Фавориты Фортуны Маккалоу Колин

На Родосе Цезарь слышал все это, но в Пергам не поехал. Кажется, его больше волновали разговоры о том, что провинция Азия больше не хочет иметь никаких отношений с Митридатом, но и сражаться с ним не намерена — если только римский губернатор не издаст строгий приказ. А римский губернатор молчал. В квинктилий начнут собирать урожай в южной части провинции, а к секстилию урожай созреет и в северной. Но Юнк ничего не делал. Он и пальцем не пошевелил, чтобы запастись зерном на случай войны.

В секстилий пришло известие: Сенат поручил обоим консулам, Лукуллу и Марку Котте, вести дела с Митридатом. И вдруг Вифиния превратилась в отдельную провинцию с Марком Коттой в качестве губернатора, а Киликия отошла к Лукуллу. Никто не мог сказать, какая судьба ждет провинцию Азия, когда ее губернатор — лишь претор между нынешними двумя консулами. Обойденный Лукуллом и Марком Коттой, Юнк будет делать то, что ему скажут. Но Юнк не был человеком Лукулла. Он не был ни эффективным, ни безупречным деятелем. Для Юнка все складывалось плохо.

Вскоре Цезарь получил письмо от брата Лукулла, Варрона Лукулла.

Представь себе, Рим охвачен волнением. Я пишу тебе, Цезарь, потому что ты в данный момент не у дел, а мне необходимо сформулировать свои мысли в письменном виде. Я не веду дневника. И не могу подумать ни о ком другом, кому бы я мог написать. Я обречен оставаться здесь, в Риме, что бы ни случилось, разве что умрут оба консула, а поскольку старший консул — мой брат, а младший консул — твой дядя, никто из нас этого не хочет. Почему я обречен оставаться в Риме? Я выбран старшим консулом на следующий год! Замечательно, правда? Мой младший коллега — Гай Кассий Лонгин — хороший человек, я думаю.

Сначала несколько местных новостей. Ты, вероятно, слышал, что нашему общему другу Гаю Верресу удалось так подлизаться к электорату и многим чиновникам, что теперь он — городской претор. Но ты, наверное, не слышал, как ему удалось превратить эту обычно неблагодарную должность в крайне выгодную. После того как плутократ Луций Минуций Базил умер, не оставив завещания, его ближайший родственник — племянник Марк Сатрий — подал Верресу иск по делу о наследстве. Догадайся, кто оспаривал этот иск? Не кто иные, как Гортензий и Марк Красс, каждый из которых урвал у Базила неплохое состояние еще при жизни. Теперь они явились к Верресу и заявили: если бы Базил оформил завещание, он оставил бы эти состояния за ними. И Веррес поддержал их! Гортензий и Марк Красс отбыли богатыми, а несчастный Сатрий сделался бедным. А что касается Гая Верреса, — ну, ты же не думаешь, что он от доброты сердечной решил дело в пользу Гортензия и Марка Красса?

Конечно, каждый год среди наших десяти плебейских трибунов появляется какой-нибудь зануда. В этом году это Луций Квинтий. Ему пятьдесят лет, всего добился своими силами, любит рядиться, когда не обязательно быть в тоге, в длинное платье тирского пурпура. Отвратительно жеманные манеры и речь. Ни разу коллегия не смогла поработать целый день, потому что Квинтий разглагольствовал перед толпой на Форуме о восстановлении всех прав трибуната, а в Палате сосредоточил свой яд на моем брате.

Теперь Квинтий очень тихий и ведет себя лапушкой. Мой дорогой брат Лукулл очень хорошо поработал с ним, используя двойную атаку (как он выразился). Первая атака: Лукулл напомнил Квинтию, как прошлогоднего плебейского трибуна Квинта Опимия бросили собакам. А собаки — это Катул и Гортензий, которые обвинили Опимия в постоянном превышении власти и добились того, что он заплатил штраф, равный его состоянию. И разорившийся Опимий вынужден был уйти с политической арены. Вторая атака: Лукулл шепнул на ухо Квинтию, что если тот не заткнется и не угомонится, его тоже кинут Катулу и Гортензию, и тогда его точно оштрафуют на сумму, равную его состоянию. Не сразу, но спустя некоторое время это сработало.

Если ты думаешь, что, поскольку тебя нет, о тебе совершенно забыли, так это не так, мой дорогой Цезарь. Весь Рим только и говорит что о твоем небольшом приключении с пиратами и о том, как ты их распял вопреки приказу губернатора. Я слышу твой вопрос: «Как? Это уже известно в Риме?» Да, известно! И — нет, не известно, потому что Юнк об этом молчит. А вот его проквестор, Помпей, у которого хватило наглости прибавить прозвание «Вифинский» к своему ничем не примечательному имени, написал об этом всем, кому не лень. Очевидно, его целью было сделать Юнка героем, но таков каприз публики, что все — даже Катул! — считают героем тебя. Фактически поговаривали о том, чтобы вручить тебе морской венок в дополнение к твоему гражданскому, но Катул не готов зайти так далеко и напомнил почтенным отцам, что в тот момент ты был частным лицом, поэтому военная награда тебе не полагается.

В этом году пираты сделались предметом бурной дискуссии в Палате, и, пожалуйста, обрати внимание на слово «дискуссия». Потому ли это, что Филипп впал в состояние постоянной летаргии, или же потому, что Цетег большей частью отсутствовал на заседаниях, или потому, что Катул и Гортензий более заинтересованы в судах, чем в Сенате, — я не знаю. Но факт остается фактом: в этом году Палата не способна быстро принимать решения. Принять решение? О, это невозможно! Ускорить ход дел? О, невозможно!

Во всяком случае, в январе наш претор Марк Антоний добивался специального назначения, чтобы покончить с пиратами в Нашем море. Его главный довод в свою пользу заключался в том, что его отца, Оратора, тридцать лет назад тоже назначали для этой цели. Нет сомнения, морской разбой приобрел уже нешуточный размах. Сейчас, при дефиците зерна, мы должны защищать наши грузовые корабли с хлебом от востока до самой Италии. Однако большинство из нас разбирал смех при мысли, что Антонию — правда, не такому чудовищу, как его брат Гибрид, зато определенно дружелюбному и беспомощному идиоту — поручат такое серьезное дело.

Кроме этой бесконечной дискуссии, ничего не произошло. Только Метелл, старший сын Капрария (в этом году он претор), также посчитал это хорошей идеей и стал добиваться того же назначения. Когда лоббирование Метелла стало угрозой для Антония, он пошел — догадайся, к кому? Отказываешься? К Преции! Ты ее знаешь, это любовница Цетега. Цетег у нее под каблуком, причем до такой степени, что, когда лоббистам нужен Цетег, они бегут сначала к Преции. Можно лишь предположить, что она тайно мечтает о больших, здоровенных кретинах — самцах, а не интеллектуалах, потому что в результате эту работу получил Антоний! Козленок ушел с арены с травмированной самооценкой, но попомни мое слово, однажды он вернется. Цетег так рьяно поддерживал Антония, что Антоний получил неограниченные полномочия на воде и проконсульскую власть на суше. Ему предложили набрать легион пехотинцев, а флот он реквизирует в городских портах — везде, где побывает. В этом году это западная часть Нашего моря.

