Ветлужцы Архипов Андрей
— Все перепробовали, — тяжело вздохнул Вячеслав и продолжил: — Но как только эти экспериментаторы сгинули, так и все их дело загнулось. Почему? Потому что насилием человеческое счастье не устроить навечно, а воспитание отнимает слишком много времени… Почему их последователи не смогли справиться? Потому что власть развращает, и можно за свои тяжкие труды потребовать себе кусок пирога послаще. А потом то же самое сделать для своих детей, которых каждый из них норовит пристроить на теплое местечко. А если во власть допускать только тех, кто прошел сито отбора на общих основаниях, а потом еще для всех таких людей и их потомков ограничения ввести, то… Короче, хочешь командовать? Сначала подумай о своих детях, а потом уже прикладывай усилия! Да и отвечать за свои проступки эти люди должны в несколько крат строже! Только вот такие законы очень тяжело принять… И слово «тяжело» еще не описывает всего трагизма ситуации. Я говорю, что придется безумно трудно, но надо все это делать сейчас, пока не поздно. И надо, чтобы эти законы были незыблемы, а иначе все наши дела наши же потомки про… Кха! Пропьют и прогуляют! И сложно все это не потому, что община на это не пойдет… Пойдет, да еще как! А чему вы удивляетесь? Люди с радостью такие ограничения примут, потому что они не для них будут писаны, а для тех, кто над ними стоит. А вот когда они на это место никого не найдут, вот тогда и возникнут проблемы, и они начнут их решать посулами да увещеваниями… Или кто-нибудь возьмет власть и тихой сапой или наглой силой переменит все эти законы! А это вновь все вернет в старые времена. И опять вопрос воспитания выдвигается на первое место!
— Такие свершения должны какими-нибудь весомыми словами для общества подкрепляться. Так, лекарь… душ человеческих? — улыбнулась Улина. — Имеешь что еще сказать?
— Ну… давайте рассуждать вместе, — нехотя кивнул в знак согласия Вячеслав. — Русский человек, а мы с вами именно так называемся, хоть ты русином или русичем прозывайся, хоть словеном или чудью заволочской… он должен во что-то верить! Иначе ему, кроме водки, хм… меда хмельного, ничего не останется! Даже чтобы бабу любить, надо во что-то верить![140] И вера эта должна быть не просто в бога или богов, что тоже делу не мешает, а еще во что-то иное! Зачем живут люди? Есть ли в их существовании какой-то смысл, который не уничтожится предстоящей смертью?[141] Почему одни уходят из жизни с высоко поднятой головой, а другие сокрушаются о несбывшихся надеждах? Я думаю, что ответ на все эти вопросы есть, и он один — все дело в наших потомках! В наших детях, даже не обязательно родных нам по крови! Тот же учитель может гордиться своими учениками, верить в их будущее и величие их свершений! А вдруг и душу нашу спасут не ангелы Божьи, а далекие потомки, победившие время и понявшие, как дух сосуществует с телом, а? Тогда и ответ нам держать за все содеянное в этой жизни — перед ними! Вот вам и загробная жизнь!
Почувствовав, что собеседники в этот момент немного «поплыли», не воспринимая смысла его речей, Вячеслав вернулся на грешную землю:
— Все наше общество надо построить так, чтобы следующие поколения жили счастливее нас! Не лучше в житейских делах, а именно счастливее! Дать каждому реализовать свое самое заветное, будь то путешествие в дальние земли или стирка детских пеленок! Мечтать и воплощать эти мечты в жизнь, а не подсчитывать свои богатства, пролеживая бока на мягкой перине и упиваясь благами цивилизации! Надо дать нашим детям такого пинка, чтобы они, разогнавшись, в свою очередь тоже что-нибудь сделали для потомков! И в первую очередь воспитали их! Вот для этого мы и должны так построить нашу жизнь, чтобы им не пришлось тратить краткие мгновения своей на борьбу с самими собой, вытягивая свои души за волосы из гнилого болота золотого тельца! Это смогут сделать лишь считаные единицы, да и другой борьбы будет через край! Кто ею будет заниматься? А чтобы было с кого пример брать, как раз и нужно, чтобы во главе общества стояли бессребреники, пусть и поневоле!
— Да ты мечтатель, а не этот… циник, как ты сам себя назвал, выслушав укоры Улины! — удивился Трофим, не скрывая своей улыбки.
— А это плохо? Все относительно, и моя мечтательность тоже. Когда она позволит сохранить человеческие жизни, растраченные на суету и войны или не родившиеся из-за алчности тех же князей, покусившихся на чужое добро, то это уже будет называться практичностью. Вон новгородцы, выменивая на свои побрякушки у северных народов моржовую кость и меха, считают их из-за этого дикарями! А как определить, кто из них поступает более разумно? Жители Новгорода, выменивающие красивые меха на свои железные изделия, или эти самые дикари, получающие за свою добычу нужные и практичные вещи? Лишь сами люди имеют абсолютную ценность! И она не только в том, что кто-то может сделать своими руками какую-то вещь, которую можно продать. Человек — прежде всего это стремление стать богом! Не тянись за сапогом, Трофим, я все равно скажу! Высшая цель для людей — стать вровень с самим создателем или хотя бы быть достойными его свершений, а не рабами, ползающими в храме и вымаливающими его милости! С этим ты не поспоришь, потому что всю жизнь славяне верили, что они внуки Даждьбожьи, а не рабы Христовы! Куда все делось, а?
— Ох, лекарь… распнут тебя за твои речи!
— Буду еще одним мучеником! Но до этого надо успеть сделать шаги по устроению равноправного общества, где человек получает по заслугам и своему труду, пусть это все и относительно, как и зависть его соседа! И как же я боюсь, что мы это не успеем сделать… Да, мои мысли не идеальны, то есть не совершенны! Но по своей природе я принадлежу именно к идеалистам, которые хотят построить самое справедливое на свете общество! При этом я понимаю, что они самые страшные люди на земле, потому что идут к своим целям любыми способами по трупам своих современников! Но поэтому я и предлагаю вершить все мной сказанное тебе, который твердо стоит на земле и который три раза подумает, прежде чем что-то изменит и кого-то тронет!
— Да где это видано, чтобы человек сам отказался от богатства?
— А вот можно! — запальчиво произнес Вячеслав, усаживаясь на лавку и сдвигая на край стола свои коробочки вместе с пучками трав, после чего с каким-то отчаянием стал отстукивать ритм ребром ладони по столешнице в такт своим словам. — Пусть это у нас и закончилось плачевно, но попытки создать что-то справедливое будут повторяться вновь и вновь! Я не истина в последней инстанции и всех советов вам на блюдечке не выложу, но нужно сделать первоочередное! Ограничить личную жизнь власть имущих, дабы они своей жадностью не уронили народ в нищету, и сплотить низы в рамках ваших общин, чтобы они сами управляли своими делами! Одновременно устанавливая сильную власть, которая бы защищала этих людей! Поверь, еще немного, и князья с боярами растащат ваши общины до такого состояния, что люди уже не смогут решать что-то сами, и им придется ходить на поклон барину, ну… боярину! А наступит время, и они так зажмут человека на земле, что он подастся в город и будет там влачить свое существование в полном одиночестве среди большого скопления народу, не надеясь в своей жизни получить какую-нибудь бескорыстную помощь от кого-либо! Ну, разве что от близких родственников, но тех будет не так уж и много, потому что в своей городской суете человек перестанет плодиться и размножаться, а будет думать лишь о своих материальных благах, которыми он переплюнет того же соседа! Поэтому я и говорю — храните общину! А она сохранит вам человека!
— Указ сделать о том? — не смог сдержать сарказма Трофим.
— Да нет же! — уныло махнул рукой Вячеслав в ответ. — Не понял ты меня… Быть в общине должно быть выгодно, как и трудиться на земле. Хотя бы освободи их от налогов и поставь в каждую весь ту же домну, мастерскую или лесопилку: пусть людям будет дополнительный прибыток. Дополнительный, а не основной! Остальное изымай на нужды воеводства, оставляя за государством значительный пай в таких производствах! Чтобы они не росли до бесконечности и не превращались бы в города с волчьими законами! Может быть, наши потомки эту экономику когда-нибудь изменят, но пусть это свершится лишь по насущной необходимости, а пока надо держаться таких мелких поселений с общинами. И на природу меньше нагрузка, а это великое благо, когда у тебя под окнами зайцы и белки скачут, а не домница дымит под каждым окном! Я из-за этого и Николая всю осень третировал, услышав, что он может на торф в своих кузнечных делах перейти. А то останемся совсем без лесов, пережигая могучие деревья на уголь. А торф — он рядом, под нашими ногами, в болоте… Но есть тут одно «но»! Если человеку в общине будет тесно, то надо дать ему возможность трудиться и на других поприщах, слегка прижимая таких собственников налогами. А то и пустить его по воинской стезе или помочь освоиться на новых территориях!
— О! Воином — это дело! — хмыкнул Трофим и хотел продолжить свою речь в том же ключе, но рядом с ним на полати присела Улина, осторожно положив руку ему на плечо.
