Ветлужцы Архипов Андрей

Глава 13

Погоня

Мелкий нудный дождь накрыл собой узкую долину, устилая сеточкой капель гладь неширокого речного русла и шелестя частой дробью по кронам растущих по берегам деревьев. Сбивая остатки пожелтевшего лиственного покрова, вода стекала по полуобнажившимся веткам и громкой капелью стучала по разлившимся лужам, которые уже не поглощались досыта напившейся землей. Лишь под огромными раскидистыми елями, широко расставившими в стороны свои колючие лапы, можно было передохнуть от падающей с неба холодной влаги, однако и это кажущееся спокойствие иногда нарушалось струйками ледяного душа, все-таки прорывающимися сквозь густые ветки.

— Вот назола какая! — вполголоса прошипел Гондыр, поймав один из таких нежданных подарков, просочившийся за шиворот сквозь кольчужные звенья бармицы. Он попытался сдвинуться в сторону, но уже другой ручеек, соскочивший с елового покрова, нашел себе дорогу внутрь, окончательно пропитав влагой и так уже потную нательную рубаху. Как результат, окружающее пространство было очернено весьма крепким выражением, произнесенным, однако, очень тихо. Все-таки напрасная ругань иной раз вызывает гнев богов, а уж десятнику и вовсе не пристало давать выход эмоциям перед своими подчиненными. На всякий случай Гондыр покосился в сторону и оглядел расположившееся под деревьями на отдых воинство, по сию минуту испускающее пар от продолжительного бега по пересеченной местности.

Увиденное потешило самолюбие, хотя он и понимал, что представшая картина была не только его заслугой. В то время как черемисы пытались отдышаться, лежа на подстилке из почти сухой хвои, и совсем не скрывали своей усталости, удмуртский десяток уже вовсю занимался хозяйственными делами, натирая жиром кольчуги и проверяя сохранность запасных тетив от вездесущей влаги. Коньга даже развесил свою мешковатую одежду на высоко вознесшихся нижних ветках деревьев, хотя на этот балахон из посконины без слез нельзя было глядеть. От дождя он защищал мало, материи на оба образца невзрачной одежды ушло изрядно, однако полусотник такие одеяния одобрил и даже дал им упомянутое выше название. А раз так, то всем понятно, что язык лучше держать за зубами, иначе Иван посмеется вместе с шутниками, а потом заставит носить такую рвань всех поголовно. Да и ради справедливости все-таки стоило признать, что грязные пятна под цвет пожухлой осенней травы делали Коньгу и его напарника Сурму совсем неприметными на фоне почти облетевшего леса.

Разглядывая свой десяток, Гондыр невольно поймал встревоженный взгляд Вараша, молодого черемисского предводителя, из-за своих тревог не желающего зайти под укрытие еловых великанов. Не обращая внимания на мелкую водяную взвесь, падающую с неба и стекающую с его шлема на лицо крупными дождевыми каплями, он вышагивал по поляне, неосознанно придерживая свою раненую руку, потревоженную при вынужденном ночном купании. Старательно подбирая выражения на языке переяславцев, слова которого черемис довольно прилично понимал, Гондыр решил немного успокоить своего напарника, на нервозность которого уже стали обращать внимание другие вои:

— Удачно ты тропочку эту нашел, а то мы так бы ползком и передвигались по этим лесным дебрям. Ничего, дождемся провидчика и тогда уж решим, жечь нам костер или идти в селение… Заодно и рану твою еще раз посмотрим. Кха… — Короткий монолог закончился легким кашлем, вновь напомнившим Гондыру о том, что непогода может свести их в могилу гораздо раньше далекого противника.

Тепло было необходимо, так как оба десятка вымокли до нитки. Однако прежде чем располагаться на ночевку, следовало уточнить, где находятся новгородцы. По их следам удмурты и примкнувшие к ним черемисы бежали уже два дня, бросив насад на лесной речушке в десяти поприщах от ее впадения в Ветлугу. Там, где нагруженный ушкуй новгородцев легко проходил, минуя мели и распластавшиеся на дне коряги, такой же по размеру насад ветлужцев постоянно спотыкался, будто норовистый конь. Разница в осадке составляла едва ли две или три пяди, но мороки на мелкой реке доставляла не в пример больше. Кто бы мог подумать, что погоня может зависеть от таких мелочей! Пришлось бросить судно под охраной неудачливого ратника, некстати захромавшего по дороге, а самим привыкать таскать на себе целый воз жирной черной грязи, комьями облепившей лыковую и кожаную обувку. Гондыр с завистью прошелся взглядом по сапогам черемисов, которые хотя бы не пропускали воду, чавкающую в лаптях и поршнях его вымотавшихся ратников, но тут же одернул себя, припомнив груженые лодьи с товаром, ушедшие в Суздаль. Нечаянное воспоминание тут же полыхнуло в мыслях лучиком надежды: «Ничего, будет и у нас радость. А пока надо лишь с толком закончить свое дело… И по возможности без потерь».

А потерь было не избежать, судя по тому, как знали свое дело новгородцы. За минувшую ночь ветлужцы трижды пытались прощупать их посты, чтобы найти, где спит проклятый купчишка. Однако каждый раз дозорные поднимали шум, а то и стреляли в темноту, не жалея стрел. Даже на противоположном берегу ушкуйники выставили плотный заслон, не позволявший подойти к кромке лесной реки. Лишь самоотверженность Вараша, залезшего в ледяную воду выше по течению и проплывшего в непроглядной темноте мимо вытащенных на берег ушкуев, позволила им понять, что Якуна на стоянке уже нет. Вылавливали черемиса всем миром: молодой воин под конец своего путешествия почти потерял сознание, ударившись раненой рукой о корягу. А уж стылая вода выдавила из него последние крохи сил, так что из холодной глубины его достали почти синим, не подающим признаков жизни.

Пригодились уроки по спасению утонувших, которые ратникам в конце лета преподали Иван вместе с Ишеем. Преподали силой, несмотря на стойкое неприятие таких знаний учениками, расценивающими их как вмешательство в дела богов. А вспомнить пришлось все до тонкостей: скулы Вараша свело судорогой, и лишь с помощью деревянной рогатины получилось их разжать. Убедившись, что рот не забит грязью, удмурты бросили беспамятного воина животом на колено, приподняли голову и нажали на спину. Потом кто-то вспомнил и залез ему пальцами прямо в рот, надавив на корень языка. Вода потекла, но черемис так и остался недвижим. Тут уж Гондыр отодвинул всех в сторону и взялся сам довести дело до конца. Уложив Вараша на спину и зажав ему нос, он прижался своим ртом к его раскрытым губам и сильно дунул, затем отодвинулся и несколько раз нажал на грудь. Повторять не пришлось: воин очнулся и изверг из себя воду вместе с какой-то непонятной слизью. Его тут же опять бросили на колено и стали помогать избавиться от всей грязи, которой он успел нахлебаться. Даже немного перестарались — через некоторое время Вараш взмолился жестами оставить его в покое. Оставили, а тепло костра, сухая одежда и горячий взвар чуть погодя даже вернули ему внятную речь, однако еще долгое время слова вылетали из черемиса вместе с частым перестуком зубов.

Узнав от него об исчезновении купца, Гондыр долго не размышлял, посчитав, что утро вечера мудренее, и скомандовал отбой, напоследок оглядевшись по сторонам. Его десяток за исключением дозорных стал тут же деловито укладываться спать, пытаясь наверстать упущенное за эту ночь, а вот черемисы… Они смотрели на него, будто он сотворил какое-то чудо, а на Вараша косились, будто их предводитель вернулся с того света.