Конечно, жалобами, которые Палата начинает получать из портовых городов, можно пренебречь, но нам кажется, что Марк Антоний лучше умеет занимать деньги, чем ликвидировать пиратов. Пока их количество значительно меньше твоих пятисот! У него произошла небольшая стычка у берегов Кампании, которую он считает большой победой, но мы так и не увидели доказательств, вроде корабельных носов или пленников. Я считаю, что он просто погрозил кулаком острову Липара и наорал на Балеары. Но восточный берег Испании остается в руках пиратов — союзников Сертория, и Лигурия не укрощена. Большую часть своего времени и энергии (согласно жалобам)

Антоний тратит на бурную и роскошную жизнь. В будущем году, сообщил он Сенату в своем последнем послании, он перейдет на восточную часть Нашего моря, в Гифей в Пелопоннесе. Из этой базы он, по его словам, займется Критом, потому что там останавливаются все большие пиратские флотилии. А я думаю, потому, что в Гифее необыкновенный климат и есть очень красивые женщины.

А теперь о Митридате.

Новость о смерти царя Никомеда достигла Рима лишь в марте — кажется, из-за зимних штормов. Конечно, завещание было отдано на хранение весталкам, а Юнк самостоятельно приступил к введению Вифинии в состав провинции Азия, как только ты сообщил ему о смерти царя, так что Палата решила, что все идет, как нужно. Но почти сразу же после этой новости пришло официальное письмо от царя Митридата, который писал, что Вифиния принадлежит Низе, престарелой дочери царя Никомеда, и что он идет, чтобы посадить Низу на вифинский трон. Никто этого не принял всерьез. О дочери Никомеда уже много лет никто ничего не слышал. Мы послали Митридату резкий ответ, в котором отказывались санкционировать любого претендента на трон Вифинии и приказывали ему оставаться в пределах своего государства. Обычно, когда мы пинаем Митридата, он ведет себя, как улитка, и прячется в свою раковину, так что об этом деле больше никто не думает.

За исключением моего брата, то есть. Его нюх, отточенный годами жизни и борьбы на востоке, чуял приближение войны. Он даже пытался говорить в Палате о такой возможности, но был — не заглушён криком, нет — остановлен всеобщим храпом. На следующий год его провинцией будет Италийская Галлия. Когда он вытащил ее во время жеребьевки в первый день нового года, он был в восторге. До этого момента он очень боялся, что Сенат отберет у Помпея Ближнюю Испанию и отдаст ее ему. Вот почему он всегда так яростно выступал в пользу Помпея в Палате — он не хотел ехать в Ближнюю Испанию!

Во всяком случае, когда в конце апреля мы узнали, что Луций Октавий умер в Тарсе, мой брат попросил дать ему Киликию, а Италийскую Галлию поручить кому-нибудь из преторов. Он настаивал: грядет война с царем Митридатом. И какова же была реакция сенаторов на эти предостережения? Летаргия! Подавляемые зевки! Можно подумать, Митридат никогда не убивал восемьдесят тысяч наших сограждан в провинции Азия пятнадцать лет назад или не занимал всю провинцию, пока Сулла не выгнал его! Почтенные отцы дискутировали, дискутировали, дискутировали… Но не пришли ни к какому решению.

Когда пришло сообщение, что Митридат на марше и прибыл уже в Гераклею с тремястами тысячами войска, можно было подумать, что что-то должно случиться! Да ничего не случилось! Палата не могла прийти к единому решению, что нужно делать, не говоря уже о том, кого следует послать на восток. Во время очередной дискуссии Филипп встал и предложил передать командование на востоке Помпею Магну! Который (следует отдать ему должное) был очень заинтересован в восстановлении своей репутации, подпорченной в Испании.

Наконец мой дорогой Лукулл сделал то, за что сам себя презирал, — он пошел к Преции. Можешь себе представить, насколько его визит к этой женщине отличался от визита Марка Антония! Лукулл слишком высокомерен и упрям, чтобы подлизываться, и слишком горд, чтобы просить. Поэтому вместо дорогих подарков, томных вздохов или торжественных заверений в вечной любви и преданности он был очень решителен и деловит. Сенат, сказал он, состоит из дураков, и ему надоело тратить свои силы на болтовню в Палате. Он всегда слышал, что Преция умна и образованна. Понимает ли она, почему необходимо, чтобы кого-то послали к Митридату как можно скорее? И понимает ли она, что лучшим человеком для такой работы является Луций Лициний Лукулл? И если она понимает, то не могла бы она пнуть Цетега в задницу, чтобы он оторвал седалище от стула и сделал что-то в этой ситуации? Очевидно, Преции очень нравится, когда о ней говорят, будто она умнее и образованнее любого в Сенате (надо думать, что она и Цетега причисляет к этим ничтожествам), потому что она действительно так поддала Цетегу, что Палата сразу проснулась!

Италийскую Галлию отдали претору (пока еще имя не назвали), а Киликию — моему брату. С приказом идти на восток и принять дела у губернатора провинции Азия в первый день следующего года, не оставляя Киликии. Предполагалось, что Юнк задержится в провинции Азия и его срок будет продлен, но в этом ему было отказано. Он должен вернуться домой в конце года. Поступило так много жалоб на его поведение в бедной Вифинии, что Палата единогласно согласилась его отозвать.

В Италии находится только один легион солдат. Их вербовали и тренировали, чтобы послать в Испанию, но теперь они пойдут на восток с Лукуллом. Пинок Цетегу оказался достаточно силен: почтенные отцы выделили Лукуллу семьдесят два миллиона сестерциев, чтобы набрать флот, а Марку Антонию не предложили денег вообще. Марк Котта назначен губернатором новой римской провинции Вифиния. В его распоряжении находится вифинский флот, но кораблей мало: ему тоже не дали денег. К чему же мы пришли, Цезарь, когда женщина имеет власти больше, чем консулы?

Мой дорогой брат покрыл себя славой, отклонив те семьдесят два миллиона. Он сказал, что тех денег, которые еще Сулла зарезервировал в провинции Азия, хватит на его нужды. А флот он наберет в разных городах и округах провинции. Из собранной дани он заплатит за корабли. Поскольку денег в казне почти нет, почтенные отцы выразили моему брату искреннюю благодарность.

Теперь конец квинктилия, и Лукулл и Марк Котта отправятся на восток меньше чем через месяц. К счастью, по конституции Суллы вновь выбранные консулы являются по званию старше, чем городской претор, так что Кассий и я остаемся в Риме, который теперь на нашем попечении, а не на попечении этого ужасного Гая Верреса.

Это не крупномасштабное мероприятие, задействован только один легион. Экспедиция весь путь проделает морем, потому что летом это быстрейший путь. Быстрее, чем марш через Македонию. Я тоже думаю, что мой брат не хочет завязнуть в кампании западнее Геллеспонта, как Сулла в свое время. Он верит, что Курион способен справиться с вторжением Понта в Македонию: в прошлом году Курион и Косконий в Иллирии действовали одной командой и так успешно, что атаковали дарданов и скордисков, а сейчас Курион совершает набеги на бессов.