— Он дело говорит, воевода! Не измывайся над своим человеком, ты же сам просил его высказать свои думы… И он ведь во многом прав! Прежде всего в том, что пришлые люди, в конце концов, съедят тебя и твоих соратников с потрохами, дабы подмять под себя все ваше дело! Ты же не князь или вятший боярин, чтобы только одной своей родовитостью власть в руках держать! Подумай над этим! Ограничивая себя, ты уберешь весомую угрозу от своих близких и всех помыслов ваших! А то, что Вячеслав не совсем вник в нашу жизнь… так он же пришлый на этих землях, да и закопался он в своем лекарском деле, будто жук навозный, хотя и говорит обратное!.. — Улина поправила выбившиеся из-под сороки[142] пряди и повернулась к лекарю, слегка наморщив лоб: — А теперь с тобой, болезный… А что, обидное из тебя лишь по дурости твоей лезет? Или скажешь, что в твоих землях к словам относятся как к шелухе ореховой? Сидит у тебя что-то внутри и жить спокойно не дает! Ответь, Вячеслав, что тебя гложет? Я ведь всю дорогу за тобой наблюдаю. Ты то равнодушен к людям, то из кожи лезешь, дабы одарить их счастьем… То печаль тебя гнетет и жить не хочешь, то тревога за ближних съедает… Верно, потому и ушел ты с головой в лекарское дело? А слова обидные из тебя лезут от отчаяния?
— Ага! — Вячеслав криво усмехнулся, ощутимо напрягшись от желания собеседников залезть к нему в душу. — Я человек тонкой душевной организации, вот и не нахожу себе места!
— Будешь мне воду мутить — в поход не возьму! — Весомое слово Трофима, закончившего быть «своим парнем» и превратившегося в воеводу, придавило лекаря не хуже тяжкого груза. Вроде Вячеслав минуту назад вовсе и не горел желанием куда-то идти. Однако ощущение, что это будет наказанием, а на него потом будут смотреть как на человека, бросившего своих соратников в тяжелый момент из-за каких-то трудностей с признанием своих проблем… Это все сразу перевернуло с ног на голову.
— Э-э-эх, — только и сумел выдохнуть он на такие слова. — Да ничего особенного со мной не случилось. Лишь по дому соскучился, хотя и сам не понимаю: что я там забыл… Друзей? Почти не встречался с ними в последнее время. Свое дело? Не очень-то и тянет. Любимую жену, которая ушла к другому, а меня презирает за то, что я не добился чего-то большего в той жизни? Да пропади она пропадом! Сын со мной, а он так занят своими новыми игрушками, что даже пока не вспоминает мать. Конечно, может быть, это все временно, и он вскоре оторвется от своей типографии, чтобы оросить детскими слезами подушку, но… не думаю. Мальчишки за эти полгода как-то очень быстро повзрослели. Что еще сказать? Что я постоянно вспоминаю свои детские обиды? Что мое несовершенство постоянно преследует меня, а моя потенциальная трусость заставляет меня искать легких путей? Что вы хотите услышать? Что я элементарно боюсь не успеть?! Не успеть сделать то, ради чего я тут оказался?!
— Эй, лекарь, хватит, хватит… — улыбнулась Улина, умиленно глядя на опустившего плечи Вячеслава. — О чем тут еще говорить? Этот… как там у вас говорят? Диагноз? Все с ним ясно! Бабу тебе надо! Да такую ласковую, чтобы отогрела твое сердце и утешила холодной ночью! И не гнобила бы перечнем того, что ей нужно для счастья, отворачиваясь от тебя в трудную минуту! А ты будешь в ответ о ней заботиться, и все твои надуманные страхи пропадут сами собой… — Черемиска со смешинками в глазах отвернулась от Вячеслава и потянулась к своему мужу, ласковой кошкой слегка прижавшись к его плечу. — Так что я ему буду искать суженую, Трофим, если он сам на это не сподобится… А ты что с его речами надумал делать?
— Хм, надо бы осмыслить все, что он тут наговорил, да с остальными посоветоваться. Может, и выйдут из этих наших дум какие-нибудь грамотки на свет белый…
— Осилишь ли? Такое и ученым мужам иной раз не под силу, однако без записанного буквицами покона нас другие народы за дикарей считать будут. А чужое, да не совпадающее с нашими словами, взять — так кто нам потом поверит и кто за нами пойдет? А ведь такой случай выпадает лишь раз в жизни… Ох, может, писарь тебе потребен? Вячеслав меня уже немного вашему письму и счету начал обучать!
— Как ты себе представляешь воеводу, выводящего резы на бересте или красивые буквицы на бумаге? — Трофим с нарочитой небрежностью обернулся к своей жене, уловив в ее голосе ответный смешок, и показал пальцем на Вячеслава. — Нужен! Но записывать будет он, поскольку… вина его!
— Ну что же, пусть ваш Христос вам поможет! — подвела итог Улина.
— Э! Э, погодите! Не так-то все просто, — встрял Вячеслав, с опаской поглядывая на своих собеседников. — Допустим, писать можно на упомянутой тобой бересте или на тех бумагах, что мы у новгородцев взяли. Допускаю также, что к весне мой сынуля в паре с Николаем сделают грубый картон… Но где взять карандаш или чернила? Дайте мне хотя бы свинцовое писало, раз графита нет! Тогда я смогу не корпеть над каждой резой, а заносить великие мысли воеводы на бумагу так же быстро, как он думает, а думает он… Ха! Я твой оставшийся сапог под полати задвинул, лежи уж! Кстати, Вовке свинец тоже нужен в больших количествах для печатания книг… Правда, он немного токсичен, то есть вреден, и накапливается в костях, вызывая их разрушение, ну да мне его не жевать, а за сыном я послежу, дабы он не увлекался.
— Да мне Николай все уши прожужжал про металл сей! — Трофим тщетно поискал свою обувку и все-таки решил продолжить разговор без нее, делая вид, что был занят не поисками тяжелого предмета, а чем-то совсем другим. — Так и так, мол, воевода, достань хоть из-под земли! Только невдомек вам, что этот свинец на Руси иной раз оловом зовется, а о последнем нам Твердята говорил. Не слышали? Зато я на ус намотал! Мало того, я уже его припас! Что рты раззявили? Вот такой у вас припасливый воевода! — Трофим излишне горделиво взглянул на жену, но мельком уловив незаметное движение ее руки, сразу же снизошел до объяснения: — Эти беловежцы разобрали крышу у своей церквушки, когда пришлось уходить, а она из чего делается? Вот именно, иногда из этого самого свинца! Так что я скупил все на корню, когда третьего дня мы ходили за людьми Твердяты в верховья Воронежа! Спаси его Господь, что надоумил… Да и в бронзовые кистени что закладывают для тяжести? Вот! А не только камни! Так что в любом случае наскребли бы для мальца твоего, Вячеслав! У тех же ясов или половцев, к которым свинец через Сурож приходит. А теперь иди на лодью и твори там твое писало, лекарь! Будешь у меня на полном скаку все мысли записывать, а уж твоим обучением сидеть на лошади я лично займусь!
Спрыгнув босыми ногами на земляной пол, Трофим без промедления выгнал Вячеслава на морозный воздух для проверки товара, который он приобрел, и обернулся к жене, схватив ее в охапку:
— Эгей! Это кто меня пытался по загривку ударить? Ты уже и при посторонних на мужа руку поднимаешь? Смотри, пойдут сказки про воеводу, которого жена в ежовых рукавицах держит и тумаками награждает! И так уже слухи ходят, что я пушинки с тебя сдуваю и смотрю на твою стать, будто влюбленный отрок…
— Смотришь ли?
— Смотрю! Однако попреки Твердяты о том, что я веду себя невместно своему положению воеводы… И это, мол, оттого что я слишком приблизил к себе Вячеслава и его родичей… Эх! Лишь одно у меня оправдание на такое есть, и оно в том, что не было бы у меня этого положения без них! Вот! А то, что я с простыми смердами слишком вожусь, так я и сам из низов вышел! Вот посмотрим, что он сам запоет, когда по весне с Иваном встретится! Ох, чует мое сердце, наворотим мы тут дел…
Глава 16
Половецкое поле
— Это что за столбики в той стороне нарисовались? Вон там, на покатом холме. — Прикрыв глаза от тусклых лучей солнца, просвечивающего сквозь хмарь осеннего неба, Вячеслав поддал каблуками свою низкорослую степную лошадку и поравнялся с Твердятой, который неспешным шагом ехал почти в самом конце торгового каравана. С того момента, как лекарь прилюдно перед ним повинился и попросил не жалеть своего кнута, чтобы вразумлять его время от времени за непослушный язык, воронежский воевода к нему смилостивился и даже стал оказывать покровительство. Да и как не показать свое благоволение человеку, который мало того что за неполные две недели перелечил половину округи, но еще немного облегчил страдания его жены. Ту сразила какая-то неведомая болезнь, уже месяца два не дававшая ей подниматься со своей постели…
— Байбаки. — Твердята лениво перебросил сухую травинку в другой уголок рта, не обратив никакого внимания на вытянутую руку Вячеслава. — Еще не все из них забрались в свои норы на зимовку, вот и шныряют повсюду. А ранней осенью этого добра тут и вовсе не перечесть. Дрофу и зайцев ты давеча и сам видел, а дикие козы, сайгаки и туры пыль до самого неба поднимают! Про тарпанов я и вовсе молчу, они иногда стадами по тысяче голов тут ходят… Эх, лекарь! Если бы ты мог увидеть степь весной или летом! Травы тут так переплетаются между собой, что иной раз сквозь них человек не может пройти. А уж по правому берегу Дона от Быстрой Сосны и до самого Сурожского моря седой ковыль стоит ковром в пояс человека! Видел ли ты когда-нибудь, как суховей ходит по нему волнами, а? Он как будто перебирает косматую гриву огромного дикого зверя!.. Это сейчас все травы упали и ветер лишь воет в непролазных сухих кустах того же бобовника или дерезы, а в конце весны и летом… То цветки ветреницы покроют степь лиловыми пятнами, то луговины станут сплошь лазоревыми от незабудок! Красота!