— Вы еще ночную бабочку рассмотрите, в образе которой его душа отправилась странствовать![112] — рявкнул удмуртский десятник и помотал головой, не желая тратить остаток ночи на бесплодные объяснения. — Будете сами своего предводителя целовать в уста сахарные, коли он вновь проявит беспечность и полезет с незажившей раной в ледяную воду… А я уж постараюсь вас к этому принудить.

Не озаботившись, что его слова неправильно поймут, Гондыр подвинул свою кучу лапника к костру, закрыл глаза и провалился в сон. А на следующий день наблюдал со стороны черемисов ухмылки: кто-то догадался рассказать им подробности того, как его самого учили этой науке. И про то, как у него руки дрожали и как дунуть не решался…

«Чего уж там было смешного? — размышлял десятник, скользя по размытой глинистой тропинке. — Сами бы попробовали отказаться спасать своего излишне любопытного соплеменника, которому полусотник (за возможность потрогать тот самый Инмаров гром!) засунул голову под воду и продержал в таком положении, пока тот не обмяк! Все же я избавил его от посещения нижнего мира… хотя и после окрика полусотника. А, пусть смеются! Зато на Вараша перестали таращиться, будто на ожившего злого духа… Потом еще и сказки сочинять будут, как он обхитрил саму смерть! Эх, еще бы дождь закончился…» — Гондыр мысленно ругнулся, вспоминая прошедшие дни, наполненные ожиданием, бесконечной греблей, а затем холодным, мокрым лесом и промозглой погодой.

Сначала они с неделю просидели на берегу Ветлуги, карауля новгородцев, которые в нескольких днях пути от Переяславки решили дождаться третьего судна. Ушкуйники их не замечали, но явно были настороже, поэтому было принято общее решение пока им не досаждать. Если углядят, мол, то пусть думают, что ветлужцы их выпроваживают, а целый насад вооруженных воинов предназначен для того, чтобы северные соседи опять не расшалились. Потом новгородцев чуть не потеряли, упустив их на повороте в неширокую лесную речку. Хорошо, что нашлось у кого спросить: местные жители сородичам выложили все без утайки. Но бесценное время было потеряно, и купцов пришлось настигать из последних сил, что вылилось в неосторожное выдвижение вперед, замеченное противником. Причем так далеко от дома это уже не выглядело безобидным «выпроваживанием». Пришлось загонять осторожную дичь в открытую, однако та оказалась хитрее и упорхнула прямо из-под носа, оставив на месте стоянки своих «несъедобных» сородичей. Те же, в свою очередь, почти полдня водили за этот самый нос бесхитростных ветлужцев.

Вот и пришлось последним, учитывая норовистого речного коня и стоявших поперек реки новгородцев, броситься в пешую погоню. Хорошо еще, что Вараш был местный и знал многие тропочки в округе, так что до того места, где речка постепенно сворачивала к югу и текла почти в обратную сторону, — не дошли, а долетели! Превозмогая усталость, вышли на берег, где подивились на величие елово-пихтовых раменей,[113] изредка перемежающихся светлыми дубравами, но тут обрушился дождь, и всем стало не до осмотра окружающих красот. Спрятаться от непогоды среди мрачного леса можно, но это требует времени, которого у них как раз и не было: новгородцы уходили все дальше и дальше на своих плоскодонных ушкуях. Поэтому было принято решение двинуться к небольшому поселению черемисов, стоящему на все том же ветлужском притоке, где появлялась надежда подсушиться, а заодно и узнать последние вести о проплывших чужаках. Изгородь этой небольшой деревеньки сейчас уже проглядывалась за поворотом реки, однако над проступающими кое-где крышами домов не вился дымок — предвестник тепла и уюта, безмолвствовали собаки. Селение будто вымерло, а отправленный туда разведчик все никак не возвращался.

Наконец между деревьями скользнула безмолвная тень, еловая ветка дрогнула, осыпав прибежавшего черемиса потоком скатившейся воды, и он предстал перед Гондыром с каменным лицом. Мрачно посмотрев на обоих предводителей сводного отряда, провидчик что-то коротко сказал, развернулся и пошагал в сторону селения. Удмуртский десятник недоуменно посмотрел на своего коллегу, но тот лишь пожал плечами и перевел последние слова своего подчиненного:

— Он уверен, что такое нам надо узреть самим.

После этого Вараш скомандовал подъем своим людям и, ничуть не скрываясь, последовал к изгороди. Немного погодя цепочка ратников уже втягивалась в селение через пролом ворот, осторожно разглядывая невысокие скособоченные срубы и стоящие рядом летние постройки без крыши над очагом, называющиеся кудо.

Черемисы сразу вышли вперед, постоянно озираясь по сторонам. Один из них неожиданно обернулся и с ненавистью уставился на Гондыра. Десятник встал как вкопанный, пытаясь осознать причины такого взора, и перевел взгляд дальше по улице. Только тут он понял, что ярость сверкнувших глаз была предназначена вовсе не ему: черемис просто разлил свои эмоции вокруг, наткнувшись на место побоища. Посредине улицы валялся пес, разбросав свои внутренности в мокрой луже, потемневшей от крови. Чуть дальше, около плетня, отделявшего усадьбу от улицы, лежал старик в белых одеяниях, прикрыв своим телом небольшую девчушку. В его спине торчала стрела, пронзившая их обоих. Кинувшийся к ним Вараш лишь покачал головой, показывая, что помощь тут не нужна. Чуть дальше распластался молодой парень с топором в руке, неловко скособочив голову. Дождь смыл все следы крови, и крохотный шрам на шее выглядел безобидной царапиной. Но и в этом месте Вараш отрицательно покачал головой, не давая никакой надежды. После четвертой жертвы, найденной в отдалении, короткая улица кончилась, и черемисы бросились врассыпную по домам, жестами попросив удмуртов остаться на месте и смотреть по сторонам.

Те лишь молча кивнули, понимая, что без знания языка совсем не дело искать по домам выживших жителей. И вообще надо вести себя тихо и незаметно. Если кто-нибудь захочет выместить накопившуюся злобу, то ветлужцы попадут на роль врагов в первую очередь. И за счет своих необычных доспехов, и из-за того, что удмуртов тут не жалуют, — еще памятна былая вражда, а пролитая кровь между двумя народами лишь слегка подернулась пеленой прошедших лет.

Долгое время ничто не происходило. Лишь нудный дождь, заглушающий все звуки в округе, продолжал смывать следы смерти на телах людей. Иногда он прерывался скрипом распахивающихся дверей и негромкой перекличкой черемисских воинов, но в остальном тягостное молчание сгущалось между стоящими в охранении ветлужцами.

«Хуже нет, чем ждать и догонять», — пронеслось в голове у Гондыра, и он свистом позвал Коньгу и Сурму к себе:

— Всуе тут стоим, пошарьте окрест… Авось и найдете кого!

Последние слова десятник выкрикнул уже вослед убегающим ратникам, в своих нарядах более похожим на скоморохов, чем на бравых воинов. Криво ухмыльнувшись, Гондыр стал разгонять оставшихся по ключевым точкам обороны черемисской деревушки. Что такое точка и зачем к ней нужен ключ, десятник из объяснений полусотника в свое время понял не совсем, но и без этого ясно, что в селении никого нет и надо поставить людей к воротам и на помост, дабы те обозревали окрестности. И вновь потянулись минуты ожидания, наполненные горечью: черемисы из домов вынесли еще два тела, сложив их под ближайший навес. Гондыр даже не стал подходить ближе, чтобы рассмотреть новые жертвы: серая домотканая одежда и так выдавала, что они были местными жителями.

