову и так посмотрел на Манлия, что тот затих.

— Кто ты? Мятежник. Куда ты идешь? К гибели. Что ты будешь делать, когда придешь туда? Гнить. Чем ты будешь, когда вернешься? Бессмысленным бесплотным духом, без материи и тени! — фыркнул Кассий. — Я буду счастлив все это доложить Сенату.

— Тогда передай Сенату это, пока хочешь это сделать! — огрызнулся Спартак, вставая и срывая с себя тогу.

Он стал с остервенением топтать ее, как собака, роющая землю задними лапами. Потом пнул ее ногой и сбросил с подиума.

— В моей армии восемьдесят тысяч солдат, все хорошо вооружены и обучены сражаться, как римляне. Большинство из них — самниты и луканцы, но даже рабы, которые пришли в мою армию, — храбрые люди. У меня добычи на тысячу талантов. И я иду, чтобы соединиться с Квинтом Серторием в Ближней Испании. Вместе мы разгромим армии Рима и полководцев в обеих Испаниях, а потом вернемся в Италию. У вашего Рима нет никаких шансов, проконсул! Еще до конца следующего года Квинт Серторий сделается диктатором Рима, а я стану начальником конницы!

Кассий и Манлий слушали это молча. Ярость, страх, гнев, замешательство, изумление сменялись на их лицах, и наконец, когда они поняли, что Спартак закончил свою речь, — веселье! Оба, закинув головы, расхохотались, а Спартак стоял, чувствуя, как краска медленно заливает его лицо. Что такого он сказал, что вызвало такой хохот? Они смеются над его смелостью? Они считают его сумасшедшим?

— Да ты дурак! — проговорил Кассий, вытирая выступивший от смеха слезы. — Ты — деревенщина! Ты — олух! Неужели у тебя совсем нет мозгов? Конечно, нет! Ты даже не задница римского полководца! Какая разница между твоей ордой и оравой дикарей? Никакой, и это чистая правда. Не могу поверить, что ты не знаешь, но ты действительно ничего не знаешь!

— Чего я не знаю? — спросил Спартак, бледнея.

Уже не было места гневу. Насмешки Кассия больше не злили вожака восставших. Спартаком овладел страх.

— Серторий мертв! Убит своим собственным старшим легатом Перперной прошлой зимой. В Испании больше нет повстанческой армии! Только победные легионы Метелла Пия и Помпея Магна, которые скоро возвратятся в Италию, чтобы расправиться с тобой и со всей твоей ордой дикарей!

И Кассий снова засмеялся.

Спартак не дослушал, он бросился вон из комнаты, зажав уши, и разыскал Алусо.

Мать сына Спартака, Алусо ничего не могла сказать, чтобы успокоить своего мужа. Он покрыл голову своим алым плащом, который подхватил с ложа, и плакал, плакал, плакал.

— Что мне делать? — спросил он ее, раскачиваясь всем телом. — У моей армии нет цели, у моих людей нет дома!

Волосы свисают над лицом, колени широко расставлены, она сидит на корточках, в руках чаша с кровью, где плавают костяшки пальцев и вызывающая суеверный страх оторванная рука Батиата. Алусо помешала кости, пристально посмотрела на них и что-то пробормотала.

— Большой враг Рима на западе мертв, — сказала она наконец, — но большой враг Рима на востоке еще жив. Кости говорят, что мы должны идти, чтобы соединиться с Митридатом.

О, почему он не подумал об этом сам? Спартак отшвырнул плащ, посмотрел на Алусо сквозь слезы.

— Митридат! Конечно, Митридат! Мы пойдем через Восточные Альпы в Иллирию, пересечем Фракию, пойдем к Эвксину и явимся в Понт. — Он вытер нос тыльной стороной ладони, вздохнул, дико посмотрел на Алусо. — Фракия — твоя родина, женщина. Ты хотела бы там остаться?

Она презрительно фыркнула:

— Мое место — с тобой, Спартак. Знают они это или нет, бессы — покоренный народ. Ни одно племя в мире не в состоянии противостоять Риму. Только великий царь Митридат это может. Нет, муж, мы не останемся во Фракии. Мы присоединимся к царю Митридату.

Одной из множества проблем, связанных с такой огромной армией, какая была у Спартака, являлась невозможность прямой связи со всеми солдатами и командирами одновременно. Спартак собрал всех и сделал все возможное, чтобы его сторонники и их женщины поняли, почему они должны повернуть обратно и по Эмилиевой дороге возвратиться в Бононию, откуда двинуться по Анниевой дороге на северо-восток, в Аквилею и Иллирию. Большинство не поняли ничего. Кто-то почти не слышал слов предводителя. Многие получили искаженную версию сказанного. Кроме того, большинство италиков боялись восточных монархов. Квинт Серторий был римлянин. Митридат был варвар, который ел италийских младенцев. Он всех сделает рабами.

Марш возобновился, на этот раз на восток, но по мере приближения к Бононии разногласия росли. Если Испания очень далеко, то где же находится Понт? Многие самниты и луканцы — а они составляли большинство — говорили на латыни и на осканском наречии, и очень немногие понимали по-гречески. Как они будут жить в таком месте, как Понт, не зная греческого?

В Бононии делегация легатов, трибунов, центурионов и рядовых — около сотни человек — пришли к Спартаку.

— Мы не уйдем из Италии, — сказали они.

— Тогда и я никуда не уйду, — отозвался Спартак, скрывая ужасное разочарование. — Без меня вы распадетесь. Римляне перебьют вас всех.

Когда делегация удалилась, он, как всегда, обратился к Алусо:

— Я побежден, женщина, но не чужой армией и даже не Римом. Они слишком боятся. Они не понимают.

Кости сложились не лучшим образом. Алусо сердито их раскинула, потом собрала и положила обратно в мешочек. Она не сказала ему, что они показали. Некоторые вещи лучше оставлять в умах и сердцах женщин, которые ближе к земле.

— Пойдем в Сицилию, — предложила она. — Тамошние рабы к нам присоединятся, как они делали уже дважды. Может быть, римляне позволят нам мирно занять Сицилию, если мы пообещаем продавать им достаточно зерна по низкой цене.

Фракийка не могла скрыть своей неуверенности. Спартак почувствовал это. На какой-то отчаянный момент у него возникла идея повести свою армию на юг и по Кассиевой дороге двинуться на Рим. Но потом разум взял верх, и он оценил здравомыслие предложения Алусо. Она права. Она всегда была права. Это должна быть Сицилия.

Стать понтификом — значит войти в высший состав политической власти в Риме. Авгурство было на втором месте. Имелось несколько семей, которые очень ревностно охраняли и ценили свое авгурство. Точно так же, как другие семьи охраняли и ценили свой понтификат. Но всегда понтификат был чуть впереди авгурства. Так что когда Гай Юлий Цезарь был введен в коллегию понтификов, он знал, что более уверенно движется к своей конечной цели, к консульству, и что эта инаугурация более чем компенсировала его неудачу с фламинатом. Никто не сможет указать на него пальцем и подвергнуть сомнению его статус, говоря, что, может быть, ему нужно было остаться фламином Юпитера. Его положение понтифика говорило всем, что он прочно вошел в самое ядро Республики.