Лукулл должен прибыть в Пергам в конце сентября, и что случится после этого, я не знаю. Думаю, и Лукулл не знает.

И это, Цезарь, все на сегодня. Пожалуйста, напиши мне, какие новости ты услышишь. Не думаю, что у Лукулла будет время информировать меня обо всем!

Письмо заставило Цезаря вздохнуть. Дыхательные упражнения и риторика неожиданно потеряли для него интерес. Но он не получил вызова от Лукулла и сомневался, что тот когда-нибудь его позовет. Особенно если весь Рим судачит о его удаче с пиратами. Лукулл одобрил бы сам подвиг, но не того, кто его совершил. Ему нравятся вещи бюрократически аккуратные, официально четкие. Любитель приключений, частное лицо, присвоившее губернаторскую власть, не уживется с Лукуллом, хоть тот и поймет, почему Цезарь так поступил.

«Интересно, — подумал Цезарь на следующий день, — далеко ли желаемое от действительности? Может ли человек влиять на события силой своих невыраженных желаний? Или это дела Фортуны? Удача на моей стороне, я — любимец Фортуны. И вот оно, опять! Шанс! И этот шанс появился, когда нет никого, кто мог бы остановить меня. Никого, кроме таких, как Юнк, который не имеет значения».

Теперь Родос утверждал, что царь Митридат предпринял не одно вторжение, а целых три, и каждое из Зелы в Понте, где у царя имелся военный штаб и где он тренировал свои армии. Главный бросок Митридат возглавил сам. Триста тысяч пехоты и конницы двигались по побережью Пафлагонии по направлению к Вифинии при поддержке полководцев-кузенов Гермократа и Таксила, да еще флот из тысячи кораблей, большинство из них пиратские, под командованием наварха-кузена Аристоника. Второй бросок под командованием Диофанта, племянника царя, был нацелен на Каппадокию с конечной целью — Киликия. Здесь было задействовано сто тысяч войска. И наконец, третий бросок, тоже со ста тысячами, под командованием полководца-кузена Эвмаха и незаконного сына Гая Мария, Марка Мария, посланного Серторием к царю. Этой третьей группе было приказано пройти через Фригию и попытаться проникнуть в провинцию Азия через заднюю калитку.

Цезарь со вздохом пожалел, что Лукулл и Марк Котта не скоро получат это сообщение. Два легиона, принадлежавшие Киликии, уже плыли в Пергам под командованием Лукулла, оставив Киликию без защиты перед вторжением Диофанта. Так что поделать ничего нельзя, оставалось лишь надеяться, что события повернутся так, что Диофанту придется замедлить движение. Благодаря царю Тиграну в Каппадокии он встретит слабое сопротивление.

Два легиона бывших солдат Фимбрии сидели уже в Пергаме с трусливым губернатором Юнком, и было непохоже, что Юнк пошлет их на юг сражаться с Эвмахом и Марком Марием. Ему они самому нужны, чтобы обезопасить свое бегство, когда Митридат во второй раз, меньше чем через пятнадцать лет, займет провинцию Азия. Без сильного командира-римлянина народ провинции Азия не устоит. Сейчас конец секстилия, а Лукулл и Марк Котта будут в море по крайней мере еще один месяц, и этот месяц будет жизненно важным для провинции Азия.

«Больше никого нет», — сказал самому себе Цезарь.

Другая сторона личности Цезаря ответила:

«Но мне даже „спасибо“ не скажут, если я добьюсь успеха».

«Я делаю это не за „спасибо“, а ради собственного удовлетворения».

«Удовлетворения? Что ты имеешь в виду под удовлетворением?»

«Я должен доказать себе, что могу это сделать».

«Они не будут обожать тебя, как обожают Помпея Магна».

«Конечно, не будут! Помпей Магн — ничтожный пиценец, он никогда не будет представлять опасности для Республики. У него нет характера. У Суллы он был. И у меня он тоже есть».

«Но зачем рисковать? Все может закончиться привлечением к суду за измену, и бесполезно говорить, что нет никакой измены! И изменять-то никому не потребуется. Твои действия начнут толковать по-разному, но кто будут эти люди?»

«Лукулл».

«Вот именно! Он уже считает тебя прирожденным смутьяном, и этот твой поступок он поймет так же, даже если он и наградил тебя гражданским венком. Не поздравляй себя с тем, что ты поступил благоразумно и большую часть пиратских трофеев раздал, — ты все же взял себе состояние, о котором умолчал, а такие люди, как Лукулл, всегда будут подозревать тебя в сокрытии этого состояния».

«Даже если и так, я должен это сделать».

«Тогда постарайся сделать это как Юлий, а не как Помпей! Без суеты, без фанфар, без криков, а потом не раздувайся от гордости, даже если одержишь победу».

«Обычный долг ради удовлетворения».

«Да, обычный долг ради удовлетворения».

Цезарь позвал Бургунда.

— Завтра на рассвете мы отправляемся в Приену. Только ты, я и два самых надежных писаря. Каждому — лошадь и мула. Для меня — Двупалого и подкованную лошадь, и еще мула. Нам с тобой понадобится наше оружие и доспехи.

Долгие годы службы у Цезаря приучили Бургунда ничему не удивляться, поэтому он ничем не выдал своего потрясения.

— А Деметрий? — только и спросил он.

— Мы уезжаем ненадолго, поэтому он не понадобится. Кроме того, его лучше оставить здесь. Он болтлив.

— Мне нанять корабль?

— Найми корабль. Небольшой, легкий и быстроходный.

— Достаточно быстроходный, чтобы уйти от пиратов?

Цезарь улыбнулся:

— Вот именно, Бургунд. Одного раза вполне достаточно.

Путешествие длилось четыре дня — Книд, Минд, Бранхиды, Приена в устье реки Меандр. Никогда так не радовался Цезарь, плывя по морю на быстроходном беспалубном корабле с пятьюдесятью гребцами, опускающими весла в воду в такт барабанных ударов. Грудь и плечи гребцов были хорошо развиты многолетней греблей. Имелась еще и вторая команда гребцов. Они сменяли друг друга, не дожидаясь, когда устанут. Во время отдыха каждая команда ела и пила досыта.

Они достигли Приены на четвертый день. Было еще рано, и Цезарю удалось найти этнарха, который носил эфиопское имя Мемнон.

— Думаю, ты уже не будешь этнархом после того, как Митридата выгонят из провинции Азия, если только ты симпатизировал ему, — сказал Цезарь, отбросив всякие любезности. — Поэтому я должен тебя спросить: тебе нравится идея еще одного срока при Митридате?

Мемнона передернуло.

— Нет, Цезарь!

— Хорошо. В таком случае, Мемнон, я многого от тебя потребую, и в кратчайший срок.

— Я постараюсь. Что тебе нужно?

— Созови гарнизонную армию Приены и пошли людей в каждый город и общину, от Галикарнаса до Сард, чтобы там собрали народное ополчение. Мне нужно как можно больше людей и как можно быстрее. Четыре легиона, и каждый со своим командиром. Пунктом сбора будет Магнесия-на-Меандре на восьмой день, считая с сегодняшнего.

Мемнон просиял:

— Наконец-то губернатор начал действовать!