— Уж больно неприветливо столь открытое пространство поздней осенью. Того и гляди, снежная крупа с неба повалит, — поежился Вячеслав и, как бы ему ни хотелось выслушать восторженный монолог полностью, вновь указал Твердяте на возвышающиеся вдалеке фигурки. — Но это точно не сурки…
— Ах, это… с Дивными горами не сильно схоже, так? — Твердята лишь хмыкнул, искоса бросив взгляд на горизонт. Его намек касался красивейших мест в донских степях, которые участники похода миновали несколько суток назад. Сами воронежцы при этом шли конными, а ветлужцы спустились на лодье вниз по течению Дона до устья Тихой Сосны. Там они спрятали свое судно под охраной нескольких плотников, главной задачей которых было наладить переправу на левый берег.
В месте пересечения этих рек на огромном холме по правому берегу Дона вознеслись белокаменные меловые столпы. Вознесшиеся к небу зубья далеко выделялись на фоне крутых травянистых склонов, привлекая к себе внимание, а вблизи они и вовсе завораживали людей своими причудливыми формами, напоминающими сказочных животных. Еще в древности человек обжил эти красивейшие места, но теперь лишь темные входы рукотворных пещер и развалины какой-то крепости, искусно вырубленной прямо в белом камне, показывали, что тут когда-то ступала его нога. Однако именно здесь, на огромном меловом холме, возвышающемся над окрестностями, Твердята наметил поставить в будущем году небольшой сторожевой острог, который мог бы предупредить о надвигающейся опасности воронежские поселения. Для такого передового поста нужны были хорошие материалы, потому что окружающие низкорослые леса ничем особенно стройным порадовать не могли, так что лодья ветлужцев для их перевозки подвернулась как раз вовремя.
— Да… Дивногорье — место красивое, но там постаралась природа, а эти камни откуда? — согласился Вячеслав и еще раз вгляделся в еле различимые столбики, напоминающие сильно приплюснутые по бокам валуны, чьих форм почти не касался резец скульптора…
— Это истуканы половецкие, каменные бабы, которых степняки по своим курганам ставят. — Твердята брезгливо сплюнул и продолжил: — Идолам этим издавна поклоняются они как пращурам своим. Считается, что конный около них должен замедлить бег своего коня, пеший склонить голову, а пастух принести в жертву овцу… Но я доподлинно знаю, что иной раз эти нечестивцы окропляют их кровью невинных младенцев.
— Правда, что ли?
— Точно тебе говорю, режут младенцев, уведенных в полон… Не часто, но режут. По этим истуканам выходит, что мы к половецким летникам подходим.
— Летникам?
— Летним пастбищам. Половцы сена не запасают, как мы, а просто к зиме спускаются к Сурожскому морю, где скот до сухостоя в состоянии добраться. Так что, учитывая, что Атрак со своей ордой ушел в сторону Грузинского царства, их веж ныне тут почти не должно быть…
— Э… А что такое вежа, про которую все постоянно упоминают? Поселение половцев? — задал Вячеслав очередной вопрос и с интересом взглянул на Твердяту, пытаясь определить, насколько глубоко сумел его поразить своим невежеством. Воронежский воевода поперхнулся и страдальчески посмотрел на совершенно ничего не понимающего чужеземца, но, поняв, что лекарь и дальше будет напряженно морщить лоб, не делая никаких попыток догадаться о значении слова, удрученно пояснил:
— Так кочевье называется у кипчаков или кимаков… И это пояснить? Ныне в степи ходит до полутора десятков орд половецких, и каждая от своего корня род ведет. Но по-простому их поделить можно надвое. Кипчаки в донских степях обитают, а кимаки за Днепром. К примеру, у первых одним из ханов был Шарукан, а теперь его сыновья, Атрак и Сырчан. А кимацкие орды на закате еще куманами называют, и во главе одной из них стоит Боняк… Уяснил? А всех вместе мы их половцами зовем, хотя это больше к кипчакам подходит, потому что среди них встречаются роды с желтоватым цветом кожи, как полова.[143] Но что те, что другие кочуют большими семьями по три-четыре десятка человек, которые и называются вежей… Точнее, это их стойбище, несколько шатров, огороженных телегами.
— И за Днепром они есть, говоришь?
— Угу. Самые лютые там живут, которые ушли печенегов воевать за Дунай. Сначала они ратились с ними из-за пастбищ, потом по просьбе Царьграда… Однако ныне перекинулась их ненависть на русские земли. На тот же Переяславль и Поросье, где издавна киевские князья селили их заклятых врагов из степи.
— Поросье? На реке Рось? Я всегда думал, что там наши исконные земли и слово Русь происходит от названия этой реки…
— Хм… не ведаю про это, но для степняков там раздолье, луга и водопои на каждом шагу. То печенегов там Киев осадит, то берендеев, которые из торков будут! А для половчинов все они являются данниками, которые у них стада пасут и в их войске служат, поэтому и пытаются их обратно в степь увести…
— Берендеев? А я думал, что они из славян… то есть как те же поляне или древляне. У нас во всех сказках их царя Берендея упоминают: про Снегурочку, про Ивана-царевича и серого волка, про Кощея Бессмертного. Последнего, говорят, сколько ни убивай, он все время живой оказывается…
— Про царевича не скажу, а про кощея могу поведать…
— Что?! — Вячеслав удивленно поднял глаза на Твердяту. — И у вас такие сказки есть?
— Какие еще сказки? У степняков половецкие семьи, имеющие пастбища, зовутся… кошем, то есть кочевьем.
— А разница с вежей?
— Ну… У нас селение зовется весью, а община — вервью. И тут так же.
— Уразумел, не дурак…
— Главы таких семей называются кошевыми. У нас же издавна повелось называть таких родовитых степняков, взятых в плен, кощеями… Хочешь верь, хочешь нет. А поскольку им числа и края нет, как нет числа вежам в степи, то таких кощеев можно и бессмертными называть, поскольку как ни изничтожай их… все бесполезно.
— Ха… Понятно.
— Понятно ему… А хочешь скажу еще один довод, который заставил меня согласиться Трофима в степь сопровождать? Уж больно мне понравилась его придумка с этими вашими котелками… Для кошевого обычный медный казан является символом власти, пусть даже он течет из всех щелей! Его даже им в могилу кладут! А тут железные! За такой товар можно не одного православного выменять, а это дело святое…
— Твердята, а почему половцы за Днепром так сильно на киевские земли ополчились?
— Так природа у этого племени самая что ни на есть грабительская — сами руками делать мало что могут, а иметь хочется. А еще из-за того, что великим ханом у кимаков ходит Боняк, которого у нас шелудивым зовут за то, что на голове у него кожа сухая…
— В рубашке родился? Все такому младенцу счастье пророчат, а уж такой редкий случай, когда он метку до старости несет…
— Так и есть, никак не возьмет его стрела или сабля. Люто он ненавидит Русь за гибель своего ближайшего соратника и дружка Тугоркана под Переяславлем. А того и вовсе Тугарином-змеем величали…
— Опа-на! Опять из сказки! У нас его изображают то трех-, то семи-, то двенадцатиглавым Змеем Горынычем, самым лютым врагом нашим.
— Так все имеет свое объяснение. Кимаки состоят из двух племен, одно из которых зовется «каи», то есть змеи по-ихнему. А уж половецкий язык у нас каждый второй знает, и перевести название может…
— Да, дела… Так что ты мне про баб каменных вещал? По ним можно определить, что мы на земли половецкие ступили?
— Не просто земли, а самое сердце их. Так что вполне можем встретить какой-нибудь кипчакский захудалый род, которому не достались приморские пастбища, и он ютится здесь по долинам рек. Сам Сырчан свои юрты уже давно должен был загрузить на телеги и перевезти ближе к морю, на реку Тор, которая течет за Донцом. Да и на данников половецких можем наткнуться: печенегов, торков или тех же самых ясов… Такая добыча для нас не слишком сладка, но зато и на ханский шатер с тьмой воинов вокруг него не нарвемся. Да шучу, шучу я, лекарь! Как и договаривались: на обратном пути мы свое возьмем, подальше от сих мест. Но вряд ли мы кого в междуречье Дона и Донца встретим: все пастбища накрепко поделены между половецкими родами, а тут как раз вотчина Сырчана…
— Твердята, а истуканы могут шевелиться?
— Что? Что ты там углядел? Далеко же… Ох ты, бесовское отродье! Да у тебя взгляд, как у половца… Про них сказки сказывают, что они на день пути видят! Дозор!!! Что рты раззявили?! Лучше на баб каменных смотрите! Скоро они вам постель согревать будут! После того как ваши глотки под ними перережут! Далеко не отъезжать, тетивы вздеть! Да не вздумайте мне стрелы метать во все стороны! Ныне мы купцы честные, а не в зажитье идем!
— Твердята, не шуми! — Трофим, осадивший коня перед самым носом воронежца, призвал к спокойствию. — Мы уже давненько заметили этого лазутчика…
— Уже распорядился?
— С Плоскиней все решили. Провидчики потихоньку от колонны отстали и соседней лощиной ушли в обход, дабы не гадать, что у нас там впереди намечается. Ты же так увлеченно треплешь языком, что я просто смущаюсь тебя беспокоить.
— Кха… Ну-ну, посмейся у меня.