Неожиданно из-за изгороди послышался истошный визг, наполненный каким-то отчаянием. Прозвучав на одной ноте почти полминуты, он так же неожиданно оборвался, и наступила благостная тишина. Даже дождь, казалось, перестал идти, застыв в воздухе от изумления. Выскочившие из домов черемисы стали выстраиваться под удивленными взглядами не двинувшихся с места удмуртских воинов, и лишь ленивый взмах руки дозорного от разломанных ворот немного поумерил их пыл. Мол, чего суетитесь раньше времени? Вараш даже не стал распекать разгорячившихся воинов, лишь немного поморщился, проходя мимо. Что он мог сказать? Черемисский десяток был собран с бора по сосенке, а главным принципом отбора воинов были молодость и хотя бы небольшое знание языка новых поселенцев с низовьев Ветлуги. А за один месяц разве может неопытный предводитель чему-нибудь научить столь же неискушенных воинов?

Неловкость ситуации сгладил возглас от ворот, который заставил обоих предводителей выдвинуть туда большую часть сил. Тревога оказалась напрасной: к селению подходили удмурты, посланные на разведку. Вот только возвращались они не одни, а с «добычей». Первым в ворота зашел массивный Сурма, несущий на плече чье-то недвижимое тело, болтающее за его спиной руками в разные стороны. За ним следовал сконфуженный Коньга, стоически выдерживающий удары, которые сыпались на его спину частой дробью. А замыкала процессию девчушка лет семи, наотмашь колотящая уже немного размочаленной палкой терпеливо сносящего ее побои ветлужца. Лишь увидев обступивших ее воинов, она прервала свое занятие и кинулась к уже сброшенному Сурмой телу, прокричав на ходу что-то непонятное.

— Да живой он, живой! — пробурчал Коньга, отвечая на устремленные к нему со всех сторон взгляды. — Выскочил из кустов на нас с дрекольем, вот Сурма и приложил его по темечку. А эта пигалица так орала, что мне одно ухо напрочь заложило. Вот и пришлось ей вырубить палку, дабы она свой задор в иное место прикладывала. Не бить же ее! У меня самого такая же растет…

Во время его монолога кто-то из черемисов уже сбегал за ведром воды, в то время как остальные пытались что-то втолковать плачущей навзрыд девчушке и узнать от нее, что же произошло в селении и где его жители. Однако ничего внятного добиться не удалось и пришлось ждать, когда придет в себя молодой парень, которому досталось от Сурмы. Очухался он довольно быстро, захлебнувшись колодезной водой, вылитой на него, однако первым делом попытался полезть с кулаками на принесших его удмуртов. Вараш успел его придержать за грудки, выслушал длинную тираду и только потом перевел, улыбнувшись уголками губ:

— За злых духов вас принял…

После чего черемис встряхнул разбуянившегося молодца и начал задавать ему извечные вопросы: кто виноват и почему так получилось? В принципе можно было и не спрашивать: в числе провинившихся оказались новгородцы, приплывшие на ушкуе и взявшие селение на щит, а его жителей — в полон. А получилось так, потому что противиться мощи двух десятков одоспешенных воинов селению оказалось просто не по силам. Парень был одним из немногих, кто успел сбежать через лаз в изгороди, прихватив с собой младшую сестренку. Кроме них спаслись еще двое черемисов, но те сразу побежали к соседям, чтобы поднимать ратную силу, которая могла бы перехватить ушкуйников на волоке, оставив молодого односельчанина следить за тем, что произойдет дальше. Все это случилось ранним утром, а в полдень селение навестили еще два ушкуя, и между новгородцами сразу же началась словесная перепалка, которая, впрочем, ничем не закончилась. Полоненных черемисов посадили на весла, их баб затолкали на другое судно, чтобы мужская половина вела себя смирно, и поработители отчалили. Почти перед самым приходом новых воинов.

Как оказалось, на Унжу отсюда можно было уйти двумя дорогами — либо через длинный, но нахоженный черемисский волок, либо используя более короткий, но заросший мерский путь, которым практически никто не ходил. На первом ушкуйников уже должны были ждать поднятые по тревоге окрестные жители. В чистом поле или внутри селения они для новгородских воинов, конечно, на один зубок. Однако посреди леса вполне могут доставить массу неприятностей, забрасывая их своими стрелами с костяными наконечниками. Комариные укусы? Да, скорее всего. Но если таких комаров, а то и оводов соберется достаточно много, то новгородцам не очень захочется платить своей кровью за новых холопов. По крайней мере, если перед ними встанет именно такой выбор. А против них, по словам паренька, могло встать до пяти десятков черемисов, из которых подавляющее большинство было охотниками. Проблема была в том, что ушкуйники ушли совсем небольшим притоком, который вел в мерянское селение. Этим и объяснялась злость допрашиваемого мальчишки, которая иногда проскальзывала в его словах. Он заметил этот факт в последний момент, как раз перед приходом ветлужцев, и понимал, что предупредить вооружившихся соседей, наверняка ушедших к началу первого волока, уже не успеет. Точнее, те не успеют вернуться, чтобы догнать новгородцев: только на то, чтобы прийти обратно в это селение, им понадобится целый день.

А ушкуйники тем временем уходили все выше по течению безымянного притока Вола. Почти с самых своих низовьев он не отличался полноводностью, и купцам, скорее всего, придется тащить свои суда на веревках, идя по берегу. Однако в людях у них недостатка не было, и к вечеру они уже должны будут достигнуть мерян. Там ночь отдыха, а к концу следующего дня новгородцы станут стоянкой около столь желанной Унжи. В отличие от местных жителей, у сводного отряда ветлужцев и черемисов времени было полно — конец короткого осеннего дня и долгая ночь, наполненная непроглядной темнотой и холодным дождем.

— Ну что же, — подвел итог общих размышлений Гондыр. — Пусть малец бежит во всю прыть за своими соседями, а мы утром попробуем задержать новгородцев на волоке, ожидая прихода подмоги. Похоже, наша крохотная месть превращается во что-то другое… Чую, что мы добровольно суем голову в пасть медведю.

Несильный толчок вывел ушкуй из равновесия, и тот опасно накренился на борт, вызвав целый шквал бранных слов, источаемых кем-то из новгородских ратников:

— Ты, собака облезлая, куда правишь?! А ну-ка бери четверку своих дохлых кляч под уздцы и выводи их на торную дорогу!

Слова явно подкреплялись жестами, потому что сразу же послышался топот ног и негромкая ругань, явно адресованная испугавшимся чего-то лошадям. Однако ратнику показалось, что непонятные бранные слова были направлены против него, и ворчание мерянина было прервано звуком банальной зуботычины. После этого вокруг воцарилось молчание, а ушкуй вернулся в прежнее положение и стал мерно покачиваться на кочках, влекомый на повозке по узкой лесной дороге.

Тем не менее сон был прерван, и Захарий сладостно потянулся, разгоняя его остатки. Настроение было прекрасное, и пока ничто не предвещало каких-либо проблем. Даже солнце начало проглядывать сквозь пелену туч, окончательно рассеяв тяжелые предчувствия, тяжким бременем лежащие на сердце последние дни. Первые ночные заморозки, сковавшие землю, позволяли лошадям легко тащить массивные повозки вместе со взгроможденными на них ушкуями, несмотря на то что дорога оставляла желать лучшего. Однако процессию впереди возглавляла целая толпа бездельников, пригнанная из черемисского и мерянского селищ, так что за расчистку волока от молодой поросли березок и настил мостков над небольшими ручьями можно было не беспокоиться. Новгородский купец зевнул и плотнее закутался в овчинный полушубок, удобнее устраиваясь среди мягкой рухляди, набросанной на носу судна. Несмотря на то что дремота куда-то ушла, бессонная ночь давала о себе знать давящей усталостью, так что можно было немного поваляться и подождать, когда морозный воздух окончательно прочистит застоявшиеся мысли. А как же иначе? Его трудов к успешному переходу было приложено немало, и теперь он мог позволить себе роскошь отдохнуть на волоке, а с мелкими проблемами и Федька с Кузьмой справятся.

Успокоив себя такими мыслями, Захарий заложил руки за голову и принялся вспоминать вчерашний день, наполненный нервозностью и суетой. Ему почему-то показалось, что он упустил что-то важное, но сосредоточиться на этом ему не дала беседа двух ратников, которые только что сменились в дозоре и теперь чесали языками, сопровождая медленно ползущий по дороге ушкуй. Свое начальство и вчерашнюю погоду они костерили, вышагивая рядом с местом отдыха купца, так что разговор был слышен отчетливо. Захарий вначале хотел на них цыкнуть, но, уловив, что речь перешла на недавние события, решил прислушаться к не подозревающим о его присутствии новгородцам.

— Ты цего, Звяга? — возмутился густой цокающий голос, принадлежащий кому-то из ратников Якуна. — Какое уж там зажитье[114] у нищих церемисов? Брехня это! Какой шильник[115] тебе это наплел? И почему именно из-за нас мы ныне тащимся по этим неудобьям?

— Сестрич[116] на ухо нашептал, — по тянущемуся напевному говору Захарий тут же признал одного из людей Кузьмы. — А он брехать не будет, ты же знаешь. Когда купцы наши узрели, что Якун твой натворил и стали на него криком кричать, то Бажен как раз за их спинами стоял. Он все до словечка слышал…

— Злые наветы это! Полтри[117] куны на каждого, да шесть сотен беличьих шкурок навара на всех, а ты заладил — барыш, барыш! Одна морока с таким зажитьем, прав был твой Кузьма! Не надо было соваться в эту весь, да разве Якуна уговоришь? Вот пришлют церемисы взметную грамотку[118] в Новгород, и попадет нам всем от посадника!

— Тю! Да не попадет, разве пожурят чуть! Да и сомневаюсь, что их кугуз грамоте хоть немного разумеет… — Смешливый голос Звяги развеял все сомнения собеседника, но тут же отпустил в его сторону ехидное замечание: — Зато какой полон ведете! Местная водица как раз сгодится, дабы густую кровушку вашего Славенского конца чуток разбавить… Может, и буесть[119] ваша тогда поутихнет, а то уже совсем распоясались! Того и гляди, Якун на каждого встречного зверем кидаться будет!

— Полон… — Даже по интонациям можно было понять, что говорившего перекосило от воспоминаний. — Больше злобу на селении вымещали, чем холопов себе набирали… Звяга, замолви за меня словечко перед Кузьмой, а?

— Словечко? Был бы ты с Людина конца, так никто слова поперек не сказал бы. У нас же почти все с одной улицы…

— Да какая разница, что ты кривич, а я словен? Давно уже такое деление быльем поросло! Мы — новгородцы, и весь сказ! Ну, замолвишь? А я еще шестерых с собой приведу… Отвернулась удача от Якуна, вот те крест! А Федька бахвалился, что товар ветлужский он может в два раза дороже готландцам отдать, а по весне так и вовсе немалую прибыль получить. Сюда, мол, только надо сброд всякий привезти, за который переяславцы обещались чугунки свои по дешевке отдать. Как мыслишь, не лжа это?

— Сам же крест целовал, дабы на торгу слова их выкрикивать про то, что созывают они поселенцев, — удивился Звяга. — Или запамятовал?

— Раз целовал, то и выкрикну, не убудет меня. Только для чего им эта шелупонь, а?

— Холопы им нужны для работных дел, вот и весь сказ. А сил пока нет, дабы церемисов к рукам прибрать. Ты лучше вот в чем признайся… Не удача наша тебя манит, а ветлужцы пугают, которые по вашим следам идут, так?

За бортом ушкуя воцарилось недолгое молчание, закончившееся категоричным ответом:

— Нет, не пугают. Чего этих неумех бояться? Но рисковать своей шкурой, дабы ублажать Якуна, я больше не намерен. Пусть сам за свои деяния отвечает. Хватило мне, до сих пор руку ломит и сукровица сочится. Лишь бы Кузьма или Захарий добро дали, а самого Якуна мы уже предупредили. Сверкнул глазами, но меч из ножен не потащил и отпустил с миром, потому как налегке идет и ни шиша нам заплатить не может. А пустыми обещаниями у него наши семьи кормить не получится.

— Добре, Осип, — наконец назвал собеседника по имени Звяга. — До того времени, как начнем грузить товар из волочуг обратно в ушкуи, я постараюсь с Кузьмой потолковать…

Неожиданно продвижение по волоку замедлилось, и впереди раздалась громкая ругань, сопровождаемая резкими командами. Беседующие ратники чертыхнулись и побежали вперед, причем один из них потянул из-за плеча лук. Тут же вскочивший над бортом ушкуя Захарий увидел лишь их спины, которые тут же скрылись за близлежащим поворотом. Перебросив себя за борт, купец оттолкнул замешкавшегося мерянина и проскользнул следом за ними, не обращая внимания на толчею других новгородцев, пытающихся найти источник опасности вокруг торгового каравана. Через минуту он уже был в начале колонны и удручающе рассматривал свежие завалы из срубленных деревьев, наваленные на тропу крест-накрест. Но представшая перед ним картина огорчала не этим. В конце концов, людей было достаточно, чтобы разгрести и более массивные нагромождения. Проблема была в небольшом костерке, разложенном на полянке рядом с проходящей мимо нее дорогой, около которого пристроился знакомый отяк на пару с черемисом, по очереди хлебающие из котелка какое-то аппетитное варево. Сами по себе они не представляли опасности: даже их мечи и кольчужные рукавицы лежали немного в стороне, небрежно брошенные под кустами орешника. Однако подбежавший Кузьма сначала молча кивнул вдоль тропы, где за деревьями поблескивали полукруглые шлемы ветлужцев, а потом указал рукой назад. Там, за спинами своих людей молча бесился Якун, вышагивая рядом с окруженной новгородцами толпой пленников.

— Дозор проспал? — негромко поинтересовался Захарий у своего товарища.

— Тут поворот крутой, и они слегка припозднились доложить. Я их сразу после этого в обход послал, дабы проверить, что в лесу творится. — Кузьма покрутил в воздухе рукой и махнул ею в сторону ветлужцев: — Да и не делают эти ничего: тебя ждут, варевом своим потчуют. Сшибем или потолкуешь с ними вначале?

Захарий тяжело вздохнул, приказал всем отойти от костра и присоединился к поглощающим вкусно пахнущую снедь ратникам, молча достав ложку из-за голенища сапога. Котелок был подвинут в его сторону и скоро показал свое дно, выдав дробный стук дерева по металлу.

— Богато живете! — крякнул Захарий, облизывая свой инструмент и убирая его на прежнее место. — Где пряностями разжились, Гондыр?

— Заходили к нам надысь некие разбойные людишки, — испытующе глянул ему в глаза тот. — Вот их добро и поделили…

— Угу… — кивнул купец, вытирая рукой усы и оглаживая бороду. — Надеюсь, моих воев ты к таким не причисляешь, а?

— А кто мерян тронул? Зачем их медведя пристрелили, а остальным людишкам обиду чинить стали?

— С каких это пор я перед тобой за мерян обязан отчитываться? Да и за ту обиду я им серебром плачу. Торопился я слишком, а их медлительность не по мне.

— Серебришком тем ты лишь позвенел у них над ухом, а сколь там было и заплатишь ли… — Гондыр прервался и усмехнулся: — Не по тебе, значит. А то, что пособником в делах мерзких стал… это по тебе?

— Не моя это затея… — стал закипать купец, которому уже надоел весь этот разговор.

— То есть баб черемисских ты по их просьбе на свой ушкуй посадил? — остался невозмутимым Гондыр. — Дабы они своих полоненных мужей сопровождали? Ладно, тогда тебя никто не держит: езжайте с Кузьмой на своих телегах дальше. А черемисов я с собой заберу, они наверняка не против будут обратно вернуться… Как говорится, погуляли, и будя! Ох, гляди, ты у них даже топоров не отобрал. Или это подарок за работные дела по расчистке волока?

— Зашибем ведь… — с нешуточной угрозой прошипел Захарий. — Я даже высморкаться не успею, как мои вои два твоих десятка раскатают по бревнышку… Этого не боишься?

— Зашибешь… и раскатаешь. Меня. Этому верю, хоть я и не изгородь, чтобы со мной так поступать, — задумчиво кивнул Гондыр. — Но ты знаешь… Послушай меня чуток, прежде чем угрожать дальше. У моих воев с недавних пор появился неплохой наставник. Помимо того, что он научил нас с такими, как ты, справными воями сражаться, мы от него получили еще несколько заветов, как себя с вами вести. «Не верь, не бойся, не проси», — как раз одна из его присказок. Тебе я не верю, не боюсь и не прошу ничего. Если есть желание, то проходи мимо вместе с Кузьмой — не тронем. Да ты не кипятись, дослушай! Во-вторых, он научил нас… считать. Хочешь, научу этому тебя? Опять злишься? Зря… Смотри сам: вас около восьми десятков, из которых один охраняет полоняников, дабы они свои топоры на ваши головы не опустили… Уже разоружили и даже вязать начали? Добре, хвалю. А у меня всего два десятка, и еще… Шулец! Иди сюда! Это староста мерянский, коего вы вечор за бороду таскали, заставляя торопиться. Сколь охотников ты с собой привел?

— Три с половиной десятка! — Чинно подошедший староста присел на поваленное дерево и добавил специально для новгородского купца, глядя на него исподлобья. — Белку в глаз бьют, все тропочки в округе знают…

— Вот-вот, — добавил Гондыр, разводя руками. — А калеными стрелами мы с ними поделились. Да ты не сомневайся, клич по селищам он заранее бросил. Староста потому и медлил с волоком, что знал про разорение черемисов. А вдруг и ему вы то же самое устроите?

— Мыслишь, убогие охотнички меня остановят?! — прорычал Захарий, начиная вставать. — Одного своего воина я разменяю на десяток ваших!

— Ты подожди, сызнова не горячись, Захарий Матвеич, — успокаивающе похлопал его по колену Гондыр. — Я тебе не враг и не хочу быть им… присядь! Ага… Я еще не закончил считать. Как закончу, так и начнешь решать, как со мной поступить. Кстати, сдерживать свой пыл наставник меня тоже учил. И еще он толковал, что негоже делать врагом своего будущего товарища. Так вот, мы еще не посчитали местных черемисов, кои подошли совсем недавно… А тебе что мнилось — они спустят вам разорение селища? Это еще к нам добавит пять десятков людишек… Шулец, а провидчиков новгородцы уже посылали? Двоих мои люди повязали? Да так, что те и не пикнули? А кто? Коньга и Сурма? Добре, они это умеют, а уж в таких одеяниях их и при свете дня не разглядишь… Так вот, Захарий Матвеич, засаду нашу вам никак не обойти. Мы это место так выбирали, чтобы нас тут никто на кривой козе не объехал. Чаща окрест глухая, по звериным тропочкам самострелы охотничьи на кабанов выставлены… А в лоб нас не возьмешь. Не примем мы такого боя — по этим тропочкам и уйдем, а потом обратно вернемся… Не один к десяти получится, а один к двум-трем. И ради потех Якуна ты половину своих людей положишь ни за что ни про что? Ты же купец, а не варяг пришлый! Мы? А что мы? Нам обида кровная нанесена, не обессудь… Однако не тобой, поэтому и говорю, что вполне договориться можем.

— Хоть не мой это человек, но купец новгородский и товарищ по этому походу, — выдохнул Захарий и тяжело уселся на свое место. — Не отдам я его, понеже честь моя этим будет задета. А теперь договаривайся, коли сможешь… А нет — так пять раз «Отче наш» прочту, и потом горе тому, кто встанет у меня на пути!

— Так все очень просто, — улыбнулся Гондыр. — Поединки один на один. До смерти или увечья, как придется. Других вместо себя выставлять нельзя. Вызывает по очереди каждая сторона. Право выбора оружия за вызывающим. Коли выберет он секиру, то оба будут биться лишь ею. Отказаться от поединка нельзя. Точнее, можно, но к этому есть довесок… Если вы отступитесь, то выдаете тех, кто зажитье учинял, головой. Мы отступимся — пропускаем вас невозбранно. Лишь одно условие с нашей стороны — полоненных черемисов отпускаете на все четыре стороны. На этом ветлужцы будут стоять до последнего… До последнего воя.

— И в чем подвох? — озадачился Захарий. — Мы же перережем вас как кутят! А те же людишки Шульца откажутся от вызова — зачем на убой идти, если урона им от нас почти не было?

— Так уж вышло, Захарий Матвеич, что за дочерей мерян не раз сватались именно из разоренного вами поселения. И наоборот. Родичи они близкие, хоть и зовутся их племена по-разному. Так что не откажутся, да и выбор оружия через раз за ними. А насчет подвоха… Ты собираешься по весне за товаром приходить?

— Кха… — аж поперхнулся купец, поняв, что ему предлагают придержать своих людей. — Я передам твои слова в точности, а там уж — что вятшие вои решат. Придется вече собирать…

Захарий поднялся и тяжелой походкой направился к новгородцам, выстроившимся полукругом, чей строй безмолвно принял в себя коренастую фигуру купца. Лишь лязгнули обитые железом края щитов, соприкоснувшись друг с другом, и вновь слитный ряд прошедших огонь и воду воинов стоял перед ветлужцами и их союзниками. Однако через несколько минут полукруг был разорван, и на поляну неторопливой поступью вышел повеселевший Якун. Он потащил меч из ножен и вытянул его в сторону Гондыра, одновременно сбрасывая на руку щит с плеча:

— Сначала я с тобой потешусь, лапотник: будешь ты резво бегать по поляне, теряя на ходу свои портки, а потом…

— Наши условия приняты? — перебил его удмуртский десятник, обращаясь к другим вышедшим на поляну купцам. Дождавшись от Захария утвердительного ответа, он добавил: — Наши вои не тронутся с места, так что вызывающему придется подходить напрямую и звать за собой в круг.

— Веры нам нет? — возмущенно вскинулся Кузьма.

— Кое-кому нет, — согласно кивнул в ответ Гондыр, снимая накинутый полушубок с плеч и передавая его Варашу. Тот ухмыльнулся и успел тихонько кивнуть:

— Все в точности как ты предсказывал. Может, не будешь рисковать головой своей? Сородичи должны вот-вот подойти — солнце в точности на полудне.

— Нарушить данное слово? Тогда даже от своих веры не будет… Да и павших с нашей стороны будет не меньше. Потяну время, как смогу, а потом вступай в дело ты.

Вараш наклонил в знак понимания голову и отошел на край поляны к купцам, с нетерпением ожидающим первого поединка. Рядом рассредоточились другие новгородцы, шумно принимающие ставки на исход боя. Однако какого бы азарта они ни испытывали, спиной к ветлужцам никто из них не повернулся. А те даже не сдвинулись с места, оставшись за сооруженной лесной засекой.

Бойцы двинулись друг к другу осторожно, не совершая лишних движений. Старый медведь, покрытый шрамами, и повзрослевший пестун, которого медведица отпустила на вольные хлеба, — и он сразу же решил попробовать свои силы на матером сопернике. Клинки смотрели в землю, а щиты были слегка опущены — расслабленность еще не сменилась горячей взрывной волной отточенных движений. Удмурт сближаться не стал и остановился, не доходя до противника десять шагов: на его стороне была лишь молодость и жажда жизни, а противостояли опыт, ненависть и своя бессонная ночь, подточившая его реакции. Якун же, не сбавляя тяжелой поступи, сократил дистанцию и обрушил меч на шлем Гондыра. Тот подставил под удар голомень,[120] но новгородец тут же пробил с левой руки окованным венцом щита ему в голову, раскрутив тот по горизонтальной дуге. Железный край просвистел по касательной в паре сантиметров от лица ветлужца и не прошелся по его зубам лишь потому, что молодой воин успел запрокинуть голову назад. Выпрямить ее он не успел: мощный удар ногой в щит опрокинул его на землю. Одобрительный посвист со стороны новгородцев заставил Якуна осклабиться и продолжить представление, не пытаясь сразу добить поднимающегося противника.

Купец, рисуясь, закружил узорчатую вязь ударов вокруг ошеломленного удмурта, и некоторое время тот лишь отбивался и отступал, старательно выдерживая дистанцию. Однако через минуту Гондыр все же попытался атаковать, нанеся удар поверх щита противника и тут же переведя меч вниз, в надежде зацепить его ногу. Для этого ему пришлось провалиться вперед в глубоком выпаде, чем новгородец в полной мере воспользовался: ногу убрал, а удар своего щита направил точно в голову молодого ветлужца. С глухим звоном умбон ударился о навершие шлема, и Гондыр вновь покатился по земле, выронив свой щит и пытаясь рукой зацепиться за ускользающую почву, чтобы сориентироваться в пространстве. Вскочить на ноги у него уже не получилось: Якун не стал во второй раз щадить молодого соперника и обрушил на него секущий удар сверху. Однако свободная рука помогла ветлужцу отразить неминуемую смерть, спускающуюся к нему с серого, мглистого неба. Стоя на колене, он подставил ладонь под плоскую часть своего клинка и усилием двух рук остановил меч противника, а последующим сильным толчком отбросил его на несколько шагов назад. Новгородец только хмыкнул и вновь обрушил удар за ударом на своего ненавистного врага, пытаясь воспользоваться отсутствием у того щита.

Удмурту оставалось лишь надеяться на свою прыть: он перемещался по поляне как загнанный олень, пытаясь ускользнуть от преследующего его повсюду меча. Пот тек с него градом и заливал глаза, мешая как следует разглядеть противника. Якуну оставалось лишь добить изнемогшую дичь, и он торопился это сделать, хотя и сам порядком устал гоняться за молодым соперником. Понимая, что деваться ему некуда, Гондыр решил рискнуть и на одном из сильных замахов купца резко сократил дистанцию и поднырнул под его правую руку. Новгородец не успел ни ударить щитом, ни опустить клинок на скользнувшего ему за спину ветлужцу. Однако и у того не хватило пространства, чтобы полоснуть Якуна мечом. Он лишь успел обхватить купца за пояс и резким броском через бедро повалить его на землю. Последовавший по инерции удар ногой пришелся по левой руке новгородца, и ситуация выровнялась: оба противника остались без щитов. Однако купец уже был на ногах и красочно перебросил меч из одной руки в другую: клинок сделал оборот вокруг себя и лег точно в его медвежью ладонь. Довольный произведенным эффектом, Якун опять оскалился, показывая, что прошедший эпизод был лишь досадной случайностью. Однако ветлужец тут же попытался разубедить в этом окружающих: он бросился вперед и успел ударом сдвинуть меч новгородца в сторону, проворачиваясь к купцу левым плечом.

Противники оказались вполуобороте друг к другу, и Гондыр левым локтем, не глядя, махнул назад, тут же разрывая дистанцию. Получив окольчуженным локтем по скуле и обливаясь кровью из рассеченной щеки, новгородец взревел и бросился вперед, выкладываясь уже по полной. Обманный удар, красочный финт — и Якун заплетает меч Гондыра, прижимая тот в сторону земли, потом бьет сапогом ему по голени и тут же мгновенно разгибается, вырывая клинок из стальных объятий и посылая его в голову ветлужца. Кажется, что удмурту уже ничто не может помочь. Время для зрителей замирает, и они наблюдают, как клинок медленно сокращает дистанцию, направленный боковым ударом точно в горло. Однако молодой воин прогибается назад подобно восточной танцовщице, и лезвие проносится у него над лицом, сбивая напором воздуха капельки пота с его бровей. Вновь удар с правой руки купца, но новгородский меч натыкается на острое лезвие ветлужского: клинков уже никто не жалеет, речь идет о жизни или смерти прямо сейчас, в эти секунды. Гондыр опять проворачивается, повторяя уже один раз использованный прием, и с размаху всаживает левый локоть в солнечное сплетение противника. И вновь разрыв дистанции, пока тот пытается вздохнуть и не может послать ему в спину длинное, острое лезвие. Одновременно с уходом несильная отмашка мечом, которую купец не успевает полностью блокировать, — и вторая щека Якуна окрашивается неглубоким кровоточащим порезом.

Над поляной проносится общий вздох, подобный резкому порыву ветра. Стоящие вокруг поединщиков зрители уже не свистят, а лишь напряженно выкрикивают, пытаясь перебить соседа и одновременно не упустить из виду манящий танец клинков. Ставки на удмурта резко взлетают вверх. Даже Захарий с Кузьмой переглядываются и показывают исподтишка какие-то знаки, явно говорящие о шансах на победу каждого из противника. Напряжение все возрастает, но у дерущихся уже не хватает сил, и они немного расходятся и встают, тяжело переводя дыхание.

— Слышь, ты… ветлужец! — Хриплый клекот вырывается из горла новгородца. — Когда я тебя убью, твое тело оставшимся в живых придется тащить домой на своих двоих… Ты знаешь, что по притоку за вашим насадом шли мои люди? Они должны были нанести вам удар в спину, как только вы на нас нападете… Но получилось по-другому: как только вы бросили судно, они просто зарезали твоего оставшегося рядом с ним воя, а сам насад пустили по течению… Даже успели к моему отплытию…

— Захарий, это так? — вмешался Вараш, краем глаза наблюдая, как Гондыр обходит новгородца по кругу, выравнивая дыхание. Только блеск в глазах удмурта выдавал, что слова Якуна его чем-то задели. — Насада не жалко, застрянет где-нибудь на мели, а вот то, что вы напали первые…

— Уходили его людишки куда-то, а что делали — мне неведомо… Может, просто треплет языком Якун, дабы вывести из терпения дружка твоего, — пожал плечами предводитель новгородцев и всполошился, уловив краем глаза, как Вараш начинает сгибать лук, чтобы накинуть тетиву. — Эй! А что это ты собрался делать, черемис? Чудить будешь, так мои вои тебя мигом угомонят…

— Все по чести, не беспокойся, Захарий! — во весь голос произнес Вараш, растягивая губы в какой-то неестественной улыбке. — Бой вот-вот закончится, а значит, вызов за нами! Не прибьет его Гондыр, так я с десяти шагов стреляться буду с твоим товарищем! Без щита! И так будет до тех пор, пока кто-то из наших людей жив!

— Ополоумел вконец?! Биться — так на мечах или топорах! Хоть сулицу возьми, да на ней свое умение показывай! А то выдумал — стрелой! С десяти шагов! И почему вновь с Якуном? Он уже ведет свой поединок!

— Я что-то нарушил, Захарий?! Сказано было, что любое оружие по выбору, а то, что нельзя вновь вызвать того же воя, оговорено не было! Или ты мыслишь, что мы сюда поединки для вашего развлечения пришли устраивать?! — Голос черемиса был слышен по всей поляне, а прорезавшийся при волнении акцент лишь добавил эмоций в его слова. — Или вы все отказываетесь от своего слова?!

— Ты что, Захарий!!! — озверевший Якун обернулся в сторону оторопевших от такого расклада купцов. — На растерзание им меня отдашь?!

— Хм… — Предводитель ушкуйников сгреб своей кистью бороду и стал оглядываться в поисках любого новгородца, готового что-то возразить на слова черемиса. Но каждый из стоявших на поляне коротко мотал головой в стороны: чаша весов склонялась явно не в пользу вышедшего на поединок купца. Помедлив мгновение, Захарий коротко кивнул: — Нет, слово наше крепкое.

Яростно взревев, Якун стремглав бросился на Гондыра и обрушил на него целый шквал ударов, заставляя того полностью уйти в защиту. Его засечный удар сверху чередовался с подплужным, идущим от ноги, а у противника прием на голомень сменялся уходом в сторону. Блестящие полоски стали в руках поединщиков были видны лишь в моменты своего соприкосновения, но новгородец ощутимо теснил ветлужца к краю поляны. Развязка была близка, и она наступила почти мгновенно. Наступив ногой на трухлявое дерево, Гондыр на миг замешкался и не успел ускользнуть от размашистого удара разъяренного купца. Подставив под несущийся меч плоскую сторону клинка, он услышал лишь жалобный звон разлетевшегося вдребезги меча. Ветлужец даже не успел послать проклятие неведомому кузнецу за перекаленное железо, как кулак купца, врезавшийся ему в лоб, заставил его сознание померкнуть и опрокинул безвольное тело на стоящее сзади дерево. А сам Якун, приставив острие клинка к яремной жиле, бьющейся на обнаженном горле, обернулся к черемису, который в это время до белизны пальцев вцепился в свой изготовленный лук.

— Ну как, черемис, жить ему или подохнуть прямо сей миг? — Купец шумно перевел дыхание, высморкался и продолжил: — А может, подождешь с вызовом, пока я со своими людьми отбегу на три десятка поприщ? Как тебе такой исход?

— У тебя есть час, чтобы убраться отсюда. — Вараш даже не задумался над ответом: лишь стиснул зубы, наблюдая, как меч купца начинает поворачиваться на горле Гондыра, оставляя сочащийся кровью порез на коже. — Потом начнется травля.

— Тогда разбирай засеку и тащи мой ушкуй до самой Унжи. — Вновь повеселевший новгородец издевательски посмотрел на побелевшего черемиса.

— Нет, — ответ дался с трудом, но Вараш повторил: — И не мысли даже об этом. Разбирать долго, а за это время все может измениться… Тем же родичам моим может прийтись не по нраву принятое мной решение. Уходи в ту сторону, откуда пришел. Хочешь, так с ушкуем, а не будет у тебя желания тащиться сонной кобылой — так насад наш в низовьях подберешь… Если мы раньше не успеем тебя настигнуть, конечно. Захарий свидетелем будет тому, что мы выждем положенный срок. Но все это при том условии, что никто из вас не причинит вреда моему соратнику. Даю слово.

— Эк, как сказанул… — подивился Якун, убирая меч от лежащего без сознания ветлужца. — А я глаз на прощанье хотел ему проткнуть! Ну да ладно, прощевайте… Все за мной! И припасы не забудьте! Эх, Захарий, Захарий…

С десяток новгородцев медленно отделились от стоящих в круге соратников и последовали вслед за Якуном, постепенно вырастая в числе, пока тот пробирался мимо ушкуев. Однако несколько человек, явно принадлежащих к той же дружине, тоскливо оглядывались по сторонам, явно не желая покидать ставший в эту минуту почти безопасным волок.

— Хм… Захарий Матвеич… — К купцу сквозь толпу новгородцев протискивался Звяга, голос которого тот слышал из ушкуя. — Тут такое дело… Несколько людишек от Якуна к тебе хотели бы переметнуться. Мне все недосуг было с тобой или Кузьмой потолковать, а ныне…

— Кто у них верховодит? Осип? — переспросил Захарий и, получив утвердительный ответ, прервал разговор и потащил собеседника в сторону от стоящего за спиной Вараша. — В Новгороде с ним обо всем поговорим, а ныне… Ныне чести мне не будет в том, чтобы перенимать людишек у товарища своего. А им самим зазорно будет бросить своего купца в трудный для него час. Так что… хоть и наслышан я, что выразили они ему свое неверие, но всему свое время. А пока… — Новгородский предводитель наклонился к уху Звяги и что-то быстро прошептал. — Иди… до завтрашнего полудня я буду ждать в том месте. Так им и передай.

Спустя час от поляны отходили два обоза. Первый, груженный ушкуями, медленно пополз вдоль освобожденного волока. Новгородцы шли хмуро, чувствуя, что являются проигравшей стороной, хотя и не понимали точно — в чем состоит проигрыш? В бегстве Якуна? Так он сам выбрал свою долю, да и не жалко его — уж слишком много неприятностей доставил он остальным за время короткого похода. В уменьшении их ратной силы? Так дремучая чаща больше не таит в себе опасности… Получив заранее плату за перевоз и возмещение за чинимые обиды, меряне согласились сопроводить новгородцев до самой Унжи и помочь с расчисткой волока. Да и не столь уменьшилась ушкуйная ратная сила, чтобы опасаться чего-либо на многотрудном пути. Однако воины постоянно озирались по сторонам с напряженными лицами, до конца не веря, что все закончилось и темный еловый лес скоро выпустит их из своих объятий. Да и сам Захарий веселым не был, хотя и не лежал теперь на его душе камень в виде необузданного, своенравного Якуна. Легче стало, но и только. А на освободившемся от него месте поселилось сожаление… Сожаление, что он сам уже не так молод и не может с такой бесшабашной решительностью сунуть в жернова судьбы свою жизнь, как это сделали на его глазах два молодых ратника. Удмурт и черемис… Или просто ветлужцы? А, леший их разберет!

Провожая глазами уходящий в другую сторону поток освобожденных пленников, сопровождаемый их вооруженными соседями, Захарий еще раз задумался. Подмога к ветлужцам в лице местных черемисов пришла лишь через полчаса после того, как ушел Якун со своей дружиной, и искренне недоумевала — почему уже можно возвращаться домой и где враги? По крайней мере, именно так купец понимал оживленный разговор с бурной жестикуляцией, который вел с ними Вараш. Захарий тогда напрямую спросил: неужели у ветлужцев на засеке почти никого не было? Лишь два десятка их самих и несколько пришлых мерян? Гондыр, еще с трудом держащийся на ногах, перевернул мокрую тряпицу на своей голове и ответил довольно уклончиво:

— Эх, Захарий… Так сила в правде! — Судя по раздавшемуся дружному смеху ветлужцев, удмурт повторял чью-то известную присказку. Другого признания купец в тот момент от него не добился, а потом рутина дел завертела его в своем круговороте, и стало не до чужих откровений. И лишь теперь, провожая глазами расходящиеся в разные стороны ратные силы, Захарий вспомнил слова ветлужского десятника.

«Сила, говоришь, в правде… Так-то оно так, — мысленно произнес купец, сворачивая на торную тропу вслед за своим воинством. — Но правда у каждого своя. А чтобы она стала силой… нужно за нее не бояться сунуть голову в пасть медведю, да еще и выжить после этого. Однако вы пока лишь первое деяние совершили, а о втором даже не задумались…»

Глава 14

Новгородский ответ

Бросив остатки обглоданных костей в костер, Свара благодарно посмотрел на охотившегося днем Пычея и сыто рыгнул, потянувшись вытереть сальные руки о волосы. Ну не о верхнюю же одежду их вытирать! Потом не отстираешь… Протянутый же Тимкой рушник вызвал у него досаду: мало того что испортил кусок холстины, так еще умудряется его везде таскать за собой в заплечном мешке, будто больше носить там нечего. Один доспех весит в пятую часть этого недоросля, а ведь еще припасы есть… Однако тряпку взял и даже благодарно кивнул: когда еще в мыльню попадешь, а волос на каждую трапезу не напасешься.