— Да, конечно, — согласился Цезарь. — Он назначил меня командующим гарнизонными армиями провинции Азия, но, к сожалению, из своего штата он больше никого не может выделить. Это значит, Мемнон, что провинция Азия вынуждена будет защищать себя сама. Нечего сидеть на месте и позволять римским легионам завоевывать всю славу.

— Не дождутся! — воскликнул Мемнон, воинственно сверкнув глазами.

— Я тоже так думаю. Хорошую местную гарнизонную армию, обученную по-римски и с римским вооружением, сильно недооценивают. Но после нашего ополчения, я уверен, все изменится.

— С кем мы сражаемся? — спросил Мемнон.

— С понтийским военачальником по имени Эвмах и испанским ренегатом по имени Марк Марий — он, кстати, вовсе не родственник моему дяде, великому Гаю Марию! — солгал Цезарь, который хотел, чтобы его войско сражалось уверенно, не страшась великого имени Мария.

Итак, Мемнон отбыл, чтобы организовать сбор гарнизонов провинции Азия, даже не спросив официального подтверждения полномочий Цезаря. Он даже не задумался: действительно ли Цезарь говорит ему правду. Когда Цезарь что-то требовал сделать немедленно, никто и не думал ни о чем его спрашивать.

В ту ночь после возвращения в свои комнаты в доме Мемнона Цезарь переговорил с Бургундом.

— Тебе не нужно оставаться со мной в этой кампании, старый друг, — сказал он. — И нечего протестовать, убеждая меня в том, что Кардикса перестанет с тобой разговаривать, если ты не будешь околачиваться рядом, чтобы защитить меня. Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что более важное. Поезжай в Анкиру и повидайся там с Деиотаром.

— Это галатийский вождь, — кивнул Бургунд. — Я помню его.

— И он должен тебя помнить. Даже среди галлов Галатии нет таких крупных людей, как ты. Я уверен, он знает о передвижениях Эвмаха и Марка Мария больше, чем я. Но я посылаю тебя не для того, чтобы предупредить его. Я хочу, чтобы ты сказал ему, что я организую армию из гарнизонов провинции Азия и попытаюсь заманить понтийское войско к низовьям Меандра. Где-нибудь ниже по течению Меандра я надеюсь устроить им западню и разбить. Если я это сделаю, они отступят во Фригию, не успев перестроиться, чтобы потом вновь вернуться. Ты скажешь Деиотару, что у него никогда больше не будет лучшей возможности выгнать понтийский сброд. Пусть он их поймает во Фригии, пока они там переформировываются. Другими словами, скажи ему, что он будет действовать вместе со мной. Если я в провинции Азия, а он во Фригии хорошо выполним нашу работу, тогда в этом году ни в провинцию Азия, ни в Галатию уже никто не вторгнется.

— И как мне путешествовать, Цезарь? Я хочу сказать, в каком обличье?

— Я думаю, ты должен выглядеть как бог войны, Бургунд. Надень золотые доспехи, которые дал тебе Гай Марий, вставь в гребень твоего шлема самые большие пурпурные перья, какие сможешь найти на рыночной площади, и распевай какую-нибудь грозную германскую песню. Ори как можно громче. Если ты встретишь понтийских солдат, иди прямо сквозь них, словно их нет. Ты со своим несейским конем будешь воплощением ужаса для этих солдат.

— А после того как я увижусь с Деиотаром?

— Возвращайся ко мне, двигаясь по берегу Меандра.

Сто тысяч понтийцев, весной выступившие с Эвмахом и Марком Марием из Зелы, должны были, прежде всего, занять провинцию Азия и двигаться по более-менее прямому пути между Зелой в Понте и любой фригийской водной артерией, пересекавшей Галатию. Митридат не доверял Галатии. Там выросло новое поколение вождей, заменившее тех, кого царь Митридат умертвил на пиру почти тридцать лет назад, и власть Понта над Галатией была ненадежной. Потом следует покончить с этими чужаками галлами, но это сейчас не главное. Лучших людей Митридат оставил себе, а солдаты Эвмаха и Марка Мария были плохо обучены. Кампания в низовьях Меандра против дезорганизованных сообществ азиатских греков придаст войскам уверенности, закалит их.

В результате таких размышлений, направляясь в Пафлагонию, царь Понта решил держать при себе Эвмаха и Марка Мария и их армии. Он поздравил себя с тем, что так хорошо обеспечен для этой вылазки против Рима. В зернохранилищах Понта лежали два миллиона медимнов пшеницы, а один медимн давал два однофунтовых хлеба в день в течение тридцати дней. Поэтому одной только пшеницы Митридат имел достаточно, чтобы прокормить всех своих людей в течение нескольких лет. Поэтому ему было все равно, что он приведет в Пафлагонию лишних сто тысяч ртов. Незначительные детали, вроде вопроса, каким образом будет перевезено такое огромное количество зерна и другого продовольствия, его не волновали. Это дело его подчиненных. А Митридат просто считал, что они махнут волшебной палочкой — и все будет доставлено. В действительности эти наемники не умели и не могли придумать, как сделать то, что было естественным для любого римского префекта-снабженца, хотя ни одному римскому военачальнику и в голову не придет вести армию на большое расстояние без продовольствия.

Получилось так, что к тому времени, как Эвмах и Марк Марий отделили свою сотню тысяч солдат от трехсот тысяч, принадлежавших Митридату, продовольствия оставалось так мало, что царь был вынужден послать длинную цепь людей обратно за много миль, чтобы они на своих плечах принесли тяжелые корзины с хлебом и накормили армию (телеги с волами пройти по этой местности не могли). А это, в свою очередь, означало, что каждый раз определенный процент солдат-носильщиков оказывался обессиленным. Флот вез запасы в Гераклею, как сказали царю. И еще царю сказали, что в Гераклее положение улучшится.

Однако Гераклея предоставила недостаточную поддержку Эвмаху и Марку Марию. Главные силы они направили внутрь материка, к низовьям реки Биллей, а сами пересекли горный хребет и появились в долине реки Сангарий. В этой плодородной части Вифинии они хорошо поели за счет местных фермеров, но вскоре вошли в густо поросшее лесом нагорье, где были только небольшие обрабатываемые долины и отдельные участки распаханной земли.

Таким образом, неспособность прокормить сто тысяч солдат привела к тому, что Эвмах и Марк Марий разделились.

— Тебе не нужна вся армия, чтобы справиться с несколькими азиатскими греками, — сказал Марк Марий Эвмаху, — и определенно тебе не потребуется кавалерия. А я собираюсь оставаться на реке Тембрис с частью пехоты и всей кавалерией. Мы будем обрабатывать землю, заготавливать фураж и ждать новостей от тебя. Постарайся вернуться к зиме и привести с собой половину жителей провинции Азия в качестве носильщиков. От верхнего Тембриса до земель галатийских толистобогов недалеко, так что весной мы нагрянем на них и уничтожим. И в будущем году у нас будет очень много галатийской провизии.

— Не думаю, что царю, моему кузену, понравится, если он услышит, как ты умаляешь значение его военного похода, говоря о нем как о простом добывании продовольствия, — спокойно сказал Эвмах, который слишком боялся Митридата, чтобы высказывать свое недовольство.