— Если опасность обнаружим, то вон на тот взгорок заберемся и телеги в круг поставим. Думаю, что не успеешь ты с десяток раз прочесть «Отче наш», как твои молодцы вернутся, и тогда точно узнаем, что к чему. — Лицо Трофима блеснуло как у голодного кота, оказавшегося перед большой миской со сметаной: «А можно залезть всеми четырьмя лапами? Это что, вы туда еще и мышь положили? Живую? Мр-р-ра…»
Намек на грядущую опасность застиг ветлужцев и воронежцев в протяженной балке шириной около сотни метров, склоны которой были не очень отвесными, но зато сплошь изрезанными небольшими овражками, которые затрудняли там передвижение верхом. Такой путь выбирался специально, чтобы не торчать посреди степи на радость любителям поживы. Использовались рощицы вокруг малых речек, любые долины или складки местности, лишь бы раньше времени не выдать появления в этих местах крупного отряда. Все равно обнаружат, но чем позже, тем лучше…
Ждать разведчиков пришлось недолго. Не успела колонна неспешным шагом подъехать к намечаемой цели, как к воеводам подскакал Плоскиня и коротко доложил о том, что они увидели за склоном пологого холма. Мышка, по его словам, оказалась размером с большую собаку.
— Говоришь, полторы сотни в лощине копятся, а вас не заметили? Не похоже на степняков… Колодников и скота во множестве? И как вы это обнаружили? Оставили коней внизу и тихо вползли на вершину соседнего холма? — задумчиво переспросил Трофим. — Хм, совсем на них не похоже… Даже с учетом того, что там баба верховодит. Это точно?
— Косы уж очень длинные за спиной по ветру бьются, да и посадка… Но оружная. Судя по всему, это она на холме за истуканом пряталась.
— Ого… А шатров в окрестности нет? Даже не пахнет их бабами и детишками на полдня пути? Тогда передай моим десятникам распоряжение ставить в круг телеги! Не торопясь, дабы своей суетой не выдать, что мы про них знаем… Встаем, будто на дневку! А вы позади этого холмика располагайтесь и наших лошадей к себе заводными берите. Третьими? Да хоть четвертыми, нам за ними будет некогда следить.
Небольшой пригорок, на который указал Трофим, слегка возвышался посредине ложбины и был небольшого размера, так что с учетом телег там вряд ли смогли бы уместиться все конные ратники. Однако он так и просился под временные укрепления пешцев, хотя его пологие склоны и не предоставляли сложности для разогнавшегося всадника.
Твердята кивком подтвердил своему ближнику указание ветлужца и вопросительно взглянул на товарища юности:
— Ты понимаешь, что это может означать?
— А то… — не заставил себя ждать Трофим и обернулся в сторону кряхтящего Вячеслава: — А ты чего бурчишь? Не до тебя… или решил, что это твоя суженая? Ха! А может, ты не слышал, что есть бабы, которые могут держать в руках оружие?
— Чуть что, так на меня все шишки, — обидчиво заметил тот. — У нас даже есть былины про поляниц, которые удары наших богатырей сносят так, будто это их комарики покусывают… А иных и вовсе на ладонь кладут, другой прихлопывают и в овсяный блин раскатывают!
— Вот, Твердята! Я же говорил, что иногда он всякую чушь несет, лишний раз можешь в этом убедиться. Поляне баб в поле никогда не выпускали, а вот половчины своим в этом больше свободы дают. Правда, по молодости… Но раз на этой доспех вздет, то выходит, что…
— И что?
— Что раньше это богатый кош был, который хозяина лишился. Рискнем и потолкуем с ними? А, Твердята?
— Не успеем, — мотнул головой воронежец. — Да и не настроены они будут на переговоры, пока нас не прощупают. Наверное, баранта[144] у них от безысходности случилась, а тут мы подвернулись с двумя десятками телег, наполненных сеном на случай снегопада. Кто на их месте может догадаться, что они пустые и предназначены для закупки шерсти, а? Ох уж эти ваши глупые задумки… Попробуем после первого наскока с ними потолковать, а пока выстраивай своих лесовиков за возами! — Твердята махнул удаляющемуся Трофиму рукой и удостоил внимания Вячеслава: — Лекарь, за мной езжай, а то потом недосуг будет объясняться. У тебя язык без костей, так что будешь хвалы этой дочери степей воздавать, а я ей хулу слать. Надеюсь, что она по-нашему говорит, как и многие из половцев, иначе труд твой втуне пропадет…
— Может быть, мне кто-нибудь объяснит, что вообще происходит? — Вячеслав неловко поерзал в седле, пытаясь удобнее пристроить свои натертые на внутренних поверхностях ног мозоли, и пришпорил коня.
— Происходит? Я тебе говорил по поводу коша… Туда могут входить и равноправные семейства, но в последнее время у половцев вокруг кого-нибудь особенно богатого сбивается множество бедных родичей, причем к всеобщему согласию. Первые получают дармовых работников, а вторые приют и кормежку. Так вот, если кош теряет хозяина, то в случае равных семей на его место тут же становится любой славный воин этой вежи. А если теряет кошевого богатый род, у которого еще не подросли достойные мужи?
— Жена?
— Именно, особенно если она имеет достаточно сильный характер. А уж наездницами и лучницами у половцев многие воспитываются, как уже твой воевода сказывал. Потом глянь на истуканов: многие из них баб изображают, а некоторые даже баб в полном боевом облачении. Учитывая то, что Мономах знатно потрепал многие половецкие роды в прошлом году и увел скот во множестве, такое могло случиться и с этим кошем. В любом другом случае женщину к власти не допустили бы. А если к ним еще множество обедневших степняков прибилось, то вполне понятно, почему такая свора рыщет в степи…
— Добычу ищет, чтобы восполнить свои потери в живности и нормально перезимовать?
— Угу, первое, что на ум приходит. А то и подмять под себя кого-нибудь хочет, пока самих к ногтю не прижали. Бабе же нужно доказать, что она способна возглавлять кош! А у них тут неразбериха творится после того, как Атрак откочевал в сторону Грузии…
— А что такое баранта?
— Ну… Скот у степняков почти никто не охраняет, потому что за кражу придется вернуть в девять раз больше, а если нечем отдавать, то детей отберут или самого зарежут. Однако большая татьба, называемая барантой, все же случается, но тут уже такие силы в дело вступают, что… С этим лишь хан может бороться, а из-за ухода Атрака на Дону еще некоторое время будет царить закон силы. Пока Сырчан порядка не наведет.
— И как же я помогу вам в разговоре со степняками своим языком?
— Да слишком эта предводительница молода и неопытна…
— Это почему же?
— А зачем бы ей иначе самой за нами наблюдать? Видимо, все в новинку, а опытных наставников либо зарубили, либо отодвинули подальше. И то, что на нас она польстилась, не разглядев в суете пустой обоз… Пусть нас и набирается лишь неполные восемь десятков, но думать, что мы будем легкой поживой для легкой конницы, нелепо. Ваши пешцы так и вовсе в полном облачении… Так что я буду ей угрожать, а ты возносить хвалы, дабы она совсем в ярость не пришла. Терять своих воинов нам ни к чему.
— А! Поиграем в доброго и злого?
— Что? Угу… У других как у тебя не получится. Мало того что на язык не прытки, так к половцам они относятся как к мерзкой ползучей гадине! Лицо все само за себя скажет… Но ты смотри за своей посадкой, понял? А то половцы от смеха помрут, прежде чем ты им уши медом своих речей измажешь! Пока же давай свои поводья мне, а сам под телегу залезай, как уговаривались прежде! И не балуй, а то нас лечить будет некому!
Ждать атаки пришлось недолго. К сооруженному посреди степи укреплению, состоящему из двух рядов телег по кругу с оставленными узкими проходами между ними, полусотня кипчаков подступила со свистом и гортанными выкриками. Поток стрел беспрерывно защелкал по поднятым щитам удмуртов, но те даже не шелохнулись и продолжали стоять в две шеренги, не делая никаких ответных движений. Лишь когда около полутора десятков половцев опасно сблизились с ветлужцами, чтобы попытаться закидать их короткими копьями, те резко изменили свое поведение. Воспользовавшись тем, что приблизившиеся степняки немного прикрыли их от прямых выстрелов своих сородичей, половина удмуртов резко выдвинулась между щитами и выпустила стрелы в беззащитных четвероногих существ, несущих на себе смертоносных всадников.
Четыре передние лошади с подсеченными ногами тут же рухнули, образовав завал на пути остальных животных, но стоило тем разойтись в стороны, повинуясь врожденному инстинкту и железным удилам, как новый залп накрыл их открывшиеся для обстрела тела. Широкие срезни полосовали бока животных, заставляя их сбиваться со стремительного галопа, падать или уходить в сторону, налетая массивными тушами на соседей. Это привело к тому, что еще трое оглушенных всадников вылетели из седел и покатились по траве, разбрасывая в стороны щиты и приготовленные для удара копья, почти не пытаясь после падения уйти из-под копыт настигающих их коней.
— По лошадям зачем бить?! Изверги! — пронесся над полем яростный крик Твердяты, тут же заглушенный смачным ругательством Трофима. Конная полусотня воронежцев стояла чуть в стороне и сзади сооруженных укреплений, выставив на своих флангах дозоры и наблюдая, как небольшая группа половцев накатывается на прикрытых телегами пешцев. Примкнувший к ним ветлужский воевода оставил на возвышении удмуртов под присмотром своих десятников, резонно предполагая, что на первоначальном этапе его присутствие в рядах беловежцев необходимо, иначе никакой согласованности в действиях не будет.