Бросив взгляд на остальную ребятню, Свара поморщился, подумав, что дети есть дети и ничем этого факта не исправишь. Нашли чем заняться — деревянное ружье выстругивать! Может быть, глава воинской школы и испытывал бы пиетет к «священному» оружию удмуртов, но Иван в свое время досконально объяснил ему, что оно собой представляет, и даже дал возможность ощупать его до самого последнего… Как там его? А, винтика! Так вот, трое пацанов во главе с Прошкой уже вовсю чернили стволы углем и углубляли в них отверстия. И дела им нет, что перепачкаются! Еще бы в деревянные куклы играли, которые Фаддей иногда мастерит окрестным детишкам! Чтоб еще раз взять этих олухов в поход! А ну их… Хорошо хоть, что Мстиша в этом не участвует. Но ему, наверное, Тимка ружье показывал, а то и сам отец.

— Мыслишь, Завидка, что дома родня тебя защитит? — Свара отвлекся от созерцания детского развлечения и продолжил начатый недавно разговор, прерванный на некоторое время жареной зайчатиной. Большинство ратников уже закончили вечернюю трапезу и теперь укладывались спать вокруг соседнего костра, либо заступили в дозор. А мелюзга, не занятая игрушками, хлопала осовелыми глазами и упорно не хотела идти на боковую, продолжая греть свои уши около главы воинской школы и молодого новгородца. Вообще с последним все складывалось довольно-таки странно. Во-первых, Свара никак не мог понять, почему тот вмешался в разбойные дела своих земляков и фактически спас Переяславку от разгрома. Этих недорослей стало жалко, как он сам вещает? Что-то сомнительно, хотя к этим «воякам» вполне можно проникнуться сочувствием. Им бы еще титьку у мамки пару лет пососать, а они доспехи на себя напялили и по холодному лесу шастают… И все-таки как можно успеть за неполный день общения с ними так сблизиться, чтобы положить на кон свою судьбу, а то и жизнь? А может, он тайный подсыл от других купеческих сил Новгорода? Мало ли какие дела на Ветлуге у его отца! Да нет, вряд ли… В такую передрягу по своей воле не захочешь влезать, да и чересчур молод он для таких дел. Шестнадцать или семнадцать годков ему?

Тем временем новгородец немного помялся, обдумывая слова Свары, и решительно выдал, не обращая внимания на усмешку своего собеседника:

— Наш род не самый захудалый в Великом граде, а отец мой золотой пояс носит! Кто нас посмеет тронуть? Мигом Якуна в бараний рог скрутим! — После такой выспреной речи, которой вторил костер, разбрызгивающий веселые искры в стороны рассевшихся вокруг него людей, Завидка немного обмяк и признался: — Хоть и неважно в последнее время у нас с гостьбой,[121] но силой бранной мы еще не оскудели.

— Любая сила напрямую черпается от доходов торговых, — несогласно мотнул головой Свара, припоминая, что в молодые годы тоже не испытывал сомнений в своем великом будущем. — Да и что ты купцу предъявишь? Стрелу, неведомо откуда прилетевшую? Нож от татей залетных, коих он когда-нибудь тайком наймет и на тебя натравит? Так Якун в ответ тебе гирьку припомнит и видоков к этому несколько десятков призовет. И будет в своем праве! И на чью сторону посадник княжеский встанет, как думаешь?

— Так я же вас и спасал! — запальчиво выкрикнул Завид, возражая уже лишь из-за противоречивых чувств, раздирающих его юную душу. — А ты мне доказываешь, что я не прав!

— Прав, не прав… Какая разница посаднику, коли это новгородских дел напрямую не касается? Выгоды у него с вашего раздора никакой, так что совать свою голову между жерновами ваших родов ему вовсе не резон. Лишь бы замятня между концами и улицами не учинилась, а до иного ему и дела нет.

— Это почему? Если рассудит по правде, то его чести это лишь на пользу!

— Ох, Завидка, путаешь ты справедливость и эту самую Русскую Правду, сиречь покон Ярослава и детей его! — задумался Свара, припоминая все разговоры, которые в его присутствии вели воевода и полусотник. — По этой правде любую обиду, учиненную нам, можно вовсе за пустое место считать. Отчего так? Понеже мы для вас не наемные варяги и даже не колбяги,[122] кои в сих грамотках прописаны, а просто чужаки, которые живут по иному покону! А ты причинил обиду новгородскому вятшему боярину! Вдумайся! И очнувшись, он тебя не прикончил лишь из-за твоего отца и других мужей вашего рода! Да-да, именно из-за боязни навлечь их гнев на себя и своих родичей! Они ведь за твою жизнь кровью спросят и не посмотрят на все писанные князьями законы! Понял? Так что прими не самый глупый совет: пусть батюшка твой обиженному купцу такую виру заплатит, дабы он про свою месть забыл бы во веки веков!

— Этот не забудет… — Молодой новгородец удрученно покачал головой. — Он хоть со Славенского конца, но род свой ведет от свеев.[123] У него и имя от тех же корней: Акун, или Хакон, высокорожденный. А они зело памятливые на такие дела…

— А почему один из концов Новгорода Славенским зовется? — вмешался Тимка, сонливость которого после возобновления разговора сдуло в один миг. — Ведь и на других концах славяне живут?

— Что за славяне? — искренне удивился Завидка, недоуменно подняв брови. — Не ведаю про таких. Или ты словен так называешь?

— Как это не ведаешь?! — стал возмущенно озираться по сторонам Тимка, не встречая поддержки. — А кривичи? А поляне в Киеве? А древляне, дреговичи? А уличи и вятичи? Это что, по-твоему, не славяне? У них другой язык?

— Не понимаю, о чем ты речь свою ведешь… — поморщился Завид, больше обеспокоенный подтверждением со стороны старшего из присутствующих ветлужцев, что нажил себе долгосрочные проблемы из-за своего вспыльчивого характера. — Это все разные племена, хоть многие из них от одного корня идут. Но не все! А словенский язык… — новгородец покосился на Свару и на встрепенувшихся мальчишек. — Если есть желание и в сон не клонит, то могу и рассказать, от кого он идет, а заодно и про становление города нашего.

Бурная радость молодого поколения и снисходительные кивки двух старших воев заставили Завида немного приосаниться, дабы хоть немного соответствовать образу степенного мужа:

— Кхм… рассказывать буду, как батюшка заповедовал… вот. После потопа трое сыновей Ноя — Сим, Xaм и Афет — разделили всю землю. Симу достались страны на восходе, Хаму — на полудне, а Афет принял запад и полунощные страны. Но был в то время един народ и един язык. Однако умножились люди на земле и замыслили они создать столп до неба рядом с городом Вавилоном. Строили его сорок лет и никак завершить не могли. Посмотрел Господь Бог на сии деяния, рассердился и смешал народы и языки, разделив на семь десятков и еще два, а потом рассеял их по всей земле. От сыновей Афета пошли норики, иже суть словене, и разошелся язык их по разным племенам.

Если Русь брать, то по полянам, что сели по Днепру, по древлянам, кои осели рядом в лесах, а также между дреговичами, что расположились между Припятью и Двиной. А еще по полочанам, что прозвались по имени Полоты, притока Двины, и по северянам, кои живут ближе всех к половцам: по Десне, Семи и Суле. Все эти люди словенского языка, но не суть словене. Кроме них в Афетовой части осела русь и всякие другие племена: меря, мурома, весь, мордва, заволочьская чудь, пермь, печера, ямь, югра, литва… А к Варяжскому морю прибилась чудь и ляхи с пруссами. Все эти земли на восходе доходят до пределов Симовых, до тех же булгар. А еще в Афетово колено входят: варяги, свеи, урмане, готы… Еще англяне, что по сути своей даны, а также галичане, римляне, немцы, фряги… Все последние селятся на западе, а на полудне соединяются с племенем Хамовым.