— Царь, твой кузен, очень нуждается в хорошей римской тренировке, тогда он знал бы, как тяжело накормить так много людей на марше, — равнодушно отозвался Марк Марий. — Меня послали научить вас искусству ставить ловушки и устраивать рейды, но до сих пор все, что я делал, это командовал армией. В этом я мало что понимаю. Но у меня имеется здравый смысл. И мой здравый смысл говорит, что половина этого войска должна остаться где-то на реке, где достаточно ровная почва для земледелия, чтобы обеспечить себя питанием. Плохо, если царя раздражают разговоры о необходимости кормить армию! Если хочешь знать мое мнение, царь даже не живет там, где живем мы.

Еще больше времени было потрачено, пока Марк Марий менял место расположения, потому что Эвмах отказался уйти, пока не будет знать, где он может найти Мария по возвращении. Таким образом, наступил сентябрь, прежде чем Эвмах и около пятидесяти тысяч пехотинцев пересекли горы Дандим и достигли одного из притоков Меандра. Естественно, чем дальше вниз по течению шла армия, тем лучше были еда и фураж, — стимул продолжать кампанию, пока вся эта богатая часть мира не будет снова принадлежать царю Понта Митридату.

Поскольку большинство самых больших городов вдоль бесконечной реки были расположены на южном берегу, Эвмах перешел на ее северный берег, следуя по мощеной дороге, которая начиналась у города Триполь. Обещая солдатам, что им будет разрешено грабить, когда они займут провинцию Азия, Эвмах обошел Низу, первый большой город, который они встретили на пути, и продолжил путь вниз по течению в направлении к городу Траллы. Было невозможно удержать людей на марше в ровном строю, поскольку постоянно приходилось искать пропитание. Иногда им попадалось стадо молодых овец или стая жирных гусей, и тогда несколько сотен солдат бросались на них и преследовали, пока все до последнего животного не были пойманы и зарезаны. И тогда беспорядок в армии еще больше усиливался.

Приятное и спокойное продвижение по богатой земле было как праздник. Разведчики Эвмаха два раза в день сообщали одно и то же: все спокойно. «Это потому, — думал Эвмах с презрением, — что никакого сопротивления к югу от Пергама не существует!» Все римские легионы (даже те, которые находятся в Киликии) располагаются на окраинах Пергама, чтобы защитить драгоценную персону губернатора. Это уже было известно всем понтийским генералам, а Марк Марий подтвердил старые сведения, послав разведчиков в Каик.

Эвмах был так спокоен и чувствовал себя в такой безопасности, что даже не заволновался, когда однажды вечером его разведчики не появились с докладом в обычное время — за час до заката. Город Траллы был теперь ближе, чем оставшаяся позади Низа, мягкая волнистость долины делала извилистым русло реки Меандр. На поворотах вода блестела золотом лучей заходящего солнца. Вечерний свет падал на жнивье. Эвмах отдал приказ остановиться на ночлег. Никаких фортификаций построено не было, не наблюдалось никакого порядка в организации общего лагеря. Армия напоминала спустившуюся на землю стаю скворцов. Все это сопровождалось болтовней, пререканиями, перестановками.

Было еще достаточно светло, когда четыре легиона азиатских гарнизонов правильными римскими рядами выступили из теней, набросились на ужинавшую понтийскую армию и изрубили в куски не ожидавших нападения солдат. Хотя людей Эвмаха было в два раза больше, застигнутые врасплох, они не оказали сопротивления.

Имея лошадей и, по чистой случайности, оказавшись на дальней стороне лагеря, Эвмах и его старшие легаты бежали. Они скрылись, не заботясь о судьбе армии, и направились к реке Тембрис и к Марку Марию.

В тот год удача была не на стороне Митридата. Эвмах вернулся на Тембрис как раз когда Деиотар и галатийские толистобоги напали на Марка Мария и его половину войска. В основном это была кавалерийская стычка, так и не перешедшая в ожесточенное сражение. Сарматы и скифы, нанятые Митридатом, лучше сражались на открытом пространстве. Они плохо маневрировали на неровной долине верхнего Тембриса и погибали тысячами.

К декабрю остатки фригийской армии с боями отошли к Зеле под командованием Эвмаха. Марк Марий сам отправился искать Митридата, предпочитая рассказать царю о случившемся лично, а не в отчете.

Гарнизонное войско провинции Азия ликовало и вместе со всем населением долины Меандра несколько дней праздновало победу.

В своем обращении к войску перед сражением Цезарь делал ударение на то, что провинция Азия сама защищает себя, что Рим далеко и не может помочь, что сейчас судьба провинции целиком зависит от азиатских греков, живущих на этой земле. Обращаясь к солдатам на местном разговорном греческом, Цезарь хотел пробудить у них чувство патриотизма. В результате двадцать тысяч солдат Лидии и Карий, которых вел Цезарь, чтобы захватить лагерь Эвмаха, так воодушевились, что сражение послужило разрядкой напряжения. В течение четырех недель Цезарь обучал их, четыре недели внушал им сознание их собственной значимости, прививал им дисциплину — и результаты оказались такими, на которые он мог только надеяться.

— В этом году понтийцы больше не сунутся, — сказал он Мемнону на победном пиру в Траллах через два дня после поражения Эвмаха, — но на следующий год они могут прийти снова. Я научил вас, что делать и как это делать. Теперь люди провинции Азия должны защищать себя сами. Думаю, Рим будет так занят на других фронтах, что не будет ни легионов, ни военачальников для провинции Азия. Но вы теперь поняли, что можете постоять за себя.

— И этим мы обязаны тебе, — сказал Мемнон.

— Ерунда! Все, что вам действительно требовалось, — это чтобы кто-то подтолкнул вас. Мне повезло, что этим человеком оказался именно я.

Мемнон подался вперед.

— Мы намерены построить храм Победы как можно ближе к месту сражения, насколько позволит подтопляемая равнина. Говорят, есть небольшое возвышение на окраинах Тралл. Ты позволишь нам поставить твою статую в храме, чтобы народ не забыл, кто их возглавлял?

Даже если бы здесь присутствовал Лукулл и запретил бы это, Цезарь не отказался бы от такой удивительной чести. Траллы далеко от Рима. Это отнюдь не самый большой город провинции Азия. Вряд ли кто-нибудь из римлян его класса посетит храм Победы, который не сможет претендовать ни на древность, ни на большое искусство. Но для Цезаря эта честь означала очень многое. В возрасте двадцати шести лет у него будет своя статуя в полный рост, в регалиях полководца, стоящая в храме Победы. Потому что в двадцать шесть лет он привел армию к победе.

— Я был бы счастлив, — серьезно ответил он.

— Тогда завтра я пришлю к тебе Главка, чтобы он тебя обмерил. Он замечательный скульптор, работает в студиях в Афродисиаде, но, поскольку он в ополчении, он сейчас с нами. Я позабочусь, чтобы с ним был художник, который сделает несколько цветных эскизов. Тогда тебе не придется позировать, если возникнет необходимость находиться где-то в другом месте.

