Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел о современных офшорных зонах Шэксон Николас

Глава 8

Система канализации как особый путь развития?

Основные механизмы современной офшорной системы к началу 1980-х годов были запущены и стремительно набирали обороты. Правда, начинали сдавать позиции старейшие налоговые гавани Европы, выпестованные ее высшими кругами и ведомые Швейцарией. Они теперь уступали дорогу новым, крайне напористым налоговым гаваням, разместившимся в бывших колониях Британской империи и образовавшим более гибкую сеть, тесно связанную с лондонским Сити. Последний как «финансовый анклав» на территории Англии тоже претерпел ряд существенных изменений. Некогда лондонский Сити, откуда банкиры управляли всей финансовой машиной империи, представлял собой почти закрытый «клуб для почтенных господ», чья деятельность всегда подчинялась сложнейшим ритуалам и негласным правилам, четко определявшим границы того, что «следует или не следует делать». К описываемому времени лондонские банкиры успели не только взять в свои руки контроль над британской паутиной офшоров, но и превратить Сити в общемировой финансовый центр, отличающийся бесцеремонной и свободной от всяких ограничений политикой, в которой доминировали интересы американских банков. Кроме того, благодаря усилиям американских банкиров на территории США возникла – пусть не столь многосложная и хитроумная, но не менее влиятельная – офшорная зона. И наконец, свою лепту в развитие современной офшорной системы внесли еврорынки, не имеющие государственной принадлежности. Они сумели стать связующим звеном, с одной стороны, между всеми перечисленными выше офшорными зонами, с другой – между офшорными зонами и национальными экономиками; а главное, еврорынки помогли банкам освободиться от норм обязательного резервирования и других ограничений, налагаемых на банковскую деятельность.

В новых британских и американских зонах не брезговали и практикой уклонения от налогов, и криминальной деятельностью

Если в старых европейских налоговых гаванях главным образом занимались управлением спрятанным имуществом и активами, и сокрытием их от налогообложения, то в новых британских и американских зонах все больше специализировались на ограничении норм финансового регулирования, хотя не брезговали и практикой уклонения от налогов, и криминальной деятельностью. Исповедуя принцип неограниченной свободы предпринимательства, каждая офшорная зона была гостеприимно распахнута для любых игроков, даже действующих в других зонах. Усиление взаимосвязей между зонами происходило в духе истинной политики свободной конкуренции: государства соревновались, кто быстрее смягчит правила финансового регламента и нормы налогообложения и, напротив, укрепит секретность финансовой информации, – все это только способствовало динамике и укреплению офшорной системы.

Бреттон-Вудская система с ее принципами международного сотрудничества и строгого контроля над финансовыми потоками рухнула в 1970-е годы, а вместе с нею закончился золотой век капитализма, пришедший после Второй мировой войны. Мир вступил в фазу более медленного темпа роста – эта стадия до сегодняшнего дня осложняется регулярными финансово-экономическими кризисами, особенно ставшими характерными для развивающихся стран.

На фоне этих общемировых процессов, а также пока росла и распространяла метастазы по всему свету офшорная опухоль, возникла новая очень влиятельная сила, собственно и позволявшая функционировать всей системе офшоров, – огромная армия юристов, бухгалтеров и банкиров. В союзе с изменившимися экономическими принципами идеология офшоров приводила в действие процессы сокращения государственного регулирования экономики и механизмы финансовой глобализации. В частности, еврорынок – в те времена самая обширная в мире офшорная зона, уходящая корнями в Лондон, – предоставил банкам США, чей бизнес страдал от жестких ограничений, действовавших тогда в их стране, – удобный трамплин для дальнейшего мощного роста. Другими словами, именно еврорынок создал для финансовых институтов и банков Уоллстрит те условия, благодаря которым они стали «слишком великими, чтобы рухнуть» и начали диктовать свою политическую волю Вашингтону. Эти мировые гиганты подкармливались и за счет косвенных субсидий, гарантированных им как важным налогоплательщикам, и за счет прямых доходов от получаемых ими в результате офшорного ухода от налогов. Еще больше усилило мощь американских банкиров становление США в качестве самостоятельной офшорной юрисдикции, привлекшей в страну огромные финансовые потоки. Рухнувший после Великой депрессии и Второй мировой войны финансовый альянс – союз Уолл-стрит и лондонского Сити – возродился вновь.

В те годы многие допускали, будто офшорная система обеспечивает эффективность глобальной экономики, помогая бизнесу избавиться от двойного налогообложения и создавая каналы для почти свободного перемещения капиталов. В действительности, эта система исключительно редко приводила к созданию добавочной стоимости; напротив, она перераспределяла богатство в пользу верхов, а риски оставляла тем, кто внизу, таким образом помогая выращивать новые очаги преступности уже в мировом масштабе. Джон Москоу, американский юрист, расследовавший многие банковские преступления, видел данную проблему следующим образом: «Деньги дают власть. Мы переводим эту власть на корпоративные банковские счета, управляемые людьми безответственными в самом прямом смысле этого слова, поэтому их и невозможно привлечь к ответу»¹.

Деньги дают власть. Мы переводим эту власть на корпоративные банковские счета…

В общественном сознании секретные юрисдикции не занимают слишком много места: скорее всего многие слои населения представляют их как весьма подозрительные, но маргинальные образования, существующие где-то на краю цивилизации, в каких-то экзотических местах.

Подобная недооценка была только на руку силам, заинтересованным в сокрытии подлинной природы новой финансовой революции.

Действуя «под прикрытием» общественного недопонимания, они в итоге сделают все возможное, чтобы к концу ХХ века система офшоров стала одним из самых значимых факторов экономической жизни. Фактически произошло не что иное, как лобовая атака на принципы «Нового курса» в США, на основы социал-демократии в Европе и, что особенно важно, на очень уязвимую молодую демократию, которая только начинала появляться в разных регионах мира – в странах с низким уровнем доходов, пытавшихся идти путем развития гласности.

Возьмите любое важное экономическое событие, любой экономический процесс последних нескольких десятилетий – почти наверняка за каждым из них будет стоять офшорная система, и не только стоять, а скорее всего занимать центральное место в происходящем.

Политическое господство Сильвио Берлускони в Италии – это тоже офшорная история

Невозможно по-настоящему понять такое явление, как нищета в Африке, если не разобраться в роли офшоров. Одна из страшнейших войн в мире, многолетняя гражданская война в Демократической Республике Конго, связана с тотальным разграблением минеральных богатств этой страны, осуществлявшимся через налоговые гавани. Крупномасштабная коррупция, свержение законных правительств, приход к власти преступных группировок – не происходит ли это повсеместно в развивающихся странах? И всякий раз оказывается, что главную роль в этих пьесах играют офшоры. Именно из-за них, начиная с 1980-х годов, оканчивалась неудачей или даже кризисной ситуацией почти каждая попытка направить крупные потоки капитала в развивающиеся страны. Нельзя по-настоящему понять причину той колоссальной пропасти, которая пролегает между богатыми и бедными государствами, не исследуя роли секретных юрисдикций. Систематическое разграбление стран бывшего Советского Союза, слияние организованной преступности со службами разведки и органами безопасности – эти сюжеты разворачивались не столько на территории бывшей ядерной державы, сколько в Лондоне и его офшорных сателлитах. У политической мощи Саддама Хусейна, безраздельно правившего Ираком, были надежные опоры – размещенные в офшорах капиталы, они есть и у Ким Чен Ира, стоящего у власти главы Северной Кореи. Необъяснимое на первый взгляд политическое господство Сильвио Берлускони в Италии – это тоже офшорная история. В основе деятельности нефтяной компании Elf, оберегавшей могущественную французскую элиту от контроля со стороны демократических органов, – о чем подробно рассказывалось в главе 1 – тоже лежали секретные юрисдикции. За спины офшорных компаний всегда прячутся инициаторы мошеннических биржевых схем, вроде классической «pump and dump» (так называемая практика «накачки и сброса», по которой сначала «накачивают» цену акций с помощью рекламных приемов, а потом, в момент наивысшего интереса, «сбрасывают» акции на доверчивую публику). Гибель при таинственном крушении вертолета адвоката, работавшего на российского олигарха[31]; контрабандные поставки оружия террористическим организациям, рост мафиозных империй – не маячит ли за всеми подобными интригами тень офшоров? Только производство и сбыт наркотиков дает примерно 500 миллиардов долларов ежегодно², что вдвое превышает стоимость экспорта нефти из Саудовской Аравии³. Прибыли тех, кто стоит за этим преступным бизнесом, попадают через офшорные компании непосредственно в банковскую систему, на рынок активов и потом – в политику. В один кожаный чемоданчик можно втиснуть не больше миллиона долларов. Если бы не офшоры, незаконное производство и сбыт наркотиков было бы кустарным промыслом.

Обратимся теперь к процессам дерегулирования и глобализации. Как увидим, и здесь в центре событий стоят офшоры. А паевые инвестиционные фонды и хедж-фонды? И в них офшоры играют главную роль. А скандалы с компаниями? Enron, Parmalat, Long-Term Capital Management, Lehman Brothers, AIG – во всех отметились офшоры. Не будь налоговых гаваней, многонациональные корпорации никогда не смогли бы стать столь гигантскими и могущественными. Goldman Sachs – в значительной степени порождение офшоров. Любая крупная финансовая катастрофа, произошедшая в мире с 1970-х годов, включая и последний экономический кризис, – в значительной мере офшорная история. Сегодняшний упадок промышленности во многих развитых странах вызван разными причинами, и за самые серьезные из них мы должны быть признательны офшорам. Именно налоговые гавани виноваты в росте задолженности, наблюдающемся с 1970-х годов в экономиках наших стран. Возникновение международных монополистических объединений, появление инсайдерских схем торговли, проведение крупномасштабных махинаций – всегда во всем этом замешаны секретные юрисдикции, исполняющие либо важную, либо главную роль.

За спины офшорных компаний всегда прячутся инициаторы мошеннических биржевых схем

Сказанное не означает, что у всех перечисленных проблем и явлений нет других объяснений. Конечно, они есть. История современной экономики не исчерпывается существованием одних налоговых гаваней. Более того, офшоры вообще могут играть хоть какую-то роль лишь при условии наличия своих антиподов – действующих в полноналоговой юрисдикции традиционных компаний (так называемые оншоры). Собственно, поэтому компанию, действующую вне зоны традиционных юрисдикций, и назвали офшором – «находящимся за пределами границ». Не разобравшись в сути офшорной системы, нам никогда не понять должным образом историю современного мира. Пришло время заполнить этот пробел в наших знаниях. Пора дать оценку тому факту, что офшоры, перелицевав социальные и политические системы по своему образу и подобию, исказили весь облик мировой экономики.

Я начну с одного очень яркого эпизода, в котором роль офшоров общепризнанна: с дела Международного кредитно-коммерческого банка [далее везде – МККБ] – возможно, самого офшорного банка в истории. Этот случай хорошо известен, но пару моментов общественность все-таки недооценивает. Скандал вокруг МККБ разразился после того, как юрист Джек Блум начал в 1988 году собирать информацию о деятельности этого банка, представлявшуюся ему подозрительной. Блум работал тогда следователем в комитете Кэрри – так называли сенатский подкомитет по терроризму, наркотикам и международным операциям при постоянном комитете по иностранным отношениям; комитет возглавлял сенатор Клайборн Пелл, а председателем подкомитета был Джон Кэрри.

Внешне всегда растрепанный, казавшийся довольно добродушным, Блум был человеком, по отзыву New York Times, «сжигаемым ненавистью» к любому мировому злу и нетерпимым к лицам, «отказывающимся от борьбы с правонарушениями». «Этот моралист, этот упорный боец обрушивается с обвинениями на высокопоставленных коррупционеров и обрабатывает их с неотвратимостью жерновов, высекая из них признания, словно искры»⁴. Джек Блум родился в Бронксе в 1941 году; еще в юности он основал в городе Пекипси (штат Нью-Йорк) газету, проповедовавшую идеи борьбы с преступностью; потом учился в Нью-Йорке, в Колумбийском университете, где изучал право и, закончив его, поступил на государственную службу в Верховный суд, чтобы «преследовать мерзавцев». Блум начал работать следователем по поручению сенатских комитетов в середине 1960-х; в 1970-е он уже вел расследования скандальных дел, связанных с незаконной деятельностью нескольких крупнейших американских корпораций: Lockheed Corporation – подкуп японского правительства; International Telephone & Telegraph – финансирование смещения правительства Сальвадора Альенде в Чили. Блум помог сенатскому комитету разоблачить мошенническую деятельность Берни Корнфилда и его офшорной империи IOS и проводил расследования по участию никарагуанских контрас, поддерживаемых США, в торговле наркотиками.

Даже профессионал Блум, подобно большинству обывателей, поначалу видел в секретных юрисдикциях преимущественно контрабандистские центры и каналы для поставок наркотиков, где промышляют разные подонки и прочее отребье. Каково же было его удивление, когда он, в 1974 году впервые приехав по заданию комитета Кэрри на Каймановы острова, обнаружил в холле своего отеля прекрасно одетых людей, цивилизованно стоявших в очереди к телефонным аппаратам. Все они, как выяснил Блум, были его соотечественниками: юристы и бухгалтеры, которые вели на Каймановых островах переговоры с местными банкирами по вопросам учреждения счетов и трастов для американских клиентов, уклонявшихся от налогов. Американские банкиры направляли клиентов из США своим канадским коллегам, и те отвечали взаимностью. Со временем Блум стал обращать внимание на более изощренные уловки и постепенно начал разбираться в происходящем: зверь оказался гораздо крупнее, чем полагали почти все. Он вспоминал: «Я осознал, что наркотики – лишь какая-то часть большого бизнеса. Там крутились и криминальные деньги, и деньги, уведенные из-под налогов. И вдруг меня осенило: “Боже правый, да ведь все упирается в бухгалтерские книги и балансовые ведомости!” Я не обнаружил в офшорах никаких правил ведения подобных книг. Поэтому я и отношусь к офшорам как к кухням, где занимаются всякой корпоративной стряпней из бухгалтерских книг».

МККБ буквально заваливал взятками политиков и чиновников и обслуживал величайших преступников ХХ века

В конце 1980-х стали поступать донесения осведомителей, касающиеся деятельности МККБ. Но то, что делишки этого банка весьма дурно пахнут, Блум знал еще с тех пор, когда вел частную практику. Однажды у его команды юристов была встреча с несколькими сотрудниками Mellon Bank в Питтсбурге, и Блум хорошо помнил, как ведущих специалистов международного отдела «буквально выворачивало наизнанку от отвращения», когда речь зашла о МККБ. Ни при каких обстоятельствах они не желали принимать аккредитивы, выставленные этим банком⁵.

Международный кредитно-коммерческий банк был учрежден в 1972 году пакистанским банкиром Ага Хасаном Абеди, получившим поддержку от членов Саудовской королевской семьи и шейха Заеда ибн Султана ан-Нахайяна, правителя Абу Даби. Абеди следовал простой бизнес-модели: создавай видимость солидного учреждения; заводи могущественных друзей и клиентов; соглашайся делать все, что им угодно, везде, где им угодно, в интересах кого угодно, не спрашивая, зачем и кому это нужно. Результаты не заставили себя ждать: банк разрастался с ошеломляющей скоростью. МККБ буквально заваливал взятками политиков и государственных деятелей и обслуживал величайших преступников ХХ века: Саддама Хусейна, Абу Нидаля – крупнейшего террориста в мире, Кун Са – азиатского героинового короля, многих руководителей колумбийского наркокартеля «Медельин». МККБ был причастен к финансированию ядерной программы в Пакистане, к незаконной торговле оружием (сделки по продаже китайских ракет Silkworm Саудовской Аравии и северокорейских ракет Scud-B Сирии). Отделения МККБ, разбросанные в разных странах, обслуживали практически весь мировой наркобизнес: филиалы в странах Карибского бассейна и Панаме – наркотрафик из Латинской Америки; филиалы в Объединенных Арабских Эмиратах, переживавших в то время нефтяной бум и эксплуатировавших золотую жилу офшоров, – торговлю героином в Пакистане, Иране и Афганистане; филиалы в Гонконге – наркоторговцев из Лаоса, Таиланда и Бирмы.