— Это был мой приказ! — еще раз сердито выкрикнул Трофим в сторону воронежского воеводы. — Нам сейчас не трупы половецкие плодить надобно, а отбить первый натиск! Не забудь, нам еще с ними надо попробовать договориться! Ты лучше смотри, что лошади первой волны вовсе не выезжены. Вон как шарахаются, да и сами половцы их не жалеют! То ли совсем уных[145] пустили вперед, то ли дали им дохлых кляч, которых не обидно потерять!
Между тем вынесшаяся на последнюю черту восьмерка половцев получила последний залп в упор, потеряв еще двоих, но не дрогнула и с разгону бросила копья в сторону скрывшихся за щитами ветлужцев. Резко осадив разгоряченных коней, покрытых струйками крови из хлещущих ран, двое степняков в последний момент встали на седла и как грациозные кошки перепрыгнули с них на телеги, перемахнув сразу во второй ряд. Остальные же, придержав лошадей, вклинились в узкие проходы, пытаясь расширить их бьющимися от боли животными и добраться по извилистым ходам до удмуртов. Тут же все оставшиеся в отдалении половцы пришли в движение и, сверкнув на солнце нечастыми железными кольчугами, стали набирать скорость, опуская перед собой длинные копья, раскручивая арканы и несясь лавой на заграждения ветлужцев.
— А вот теперь и наш черед!
Вонзив шпоры в бока лошади, Твердята дал отмашку и вырвался вперед. Его полусотня с гиканьем тронулась следом, погоняя лошадей и постепенно наращивая разгон. Направление удара было выбрано так, чтобы зайти в правый фланг разгоняющихся кипчаков и нагнать их около рубежа обороны пешцев, где в этот момент как раз заканчивалось противостояние с первыми атакующими половцами. Степняков, преодолевших тележное заграждение, встретил не ряд щитов, ощетинившийся топорами и саблями, и не попытки отдельных ратников навязать им бой один на один, чтобы выбить за предела круга. Их встретило слитное отступление ветлужцев, оставивших перед собой небольшой клочок открытого пространства, на который и выскочил противник. После этого первый ряд защитников встал на колено, а второй почти в упор пригвоздил брошенными сулицами половцев к земле. И даже те из кипчаков, кто не успел пробраться к ветлужцам и занимался разбором укрепления, получили свою долю острого железа. Из всех нападавших выжило лишь трое или четверо, да и те в основном упали еще перед заграждениями. Им, убегающим и отползающим в степь, даже не стали посылать в спину оперенных подарков. Ветлужцы судорожно собирали сулицы, выводили бьющихся лошадей наружу и набрасывали трупы половцев на телеги, пытаясь до приближения второй волны восстановить свой боезапас и очистить место для стрельбы.
И до, и во время летнего похода в Суздаль полусотник под слегка недоумевающим взглядом воеводы гонял удмуртов до посинения, стараясь добиться от них слаженности действий. Причем как в строю, так и когда они разбивались на двойки и тройки. Иногда Иван даже признавался Трофиму, что сам не поймет, чего он хочет от них добиться, и начинал пытать начальство по поводу того, как происходят стычки на поле боя. В результате он даже заразил воеводу своим интересом к потешным баталиям, и они вместе сидели и намечали план тренировок на следующее утро. А первые успехи против новгородцев и булгарцев хотя и не дали показать удмуртам всего того, к чему их готовили, но заставили поверить в свои силы. Так что даже после отплытия полусотника и при отсутствии его постоянных подначек они не потеряли желания тренироваться.
Хуже пришлось с вновь назначенными десятниками. Те почти не принимали участия в забавах Ивана, наблюдая за всем лишь со стороны. Однако после того как они чуть не сдали Переяславку залетным новгородским купцам, воевода был категоричен. Опыта владения мечом и топором вам, мол, не занимать, а вот с остальным… И стал ставить их на время игрищ рядовыми воями, заставляя повторять все то, чему продолжил уже сам учить удмуртов.
А учения эти шли всю дорогу до воронежских земель, не прерываясь и там, вызывая ухмылки и даже смешки беловежских жителей. Особенно когда по просьбе Трофима они верхами проносились между редкими рядами ветлужцев и пытались попасть тупым дрекольем по их телам. Тем более что вначале они наблюдали не столько попытки отразить удары, сколько бледные лица пешцев, напряженно следящих за массивными тушами коней, пролетающих во весь опор в нескольких пядях от них.
Для воронежцев было обыденным делом потренироваться на саблях друг с другом или до судорог мышц бить из лука по мишени, отставляя ее все дальше и дальше от себя. Но повторять слитные движения строя и по командам занимать свои позиции — было, по их мнению, лишь напрасной тратой времени. Может быть, они и были в чем-то правы — все-таки степная война диктует свои законы, и такая монолитность пешего строя в ней не всегда нужна, но…
Но в данном кусочке боя неопытным ветлужцам их слаженность пригодилась. И отсутствие потерь было им наградой за все их труды, за то, что никто из них не дрогнул перед круговертью лиц завывающих конников, вызывающих ужас у всего мирного населения Южной Руси. А спокойные голоса десятников, с матерками заставляющих их собирать «разбросанное» оружие, не давали им теперь обращать внимания на новый накатывающийся вал степняков, страшный в своей стремительности и беспощадности.
Однако до телег удмуртов эта волна так и не добралась. Видя, что первые воины не зацепились за укрепленный лагерь, а в правый фланг упирается острие атаки разгоняющейся конницы противника, половцы отвернули и понеслись вскачь обратно под шумное улюлюканье наступающих им на пятки воронежцев. Выпростав сабли из ножен, те почти догнали нескольких замешкавшихся степняков, пытающихся подсадить к себе своих соратников, выживших после первой атаки. Несшийся впереди Твердята даже сумел достать одного из них, полоснув клинком по оголенной шее, однако с задних рядов отступающих кипчаков то и дело стали прилетать стрелы. Они посылались в полуобороте на полном скаку, и хотя меткость лучников оставляла желать лучшего, свое дело они сделали, поубавив прыти у самых резвых воронежцев. Однако основная волна наступающих все равно стала настигать степняков, постепенно сближаясь с ними. Казалось, еще немного — и они начнут рубить спины убегающим половцам, которые почти при равной численности не могли развернуться и встретить грудью опасность, но…
Конь Трофима в несколько скачков догнал вырвавшегося вперед Твердяту и стал отжимать его в сторону, а над несшимися во весь опор воронежцами надрывно пронесся громкий протяжный возглас:
— Отворачивай! Отвора-а-ачивай! Уходи в сторону, ишачье племя! Назад!
Воронежцы, провожающие разгоряченными взглядами уходящую из-под носа добычу, свернули не сразу, но все-таки по широкой дуге стали понемногу сдвигаться в сторону лагеря, посылая единичные стрелы в удаляющегося противника. Оба воеводы перешли на неспешную рысь и стали пропускать мимо себя конное воинство, внимательно выглядывая раненых, которые и сами могли не заметить в горячке боя причиненного им ущерба.
— Увлекся!.. — извинительно пробурчал Твердята, вглядываясь в горизонт, где продолжалось мельтешение противника. — Но перед выходом из лощины мы бы их покрошили и ушли…
— Увязли бы, не доделав своего дела, а развернуться там нам не дали бы! Не знаю я, что у них приготовлено, но явно что-то есть, а уж засадная сотня наверняка уже пошла в намет![146] Боняк каждый раз новую подлость выдумывал, да и Шарукан от него не сильно отставал, пока их десять лет назад около Переяславля как следует не приголубили…
— На пограничную Сулу они тогда вышли?
— Ага, к Лубне. Ох и досталось им от Владимира и Святополка! Шарукан тогда едва ушел, а брата Боняка убили, но это половцев лишь больше озлобило. Так что в разговоре хоть беловежцем называйся, хоть черниговским подданным Святославичей, которые со степняками как-то уживаются, но не приведи тебе Господь что-то про нашу молодость и Переяславль сболтнуть… — Трофим шумно перевел дух и перешел к насущному: — Сколько они у нас ссадили с коней? Троих?
— Отсюда точно не разгляжу, но вроде трех лошадок мои вои как раз добивают. Эх, хотя почти и нет у нас настоящих боевых коней, но все одно животину жалко! Как будто половцы в них прицельно били, мстили за твои выстрелы! А сами людишки… если кости не переломали при падении да не затоптали их, то все живы. По крайней мере, десятники не суетятся по полю. Да и у самих степняков во второй волне лишь одна потеря…
— А! Вот и засадная сотня в балку заходит! — крякнул Трофим и через некоторое время, потраченное на подсчет, невесело заметил: — Пожалуй, их тут чуть больше будет, чем полторы сотни… Стягов не видно? Значит, не самые справные воины нам попались, слава богу! Ну что, постоим на виду? Может, додумаются кого-нибудь выслать на разговор? — Воеводы выехали в центр долины и встали метрах в трехстах от своего лагеря, молча наблюдая, как у половцев начались какие-то перестроения. Наконец Трофим не выдержал и обратился к Твердяте: — Не жалеешь, что так мало людишек в поход взял?
— Сотня охраны у купцов! Кто бы нам поверил?
— Времена в степи тяжелые, этим бы и оправдались… Слушай, может, попробуем хоровод, а? Про который я упоминал?
— Стрелами поделишься?
— Ты бы сначала своих горе-вояк приструнил! А то выдумали раскидывать по всей степи свои стрелы, а потом мои просить!
