Ветлужцы Архипов Андрей

Глава 11

Дела хозяйственные

Пронзенная яркой дорожкой от ночного стража, висящего над горизонтом огромным желтым шаром с серыми пятнами разводов, простирается вдаль черная скатерть бесконечного моря. Перебирая дрожащие волны, лунный свет пытается добраться до покрытого валунами берега, чтобы отдохнуть там на мокром песке, но разогнавшись, проходит его и продолжает взбираться по нависшему темной глыбой обрывистому холму. Поднявшись наверх, усталый от долгой дороги, бледный отсвет закатившегося солнца замирает, путаясь в высоких стеблях густых трав, растущих на самом обрыве. А те начинают трепетать в лучах извечного спутника земли, подергиваясь темнотой, когда желанный источник света изредка закрывают набегающие кляксы облаков.

От груды нагретых за длинный летний день камней поднимается тепло и обволакивает тело невесомым заботливым покрывалом жаркой ночи, которое изредка распахивается налетающим с моря ветром. Терпкий запах полыни и пыли, поднятый вверх слабым его дуновением, воспринимается как аромат дорог, зовущих поставить свои босые ступни на их теплую шершавую поверхность.

Звезды… сияющие своей первозданностью на ярком ночном небе, звезды… не отпускающие от себя брошенного вскользь взгляда, звезды… зовущие, манящие, кружащие тебе голову кажущейся близостью. И звуки… Шорох перекатывающихся камней, обтачивающих друг друга под мерными толчками набегающих волн. Шепот воды, стремящейся вернуться обратно в свое лоно после того, как были исследованы все блестящие голыши на прибрежном пляже. Доносящийся из степи стрекот цикад, облепивших понурые ветки засохшего кустарника. Их пение изредка прерывается порывами теплого ветра, который немного приглушает звук, исходящий от этих сладкоголосых крылатых созданий. Хруст гальки под чьей-то неосторожной ногой. Ночь, типично крымская ночь на восточном побережье полуострова и сухой ветер, облизывающий вершины взгромоздившихся вокруг скал.

И шепот, опять этот еле слышный шепот… нет, это не тихий плеск прибрежных волн. Кажется, что кто-то пытается достучаться до тебя, уютно устроившегося среди бескрайней благодати южной ночи. Спина опирается на нагретый жарким днем валун, а рука подпирает подбородок, не позволяя ему опуститься, следуя примеру слипающихся век.

— Эй, Николай! Коля, ершом твою медь, как ты сказывал давеча! Да ты спишь, что ли? — донесся издалека мерзкий скрипучий голос, выдергивающий сознание на поверхность обыденности.

— Тш-ш-ш… Чего ты разорался, Никифор? — Радужная пелена сна окончательно разорвалась под прикосновениями шелестящих букв, пронзающих бесконечную размерность окружающего пространства своими резкими звуками. — Не видишь? Уснул он, намаявшись за весь день, пока мы тут собирались да лясы точили!

Широкие волны света захлестнули меркнущие картинки через чуть приоткрытую щелочку век и ворвались в мозг очищающими потоками свежести.

— Ох, приснится же такое… — Широкий зевок был задавлен крепкой ладонью в зародыше, и кузнечных дел мастер сразу же попытался оправдаться за навалившуюся на него дремоту. — Вы, мужики, меня простите… Устал.

— Вот-вот! Нахватал дел невпроворот, тебя и сморило. Может, поутру нам наведаться, а?

— Нет уж… — попытался стряхнуть с себя остатки сонных оков Николай, нарочито говоря громче. — Завтра будет некогда, да и световой день жалко терять. — Скованность сразу куда-то ушла, оставляя в сознании лишь бесконечный поток повседневных забот, заполнивший до предела рабочий день мастера. «А что? Сам виноват, что взвалил на себя такую груду дел! Пора уже их на другие плечи перекладывать. А для этого… Для этого надо подвести некоторые итоги уходящего года и раздать всем сестрам по серьгам… То есть каждому свой участок работы», — все-таки вклинились непрошеные мысли. Николай тряхнул головой и огляделся вокруг, пытаясь понять, собрались ли все, надо ли подождать кого-нибудь еще из главных ветлужских мастеровых людей?

Сбор был назначен в одной из самых больших комнат школы, где в обычное время эти самые мастера столовались вперемежку с проходящими воинское и трудовое обучение подростками. Одну треть комнаты занимала русская печь, привалившись к которой Николай и задремал. Обычно тут стояла суета, мелькали силуэты хозяек из тех полутора десятков семей, которых перевезли из-под Суздаля, доносился многоголосый гомон и визг их многочисленных чад, а теперь…

Стоило кому-то из мастеровых заикнуться о том, что нужно вести себя потише, как на втором этаже школы, где и расположили суздальцев, наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь еле слышным скрипом половиц, когда кто-то по коридору выходил «до ветру» с посещением местных достопримечательностей. По крайней мере, так называли эти строения с легкой руки Николая, который в свое время и заказал их возведение сразу по приезде новых жильцов, резонно предположив, что иначе все окрестности в скором времени будут загажены. Удобства представляли собой два отдельных, несколько массивных сооружения, чей размер объяснялся тем, что на них было легче потратить негодные для распиловки бревна, чем драгоценный запас досок. Суздальцам да и всем остальным такое было немного в диковинку: все привыкли делать свои дела на природе либо по холодку в хлеву у скотины. Однако крупной живности в округе не наблюдалось, как и крытых помещений для скота, а палец «нового хозяина» недвусмысленно показал, где надо справлять свои естественные потребности и кто там должен убираться.

Недовольство, если оно и было, не высказывалось, суздальским мастеровым хватило одной проверки Николая на прочность. На второй день по приходе в Болотное они пришли к нему и слегка возмутились, что, по слухам, именно он не разрешает им взяться за постройку своих изб. Николай лишь крякнул, оглядев с головы до ног вчерашних забитых холопов, и спросил, в какие сроки новоявленные строители собираются уложиться, где и за чей счет собираются брать лес и кто их будет в это время кормить? В ответ он получил лишь суетливое чесание в затылках и настороженные взгляды в небо, которое как раз заволокло тяжелыми осенними тучами, явно несущими затяжной проливной дождь. А что еще мужикам оставалось? Волю-то им дали, да кому она нужна за тридевять земель от родной сторонки, без пропитания, скотины и кормов для нее? С другой стороны, что теперь делать во взрастившей их Кидекше, да и кто их туда повезет? Оставленное хозяйство им уже не принадлежало, а с собой тиун разрешил взять лишь одежду да инструменты, сказав, что за иное заплачено не было.

В итоге, немного полюбовавшись с мужиками пасмурным небом, Николай сжалился над ними (да и не хотелось ему лишний раз злить ни в чем не повинных, кроме своей недальновидности, мастеровых) и поведал, что все у них будет, но не сейчас, а по весне. Выделят зимой лес под избы, поделятся кирпичом для печей, дома помогут поставить, лишь бы они ряд свой исполняли прилежно. А пока вот вам наполненный до отказа погреб с репой и капустой, зерно, складированное в отдельной пристройке, второй этаж бревенчатого здания под жилье, которое придется довести до ума. Как говорится, в тесноте да не в обиде…

— А что еще надо? Ах, еще что-нибудь в рот закинуть? — все-таки не сдержал тогда своего ехидства Николай. — За молоком, яйцами и прочими съестными вещами невозбранно ходите к старосте в соседнюю Сосновку, там в очередь к вам будут становиться, чтобы потом получить за все это железо, кирпичи и тес. С вас же требуется все это произвести и поделиться с другими, а по весне сами увидите, захотите ли своим домом жить… Да понятно, что захотите, но по крайней мере уже поймете, чем люди тут живут и как вам нужно обустраиваться. Сколько брать еды можно? Чтобы сытыми быть, но… особо прожорливые в два раза больше работать будут. Шучу, шучу… Кормить всех одинаково будут, кроме вас тут еще несколько десятков человек столуется из воинской школы. Кто будет? Ваши бабы и займутся этим, а что им еще делать, коли за своим хозяйством приглядывать не надо? Чада ваши? Кто подрос, тот в школу ходить обязан, воинскому делу обучаться, писать, читать, а также трудовую повинность отрабатывать по мере своих сил. Оплачиваемую, заметьте… Все, все, хватит! Все остальные вопросы к Фросе — она тут за главную, ее и слушайтесь. Что ты говоришь, почтенный? Бабе невместно подчиняться? А ну-ка, Фросюшка, ходь сюда! Э, э, мужики! Что это вы в стороны подались? Убежать решили или вопросы кончились?