Деятельность МККБ дотянулась даже до банковской системы США, избежав при этом внимания регулирующих органов, поскольку Абеди сумел сделать свою собственность невидимой с помощью офшорных структур. Банк щедро оплачивал чиновников и государственных деятелей, заручившись таким образом помощью многих «друзей» из Вашингтона, более того – у него были налажены прочные партнерские отношения с ЦРУ. Все это обеспечивало МККБ сильнейшее политическое прикрытие, внушавшее такой страх, что на первом этапе своего расследования Блум практически не мог подступиться к нужным фактам.

«В Вашингтоне уйма людей на всех углах расписывали, какой это замечательный банк», – рассказывал Блум. Друзья из правоохранительных органов предупреждали Блума, что его жизнь в опасности, но он продолжал работать. Наконец он смог представить доказательства причастности банка ко всем вышеописанным преступлениям окружному прокурору Манхэттена Роберту Моргентау, который, полностью разделяя возмущение Блума, организовал следственную группу, чтобы покончить с МККБ. Вступив в борьбу чуть ли не с половиной политических инсайдеров в Вашингтоне, Моргентау все-таки удалось в 1991 году закрыть банк и выдвинуть против МККБ и его основателя обвинение в совершении «крупнейшего банковского мошенничества в финансовой истории мира».

Самым интересным в МККБ была его офшорная структура. Абеди фрагментировал деятельность своего банка и разнес ее по разным юрисдикциям, зарегистрировав холдинговые компании в Люксембурге и на Каймановых островах, что лишало любого регулятора возможности увидеть всю систему в целом. К этому нужно добавить, что в различных филиалах осуществляли проверку разные аудиторские фирмы⁶. Абеди хотел создать организацию, которая, с одной стороны, пользовалась бы репутацией респектабельного мирового финансового центра, где – с другой стороны – проводят гибкую политику и не задают клиентам лишних вопросов. Такое было возможно осуществить только в одной точке мира – в лондонском Сити. Абеди удалось сделать и это: в 1972 году МККБ открыл свою штаб-квартиру в роскошном офисе на Лиденхолл-стрит, в самом сердце Сити, и начал делать щедрые пожертвования в фонд Консервативной партии Великобритании⁷.

В финансовом секторе существует железное правило, целиком основанное на практическом опыте; оно гласит: банку не следует выдавать одному заемщику кредит, сумма которого превышает 10 % собственного капитала. Однако МККБ выдавал некоторым клиентам кредиты, превышавшие его собственный капитал втрое. Банк Англии ужесточил в 1977 году правила финансового регулирования. Чтобы обойти их, Абеди стал проводить сомнительные кредиты через Каймановы острова, где, как отмечал один из высших управляющих банка, существовала «явно более гибкая система учета». Сотрудники МККБ называли отделение на Каймановых островах «мусорным контейнером»⁸. Никто не нес ответственности за деятельность МККБ – ни регулирующие органы Великобритании, ни Люксембурга ни Каймановых островов.

Основу и резерв безопасности любого банка – собственный акционерный капитал – Абеди сфабриковал из воздуха, что было довольно дерзко, но очень напоминало дешевый офшорный трюк. Люксембургский банк выдавал акционеру МККБ – приятелю Абеди – кредит, который этот акционер тут же вкладывал в банк на Каймановых островах, увеличивая таким образом капитал банка. Затем банк на Каймановых островах выдавал кредит тому же акционеру, который использовал этот кредит для создания капитала в люксембургском банке. Начав всего с 2,5 миллиона долларов собственного капитала, МККБ с помощью этой офшорной раскрутки к 1990 году увеличил собственный капитал почти до 850 миллионов долларов⁹. Кроме того, Абеди списывал друзьям долги, но продолжал экспансию своего бизнеса с помощью схемы Понци (или финансовой пирамиды): он выдаивал пенсионный фонд своего персонала и принимал все больше депозитов, чтобы оплачивать текущие расходы банка. Многие из восьмидесятитысячной армии вкладчиков МККБ, а к ней принадлежали и не очень богатые люди из развивающихся стран, даже понятия не имели, что их респектабельный лондонский банк, поддерживаемый богатыми арабскими шейхами, являлся банальной пирамидой, а проще говоря, фикцией.

Когда Моргентау попытался навести справки о банке, власти Каймановых островов отказались с ним сотрудничать: «Мы направили управляющим офшорного филиала МККБ повестки в суд для дачи показаний. Они ответили: “Простите, но законы Каймановых островов не позволяют нам туда являться”», – рассказывал Моргентау, у которого особенное раздражение вызывал генеральный прокурор Каймановых островов – «брюзгливый британский малый». «Мы попробовали снова. Наконец они что-то ответили, но это был совет действовать в рамках договора [между США и Каймановыми островами об обмене информацией]. Мы так и поступили. И тут они говорят: “В договоре ничего не говорится об окружных прокурорах. Обращайтесь в министерство юстиции. А вам мы ничем помочь не можем”. Но и министерство юстиции не горело желанием сотрудничать», – продолжал свой рассказ Моргентау¹⁰. Тогда окружной прокурор и его заместитель Джон Москоу направились в Банк Англии. «Но и там мы не встретили понимания, – рассказывал Моргентау. – Мы пытались получить финансовые документы из Лондона – их нам не дали». С помощью сенатора Джона Кэрри Моргентау надавил на Банк Англии, пообещав вызвать в Великобритании бурю общественного негодования, если руководство не предпримет требуемых действий. Только тогда Банк Англии согласился, наконец, закрыть МККБ.

В британском парламенте этот скандал вызвал невообразимый шум. Вынужденный перейти к обороне, Банк Англии утверждал, что до 1991 года не контролировал МККБ, поскольку не имел никаких «веских доказательств», что в этом банке совершаются мошенничества. Неясно, в каких доказательствах нуждался Банк Англии. За два с половиной года до этого в США против МККБ были выдвинуты обоснованные обвинения во всех его преступлениях. В одном из таких обвинений говорилось, что отмывание денег было частью «корпоративной стратегии» МККБ¹¹. Компания PriceWaterhouse, работавшая в одном из дочерних предприятий банка, опубликовала в 1989 году аудиторское заключение с оговорками[32]. А в 1990 году сотрудники МККБ написали в министерство финансов Великобритании, Банк Англии и британским министрам письмо, в котором предупреждали, что в банке происходят финансовые мошенничества. В том же году разведывательные службы Великобритании сообщили Банку Англии, что Абу Нидаль контролирует 44 счета МККБ в Лондоне. Банк международных расчетов в Базеле выражал беспокойство по поводу деятельности МККБ, а PriceWaterhouse обнаружила документы Суалеха Накви, второго человека в банке после Абеди, – в них раскрывались следы многих преступлений: масштабные мошенничества, фиктивные компании, незарегистрированные депозиты, фальсифицированные кредиты, доказательства кражи средств с депозитов. Эти материалы были переданы Банку Англии, который не предпринял никаких действий по отношению к МККБ, хотя штаб-квартира банка находилась всего в нескольких минутах ходьбы от Центрального банка Великобритании.

«Трудно понять, как высокие этические стандарты [имеются в виду стандарты, предъявляемые банку, который хочет работать в Великобритании] совмещаются с признанием виновности МККБ в организации сговора между его собственными руководителями и двумя представителями колумбийского Медельинского наркокартеля с целью совершения мошенничества с налогами и отмывания доходов от торговли кокаином», – писал Майкл Гиллард в британском еженедельнике Observer. Однако почему Лондон не усматривает никакого зла в офшорах, постарался очень аккуратно сформулировать управляющий Банком Англии Робин Ли-Пембертон. Ныне существующая система надзора, по словам этого господина, «хорошо служит обществу… Если закрывать банк всякий раз, как мы обнаруживаем в его деятельности случай мошенничества, у нас было бы меньше банков, чем теперь»¹². Это заявление уже само по себе служит достаточным доказательством того, что лондонский Сити к тому времени представлял главный офшорный центр мира. Полный аудиторский отчет PriceWaterhouse остается конфиденциальным, поскольку, как решили наверху, его содержание могло бы слишком «обеспокоить международных партнеров» Великобритании. И этот факт тоже откровенно признает, что Лондон стал налоговой гаванью¹³.

После дела МККБ Моргентау приложил максимум усилий, чтобы пробудить общественность и обратить ее внимание на преступления, творимые в офшорах; он требовал от четырех сменявших друг друга министров финансов США обратить больше внимания на происходящее, но добился немногого. «Помню, как пару лет назад я делал сообщение об офшорных банках. Присутствующие разом погрузились в дремоту. Только начните говорить об офшорных деньгах – и у всех начинают слипаться глаза», – рассказывал Моргентау¹⁴.

Не успел стихнуть скандал вокруг МККБ, как начал разгораться новый – на сей раз в богатом нефтью африканском государстве Ангола, где я работал корреспондентом агентства Reuters. Повстанцы УНИТА, возглавляемой Жонашом Савимби, окружали крупные города и пытались подчинить их с помощью минометного огня и голода. Чтобы выжить, отчаявшимся защитникам города Квито приходилось есть собак, кошек и крыс. Окровавленные раненые буквально уползали из больниц и присоединялись к вооруженным поисковым отрядам, рыскавшим в поисках съестного по полям, зачастую минированным; найдя добычу, они с боями прорывались обратно в город. Войну в Анголе ООН назвала самой грязной войной в мире и в 1991 году ввела международное эмбарго на поставки вооружений как правительству Анголы, так и формированиям УНИТА. Поэтому в 1992 году правительство Анголы, находясь в постоянном поиске оружия, обратилось за помощью к секретной французской сети Elf – именно той, с которой мне пришлось позднее столкнуться в Габоне. Богатый израильский бизнесмен, выходец из СССР, Аркадий Гайдамак собрал добрых 800 миллионов долларов для финансирования поставок оружия в Анголу через одну словацкую компанию. Чтобы обойти эмбарго, этот кредит погашали выручкой от продажи добытой в Анголе нефти через Женеву. Французские должностные лица, впоследствии расследовавшие сделки «нефть в обмен на оружие», узнали от одного из участников этой аферы, что все договоренности были «гигантским мошенничеством… огромным насосом для перекачивания денег, дававшим 65 % прибыли по самым крупным контрактам на поставки оружия»¹⁵. Финансовые следы, разумеется, приводили ко многим налоговым гаваням.

В сентябре 2005 года я нашел Гайдамака в Москве, где он находился под международным постановлением об аресте за свое участие в так называемых ангольских сделках¹⁶. Гайдамак хотел рассказать всю правду о «своих попытках» (так он выразился) принести мир Африке и Среднему Востоку (как раз в это время он предпринял неудачный «набег» на израильскую политику¹⁷). Двадцати двух лет от роду в 1972 году Гайдамак уехал из СССР – сначала в Израиль, потом во Францию, где создал международную компанию, занимавшуюся в основном обслуживанием советских делегаций. «Быть переводчиком значит быть посредником. Если вы активно занимаетесь электроникой, в деловом мире вы обычно имеете дело с такими же людьми, связанными с электроникой. Если вы банкир, то у вас завязываются отношения с банкирами… Но если вы переводчик, а значит – посредник, то вы знаете всех», – объяснял Гайдамак.

В начале постсоветской эпохи ангольские лидеры все еще считали Россию покровительствующей им великой державой, но в стремительно менявшейся Москве они быстро потеряли все ориентиры. «И я начал заниматься посредничеством, – рассказывал Гайдамак. – Россия менялась так быстро; все было новым. Надо было знать, куда идти, как идти, как организовывать дело. Я сделался так называемым организатором всего». Гайдамак стал доверенным человеком Анголы в Москве. Он понимал, что в ничейной зоне, находящейся между юрисдикциями, крутятся очень большие деньги. Однажды в беседе со мной он разговорился на эту тему, и я полагаю, что его откровение следует считать чуть ли не самым непревзойденным «офшорным высказыванием».

В так называемых рыночных экономиках, со всем их регулированием, налогообложением и законодательством об условиях труда, нет никакой возможности делать деньги. Только в странах вроде России в период перераспределения богатств (а он еще не завершен) можно добиться больших результатов. Итак, российские деньги. Российские деньги – чистые деньги, их можно объяснить. А можно ли сегодня сделать 50 миллионов долларов, например, во Франции? Как? Объясните мне!

Некоторые сравнивают масштабное перераспределение богатства в пользу верхов, произошедшее в России после распада Советского Союза, с эрой баронов-грабителей из истории США XIX века. Однако есть принципиальная разница. У американцев не было обширной сети офшоров, где они могли бы прятать деньги. Несмотря на совершенные ими многочисленные преступления, бароны-грабители были заинтересованы в капиталовложении в родную страну. Хотя они и обдирали излишне доверчивых инвесторов, подрывая политический процесс, но все же заложили основы индустриального процветания Америки. Они своими руками сделали Америку столь могущественным государством, что у нее даже хватило сил вступить в борьбу с оставленным ими бандитским наследием. В Анголе и России конца ХХ века деньги просто переходили в офшоры и исчезали там навсегда.

Масштабное перераспределение богатства, произошедшее в России после распада СССР, сравнивают с эрой баронов-грабителей из истории США

Правительства африканских стран довольно быстро ослабевают и все сильнее зависят от помощи, оказываемой им как раз теми государствами, которые укрепляются благодаря офшорной системе. То обстоятельство, что африканские страны обрели независимость как раз во времена превращения налоговых гаваней в офшорные хранилища награбленных богатств, стало проклятием Африки. Государственная независимость для многих из них обернулась независимостью их правящих верхов от докучливых правил. Колониальные державы ушли, сохранив в целостности механизмы эксплуатации.

После холодной войны Ангола оставалась должна России примерно 6 миллиардов долларов, и в 1996 году Гайдамак вклинился в сделку по реструктуризации ангольского долга. В результате сумма долга сократилась до 1,5 миллиарда долларов. Эта сумма была поделена на 31 вексель, которые Ангола должна была погасить нефтью через частную компанию Abalone, учрежденную Гайдамаком и его деловым партнером Пьером Фальконе. У Abalone был счет в банке UBS в Женеве, правда, условия соглашения по открытию этого счета вызвали у банка тревогу, особенно такие строки: «…Предотвращать любое возможное упоминание любого представителя любой из сторон этой сделки в газетной статье, даже если это упоминание впоследствии будет опровергнуто как безосновательное или клеветническое, поскольку такое упоминание может побудить какого-нибудь швейцарского и особенно женевского судью заинтересоваться упомянутыми людьми»¹⁸. Но сделку продолжили.

К несчастью для Гайдамака, в феврале 2001 года, после того как Ангола погасила чуть больше половины векселей, в дело все-таки вмешался швейцарский судья. Он обнаружил, что из Abalone мистическим образом утекают деньги. Более 60 миллионов долларов из этих сумм осели на счетах, открытых на имя Гайдамака, еще десятки миллионов ушли на счета высокопоставленных ангольских чиновников, а почти 50 миллионов долларов попали к бывшему ельцинскому олигарху¹⁹. Но большая часть денег ушла на ряд счетов, открытых в Швейцарии, Люксембурге, Израиле, Германии, Нидерландах и на Кипре. До российской казны, по-видимому, из них дошло мало, а то и вовсе ничего. По утверждению Гайдамака, российское казначейство получило выплаты косвенным образом, через обозначенные таинственные счета, что было «классической торговой операцией, исключительно для нас выгодной»²⁰.

Из-за секретности офшоров невозможно узнать, является ли поведанное Гайдамаком хотя бы отчасти правдой. Однако очевидно, что ангольские лидеры в партнерстве с заинтересованными российскими лицами и частными офшорными посредниками состряпали любопытную офшорную сделку, которая осталась совершенно закрытой и неизвестной народам Анголы и России, но принесла огромные прибыли некоторым посвященным. Таким образом, ангольские инсайдеры использовали офшоры для личного обогащения не за счет активов Анголы, а за счет ее долгов. Занявшийся расследованием этого дела швейцарский судья впоследствии ушел на повышение, а его преемник в 2003 году, открыв материалы, увидел, что по поводу данной сделки ни Ангола, ни Россия не подавали жалоб. Более того, он согласился с доводом, будто счета высокопоставленных ангольских чиновников составляют «стратегические фонды, размещенные за рубежом на время войны».