— Ну уж… с десяток всего и было выстрелов, прежде чем отвернули. Поделись, иначе не потянем!
— Да о чем разговор, Твердята, бери. Я кузнецов заставил остаток стали на наконечники извести перед выходом сюда.
— Сталь?
— Каленое железо, только прочнее… Пусть твои ратники по третьему колчану на себя вешают. А хоровод… Круг телег небольшой, как раз твоей полусотни хватит, чтобы на скаку постоянную стрельбу держать в одну сторону. Моим лесовикам это будет неплохая помощь, а если надо, то ты в любой момент с круга сойдешь и… ударишь по поганым или в отрыв уйдешь!
— Поганым… Будто твои удмурты крещеные!
— Дай время, Твердята, дай время… У нас даже священника нет, не говоря уже о церквушке какой-нибудь. Кто таинство крещения будет проводить?
— И все-таки выбьют половцы всех лошадок, — не стал возражать на приведенные доводы воронежский воевода, сочтя лучшим перевести разговор на другую тему. — Может, опять поодаль встанем? Или посадим твоих удмуртов на коней и попытаемся оторваться? Знаю, что не сдюжат, но вдруг половцы на телеги польстятся? Товара там немного, его не жалко…
— Лишь разозлятся сильнее, оттого что напрасно своих воинов губили. Однако если дела наши пойдут худо, то так и придется поступить, хотя и не хочется превращаться в загоняемую дичь… Слушай, насчет лошадок. А давай отодвинем второй ряд телег и поставим их набок, а? Чтобы хоровод шел между ними и внутренним рядом. Выход сделаем сзади. Конным мешать стрелять они не будут, мои людишки тоже на взгорке, а коней худо-бедно прикроют… Зря, что ли, доски на днища вместо жердин постелили?
— У богатых свои причуды, вот и стелили… Все, скоро двинутся они, двумя клиньями выстраиваются! Вишь, не терпится им нас пощупать. Так что не видать нам переговоров с ними как своих ушей! — Твердята огорченно вздохнул и тронул лошадь с места, призывно махнув рукой своему собеседнику. — Давай, Трофим, шевелись быстрее, нам еще телеги твои переворачивать и связывать между собой, чтобы не упали! Однако никакого хоровода мы с тобой тут не будем разводить… Если ратники станут стрелять по очереди, то никого из наступающих половцев остановить они не смогут! Это пешего лепо так обстреливать, но никак не конного: того надо частым залпом ссаживать! Все эти придумки ваших чужеземцев хороши, да не про нас! А ты и уши развесил… Лучше я всех коней стреножу да сяду на склоне балки за телегами по правую руку от твоих стрельцов. Там достаточно высоко, так что не полезут туда половцы с разгону, чтобы своим лошадям ноги ломать… А попрут они к твоим ратникам — так в любом случае пойдут мимо меня, потому что всаднику удобно стрелять по ошуюю от себя, держа лук в левой руке. А вся местность перед отяками будет перед моими лучниками как на ладони! Пятьдесят шагов всего, тебе лишь надо левый край крепче держать!.. Эх! Ну да что я тебе как несмышленому Вячеславу все объясняю? Нам уже поздно убегать, да и не столь велика у них рать, чтобы все мы тут головы сложили!
— Истину вещаешь! Однако, стреножив лошадей, ты не сможешь быстро уйти. А угонят? Что мы пешими в степи делать будем?!
Твердята только махнул рукой, прекращая бесконечный поток слов, наполненный предположениями и неутешительными выводами, — его выбор был уже сделан.
Первый удар по несостоявшимся купцам был нанесен меньшим из клиньев, как будто ему не терпелось вкусить чужой крови быстрее, чем сделает это его собрат. На этот раз половцы постарались сблизиться на сотню шагов, чтобы прицельно накрыть своими залпами укрепившихся чужеземцев. Однако, как бы ловко степняки ни управлялись со стрельбой на полном скаку, ветлужские охотники обладали не меньшим опытом, хотя для этого им и нужно было попирать ногами землю. А стоя на пригорке, удмурты могли поразить противника с большего расстояния, да и луки у них в большинстве своем были составные, дальнобойные, взятые еще у буртасов. Кроме того, в более массивную конную цель было попасть легче, чем на легком галопе в прикрытого защитными сооружениями человека. Пусть даже степняки и могут похвастаться, что с самого детства бьют пролетающую птицу влет, но они встретились с воинами, которым всю жизнь приходилось бить белку в глаз томарами, охотничьими стрелами с тупыми костяными наконечниками. Своим мастерством удмурты воспользовались в полной мере, хотя на этот раз им не пришло в голову беречь драгоценную шкурку у их цели.
На расстоянии чуть менее трех сотен шагов от укрепленного лагеря на небольшой кусочек степи, застывший в холодном осеннем безветрии, неожиданно пролился стальной дождь, угодивший почти точно на острие вражеского клина. С гудением шмелей обрушились два десятка плоских серповидных срезней и стрел с трехлопастными наконечниками на самых отчаянных всадников, вырвавшихся вперед из общей массы воинов. И сразу же опустело несколько седел, а три лошади, перекувырнувшись через голову, внесли сумятицу в идущую наметом лаву. Еще один залп, к которому уже подключились воронежцы, — и сразу же около полутора десятков степняков, начинавших поднимать луки, рухнули вместе со своими скакунами под ноги остальным половцам. И несколько из них тут же были безжалостно растоптаны, ибо с каким бы мастерством всадник ни управлял лошадью, он не может заставить ее поставить свою ногу мимо упавшего под копыта тела. Третий залп, уже более точный, — и новая порция заточенной смерти с гудением и хлюпающими ударами о тела собрала свои жертвы среди кипчаков, разбрызгивая в сторону кровь из частично отрубленных рук и перерезанных шей.
Восемь или десять секунд потребовалось сотне половцев, чтобы сократить расстояние до ста метров прицельного выстрела, и тремя смертоносными залпами умудрились накрыть их ветлужцы за такое короткое время. Шестьдесят стрел, целящихся в особо отчаянных всадников, вырвавшихся вперед, к которым нужно добавить еще почти сотню, прилетевшую из-за телег воронежских ратников. А потом в ход пошли четырехгранные бронебойные наконечники, прицельно выбивающие из седел маленькие фигурки степняков, прячущихся за небольшими круглыми щитами, и игловидные стрелы, легко проникающие в кольца половецких кольчуг. К тому времени, когда степняки начали опустошать свои колчаны, проходя по дуге мимо тележных укреплений, около трети из них уже лежали на земле, а остальные, лишившись самых отчаянных, не осмелились лезть под плотный поток сокрушительного железного ливня. Слегка отвернув от намеченной цели, конная лава прошлась вдоль взгорка, осыпав прикрывшихся щитами ветлужцев градом ответных ударов, и ушла в глубь долины, подставив на мгновение оголенную спину для стрел воронежцев.
Казалось, что опасность миновала, а пострадавшие степняки, не успев принести весомый ущерб защищающимся, отступят, не выдержав обмена ударами, но это было лишь первое впечатление. Дрожь степи усилилась, и на хвосте первого клина подошел второй, меньший по количеству, но гораздо более грозный. Одоспешенных воинов было более трети, то и дело в рядах половцев мелькали личины, которые у многих ветлужцев вызывали своими оскалами дрожь, пробегающую где-то в районе позвоночника. Воспользовавшись тем, что внимание обороняющихся было отвлечено первой волной нового наступления, второй клин успешно миновал полосу степи, где защитники могли нанести им несколько безответных залпов, разделился пополам и обрушился на обе укрепленные точки.
Около сорока воинов сразу же закружили карусель около воронежцев, пытаясь держать их под прицельным огнем и не дать высунуть носа из-за телег. Получалось у них это не очень хорошо, уже с десяток лошадей скакали без своих наездников, поэтому несколько смельчаков стали подбираться поближе, чтобы набросить арканы и растащить импровизированные укрепления. Двое из них, пользуясь суматохой боя, даже попытались проскользнуть к стреноженным в отдаленном овраге коням, однако эти устремления были тут же пресечены воронежцами. Они слишком хорошо понимали, что лишиться в таких условиях средств передвижения означает обречь себя на медленную гибель. Однако время шло, и оно работало не на защищающуюся сторону. Слегка поредевшая первая волна половцев уже развернулась и устремилась на помощь своим воинам.
Между тем другая половина второго клина, почти не использовав луков по назначению, обрушилась всей массой на ветлужцев, стараясь достать их длинными копьями через узкий ряд возов. Пользуясь замешательством защитников, многие степняки прыгали с седел прямо через телеги и пытались навязать ближний бой. В самом начале удмурты успели дать два залпа, немного проредившие нападающих половцев, но удары копьями заставили их сомкнуть строй, прикрыться щитами и отступить. Лишь трое лучников, оставленных для того, чтобы выбивать стрелков противника, забрались сзади на телеги и пытались как-то проредить накатывающийся вал половцев.