Разбежаться суздальские, конечно, не разбежались, мастеровые цену себе знали, хоть и подточено было их самомнение последними лишениями, но ощутимо подались назад. Запечатлев в своей голове столь благостную картину, Николай с вежеством поклонился заполнившей половину окружающего пространства Фросе и попросил ее взять этих мужей на свое попечение — мол, пропадут совсем без ее заботы, после чего оставил растерявшихся суздальцев на растерзание главному человеку Болотного. Как уж дальше она их вразумляла и наставляла, он не спрашивал, но с той поры особых проблем с ними не было. Мужики оказались работящими и толковыми. Воля, еда, тепло и его обещания показались им лучшей долей, чем последние нелегкие годы на отчизне, так что домой никто не рвался. Плотников Николай поставил под руку Фаддея, и те сразу принялись достраивать школу и избы в Сосновке, а гончары под руководством Фомы начали там же выкладывать русские печи.

Лишь кузнецы немного заартачились, сказав, что привыкли отвечать за свой труд полностью, поэтому будут сами руду искать, сами ее жечь и сами проковывать получившееся железо, а на глаза покажут лишь готовый товар. Такого их гонора Николай обламывать сразу не стал, а дал старую крицу и попросил отковать немудреные ножи для проверки их мастерства. Те рады были стараться и через некоторое время, освоившись в местной кузне со своим инструментом, принесли готовые заготовки, присовокупив к ним от себя резные рукояти, взятые из старых запасов. Однако Николая, предвкушавшего объяснить суздальцам, что не стоит лезть со своим уставом в чужой монастырь, отодвинул в сторону Любим, раздосадованный излишней тратой угля и железа. Он оттеснил напарника в сторону, забрал еще теплые ножи себе и всадил их с размаху в бревно, обломав затем легким нажатием руки. После этого им обоим пришлось еще немного поводить пришлых мастеров по задворкам, рассказать про местную руду, предъявить готовые литые изделия, а потом отправить их к домне, показавшейся тем издалека языческим идолом. Узнав, что именно тут было заработано серебро, на которое их выкупили, суздальцы переглянулись, стянули шапки и поклонились в пояс Николаю, попросившись в обучение. Тут уж даже Любим горестно покачал головой, удивившись, как быстро те свели свою гордость на нет. Неужели, мол, довели людей до такого состояния, что не самые последние мастера готовы в ученики пойти? Или хотят секреты вызнать да на сторону податься, несмотря на заключенный при всем честном народе ряд? Как на волю их отпустили — шибко не радовались. Показали, что своих порядков не дадут устанавливать, — тоже проглотили, не морщась… Что за люди? Ну да ладно, время покажет… Не зазорно будет в подмастерьях побыть вместе со своими сыновьями, которых сами еще совсем недавно подзатыльниками награждали за неточный удар и сожженную одежду? Не будет ущерба для гордости? Ну, тогда принимайтесь за работу…

Тряхнув в очередной раз головой, чтобы разогнать явившиеся не ко времени воспоминания, Николай наконец соизволил оглядеть собравшихся коллег по строительству лучшей жизни в Болотном. Взгляд его при этом непроизвольно остановился и прошелся по ладной фигуре Фроси, угрюмо забившейся в угол и совершенно отстраненно уставившейся куда-то под стол. В конце концов, он даже одернул себя, чтобы другие не обратили внимания на столь сильную его заинтересованность, и переключился на остальных.

Фаддей лениво переругивался с Фомой, споря по поводу какой-то пустячной проблемы в возводимых им печах. Никифор что-то выговаривал Вовке, призывая его уделять больше внимания своим работникам, пока те совсем не отбились от рук. Тот вроде и соглашался, но постоянно пытался перевалить ответственность на отсутствующего Свару, как главу воинской школы, призванного, по мнению молодого мастера, следить за порядком на территории Болотного. Рядом с ним скромно присел на краешек скамейки Вышата, до сих пор чувствующий себя немного не в своей тарелке оттого, что его позвали на столь высокое собрание. Следом пристроился Любим, терпеливо ждущий, когда все прекратят разговоры и можно будет приступить к настоящим делам. Последним в списке, но не по значимости, был витающий в облаках Емеля, явно вспоминающий свою молодую жену, отчего на его лице блуждала глупая счастливая улыбка.

Свадьбу его отпраздновали на прошлой неделе, с питием, битьем посуды, подарками и даже мордобоем. В голове у Николая все это смешалось в кучу, помнил лишь, что Алтыш разнимал переругавшихся плотников, а Радимир все сокрушался, что не было возможности провести обряд венчания. Зато теперь появилась настоящая уверенность, что Емеля никуда из веси не денется, да и дядька его не вернется на родину при первой возможности.

— Так, братцы… и сестрички, перейдем к делам скорбным нашим, а? — призвал к всеобщему вниманию Николай. — Поскольку по повелению воеводы именно меня тут поставили отвечать за все дела ремесленные, то давайте начнем по порядку. Сначала о том, что надо доделать к зиме…

— Уж снег на землю пал седмицу назад, а ты все зимы ждешь, — проворчал Никифор, удобнее устраиваясь за столом. — Да и какие мы тебе братцы? Почтенные мастера и уважаемые всей вервью люди собрались за сим столом… Кха! — прервал сам себя староста, покосившись на пару юных созданий, пристроившихся тут же.

— Снежок как упал, так и растает, осень лишь половину своего срока исходила, — не растерялся кузнец и поправился: — В общем, до того момента, как студень в свои права войдет, надо нам решить множество вопросов…

— Ты бы попроще с нами как-нибудь… Слова зело мудреные, — съязвил староста, которого совсем не устроил ответ кузнеца.

— Никифор, я тебя прерываю на собрании копы, а? Дай хоть слово сказать!

— Молчу, молчу! Ваш же невоздержанный язык и передразниваю, коим вы суетесь во все щели… Молчу!

— Так вот… Первым делом нам надо закончить утепление механизмов у водяных колес, дабы работать с ними можно было, когда лед на Дарье установится.

— На Люнде…

— Про что ты, Фрося? — недоуменно поднял брови Николай.

— Местные ее всегда так называли, — отрешенно добавила та. — Это мы переиначили по-своему.

— Люнда… Хм, красиво, пусть будет так. Короче, Фаддей, надо полностью достроить лесопилку и сруб рядом с водяным колесом на правом берегу. Фома там печку поставит, чтобы работать и зимой можно было. Так, Фома?

— Коли морозов не будет, то поставлю. А может, нам этот сруб еще расширить? Для этих… меха-низмов? — споткнулся тот на названии. — Поставим туда твои…

— Станки токарные?

— Вот-вот, они самые… Зимой и соорудим их.

— Скажи лучше, Фома, что дранка из глины тебе жить спокойно не дает! — тут же встрял Фаддей. — На холоде ее не замешаешь, а в своем углу тебе жена работать не дает!

— Твоя тебя и вовсе к себе не подпускает, так что? А черепицу эту воевода обещал брать на дома общинные, а то и торговать ею.

— Мне, допустим, эта самая черепица лишь работы добавит. А тебе с этого какой навар? Что ты так носишься то с формами этими, то с черепками? — завелся старшина плотников, стуча ладонью по столу.

— Навар нормальный! — прервал спорщиков Николай. — Я об этом позже поговорить хотел, но раз уж разговор зашел… Сейчас вся работа и прибыль наша в общину идет. От нее прошедшие два года всем примерно поровну выделялось. Так, Никифор?

— По работникам, а на малых деток и стариков отдельный кусок, — согласно кивнул староста.

— Так вот, теперь почти в каждой семье монеты завелись, кто-то друг на друга смотреть стал косо, кто-то мечтает лесопилку поставить да окрестным отякам и черемисам тес продавать, а кто-то… короче, народ побойчее уже хочет из общины выделяться да своим умом жить. А дальше что? В конечном итоге там останутся лишь старые да убогие, а то, что мы с вами уже сделали, на части раздерут…

— Ты к чему речи ведешь свои, Николай? — заволновался Фома. — Из общины не отпустят?

— Решать будем скопом, как воевода вернется, на общем сборе. А пока мнение такое у него сложилось… Все, что весомую прибыль может принести, из рук своих наши общины выпускать не должны.

— Общины? Вроде одна у нас…

— А потом будет много. Была одна весь, стало три… И это за полгода! Так вот, жито выращивать или рыбу ловить никто никому мешать не будет, да это было бы просто глупо. Одежду шить или горшки лепить — тоже. Даже железо добывать можно… коли ты один или с детьми своими этим делом занимаешься. Однако если ты кого-нибудь нанимаешь, а занятие твое в особый перечень входит, то будь добр поделиться большей частью своего дела с общиной, на землях которой ты работаешь, и с теми, кто тебя охраняет.