Да, у Цезаря имелись дела в другом месте. И главным делом было увидеть Лукулла в Пергаме, прежде чем новость о победе при Траллах достигнет его другим способом. Когда Бургунд вернулся из Галатии за семь дней до сражения, Цезарь смог послать гиганта-германца на Родос сопровождать двух писарей и его драгоценного Двупалого. В Пергам он отправился один.

Цезарь проехал сто тридцать миль, останавливаясь только для того, чтобы поменять лошадей. Он делал это довольно часто, чтобы перемещаться со скоростью десять миль в час днем и семь миль в час ночью. Дорога была хорошая, сделанная римлянами, и хотя луна была на ущербе, небо оставалось безоблачным. Удача ему сопутствовала. Покинув Траллы на рассвете на следующий день после победного пира, Цезарь прибыл в Пергам в тот же день через три часа после наступления темноты. Была середина октября.

Лукулл принял его сразу. Цезарь посчитал важным, чтобы при этом не присутствовал его дядя, Марк Котта, который тоже находился во дворце губернатора. И никакого признака присутствия Юнка.

Цезарь протянул руку для приветствия, но вежливый жест проигнорировали. Не предложил Лукулл Цезарю и сесть. Беседовали стоя.

— Что заставило тебя, Цезарь, так далеко уехать от места твоей учебы? Ты опять встретился с пиратами? — ледяным тоном осведомился Лукулл.

— He с пиратами, — деловито ответил Цезарь, — а с армией Митридата. Пятьдесят тысяч явились в низовье Меандра. Я услышал об этом, прежде чем ты прибыл на восток, и посчитал бесполезным сообщать об этом губернатору, которого информируют лучше, чем меня, но который не двинулся с места, чтобы защитить долину Меандра. Поэтому я заставил Мемнона из Приены созвать азиатскую гарнизонную армию, что, как ты знаешь, в его власти, если этого потребует Рим. И у него не было причины сомневаться, что я действую не от имени Рима. К середине сентября вожди местных городов Лидия и Кария собрали двадцать тысяч человек, которых я обучил, готовя к сражению. Понтийская армия вошла в провинцию в конце сентября. Под моим руководством азиаты победили Эвмаха возле города Траллы три дня назад. Почти все понтийцы были убиты или захвачены в плен, хотя самому Эвмаху удалось бежать. Я понимаю так, что с другой частью понтийской армии под командованием Марка Мария справится тетрарх Деиотар из толистобогов. Ты должен получить сообщение от Деиотара через несколько дней. Вот и все, — закончил Цезарь.

Длинное лицо Лукулла с холодными голубыми глазами не смягчилось.

— Думаю, этого достаточно! Почему ты не известил губернатора? Ты же не мог знать его планов.

— Губернатор — некомпетентный и корыстный дурак. Я уже это испытал на себе. Если бы он хотел все взять под контроль, — в чем я сомневаюсь, — он бы действовал очень медленно. И это я тоже знаю. Вот почему я не известил его. Я не хотел, чтобы он путался у меня под ногами.

— Ты превысил свои полномочия, Цезарь. Ты не имел права этого делать.

— Верно. Поэтому я ничего и не превысил.

— Здесь не соревнование в софистике!

— Было бы лучше, если бы это было соревнованием. Что ты хочешь от меня услышать? Я молод, Лукулл, но уже повидал более чем достаточно подобных людей, которых Рим посылает в свои провинции, наделяя властью. Я не считаю, что для Рима лучше, если такие люди, как я, будут проявлять слепое повиновение таким персонажам, как Юнк, Долабеллы или Веррес. Я знал, что сделать, и я сделал это. Я мог бы добавить, что сделал это, уверенный в том, что меня не поблагодарят. Я сделал это, зная, что меня будут ругать, вероятно, даже решат судить за небольшое предательство.

— По законам Суллы, малого предательства не бывает.

— Очень хорошо. За большое предательство.

— Почему ты пришел ко мне? Просить прощения?

— Да я скорее умру!

— Ты не меняешься.

— Во всяком случае, не становлюсь хуже.

— Я не могу простить того, что ты сделал.

— Я и не жду этого от тебя.

— Но все же ты пришел ко мне. Почему?

— Чтобы сообщить о случившемся командующему, как велит мне долг.

— Полагаю, ты говоришь о своем сенаторском долге, — сказал Лукулл, — хотя сообщить об этом нужно было также губернатору, а не только мне. Но я справедлив. Я понимаю, что Рим имеет повод быть благодарным за твои быстрые действия. В подобных обстоятельствах я, может, действовал бы так же. Если бы я был уверен, что не пренебрег властью губернатора. Для меня должность человека значительно важнее его качеств. Некоторые винили меня за то, что царь Митридат может начать эту третью войну с Римом, потому что я отказался помочь Фимбрии взять в плен Митридата в Питане и тем самым позволил Митридату спастись. Ты же, напротив, сотрудничал бы с Фимбрией под тем предлогом, что цель оправдывает средства. Но я не могу признать представителя незаконного римского правительства. Я считаю, что поступил правильно, отказав в помощи Фимбрии. Я поддержу любого римлянина, наделенного официальной властью. И наконец, я считаю, что ты очень похож на другого юношу с большими фантазиями, на Гнея Помпея, который называет себя Магном. Но ты, Цезарь, значительно более опасен, чем любой Помпей. Ты рожден для пурпура.

— Странно, — прервал его Цезарь, — я тоже так считаю.

Лукулл бросил на Цезаря испепеляющий взгляд.

— Не буду тебя обвинять, Цезарь, но и хвалить не стану. Очень кратко я сообщу в Рим о сражении при Траллах и опишу его как проведенное азиатскими гарнизонами под местным командованием. Твое имя упомянуто не будет. Я не возьму тебя в свой штат и не разрешу ни одному губернатору принимать тебя к себе.

Цезарь слушал с деревянным лицом и устремленным вдаль взглядом, но когда Лукулл резко показал ему на дверь, выражение лица Цезаря изменилось, стало упрямым.

— Я не настаиваю на том, чтобы меня упомянули в докладах как командира азиатских войск, но я категорически настаиваю на том, чтобы в докладе было указано, что я участвовал в кампании на Меандре. Если меня не упомянут, я не смогу считать это моей четвертой кампанией. Я намерен отслужить десять кампаний, прежде чем выдвину свою кандидатуру на квестора.

Лукулл удивленно посмотрел на Цезаря.

— Тебе не обязательно быть квестором! Ты уже в Сенате.

— По закону Суллы, я должен послужить квестором, прежде чем стать претором или консулом. А прежде чем стать квестором, я должен участвовать в десяти кампаниях.

— Многие выбранные квесторами никогда не участвовали в обязательных десяти кампаниях. Сейчас не время Сципиона Африканского и Катона Цензора! Никого не будет интересовать, в скольких кампаниях ты участвовал, когда твое имя появится в списках кандидатов в квесторы.

— В моем случае, — твердо сказал Цезарь, — кто-нибудь непременно сосчитает мои кампании. Мой образ жизни определен. Мне ничего не будет дано даром, и многое — вопреки жестокой оппозиции. Я стою над остальными, и я превзойду остальных. Но никогда, клянусь, я не пойду против конституции. Я буду подниматься по cursus honorum точно в соответствии с законом. И если в моем послужном списке будут десять кампаний, в первой из которых я заслужил гражданский венок, тогда я возглавлю список квесторов. И это единственное место в списке, приемлемое для меня после стольких лет пребывания сенатором.

Лукулл сурово смотрел на красивое лицо со знакомыми глазами — глазами Суллы — и понял, что должен остановиться.

— О боги, твоя самонадеянность не знает границ! Очень хорошо, я сообщу в донесении, что ты участвовал в этой кампании. Я упомяну также твое присутствие на поле боя.

— Это мое право.

— Однажды, Цезарь, ты переоценишь себя.

— Невозможно! — засмеялся Цезарь.

— Когда ты так говоришь, ты отвратителен.

— Не понимаю почему, если я говорю правду.

— Еще одно.

Готовый уже уйти, Цезарь остановился.

— Да?

— Этой зимой проконсул Марк Антоний переносит арену борьбы с пиратами с западного сектора Нашего моря на восток. Я думаю, он хочет сосредоточиться на Крите. Его штаб будет в Гифее, где уже усердно действуют некоторые его легаты. Марк Антоний должен собрать большой флот. Ты, конечно, наш лучший реквизитор кораблей, как мне известно из твоих действий в Вифинии, а также от Ватии Исаврийского. Родос дважды тебе обязан! Если ты хочешь добавить еще одну кампанию к твоему списку, Цезарь, тогда сразу отправляйся в Гифей. Твое звание — об этом я специально сообщу Марку Антонию — младший военный трибун. Ты будешь жить с римлянами в городе. Если я услышу, что ты набрал себе личный штат или каким-то образом превысил статус младшего военного трибуна, — клянусь тебе, Гай Юлий Цезарь, я отдам тебя под военный суд Марка Антония! И не думай, что я не смогу убедить его! После того как ты — родственник! — обвинил его брата, он вообще тебя не переносит. Конечно, ты вправе отказаться от назначения. Но это — единственная военная должность, которую ты можешь получить после того, как я разошлю несколько писем. Я — консул. Это значит, что моя власть выше любой другой, включая власть младшего консула, так что не ищи у него назначения, Цезарь!

— Ты забываешь, — тихо проговорил Цезарь, — что власть Марка Антония на море неограниченна. На море, я думаю, его власть превосходит даже консульскую.

— Тогда я позабочусь о том, чтобы никогда не оказаться в тех водах, где шныряет Марк Антоний, — устало отозвался Лукулл. — Иди, повидайся со своим дядей Коттой перед уходом.

— Как, ты даже не предложишь мне ночлега?

— Единственное ложе, которое я предложил бы тебе, Цезарь, принадлежало Прокрусту.

Через несколько минут Цезарь говорил своему дяде Марку Аврелию Котте:

— Я знал, что сражение с Эвмахом закончится для меня кипятком, но я и понятия не имел, что Лукулл зайдет так далеко. Вернее, я думал, что меня или совершенно простят, или будут судить за измену. А вместо этого Лукулл сосредоточился на личной мести, стараясь помешать моей карьере.

— Я не могу повлиять на него, — сказал Марк Котта. — Лукулл — автократ. Но ведь и ты такой же.

— Я не могу оставаться здесь, дядя. Мне приказано немедленно отправиться на Родос, чтобы потом переехать в Гифей. Правда, условия, поставленные твоим старшим коллегой, чрезвычайные! Я обязан отослать домой моих вольноотпущенников, включая Бургунда, мне нельзя жить ни в одном приличном месте.

— Удивительно! При наличии достаточно толстой мошны даже контубернал может жить, как царь, если захочет. А я думаю, — хитро заметил Марк Котта, — что после истории с пиратами ты в состоянии позволить себе царскую роскошь.

— Нет, я связан по рукам и ногам. Умно — выбрать Антония. Все Антонии от меня не в восторге, — вздохнул Цезарь. — Представь, определил меня в младшие военные трибуны! По меньшей мере я должен быть военным трибуном, даже если и не в результате выборов!

— Цезарь, если ты хочешь, чтобы тебя любили… О, проклятье! Что я тебе советую? Ты знаешь больше ответов, чем я — вопросов. Тебе и без меня отлично известно, как прожить свою жизнь. Если ты в кипятке, так потому, что ты сам, по своей воле, ступил в котел, притом с открытыми глазами.

— Признаю, дядя. Теперь я должен идти. Мне еще предстоит найти ночлег в городе, прежде чем все здешние хозяева запрут свои двери. Как поживает дядя Гай?

— Ему не продлили полномочий в Италийской Галлии на следующий год, несмотря на то что провинции необходим губернатор. Он долго служил. И рассчитывает на триумф.

— Желаю тебе удачи в Вифинии, дядя.

— Думаю, она мне понадобится, — ответил Марк Котта.

В середине ноября Цезарь прибыл в небольшой Пелопоннесский портовый город Гифей и узнал, что Лукулл времени зря не терял. Его появления уже ждали, имея четкий приказ назначить сенатора Цезаря младшим военным трибуном.

— Что же такого ты натворил? — спросил легат Марк Маний, который отвечал за обустройство штаба Антония.

— Досадил Лукуллу, — коротко пояснил Цезарь.

— Может, расскажешь подробнее?

— Нет.

— Жаль. Умираю от любопытства. — Маний шагал по узкой мощеной улице рядом с Цезарем. — Сначала покажу тебе, где ты будешь жить. Неплохое место. Два старых римлянина-вдовца по имени Апроний и Канулей занимают огромный старый дом. Очевидно, они были женаты на сестрах, уроженках Гифея, и вместе въехали в дом после того, как умерла и вторая сестра. Я сразу подумал о них, когда пришел приказ, потому что у них очень много свободного места и они будут баловать тебя. Смешные старые скряги, но очень хорошие люди. В Гифее ты пробудешь недолго. Я тебе не завидую — добывать корабли у греков! Но в твоих документах сказано, что ты в этом деле мастер, поэтому, думаю, ты справишься.

— Справлюсь, — улыбнулся Цезарь.

Сбор военных кораблей в Пелопоннесе оказался совершенно не скучным занятием, потому что позволял узнать многое из греческой классики. Был ли Пилос построен из песка? Действительно ли титаны возвели стены Аргоса? Возникало ощущение вечности Пелопоннеса. Он представлялся существующим вне времени, словно сами боги были ничтожны по сравнению с человеческими поколениями прежних обитателей этих мест.

Цезарь обладал способностью вызывать враждебное отношение к себе влиятельных римлян, но, когда он имел дело с простыми людьми, все менялось. Всю зиму он, не торопясь, собирал корабли, но все-таки достаточно быстро, чтобы Антоний не смог придраться. Не соглашаясь на обещания, лучший реквизитор брал на месте любой военный корабль, который попадался ему на глаза, а затем заставлял города подписывать контракты, в которых они гарантировали доставку вновь построенных галер в Гифей в апреле. «Марк Антоний, — думал Цезарь, — не будет готов выйти в море до апреля, поскольку не ждали, что он до марта покинет Массилию».

В феврале начали прибывать сопровождающие Великого Человека, и Цезарь — брови взлетели, губы дрожат в улыбке — смог лично наблюдать, как Марк Антоний проводит кампанию. Когда оказалось, что в Гифее нет подходящего места, где можно остановиться, окружение Антония настояло на постройке особой резиденции на берегу, с видом на Лаконский залив и красивый остров Кифера. В резиденции должны иметься пруды, водопады, фонтаны, бассейны для омовения, центральное отопление, а интерьеры отделаны привозным многоцветным мрамором.

— Это же до лета не закончить, — смеясь, сказал Цезарь Манию, — я уж думаю, не предложить ли Великому Человеку погостить у Апрония и Канулея.

— Ему не понравится, когда он увидит, что его дом не готов, — сказал Маний, который тоже находил ситуацию смешной. — Обрати внимание: отношение местных греков к тому, что их драгоценные городские фонды расходуются на это сибаритское гнездо, достойно похвалы. Потом, когда Антоний уедет, они будут сдавать его в аренду за огромные суммы всяким заезжим богачам.

— А я постараюсь разнести славу об этом сибаритском бельме, — сказал Цезарь. — В конце концов, здесь превосходный климат. Идеальное место для отдыха и лечения. Или для тайного участия в невыразимых пороках.

— Я бы хотел увидеть, как они будут получать обратно свои деньги, — сказал Маний. — Какая напрасная трата общественных ресурсов! Но этого я не говорил.

— А-а? — крикнул Цезарь, приложив к уху ладонь рупором, словно глухой.

Когда Марк Антоний прибыл, он увидел большую, надежно укрытую бухту, полную кораблей всех видов (Цезарь не гнушался даже торговыми судами, зная, что у Антония легион пехотинцев), и свою виллу, построенную только наполовину. Но ничто не могло испортить его хорошего настроения. Он пил неразбавленное вино и в таком количестве, что с тех пор, как покинул Массилию, он так и не протрезвел. Насколько могли видеть его пораженный легат Марк Маний и младший военный трибун Гай Юлий Цезарь, в представлении Антония кампания — это атаковать как можно больше женщин своим (как ходили слухи) грозным оружием. Победы сопровождались воплями женщин, протестующих против силы удара и размера тарана.

— О боги, что за некомпетентная скотина! — обратился Цезарь к стенам своей приятной и уютной комнаты в доме Канулея и Апрония. Он не отваживался высказать это кому-нибудь еще.

Конечно, Цезарь позаботился о том, чтобы Марк Антоний упомянул в сообщениях, что Цезарь собирает флот, так что когда в конце апреля пришло письмо от его матери, оно содержало приятную новость — милостивое освобождение от службы в Гифее с зачтением ему пятой кампании.

Старший дядя Цезаря, Гай Аврелий Котта, возвратившийся из Италийской Галлии в самом начале года, внезапно умер накануне своего триумфа. После себя — в числе многого другого — он оставил вакансию в коллегии понтификов, ибо много лет был старейшим действующим понтификом. И хотя Сулла решил, что коллегия должна состоять из восьми плебеев и семи патрициев, ко времени смерти Котты она уже состояла из девяти плебеев и только шести патрициев. Это произошло из-за желания Суллы наградить очередного отличившегося званием понтифика или авгура. Обычно смерть жреца-плебея означала, что коллегия заменяла его другим плебеем. Сейчас же, чтобы организовать состав в соответствии с указом Суллы, члены коллегии решили кооптировать патриция. И жребий пал на Цезаря.

Насколько могла догадаться Аврелия, этот выбор основывался на том, что ни один из Юлиев не был членом коллегии понтификов или коллегии авгуров со времени убийств Луция Цезаря (авгура) и Цезаря Страбона (понтифика) тринадцать лет назад. Все полагали, что сын Луция Цезаря заполнит вакансию в коллегии авгуров, но (сказала Аврелия) никто и не думал о Цезаре как кандидате в коллегию понтификов. Ее информатором был Мамерк. Он и сообщил Аврелии, что решение не было единогласным. Катул был против, равно как и Метелл, старший сын Капрария. Но после многочисленных истолкований знамений и консультации с книгами пророчеств кандидатура Цезаря победила.

Самой важной частью письма матери было известие от Мамерка: если Цезарь хочет закрепить за собой пост понтифика, ему лучше как можно скорее вернуться в Рим для посвящения и инаугурации. Иначе Катул может добиться, чтобы коллегия изменила свое решение.

Пятая кампания была записана в его послужной список, немногочисленные вещи уложены. Цезарь ни о чем не сожалел. Единственными людьми, по которым он будет скучать, были его хозяева, Апроний и Канулей, да еще легат Марк Маний.

— Хотя должен признаться, — сказал он Манию, — что я хотел бы увидеть резиденцию Антония во всем блеске.

— Быть понтификом намного важнее, — сказал Маний, который не очень понимал, кто такой на самом деле этот Цезарь. Манию он всегда казался практичным и непритязательным парнем, который умел делать все хорошо и не боялся работы. — Чем ты собираешься заняться после того, как будешь официально введен в коллегию?

— Попытаюсь найти какого-нибудь робкого пропретора, занятого войной, с которой он не может справиться, — сказал Цезарь. — Сейчас Лукулл — проконсул. Это означает, что он не может отдавать приказы другим губернаторам.

— Испания?

— Слишком часто упоминается в донесениях. Нет, я узнаю, нуждается ли Марк Фонтей в умном молодом военном трибуне в Заальпийской Галлии. Он — военный человек, а такие люди всегда чутко относятся к таланту. Ему все равно, какого мнения обо мне Лукулл, раз я могу работать. — Красивое лицо Цезаря вдруг стало жестким. — Но сначала главное. А главное — это Марк Юний Юнк. Я обвиню его в вымогательстве.

— Разве ты не слышал? — удивленно спросил Маний.

— Не слышал чего?

— Юнк умер. Он так и не вернулся в Рим. Кораблекрушение.

Он и был фракийцем, и не был им. В тот год, когда Цезарь покинул Гифей, чтобы стать понтификом, этому фракийцу исполнилось двадцать шесть лет, и он впервые появился на арене истории.

Происхождение его было недурным, хотя не блестящим. Его отец, грозный, как Везувий, житель Кампании, был одним из тех, кто обратился к претору в Риме согласно закону lex Plautia Papiria, принятому во время Италийской войны, и получил римское гражданство, поскольку не принадлежал к числу италиков, которые с оружием выступили против Рима.

Ничто в сельском детстве мальчика не могло объяснить его страсти к войне и ко всему военному, но отцу стало ясно: когда этому второму сыну исполнится семнадцать лет, он запишется в солдаты. Однако отец пользовался некоторым влиянием и смог добиться, чтобы мальчика назначили кадетом в легион, который Марк Красс набирал для Суллы, после того как он высадился в Италии и начал свою войну с Карбоном.

Мальчику нравился военный режим. Ему еще не исполнилось и восемнадцати, а он уже отличился в сражении. Его перевели в один из ветеранских легионов Суллы, и со временем он стал младшим военным трибуном. Когда после последней кампании в Этрурии ему предложили демобилизоваться, он решил присоединиться к армии Гая Коскония, посланной в Иллирию для подавления мятежей далматов.