— Бросок! — Хриплый голос Трофима, уже надорванный громкими командами, заставил удмуртов разомкнуть строй и бросить заранее приготовленные сулицы. Спешившись перед началом нападения и примкнув к своим ратникам, воевода вместе со Жданом из последних сил крутились на флангах, пытаясь вместе с лучниками не дать обойти ветлужцев с тыла. Однако долго так продолжаться не могло — достаточно было большой массе степняков обогнуть их по дуге за рядами укреплений, как вся защита тут же лопнула бы по швам. И действительно, пятерка половцев, бросив лошадей перед возами, обрушилась на ветлужцев со спины. Лишь истошный вопль Вячеслава, засунутого в минуту опасности под задний ряд телег, предупредил всех о незамеченном противнике:
— Трофим, оглянись!!! — Не выдержав напряжения, лекарь ужом полез в сторону упавшего лучника, попавшего под первый удар напавших сзади половцев, и, не дотянувшись до сабли, потащил у него из ножен боевой нож. Оглянувшись назад, он зашелся в истошном вопле. — Тут та самая баба!
Видимо, лишь возглас про женщину, которая может нанести удар в спину, стал той силой, которая смогла оторвать воеводу от наседающего противника и заставить его стремглав кинуться назад, бросив напоследок немного растерявшимся удмуртам:
— Все в круг! Потом по тройкам! Прикрывать лучников! — Трофим рыбкой бросился наперерез невысокому половцу, уже занесшему саблю над еще не поднявшимся лекарем. Краем щита ударив его между шлемом и личиной, он наугад ткнул лезвием ему в бок и тут же перекатился в сторону где умудрился вспороть бедро другому противнику, неосмотрительно поднявшему свой щит слишком высоко. Прорезав подол кольчуги, его меч легко надрубил бедренную кость половца и тут же, повинуясь стремительному движению поднявшегося на ноги воеводы, переместился вверх к кольчужной стойке, которая у степняков обычно защищала шею вместо бармицы. Оставив поверженного врага с рассеченным горлом, воевода шагнул вперед и вновь обрушил меч на поднявшего свое оружие в защитном движении кипчака. Блеснувший завитками узоров тяжелый клинок с легкостью рассек сабельное лезвие и на ладонь вошел во вражескую грудь, заставив Трофима ногой ударить поверженного противника, чтобы вытащить из него свое оружие. Тот упал назад прямо под ноги двух последних кипчаков, однако те с ужасом смотрели не на труп соратника и даже не на покрытого кровью ветлужского воеводу, а куда-то ему за спину, отступая и опуская оружие.
— Воевода! Глянь, какая птичка в силки попалась! — Сорвавшийся голос Ждана заставил Трофима обернуться назад, вместо того чтобы воспользоваться моментом и добить растерявшихся противников. Разбросав по плечам иссиня черные косы, в его сторону с ненавистью уставилась половчанка, зажимающая одной рукой рану в боку, а другой пытаясь отмахнуться от струйки крови, заливающей ей глаза из рассеченного лба. Шлем и личина с нее слетели, открыв густые брови вразлет и яркие темные глаза. На половецкую девушку она была не похожа, скорее сияла какой-то утонченной восточной красотой, подчеркивая ее своей горделивой осанкой и прямым носом, ноздри которого раздувались в праведном гневе. Не отойдя от удара щитом, воительница пыталась сфокусировать свой взгляд на воеводе, судорожно вдыхая воздух потрескавшимися губами, но это у нее получалось плохо, да и опустить голову ей не позволял Вячеслав, сильно прижав ее к себе за талию и держа подрагивающий нож у девичьего горла. С другой стороны его спину прикрывал десятник, не давая оцепеневшим в отдалении половцам нанести лекарю хоть какой-нибудь вред.
Помедлив секунду, воевода приставил к груди половчанки свой клинок и попытался прокричать во все охрипшее горло, с трудом вспоминая половецкие слова:
— Опустите оружие! Стоит его руке дрогнуть, как ваша предводительница останется с перерезанным горлом! — Не будучи уверенным, что его услышат все, Трофим начал взбираться на телегу, потащив за собой упирающуюся половчанку, вцепившуюся ногтями в руку Вячеслава. — Отойдите, и она останется жива! Хоть один выстрел — и я сам вспорю ей живот!
Утерев лицо от крови, та что-то нечленораздельно бросила своим воинам и яростно уставилась на кончик меча Трофима, который вжался меж ее ребер. Схватив клинок воеводы голыми руками, воительница передвинула его ближе к сердцу и дернулась всем телом, попытавшись насадить себя на меч. Кольчуга не позволила ей это сделать, но нож Вячеслава от неожиданности соскользнул с ее горла вниз, вызвав новую струйку крови, протекшую за шиворот. Тут же на них сверху обрушилась петля аркана, пытаясь обхватить и утащить в сторону половчанку и ветлужского лекаря, но клинок Трофима мелькнул в воздухе и сбил веревку в сторону.
— Ана,[147] ана!
Ломая засохшие стебли бурьяна и низкорослой степной вишни, к подножию пригорка неожиданно для всех подлетела небольшая степная лошадка, и маленький мальчишка лет восьми-девяти спрыгнул с седла и бросился напрямик к месту разыгравшейся драмы.
— Ну?! Я буду долго ждать? — Яростный крик воеводы заставил отшатнуться половцев, которые зашлись в выкриках, призывая всех соратников отойти от укрепления. Какой-то вычурно одетый воин схватил мальчишку поперек туловища и отбежал подальше от взгорка, пытаясь на ходу что-то ему втолковать. Меч воеводы дернулся в сторону воронежцев: некоторые из них уже сошлись в схватке с кипчаками, перелезающими через телеги. Пока те еще отбивались от степняков, но к месту сражения уже подошли всадники из первого клина, осаживая коней чуть дальше, взбираясь по склонам холма и обтекая защищающихся воинов со всех сторон. — Всем оттуда убраться!!! Все в сторону! На полет стрелы!
Вспрыгнув с земли в седло, один из половцев, находящийся рядом с воеводой, тут же пустил коня в галоп и направил его к месту второго сражения. Буквально через считаные секунды его лошадь уже расшвыривала находящихся у подножия склона кипчаков, а он гортанными криками призывал всех отойти от рядов воронежцев, повторяя одно и то же слово: «Аза! Аза!» Не понимая, в чем дело, разгоряченные воины с трудом скатывались назад к подножию холма и все время пытались послать оттуда стрелу в сторону слегка оторопевших от неожиданного развития событий беловежцев. Суетливые крики степняков слышались и со стороны пригорка, но там немногочисленные половцы в основном прекрасно видели причину отступления и молча взбирались на коней, напряженно всматриваясь в ряды изготовивших луки ветлужцев. Бой, распавшись на отдельные утихающие фрагменты, постепенно угасал.
Наступило время переговоров.
Глава 17
Переговоры
Первый стяг был воткнут посредине долины. Острожек[148] в форме двузубца венчал собой голое белое древко, украшенное слегка колышущимся на ветру бунчуком из конского хвоста. Ему навстречу медленно шествовал второй, на небольшом голубом полотнище которого была вышита двуглавая птица, грозно раскрывшая свои клювы со змеиным языком внутри в разные стороны. Древком для него служило копье, которое держал в руке не слишком умелый всадник, неестественно пытающийся держать в седле прямую стойку. Получалось это у него плохо, и каждое неуверенное покачивание стяга сопровождалось на его лице гримасой.
— Не кукожься, Вячеслав! Для тебя ныне посадка не важна, смеяться никто над тобой не посмеет, — воевода прокашлялся, пытаясь спрятать в кулак мелькнувшую улыбку. — Хоть задом наперед в седле сядь! После того как ты свою поляницу сказочную полонил, одну лишь опаску к тебе вороги испытывать будут. Лучше подними голову да глянь, как хоругвь наша развевается! Эх, до чего же Радка мне угодила! Лучше чем у Ивана птица вышла! Теперь не стыдно на встречу с погаными выйти.
— Хм… А почему у них знамени нет, а один хвост на деревяшке болтается?
— Это ты про стяговую челку? У каждого свои заветы от предков, кто-то и полотнище на древко вешает, но в основном степняки предпочитают бунчук. Да ты сам посуди: иной раз хоругвь в длину семь шагов составляет, и не каждый силач ее удержать сможет. Кроме того, такой стяг не всякому по чину будет. У нас их лишь князья имеют, а тут простой бек, которому полотнище и в локоть за честь будет… Плоскиня, а ты как мыслишь? Кто там нас встречает?
— Помимо стяговника?[149]
Из-за легкого ранения воронежского воеводы, поймавшего на излете стрелу в икроножную мышцу, Трофим уговорил своего товарища остаться на месте и присматривать за лагерем. Сам же на переговоры с половцами взял его ближника, который теперь озабоченно ехал рядом и внимательно прислушивался к разговору.
— Помимо, — скривился ветлужец, всем своим видом показывая, что знаменосец богатырского телосложения, горделиво застывший у половецкого стяга, его ничуть не интересует.
— Малолетнего княжича ты и сам видишь, а второй не иначе как знатный бей,[150] вон у него какой расписной кафтан с клавами[151] на рукавах! Небось пошит из ромейского шелка!.. Ух, петух половецкий, и не боится, что стрелой его сейчас могу приголубить! Или у него под одежку броня вздета?..
— Этого и без доспеха не запугаешь, вон скалится как, хотя… попробую. Думаешь, именно он воеводой у них? — Трофим снял окольчуженную перчатку и с сомнением потянулся рукой к своим усам.
— Да нет, это скорее дальний родич бека, который в няньках у княжича ходит. Не он ли мальчишку с поля боя уволок, а? Но сперва не уследил за ним, промашку допустил…
— Уверен?