В качестве объекта изучения я мог бы выбрать любой эпизод из темных африканских дел. Сделки Гайдамака – лишь ничтожная доля средств, выкачанных офшорной системой из Африки. На масштабы проблемы указывают два недавно опубликованных исследования.

В марте 2010 года GFI опубликовала в Вашингтоне исследование незаконных финансовых потоков, исходящих из Африки²¹. Авторы пришли к выводу, что более чем за тридцать лет (1970–2008) «совокупная сумма незаконных оттоков денег из Африки составила, по осторожной оценке, примерно 854 миллиарда долларов. Общая сумма незаконных оттоков капитала составляет, возможно, 1,8 триллиона долларов». Из этой «осторожной» суммы Ангола с 1993 года (именно тогда начались главные ангольские сделки Гайдамака) по 2002 год (то есть через год после того, как его компания Abalone завершила сделки по ангольским долгам) потеряла 4,68 миллиарда долларов²². По моему личному убеждению, основанному на многолетнем изучении экономики Анголы и ее руководителей, оценка GFI, эквивалентная всего лишь чуть более 9 % экспорта нефти и алмазов из Анголы за рассматриваемый период, просто обязана быть огромным преуменьшением общих масштабов грабежа²³. Многие миллиарды долларов исчезли в офшорах через непрозрачные обеспеченные нефтью кредиты, проходившие за рамками нормальных государственных бюджетов. Многие из них дробились через два специальных траста, которые действовали из Лондона²⁴.

Шокирующие оценки, сделанные GFI, дополняют упомянутые ранее цифры, характеризующие глобальные масштабы незаконных финансовых потоков. Только в 2006 году развивающиеся страны лишились суммы, достигающей триллиона долларов. Таким образом, на каждый доллар поступавшей в развивающиеся страны иностранной помощи приходилось 10 долларов, которые эти страны теряли²⁵.

Только в 2006 году развивающиеся страны лишились суммы, достигающей триллиона долларов

Другое исследование опубликовано в апреле 2008 года Массачусетским университетом города Амхерста. Авторы взяли для изучения бегство капитала из сорока африканских стран за период с 1970 года по 2004 год и применили другую методику²⁶. Выводы оказались столь же поразительными: «Реальное бегство капитала за тридцать пять лет составило около 420 миллиардов долларов (в долларах 2004 года), которые ушли из всех сорока стран. Если прибавить условно начисленные проценты, то суммарная сумма бежавшего капитала на конец 2004 года составит примерно 607 миллиардов долларов». Между тем совокупная сумма внешнего долга этих стран составила «всего лишь» 227 миллиардов долларов. Таким образом, заключают авторы, по отношению к остальному миру Африка является чистым кредитором, чистые внешние активы которого неизмеримо превышают его долги.

И все же между активами и пассивами есть крайне важное различие: «Частные внешние активы субконтинента принадлежат узкому, сравнительно богатому слою африканского населения, а государственные внешние долги через правительства оплачивают народы африканских стран».

Я своими глазами видел умирающих в Анголе видел, как от инфекционного заболевания умирала шестилетняя девочка – при иных обстоятельствах она была бы очаровательным ребенком, – умирала только потому, что не имела возможности получить элементарную медицинскую помощь, и язва величиною в мяч для гольфа медленно разъедала ее щеку. Я лично узнал, какую цену платит африканское население, «вытягивая» государственные долги своих стран: нищета, войны, полная безвыходность, отсутствие даже минимальных условий – и все это на фоне регулярных вспышек физического и экономического насилия со стороны коррумпированных и хищных правителей. Называя возникновение офшорной системы «самой отвратительной после рабства главой всемирной экономической истории», Раймонд Бейкер, директор GFI, был совершенно прав²⁷.

В феврале 2003 года Фил Грэмм, в прошлом сенатор-республиканец от штата Техас, ставший вице-председателем швейцарского инвестиционного банка UBS Warburg, написал письмо министру финансов США Джону Сноу, в котором выражал протест против плана усиления международной финансовой прозрачности: «Это предложение ограничит экономическую свободу и уменьшит давление, которое потенциальное бегство капитала оказывает по всему миру на страны с высокими налогами»²⁸. По сути дела, Грэмм утверждал: незаконные финансовые потоки хороши потому, что дисциплинируют жертв. Всякий, кто имеет хоть малейшее представление о разнице между богатыми бенефициарами, контролирующими незаконные потоки капитала, и рядовыми гражданами-жертвами, видит позицию Грэмма насквозь. И все-таки для многих западных экономистов такое мышление превратилось почти в священный догмат, основанный на стандартном наборе вечных обвинений, выдвигаемых против жертв: проигравшие сами дураки, они глупы, испорчены и недостаточно предаются самобичеванию.

«Корни глобального кризиса развития, о которых обычно говорят как об очевидных, – это сказка, придуманная экономистами», – говорит Джим Генри, бывший главный экономист компании McKinsey. Начиная с 1980-х годов этот человек почти в одиночку занимался изучением причин замедленного развития. «В этой сказке просто опущены страницы о тех кровавых мерзостях, которые совершались в реальной жизни». В своей книге «Blood Bankers» («Кровавые банкиры»), вышедшей в 2003 году и сразу вызвавшей скандал, Генри исследовал ряд абсурдных эпизодов, происходивших в странах с низкими доходами, где офшорная банковская деятельность приводит к одному кризису за другим. Сначала банкиры предоставляют этим странам займы намного более крупные, чем они могут производительно освоить, и тогда банкиры учат местные элиты нехитрому делу грабежа: скрыть награбленное, отмыть его и утащить в офшоры. А потом МВФ помогает банкирам оказывать давление на эти страны, заставляя их обслуживать долги под угрозой финансового удушения. Перед иностранными деньгами умышленно открывали рынки капитала «независимо от наличия или отсутствия адекватных законов о безопасности, правил банковского регулирования и налоговых органов».

Генри отыскал одного американского банкира из MHT Bank, который принимал участие в «дружественной частной проверке» Центрального банка Филиппин в 1983 году.

Я сидел в душной маленькой комнатушке в Центральном банке, складывал представленную информацию о суммах, полученных Филиппинами от MHT Bank и отраженных в бухгалтерских книгах банка. И сравнивал эти данные с нашими выплатами.

Цифры не сходились почти на миллиард долларов! Я хочу сказать, что эти деньги просто не поступили на Филиппины. Мы выплатили их, но в бухгалтерских книгах Центрального банка Филиппин они полностью отсутствовали. Оказалось, что большая часть этих кредитов попала на номерные счета филиппинских офшорных банков или других частных компаний. По всей видимости, Центральный банк Филиппин дал MHT номера этих счетов, а мы ни разу не спросили, принадлежат ли эти счета Центральному банку. Мы просто перевели кредиты на указанные счета. А затем кредиты исчезли в офшорах²⁹.

Филиппинские чиновники поняли, что американец докопался до их тайн. На следующее утро банкиру в гостиничный номер прислали роскошный завтрак. Это было жестом любезности со стороны администрации отеля. Однако у гостя времени оставалось только, чтобы проглотить маленький кусочек какого-то угощения, – надо было спешить в аэропорт. К моменту прилета в Токио его уже мутило, а при перелете домой с ним случились судороги. Он провел в больнице Ванкувера три недели с отравлением от «неизвестного токсина», как было написано в медицинском заключении. Впоследствии он рассказал обо всем, что обнаружил, в Федеральном резервном банке Нью-Йорка и приятелю из Совета национальной безопасности, «но, по-видимому, они решили оставить все как есть, и Филиппины до сих пор еще обслуживают эти кредиты». Позднее Генри съездил на Филиппины и проверил историю, рассказанную ему банкиром, она оказалась достоверной. Генри раскопал по меньшей мере 3,6 миллиарда долларов, выданных в кредит и проглоченных правительством Филиппин. Следы всех кредитов вели к президенту Фердинанду Маркосу и его ближайшим подручным.

Пока все это творилось в развивающихся странах, в США армия банкиров, юристов и бухгалтеров вели свою игру, стремясь сделать страну более привлекательной для бурлящих потоков грязных денег, то есть превратить Америку в секретную юрисдикцию, как собственно и предполагали авторы того старого письма, некогда переданного Майклу Хадсону в лифте. Ради совершенствования общемирового механизма, перемалывающего грязные деньги, офшорная отрасль продолжала захватывать законодательные собрания в малых налоговых гаванях. Сложился очевидный треугольник: страны-источники, терявшие богатства; страны, куда поступали эти богатства, – их экономики приобретали все большее сходство с офшорными зонами, страны-проводники – налоговые гавани, обеспечивавшие перекачивание средств. Частные банки оказались во всех трех углах этого мирового треугольника, превращая свой бизнес в один из самых прибыльных, какие только знала история.

«Произошедший в 1970-1980-х годах подъем кредитования стран третьего мира заложил фундамент сети глобальных налоговых гаваней, в которых сегодня скрываются самые продажные люди мира», – объясняет Генри. Его расчеты позволяют предположить, что по крайне мере половина денег, полученных крупнейшими странами в кредит, уходила под стол практически немедленно – обычно менее чем через год, но нередко и в течение нескольких недель. Сумма долгов государств третьего мира почти точно соответствовала размерам частных богатств, принадлежавших элитам этих стран и накопленных ими в США и других налоговых гаванях. К началу 1990-х годов в Европе и США накопилось достаточно беглого капитала для обслуживания всего долга развивающихся стран, даже если бы доходы от этого капитала облагались налогами по весьма умеренным ставкам. Для некоторых стран вроде Мексики, Аргентины и Венесуэлы стоимость богатств, незаконно укрытых элитами этих стран в офшорах, в несколько раз превышает размеры их внешнего долга. Сегодня 1 % самых богатых домохозяйств развивающихся стран владеет, по разным оценкам, 70–90 % всех частных финансовых богатств и недвижимости. По подсчетам Boston Consulting Group, в 2003 году более половины всех состояний, принадлежавших богатейшим гражданам латиноамериканских стран, находилось в офшорах. «Проблема заключается не в том, что у этих стран нет никаких активов. Проблема в том, что все эти активы находятся в Майами», – сказал как-то сотрудник ФРС.

Сумма долгов государств третьего мира почти точно соответствовала размерам частных богатств, принадлежавших элитам этих стран

Президент Мексики Хосе Лопес Портильо в 1982 году, выступая в парламенте, в общих чертах обрисовал сложные задачи, стоящие перед страной: «Финансовая чума вызывает все большее опустошение во всем мире. И чуму эту разносят крысы. Последствия ее – безработица и нищета, банкротства промышленных предприятий и обогащение спекулянтов». Лопес Портильо обвинял «…кучки мексиканцев… возглавляемые и поддерживаемые частными банками, которые вывозят из страны денег больше, чем вывезли из Мексики с незапамятных времен все империи»³⁰. Президент поклялся пренебречь рекомендациями МВФ, национализировать банки и ввести режим контроля над валютным обменом. Но через десять дней союз банкиров, бизнесменов и мексиканских консерваторов заставил его пойти на попятную. МВФ и Банк международных расчетов, игнорируя бегство капитала из Мексики в офшоры, отдали ей и другим странам-должникам приказ: «Наведите у себя порядок».

Экономист Майкл Хадсон рассказывает, как в 1989 году одна из бостонских компаний, занимавшаяся управлением финансами, наняла его для организации фонда, который должен был инвестировать в государственные облигации развивающихся стран. Дополнительные вознаграждения за риск инвестирования в такие облигации означали, что номинированные в долларах и продававшиеся за доллары облигации Аргентины и Бразилии в то время приносили почти 45 % дохода, тогда как доход по мексиканским облигациям составлял 25 %. В первый же год своей деятельности фонд, зарегистрированный на Нидерландских Антильских островах, стал вторым по доходности среди фондов, работавших с суверенными долгами. Хадсон выяснил, что происходило: «Крупнейшими инвесторами были политические инсайдеры, которые скупили фонд, зная, что центральные банки стран-должников будут оплачивать свои долларовые долги несмотря на высокие премии за риск». Некоторыми «крупнейшими инвесторами» были лица, занимавшие высшие должности в центральных банках и правительствах стран-должников. «Мы поняли, кто требует с Латинской Америки доллары янки. Это местные олигархи, имеющие офшорные счета. Главными бенефициарами обслуживания внешнего долга были беглые капиталисты из стран-должников, а не держатели облигаций из Северной Америки и Европы», – говорил Хадсон³¹.

Эта уловка превращается в шаблонную практику так называемых «фондов-стервятников». Богатые иностранные инвесторы выкупают ненадежный суверенный долг за гроши (по номинированным в долларах облигациям дисконт обычно достигает 90 %), а затем, когда долги погашаются полностью, пожинают огромные прибыли. Одна из таких уловок – тайное введение в число инвесторов, скупающих долговые обязательства с большим дисконтом, лиц, пользующихся влиянием в странах-должниках. Затем эти люди сражаются в правительствах развивающихся стран за гарантии полного погашения долгов. Разумеется, их вовлеченность должна быть скрыта щитом офшорной секретности, чтобы обнищавшие граждане стран-должников никогда не выяснили, как крадут богатства их стран.

Экономисты не полностью пренебрегают этими проблемами, но почти всегда дробят их на частные локальные вопросы и возлагают вину за них на местные коррумпированные элиты. Конечно, местные верхи виноваты, но такой анализ мешает определить общую характеристику всех катастроф – систему офшоров.

И лишь в сравнительно немногих случаях, когда офшорную эрозию принимают во внимание, ее рассматривают как одно из неудобств, которые надо решать паллиативными мерами. Как эта проблема сформулирована в докладе МВФ, «офшорная банковская деятельность вполне определенно стала одним из факторов, вызвавших азиатский финансовый кризис. Поэтому необходимы особые усилия, направленные на оказание новым рыночным экономикам помощи… во избежание новых финансовых кризисов. посредством распространения стандартов благоразумия и надзора, получивших международное признание»³².

В данном случае МВФ противоречит сам себе. Помогая местным элитам пренебрегать законом и провоцировать все новые злоупотребления, офшорная система нейтрализует возможность того самого разумного регулирования и надзора, которые необходимы для защиты развивающихся стран от самой офшорной системы. Представьте такую ситуацию: элиты развивающихся стран должны держать деньги в собственных странах или по меньшей мере давать отчет о своих богатствах, платить соответствующие налоги и соблюдать все законы. Тогда они очень скоро поняли бы, почему достойное правление в их прямых интересах.

Самое печальное, что эта простая истина (править достойно – выгодно) должна быть очевидна любому, кто хоть на минуту над ней задумается.

В дополнение ко всему вышесказанному существует нечто более системное, вмонтированное в глобальную экономику, и это нечто ставит развивающиеся страны в еще более невыгодное положение, чем думает большинство людей. Этот системный элемент связан с уже не раз обсуждаемой здесь темой – двойным налогообложением. Из-за него мне придется ненадолго отступить от главной темы.

Предположим, некий немецкий банк или немецкая компания вкладывает деньги в Танзанию. Легко допустить, будто эта африканская страна должна просто обложить налогом местный доход инвестора. Но, и об этом я уже говорил выше, чтобы доходы не облагали налогами сначала где-то в Африке, а затем и в Европе, страны подписывают соглашения об избежании двойного налогообложения. В соответствии с ними наша африканская страна вполне вольна не соглашаться облагать налогами доходы, произведенные на ее территории, и прежде всего из опасения потерять выгодных инвесторов: ведь в противном случае немецкие компании уведут свои капиталы в другие страны. Не остается сомнений, кто в данной расстановке сил играет главную роль, а кто – подчиненную.

Однако, даже вооружившись таким соглашением, немецкая корпорация свою проблему не решает. Возможно, оно и освобождает компанию от танзанийских налогов, но если освобожденные от налогов доходы будут репатриированы в Германию, там их все равно обложат налогами. Поэтому компания отправляет свои доходы в третьи страны, известные как «перевалочные базы», или «гавани соглашений», – они имеют широкую сеть двусторонних налоговых соглашений, включающую и соглашение с Танзанией. Такое налоговое соглашение гарантирует, что доход, произведенный на территории Танзании, не облагают налогами ни сама африканская страна, ни «перевалочная база». Последняя служит стартовой площадкой для корпоративной прибыли на ее долгом, тщательно выверенном пути из африканской страны в большой мир. «Это похоже на игру в футбол, в которой два игрока под жестким прессингом со стороны соперника, отдают пас третьему, открытому игроку», – объясняет профессор Сол Пиччотто. Третьи, перевалочные, страны «могут пробивать крупные бреши в обороне, возведенной налоговыми органами».

Эта система обладает одним серьезным преимуществом – двойным избеганием налогообложения

Налоговые гавани находят оправдание в том, что якобы служат полезными инструментами, позволяющими избежать проблемы двойного налогообложения и обеспечить свободное движение инвестиционных потоков. Однако, как мы сейчас увидели, существуют иные способы ухода от двойного налогообложения и направления капиталовложений. Причем эта система обладает одним серьезным преимуществом – двойным избеганием налогообложения³³. В рассматриваемом нами примере и Танзания и Германия абсолютно законным порядком лишаются налоговых поступлений.

Система налоговых соглашений, которых в мире действует более двух с половиной тысяч, представляет собой расширенный, но очень плохо понимаемый аналог глобального торгового и инвестиционного режима. В этой сфере правила, модели и стандарты задают две организации: ОЭСР – клуб богатых стран, и ООН – в ней у бедных стран более сильные позиции. Неудивительно, что господствует ОЭСР, прилагающая большие усилия, чтобы показать торжество собственных схем налоговых соглашений, создающих перекос в пользу богатых стран за счет бедных. Кроме того, ОЭСР энергично ослабляет ООН – своего постоянного оппонента. Джон Кристенсен, бывший юрист, ставший борцом за финансовую прозрачность, вспоминает о поведении представителя Великобритании на состоявшейся в Женеве в 2009 году встрече ООН по налоговым вопросам, скорее всего согласованной с представителем Лихтенштейна. Представитель Великобритании «постоянно прерывал выступающих». Это, рассказывал Кристенсен, выглядело «общим наступлением на развивающиеся страны, которым предоставили возможность подробно обосновать перед Комитетом ООН по налогам свои интересы в вопросе о выделении больших ресурсов. Представитель Великобритании явно руководил клоакой. Председательствующий дважды был вынужден предупредить: “Позвольте говорить выступающему, пожалуйста”. Британский представитель действительно раздражал присутствующих – все они могли видеть, что он препятствует успеху встречи ради защиты интересов Великобритании и США».

Страны-доноры счастливы, когда интересы гражданского общества отвлечены на дебаты о размерах помощи, тогда потенциально более значительные суммы, исключенные из сферы внимания общественности, исчезают незамеченными. Никто и никогда не изучал проблему на глобальном уровне. Давайте подумаем, если только через одну «перевалочную базу», Нидерланды, в 2008 году прошло 18 триллионов долларов, то разумно предположить: в данном случае развивающиеся страны могут говорить о потере налоговых поступлений в размере десятков или даже сотен миллиардов долларов. Это многократно превышает размеры иностранной помощи. И не будем забывать, речь идет о легальном бизнесе, не являющимся частью описанных выше незаконных финансовых потоков. Министр финансов Южно-Африканской Республики Тревор Мануэл, говоря о непоследовательном характере всех дебатов о помощи, приводит убедительный довод: «Содействовать нашему развитию и при этом не замечать действий многонациональных корпораций и других предприятий, разрушающих налоговую базу развивающихся стран, – такая позиция явно противоречива».

Налоговые гавани помогают понять, почему международные инвестиционные потоки зачастую выглядят так странно. Двумя крупнейшими источниками иностранных инвестиций в экономику Китая в 2007 году стали не Япония, США или Южная Корея, а Гонконг и Британские Виргинские острова³⁴. Сходным образом, крупнейшим источником иностранных инвестиций в экономику Индии (более 43 % общего объема инвестиций) были не США, не Великобритания и не Китай, а восходящая звезда офшорной системы – налоговая гавань Маврикий³⁵. И за этим стоит еще одна странная история.

Хотя на Маврикии говорят по-французски, остров долгое время находился под британским колониальным владычеством, а ныне имеет довольно запутанные связи с лондонским Сити³⁶. Собственно, последний вместе с Джерси и островами Мэн и помог учредить на Маврикии в 1989 году офшорный центр. Во многих отношениях совершеннейший офшорный центр. На острове царит политическая стабильность, и он гордится своей дешевой, хорошо образованной и многоязычной рабочей силой. Более того, Маврикий лежит в часовом поясе, идеальном для обслуживания Европы, Азии и Африки. Хотя формально Маврикий независимое государство, он входит в Британское содружество наций, а его высшей апелляционной инстанцией является Тайный совет Великобритании.

Рудольф Элмер, в 2006–2008 годах сотрудничавший со Standard Bank как специалист по офшорам, вспоминал: «Для работы на Маврикии меня специально готовили на Джерси и на острове Мэн. На Маврикии очень сильное британское влияние: там развернули свою деятельность крупные британские банки вроде Barclays и HSBC, которые построили для себя многоэтажные дома в районе Кибер-сити к югу от Порт-Луи [столица Маврикия]. Шесть лет назад там было только пять небоскребов. Сегодня, по моим подсчетам, их около сорока».

Маврикий имеет более сорока налоговых договоров с европейскими, азиатскими и африканскими странами с крупными экономиками. «Инвестиционные компании из лондонского Сити ведут бизнес через Маврикий, финансируя проекты в африканских и азиатских странах, у которых есть с ним налоговые соглашения. Это тепленькое местечко. Остров займет выдающееся место», – рассказывал Элмер.

Маврикий не только направляет инвестиционные потоки, ведущие в Индию и исходящие из нее, но и служит базой для другой распространенной в офшорах деятельности, известной как «использование иностранных филиалов для привлечения депозитов, не требующих создания резервов в центральном банке». Скажем, богатый индиец отправляет свои деньги на Маврикий, где эти деньги прячут в секретной структуре, затем маскируют под иностранные инвестиции и возвращают в Индию. Отправитель денег может избежать налогов, которые взимают в Индии с полученных там доходов, а также воспользоваться секретностью для совершения гнусных деяний – например, для создания монополии на индийском рынке. При этом скрывается тот факт, что множество разных и на первый взгляд не связанных друг с другом конкурентов на рынке на самом деле контролируются одной и той же группой. Создание тайных монополий, ставших благодаря предоставляемой офшорами секретности очень распространенным явлением в определенных секторах экономики, помогает объяснить, почему, например, услуги мобильной телефонной связи в некоторых развивающихся странах обходятся так дорого.

Местные элиты лоббируют эти соглашения, несмотря на вред, который они могут причинить. Вот компетентное мнение советника по вопросам международного налогообложения Дэвида Розенблума: «Договор Индии с Маврикием – чистое надувательство. Почему индийцы терпят это? У нас, американцев, тоже есть договор с Бермудскими островами, но он же смехотворен. На Бермудах нет даже налоговой системы. Государства творят странные вещи, причем многие из их поступков имеют политическую подоплеку. Это вызов рациональному мышлению».

Глава 9

Неизбежность обвала

Практика ростовщичества – предоставление денег в долг под исключительно высокие проценты – имеет отвратительное и позорное историческое прошлое. Уже пророк Иезекииль ставил лихву в один ряд с изнасилованием и убийством и включил ростовщичество в свой «список гнусностей». Давать деньги в рост запрещено в Книгах Исхода, Второзакония и Левит. В Коране говорится: «…а кто обратится к ростовщичеству, то такие будут ввергнуты в пламя и пребудут в нем навечно». Ростовщичество клеймили Платон и Аристотель, называя его беззаконным и аморальным деянием. Данте поместил «подлых ростовщиков» в седьмой круг ада. Когда в Древней Греции упразднили контроль над процентными ставками, то не способных расплатиться с долгами афинян стали продавать в рабство. Можно до бесконечности вести споры, является ли ростовщичество злом, но безусловно одно: в условиях свободного от регулирования рынка наиболее тяжкое бремя неизбежно несут самые неимущие и беззащитные. Нередко ставки ссудных процентов достигают 400 % в год¹.

Традиционно в Америке ставки ссудного процента подлежали строгому регулированию. Новая эра наступила в 1978 году, когда First National Bank из Омахи начал принимать в свою кредитную систему BankAmericard жителей другого штата, а именно Миннесоты. В то время штат Небраска разрешал банкам взимать проценты, не превышающие 18 % в год, а в Миннесоте предел годового ссудного процента был ограничен 12 %. Главный прокурор Миннесоты вознамерился помешать банку взимать более высокий процент по ссудам – и поставил вопрос: может ли банк из Небраски «экспортировать» свою 18-процентную ставку и распространить ее на жителей Миннесоты? Верховный суд США постановил: да, может. И такой факт не прошел мимо Уолл-стрит. Если в одном штате ликвидировали верхний предел процентных ставок, значит, подобное послабление можно распространить на все штаты? В марте 1980 года законодательное собрание штата Южная Дакота приняло закон, полностью отменивший верхний предел кредитных ставок. По словам Натана Хейворда, сыгравшего не последнюю роль в этой драме, закон был «в сущности написан в Citibank». Перед американскими банками открылись новые горизонты: зарегистрировавшись в Южной Дакоте, они могли разворачивать операции с кредитными картами по всей стране, избегая ограничений ссудного процента. Затем в игру вступил Делавэр. Так увидел свет закон «О развитии финансового центра штата Делавэр», принятый в 1981 году. История его появления заслуживает отдельного внимания, и это будет рассказ о небольшой, но очень могущественной кучке делавэрцев. Не более десяти или пятнадцати человек, сплотившись, подготовили, одобрили и утвердили крайне важный законодательный акт, благодаря которому и они сами, и их родные, и их друзья и коллеги стали наживать огромные личные состояния.

Юрист Дэвид Суэйзи, убеленный сединами обходительный господин, руководитель аппарата тогдашнего губернатора Делавэра Пьера Семюэла Дюпона (больше известного как Пит Дюпон-четвертый), изложил свою версию: «То, что Citibank сделал [в Южной Дакоте] не осталось незамеченным другими банками, особенно кредитными. Все мечтали о чем-то подобном, но никто не хотел перебираться в Южную Дакоту. Там холодно». Рассказ продолжил Натан Хейворд, член администрации Дюпона, доводившийся последнему троюродным братом: «Питу досталось наследство, бывшее в очень скверном финансовом положении. Штат постоянно находился под угрозой бюджетного дефицита, тщательно скрываемого властью с помощью разных трюков и бюджетных игр». После того как Дюпон, выиграв выборы в 1976 году, пришел к власти, финансовое положение Делавэра улучшилось настолько, что губернатор почти не сомневался в своем переизбрании: «Конечно же, мы не были столь богаты, как кокаиновые короли, но начинали чувствовать себя вполне сносно».

В начале июня² 1980 года штат посетили представители Chase National Bank. Встреча с командой губернатора состоялась в его деловой столице – городе Уилмингтоне, где банкиров пригласили в старейший клуб University and Whist, славившийся своей «лучшей кухней в Делавэре». Роль посредника выполнял Генри Беклер, когда-то работавший в Chase National Bank и перешедший в Bank of Delaware. Он уже сумел убедить руководство Chase управлять некоторыми зарубежными операциями из Делавэра. Дюпон писал о Беклере: «Наши сыновья ходили в одну школу. Беклер играл очень важную роль. Когда работаешь над таким законом, необходимо консультироваться с банками. Он всегда советовался с банкирами, что нам следует вносить в законопроект».

Пит Дюпон (сегодня мы смогли бы его уподобить ныне стареющему Митту Ромни, правда, без импозантности последнего) принадлежал огромному клану Дюпонов, который с начала XIX века господствовал в политической и коммерческой жизни штата Делавэр. Однако, несмотря на славное прошлое своих предков, Дюпон оказался на удивление пассивным игроком. Этот тип довольно плохо помнил историю написания нового закона и совершенно не владел подробностями. Не единожды его просили рассказать, как все происходило, но он отвечал весьма туманно, всякий раз отделываясь примерно: «Да-а, было славно… Да-да, очень славно…» Когда ему в лицо бросали обвинение, что он допустил, чтобы в Делавэре разрешено было создавать и регистрировать корпорации и обеспечивать им железную, непрошибаемую секретность, он точно так же не выражал никакой готовности что-то уточнить или опровергнуть и вновь мямлил свое: «Ну, не совсем справедливо так думать. Все славно… Все идет отлично». Правда, среди его невнятицы все-таки проскользнуло одно замечание, указывающее на принципиальный момент: «Замечательная особенность Делавэра – он небольшой штат. Мы все мыслим одинаково». Вот почему все и оказалось возможным в этом маленьком штате – провинциально-общинное мышление, подразумевающее всяческое отсутствие инакомыслия.

Целью той июньской встречи, как говорил Хейворд, было «выслушать нью-йоркских банкиров, которые были друзьями помогавших нам делавэрских банкиров». Люди из Chase не скрывали своих намерений: «Было бы отлично, если бы вы разрешили своим банкам устанавливать рыночную ставку процента». Причем, банкиры хотели, чтобы новые правила были введены немедленно, в течение нескольких недель, задолго до намеченных на ноябрь 1980 года губернаторских выборов. Казалось, они требовали почти невозможного. Но далее произошло нечто исключительное. Последовавшие события подтверждены показаниями нескольких свидетелей, опубликованными в 1981 году проводившей журналистское расследование New York Times³, и освещены в официальной биографии Дюпона. Все в этой истории говорит об умении элит из мелких офшорных юрисдикций создавать и сохранять консенсус, отвечающий исключительно их собственным интересам.

Фрэнк Бионди, влиятельный юрист-демократ⁴, и Чак Уэлч, главный юрисконсульт Дюпона, отправились повидаться с Хейвордом, который вспоминает: «Они тогда сказали, что не пускают посторонних в комнатушку, где работают над новым законом. Все правильно. Если об идее законопроекта стало бы известно общественности, то кандидат в губернаторы от демократической партии, захолустный фермер по имени Билл Горди, вцепился бы в этот законопроект, а демократы в палате представителей и сенате конгресса США раздули бы грандиозную кампанию. Мы даже не успели бы приблизиться к своим доспехам, как бой уже считался бы проигранным». Дюпон пользовался популярностью, поэтому республиканцы не очень беспокоились о результатах выборов в штате; но если деятельность администрации губернатора вышла бы на свет божий, то это нарушило бы не только их покой: история могла дурно повлиять на кампании других кандидатов-республиканцев, в том числе Рональда Рейгана, выдвинутого в кандидаты на пост президента США.

Из воспоминаний Хейворда: «Горди, наш добрый старый Горди-свиновод, – он был одним из невоспетых героев всей той истории. К нему в Уилмингтон отправились Фрэнк [Бионди] и Чак Уэлч. Парни сделали ему свое предложение: “Билл, мы вовсе не собираемся от тебя что-то скрывать. Вот они – наши планы. Но мы здесь, чтобы просить тебя держать рот на замке и не создавать нам проблем”. Бил Горди согласился сразу, благослови его Господь». Подобным образом удалось заручиться молчанием всех демократических кругов в Делавэре. Но, как заметил Хейворд, купили не только демократов: «Поройтесь в библиотеке и почитайте News Journal – вы не найдете ни единого упоминания об этом деле в период выборов»⁵. Практически каждому, кто принадлежал к делавэрскому истеблишменту, было сделано похожее предложение. В числе прочих о нем знала парочка популистов из законодательного собрания штата, считавших ростовщичество угрозой для рядового потребителя. «В течение лета у нас в Делавэре перебывали, кажется, все крупные банкиры страны – но упоминания об этом вы нигде не найдете. Просто удивительно!» – рассказывает Гленн Кентон, еще один, не самый последний, участник истории. Именно он «слил» ключевые имена: генерального директора Citigroup Уолтера Ристона и президента Chase Manhattan Bank Тома Лабрека.

И все-таки, даже в таком узком кругу, где царила полная конспирация, возникло внутреннее сопротивление: «Его движущей силой, хотя и скрытой, выступили местные банки. В эти привилегированные, всегда высокомерные финансовые твердыни штата вселился страх, будто крупные банки страны “обставят” их как мелочь», – рассказывал Суэйзи. И они не ошиблись: Уолл-стрит уже принялась оказывать давление. На той июньской встрече в Уилмингтоне банкиры из Chase довольно жестко подстегнули делавэрскую администрацию, пригрозив бросить возиться с их штатом и начать поддерживать Южную Дакоту⁶. «Предполагалось, что наши местные банки сдадутся и скажут: “А когда мы раскошелимся на все ваши мероприятия, вы, парни (то есть правительство штата), приступите к своим делам? Поставите нас на колени и перекроете кислород?”» – объяснял свою позицию Дюпон. Он согласился сформировать неформальную команду, которая должна была изучить план, предложенный банкирами из Chase, и дать ответ к сентябрю.

В конце концов банкиры Уолл-стрит и банкиры Делавэра договорились. Для защиты банков штата в законопроект пообещали включить пункт, запрещавший посторонним компаниям завлекать местных розничных клиентов.

К середине августа банки Делавэра пошли на предложенный им компромисс, и рабочая группа перешла к законотворчеству. Столь важный процесс нуждался в полной изоляции, следовательно нужно было постараться обойти стандартные демократические процедуры, но обойти так виртуозно, чтобы никто ничего не заметил; для этого созвали специальную сессию законодательного собрания штата. По словам журналиста из Delaware Lawyer, таким хитроумным способом власти смогли «избежать ненужных предложений, вопросов, споров – в общем всего того, что обычно происходит в ходе стандартных сессий и так затрудняет заранее продуманную политическую игру».

В крупных штатах, когда приступали к разработке законов, регулирующих экономическую деятельность, то, как правило, понимали, что имеют дело с довольно запутанным клубком моральных, политических и экономических проблем. В штате Делавэр на такие законопроекты смотрели как на лакомый кусок своего суверенитета, сквозь офшорные очки видя в принимаемых актах только товар, которым можно торговать и с помощью которого можно обогащаться.

Выбор Chase в пользу Делавэра, а не Южной Дакоты отчасти был сделан из-за нежелания слепо идти по следам Citicorp. Кентон вспоминает: «Банкиры из Chase тогда признались: “Мы не собираемся лезть туда, где уже пасется Citicorp.”, а в Citicorp нам объяснили: “Да нас занесло в Южную Дакоту просто потому, что надо было где-то развернуться. Но если вы что-то затеваете [в Делавэре], рассчитывайте на нас».

В штате Делавэр законопроекты воспринимали как товар, которым можно торговать и с помощью которого можно обогащаться

Финансисты Уолл-стрит проявляли такую заинтересованность в делавэрском законопроекте, что Бионди вызвался переговорить с JP Morgan, где у него были кое-какие связи. Компания не выпускала кредитных карт, но, как надеялись в Делавэре, с ней можно было вести другой бизнес. Кентон рассказывал: «Мы отправились на встречу с людьми из Morgan и спросили: “Что мы могли бы для вас сделать?”. А они ответили: “Из нас безжалостно выкачивают налоги, и нам необходимо избавиться от этого ада; нам нужен благоприятный налоговый климат». И Делавэр не преминул предоставить классическое офшорное блюдо регрессивную шкалу налогов, взимаемых штатом. Чем богаче компания или человек, тем ниже ставка, по которой они платят налоги. В Делавэре действует налог на право заниматься банковской деятельностью, который взимают по ставке 8 %, если доход от такой деятельности составляет менее 20 миллионов долларов, – по ставке 6 %; а если он составляет от 20 миллионов до 25 миллионов долларов и так дальше, до тех пор пока действительно большие доходы не облагают налогом по ставке всего лишь 1,7 %. Цель такого налогообложения, по словам Суэйзи, заключалась «во-первых, в защите местного банковского сообщества от угроз конкуренции; во-вторых, в привлечении банковских холдинговых компаний, зарегистрированных за пределами штата, чтобы они открывали в Делавэре свои филиалы; в-третьих, в расширении бизнеса этих вновь открытых филиалов»⁷. Ну, а что касается налогов, недополученных с американских банковских монстров, то это не беда – все сполна заплатят американские налогоплательщики из других штатов.

Юридическая фирма Morris, Nichols, Arsht & Tunnell, в которой работал Бионди, представляла интересы как банка Chase, так и компании JP Morgan. И Бионди, и партнеры его фирмы вполне откровенно признавали свою роль в разработке делавэрской золотой жилы. «Chase Manhattan и JP Morgan наняли из нашей фирмы юриста Фрэнка Бионди, чтобы он составил законопроект и помог убедить законодательное собрании штата принять его», – отмечается в официальной истории фирмы⁸. Сам Бионди добавляет: «Лоббировал ли я законопроект в законодательном собрание штата? Черт возьми, именно это я и делал!» Таким образом, закон в сущности создавался банкирами Chase и JP Morgan руками их местных представителей. Позднее в New York Times отметили, что законопроект был составлен без всякого письменного заключения, сделанного каким-нибудь официальным лицом штата Делавэр и что первоначальные наброски законопроекта, написанные Бионди, были отрецензированы юристами других банков⁹. Бионди и сейчас отрицает какой-либо конфликт интересов, говоря, будто сообщил всем сторонам о своих связях.

Выборы прошли успешно, и 4 ноября 1980 года Дюпон вновь занял пост губернатора штата Делавэр, а двумя месяцами позже, 14 января 1981 года, проект закона был предъявлен вниманию общественности. Администрация Дюпона поставила законодательному собранию штата жесткие сроки, продиктованные банками: закон должен быть принят к 4 февраля – или все сделки сорвутся¹⁰. Законопроект прошел на всех парусах 3 февраля, и спустя две недели Дюпон подписал закон «О развитии финансового центра штата Делавэр». По новому закону штат должен был отменить верхние пределы процентных ставок по кредитным картам, по кредитам, выданным физическим лицам, автокредитам и многим другим; а банки приобретали право обращать взыскания на жилища должников, если те не выполняли обязательств по кредитным картам; возможность учреждать деловые центры за рубежом и в офшорах; регрессивную шкалу штатных налогов. Принципиально важным в нашей истории является один момент любой американский штат мог усвоить пример Делавэра, ведь принятие такого закона стало возможным, а это грозило распространением подобного новшества в налоговом законодательстве по всей стране. Двести лет законодательного ограничения процентных ставок в США теперь превратились в «мертвую букву»¹¹.

Несмотря на выбор времени принятия закона (менее чем за неделю до вступления Рональда Рейгана в должность президента США), все опрошенные лица подчеркивали, что инициатива исходила исключительно от банкиров Делавэра и Нью-Йорка, а не из Вашингтона. Биограф Дюпона пишет: «Законодатели быстро осознали, что практически все властные структуры государства очень благосклонно отнеслись к закону о развитии финансового центра, раскусив, какие выгоды он обещает их будущим избирательным кампаниям»¹².

Банки других штатов устремились в Делавэр, и это повлияло на стремительное развитие системы кредитных карт. Через несколько месяцев после принятия закона компания MBNA – эмитент кредитных карт – открыла свой первый офис в пустующем супермаркете. Через десять лет общий долг держателей кредитных карт перед компанией составлял более 80 миллиардов долларов. «Ежедневно взлетают вертолеты, перевозящие расписки и другие бумаги всех компаний, занимающихся кредитными картами. Этот бизнес обеспечил нам двадцать пять лет роста, и доходы росли с каждым годом», – откровенничал Дюпон. До 1980 года доходы Делавэра от налога на право ведения банковской деятельности едва-едва дотягивали до 3 миллионов долларов в год; к 2007 году штат получал 175 миллионов долларов поступлений от этого налога¹³.

Через два месяца после принятия закона о развитии финансового центра New York Times попыталась подвести итог:

С точки зрения банкиров и их сторонников, закон современен, всеобъемлющ и составлен весьма разумно.

По мнению некоторых официальных лиц, законодателей и защитников потребителей – как в Делавэре, так и в других штатах – закон, принятый в страшной спешке законодательным собранием штата Делавэр, однобок и, как удачно заметил один из критиков закона, является «мечтой» банкиров.

Банкиры говорят, что возможность введения в силу делавэрского плана в других штатах является признаком здоровой конкуренции между штатами и отражает нынешний крен в сторону самостоятельности штатов. Критики, напротив, считают, что все это служит демонстрацией могущества частных интересов и их способности проводить законы, имеющие общенациональные последствия, причем для этой цели выбираются самые слабые и наиболее управляемые штаты¹⁴.

В той же статье New York Times была отмечена еще одна особенность делавэрского закона и созданной им ситуации: «Многие законодатели говорят, что не читали шестидесятистраничный законопроект до того, как согласились поддержать его, и до голосования не понимали всей сложности ситуации». Харрис Б. Макдауэлл, партийный организатор в демократическом большинстве сената штата (в прошлом член палаты представителей США от штата Делавэр) сообщил, что его информировали о постановке законопроекта на голосование в самую последнюю минуту: «Признаюсь, у меня нет никаких специальных знаний о банковской сфере. Содержание законопроекта для меня тайна». Макдауэлл проголосовал за него, исходя из обещания, что этот закон создаст новые рабочие места. По свидетельству других сенаторов штата Делавэр, единственными слушаниями по законопроекту, продолжавшимися всего три часа, манипулировали; практически отсутствовали какие-либо контрвыступления, поскольку время слушаний было выбрано с таким расчетом, что многие не смогли присутствовать. В местном Управлении по защите прав потребителей никакого законопроекта и в глаза не видели, пока последний не был утвержден. Причем это устроено с преднамеренным умыслом. На нем настаивал Гленн Кентон, утверждавший, что Дюпон поддержал такую «дискриминацию» по отношению к Управлению, так как полностью разделял его, Кентона, мнение: «Банки имеют право назначать ту цену, какую хотят. Я не видел ни малейшего смысла в доведении этого фундаментального принципа до сознания людей, которые никогда не согласились бы с ним».

С делавэрским примером как с образцом ознакомятся законодатели офшорных зон всего мира. Банкиры нашли в этом штате управляемое законодательное собрание, использовали особые процедурные приемы, позволяющие загнать в тупик нудных оппонентов, представлявших другие заинтересованные стороны. Банкиры усердно работали над тем, чтобы держать своих противников в неведении, обнадеживали обманутых законодателей обещаниями, что все будет хорошо, и создавали особые льготные условия для предпринимателей со стороны, но не для местных жителей. Особенно значимой стала типичная особенность офшоров, которая сделала возможным все остальное. В интерпретации Бионди это звучит так: «Штат маленький, поэтому можно собрать вместе всех руководителей. Первые лица были всегда под рукой не только в администрации губернатора, но и в законодательном собрании, и в деловом сообществе». То же самое отмечал Дюпон: «Я всегда говорил им: если у вас возникла проблема, приходите с ней, какой бы сложной она ни была, и мы тут же соберем за этим столом всех, кто нужен для ее решения. Мы все обсудим. Мы довольно маленький штат. Можем быстро влиять на события. Можем быстро решать вопросы»¹⁵. Суэйзи в унисон Дюпону добавил еще одну подробность: «Например, в законодательном собрании штата Нью-Йорк очень мощная оппозиция помешала принятию такого закона. Делавэр сумел воспользоваться своим преимуществом – в отличие от штата Нью-Йорк, огромного и неуклюжего, как дредноут, маневрирующий в небольшом заливе, – мы слишком маленькие. Мы не упустили такого шанса и заполнили пустоту». Другими словами, штат Делавэр смог предоставить банкирам все, в чем они нуждались, быстрее остальных штатов страны. Законодательное собрание Делавэра всегда к вашим услугам, не хватает только таблички «Сдается напрокат».

Как только Делавэр пал, банки стали пользоваться им как отмычкой для взлома других штатов. Томас Шрайвер из Пенсильванской ассоциации банкиров предостерегал: «Если законодательное собрание Пенсильвании не примет предложенный нами законопроект», то Делавэр так и останется единственным жизнеспособным штатом. О другом предупреждал Роберт Эрвин, глава Управления по защите прав потребителей штата Мэриленд: если другие штаты уступят «давлению», которое исходит от Делавэра, «наша жизнь превратится в русскую рулетку, причем в нее начнет играть любой штат из всех пятидесяти и каждый будет стремится превзойти самого себя».

Законодательное собрание Делавэра всегда к вашим услугам, не хватает только таблички «Сдается напрокат»

С отменой ограничения процентных ставок начался подъем системы эмиссии и обслуживания кредитных карт. Американцы бахвалились друг перед другом своими тратами. К середине 2007 года, когда возник мировой финансовый кризис, долги американских потребителей по кредитным картам составляли почти триллион долларов¹⁶, не говоря уже о кредитах, взятых под залог жилья, чтобы погасить долги по кредитным картам. Ни один человек из тех, у кого я брал интервью для этой книги, не обнаружил ни малейшего сомнения в целесообразности закона о развитии финансового центра, каждый отметил, что это «отличная вещь».

Авторитетный либеральный юрист Томас Геогеган объяснил значение делавэрской истории:

Некоторые до сих пор считают, что крах американских финансов стал результатом какого-то технического сбоя – скажем, недостаточного регулирования деривативов или хедж-фондов.

Нет, дерегулирование, которое привело всех к «Зиме тревоги нашей», имело более глубокую, более нечестную и тайную природу. Проблема не в том, что мы ослабили «Новый курс»… мы сделали больше: сняли ограничения с гораздо более давнишнего, даже древнего свода законов – законов против ростовщичества. В том или ином варианте эти законы существовали в любой цивилизации со времен Вавилонского царства и до конца президентства Джимми Картера. Эти законы считались настолько сами собой разумеющимися, что в наших юридических школах нам о них даже никто и никогда не рассказывал. Итак, теперь мы узнали, что происходит, если передовая индустриальная экономика пытается функционировать в условиях полной отмены верхнего предела процентных ставок¹⁷.

Возможно, Геогеган несколько сгущает краски – ведь последний кризис все еще не получил глубокого обоснования. Однако он все же указал на важный фактор, способствовавший этому кризису. Ликвидация верхнего предела ссудного процента самыми разными способами отразилась на финансовой системе. Последствия отмены в одном из сегментов этой сферы иллюстрирует одно замечание Пола Такера из Банка Англии, сделанное им в докладе о финансовой стабильности в посткризисных условиях; доклад был опубликован Банком международных расчетов в 2010 году и сразу разошелся на цитаты. Такер изучил действовавшие на кредитном рынке так называемые паевые инвестиционные фонды – крупных игроков теневой банковской системы, которая лежала в основе кризиса (о ней речь пойдет ниже). Вот что он пишет:

Почти в любой истории последних нескольких лет одну из главных ролей отводят финансовым фондам. Денежные фонды возникли в США как ответ на ныне давно отмененные ограничения процентных ставок, которые банки могли выплачивать по депозитам. Теперь эти фонды стали гигантской частью финансовой системы США и располагают примерно тремя триллионами долларов (что приблизительно равно сумме трансакций по депозитам коммерческих банков)¹⁸.

Эти фонды стали крупными поставщиками краткосрочных кредитов банкам и, помогая банкам скрывать их подлинное финансовое положение, усиливали хрупкость финансовой системы. Долги по кредитным картам, кредитные фонды и многие другие инструменты, стимулировавшие оргию заимствований и приближавшие кризис, – невозможно исчислить все последствия ликвидации верхних пределов процентных ставок.

Делавэр, способствовав дерегулированию и стимулировав рост совокупной задолженности, приступил также к овладению спросом на денежные средства. Это было сделано путем превращения штата в крупного игрока в сегменте секьюритизации – бизнесе, заключающемся в увеличении роли ценных бумаг на финансовых рынках в ущерб кредитам, в делении ипотечных и других кредитов, в том числе долгов по кредитным картам, в пересортировке этих кредитов и в их продаже. И снова Делавэр сделал это самым простым способом: штат принял такие регулирующие эту деятельность законы, какие хотели установить корпорации.

Принятый в 1981 году закон штата Делавэр о развитии финансового центра содержал раздел, освобождающий «дочерние финансовые компании» от всех налогов штата. Такие компании действовали как банки, формально не будучи таковыми, поэтому действие законов о регулировании банковской деятельности на них не распространялось. В сочетании со структурированными инвестиционными и другими подобными инструментами эти компании стали становым хребтом глобальной теневой банковской системы, которая утянула мир в экономический кризис, начавшийся в 2007 году. Эти компании сыграли в США очень заметную роль, особенно в Делавэре. Принятый там в 1983 году закон о развитии международного банкинга ввел штат в новую офшорную игру под названием «международные банковские механизмы». Когда этот закон вступил в силу, Chase и некоторые другие банки моментально перенесли в Делавэр деятельность, которую прежде вели в зарубежных офшорах.

Бионди вкратце описал содержание нескольких других, принятых впоследствии, законов и свою роль в их разработке и продвижении: «Эти законопроекты написал я с моими ребятами из Делавэра». Принятый в 1986 году закон об внешнем развитии модифицировал закон 1983 года и был задуман для того, чтобы позволить иностранным банкам воспользоваться преимуществами действующей в Делавэре регрессивной шкалы налога на право ведения банковской деятельности. Новое налоговое законодательство 1987 года соблазняло банки, которые хотели заняться операциями с ценными бумагами. Бионди объяснил: «И это написал я со своей командой. Мы представляли банки Morgan, Chase, Citicorp, Bank of New York и Bankers Trust». Коллектив Бионди написал также закон 1989 года о страховых полномочиях банковских и трастовых компаний, который разрешал банкам продавать и гарантировать размещение страховок¹⁹. Закон 1988 года о доверительных трастах, учреждаемых специальными законами, давал большую свободу их учредителям и обеспечивал «защиту активов трастов от кредиторов». Закон 1988 года сделал Делавэр юрисдикцией, наиболее благоприятной для эмиссии так называемых балансовых обеспеченных закладными облигаций, которые позволили банкам сбрасывать свои активы на других инвесторов (такая практика стала еще одним фактором, способствовавшим кризису²⁰). В январе 2000 года был принят новый закон, разрешавший партнерства с ограниченной ответственностью, который тоже внес свой вклад в упадок стандартов корпоративного управления, о чем подробнее пойдет речь дальше. А в 2002 году в штате Делавэр был принят закон об упрощении эмиссии ценных бумаг, обеспеченных активами. Этот закон открыл еще несколько каналов секьюритизации. Подобное делавэрское законотворчество способствовало превращению штата, по мнению одного эксперта, в «избранную юрисдикцию дельцов, занимающихся секьюритизацией»²¹.

Делавэр сыграл главную роль в трансформации глобального банковского бизнеса, который перестал выполнять свою традиционную функцию – направлять сбережения в производительные инвестиции, а начал направлять сбережения в более спекулятивные, рискованные и высокодоходные виды банковских услуг. Суэйзи писал: «Делавэр сумел уловить качественный скачок в финансовых услугах, ведущий к основанной на вознаграждениях деятельности, и он обеспечил законодательную и регулятивную рамку, соответствующую этому сдвигу»²².

Хочу сделать одно важное замечание. Я не утверждаю, что рассказанная мной делавэрская законодательная история – ошеломляюще новое разоблачение причины ипотечного и финансового кризиса, хотя она и является важным вкладом в его понимание. Моя книга – попытка вытянуть из клубка переплетенных причин всего лишь одну подоплеку глобальной катастрофы. Я стремлюсь показать, что такое налоговые гавани. Это государства, попавшие под иго внешних финансовых интересов. Следующая история, которую я собираюсь поведать, связана с местом, находящемся за тысячу миль от Делавэра, на противоположной стороне Атлантики – с островом Джерси. Однако она идеально рифмуется с историей Делавэра.

В июне 1995 года директор Управления по финансовым услугам острова Джерси встретился с одним из партнеров Mourant du Feu & Jeune, одной из примерно десятка юридических фирм, проявляющих наибольшую активность в офшорах и составляющих так называемый «Офшорный магический круг». Директор Управления и представитель Mourant du Feu & Jeune обсуждали форму организации корпорации, известную как товарищество с ограниченной ответственностью [далее везде – ТОО]. И вскоре в политических кругах Джерси стало циркулировать письмо, написанное 9 октября 1995 года старшими партнерами Mourant du Feu & Jeune и направленное председателю местного Комитета по финансам и экономике:

Наша фирма совместно с британским товариществом PriceWaterhouse (PW) и британской юридической фирмой Slaughter and May работает над поиском пути, который позволил бы партнерам товарищества с ограниченной ответственностью получить защиту своих личных активов. При этом хорошо бы избежать полной реструктуризации бизнеса PW, чтобы в ходе ее не утратить культурных преимуществ, присущих товариществам.

Далее авторы письма отмечали, что они рассмотрели несколько юрисдикций и сочли Джерси наиболее подходящим местом:

Поэтому мы просим Комитет поддержать закон острова Джерси об особых товариществах с ограниченной ответственностью (ТОО), который в 1996 году будет вынесен на рассмотрение законодательного собрания Джерси.

Короче говоря, фирмы хотели написать для Джерси новый закон, и в Лондоне уже составили законопроект.

Авторы письма убедительно просили могущественный Комитет по финансам и экономике острова Джерси рассмотреть закон к декабрю, а затем, в первые два месяца следующего года, обсудить его в Штатах Джерси (парламенте этого коронного владения).

Мы также берем на себя смелость предложить вам свою помощь в подготовке всех специальных подзаконных нормативных актов, регулирующих деятельность товариществ с ограниченной ответственностью. Мы высоко оценили бы проведение закона в кратчайшие сроки.

Кроме того, в письме напоминалось о необходимости правильного освещения нового законодательства, поэтому авторы настойчиво рекомендовали как можно быстрее подключить к делу джерсийскую фирму Sandwicks, специализирующуюся на связях с общественностью, и пиар-команду из PriceWaterhouse:

Это очень важно для PW, и полагаем, еще важнее для всей индустрии финансовых услуг Джерси, – послать общественности правильные сигналы, организованные средствами массовой информации.

«Большая четверка» – это аудиторские фирмы-гиганты PriceWaterhouse (ныне PriceWaterhouseCoopers, PWC), Ernst & Young, KPMG и Deloitte Touche. В PricewaterhouseCoopers в 2008 году работало более 146 тысяч человек, в тот год фирма создала доход на сумму 28 миллиардов долларов. Эти показатели сделали PWC крупнейшей в мире фирмой профессиональных услуг. Аудиторы занимают особое место в глобальной экономике. Составленные ими аудиторские отчеты – основной инструмент, с помощью которого общество узнает о крупнейших корпорациях мира и получает возможность влиять на них. В известном смысле аудиторские фирмы являются частной полицией капитализма²³. В основе большинства крупных корпоративных скандалов (Enron, WorldCom) и банкротств, вызвавших и сопровождавших последний финансовый кризис, лежат ошибки, допущенные аудиторами. Поскольку некачественный аудит представляет огромную угрозу корпоративному капитализму в целом, а также лично для вас и меня, правительства пытаются с особой тщательностью регулировать профессиональную деятельность аудиторов.

С середины XIX века ограниченная ответственность является частью грандиозной сделки, на которой основано корпоративное управление. Если компания с ограниченной ответственностью обанкротится, ее собственники и акционеры могут потерять деньги, вложенные ими в компанию, но их убытки (обязательства) ограничены: они не несут ответственности по дополнительным долгам, которые накопились у компании. Когда эту концепцию явили миру, она вызвала споры (существовали опасения, что ограниченная ответственность вызовет эрозию стандартов отчетности управляющих перед акционерами), но ее оправдывали на тех основаниях, что подобная защита поощрит людей к инвестированию и будет стимулировать экономическую активность. Впрочем, существовала одна оговорка: в обмен на дар ограниченной ответственности корпорации должны были дать согласие на проведение аудита своих счетов и на публикацию отчетов об аудиторских проверках. Такой порядок открывал бы возможность правильного и обоснованного представления о том, насколько компании соответствуют стандартам отчетности. Это стало бы системой раннего предупреждения, позволившей держать риски под контролем.

Полные товарищества, то есть товарищества с неограниченной ответственностью (известные еще как товарищества на вере) очень отличаются от компаний с ограниченной ответственностью. Инвесторы в таких товариществах – опытные профессионалы, которые должны понимать, что делают. Кроме того, они несут неограниченную ответственность: если дела полных товариществ идут скверно, люди, вложившие в них средства, лично ответственны за все убытки. Теоретически, кредиторы могут раздеть их до последней рубашки. Поскольку партнеры отказались от права перекладывать убытки на остальное общество, то они придерживаются менее строгих стандартов раскрытия информации. Партнеры также подчинены солидарной ответственности – на юридическом языке это звучит «совместно и порознь», то есть каждый из них несет ответственность не только за собственные ошибки, но и за ошибки любого своего коллеги, неважно является тот партнером или простым сотрудником товарищества²⁴. Все это помогает поддерживать надлежащий порядок в ведении дел, а значит, облегчает аудиторам их работу, позволяя сосредоточиться исключительно на правильном ее выполнении.

Конрад Хуммлер, управляющий партнер швейцарского частного банка Wegelin & Co (компания с неограниченной ответственностью), разъяснил, что значит работать по таким правилам:

Партнеры, несущие неограниченную ответственность [совместно и порознь], обладают чувством солидарности, поэтому и динамика работы в наших товариществах совсем иная. На заседаниях советов директоров компаний с ограниченной ответственностью – а уж в этом у меня имеется некоторый опыт – мало кто осмеливается ставить нужные вопросы. А это [неограниченная ответственность] – единственный способ вести дела, ведь вы можете себе позволить задать любой неприятный вопрос. Именно такие вопросы, кстати, и бывают самыми элементарными. Я могу спросить: «Послушайте, господин Председатель, все-таки я не разобрался в текущем деле». А председатель на это: «Очевидно, вы просто не изучили должным образом наши документы». После чего я, не прерывая обсуждения, повторяю: «Господин Председатель, я все равно не понимаю этого чертова дела». Вот в чем разница. Если вы несете неограниченную ответственность, вы дважды подумаете, прежде чем что-то сделать²⁵.

Весьма полезно, когда правила солидарной неограниченной ответственности существуют между партнерами аудиторских фирм, особенно если учитывать их специфическую функцию поддерживать охрану и порядок в современной капиталистической системе.

Однако на Джерси предлагали сделать совсем иное – принять закон, разрешающий товарищества с ограниченной ответственностью. Для аудиторских фирм ТОО стали возможностью спокойно есть свой гарантированный кусок пирога. Партнер ТОО не только получает все выгоды от партнерства: меньшая открытость, более низкие налоги, не слишком суровое регулирование, – но и защиту, предоставляемую ограниченной ответственностью. Если партнер нарушает правила или проявляет небрежность, то другие партнеры – те, кто не участвовал вместе с ним в этом конкретном деле, не несут ответственности за последствия. Профессор университета Эссекса Прем Сикка называет такой закон воплощением высшей мечты любого аудитора: «поставить государство на защиту аудиторов от последствий их собственных ошибок». Видимо, это и является их конечной целью, пределом их грез. Для остальных членов общества такое положение – самое плохое из всего мыслимого.

Руководители двух мощных держав отказались от контролирования конкурентных рынков, искренне веря в принцип их саморегулирования

Джерсийский законопроект о товариществах с ограниченной ответственностью оказался и того хуже. ТОО освобождались не только от обязательного внешнего аудита; им даже не надо было упоминать в своих счетах-фактурах и бланках о своей регистрации на Джерси. В законопроекте не предусматривалось ни контроля над деятельностью аудиторских фирм, ни расследования должностных правонарушений; там не было ни одного положения, по которому все остальные заинтересованные стороны (то есть общественность) были бы практически защищены хоть какими-нибудь правами. И общество шло на такие поразительно щедрые уступки, получая взамен от международных корпораций, ворочающих многими миллиардами, всего лишь одноразовый платеж в размере 10 тысяч фунтов стерлингов и ежегодных выплат по 5 тысяч фунтов стерлингов.

Как и делавэрское законодательство по либерализации ростовщичества, джерсийское стало такой же реакцией, только слегка запоздалой, на идейную революцию, которую связывают с именами Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер. Руководители двух мощных держав отказались от контролирования конкурентных рынков, искренне веря в принцип их саморегулирования. Крупные аудиторские фирмы уже обеспечили себе статус ТОО в США, оказав в 1991 году влияние на законодательное собрание Техаса. В течение последующих четырех с небольшим лет ТОО появились почти в половине штатов. Положения об ограниченной ответственности «устранили самый мощный стимул к самодисциплине в корпоративном праве и бухгалтерско-аудиторской деятельности», – писал журналист Дэвид Кей Джонстон, специализировавшийся на вопросах налогообложения. По его мнению, это «помогает объяснить волну корпоративных мошенничеств, прокатившуюся по США»²⁶. В США уже были факты, свидетельствующие, что с появлением в стране ТОО на каждую аудиторскую проверку стало уходить меньше времени – естественно, это негативно сказывалось на их качестве. Теперь почти невозможно найти неопровержимые доказательства в делах о мошенничестве, но несомненно одно: послабления, о которых здесь идет речь, явились важными факторами в катастрофах, постигших Enron и WorldCom, а также в крушении аудиторской фирмы Arthur Anderson LLP, проводившей аудит Enron.

В Великобритании, уже после серии крупных скандалов, вызванных неправильными проверками таких компаний, как Polly Peck, Международный кредитно-коммерческий банк (о котором мы писали), аудиторские фирмы, успевшие к этому времени выдавить из правительства крупные уступки, в 1989 году добились права быть фирмами с ограниченной ответственностью ²⁷. Впрочем, воспользовались этим правом лишь немногие аудиторские фирмы, поскольку большинство из них не желало принимать на себя обязательство публиковать отчеты. Усугубило положение дел решение, принятое палатой лордов в 1990 году и постановившее, что аудиторы «не обязаны блюсти интересы» отдельных заинтересованных сторон, то есть акционеров, понесших убытки в результате ошибок аудита.

И все-таки в Великобритании поступили правильно и выступили против закона о ТОО. Прем Сикка, изучавший аферу с ТОО на Джерси, считал: «Великобритания… хотела сказать миру: “Лондону можно доверять”. Если нельзя предъявлять иски аудиторам, все дело переставало выглядеть чистым». Но у аудиторов имелись свои соображения. Сикка продолжает: «Полагаю, они рассчитывали на то, что если падет Великобритания, падет и остальная Европа, а за ней – и бывшие британские колонии. Они думали: “Если это пройдет в Великобритании, то дело будет выиграно”».

Стратегия аудиторов была проста: надо найти офшор с податливым законодательным собранием, получить там уступки по ТОО и пригрозить собственному правительству перебраться в этот офшор, если Великобритания откажется принять собственный закон о ТОО. Сначала аудиторские фирмы обратились к властям острова Мэн, затем – острова Гернси, но везде получили отказ. Тогда они обратили свое внимание на остров Джерси, законодательное собрание которого, по словам члена джерсийского парламента Стюарта Сиврета, «всегда готово для услуг» (как и законодательное собрание Делавэра).

Через месяц после упоминавшегося нами октябрьского письма PriceWaterhouse и Ernst & Young объявили, что внесли предложение острову Джерси рассмотреть законопроект о ТОО. Высокопоставленные джерсийские политики, по словам одного осведомленного лица, заверили аудиторские фирмы, что он будет принят «по одному кивку головы». Но далеко не все чувствовали себя осчастливленными. Старейший юрист Джерси, всегда занимавшийся составлением законопроектов, жаловался, что новый проект похож на «кроссворд с подсказками – в него всего лишь осталось вписать нужные ответы». Сиврет вспоминает, как впервые столкнулся с предлагаемым законом: «Об аудите я знал все. И тут у нас на столах появился проект этого закона, который нам предстояло обсуждать через какие-то две недели». Сиврет и Гари Мэттьюз, один из немногих правоведов, почуявших, что законопроект пахнет скверно, занялись изучением известных законов о ТОО. Мэттьюз связался с членом британского парламента Остином Митчеллом, который, в свою очередь, обратился к Прему Сикке. Когда все они разобрались, с чем имеют дело, Мэттьюз сказал без обиняков: «Это чистый яд, а не закон».

Прем Сикка вспоминает, что Мэттьюз и Сиврет подрядили его к этой работе, поскольку сами не могли продраться сквозь юридические хитросплетения и отчаянно пытались наверстать время: «Гари Мэттьюз тогда сказал мне: “Они хотят быстренько пропихнуть этот законопроект через парламент, а я не понимаю в нем ни буквы, ни слова, как собственно и другие, с которыми я поговорил”. Я бывал на Джерси во время отпуска, но до того рокового звонка Гари Мэттьюза нисколько не интересовался этим забавным маленьким островком. Теперь, чем больше мы изучали текст проекта, тем более гнилым выглядело это место».

Мэттьюз и Сиврет выступили против правящих и деловых кругов, которые располагали достаточными ресурсами на острове, где вся политическая структура делала инакомыслие крайне затруднительным. На Джерси нет политических партий. Пятьдесят три члена Штатов избираются прямым голосованием, но в трех разных группах. В их число входят двенадцать сенаторов, двадцать девять депутатов и двенадцать приходских констеблей. Выборы растянуты во времени так долго, что на Джерси никогда не бывает ни всеобщих выборов, ни смены правительства. Традиций противостояния правительству и вообще никакой оппозиции не существует; зато есть давно сложившийся стабильный режим и сплоченные ряды джерсийской элиты – об это разбиваются любые протесты оппонентов. «Когда дурные люди объединяются, должны объединяться и хорошие люди; в противном случае они, один за другим, падут жертвами нечестной борьбы, и никто о них не пожалеет», – писал английский мыслитель Эдмунд Берк. При отсутствии политических партий хорошие люди находятся в изоляции – так от них проще отделаться.

Один из немногих инакомыслящих представителей джерсийского законодательного собрания, Джеф Саузерн свидетельствует: «Демократия на Джерси не действует. В местном парламенте пятьдесят три депутата, но никто из них не может встать и сказать от лица блока единомышленников: “Голосуйте за нас, и мы сделаем то-то и то-то”. Вместо этого произносится: “Я хороший парень, голосуйте за меня”. А в манифестах излагаются несбыточные планы и мечты». Политика на Джерси построена на личностях, а не на проблемах; не имея общих платформ, члены Штатов склонны заботиться скорее о самих себе, чем воспринимать общие программы действий, которые отражали бы общественные интересы. Саузерн продолжает: «На протяжении последних двухсот лет истеблишмент культивирует идею, что партийная политика крайне порочна, способствует расколу общества и вообще вредна. СМИ распространяют эту мысль о вреде партийной политики. Если провести опрос, то, как я полагаю, две трети граждан Джерси скажут, что, по их мнению, партийная политика – плохая идея. Пропаганда вездесуща. СМИ на Джерси подобны СМИ в Советской России».

Об отсутствии демократии на Джерси свидетельствует прежде всего картина явки избирателей на выборы. В ноябрьских выборах 2005 года участвовало 33 % избирателей. По этому показателю Джерси занимает 165-е место из 173 стран, включенных в мировой рейтинг. Показатель явки на выборы на Джерси чуть лучше, чем в Судане, но ощутимо ниже среднеевропейского показателя, который после 1945 года составляет в среднем 77 %. Избиратели победнее все время сталкиваются со всяческими препятствиями. По словам Саузерна, большинство рабочих (а эта категория в значительной степени представлена выходцами из Португалии и составляет почти 10 % населения Джерси) даже не знают о том, что могут голосовать. Избиратели обязаны раз в три года проходить перерегистрацию, и в списках избирателей Саузерн находил много «мертвых душ».

Констебли, благодаря породившей их приходской системе, внутренне консервативны и неопытны, а потому всякий раз голосуют так, как голосуют их начальники и начальники их начальников. Обычно констеблями становятся представители мелкого торгового бизнеса, фермеры, владельцы гостиниц, водопроводчики и кровельщики, которые не могут достичь важных властных постов или пробиться в финансовый бизнес. Когда речь заходит о том, следует ли Джерси принимать глобальные стандарты банковского регулирования, эти люди не способны принимать ответственные решения Опубликованная в то время в Wall Street Journal статья отметила эту особенность: «Остров Джерси еще двадцать лет назад жил благодаря судостроению, рыболовному промыслу, сельскому хозяйству и туризму. Сегодня им управляет группа, которая хотя и образует социальную и политическую элиту, состоит главным образом из мелких предпринимателей и фермеров. Теперь эти люди оказались в положении надзирателей за отраслью общемировых масштабов, ворочающей миллиардами долларов». Далее в статье приведено мнение Джона Кристенсена, в то время бывшего экономическим советником правительства Джерси: «В целом верхи [Джерси] совершенно не постигают глубин этого бизнеса»²⁸.

Как теперь вспоминает Кристенсен, в законодательном собрании заседали в основном мелкие городские политики, не имевшие ни малейшего представления о сложных современных международных финансах, и принимавшие законы просто по договоренности. Он рассказывал: «Разговаривая с политиками из Управления по финансам и экономике, я снова и снова касался выдвинутых предложений. И слышал в ответ: “Джон, буду откровенен: я не понимаю никаких тонкостей, но верю юристам и банкирам, которые говорят, что эти меры необходимы”». Поразительно сходство этих слов с тем, что говорили члены законодательного собрания штата Делавэр в начале 1980-х. Казалось, глобальная финансовая система сосредоточила все свои усилия исключительно на паре английских мелких приходских советов и американских крошечных округов. «Они могут до бесконечности спорить о бюджете местного клуба любителей пони, но новые законы об ограниченной ответственности или трастах проходят, не вызывая вопросов и возражений. Это оккупированное и подчиненное государство», – говорил Кристенсен.

Один из самых могущественных политиков на Джерси и энтузиаст закона о ТОО, сенатор Рег Жен одновременно был консультантом Mourant du Feu & Jeune. Как мы помним, именно партнеры этой юридической фирмы первыми внесли законопроект в Штаты острова Джерси, поэтому сенатор был лично заинтересован в поддержке законопроекта. Сиврет вспоминал: «Я тогда подумал: “Так-так-так… Какая запредельная наглость!” Когда Штаты собрались на сессию, я встал и заявил, что у Жена явный конфликт интересов. Он имеет финансовую заинтересованность в успехе законопроекта. Жен выглядел так, словно в него стреляли. Пошатываясь, он вышел из зала заседаний»²⁹. Сиврет тут же подвергся лютому прессингу: властные круги Джерси разом потребовали от него извинений. Последовал отказ. Тогда на него нажали сильнее – и снова отказ. Один высокопоставленный политик пригрозил ему «серьезными последствиями, если он не покается в ошибках», добавив, что «было бы весьма жаль… ведь Сиврет мог бы принести еще много пользы.». Политик сделал ударение на слове «мог», что Сиврет воспринял как угрозу, но продолжал стоять на своем: «Я просто не собирался принимать во внимание всю эту ерунду». Сиврета отстранили от участия в заседаниях, как раз на то время, когда проходили дебаты, во время которых его и Мэттьюза называли «внутренними врагами». Сикка удостоился более высокого титула – «врага государства».

Отвечая на озабоченность, высказанную Мэттьюзом, сенатор Джон Ротвелл указал на отношение джерсийского истеблишмента к вопросам этики: «Наш остров отлично преуспел в создании образа сдержанной респектабельности, но представители индустрии финансовых услуг, когда слышат в этой палате речи о моральных принципах, становятся очень нервными, поскольку боятся, как бы эта зараза не охватила весь парламент»³⁰. Ротвелл, в прошлом профессиональный консультант по связям с общественностью, отлично знал, о чем говорит. Парламентские выступления против закона о ТОО и сектора финансовых услуг создадут впечатление ненадежности Джерси, и тогда деньги уплывут далеко от берегов острова.

Жесткое сопротивление Мэттьюза и Сиврета замедлило принятие закона, которое планировали провести в кратчайшие сроки, но не смогло остановить его. В ноябре закон был принят. На выборах, состоявшихся в том же году, Мэттьюзу пришлось сойтись в борьбе с хорошо финансируемыми кандидатами, выступавшими под лозунгом «НЕ РАСКАЧИВАЙТЕ ЛОДКУ». Мэттьюза публично обливали грязью. Он лишился своего места в Штатах, а после выборов даже не мог устроиться на работу. Его брак распался. Ему пришлось переехать в Англию. Как выразился Сикка, «они пропустили этого человека через мясорубку».

Внешне Джерси очень похож на Великобританию, и его правители всегда говорят, что их остров – прозрачная, готовая к сотрудничеству и хорошо управляемая юрисдикция. Реальность абсолютно, шокирующе противоположна. Джерси является государством, которое в сущности узурпировала глобальная финансовая система, ее представители угрозами и шантажом, умудряются пресекать всякое инакомыслие. В одной из последующих глав я покажу, насколько репрессивными могут быть страны вроде Джерси.

После того как законопроект о ТОО прошел на острове Джерси, аудиторские фирмы развернули наступление на Лондон. Они открыто угрожали перенести свой бизнес на Джерси, если Великобритания не примет законов, разрешающих ТОО. Сикка вступил в борьбу, чтобы не допустить повторения произошедшего на Джерси: «Мы заявили политикам: “Им нельзя уступать. Вы станете заложниками этих фирм, и они постоянно будут требовать выкуп”». Он написал статью в The Times, в которой объяснил, насколько вредными будут последствия таких законов, и отметил, что попытки использовать козырь в виде Джерси – очевидный блеф: крупные фирмы никогда не закроются в Лондоне, не бросят своих клиентов, не уволят сотрудников и не станут перезаключать контракты и заново открываться на островной территории. «Если правительство уступит аудиторским компаниям право на ограниченную ответственность, оно вряд ли сможет отказать в том же праве производителям продуктов питания, напитков, лекарств и автомобилей. Потребители не станут приветствовать ни одну из этих уступок» – писал Сикка.

Джерси – государство, которое в сущности узурпировала глобальная финансовая система

Газета Financial Times, тоже увидев потенциальную угрозу, подхватила повестку дня; она писала: аудиторские фирмы «хотят продолжать шантаж угрозой ухода в “офшоры” и размахивать ею как тяжелой дубиной перед носом правительства Великобритании, пока оно не предоставит им удобный закон о ТОО». Но на стороне аудиторов была большая часть британской финансовой прессы, которая набросилась на Сикку, а заодно и на британское правительство, взяв на вооружение свой излюбленный старый лозунг о «враждебности нашего правительства к бизнесу». Кампания оказалась успешной: в 2001 году Великобритания приняла закон о ТОО, и аудиторские фирмы остались в стране. «Это было делом, которое Ernst & Young и PriceWaterhouse провернули вместе с правительством Джерси… Мы все-таки добились расположения британских министров… Спору нет, мы продавили в нашем правительстве эту идею с законом Джерси, и какая разница, кто напирал сильнее – мы или PriceWaterhouse.» – гордо и радостно возвестил один из партнеров Ernst & Young³¹. Как сказал Сикка, «джерсийская килька выполнила свою задачу: британская треска попалась на крючок».

Британский закон о ТОО был не настолько скверным, как джерсийский, поскольку предусматривал, в частности, большую открытость информации о деятельности товариществ с ограниченной ответственностью, – возможно, свою положительную роль сыграла кампания, развернутая Сиккой. Тем не менее этот закон существенно ослабил заинтересованность аудиторов в качестве своей работы. Ernst & Young стала товариществом с ограниченной ответственностью в 2001 году, KPMG – в мае 2002 года, PriceWaterhouseCoopers последовала примеру этих фирм в январе 2003 года, а Deloitte & Touche – в августе того же года. К ним присоединилась целая армия юридических, конструкторских и прочих фирм, получивших дополнительные доходы и право на ограниченное раскрытие информации о своей деятельности (которое предоставляли товариществам), но при этом ограничившие свою ответственность.

Канада узаконила ТОО в 1998 году. За ней последовали: Новая Зеландия, Австралия, Южная Африка, Сингапур, Япония, а совсем недавно – Индия (здесь перечислены далеко не все страны). Может быть, и эти перемены способствовали последнему финансовому кризису? Если бы аудиторские фирмы непосредственно сами сталкивались с серьезными неприятностями в тех случаях, когда они или их партнеры совершают ошибки, то, возможно, они бы не списывали все расходы по забалансовому финансированию с такой поспешностью.

Истории с Джерси и Делавэром поразительно похожи, хотя и произошли с интервалом в пятнадцать лет в разных местах, разделенных океаном, затронули совершенно разные профессиональные группы и были связаны с разными законами. Это стало возможным, потому что и в том и другом случае оказались задействованы фундаментальные принципы глобальной финансовой системы. «Кто-нибудь выдвигает новую идею, но действующее в развитых странах регулирование блокирует ее принятие», – говорит Роберт Киркби, технический директор финансового департамента Джерси, повторяя то, чем хвастались в свое время делавэрские официальные лица. «В развитых странах можно вести лоббирование, но там масса заинтересованных сторон, и надо пробиваться через их сопротивление, а это отнимает много времени. На Джерси все можно провести очень быстро. Мы давно уже всех опередили. Мы можем изменить наши законы о компаниях и наши правила регулирования гораздо быстрее, чем это можно сделать, скажем, в Великобритании, Франции или Германии», – беседа с Киркби состоялась в марте 2009 года, в разгар финансового кризиса, который в значительной мере был вызван опрометчивым дерегулированием, однако он буквально из кожи лез, расхваливая и действующий на Джерси новый режим дерегулирования деятельности фондов, и специализацию Джерси на секьюритизации. Подобная практика в итоге привела к полному хаосу. «Мы способны соответствовать критериям, но наше регулирование легче», – утверждал Киркби.

В принципе у меня нет возражений против дерегулирования – до тех пор пока оно является процессом подлинного, подчеркиваю, подлинного демократического урегулирования, при котором учитываются интересы всех сторон, как внутри страны, так и за ее пределами. Но на Джерси и в Делавэре мы сталкиваемся с ужасающе неконтролируемым дерегулированием, которое поставлено на службу немногочисленным местным группкам и крупным корпоративным игрокам. Политика, проводимая глобальной финансовой системой, напоминает действия средневековых феодалов: никому не подчиняясь, они укреплялись в родовых замках, узурпировали свою власть и порабощали всех вокруг себя, вымогая дань местных крестьян. Современный финансовый капитал сначала вступил в сговор с неподотчетными политическими и экономическими силами, засевшими в удобных и укрепленных крепостях. А затем, подчинив себе местную политическую власть, довел эти юрисдикции до состояния простых механизмов, быстро и послушно штампующих гибкие законы. Законодательные механизмы хорошо защищены от внешнего вмешательства, а от внутренних поломок их предохраняет сплоченность истеблишмента и полное отсутствие инакомыслия.

Политика, проводимая глобальной финансовой системой, напоминает действия средневековых феодалов

Офшорная зона – это не просто место или идея, или способ ведения дел, или специфический финансовый инструмент. Офшорная зона – это еще и процесс, это гонка до самой низшей границы, за которой уже нет ни правил регулирования, ни законов сдерживания. Все нормы, присущие демократической системе, приходят в упадок по мере того, как офшоры отвоевывают себе новые территории, превращая их в свои финансовые редуты. В результате офшорная система постоянно расширяется и углубляется, пуская глубокие корни в юрисдикциях, где еще недавно царило нормальное налоговое право. Налоговые гавани стали таранами, пробивающими стены традиционного регулирования.

Большинство людей, находясь в плену заблуждений, еще не понимают всей правды об офшорах. Первое заблуждение рождено попытками применить для определения секретных юрисдикций формальные критерии, то есть объяснить их такими понятиями, как ставки налогов, формы секретности и тому подобное. Прежде всего нам надо выявить эти оплоты финансового могущества и нанести их на карту. В своей книге я использую довольно размытое определение офшоров («территории, стремящиеся привлечь бизнес предложением политически стабильных условий, которые позволяют физическим и юридическим лицам обходить правила и законы, действующие в других юрисдикциях»), но оно помогает сориентироваться, в чем нам следует разобраться. Второе заблуждение заключается в том, что вся проблематика офшорной системы обычно сводится к вопросам географии, но суть ее надо искать в другом – в идеологии секретных юрисдикций, порожденной узкополитическими интересами и внутренними крепкими связями небольших групп людей. В том светлом будущем, которое нам сулит офшорная система, явно просматривается средневековое начало. В том будущем мире, где еще номинально могут существовать демократические национальные государства, будут править офшорные гильдии, обслуживающие интересы никому не подконтрольных и зачастую преступных элит.

Джерси и Делавэр должны служить предостережением для крупных экономических регионов – вот во что вы можете превратиться, если вовремя не дадите отпор безнравственным установкам офшоров.

История Делавэра частично объясняет нам, как система офшоров способствовала появлению последнего финансового кризиса, а история Джерси – почему никто не замечал происходящего. Теперь я хочу привести несколько других примеров, которые помогут дополнить общую картину.

Одним из главных факторов, лежавших в основе недавнего мирового кризиса, является задолженность. Почему в самых богатых экономиках мира возник столь большой объем долгов? Один из ответов на этот вопрос дает статья, опубликованная в июне 2009 года в газете Financial Times и озаглавленная «МАЛЕНЬКИЙ ГРЯЗНЫЙ СЕКРЕТ КАПИТАЛИЗМА»: «Выгоды экономического роста получили плутократы, а не основная масса населения. Так почему же не произошло революционного взрыва? Потому что проблемы, с которыми сталкиваются массы, имеют одно простое решение – кредит. Если не можешь заработать на что-либо, займи нужную сумму». Тем более, что инфраструктура, позволяющая брать кредиты, уже существовала. И опорой ей служили налоговые гавани.

Еще в 1990-е годы стали появляться отдельные предупреждения специалистов о системных угрозах, связанных с долгами и исходящих из офшоров. МВФ вполне определенно указал на эту проблему в 1999 году, в процессе обсуждения рынка межбанковских кредитов: «Значительная часть роста внебиржевой торговли деривативами, возможно, связана с офшорными банками. Межбанковская природа офшорного рынка предполагает возможность распространения заразы в случае резкого ухудшения финансовых условий… Вероятно, офшорные банки действуют в значительной мере на заемные средства, и потому их платежеспособность ниже, чем у банков, работающих в традиционных юрисдикциях»³². В докладе МВФ (а в нем содержится много других подробностей деятельности офшорных банков) выражено особое беспокойство слабостью регулирования в офшорах. Это было прямым предупреждением, сделанным задолго до того, как разразился кризис.

Доклад вышел в свет вскоре после краха хедж-фонда Long Term Capital Management [далее везде – LTCM] – классической офшорной структуры, специализировавшейся на анализе данных, собранных продольным и поперечным методами. Крах LTCM случился в 1998 году и стал результатом того, что хедж-фонд пошел на значительные риски, скрыв реальное положение дел завесой секретности, граничившей с паранойей. Этот крах практически разрушил всю банковскую систему США. Управляющие LTCM заседали в Гринвиче, штат Коннектикут, сам хедж-фонд был зарегистрирован в Делавэре, а управляемый им фонд находился на Каймановых островах. Однако ни в одном из мучительных анализов, последовавших за крахом LTCM, не было уделено серьезного внимания офшорному аспекту³³. С тех пор этот шаблон воспроизводят снова и снова.

Последний финансовый кризис был выношен в недрах так называемой теневой банковской системы

Последний финансовый кризис был выношен в недрах так называемой теневой банковской системы – огромного сектора экономики, в котором функционируют целевые компании (теневые банки). Эти структуры занимаются заимствованием средств и выдачей их в кредит, получая в результате этих операций свою прибыль. Но эти их операции полностью проводятся вне рамок нормального банковского регулирования. Целевые компании совершают подобные операции, юридически отделяя себя от их финансирующих регулируемых институтов, таким образом они не попадают в балансовые ведомости этих институтов. По традиции, теневую банковскую систему не описывают в категориях офшоров или стандартных регулируемых финансовых учреждений. Однако в глубоком исследовании целевых компаний, проведенном Банком международных расчетов, вполне определенно сказано, где в действительности расположены опасные теневые банки: «Самыми распространенным юрисдикциями, в которых зарегистрированы банки и компании, занимающиеся секьюритизацией американских ценных бумаг, являются Каймановы острова и штат Делавэр. Самые распространенные юрисдикции целевых компаний, занимающихся тем же делом в Европе, – Ирландия, Люксембург, Джерси и Великобритания»³⁴. Каждая из названных крупных секретных юрисдикций использует простую модель: всегда интересуется, что именно нужно финансовому учреждению. А затем подгоняет местное законодательство в соответствии с этими пожеланиями, не связываясь ни с какими демократическими обсуждениями вопроса.

В докладе Банка международных расчетов Каймановы острова названы офшором, а Делавэр помещен в границы полноналоговой юрисдикции США (т. е. признан оншором)³⁵. Смешение физической географии с политической и приводит к ложному представлению о том, что секретные юрисдикции не имеют ни малейшего отношения к гигантскому беспорядку, в котором мы сегодня оказались. Банку международных расчетов, как и всем другим крупным международным финансовым учреждениям, необходимо понять, что представляет собой современный офшор и как он работает.

Джим Стюарт – один из немногих ученых-экспертов, серьезно изучивших роль офшоров в финансовом кризисе. В докладах, опубликованных в июле 2008 года, Стюарт представил деятельность расположенного в Дублине Международного центра финансовых услуг³⁶. Секретная юрисдикция была учреждена в 1987 году при самом энергичном содействии коррумпированного ирландского политика Чарльза Хоги и главным образом с помощью лондонского Сити. Дублинский центр финансовых услуг возник через год после лондонского «большого взрыва» и представлял собой демонстрационный образец дикого финансового капитализма. Сейчас его клиентами являются более половины из пятидесяти крупнейших мировых финансовых институтов. Дублинский центр стал мощным игроком в теневой банковской системе и в настоящее время служит пристанищем восьми тысячам фондов, обладающих активами на сумму 1,5 триллиона долларов. Пожалуй, самой соблазнительной из всех приманок Дублинского центра является, по словам Стюарта, «легкое регулирование»³⁷.

Два хедж-фонда, связанные с Bear Stearns и зарегистрированные на Каймановых островах, в июне 2007 года объявили о том, что понесли огромные убытки. Это событие стало предвестием краха Bear Stearns, у которой было два инвестиционных фонда и шесть долговых ценных бумаг, котировавшихся на ирландской фондовой бирже. Кроме того, Bear Stearns через холдинговую компанию Bear Stearns Ireland Ltd управлял тремя дочерними компаниями, разместившимися в Дублинском центре. На каждый доллар собственного капитала, инвестированного Bear Stearns Ireland Ltd, приходилось 119 долларов общей стоимости активов – крайне рискованная и опасная степень использования заемного капитала. В отчетах Bear Stearns Ireland Ltd говорилось, что деятельность компании регулировало Управление финансового контроля, а директивы Европейского союза гласят, что страна, принимающая компанию, сама несет ответственность за регулирование. И все-таки в интервью ирландский регулятор сказал, что считает сферу своей компетенции ограниченной только «ирландскими банками». В сущности получалось, что деятельность Bear Stearns никто не регулировал, а ирландский регулятор не фигурировал ни в каких опубликованных в СМИ отчетах о неплатежеспособности банка. В своих отчетах Стюарт упоминает о девятнадцати фондах, испытывавших трудности во время кризиса, и добавляет, что «почти никогда не обсуждалась их связь с Дублинским центром».

Имели свои фонды, работавшие в Дублине, и несколько немецких банков, тоже столкнувшихся с трудностями. Среди них был банк IKB, получивший 7.8 миллиарда евро помощи от правительства Германии, и банк Sachsen, получивший из того же источника 2,8 миллиарда евро и из резервных фондов 17.8 миллиарда евро. «Однако ни в одном из отчетов или проспектов за все рассмотренные мною годы не упоминалось о том, что эти фонды подчинены регулированию в Ирландии. Напротив, Управление финансового контроля Ирландии утверждало, что не несет ответственности за действия учреждений, основной бизнес которых заключается в мобилизации капитала и его инвестировании в фонды, основанные на кредитах не высшей категории надежности», – писал Стюарт. В опубликованном в Financial Times анализе данного эпизода вина возложена почти всецело на структуру банковской системы Германии.

Стюарт отмечает, что, если в Ирландии подлежащие утверждению документы представляют регулятору к трем часам дня, фонд имеет право действовать на следующий день. Однако проспект котируемого документа – это сложный юридический и финансовый инструмент. Так, долговой документ, эмитированный Sachsen Bank, достигал 245 страниц. Регулятор просто не в состоянии оценить такой объем за два часа, с трех часов дня до обычного времени закрытия государственных учреждений. В Люксембурге, отметил Стюарт, новый закон гласил, что фонд может получить предварительное разрешение, если управляющий фонда «уведомляет» регулятора в течение месяца до начала операции. Опять перед нами оккупированное государство.

В апреле 2010 года Комиссия по ценным бумагам и биржам США расследовала попытку мошенничества в Goldman Sachs. Комиссия утверждала, что Goldman Sachs ввела инвесторов в заблуждение относительно долговых обязательств, обеспеченных ипотечными ценными бумагами и называвшихся «Abacus 2007-AC1». Goldman Sachs согласилась выплатить 550 миллионов долларов за урегулирование обвинения, не опровергнув и не признав его. Любопытны подробности этой сделки:

Эмитент: Abacus 2007-AC1, Ltd, зарегистрированная как компания с ограниченной ответственностью на Каймановых островах.

Соэмитент: Abacus 2007-AC1, Inc., корпорация, учрежденная в соответствии с законами штата Делавэр»³⁸.

Американский издательский концерн McClatchy, владеющий огромным количеством газет, единственный представитель СМИ, инициировавший расследование офшорной природы сделки, обнаружил, что за семь лет Goldman Sachs провернула на Каймановых островах сто сорок восемь таких сделок. В сущности, любой крупный игрок Уолл-стрит использует Каймановы острова для такого бизнеса. Они «стали ключевыми связующими элементами в цепи экзотических, напоминающих страховые сделки пари, называемых свопами по неисполнению кредитных обязательств, которые усугубили глобальный экономический обвал и позволили крупным финансовым учреждениям идти на все большие риски, не отражая их в своих балансовых ведомостях и… пользуясь непрозрачностью аппарата регулирования на Каймановых островах»³⁹.

Однако крупных игроков привлекает не столько непрозрачность Каймановых островов (хотя она помогает делу), сколько «гибкость» этого офшора. Когда сторонники налоговых гаваней говорят, что содействуют «эффективности» мировых рынков, они говорят именно об этой гибкости. Гибкость офшорных юрисдикций составляет суть их эффективности, которая, как мы уже видели, в действительности обусловлена подчинением офшоров финансовому капиталу.

Гибкость офшорных юрисдикций составляет суть их эффективности

Историю продолжает Рудольф Элмер, с 2003 года работавший старшим бухгалтером филиала швейцарского банка на Каймановых островах. Надзор на Каймановых островах, говорит он, обычно очень слаб и небрежен: «Даже если существует правильная правовая основа регулирования, для проверки банков и компаний необходим действительно мощный ум. А в офшорах дефицит таких умов. Через острова проходит очень много сделок с высоким уровнем риска, и этими сделками занимаются младшие аудиторы Валютного управления Каймановых островов».

Одной из штатных обязанностей Элмера было получение дешевых краткосрочных ссуд и инвестирование полученных таким образом средств в долгосрочные активы, приносящие более высокие доходы. Это легкий, однако опасный способ делать необлагаемые налогами деньги: необходимо через несколько дней пролонгировать краткосрочные кредиты, погашая одну ссуду за счет новой. В хорошие времена проводить такие сделки легко, но когда источники кредитования иссякают, как, например, в 2007 году, приходится срочно погашать краткосрочные кредиты, которые нечем заменить, так как вдруг выясняется, что никто не желает предоставлять ссуды. Очень быстро можно оказаться в состоянии дефолта. Именно такая ситуация привела к банкротству британского банка Northern Rock в 2007 году. И все-таки, по словам Элмера, регулятор на Каймановых островах придерживался позиций крайнего невмешательства по отношению к подобным так называемым временным разрывам в исполнении обязательств. «С точки зрения регулирования, такая проблема соотношения краткосрочности и долгосрочности заимствований в Великобритании или Швейцарии оказалась бы неразрешимой. Валютное управление Каймановых островов с этой проблемой справилось», – рассказывал Элмер.

Ему пришлось выдержать две проверки, проведенные Валютным управлением Каймановых островов. Во время первой он и генеральный директор филиала около часа беседовали с одним из официальных лиц управления. Эмлер вспоминал: «Этот человек сказал: “У вас все идет так же, заведенным порядком, как и у других?” Директор ответил: “Да, все так”. Малый из управления сказал: “Тогда нет проблем”. Регулятор Каймановых островов хорошо знал нашего генерального директора и верил, что тот не врет. Решающее значение имеют личные отношения». Следующая проверка оказалась «более дотошной» и заняла около недели: «В подобных делах надо быть очень опытным. К нам пришли два младших аудитора, написали весьма пространный отчет, который был, однако, не слишком содержательным. Я пережил две аудиторские проверки и могу сказать, что с точки зрения регулирования эти проверки были совершенно недостаточными». Никаких последующих действий проверяющая инстанция не предприняла. «Нашему филиалу было крайне важно использовать возможности, предоставляемые Каймановыми и Британскими Виргинскими островами. Эти возможности сводились к трем моментам: налоги, преимущества местного регулирования и правовой режим. Получаешь огромную свободу», – отмечал Элмер.

Эта крайняя свобода, превращавшая секретные юрисдикции в оранжерее, где взращивают рискованные новые банковские продукты, тоже внесла огромный вклад в кризис, поразивший крупные экономики мира.

Нарастающая задолженность в мировой экономике имеет и более существенные офшорные причины. В этой книге можно лишь вкратце описать или обозначить некоторые из них.

Доклад МВФ, опубликованный в 2009 году, содержит подробные объяснения того, как налоговые гавани, в сочетании с перекосами в традиционных налоговых системах, запустили двигатель мирового долга, поощряя компании скорее к заимствованиям, нежели к самофинансированию за счет собственных акционерных капиталов. Такая практика, говорилось в докладе, «ставшая очень распространенной, зачастую принимает большие масштабы. Учитывая потенциальное воздействие на финансовую стабильность, оправдать ее очень трудно». Посреди всего того шума, поднятого лидерами «Большой двадцатки» по поводу налоговых гаваней в 2008-м и 2009 году, этот опасный аспект проблемы остался почти незамеченным, отмечалось в докладе МВФ⁴⁰. Сформулированные МВФ ключевые принципы просты. Корпорации, занимающие деньги в офшорах, затем выплачивают проценты офшорным финансовым компаниям и разыгрывают старую уловку с внутрикорпоративным ценообразованием: прибыли уходят в офшоры, там их не облагают налогами, а расходы (процентные платежи) фиксируются в полноналоговых юрисдикциях, где расходы высчитывают из суммы начисленных налогов. Этот прием играет центральную роль в бизнес-модели, которой следуют частные акционерные компании. Они покупают какую-нибудь компанию, над созданием которой кто-то корпел годами, а затем обременяют ее долгами, что приводит к сокращению налогов и умножению доходов.

Нигде, ни в одном из звеньев этой цепочки, никто не производит более совершенных или более дешевых товаров

Выкупы за счет заимствованных средств (а такие заимствования всегда осуществляют в офшорах) стремительно ускорялись перед кризисом: объем средств, мобилизованных паевыми инвестиционными фондами с 2003 по 2007 год увеличился более чем в шесть раз и превысил 300 миллиардов долларов. К этому моменту доля таких фондов во всех сделках по слияниям и поглощениям достигла 30 %. В отчетах хвалят паевые инвестиционные компании за «великолепное создание стоимости». Иногда эти фонды действительно создают реальную стоимость, но ее создание вовсе не является основной чертой их бизнес-модели, сводящейся к тому, что фонды снимают сливки с уже созданной, существующей стоимости. Большие налоги сокращаются, стоимость акций компаний или стоимость самих компаний растет, вознаграждения управляющих становятся более «жирными», а богатства уходят от налогоплательщиков к богатым управляющим и акционерам. Нигде, ни в одном из звеньев этой цепочки, никто не производит более совершенных или более дешевых товаров. А в процессе этого в финансовую систему закачивают все больше долга. В результате обременения офшорными долгами, которое New York Times в 2009 году назвала «уолл-стритовским вариантом документального сериала “Отремонтируй и продай”», разорилось множество хороших фирм. Более половины компаний, объявивших дефолт по своим долговым обязательства, либо принадлежат паевым инвестиционным фондам, либо недавно принадлежали таким фондам⁴¹.