— Ага, — скептически кивнул Фома. — И тому дала, и этому дала, а потом в кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи…

— Поверь, Фома, — проникновенно склонился через стол Николай. — Я знавал времена, когда у людей все имущество вокруг было общее, а значит, совсем ничье. Все жили одинаково бедно, а лишний кусок всегда зависел от того, кто стоял у власти и этим общим распоряжался. Однако работать только на себя, забывая о других вокруг, тоже нельзя — люди быстро становятся чужими друг другу и грызутся меж собой подобно волкам. А самые лакомые общие куски достаются наиболее свирепым. У остальных же людей в это время в одном кармане пусто, а в другом капуста! Хочешь своим хозяйством жить — так ради бога! Но именно своим, а не трудом других людей!

— Да что ты на меня взъелся, аки зверь лесной? — возмутился гончар. — Будто я уже из общины ухожу! Или я мало положил трудов на благо верви? Нет? Тогда почему я не могу поработать на себя?

— То, что ты здесь, это признание твоих заслуг, Фома. А насчет поработать на себя… я уже говорил, что тогда община развалится. И наше общее дело тоже. Поэтому лучше подумай, как не только себе пользу принести, но одновременно и всей верви! Затеял что-то новое? Кстати, кто тебе подсказал про черепицу? — Николай покачал головой и скосился на Вовку. — Вот именно, напарник твой! А ты организуй это дело в общине и веди его. А люди тебе с прибыли выделят часть за работу твою и за мысли умные. Двадцатая часть пойдет в течение двух лет? Мало? Ничего, дальше за что-то еще возьмешься… Что заскреб в бороде? Это не я буду решать, а общий сход. А вы думайте все! Это каждого касается. Уравниловка заканчивается, но себе захапать лакомые куски никто не даст! Нет, Никифор, и себе лично воевода тоже ничего не возьмет… А остальное ты у него спроси. Все! Закрыли тему. Про мастерские наши… Фаддей!

— Ась?

— Ставим сруб вплотную к водяному колесу, будем там в тепле дела свои делать и станки.

— Лес не просушенный…

— Все равно через пару лет перестраивать, а работать в тепле где-то надо. Зимняя заготовка леса для лесопилки тоже на тебе, но только с тех участков, которые мы осенью под поля наметили… Фома!

— Ну?

— Две седмицы тебе на три большие печи. Одну на лесопилке, две другие в мастерских, справишься?

— А то… Лишь бы глину пацанва исправно подносила.

— Тогда дальше давайте. Емеля, что там с поршневой воздуходувкой?

— Кхе-кхе… — Смачное кряхтенье старосты прервало приготовившегося к ответу буртасского мастерового. — Николай… Да нет, я не о словах, мной незнаемых, речь о другом пойдет. Совсем ты загонял людишек, дать тебе волю — так и себя загоняешь до полусмерти…

— Обо мне печешься?

— Кхе… Врать не буду, об общине заботы мои, — хлопнул ладонями себе по коленям староста. — Ты даже в страду время для дел наших находил, а теперь? Осенняя пора уже почти миновала, а ты ни одной литовки не отковал, уж не говорю про обещанные косилки да молотилки…

— Это ты потому такой взвинченный пришел сюда? — Главный технолог окрестных земель устало воззрился на Никифора.

— Какой я пришел?

— Гляжу я, что хвост тебе накрутили бабы, оттого ты то на Вовку, то на меня всех собак спускаешь…

— А-а-а! Разве только бабы… — Староста лишь махнул рукой, соглашаясь со всем вышеперечисленным. — Да ты сам встань на мое место! Что ни день, то новые ходоки: когда на общину косы будут, да когда мельницу запустите, да чем пахать будем, да что еще придумаете для сенокоса и жатвы? Сил моих нет…

— У тебя выслушивать нет, а мне все это делать надо. Радуйся хоть, что народ хочет чего-то нового, — я ведь раньше грешным делом думал, что силой все новинки насаждать придется. Ну, с той же мельницей понятно — дело известное, литовки тоже успели попробовать, а вот чем пахать да чем убирать…

— Ха… — нервно хохотнул Никифор. — Ты бы послушал, какой гвалт стоит по избам, лишь разговор коснется твоих придумок. Мыслимое ли дело, младенцы, что в отроческий возраст еще не вошли, принесли в дом больше прибытка, нежели отцы их! А сколь носов бабских было расквашено за попреки ночные! Тут хошь не хошь, а призадумаешься подобно Фоме, как жить дальше… И, что самое главное, приходят ко мне даже те людишки, кто раньше железный сошник гнушался на соху вздеть. Еле успеваю про пастбище пчелиное да этот… четырехпольный сев рассказывать, а к лекарю нашему не каждый решится идти языком трепать. Все они, как мне мнится, на задумки ваши не польстятся, годочек-другой обождут да посмотрят, как дело выгорит. Однако десяток-другой из отяков уже решились, днями с поклоном за гречихой и тесом для ульев приходили.

— Всего лишь? Хм… А сами вы?

— Для пчел борти сколачиваем ужо, а с севом… не торопи нас, — страдальчески поморщился староста. — Гречки посадим вволю, а под пар поля пускать… боязно, не так уж и много их у нас от леса вычищено. Ведь вся община без пропитания останется, коли мы натворим чего-нибудь не так по недомыслию своему…

— Да кто же вас торопит? — с недоумением поднял брови Николай. — Может, ты не так понял Вячеслава, а? Под пар лишь ту землицу надо пускать, что истощилась весьма и отдыха требует, а у вас что? Второй, а то и первый раз на ней урожай собираете, или как это у вас называется? Обилие? Вот пройдет еще годка три-четыре, тогда и суетиться начнете, а пока лишь знаний набирайтесь и неудобья гречихой засевайте.

— А плуг? Людишки меж собой толкуют, что ты про железную полицу речи вел, которая землицу переворачивает в сторону вместе с сорной травой…

— Полица? Это ты про ту небольшую лопатку, которая над сошником крепится? Видел я у вас одну такую, только она, в отличие от моей, не переворачивает пласт, а лишь откидывает, да и соха эта была почему-то с двумя зубами…

— А где ты видел ее с одним зубом? — хмыкнул Никифор, вступив на свою стезю. — Это уже рало будет. А на соху хоть пару сошников насаживай, хоть пяток — лишь бы в руках удержать… Каждый по своему разумению мастерит.

— Да как ни называй горшок, лишь бы для дела годился. Так для чего тебе отвальный плуг, а?

— Как для чего? — Возмущение высветилось на лице старосты яркими пятнами на побледневших скулах. — А знаешь ли ты, сколь трудов мы тратим на то, чтобы все вы тут сытно ели да сладко спали? Сначала поди найди место в буреломе да подсеки кору на деревьях, дабы они засохли и свалились, а через лет пять его выжги да пни раскорчуй…

— Так уж и пять?

— А то и три раза по столько! Это ныне мы рубим лес, потому как ожидаючи можно и с голоду опухнуть! А сколь это сил отнимает и времени! В два раза больше людишек требуется! А где их взять?

— Неужто сразу и бросились лес валить? А пойменные луга?

— Луга, луга! Где ты их видел, а? Почти и нет, все в первый год распахали косулями…[94] Эх! Пашем до глины, а едим мякину! Слезы это наши и мучения сплошные! Сколько раз поле проходим! Сначала взмет под зиму поглубже, дабы морозцем комья прихватило и развалило в пух. По весне второй раз, а на Переяславщине был еще и третий, как навезем навоз. А потом посевная вспашка, следом борона идет, и лишь за ней сев… А уж как измотаешься на свежих огнищах между колдобинами да пнями смыку[95] таскать или соху на весу держать да сошниками древесные коренья резать… Так-то вот! А ты к облегчению трудов наших желания своего приложить не хочешь! Железный лемех для оратаев наших изготовить! — Вскинув бороду, Никифор с видом победителя осмотрел внимающее ему собрание.

— Да, все ты верно говоришь, однако не все так просто, — задумчиво кивнул ему Николай. — Хоть и не ко времени сей разговор затеян, но отвечу я тебе, лишь пальцы успевай загибать…

Сначала чуток о добрых сторонах плуга. Когда он поднимает свежий пласт, а старую дернину закапывает вглубь, то помимо хорошего урожая еще и семена сорных трав уничтожаются, болезни уходят. Правда, каждый плуг отваливает землю по-разному, какой-то хорошо крошит ее, но плохо переворачивает, другой — наоборот… Однако я могу попробовать вспомнить самую лучшую его форму, с предплужником, когда перед основным лемехом ставится маленькая его копия, которая как раз и сбрасывает верхний слой с сорняками на дно борозды. Пусть будет, как говорится, однако давай посмотрим, что получается… — Рассказчик расставил указательный и большой пальцы на ширину десяти сантиметров и начал объяснять. — Верхний пласт примерно вполпяди не может крошиться, для этого его и закапывают, а чтобы потом дерн этот прикрыть, нужно захватить плугом еще примерно столько же. Получается, что пядь — это минимальная глубина, при которой возможна вспашка плугом с предплужником. А какой слой плодородной землицы на этих землях? С лугами все понятно, а на лесных полянках? Пядь или полторы! Сам же ради красного словца обмолвился, что пашешь до глины! Вот для того же суздальского ополья такой плуг просто сказка, там почвы хорошие и пласты глубокие, а для нас… Кроме того, таким лемехом нарушается водоснабжение верхнего слоя, хотя для влажных мест это, может, и хорошо. Загибай пока первый палец.

Теперь про наши почвы — они подзолистые, кислые, обедненные азотом… эх, занесло меня опять на кудыкину гору. Если подоходчивей сказать, то бедны они питательными веществами, а по составу песчаные или глинистые. Вода легко вымывает из них все то, что дает растениям силу и рост. А при засухе, наоборот, все выгорает. Если еще точнее, то во влажную погоду почвы эти сильно заплывают, а в сухую погоду распыляются, быстро теряют влагу. Ну да, лишку хватил, сознаюсь, однако по сравнению с вашими переяславскими черноземами это как… короче, не столь роса с неба, сколь пот с лица. Их надо известковать и высаживать бобовые, тот же горох, вику… Вот-вот, чистые пары держать нельзя, потому что водой все вымоется. А если кормовые травы посеешь, и скотину туда на выпас гонять будешь, то сразу трех зайцев одной стрелой убьешь. И живность будет сыта, и азот в землю внесешь, и землю навозом удобришь. Ну, наземом по-вашему. Это сильно делу не поможет, но все не из хлева возить и мучиться. Азот? Ну, мы им дышим отчасти, и растениям без него тоже плохо приходится, не все из них могут его из воздуха брать. А остатки сидератов… э… упомянутой кормовой травы или гречихи надо просто скосить. А то и запахать не очень глубоко, если озимые сеять следом, тогда на следующий год урожай всяко повыше будет. Как говорится, гречневая каша — матушка наша, а хлебец ржаной — отец наш родной…

Палец еще загнул? Угу… Дальнейшие мои слова относятся к любой обработке земли, но плуга касаются в первую очередь. Если нашу землю постоянно им усиленно обрабатывать, то всех дождевых червей покрошишь и землю иссушишь. Уж лучше перемежать с перечисленными травами, удобрять навозом или чем-то другим. Да и пахать надо неглубоко, скотина с людьми будут тогда меньше уставать, а семена ровнее всходить. Уж острыми сошниками я тебя обеспечу. А вот для того, чтобы целинные заливные луга перепахать, — плуг незаменим.

— Ну! А я о чем тебе толкую! — опять вскинулся загрустивший было Никифор. — Да и те же корешки на огнищах подрезать или золу в землю прикопать…

— Не вытянет лошадка…

— Пару поставим, хоть и придется у воеводы каждую зубами выгрызать. Обученных коней он, знамо дело, не даст, но вот остальных своих…

— Угу, комар лошадь не повалит, пока медведь не подсобит… А хомуты что не применяете, а? Вся упряжь на лошадях у вас с нагрудным ремнем, дышла телег прямо к подпруге вокруг брюха лошади крепятся.… Или тоже не слышали? — удивленно остановился Николай.

— Дык… даже есть один, но мы как-то привыкли по старинке…

— А с хомутом лошадь почти вдвое больше груз осилит!

— Да сколько времени займет всю упряжь переделать! — возмутился староста, картинно вскинув руки.

— Это ты мне говоришь? Предварительно навалив на меня кучу дел? А ты оглянись, сколько мастеровых людей вокруг сидит? И каждый с огромным возом нерешенных проблем. В общем, так… С Вячеславом мы немного покумекаем, как только он вернется из поездки. Расскажем вам все, что знаем, особенно про то, как на угодьях старых каждый год сменять зерновые на картошку, гречиху и бобовые, однако имей в виду, что кроме как подсекой прокормиться на этих землях будет невозможно. Только жечь лес и расчищать. Тяжело, но по-другому никак. А сколь на этот год обилия смолотили?

— Если ты про рожь, то сам-сорок. И это самое малое, — удовлетворенно хмыкнул Никифор. — На переяславщине старые пашни больше чем сам к десяти не давали. Даже на перелогах и залежах[96] лишь немногим лучше.

— Вот! В сорок раз больше от посева! На огнищах. Кстати, если потом в этих местах на старых угодьях чуть отдохнувшая землица даст один к четырем-пяти, то будешь безмерно рад. Так что даже не задумывайся пока о плуге и многолетнем использовании земли, расчищай новые угодья. Наша с Вячеславом наука лишь для старых пашен годится, а их у тебя нет пока. А чтобы тебя острыми сошниками и всякими другими новинками обеспечить, сначала сталь надо получить хорошую, однако для этого надо решить вопрос с конвертером… О! Кстати! Шлак после него можно использовать как фосфорное удобрение! Возьми себе это на заметку, можно его дополнительно с навозом разбрасывать. А тот ведь на основе торфа… Почему нет? Вы что, скотине стелите одну солому, а не смесь ее с чуть-чуть разложившимся верховым торфом? Который опять же азот в навозе удерживает… Батюшки-матушки, это как вы недоглядели? В общем, один год можно удобрять шлаком, а второй таким вот э… наземом вместе с молотым известняком. Что, известняк? Кислотность торфа и почв убирает. Потом поймешь пользу, сначала попробуй! Хотя бы на огородах! Ну да ладно, вернемся к нашим баранам, а то ты вечно сбиваешь с темы разговора…

— Собьешь такого… — обидчиво отодвинулся от стола староста и ворчливо заметил: — А то я сам не вижу, что за землица тут, учит как младенца несмышленого. А соху небось в руки не брал вовсе…

— Брал, брал! В деревне картошку только ей окучивали, — возразил Николай, но сразу же пошел на мировую: — Но по сравнению с вами… считай что не держал. Ладно, вернемся к поршневым воздуходувкам или по-другому — цилиндрическим мехам…

— Дядя Коль, — вмешался Вовка, отмахиваясь от локтя Рыжего, настойчиво обрабатывающему ему бок, — тут Вышата вопрос имеет, а задавать стесняется… Он давеча осматривал этот деревянный цилиндр и понять не может, почему поршень выдувает воздух только в одну сторону?

— Давай, хлопец, не робей, — кивнул Николай покрасневшему юному мастеру, поднимающемуся с лавки. — Самому-то мне недосуг было осмотреть творение нашего Емели.

— Ме… меха клинчатые ведь в обе стороны качают, так? — неуверенно начал тот. — И когда груз их опускает, и когда колесо поднимает… А этот поршень лишь в одну сторону воздух выдувает, а обратную напрасно ходит.

— Вхолостую, значит, — повернулся главный технолог к Емеле, отчего-то неуверенно заерзавшему на лавке. — Сделал, как я тебе нарисовал на скорую руку? А додумывать конструкцию, как велел, не стал? Так?

— То переделать легче легкого, — покаянно кивнул буртас. — Зато я кожу вокруг поршня набил, дабы зазоров поменее было.

— Но все-таки есть на внутренней поверхности неровности?

— Есть, как не быть! Большого скобеля[97] у нас нет, а малой бондарной скобелькой чисто да ровно не сработаешь.

— Ну хоть о прокладке догадался, — удручающе произнес Николай. — Совсем тебе свадьба голову отбила… Эх, да я и сам виноват, занимаюсь какой-то ерундой, а следить за вами перестал. В общем, так! Перехожу на руководящую работу, белы ручки свои буду лишь изредка пачкать, а в основном лишь поглядом за вами заниматься. А с воздуходувкой… Считайте, что это был макет, доведите его до ума, а потом начинайте заниматься вместе с Вышатой большим токарным станком, это главное на сегодня. Особенно продумайте, как на нем внутренний объем у болванки выбирать с торца, а то с вашим выжиганием сердцевины… Резцы за мной. Крепиться они должны жестко и вестись вдоль детали плавно, все углы надо соблюсти. Если будут хоть малейшие вопросы… это тебя в первую очередь касается, Рыжий, то подходите без церемоний, а то и Вовку в советчики возьмите. Как только закончите, сразу же будем точить деревянный цилиндр под форму для заливки и подшипники для водяного колеса. Вовка, на тебе линейки и большой штангенциркуль, а также продумай, как торцы у воздуходувки крепить… Нет, резьбой нам еще рано заниматься, лучше на толстые шпильки крышки у нее посадить и надежно законтрить… или заклинить, если так понятнее. Вопросы есть? Зачем сразу отливать? У деревянной конструкции размеры от сырости постоянно гулять будут, что скажется на производительности и надежной работе. Точно говорю, старый ворон мимо не каркнет. А без сильного наддува мы чугун в конвертере не продуем, потом людям в глаза будет стыдно смотреть, да еще и новгородцам наобещали с три короба…

А что, неправду говорю? Будем потом вертеться перед ними как бес перед заутреней… Помните, как люди со слезами на глазах уходили, потому что, кроме этих несчастных чугунков, мы им ничего не могли предложить? Все! Погуляли, и будя! Отдохнули немножко после летних трудов, пора и честь знать! Что еще у нас на повестке дня? Э… в смысле что еще будем обсуждать и что после воздуходувки делать следует? Э, э! Загалдели… Давайте по порядку.

Косилку, сеялки, веялки и прочий инвентарь я беру на себя, но это ближе к концу зимы. Проволоку тянуть?.. Я знаю, Любим, что у новых кузнецов волочильная доска есть, но… Долгое это дело, муторное, да и все равно я хотел попробовать металл между вальцами прокатывать. Помните ли еще, что воевода наш заказывал црены для выварки соли отковать? Вот! Сначала через молот заготовку пропустим, потом через вальцы, а получившееся листовое железо будем меж собой клепками соединять… Литой чугунный црен? В три с половиной сажени? Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить… Эту тяжесть мы отсюда даже не утащим… Хотя кто нам мешает делать их меньше, а потом составлять друг с другом на толстых клепках по бокам? Немного неудобно помешивать и доставать соль, зато такую конструкцию потом чинить меньше придется. Ладно, еще подумаем — ума у нас палата, хоть ключ от нее и потерян… Ну так вот, опять вернусь к листовому металлу. Он нам все равно пригодится, а потом на вальцах другой формы можно научиться проволоку прокатывать. Лучше сначала с ними помучаемся, зато потом все остальное быстрее пойдет.

Новую домницу? По весне начнем класть, но лучше бы к этому времени огнеупорные глины найти. Они по цвету либо серыми, либо белыми бывают, а то наш кирпич не выдерживает таких температур. Емеля домницу, конечно, подлатал, но… Короче, я обеим артелям, которые собираются вверх по Ветлуге уйти, все подробно рассказал. Они по весне мне образцы окрестных глин пришлют, а пока остается лишь ждать да надеяться… Куда подадутся? Первая чуть ниже впадения Усты по нашему берегу осядет, а вторая еще на такое же расстояние по Ветлуге вверх уйдет и там острог ставить будет. Соответственно один дневной переход на веслах и два, если считать от Переяславки… Нет, почти все черемисы по левому берегу, лишь изредка на нашей стороне селища их попадаются. Да какая разница? Разрешение кугуза получено, несколько семей наших мерян и черемисов Лаймыра с низовьев туда же переселяются, так что разлада между нами и местными быть не должно…

Что, Вовк? Цемент? Хм… вот если в присланных образцах мергель нужный попадется, то попытаемся что-нибудь сотворить, хотя я толком и не знаю, какого качества он должен быть.

С углем что делать? Те же черемисы с низовьев обещали жечь для нас, а я… В общем, такими темпами можно все леса на Ветлуге извести, поэтому я хочу начать опыты по коксованию торфа. Сначала в ямах будем его пережигать, а на следующий год печь поставим… Ну что, все? Тогда давайте…

Входная дверь глухо хлопнула, по сеням протопали быстрые шаги, и в комнату, сняв шапку, заглянул Кион, фактически исполняющий роль старосты Сосновки в отсутствие Никифора. А тот появлялся в новой веси достаточно редко.

— Исполать вам! — Тяжело дыша, старший сын Пычея поклонился всем в пояс и начал скороговоркой что-то говорить об Иване, вставляя иногда отяцкие слова в свою речь.

— Стоп-стоп-стоп, — перебил его взмахом руки Николай, поняв, что Киона не понимает практически никто. — Пока не научился к месту говорить самую загадочную фразу на нашем языке, произноси все вдумчиво и медленно.

— Это какую же? — тут же заинтересовался Никифор, в этот вечер влезающий без мыла во все щели.

— А вот спроси меня: «Знаешь ли ты, как варить стекло?»

— И знаешь ли? — недоверчиво переспросил староста, больше озабоченный существом вопроса.

— Да нет, не знаю. — Лицо Николая осталось при этом безучастным — ни кивка головы, ни движения бровей не последовало. Так что по мимике нельзя было определить, что именно он ответил. — Понял ли, Никифор? Само собой… А ты, Кион? Три слова подряд, и у каждого свой смысл! Вот то-то же. А теперь давай обстоятельно…

— Мокша прибыл! — кивнул тот, соглашаясь вести свои речи не торопясь. — На большой однодеревке с парусом, с ним младший братишка и двое эрзян из Абрамова городка вместе с семьями. Один из них кузнечное дело ведает, но в долгах погряз, так Ивану пришлось выкупать его у булгарского купца. А второй, кажется, шорник[98] или по кожевенным делам. — Николай многозначительно переглянулся с Никифором, в то время как Кион продолжал рассказывать. — Похоже, сбежал от мести какой-то. Еще Мокша поведал о том, что Иван дальше на Кострому пошел, и что у них за Муромом сшибка речная была с разбойными людишками. Также рек, что сговорился полусотник с одним эрзянским воеводой железо добывать на землях его рода, позже тот обещался гонца послать: разрешат ли их старейшины совместно нам добычу ту вести…

— А еще что про сшибку слышал? Все ли целы? — тут же вскинулся Никифор, подняв взволнованно заблестевшие глаза на гонца.

— Троих черемисов сильно зацепило, но те оклемались, а вот один из наших, Коньга, погиб… статный такой, немного рыжий, помните?

Дальнейшая речь Киона прервалась раздавшимся всхлипом, донесшимся из угла комнаты, где сидела Фрося.

— Как сердце чуяло! Как знала! — вскочила та, стремглав протискиваясь между столом и лавкой прямо по ногам не успевших отпрянуть мастеровых.

— Что это с ней? — удивленно кивнул вслед убежавшей девице Николай.

— Шальная баба! — выдал заключение Никифор, кривясь и трогая отдавленные пальцы на ноге. — Разве кто такую за себя возьмет? Убьет мужа ненароком… Снюхалась, видать, на Купалу с Коньгой, дите она давно уже обрести хотела… Ты мне вот что скажи, Николай, неужто совсем ничего про то, как стекло варить, не знаешь, а?

— Ох, господи ты боже мой! Никифор! — Николай уже вылезал из-за стола, устремляясь за Фросей. — Не знаю почти ничего! Но постараюсь сделать! Только не сейчас и даже не зимой, ладно?!

— Вот и сговорились! — улетел в закрывающуюся дверь довольный возглас Никифора, в очередной раз подсчитывающего в мыслях доход от такого прибыльного предприятия.

Сойдя с крыльца, Николай опустился на ступеньки рядом с Фросей, которая сидела с понурыми плечами, сложив руки на коленях и всматриваясь в густую темноту октябрьской ночи пустым, невидящим взором.

— На-ка вот, укройся. — Легкий овчинный полушубок лег на женские плечи, вздрогнувшие от прикосновения. — Суженый твой погиб, так?

— Да какой у меня суженый, Николай? — Горькая усмешка разрезала бледное девичье лицо. — Кто с перестарком свяжет свою судьбу? Два с половиной десятка лет мне уже минуло… Кто позарится на стать мою в ясном уме? Так, спуталась. — Фрося резко повернулась к собеседнику. — Не столь о нем самом грущу, сколь печаль меня гнетет, что в поход сей он подался — лишь бы меня не видеть… Одно успокаивает — что ношу я его дите под сердцем: снимет младенец часть вины с плеч моих. Ты же понимаешь, что именно ребенок мне от него был надобен, а не сам он? Вот, киваешь… понятливый какой. И правда, легко мне с тобой, душу готова излить. А вот скажи лучше, что мне дитю поведать про отца, когда он спросит про него? Что не любила я батюшку его?

— А выходи ты за меня, Фросюшка, а? — неожиданно прервал женский монолог Николай, даже не повернувшись к ошеломленной девице. — Я тебя не неволю тотчас ответить, подумай…

Томительные секунды понесли свой бег среди сгущающейся черноты, слегка озаренной отсветами лучины, падающими из волокового окошка, прорубленного в верхнем венце деревянного сруба.

— Гляди ж ты, — указала на него Фрося, — малый просветец, а все одно надежду дает на то, что внутри тепло и холода нет.

— Так что скажешь, красна девица? — пришлось уже мастеру кривить лицо неуклюжей ухмылкой. — Подумаешь?

— А и пойду! Чего тут думать? — решительно кивнула та. — Не про то речь, что не мне быть разборчивой, и не про то, что дитю отец нужен. Ты для меня как этот отблеск лучины, светишь на пути моем и даже почти согреваешь… — Фрося улыбнулась и развернулась к кузнецу всей своей немалой фигурой, уперев руку в бок. — И что же ты раньше молчал, старый, неразговорчивый хрыч?!

Глава 12

Вверх по Ветлуге

Клочья темно-серых туч невесомо скользили над головой молодого воина, недвижимо лежащего на сланях небольшого насада. Одинокое судно, увенчанное лишь оголенной мачтой с обрывками сожженного паруса, влеклось куда-то вдаль быстрым течением узкой лесной реки, однако его продвижение никак не поспевало за стремительными свинцовыми облаками. Те начинали свой бег от дальней нечеткой границы горизонта, теряющейся между лесным безбрежьем и нависшим небесным сводом, порывисто пересекали обозримое пространство и заканчивали свое путешествие… среди прядей темных волос, в беспорядке разбросанных на лбу ратника. Воину не терпелось облизать пересохшие губы, запрокинуть голову и проследить дальнейший путь набухших влагой и первым снегом облаков, а то и унестись вместе с ними в сторону столь желанного дома. Однако сил у него хватало лишь на то, чтобы в редкие минуты пробуждения от спасительной темноты приоткрывать глаза и смотреть, как тучи уносятся на юг, куда-то вниз… Вниз по течению неба.

Как-то раз он очнулся, когда в насад, приткнувшийся носом к берегу неширокого русла, заглянула чья-то голова, увенчанная сдвинутой на затылок овчинной шапкой. Сквозь замерзшие ресницы он не сумел разглядеть лица, но совсем молодой испуганный возглас сказал все сам за себя: фигура отпрянула, а покачнувшееся судно вновь заскользило по волнам. Что взять с юнца? Даже если он тотчас побежит за помощью, люди не смогут состязаться в скорости с шустрой лесной речкой, пробираясь за насадом топкими берегами, поросшими тальником. А сразу лезть в осеннюю стылую воду за находкой, которая сулит лишь заботы и неприятности… на это не каждый способен. Сознание ратника вновь померкло, соглашаясь с приведенными доводами, и вернулось к нему лишь в тот момент, когда судно вышло на широкий речной простор, где закачалось на середине русла под напором волн и ветра. Ослабевшее тело сразу же содрогнулось от прострелившей его боли, а пальцы на руке дрогнули, но так и не поднялись к груди, где торчало обломанное древко, — черная пелена в очередной раз накрыла воина.

Вновь он пришел в себя, когда кто-то прикоснулся к его щеке. С трудом разлепив веки, он увидел сначала лишь огрубевшую морщинистую руку, протянутую к нему, потом в глазах потемнело, но настойчивый шепот опять пробудил его к жизни. Седой старец что-то спрашивал, губы на его лице двигались в такт со звуками незнакомой речи, но смысл был совершенно неясен. Воин даже не попытался качнуть головой, чтобы уведомить вопрошающего о своем непонимании. Неожиданно тот указал на него пальцем и попытался задать свой вопрос на другом языке:

— Кто ты? Кто?

Губы ратника дрогнули, он хотел назвать свое имя, но затем понял, что от него ждут совсем другого. Воин напрягся, отгоняя на несколько секунд накрывающий его обморок, и выдохнул вместе с выступившим на его губах сгустком крови:

— Ветлужец…

Две артели,[99] направленные обустраивать остроги[100] на просторы Ветлуги, нуждались в сопровождении. Именно в сопровождении, а не в охране, потому что добрая треть из остающихся зимовать вдалеке от родных общин лесорубов и охотников носила кольчужные доспехи и буртасские сабли на поясах и могла за себя постоять. А вот вернуть обратно домой оба речных судна в целости и сохранности было некому. Однако рутина сборов и череда мелких дел пока вытесняли все помыслы о возвращении. Да и количество припасов для зимовки, которые надо было погрузить на суда, превысило все мыслимые пределы, так что о размещении сопровождения в такой сутолоке просто никто не думал. Кроме провизии на зиму, поселенцы брали с собой инструмент, запасы кирпича и досок: для всего этого места на лодьях катастрофически не хватало.

Не хватало в достатке и опытных людей. Один десяток во главе с полусотником, сопровождаемый воинами Лаймыра, ушел на Кострому за солью, еще два с воеводой отплыли на поиски беловежских беженцев. Те отчасти осели где-то в окрестностях реки Воронеж, но это место еще надо было найти. Кроме того, девять человек, возглавляемые Гондыром, до сих пор не вернулись с верховьев Ветлуги. Туда они выдвинулись на насаде за день до ухода новгородцев, чтобы привести в исполнение никем не вынесенный, но всеми одобренный приговор. Пропали также и ушедшие вместе с ними черемисы, пылающие гневом за убитых родичей. Кто остался?

Три десятка удмуртов, большая часть которых была набрана в обучение лишь недавно, и несколько переяславских дружинных, которые один раз уже едва не проспали оставленную на их попечение весь и теперь усиленно занимались с «молодым» пополнением укреплением обороны Переяславки и ее окрестностей. Этих не столь многочисленных защитников трогать было нельзя, и взгляд Петра, измотанного рутиной повседневных дел, упал на самую зеленую поросль ветлужского войска. Произошло это в последний вечер перед отплытием каравана, в тот момент, когда вся его семья собралась за столом.

Наскоро проглотив немного просяной каши из общей глиняной чашки и сунув облизанную ложку за голенище сапога, он кивнул Мстише, который тут же убрал руки со столешницы и приготовился слушать отца. Одновременно с ним оторвалась от снеди женская половина домочадцев, подняв многочисленные укоризненные взгляды на главу семейства, неожиданно прервавшего трапезу. Правда, близняшки еще потянулись за кусками ржаного хлеба, щедро нарезанного на широкой плошке, но бдительная хозяйка вместе с Ульянкой тут же шлепнули им по рукам, отгоняя от еще теплых краюшек.

— Вечеряйте, вечеряйте, — улыбнулся Петр, наблюдая за непоседливыми девчушками. Те на потеху всем присутствующим сразу же стали жадно раздувать ноздри, чтобы уловить одуряющий аромат свежей выпечки. — Мне что-то неможется… Не переживай, просто перетрудился лишку, — объяснил он вскинувшейся хозяйке. — Мстиша, выдь ненадолго!

Пройдя за дверь и поднявшись по ступенькам, Петр уселся на лавку, поставленную около низкой полуземлянки, возвышающейся лишь на пару венцов от земли. Устроившись на ней поудобнее, он жадно вдохнул морозный воздух, который пах дымом, еле заметно просачивающимся через приоткрытую дверь.

— На следующий год селение будем переносить на другой берег Люнды… Так ее местные называют?

— Так, — кивнул головой Мстислав, степенно поддерживая начавшийся разговор. — Это все из-за сползающего в воду холма, да? Но там нашу весь от любопытных взоров со стороны Ветлуги уже ничто заслонять не будет…

— Ныне нас с кондачка не возьмешь, — махнул рукой отец, дав понять, что дело решенное. — Кроме того, тайны в нашем тут присутствии уже нет никакой. Да и не спасала нас эта шеломань нынешним летом.

— Угу… — согласился сын и встрепенулся. — Бать, я Буяну другого корма задал. Просяная солома ему приелась, сладка она для него, так я отолочья туда намешал, лопает уже третий день за милую душу.

— И это ему надоест, те просяные отходы горечь дают. Так что еще пару дней — и сызнова нос воротить от такой мешанины будет, — растер Петр руками лицо и сильнее закутался в накинутую душегрейку из овчины. — Ты вот что попробуй… Мешай эту солому с обычным сеном, тогда сладость уйдет, да и кормов на всю зиму хватит. А на будущий год, даст бог, литовку в деле опробуем: этим летом я вовсе не сподобился на покос выйти — дела не давали, а на общину взваливать заготовку сена для своего боевого коня мне что-то зазорно… Так вот, насчет того дела, из-за которого я тебя вызвал из-за стола. Защиту веси я ослабить никак не могу, а лодьи надо обратно вернуть. Людей мало. Пойдете в помощь?

— Спрашиваешь… — хмыкнул Мстислав, чье лицо осветилось искренней улыбкой. — Сколь отроков разрешишь взять с собой?

— Лишь тех шестерых, у кого доспехи есть… — Петр неожиданно вздрогнул и поправился, взглянув на помрачневшее лицо сына. — Все время забываю, что Мошки уже нет с нами. Так и не вытянул его лекарь с того света…

— Да он днями и ночами около него сидел, — еще больше насупился Мстислав. — Знать, не в его силах это было…

— Свара с вами пойдет, — сменил тему Петр. — А то загрустил он что-то из-за своей руки. Ужо две седмицы минуло, как лекарь его порезал, а щит ему до сих пор неподвластен — нож пораненной рукой едва держит.

— Так это здорово! Я имею в виду, что уже нож держит!

— Неплохо. Может, по пути и излечится от своей хворобы.

— Лекарь говорил, что жилы срастутся со временем, лишь бы он не утруждал себя непосильным трудом.

— Вот-вот, сын, ты уж проследи со своими хлопцами за ним и Радку с собой возьми. Эта девчушка все последние дни у лекарки проводит, да и Вячеслав об ее способностях по-доброму отзывался, авось и сгодится вам на что. — Петр поднялся с лавки и стал заканчивать разговор. — Все! На рассвете жду у лодей. И… смотри, сам не подставляйся на рожон. Хоть и не жду ничего опасного от похода сего, но упомянутый ранее авось зарока от всех бед не дает…

Мстислав на этот раз изменил своей стремительной манере быстро исполнять задуманное и еще быстрее решенное. Он долго стоял и смотрел в сторону отца, уходящего по направлению к дружинной избе и на глазах расправляющего согнутые непосильной заботой плечи. А потом все-таки бегом ринулся по дороге к школе: дальний путь надо было преодолеть засветло, чтобы дать время для сборов всем назначенным в поход отрокам.

Лодьи вышли поутру с попутным ветром, однако в полдень он переменился, и первая смена гребцов уже через час измоталась на свинце тяжелых волн, бьющих в нос судна. Подростки тоже время от времени садились грести, часто сменяясь и с недоумением разглядывая после этого свои ладони, покрытые лопнувшими водяными мозолями на непривычных местах. Взрослые посмеивались и делились тряпицами, коими те перебинтовывали руки перед новым заходом на скамью. Свару долго не пускали за весло, но в итоге он рыкнул на своих подчиненных, сбросил нательную рубаху и впрягся вместе со всеми, хотя и старался не утруждать без меры левую руку.

К вечеру ветер все-таки опять задул в нужную сторону, и напряженный дневной переход завершился под парусом. На открытом речном просторе разыгравшиеся порывы воздушной стихии пронизывали до самых костей, так что на ночевку забрались в густую еловую чащу. Там на небольшой поляне устроили себе спальные места посреди пары разведенных костров. И все равно основательно промерзли, поэтому поутру сразу сели на весла греться, достигнув через несколько часов гряды высоких холмов на правом берегу Ветлуги, где и начали выгрузку.

Лиственные деревья в этих местах постепенно начали замещаться хвойными, но еще частенько перемежали их багряными и желтыми пятнами, которые были щедрыми мазками нанесены по берегам Ветлуги осенними заморозками. Однако прибывшим людям было не до любования яркими красками леса и стылой мощью величественной реки. Прозрачный холодный воздух торопил их быстрее разбираться с привезенным грузом, чтобы первая партия поселенцев сразу же начала строить теплое жилье, предварительно заглубив его в рыхлую лесную почву.

Выбор пал именно на проверенные временем полуземлянки, а рассуждали поселенцы на эту тему до отплытия довольно долго, но вполне здраво. Во-первых, приземистые дома будут не так заметны на просторах еще не изученной земли, а во-вторых… поищите такого дурня, который бросится пытать счастье в зиму, строя высокие избы с деревянными полами наподобие тех, что возводили в Сосновке. Как еще те себя поведут в холодную погоду — бабушка надвое сказала, а землянки проверены предками в течение многих веков.

Зато печь, важнейшую часть каждого дома, решили сразу класть по новому образцу, с высокой трубой, выходящей немного за конек крыши. А какому хозяину придется не по сердцу такое нововведение, позволяющее ему спать без задних ног целую ночь, не вскакивая до рассвета несколько раз, стуча зубами от холода, чтобы подкинуть дров в прогоревший очаг? А отсутствие сквозняков, которые иногда приходилось устраивать, дабы избавиться от едкого дыма, выбивающего слезы из глаз? А удобная готовка тут же на поду? А лежанка, на которой можно отогреть свои кости, застудившиеся за весь день, проведенный в заснеженном лесу? Ну да, рядом обязательно навалят мокрую обувку и онучи, развешивая их на припечке: такой дух будет вышибать слезу почище едкого дыма, однако это такие мелочи по сравнению со всем остальным…

Само место под острог было заранее присмотрено охотниками, пару недель назад ходившими сюда на шустрой долбленой лодочке, чтобы разведать обстановку. Первая задача у ветлужцев заключалась лишь в постройке небольшого дома, а также в зимней заготовке древесины и в весеннем поиске различного рода ресурсов. Ныне же даже мох для конопачения щелей был привезен с собой, чтобы не отвлекаться с самого начала на подобные мелочи. Добыча пушнины и намечающаяся торговля с местным населением рассматривались лишь как желательные, но совсем не обязательные цели.

Так что, как только весь груз был вытащен на берег, поселенцы, собирающиеся тут зимовать, начали с энтузиазмом обустраиваться, понимая, что от этого зависит их дальнейшее существование. А вторая артель с сопровождением ушла на облегченных лодьях дальше и спустя два дня добралась до того места, где в свое время устраивали совместную стоянку ветлужцы и суздальцы, возвращаясь от черемисов. Прибывшие тут же гурьбой взобрались на самую высокую точку окрестностей, живописно увенчанную массивной березой. По рассказу воеводы, именно она давала разморенным путешественникам защиту от зноя. Однако сырой ветер выбил из разгоряченных людей остатки тепла, и, поежившись от холода, поселенцы спустились чуть ниже под защиту мохнатых лап елового леса. Лишь одинокий дозорный остался стоять на вершине холма, косясь на бегущие почти над самой головой облака и обозревая величественную картину расстилающихся под ногами просторов, разделенных пополам серой извилистой лентой реки.

Именно его сигнал под вечер всколыхнул людей, заканчивающих разгрузку одной из лодей. Запыхавшись от быстрого бега по пересеченной местности, он поведал о судне с верховьев реки, блеснувшем светлым парусом на фоне ярких красок осени. Пычей, руководивший всеми работами, лишь кивнул Сваре, передавая ему бразды правления, и отошел к поселенцам, уже начинающим облачаться в доспехи. Спустя некоторое время рядом с лодьями выстроился молчаливый плотный строй, прикрытый щитами, ощетинившийся рогатинами и старательно пугающий еще пустые окрестности своими хмурыми лицами. Лицами людей, которых очень не вовремя оторвали от нужного дела и у которых совершенно не было планов куда-то отступать и прятаться на этой земле.

Однако действительность оказалась достаточно прозаичной, хотя и принесла ветлужцам немало неприятных минут. Прибывшие оказались черемисами с верховьев Ветлуги, из поселения, которое было расположено около устья реки Вол. Не таясь, стоя во весь рост на носу судна и закинув щиты за спину, они подошли почти к самому берегу, что-то гортанно выкрикнули и показали, что желают пристать. Спрыгнув на песок, гости лишь представились и сразу же перешли к делу, которое напрямую касалось ветлужцев и из-за которого приплывшие отправились в столь дальний путь столь малым количеством.

Чуть обгоревший, немного потрепанный насад с полумертвым воином на борту черемисами был узнан не сразу. Сначала на него наткнулся малолетний сынишка мастера Жума. Ремесленник славился своими лодками и как раз занимался на берегу Ветлуги обычным делом, обшивая кожей небольшой корабь.[101] Сын успел предупредить отца, и тот бросился на недошитой лодочке наперерез насаду, как раз в этот момент вынесенному на стремнину реки, где с трудом причалил его к берегу. Кормового весла он не нашел, поэтому привязал тут же найденную веревку к носу судна и перевез ее на сушу в своем утлом суденышке. Стреноженный насад попытался оторвать пеньковый канат от прибрежного дерева, но одинокая попытка взбунтоваться окончилась неудачно, и он замер в густых ивовых зарослях.

Раненый вскоре умер, но подошедшие сородичи Жума успели разобрать его тихий, невнятный шепот и поняли, что именно на этом судне их соплеменники вместе с ветлужцами полтора дня назад прошли вверх по течению небольшой речки Вол. Почти сразу за ушкуями новгородцев, которые даже не попытались зайти в гости или запастись припасами на дорогу.

Речка эта впадала в Ветлугу в двухстах пятидесяти километрах от той веси, где ушкуйникам дали весомый отпор в ответ на их разбойное нападение. По крайней мере, так рассказали преследователи, порядком уставшие за целый день гребли. Они подплыли к селению уже за полночь, и поэтому основной их части пришлось разместиться на короткую ночевку в стоявшем на отшибе доме вне изгороди, однако гости были не в обиде и на рассвете, предварительно пообщавшись со старостой, ушли вверх по притоку.

Тек Вол уже бесчисленное количество лет по узкой, глубокой речной долине, поэтому, вероятно, и имел такое название, на черемисском языке обозначающее корыто или желоб. Течение его было довольно быстрым по сравнению с другими лесными речушками, больших отмелей и перекатов не было, а поскольку волок на Унжу[102] через него был довольно удобен, то от больших коряг его время от времени чистили. Поэтому тот факт, что неуправляемый насад каким-то образом вынесло в низовья Вола, а потом на Ветлугу, привел черемисов лишь в легкое удивление, и только. Им было не в диковинку иногда сплавлять молем[103] бревна по этой лесной речке. А вот судьба пропавших воинов, один из которых был как раз из этого селения, вызвала у них живейшее участие. Вараш, отличившийся при обороне Переяславки, был сыном местного старосты Паймета. Отец сразу же возглавил поиски, одновременно послав насад с известием для ветлужцев.

Где их искать — знали. Чуть меньше месяца назад об этом поведал Лаймыр, озвучивший данный факт вместе с решением кугуза выделить рядом земли новым поселенцам. Паймет тогда лишь пожал плечами: пути людские неисповедимы, как неисповедимы желания бога судьбы Кава Юмо,[104] так что жизнь покажет, каковы будут соседи и ждать ли от них неприятностей. А пока их селения еще разделяет достаточно большое расстояние, локтями не придется толкаться. Вопросы появились чуть позже, когда посланец ветлужского князя поведал о том, что среди поселенцев очень много одо, как называли сами черемисы удмуртов. Однако тот факт, что во главе у них стоят воины совсем другого племени, немного утихомирил страсти. Кроме того, люди Паймета чуть позже воочию убедились, что со старыми врагами можно довольно сносно уживаться, даже вместе воевать против общего противника, сидя в одном насаде.

А вот присутствие мерян среди новых поселенцев явилось для прибывших к ветлужцам гостей новостью и было встречено радостным удивлением. И хотя расспросы их старосты Куженя,[105] который как раз толмачил на переговорах, не выявили среди них знакомых или родственников, черемисы все равно были рады, что на эти земли осядут какие-никакие, а родичи.

Сами же представители мерян, влившиеся месяц назад в ряды ветлужцев, весьма заинтересовались поселиться на новом, еще не обжитом месте, учитывая ту сутолоку в Сосновке, которая сопровождает любую стройку, и достаточно большое число жителей, уже заселивших эту весь. По их здравом размышлении, вокруг новых острогов им было бы ничуть не хуже. Невозделанные заливные луга, почти непуганная живность, кишащие рыбой озера только и ждали прихода новых хозяев. Конечно, мерянам еще придется приложить тяжкие усилия, чтобы взять такое богатство в свои руки, однако это будет труд на пользу рода: кого он страшит, если есть теперь долгожданная свобода и новые союзники, которые говорят на давно знакомом по жизни в суздальских землях языке? А по соседству находятся еще и родственные черемисы. Те, если подумать, в итоге отказали мерянам в гостеприимстве, но куда им было деваться? Неужели ссориться с посланцами могучего западного соседа и перечить самому суздальскому князю? Так что попрощались с временно приютившими их хозяевами меряне достаточно любезно, найдя согласие даже в мелочах. Расстались, чтобы вновь встретиться на новом месте.

Сборы у ветлужцев были недолгими: полученные вести давящим грузом легли на уже порядком растревоженные предчувствия о судьбе исчезнувших воинов Гондыра. Правда, черемисы в один голос утверждали, что те вместе с новгородцами прошли мимо их селения совсем недавно, но это лишь подливало масла в огонь всеобщей озабоченности. Однако многочисленным желающим выйти на поиски Пычей и Свара отказали, сославшись на необходимость срочно готовиться к зиме. Поэтому на том же насаде вверх по реке отправились всего лишь полтора десятка человек, включая присоединившихся отроков и мерянского старосту, да шестерка черемисов, доведших найденное судно до хозяев.

Стиснув зубы, совместная команда вышла в путь, моля у всех богов попутного ветра. Природа смилостивилась к ним и дала целых два дня роздыха, употребленных неугомонными юнцами на обучение речному делу и работе с парусом, который то и дело приходилось перекладывать, подчиняясь буйству воздушной стихии. Попутный ветер сумел продвинуть насад довольно ощутимо, хотя и вымотались отроки на полную катушку. А уж промокли практически все участники похода, стоя под мелкой моросящей пылью, которая сыпалась с хмурого неба, покрытого убегающими куда-то в сторону тучами. Даже присутствие тента на судне никак не уберегало от этой напасти.

На третий день слева по борту на высоком протяженном холме вырос тын черемисского поселения, за которым вдали проглядывалось не очень широкое русло правого притока Ветлуги и простор пойменных лугов. Именно по этой узкой серо-голубой ленте шел один из путей[106] на Унжу, где по желанию можно было свернуть как на Волгу, так и уйти волоками на Сухону. Именно тут Пычей и Свара дали небольшой отдых своим людям, договорились с черемисами о ночевке в теплом помещении и горячей пище. А наутро, оставив Куженя сторожить насад и общаться с местным населением, повели ветлужцев пешим ходом вдоль речного русла Вола на поиски пропавших мстителей.

— Вот они, следы их. На Унжу подались новгородцы — боязно им показалось сквозь коренные черемисские земли идти после тех дел, что они натворили, — разогнулся Свара, придирчиво осматривавший перед этим почву вокруг Тимки. — Стоянка тут их была, а потом протокой ушли. Лжу не стали возводить местные язычники, с коими я беседу вел.

— А почему они должны были соврать? — тут же встрял его юный собеседник, пользуясь тем, что подобревшего из-за его находки Свару потянуло немного почесать языком.

— А язычники на то и язычники, чтобы лжу творить без всякой на то выгоды, — негромко ответил тот, покосившись на отошедшего в сторону Пычея, что-то сосредоточенно разглядывающего по соседству.

— Они же и своих людей ищут. Одно дело делаем… — удивленно пробурчал Тимка и хмыкнул, осознав, что сказал дружинник. — И ты хочешь сказать, что христиане обманывают лишь тогда, когда выгода есть?

— Тьфу… — сплюнул Свара и цыкнул на мальца. Однако чуть погодя все-таки счел нужным объясниться: — Что-то коробит меня такое к нам доброе отношение со стороны черемисов. Я им кто? Не сват и не брат, чтобы так меня потчевать. Мы ведь им совсем чужие, так что нож в спину с улыбкой на устах меня не удивит. Это я Пычею ныне доверяю как своим с Переяславля… Ну почти как им. А этим… на куну веры им нет, так что держите ухо востро. Кхм… Ну ладно, вроде понятно, что Гондыр в этом месте все еще следом за новгородцами шел.

— А как ты определил, что здесь именно наши ходили? — резонно вопросил Тимка, указывая на витые полоски, которые могли оставить лишь концы веревок, путавшихся под ногами. Четкие отпечатки лыковой обувки, легшие на мягкий пластилин прибрежного грунта и намертво впечатанные в почву до следующей весны, были изредка перечеркнуты именно такими смазанными линиями. — Видно лишь, что застрявшее судно тут с мели вытаскивали, а вот кто это делал…

— Разуй глаза, поверху следы от лаптей, а под ними впадины от сапог, — постучал ратник пальцем в лоб любопытному мальчишке. — Новгородцы в здравом уме лыка не наденут, а это значит, что Гондыр тут был сразу после них. А вот судно вытаскивали, скорее всего, наши вои. Хоть и небольшая осадка у насада, но все же больше, чем у ушкуя. Про тот и говорить нечего — до самых истоков дойти может, лишь бы весла за берега не цеплялись…

— А если это лапти черемисов? Из той деревни, где мы ночевали?

— Вряд ли, дабы по следам идти — вовсе не обязательно стадом коров по ним топтаться.