— Нет, я далеко стоял, когда от ваших возов половцы в разные стороны побежали, но вроде тот тоже был богато одет. А насчет родича… Внешность у него типичная для кипчаков, а вот мальчишке явно передалась кровь от жены бека, которая на яску смахивает. Баба, скорее всего, и заправляла всем. Правильно Твердята говорил, что ее горячая кровь побудила половцев к тому, чтобы на нас напасть, она же заставила саму в сечу полезть. Одна глупость в бой повела, другая его закончила. Так что дави его, Трофим, не боец он, пусть хоть до ушей ухмыляется.
— Ладно, не будем далее гадать, — согласно кивнул ветлужский воевода и начал сворачивать разговор, напоследок обернувшись к Вячеславу: — Как вы там говорите? Отходняк? По-моему, лучше звучит «куй железо, пока горячо».
Пришпорив коня, Трофим приблизился к стоявшим в ожидании половцам и замер, разглядывая своих противников с высоты наездника. В отличие от них, воевода спешиваться не стал, однако в сторону горделиво глядящего мальчишки голову слегка склонил, взмахом ладони прервав напыщенную, раздраженную речь от его «няньки», назвавшегося Асупом. Полыхнув красными пятнами на щеках, половец ощутимо напрягся, но его гнев был остановлен раздавшимися словами.
— Я — воевода ветлужский, стою над людишками удмуртских и черемисских племен, и нет в моих землях никого выше меня. Можешь называть меня ханом, можешь воеводой, но не встревай в мой разговор с сыном бека. Хоть и выше я его по положению, но гость в этих землях и потому признаю его равным себе, и буду звать княжичем. Разумеет ли он этот язык?
— Да, хан… — Мальчишка попробовал проглотить последнее слово, невольно вырвавшееся с его языка, но, обнаружив, что попытка не удалась, бросил короткий взгляд на своего наставника и задрал голову еще выше, смело заявив: — Я — Саук, и этот кош мой.
— Как ты посмел напасть на меня, Саук?
— А как посмели русины вновь прийти на эти земли?! — не выдержал Асуп напора ветлужца, направленного на малолетнего княжича. — Или вы думаете, что киевлян ждут в этих местах с распростертыми объятьями?
— Я прощаю твою дерзость, Асуп. Твой гнев вызван недавним походом Мономаха и разгромом ваших вежей, но… Я не его подданный. И хоть зовусь не князем, но владею своей вотчиной так же, как любой из Рюриковичей или ваших ханов. А говорю я на этом языке лишь из-за того, что другого ты не поймешь, а на вашем мне невместно с вас спрос вести! Понятно ли это? И дабы не плодить дальнейших расспросов, скажу, что прибыл сюда как гость купеческий. И это не зазорно для меня, потому что я не товар пытаюсь сбыть, а торговый путь торю и как истинный хозяин своих земель желаю похвастать, что мои подданные могут предложить славному народу кипчаков. А вы… давно ли половецкие мужи стали так встречать гостей, везущих им подарки? Что скажет хан Сырчан о таком теплом приеме?
— Не ведали мы об этом… хан, — чуть запнулся Асуп, скривившись после упоминания владыки донских степей. — Прости, но говорить с тобой буду все-таки я! Не дело малолетнему наследнику вести спор с умудренным жизнью воеводой, у которого седина начинает покрывать голову. Однако все, что выйдет из моих уст, будет исполняться, словно это сказал бек.
Трофим пристально посмотрел на княжича, и тот подтвердил эти слова степенным кивком головы.
— Ну что же. — Трофим вернул свое внимание Асупу. — Тогда поведай мне, какую виру готов понести за свое разбойное нападение… юный бек!
— Хотя и ошиблись мы, приняв тебя за русина, но лицом ты и впрямь похож на…
— А ты всматривался в каждый лик, готовя нападение? Тогда почему ты не разглядел, что головы моих людей венчают не только остроконечные шлемы русов?! Или тебе неизвестны буртасские доспехи? В моей рати есть как лесовики с рыжими волосами и белыми лицами, так и смуглые степные воины с раскосыми глазами! Ты скажешь, что печенеги тоже иногда присутствуют в войске у киевских князей? А мое какое дело! У меня трое убитых и полтора десятка раненых! Что я скажу их матерям? Что малолетний Саук ошибся?!
— Мы потеряли гораздо больше воинов…
— Разве я в этом виноват?! Так вот… Мы видели многочисленные стада за этим холмом и колодников, их охраняющих. А еще я не вижу ваших жен и шатров поблизости. Думается мне, что это добро было нажито явно не непосильным трудом, и как плата за вашу ошибку нам этого будет достаточно.
— Это была не баранта! — оскалился Асуп, сверкнув глазами. — Аза забрала к нам воинов из своего рода вместе с их долей! Ее престарелый отец уже не может водить рать в походы, а почти все братья сгинули в пучине набегов из Киева!
— Почти? — усмехнулся ветлужский воевода. — Но кто-то остался?
— Росмик ненамного старше Саука! — Половец покосился на малолетнего наследника и заученно отбарабанил: — А сам род слишком слаб, чтобы выжить в степи! Мыслимое ли дело, некоторые даже подумывают, чтобы уйти в Аланию и осесть там на землю!
— Хм… — Трофим на секунду задумался, поглядел на Вячеслава и вновь перевел взгляд на собеседника. — Так ты говоришь про ясов? Именно из их племени пришла в ваш род Аза? А те из них, что собрались уходить, случайно не христиане?
— Какое это имеет значение? — обидчиво поджал губы Асуп. — Даже если и так, то жена бека теперь почитает не вашего распятого бога, а наших предков, синее небо над головой и просторы нашей степи…[152] Ты совсем затуманил мне голову, чужеземец! Вначале ты вернешь нам нашу Азу, а потом мы с тобой сядем обсуждать, сколько овец я отдам за того нечестивца, который ее оскорбил! Челядинец,[153] коснувшийся жены бека, должен умереть!
— Ты говоришь про великого человека, который всего лишь полонил твою повелительницу, осчастливив ее своим прикосновением? — Трофим огорченно покачал головой и кивнул в сторону своего знаменосца, неподвижно стоящего в стороне. — Скорее умрешь ты, Асуп, потому что это не кто иной, как самый знаменитый из шаманов наших земель, по-вашему «бахсы». Он тоже может лечить, и в этом достиг небывалых высот, однако если рассердится, то может даже убить своим взглядом! Не смотри на великого бахсы с недоумением! Держать стяг после битвы его попросили наши предки — через него они слушают наш разговор и указывают, как поступить с вами! Неужели тебе кажется, что он просто задумался о бренности нашего мира?! Он прозревает грядущее! — Воевода повысил голос. — Видишь, как лошадь под ним наклоняет вниз голову, принюхивается и начинает «копать» передней ногой? Что будет дальше?
— Ляжет его кобылица через пару мгновений… — Асуп стал завороженно наблюдать за ветлужским знаменосцем. — Так бывает с неопытными всадниками…
— Она просто не может держать такую ношу! — развел руками Трофим, искоса наблюдая, как Вячеслав пытается поднять голову лошади поводом. — Мы меняем под ним коней несколько раз за день — ни один не справляется. Не смотри так недоверчиво, лучше присылай своих раненых воинов к нам в лагерь — и он покажет свое умение. Вашу Азу лекарь уже перевязал и сказал, что с ней все будет в порядке, особенно если наши с тобой переговоры закончатся успешно. Однако в любом случае ей нельзя двигаться несколько дней, поэтому у нас с тобой достаточно времени, чтобы обсудить виру в ее присутствии, а также то, как на вашу судьбу повлияет решение ясов перебраться на новое место обитания.
— А…
— Нет, не в Аланию, а на границу степи в верховья Дона и даже дальше. И вновь предупреждая дальнейшие вопросы… Для начала бери не больше десятка раненых воинов, за здоровье которых ты беспокоишься. И чтобы у тебя не осталось тени сомнения по поводу такой моей щедрости… В случае опасности я лично прирежу Азу — и лишь потом буду отражать атаку!
— Ты не посмеешь! — звонко прорезался голос юного бека, сжавшего свои небольшие кулачки до белизны в костяшках.
— Надейся на это, Саук, надейся. Тот же Мономах не щадил ваших знатных послов, хотя и целовал крест об их неприкосновенности. И хотя его грехи церковь простила, а сам он наверняка искренне раскаивался, но что сделано — то сделано. Я же обещал нечто противоположное — и сдержу свое слово без всякого на то сомнения, тем более что речь идет о жизнях моих воинов. Так что мое дело предупредить… Но пока опасности нет, за жизнь своей матери можешь не беспокоиться. Мы ее обязательно вернем тебе в полной сохранности. А я с удовольствием приму тебя как дорогого гостя и разрешу оставаться с ней, сколько заблагорассудится…
— Нет! — резко мотнул головой Асуп.
— …но не думаю, что на это пойдет твой наставник, — без перерыва продолжил Трофим. — Как говорил один мой знакомый, не надо складывать все яйца в одну корзину, и он это наверняка понимает. Тебя же, Асуп, я жду вместе с ранеными. Негоже нам прохлаждаться на ветру, когда можно все обсудить в теплом шатре за чашей с хмельным медом. Или ты предпочитаешь кумыс? Тогда захвати целую сабу,[154] а ценители у нас найдутся!
Трофим легким кивком попрощался с юным беком и развернул коня в сторону лагеря. Следом за ним двинулись его сопровождающие, за время переговоров не проронившие ни слова, а теперь несколько ошарашенно взирающие на своего разговорившегося предводителя. Видимо, их взгляды так сверлили спину воеводе, что тот не выдержал и развернул лошадь, излишне горяча ее от нахлынувших на него эмоций:
Читать бесплатно другие книги:
