Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел о современных офшорных зонах Шэксон Николас

Глава 10

Сопротивление

В апреле 1998 года Организация экономического сотрудничества и развития сделала поразительное признание: оказывается, налоговые гавани причиняют огромный вред. В докладе ОЭСР признавали, что налоговые гавани и связанные с ними офшорные виды деятельности «размывают налоговые базы других стран, искажают схемы торговли и инвестиций, подрывают целостность системы налогообложения, ее справедливый и объективный характер и широкое общественное признание. Подобная вредоносная налоговая конкуренция снижает благосостояние в мире и подрывает уверенность налогоплательщиков в честности систем налогообложения»¹. Офшоры – это не просто территории, система или процесс. Это еще и свод интеллектуальных доводов. Инициатива ОЭСР стала первым в мировой истории не только серьезным и продолжительным, но и очень продуманным наступлением на секретные юрисдикции². В то время получили широкое распространение протестные антиглобалистские движения, однако практически все контраргументы его лидеров были направлены против торговых организаций и игнорировали факт существования офшорной системы. Доклад ОЭСР предполагал масштабное и всестороннее обсуждение, поскольку он поднимал слишком важные вопросы, связанные с практикой международного налогообложения, но эта тема никак не прозвучала в программных заявлениях антиглобалистов.

Докладу позволили увидеть свет по нескольким причинам. Во-первых, стало невозможно игнорировать появившиеся к тому времени свидетельства о налоговых гаванях, использование которых уже превратилось в «массовое, возрастающее по экспоненциальному закону» явление. Во-вторых, весь пафос доклада был направлен против малых островных государств Карибского бассейна, не входивших в ОЭСР³, и никоим образом не затрагивал ни интересов, ни роли стран – членов ОЭСР. Поэтому некоторые страны ОЭСР, не бывшие налоговыми гаванями, энергично проталкивали его публикацию. В-третьих, можно отметить еще одну немаловажную деталь: налоговые гавани проявляли слишком откровенное пренебрежение мнением крупных международных межправительственных организаций. Почти два года ОЭСР предупреждала о готовящейся публикации своего доклада, и практически ни одна секретная юрисдикция не только не предприняла серьезных попыток что-то изменить, но даже не удосужилась отреагировать на эти заявления.

Очень важным представляется свидетельство Джона Кристенсена, в момент публикации находившегося на Джерси: «За исключением меня, кажется, никто не воспринял доклад серьезно. Банкиры просто заявляли: “ОЭСР – да они кто такие? Может, таможенная организация?”» Аналогичным образом отреагировал и весьма энергичный сторонник секретных юрисдикций Дэниел Дж. Митчелл из известного своими консервативными установками фонда «Наследие»: «Я тогда решил, что это просто шайка обезумевших европейских социалистов»⁴. И все же Митчелл, предполагавший написать пару соображений для фонда «Наследие», начал изучать доклад и действительно обнаружил в нем кое-какие положения, требующие его внимания. Но по-настоящему нарушил его покой вышедший в 2000 году следующий доклад ОЭСР, в котором была заложена настоящая бомба: черный список из тридцати пяти секретных юрисдикций и прямая угроза применения «оборонительных мер» против упорствующих офшоров. Еще более встревожил Митчелла тот неприятный факт, что ОЭСР поддержали не только «европейские коллективисты», но и администрация Клинтона.

В одном своем интервью, данном в Вашингтоне, Митчелл откровенно признался: «Нас застали со спущенными штанами. Наш фонд – крупнейший мозговой центр, способный решать любые интеллектуальные задачи, – просто не успел подготовиться. И тогда я подумал, что не мешало бы создать рабочую группу, которая займется этой проблемой». Так Митчелл вместе с Эндрю Квинланом, своим приятелем по колледжу, и Вероник де Рюжи, ученой-либертарианкой, окончившей Сорбонну, в противовес ОЭСР составил маленькую группу, получившую громкое название «Центр свободы и процветания». В рамках Центра возникла подгруппа, названная Коалицией по поддержке налоговой конкуренции. Как видно из этих названий, цель была определена – защита «дела налоговой конкуренции». И Центр и Коалицию взял под свое крыло вашингтонский институт Катона, хорошо финансируемая исследовательская организация, где собрались сторонники свободного рынка.

В те дни Вашингтон стал центром антиналоговых настроений. К походу на Налоговое управление США призывал сенатор от штата Делавэр Уильям Рот – глашатай республиканской стратегии: «Выдрать нынешнюю налоговую систему с корнем и выбросить ее подальше, чтоб никогда не проросла»⁵. Успешно проведя свою роль на сцене политического театра, этот маниакальный борец за снижение налогов на богатых добился, чтобы агенты Налоговой службы сидели на слушаниях в клетках, словно гангстеры, и давали свидетельские показания искаженными из-за электронной аппаратуры голосами. Люди Рота щедро потчевали публику историями о том, как налоговые агенты в пуленепробиваемых жилетах врывались в дома и, угрожая оружием, заставляли девочек-подростков переодеваться в благопристойную одежду. Большинство обвинений не имели под собой никакой почвы, но сотрудники Налоговой службы были лишены права на опровержение⁶. На этом не закончилось: Рот заваливал политиков электронными письмами по поводу докладов ОЭСР; публиковал в центральных газетах панические статьи под заголовками вроде «ВСЕМИРНАЯ НАЛОГОВАЯ ПОЛИЦИЯ НАСТУПАЕТ» и на каждом углу публично поносил деятельность ОЭСР. Офшорный мир развернул свои боевые порядки, пустив вперед крупное идеологическое подразделение.

Чтобы понять интеллектуальный багаж проофшорных сил, считаю уместным начать с Дэниела Дж. Митчелла – человека огромного личного обаяния, яркого и страстного, поскольку он являлся, пожалуй, самым громким и яростным защитником секретных юрисдикций. В своем блоге «Международная свобода: пора обуздать американское и мировое правительства», Митчелл заявляет: «Я страстный болельщик команды университета штата Джорджия. До такой степени страстный, что мне было бы трудно сделать выбор между низкой плоской шкалой налогообложения и титулом национальных чемпионов для любимых “Бульдогов”. Не шучу». Там же в блоге он приводит аттестацию, данную ему британской левоцентристской Observer: «Верховный жрец облегченного налогообложения и либертарианства, столь типичного для малых штатов». И тут же комментирует: «Это лучшее, что обо мне когда-либо говорили».

Мир, который отстаивал и отстаивает Митчелл, – мир благотворной налоговой конкуренции – возник в его мечтах под влиянием работ Чарльза Тибу. Известный экономист в 1956 году опубликовал свою теорию о свободном выборе любым индивидуумом юрисдикции для проживания. Тибу выстраивал мир (как вы понимаете, только теоретически), где рынки обретут совершенство и станут предлагать на выбор любой набор общественных и налоговых благ, а свободные и счастливые граждане толпами начнут мигрировать из одной юрисдикции в другую, сообразуясь исключительно с личными предпочтениями. Разумеется, наш мир слишком далек от этого, а сторонники доктрины о свободе воли и налоговой конкуренции взяли на вооружение модель Тибу лишь в качестве интеллектуального и идейного прикрытия офшорной системы.

Митчелл начал серьезно интересоваться политикой в эпоху Рейгана. Выпускник университета Джорджа Мейсона, Митчелл попал в идеологический плен консервативных идей Джеймса Бьюкенена и Вернона Смита, являвшихся разработчиками нового экономического направления, известного как теория общественного выбора. Сторонники этой теории отказываются от представления о политиках как субъектах, действующих от имени и в интересах народа или обществ, и рассматривают их как индивидуумов, преследующих только собственные интересы. Проповедуемое последователями теории общественного выбора отвращение к правительственным институтам идеально соответствовало мировоззрению начинающего либертарианца Митчелла, преклонявшегося перед Рейганом. До того как перейти в фонд «Наследие», Митчелл работал с сенатором-республиканцем Бобом Пэквудом, а затем – на команду Буша-старшего и Дэна Куэйла.

По мировоззрению Митчелла обязанности правительства должны быть низведены к выполнению нескольких ключевых функций вроде обеспечения безопасности. Все прочее предоставлено рынкам: «Некоторые люди мечтают о супермоделях, а я – о правительстве, собирающем всего 5 % ВВП». (Это действительно из области чистых фантазий – в настоящее время большинство правительств стран ОЭСР получает за счет налоговых поступлений от 30 до 50 % ВВП.) Себя Митчелл мыслит ученым. Во время интервью, которое я брал у него, он несколько раз отказывался от сказанного под следующим предлогом: «Я имею дело лишь с теориями; я не работаю в мире реального бизнеса».

Митчелл принадлежит к категории людей, которые тщательно лепят свой облик и отрабатывают специальные интонации. Например, заслышав, как обсуждают людей или идеи, им не поддерживамые, он обязательно в крайнем изумлении поднимет брови, а его реплики звучат очень скептически. Его речь всегда тщательно отрепетирована, поскольку ему до смерти хочется производить впечатление человека разумного и логически мыслящего. Митчелл размещает в Интернете короткие видеоролики со своими докладами и довольно живыми обращениями, щедро сдобренными сермяжными истинами; вообще его выступления звучат вполне доступно, убедительно и поразительно доходчиво. Он никогда не забудет вставить слово «свобода» или «воля», и обязательно пнет своих противников: «международных бюрократов», «вечно во все сующие свой нос правительства» и, конечно, «европейцев» (особенно французов) – это настоящие жупелы, и о них всегда говорится с особо наигранным, почти театральным ужасом. В августе 2009 года на конференции, проходящей в штате Колорадо и посвященной «свободному налогообложению», Митчелл начал свой доклад с энергичной, «бодрящей» фразы: «Позвольте сообщить вам некоторые пугающие цифры». Он сделал прогноз на следующие семьдесят пять лет – и на горизонте замаячил чудовищный призрак грандиозного налогового бремени.

Далее он привел статистические данные, свидетельствующие о некоторых привычках Джорджа У. Буша (которого он не жаловал), свободно расходующего финансовые средства. Под конец Митчелл предрек: «Америке грозит больше, чем просто “большое правительство”. это правительство затмит все “большие правительства” европейских государств всеобщего благоденствия. Даже во Франции и Швеции… Я не знаю, означает ли это, что мы должны будем перестать пользоваться деодорантом или начнем учить наших солдат сдаваться сразу, без боя в грядущих войнах. но я знаю одно – нас ждет участь европейского государства всеобщего благоденствия».

Задолго до появления доклада ОЭСР Митчелл, как он сам говорил, прилагал все усилия, чтобы в США не был введен международный налог: «Мой хлеб насущный – вопросы фискальной политики, снижения, а не повышения налогов, да-да, именно так. Для меня международный налог, все эти поборы с внутрикорпоративного ценообразования, с распределения процентов и тому подобное – столь же безнравственен, как и акцизы на молоко в Монголии». В те времена не была еще разработана и продумана система представлений о налоговых гаванях, немногие тогда понимали, насколько влиятельным фактором становятся офшоры, а главное, в век стремительной глобализации почти никто их не осуждал. Поэтому Организация экономического сотрудничества и развития – к огромной радости Митчелла – постаралась сохранить лицо и не выглядеть гонителем и мучителем мелких юрисдикций. ОЭСР объяснила, что ее инициатива – вовсе не крестовый поход против налоговых гаваней, а скорее атака на такое вредоносное явление, как налоговая конкуренция, то есть соревнование государств друг с другом в «гонке на дно», нулевые налоги ради привлечения свободного капитала и другие соблазны. Такой неожиданный поворот дал Митчеллу мгновенное преимущество, теперь с полным основанием он мог кричать в Вашингтоне о ненавистниках свободной конкуренции, о высокомерных бюрократах, засевших в ОЭСР.

Вопрос конкуренции – один из главных доводов в пользу существования налоговых гаваней; и этот аспект заслуживает отдельного разговора. Митчелл находит хлесткие аргументы не хуже любого записного защитника офшоров. В Вашингтоне, в 2009 году, на одной из очередных встреч на Капитолийском холме, он с трибуны метал громы и молнии, стоя на фоне проецируемых фотографий с какими-то зловещими людьми в арабских бурнусах.

Международные бюрократы и политики из стран с высокими налогами начинают скоординированное наступление на малые юрисдикции. В идеальном мире другие государства должны были бы конкурировать с так называемыми налоговыми гаванями. А вместо этого страны с высокими налогами хотят учредить некий эквивалент ОПЕК. Это попытка образовать всемирный налоговый картель, который позволит политикам ввести в действие худшие налоговые меры⁷.

Допустим, в вашем городке стоит одна-единственная заправочная станция. Она может все: ввести какие угодно высокие цены; работать в неудобное для вас время; подсовывать вам дрянной бензин; обслуживать кое как. Но если в вашем городке пять таких станций, всем им придется конкурировать друг с другом. Их владельцы будут вынуждены снижать цены и внимательно относиться к вашим потребностям. С правительствами, как мы видим, происходит то же самое.

Вообразите, что вы – губернатор штата Массачусетс. Вам очень хотелось бы избавиться от штата Нью-Гэмпшир. «Закрыть» его. Ликвидировать его из-за конкуренции. Обама и прочие левые коллективисты ненавидят налоговые гавани, потому что они являются форпостами свободы. Благодаря глобализации труд и капитал стали теперь намного более мобильными, чем прежде. Правительства пытаются установить высокие ставки налогов? Но сегодня у [людей] есть выбор: они могут либо переехать сами, либо перевести свои деньги за границу. Ситуация точно такая же, как с заправочной станцией в вашем городке. Была одна. И вдруг их открылось много. Теперь вы вольны сами решать, какую из них выбрать. И вы говорите: «Да не буду я больше заправлять машину там, где меня обдирают; я поеду на ту станцию, где меня лучше обслужат за мои деньги».

Другими словами, налоговая конкуренция благотворна, и бороться с нею никак нельзя. На первый взгляд, доводы Митчелла представляются разумными, но при более внимательном рассмотрении они рассыпаются в прах и превращаются в сплошную чепуху. И вот почему.

Конкуренция компаний на рынке в корне отличается от налоговой конкуренции юрисдикций. Выглядит это таким образом: если какая-то компания не способна конкурировать, она может выйти из бизнеса. На ее место придет другая компания, которая производит более совершенные и более дешевые товары или услуги. Такое «созидательное разрушение» болезненно, но оно является источником динамичности капитализма. Посмотрим, что происходит, если не может конкурировать страна. Крушение государства? А ведь это – нечто совсем иное. Никто не станет, да и никто не сможет сделать то, что Митчелл назвал «ликвидацией Нью-Гэмпшира». В таком случае, что означает самое понятие «конкурентоспособность страны»? Ведь очевидно, государства не вступают в сколько-нибудь осмысленное соревнование друг с другом в поддержании правопорядка на улицах. Они, могут, например, конкурировать в сфере образования, но конкуренция такого рода приводит к повышению налогов для оплаты более совершенных услуг.

Конкуренция компаний на рынке в корне отличается от налоговой конкуренции юрисдикций

Находящаяся в Женеве неправительственная организация Всемирный экономический форум [далее везде – ВЭФ] дает более широкое определение конкурентоспособности государств: «Комплекс учреждений, политических мер и факторов, определяющий уровень производительности той или иной страны». В полном определении ВЭФ перечислены все двенадцать «столпов» конкурентоспособности (инфраструктура, учреждения, макроэкономическая стабильность, образование, эффективность товарных рынков и так далее). Можно найти недостатки в этом списке, но выбор критериев конкурентоспособности представляется достаточно разумным. Практически все перечисленные явления или институты требуют довольно высокого уровня налогообложения. В сущности большинство конкурентоспособных стран, по меркам ВЭФ, являются странами с высокими налогами. Разумеется, есть много отступлений от такого правила: в индексе конкурентоспособности за 2009–2010 годы Швеция, Финляндия и Дания, страны с самыми высокими в мире налогами, заняли соответственно четвертое, пятое и шестое место, тогда как США, где налоги ниже (но все-таки не слишком низкие по мировым стандартам), заняли второе место. Но зато страны с самыми низкими налогами, например, Афганистан или Гватемала, на самом деле всегда наименее конкурентоспособны.

Если копнуть глубже, то нам откроются другие любопытные факты. Страны, расходующие много средств на социальные нужды (именно их, «государства всеобщего благоденствия», клеймит Митчелл, выступая против таких расходов), занимают высокие места в рейтинге конкурентоспособности⁸. Более высокие налоги позволяют государствам тратить больше на образование, здравоохранение и другие социальные цели, что как раз помогает жителям этих стран быть конкурентоспособными на своих рабочих местах. Весь круг понятий, имеющий отношение к налогообложению, связан и с общим законодательством, и с государственным регулированием. Конечно, какая-нибудь юрисдикция – благодаря тому, что является перевалочным центром торговли наркотиками или попустительствует сексуальному туризму любителей детишек – вполне обладает «конкурентным преимуществом». Но при здравомыслящем отношении эти особенности конкретной юрисдикции никак нельзя считать положительными и более сильными сторонами по сравнению с другими государствами.

Митчелл утверждает, что секретные юрисдикции имеют свойство быть более «сытыми», чем другие страны, и из этого делает вывод: офшоры – это хорошо. Подобный аргумент очень удобен, когда указывают на частные самолеты, яхты и дворцы богатого диктатора и его приспешников и говорят: коррупция – это хорошо, ведь благодаря ей люди становятся богатыми. И все же есть то, в чем Митчелл, пожалуй, прав.

Ставки налогообложения по всему миру снижаются уже долгое время. Например, Митчелл говорит, что корпоративный налог снизился с 50 % в 1980 году до чуть более 25 % в настоящее время. В значительной мере это является результатом конкуренции разных юрисдикций – конкуренции, в которой лидируют офшоры. Митчелл утверждает: «Когда я подсчитываю все заработанное, я понимаю: мои гонорары так высоки, потому что отличные доклады, написанные мной для института Катона, вынуждают правительства по всему миру [снижать налоги]. Но в действительности дело в налоговой конкуренции… и налоговые гавани – самый мощный ее инструмент».

Доказать такое довольно трудно, но вполне можно допустить, что весь мир разом выбрал для себя одну систему ценностей: снижение налогов и дерегулирование финансовой деятельности – и считает ее единственной движущей силой глобального развития. Тогда, действительно, налоговая конкуренция, возможно, и является более мощной силой. Впрочем, многие экономисты полагают, что подобной темы просто не существует. Хотя ставки налогообложения и снизились, но объем поступлений остается постоянным. В богатых странах ОЭСР с 1965 года налоги на доходы физических лиц устойчиво составляют 25–26 % общих налоговых поступлений, а доля совокупных корпоративных налогов даже слегка возросла, с 9 до 11 %⁹. Некоторые считают, что это доказывает не слишком большую значимость налоговой конкуренции. Но присмотримся к самим цифрам и к тому, что за ними стоит, и перед нами откроется любопытная картина.

Хотя богатые страны сохранили свои совокупные налоговые поступления, корпорации и богачи выплачивают намного меньшую долю этих поступлений. Прибыли корпораций, на основе которых исчисляют их налоговые обязательства, резко возросли¹⁰. А тем временем богачи не только наблюдали, как увеличиваются их доходы и благосостояния, но и постепенно выводили свои доходы из категории налогов на доходы физических лиц и переносили их в категорию корпоративных налогов, ставка по которым гораздо ниже. Например, четыреста богатейших американцев в 1992 году относили 26 % своих доходов к жалованьям и заработкам, а 36 % – к доходам от прироста капитала. Та же группа к 2007 году отнесла только 6 % своих доходов к заработкам, а 66 % – к приросту капитала¹¹. То же самое происходит по всем категориям людей, имеющих высокие доходы, и по всем странам ОЭСР – по меньшей мере с 1970-х годов. Таким образом, снижение ставок корпоративных налогов скрывает уклонение богачей от налогов¹². Напротив, за последние тридцать лет трудящиеся стали свидетелями повышения налогов на их личные доходы и взносов на социальное обеспечение. Митчелл прав, когда говорит, что налоговая конкуренция реальна. Но она больно кусается.

Посмотрите, как налоговая конкуренция бьет по развивающимся странам, и вам откроется еще более широкая картина. Одной из совсем немногих работ, когда-либо выполненных по этой теме, является короткий доклад МВФ, опубликованный в 2004 году. В нем отмечалось: «Тому, как международная налоговая конкуренция сказывается на развивающихся странах и странах с новыми рыночными экономиками, уделено мало внимания. Наше исследование – первая попытка рассмотреть эти вопросы»¹³. Результаты вызывают удивление. Ставки налогообложения снижались по меньшей мере так же быстро, как в богатых странах (если не быстрее), и наиболее стремительное снижение этих ставок наблюдалось в странах Африки, лежащих южнее Сахары. Но резко сократились и налоговые поступления: за одиннадцать лет, с 1990 по 2001 год, поступления в бюджеты стран с низкими доходами, получаемые за счет корпоративных налогов, сократились на четверть. Это вызывает особое беспокойство, потому что развивающимся странам легче облагать налогами несколько крупных корпораций, чем миллионы бедняков, так что корпоративные налоги для таких стран значат очень много.

Развивающимся странам легче облагать налогами несколько крупных корпораций, чем миллионы бедняков

Одна из причин снижения поступлений от налогов на корпорации – особые налоговые стимулы. В 1990 году такие стимулы предлагало лишь незначительное количество бедных стран. Но уже к 2001 году эта практика стала преобладать. Первое подробное исследование налоговых стимулов, проведенное МВФ в июле 2009 года, показало, что налоговые стимулы, которые предположительно должны привлекать иностранных инвесторов, резко сокращают налоговые поступления и никак не способствуют экономическому развитию¹⁴.

Именно налогообложение, а не иностранная помощь, является самым устойчивым источником финансирования. Налоги делают правительства подотчетными гражданам, а помощь из-за рубежа делает те же правительства зависимыми от иностранных доноров. Многим африканцам это слишком хорошо известно. «Я сделал налоговое управление передовым учреждением, поскольку налоги могут избавить нас от необходимости побираться. Если нам удастся собрать в виде налогов около 22 % ВВП, нам не надо будет беспокоить другие страны просьбами о помощи. Вместо того чтобы беспокоить других и клянчить: “Дайте мне немного того и чуть-чуть этого”, – я буду приезжать к вам, приветствовать вас и торговать с вами», – говорит Йовери Мусевени, президент Уганды, которая собирает в виде налогов всего лишь 11 % ВВП¹⁵.

Налоговая конкуренция разрушает налоговые поступления развивающихся стран и усиливает их зависимость от иностранной помощи. Бразильцы называют налоговую конкуренцию налоговой войной, и это гораздо лучше раскрывает суть происходящего в реальном мире. Американский сенатор Карл Левин вторит бразильцам: «Налоговые гавани ведут экономическую войну с США». Точнее было бы сказать, что офшоры помогают небольшой кучке американцев в их борьбе с трудящимся большинством, но на самом деле происходит нечто более сложное. Когда какая-нибудь многонациональная корпорация из богатой страны делает капиталовложения в бедную страну, налоговое соглашение между этими государствами определяет, с каких составляющих будут взиматься налоги обеими странами. Но глобальное налоговое соглашение, с легкой руки ОЭСР, предоставило право облагать многонациональные корпорации налогами только богатым странам. Поэтому и становится возможной ситуация, когда, например, Уганда дает налоговые льготы какой-нибудь крупной американской сырьевой корпорации, и последняя получает намного большую прибыль, которую потом либо уводит в офшоры, либо репатриирует в США, где эту прибыль и облагают налогами. Такое налоговое соглашение помогает объяснить, почему богатые страны сохраняют свои поступления от корпоративных налогов в условиях налоговой конкуренции. Происходит это благодаря тому, что богатые страны получают большую долю налога на прибыль, произведенную в международной торговле, и делают это за счет бедных стран.

Еще один доклад Митчелла называется «Нравственное обоснование налоговых гаваней»¹⁶. Видеоролик, размещенный им в октябре 2008 года, передает настрой этого выступления:

Огромное большинство мирового населения проживает в государствах, правительства которых не в состоянии обеспечить защиту основ цивилизованного общества. [Идут кадры с Ким Чен Иром, Робертом Мугабе и Владимиром Путиным, снятые так, чтобы они выглядели зловеще.] Налоговые гавани помогают эти народам защищаться от продажных и некомпетентных режимов, обеспечивая надежные места, где можно хранить активы.

Одна из причин, по которой Швейцария проводит свою исключительную политику в области прав человека, защищая финансовую тайну личности, состоит в том, что в 1930-х годах эта страна укрепила законодательство ради защиты немецких евреев, желая оградить их активы от нацистов. [Демонстрация кадров с Гитлером, приветствующим народ из автомобиля, и гестаповским офицером, который гонит толпу испуганных женщин.] А что вы скажете о несчастной аргентинской семье, сбережения которой девальвация грозит обесценить за одну ночь?

Разместите эти сбережения в офшоре, говорит Митчелл, и они будут в безопасности. И снова нельзя не признать: доводы Митчелла убедительны – правда, до того момента, когда перестаешь думать только о них.

Во-первых, история Митчелла о происхождении швейцарской банковской тайны – не более чем красивый вымысел, об этом я подробно рассказал в главе 3. Даже если в стране существует неправильная или неправедная власть, почему следует предоставлять защиту только богатым элитам и их состояниям? Если в какой-то стране действуют несправедливые законы, то предоставление услуг налоговых гаваней самым богатым и наиболее могущественным гражданам – наилучший способ ослабить давление на единственную группу населения, у которой есть настоящее влияние, позволяющее добиться перемен. Пусть деньги богатых остаются в стране, пусть они даже хранятся в кубышке, но именно в такой ситуации требуется немедленное проведение реформ. Даже если в отдельных странах существуют деспотические правительства, никакой необходимости в офшорной секретности для защиты средств граждан этой страны нет. Допустим, я житель Танзании, на счетах которого в Лондоне лежит миллион долларов, приносящий 5 % в год; а я должен платить на этот доход налог в размере 40 %, значит, я должен своему правительству 20 тысяч долларов за год. Власти Великобритании могут сообщить правительству Танзании, что я храню деньги в их стране, но эта информация, по всем действующим международным соглашениям, не дает Танзании никаких прав на конфискацию моего миллиона долларов. Аргентинская семья может защитить свои сбережения от гиперинфляции, переместив их в Майами, но банковская тайна не играет в такой защите ни малейшей роли. Положите эти деньги на обычный банковский счет, обменяйтесь информацией о доходах и заплатите с них налоги. Собственник счета остается в полной безопасности.

Митчеллу, когда он затрагивает проблему защиты личных средств граждан от диктаторских режимов, возможно, следует задуматься вот над каким вопросом: кто использует секретные юрисдикции для укрытия денег и укрепления своих позиций? Отважный правозащитник, корчащийся под пытками в застенке? Смелый журналист, проводящий расследование? Уличный демонстрант? Или жестокий тиран-клептократ, угнетающий перечисленные выше социальные группы граждан? Ответ на этот вопрос известен.

Что же на это скажет Митчелл? Например, вот это: «А вы не подумали, что ваши личные данные могут быть проданы бандитам, и они похитят вашего ребенка?» Прозрачность угрожает живущим в Саудовской Аравии гомосексуалистам и проживающим во Франции евреям, которые «стали жертвами коррумпированных и (или) деспотических режимов. Не имея возможности защитить свои активы в так называемых налоговых гаванях, эти люди подвергнутся еще большей опасности». Ответ, говорит Митчелл, заключается в том, чтобы «положить деньги в один из банков Майами, поскольку Америка – это тоже налоговая гавань»¹⁷. Внешне это похоже на правду, но не более того. Для того чтобы узнать, у кого есть деньги, похитителям людей не нужны налоговые данные. Тем более, у сверхбогатых людей есть телохранители. Так что их самих и их детей похищают редко. Жертвами преступников обычно становятся представители низших и средних классов. Впрочем, есть и более важное обстоятельство: как свидетельствуют все исследования, хорошие налоговые системы способствуют лучшему управлению государством (что в свою очередь ведет к сокращению случаев похищения людей). Помогая элитам грабить подвластное им население, секретные юрисдикции как раз создают те предпосылки, из которых вырастают проблемы, так беспокоящие Митчелла.

Когда речь заходит о свободе, Митчелл вполне откровенен. Государство всеобщего благоденствия – это государство с высокими налогами, а значит, утверждает он, – «тюрьма, в которой томится человеческая душа. Такое государство делает из нас домашних животных. Оно стремится засадить нас в клетку, управлять нашей свободой и нашей жизнью, а с этим надо бороться». Налоги плохи, и налоговые гавани стали ответом на государство-тюрьму. Если следовать подобному мировоззрению, то мы дойдем до того, что частная собственность, конечно, неприкосновенна, а вот налоги являются кражей частной собственности. Митчелл говорит: «Есть смысл защитить интересы собственной семьи путем помещения семейного состояния в местах вроде Гонконга, где их не смогут обнаружить политики страны, в которой вы проживаете. А если политики не смогут найти ваши деньги, они не смогут и украсть их». Оставим в стороне тот факт, что такие утверждения звучат как подстрекательство ко всеобщему уклонению от уплаты налогов. Стоит, однако, задаться вопросом, является ли налог кражей.

Как указывал Мартин О’Нил, специалист по политической философии, права собственности возникают из общей системы юридических и политических правил, в данном случае нормы налогообложения не исключение. Таким образом, если определять налог как кражу, то надо быть последовательным и считать, что вы пользуетесь такой системой, в которой налоги являются главным средством борьбы с налогообложением. Сделав такое умозаключение, начинаешь понимать, что здесь налицо логическая ошибка, то есть, говоря философским языком, спорящие или впадают в порочный круг, или сознательно используют эту ошибку как демагогический прием. А теперь поговорим на юридическом языке. С юридической точки зрения, корпорации, как и налогообложение, – тоже порождения государства. «Государство – единственный в мире институт, который может вызвать корпорации к жизни. Только государство дает корпорациям их основные права, такие как юридическая идентичность и ограниченная ответственность… Без государства корпорация – ничто. В буквальном смысле пустое место», – объясняет Джоэл Бакан в своей ставшей бестселлером книге «The Corporation»¹⁸. Утверждать, что корпоративный налог является кражей, значит снова двигаться по тому же порочному кругу, постоянно утыкаясь в знакомое логическое противоречие.

Многие рассуждения адептов офшорной системы при внимательном изучении грешат алогизмами, противоречиями и парадоксами. Возьмем их главное утверждение, будто секретные юрисдикции играют важную роль в повышении эффективности финансовых рынков, – как оно согласуется с фактом, что именно офшорные структуры обеспечивают секретность информации? Нельзя не заметить, как это сразу вступает в противоречие с общепринятым положением об эффективных рынках, включающем в себя не в последнюю очередь и принцип транспарентности.

Экономист Брэд Делонг в 2009 году разместил в своем блоге цитаты из многочисленных выступлений Митчелла, озаглавив подборку «Why Do I Have to Deal with People Like Dan Mitchell?» («Зачем мне иметь дело с такими людьми, как Дэн Митчелл?»). В одной своей речи Митчелл восхищался Исландией, проводившей экономическую политику дерегулирования и снижения налогов, – публикация появилась точно накануне краха исландской экономики. В другой статье – «A Better Way To Chastise France» («Лучший способ выпороть Францию») – Митчелл настоятельно рекомендовал американскому правительству отказаться от взимания налогов, которые иностранцы вынуждены платить со своих дивидендов. По соображению автора, эта мера поможет США «вывести» из «деспотичных стран» огромное количество инвесторов, пытающихся спасти свои деньги от высокого налогообложения. Получается, следуя логике Митчелла, что налоговые гавани вовсе не оказывают содействия рынкам, а просто «наказывают» неправильные страны? Тут явно какая-то несостыковка.

Еще одна сфера, касаясь которой, сторонники налоговых гаваней впадают в страшную путаницу, – валютно-кредитная политика. В целом они поддерживали монетаризм как идею, а значит, были согласны, что с помощью регулирования объема денег можно управлять инфляцией и безработицей. Парадокс заключается вот в чем: монетаризм стал влиятельной доктриной после выхода знаменитой статьи Милтона Фридмана, то есть в том самом 1956 году, когда возник евродолларовый рынок и вовсю формировалась общемировая офшорная сеть. В неравной схватке двух систем – монетарной и офшорной – побеждает последняя. Одно существование налоговых гаваней подрывает идею монетаризма: в мире, где капитал без усилий уходит в свободные от регулирования офшоры, а банки получают возможность создавать любые объемы денег, контроль над денежной массой практически невыполним, и правительства многих стран вынуждены вести за него напряженную борьбу. В конце концов сам идеолог монетарной политики, Фридман, признался в 2003 году: «Мы не достигли своей цели – наш план управлять денежной массой оказался неудачным».

Систему государственных институтов следует «укоротить до таких размеров, чтобы все правительство можно было утопить в ванне»

Другой показательный пример – практика уклонения от налогов. Офшоры, предлагая свои услуги корпорациям, бесконечно рекламируют самые разнообразные схемы оптимизации налогов. Однако любая минимизация налогообложения, даже проведенная без нарушения закона, – экономически малоэффективна. Вот мнение британского экономиста Ричарда Мерфи: «Считается, если хочешь обеспечить плодотворную инвестиционную деятельность, то невозможно избежать налоговых злоупотреблений. Пусть так, но это нерациональное распределение ресурсов».

В большинстве своем люди вовсе не склонны нарушать налоговые обязательства, поэтому теоретики офшорной системы в качестве самого веского аргумента в пользу офшоров любят ссылаться на распространенное мнение, будто политика сокращения налогов фактически увеличивает налоговые поступления. От этого остается сделать один шаг до логического вывода:

налоговая конкуренция является благом, поскольку способствует снижению налоговых ставок. Правда, в сознании американских республиканцев произошла полная мешанина, и данный тезис наложился на весьма честолюбивый замысел, лелеемый всеми противниками мер государственного финансового контроля, а следовательно, и представителями офшорного мира – известными приверженцами либертарианских настроений. Идея сводилась к радикальному решению: максимально сократить налоги и тем самым уморить голодом «большое правительство» – ведь страшнее его зверя не было. Здесь уместно привести совсем недавнее, но уже ставшее легендарным заявление, принадлежащее фанатичному борцу за снижение налогов Гроверу Норквисту: систему государственных институтов следует «укоротить до таких размеров, чтобы все правительство можно было утопить в ванне»¹⁹. Естественно, возникает некий внутренний диссонанс: одни призывают ввести сокращение налогов, так как это благотворно влияет на поступления в государственную казну; другие, особенно желающие обречь зверя на голодную смерть, ратуют за политику снижения налогов, так как она, наконец, позволит сократить раздутый бюджет. Согласитесь, невозможно, чтобы истина принадлежала сразу обеим сторонам. Тем не менее две противоречащие друг другу теории спокойно существуют бок о бок и процветают на протяжении четверти века. На этот счет у Боба Макинтайра, директора общественной организации «Граждане за справедливые налоги», свое особое мнение: «Все возможно… По понедельникам, средам и пятницам республиканцы выступают за снижение налогов, потому что хотят увеличить государственные доходы. По вторникам, четвергам и субботам они выступают за сокращение налогов, потому что хотят снизить налоговые поступления в бюджет, чтобы вынудить правительство уменьшить расходы, – и тогда, может быть, зверюга сдохнет от голода. Ну а по воскресеньям они все отдыхают». Конечно, солидные аналитики придерживаются более серьезных взглядов. Некоторые из них вообще не придают большого значения налоговым ставкам, полагая, что их величина не слишком важна для состояния бюджета страны. Большинство исследований показывает: ставки налогов на корпорации играют весьма второстепенную роль при выборе местоположения бизнеса, поскольку настоящие деловые люди (имеются в виду те, кто хоть что-то производит) предпочитают вкладывать деньги туда, где будет спрос на их товары и где есть развитая инфраструктура и здоровая среда, поставляющая образованную, профессиональную рабочую силу. И самое главное, умные производители всегда придерживаются принципа целесообразности. Компания Tropicana никогда в жизни не станет выращивать апельсины на Аляске, даже если ей посулят там немыслимые налоговые льготы. В свой золотой век (1947–1973) американская экономика росла почти на 4 % в год, а максимальная предельная ставка налогообложения колебалась в пределе от 75 до 90 %²⁰. Не надо объяснять, что вовсе не эти высокие налоги вызвали подобный расцвет экономики, но и совершенно точно, не они стали ее душителями.

Итак, по мнению Митчелла, снижение налогообложения обязательно повлечет за собой сокращение числа желающих уклониться от налогов. Прекрасно. Но в таком случае как он объяснит происходящие в мировых масштабах незаконное сокрытие доходов от налогов и бегство капитала? Ведь две эти эпидемии, в 1970-е внезапно охватившие весь мир, между прочим, вспыхнули тогда и продолжают свирепствовать по сей день в условиях свободного падения налоговых ставок. Подлинное объяснение этому есть только одно: и уклонения от уплаты налогов и утечки капитала были спровоцированы как бурным ростом налоговых гаваней, так и многочисленными финансовыми послаблениями.

К началу XXI столетия расстановка сил постепенно определилась. Пока ОЭСР вырабатывала свою позицию по отношению к налоговой конкуренции и пагубности ее роли в расширении и развитии офшорной системы, Митчелл с союзниками развернули через Вашингтон громкую кампанию, забрасывая Белый дом и Капитолий письмами и донимая докладами. И оттуда, за все время их наступления на ОЭСР, не последовало ни одного разумного опровержения. Тогда Организация экономического сотрудничества была вынуждена сама перейти к обороне. Надо сказать, что налоговые гавани тоже не теряли зря времени и начали мобилизацию собственных сил. В январе 2001 года генеральный секретарь Содружества наций предложил ОЭСР создать совместную рабочую группу, в составе которой малые государства – члены Содружества, то есть офшоры, получили бы равное представительство. Эта группа оплела проект ОЭСР такой бюрократической волокитой, что все дело увязло в трясине каких-то непонятных проволочек и мелких дрязг. Для координации оборонительных действий налоговые гавани учредили самостоятельную Международную налоговую и инвестиционную организацию, которая в первую очередь наладила связи с Митчеллом и его Центром свободы и процветания. А затем, в 2001 году, к власти в США пришел Джордж У. Буш.

Ларри Саммерс, министр финансов в администрации Клинтона, поддерживал ОЭСР и даже предлагал применять санкции против офшоров, что нашло отражение в его последнем бюджете. В администрации Буша министр финансов Пол О’Нил поначалу не имел определенной позиции по данному вопросу. Однажды он даже сделал заявление: «Я поддерживаю приоритет прозрачности и сотрудничества», – прозвучавшее для Митчелла как сигнал боевой тревоги. Центр свободы и процветания начал оказывать еще большее давление на вашингтонские политические круги; силами Центра было организовано совместное обращение к О’Нилу с требованием отправить проект ОЭСР на помойку. Воззвание подписали восемьдесят шесть сенаторов и конгрессменов, которых возглавили очень влиятельные политики-республиканцы Джесси Хелмс и Том Делэй; под письмом также стояли подписи консервативных экономистов, в том числе Милтона Фридмана и Джеймса Бьюкенена. На этом Митчелл не остановился и продолжал заваливать министерство США коллективными письмами. Он обрушивал громы и молнии на «парижское чудовище» (штаб-квартира ОЭСР располагается в Париже). Не стояли в стороне и союзники Митчелла: Содружество наций разносило ОЭСР как банду бюрократов, выкручивающих руки малым странам²¹, а официальный представитель Каймановых островов с трибуны ООН громогласно инкриминировал ОЭСР синдром «Большого брата» и тактику запугивания. Правда, американские лоббисты почему-то совсем оставили без внимания тот факт, что Каймановыми островами в сущности управляли из Лондона. Помощь со стороны единомышленников еще больше распалила Митчелла, продолжавшего свой вашингтонский крестовый поход против ОЭСР.

В борьбу с ОЭСР вступили налоговые гавани Карибского бассейна, которые склонили на свою сторону так называемый Кокус черных конгрессменов[33]; и влиятельная группа афроамериканцев – членов конгресса направила от своего имени послание О’Нилу с предупреждением, что инициатива ОЭСР «угрожает подорвать хрупкое экономическое положение некоторых ближайших соседей и союзников США». Разумеется, в этом письме господа конгрессмены забыли упомянуть, что секретные юрисдикции со своим «хрупким экономическим положением» и сами могут оказывать значительное воздействие на крупные африканские страны; и совсем упустили из виду, что главными бенефициарами «бедных» карибских офшоров являются богатые белые банкиры, юристы и финансисты.

Надо сказать, что по каким-то пунктам ОЭСР сама давала удобный повод для критики. В ее черном списке не значилось ни одной страны – члена организации: ни Швейцарии, ни Люксембурга, ни Великобритании, ни Америки. Митчелл не преминул этим воспользоваться и вонзил когти еще глубже: «ОЭСР, клуб богачей из промышленно развитых стран, начинает свой джихад против офшоров, но не включает в черный список собственных членов. Свора лицемерных расистов! Могущественные европейские чудовища, управляемые белыми, нацелились на маленькие государства вроде стран Карибского бассейна. Кто-то должен сказать парижским бюрократам, что эпоха колониализма закончилась»²². На этот раз Митчелл, нажав на слишком болевую точку, прорвал слабую оборону министерства финансов. О’Нил обратился в рупор сторонников налоговых гаваней Washington Times (консервативная газета, учрежденная в 1982 году влиятельным лидером религиозного культа преподобным Муном Санменом), и 10 мая 2001 года было опубликовано следующее заявление: США «совсем не заинтересованы подавлять конкуренцию, которая и для правительственных, и для предпринимательских структур является созидательной движущей силой успеха», поэтому миссия ОЭСР «не согласуется с приоритетами нынешней администрации»²³; США «не поддерживают ничьих усилий, направленных на то, чтобы диктовать какой-либо стране, какими у нее должны быть системы налогообложения и налоговые ставки»²⁴. Все заявление министра финансов США звучало так, словно его автором был сам Митчелл. «Не смейте покушаться на наши права! Мы суверенные государства!» – дружно заголосили маленькие страны – те самые налоговые гавани, которых никогда не останавливали законы других суверенных государств и которые с радостью вмешивались в чужие правила налогообложения. На этом, как мне думается, можно поставить логическую точку в моем долгом перечислении внешних и внутренних противоречий, присущих системе взглядов теоретиков офшорного мира.

Проект Организации экономического сотрудничества и развития умирал. Как писал специалист по налогам Марти Салливан, все начинания ОЭСР «медленно распадались на ряд беззубых деклараций, стиль которых напоминал некую помесь выкриков болельщиков и ворчаний судей, фиксирующих ошибки». Критерии включения стран в черный список были смягчены: теперь налоговые гавани стали «партнерами-участниками». Многие из них избежали включения в список, лишь попросту пообещав «подчиниться общим требованиям», правда, при условии, что все остальные тоже «приведут себя в соответствие», даже такие крепкие орешки как Швейцария, Великобритания, США и ставший недавно независимым Гонконг. Иначе говоря, налоговые гавани дали слово, что этого не случится никогда.

Через два месяца после опубликования заявления О’Нила сенатор Карл Левин, в одиночестве ведший арьергардные бои за всех отступивших сторонников ОЭСР, сделал оценку, согласно которой США ежегодно теряли 70 миллиардов долларов вследствие ухода налогоплательщиков в офшоры. «Цифра настолько огромная, что даже если бы удалось собрать половину указанной суммы, то Америка смогла бы оплатить все расходы на лекарства по программе Medicare, не поднимая для этого налоги и не сокращая бюджеты», – писал Левин. На свое замечание, что Налоговое управление США смогло раскрыть из более чем 1,1 миллиона офшорных счетов меньше, чем 6 тысяч, Левин получил простой и ясный ответ О’Нила: «Признаю, это забавно»²⁵.

Срок, установленный ОЭСР для «исправления» налоговых гаваней, после чего должны были вступить в силу санкции, истек в июле 2001 года. И ничего не изменилось. Через какое-то время ОЭСР публично заявила, будто и не собиралась применять никаких мер. Следующим шагом стало очень своевременное предупреждение, сделанное коллегой Митчелла Эндрю Квинланом, что хватит всего лишь десяти дней лоббирования – и финансирование, которое США предоставляет ОЭСР, будет перекрыто. Краткий итог всей этой истории подвел Джейсон Шарман, написавший впоследствии хорошо документированное исследование: «ОЭСР пришлось отказаться от своих амбиций регулировать международную налоговую конкуренцию». Победа осталась за налоговыми гаванями.

Значительная часть системы аргументации защитников офшоров построена вокруг проблемы государственной власти и пределов ее воздействия.

Демократические государства издавна поддерживают принцип прогрессивного налогообложения, сформулированный еще Адамом Смитом: «…Налог… должен, по общему правилу, ложиться наибольшей тяжестью на богатых, и в такого рода неравномерности нет, пожалуй, ничего особенно несправедливого. Отнюдь не несправедливо, чтобы богатые участвовали в государственных расходах не только пропорционально своему доходу, но и несколько большей долей»[34]. Но в США, как и во многих других странах, принцип прогрессивного налогообложения, принятый со времен Адама Смита, испарился. По имеющимся данным, в 2009 году 1 % богатейших американцев уплатил всего лишь более 40 % поступлений от подоходного налога. Правая организация Tax Foundation утверждает, что это «явным образом развенчивает традиционную популистскую риторику, обвиняющую “богатых” в том, что они не платят ту долю налогов, которая приходится на них по справедливости». Однако в том же 2009 году 1 % богатейших американцев владел почти половиной всех финансовых активов США, и их доля богатств продолжает расти. В данном случае речь идет не о высоких налогах на богатых, но об астрономическом богатстве и таком же неравенстве. Причем эти 40 % относятся только к подоходному налогу: богатые обычно превращают большую часть своих доходов в прирост капитала, который облагается налогом по более низким ставкам. А еще есть налоги на заработную плату и налоги, устанавливаемые штатами, и все они имеют свойство большей своей тяжестью ложиться на людей с низкими и средними доходами, а не на богатых. Для четырехсот самых богатых американцев действует намного меньшая ставка налогообложения, равная 17,2 %, причем эта ставка продолжает снижаться. Прибавьте к этому уклонение от налогов через офшоры (эти величины статистика не отражает), и картина искажается еще сильнее. Дэвид Кей Джонстон писал: «Четверть века сокращения налогов привело к нарушению нормального течения под воздействием силы притяжения. Ниагара потекла вспять»²⁶.

Во время продолжительного интервью, которое я брал у Митчелла в Вашингтоне, мы отправились в скромную забегаловку, расположенную неподалеку от института Катона. Там мы столкнулись с Ричардом Раном, сотрудником этого Института, служившего председателем Валютного управления Каймановых островов. Ран – человек серьезный, слегка грубоватый, с пиратской повязкой на глазу. Когда Митчелл весьма добродушно представил нас друг другу, Ран нахмурился, уклонился от рукопожатия, процедил сквозь зубы что-то вроде: «А, коммуняки из Европы» – и откланялся. Годом позже я все-таки связался с ним, и он согласился со мной встретиться. На этот раз Ран вел себя более вежливо (я все еще не мог отделаться от впечатления, оставшегося после нашего знакомства у института Катона, когда Ран налетел на меня, «сумасброда-европейца», взъерошенным коршуном), он даже вручил мне маленькую, размером с паспорт, брошюру в темно-красной обложке, под которой оказались. тексты Декларации независимости США и Конституции США. «Выглядит как паспорт ЕС, не так ли? – проскрежетал Ран, сверкая глазами. – Так вот, ваш паспорт – это орудие угнетения. А наша брошюра – документ свободы».

Он усадил меня в своем довольно спартанском кабинете. «Мои предки сражались в годы Американской революции. И я генетически не люблю иностранные правительства». После такой заявки он заставил меня купить за 20 долларов книжку Митчелла (один экземпляр этого труда у меня уже был, но я не хотел портить Рану настроение), и мы, наконец, начали беседовать.

Мне показалось, что Ран – вовсе не приспешник богатых, а скорее человек, руководствующийся по меньшей мере глубокими личными убеждениями. «Такие люди, как вы, расстраивают меня… Я часто задаюсь вопросом, являетесь ли вы все такими злыми по природе или же вы просто невежественны, – проговорил он. – Налоговое угнетение вызывает в мире нужду». По словам Рана, этот факт вполне установлен научно и в качестве доказательства сослался на некоторые опубликованные в Болгарии исследования. «Когда международные бюрократы хотят обрушиться на какие-то страны за то, что те не вводят плохие налоги, – продолжал он, – это вполне укладывается в мое определение зла». Ран рассказал о «международном заговоре бюрократов», организованном в целях увеличения налогов, отметив, что это не столько организованный заговор, сколько постоянное стремление увеличивать налоговые поступления для финансирования собственного благосостояния и своих привилегий.

Возможно, какая-то крупица истины есть в его словах. Но следующий тезис Рана заслуживает более пристального внимания, поскольку в нем заложена основа интеллектуального оправдания офшоров: «Капитал – семя экономического развития. Без капитала этого развития не будет. Облагать налогами первоисточник развития – так могут поступать только самоубийцы». Наряду с этим аргументом обычно налоговые гавани предъявляют основное доказательство в свою защиту: они сглаживают движение международных потоков капитала и содействуют им, эффективно направляя их в развивающиеся страны, нуждающиеся в деньгах, где этот капитал может производительно расти, принося выгоды всем. Утверждение Рана, что капитал – первоисточник развития, содержит частицу истины: капитал действительно стимулирует инвестиции и способствует экономическому росту. На первый взгляд, содействие эффективному перемещению капитала кажется хорошим делом. Но именно в этом пункте доводы защитников офшоров начинают разваливаться.

Во-первых, денежный капитал – не единственный вид капитала. Гораздо большее значение имеет общественный капитал – образованная и опытная рабочая сила, внушающий доверие деловой климат и тому подобное. Денежный капитал, названный адептами офшоров первоисточником экономического развития, всего лишь один из факторов, обеспечивающих хороший урожай, для которого еще нужны осадки, плодородные почвы, удобрения, а также трудовые ресурсы, знания, профессионализм и убежденность. Все эти факторы действуют в совокупности. «Доступ к капиталу, в сущности, не является решающим фактором, ограничивающим экономическое развитие. – Значение имеет социальный и человеческий капитал», – писал экономический обозреватель Мартин Вулф²⁷. А это, разумеется, требует финансирования за счет налогов.

Во-вторых, практика налогообложения, должна соответствовать четырем принципам. Первый – поступление денежных средств. Второй – перераспределение. Он прежде всего корректирует несправедливость, вытекающую из имущественного неравенства. Этот принцип всегда требуется соблюдать в демократических обществах. Авторы очень продуманного исследования «The Spirit Level» («Уровень духа»)[35] пишут, что не абсолютные уровни бедности и богатства, а именно степень неравенства определяет, насколько успешно общество справляется, чтобы обеспечить все показатели благосостояния (например, ожидаемая продолжительность жизни, ожирение, уменьшение преступности, сокращение числа подростковой беременности). Третий принцип – представительство. Вступая в налоговые правоотношения со своим народом, правители должны прежде всего заключить с ним договор, а это подразумевает наличие специальных представителей и полную подотчетность. Четвертый принцип – пересмотр цен. Изменение цен обычно используют для достижения самых разных целей (например, ограничение курения). Секретные юрисдикции прямо подрывают первые три принципа, а если очень задуматься, то возможно, и четвертый.

При внимательном рассмотрении начинаешь обнаруживать: вместо серьезных практических обоснований идеологи офшоров все время подсовывают какие-то пустяки. Можно подумать, что существует непреложный закон, по которому деньги обязательно должны поступать из богатых стран, где их очень много, в страны с низкими доходами, где их не хватает; и таким образом, благодаря трансграничным потокам капитала, расширяются инвестиции и, следовательно, повышается благосостояние всех слоев общества. Но в реальной жизни такого не происходит. Страны с низкими доходами могут развиваться самыми быстрыми темпами – прекрасный пример этого показывает Китай, И кстати, тот же Китай имеет обыкновение вывозить, а не ввозить капитал²⁸. Прежде всего государства нуждаются в здоровых институтах, правильной инфраструктуре, эффективном правопорядке и равенстве всех перед законом, а это как раз те аспекты, которые офшорная система уничтожает.

Страна в состоянии освоить строго ограниченное количество капитала, подобно тому, как поле может принять строго ограниченное количество семян

В этом нет ничего удивительного. Страна в состоянии освоить строго ограниченное количество капитала, подобно тому, как поле может принять строго ограниченное количество семян. Капитал, заимствуемый странами с низкими доходами, попадает не в продуктивные инвестиции, а поступает на частные банковские счета в Майами, Лондоне и Швейцарии, в результате чего задолженность бедных стран только возрастает. Волны финансового капитала, «эффективно» направляемые офшорами, вызывают один финансовый кризис за другим. Как пишет экономист Дэни Родрик, во многих странах с низкими доходами «притоки капитала в лучшем случае неэффективны, в худшем – просто вредны».

Но и это еще не все. Значительная часть богатств мира возникает благодаря явлению, которое экономисты называют рентой. Собственно, это нетрудовые доходы, которые без всякого усилия текут, скажем, прямо в руки правителям богатых нефтью стран. Как писал Рышард Капусьциньский: «Нефть – ресурс, который отключает мышление, искажает видение и разлагает. Нефть идеальным образом воплощает извечную человеческую мечту о богатстве, полученном благодаря счастливому случаю, поцелую судьбы, а не ценой пота, мук и напряженного труда. В этом смысле нефть – волшебная сказка и, как любая сказка, содержит долю лжи». Почти каждый трезвый экономист со времен Адама Смита соглашался с тем, что облагать налогами ренты очень правильно и очень эффективно. Рента всегда равна ренте – ее одинаковым образом извлекают как из рыночных монополий, так из олигополий. Примерами могут служить монополии, обеспечиваемые патентами на лекарственные средства; лицензии, выданные правительствами и позволяющие работать «Большой четверке» аудиторских фирм; государственные гарантии, которые предоставлены международным банкам; исключительное положение сверхбогатой организации, управляющей мировым футболом – Международной федерации футбольных ассоциаций [далее везде – ФИФА].

Мировые штаб-квартиры большинства крупных игроков в перечисленных прибыльных отраслях расположены в офшорных зонах, прежде всего в Швейцарии, что вопиющим образом противоречит концепции экономической эффективности. Например, ФИФА использовала свое положение монополиста и принудила небогатую Южную Африку предоставить ей особые налоговые льготы при проведении Чемпионата мира по футболу 2010 года. Такая привилегия позволила ФИФА вывести из страны свои доходы. Роскошное здание ФИФА стоимостью 200 миллионов долларов находится в Цюрихе, всего лишь в нескольких сотнях метров от места, где я пишу эти строки.

Разумеется, проблема налоговых гаваней не сводится к одному налогообложению, она таким же образом касается и системы регулирования. Рассмотрим некоторые доводы, приводимые в защиту офшоров с этой точки зрения.

Простейший и самый распространенный из них – отрицание какой бы то ни было ответственности. При возникновении любого скандала в качестве оправдания всегда приводится тезис о «паршивой овце». Сама система в основе своей здорова и чиста, но иногда «паршивая овца все стадо портит», вот и происходят всякие нежелательные казусы. Сразу же после краха МККБ президент Ассоциации банкиров Каймановых островов Ник Дагган сказал: «Международный кредитно-коммерческий банк – уникальное явление и ни в коем случае не отражает ситуации в местном банковском сообществе»²⁹.

Следующий аргумент очень напоминает тот, который обычно приводится в пользу налоговой системы, вернее, отсутствия таковой в офшорных зонах. Слабое регулирование, присущее политике налоговых гаваней, якобы стимулирует не только сами капиталовложения, но и способствует появлению прогрессивных форм инвестиций. Уильям Бриттен-Кэтлин, автор довольно популярной книги об офшорах, пишет, что секретные юрисдикции являются «продавцами инновационных финансовых инструментов, кондитерскими капитализма, изобретающими все новые сладости». Но последний экономический кризис обнажил истинную суть подобных инноваций. Это инновационные формы злоупотребления доверием. Им надо противостоять, а не пропагандировать их.

Секретные юрисдикции являются «продавцами инновационных финансовых инструментов, кондитерскими капитализма, изобретающими все новые сладости»

У офшорных адептов в запасе есть еще один довод, но основан он на принципе «кривого зеркала». Председатель Управления по финансовым услугам Каймановых островов, Энтони Трэверс, часто прибегает к этому приему. Он даже специально написал статью, назвав ее «Как подставили Каймановы острова», чтобы растолковать читателю, почему некоторые крупнейшие мировые финансовые скандалы (в которых Каймановы острова сыграли чуть ли не ключевую роль, например, крах Международного кредитно-коммерческого банка, а также Enron, Parmalat и других компаний), на самом деле никоим образом не связаны с Каймановыми островами³⁰.

Компанию Parmalat обрушила ее же финансовая дочерняя структура Bonlat Financing, базировавшаяся на Каймановых островах. Bonlat Financing мошеннически утверждала, что владеет активами на сумму почти 4 миллиарда евро. По словам Трэверса, этих миллиардов у Bonlat Financing «вообще не существовало никогда и нигде, кроме как в документе, состряпанном в Италии коррумпированным управленцем из Parmalat». А если суть мошенничества, совершенного Bonlat Financing, заключается исключительно в этом, то каким образом подобное обстоятельство «отражает суть» Каймановых островов? Другими словами, хотя Каймановы острова и занимают центральное место в афере, они безупречны, так как мошенники на самом деле живут и действуют за пределами островов. В том же ключе Трэверс изложил историю банкротства Международного кредитно-коммерческого банка. Оказывается, во всем виноват Банк Англии, выдавший «МККБ лицензию на деятельность на Каймановых островах» не в самое подходящее время. Что же касается компании Enron, вернее ее закулисных филиалов на Каймановых островах (шестьсот девяносто две дочерние фирмы), то они «находились на консолидированном балансе дочерних предприятий, владевших активами, с которыми Enron работала за рубежом, благодаря чему получала законные отсрочки по уплате налогов в США», – заявлял Трэверс. Прибыли этих филиалов «должным образом учитывались и проходили аудиторские проверки». Товарищество с ограниченной ответственностью LJM № 2, бывшее дочерней фирмой Enron, продолжал Трэверс, стало «жертвой, а не преступником». На самом деле преступления совершили товарищества с ограниченной ответственностью, зарегистрированные в штате Делавэр. Другими словами, мошенничества совершаются где угодно, только не на Каймановых островах. «Ни один случай финансовой халатности, приведшей, в значительной мере, к нынешнему мировому кризису, не произошел на Каймановых островах и с ними не связан», – добавил Трэверс³¹.

Подобные утверждения, порой ошеломляющие своей дерзостью, приобретают особо опасный характер из-за того, что в них вкраплены кусочки правды. Действительно, все эти мошенничества невозможно было бы провернуть только на Каймановых островах, конечно, требовались пособники и в других странах. «Шарлатаны, ответственные за безобразия, гораздо ближе к Вестминстеру, чем к Каймановым островам», – отмечает Трэверс. Совершенно верно. Но он умышленно упускает из виду одно обстоятельство: офшорная система только так и работает! Офшорные структуры всегда обслуживают граждан и организации других стран. Бенефициары всегда живут за пределами налоговых гаваней. Суть всей игры составляют как раз такие «правдоподобные отрицания». Мошенники могут, конечно, находиться за пределами секретных юрисдикций, но именно там создается питательная среда для их преступлений. Секретная юрисдикция для любого афериста, что забор для воришки. И все нападки официальных лиц Каймановых островов очень напоминают жалобы укрывателя ворованного на то, что полиция не может остановить воров. Каймановы острова, как заявил Трэверс очень угрожающим тоном, – место, «обязавшееся соответствовать самым высоким и новейшим международным стандартам налоговой прозрачности». И далее он от обороны переходит к нападению: «Если бы не двусмысленности в законах о клевете [а юрисдикции не могут предъявлять иски о клевете], замечания подобного рода стали бы предметом предъявления такого иска».

Через два месяца после кончины проекта ОЭСР 11 сентября 2001 года «Аль-Каида» нанесла удар по США, и началась новая история лицемерия и обмана, продолжающаяся по сей день. После ударов «Аль-Каиды» администрация Джорджа У. Буша внезапно пожелала от секретных юрисдикций более плодотворного сотрудничества и большей прозрачности в вопросах финансирования терроризма, но оставила в покое вопросы уклонения от налогов. Проблема заключалась в том, как сделать это, учитывая, что оба деяния затрагивают одни и те же юрисдикции, структуры и приемы. Ответ появился в форме одного из самых изысканных приемов, какие только изобретали в офшорах.

Налоговые органы хранят информацию в тайне, как доктора скрывают венерические заболевания своих пациентов

Лучший способ обмена информацией между государствами – так называемый автоматический обмен информацией, при котором страны сообщают друг другу в будничном, постоянном режиме, скажем, о финансовых операциях, осуществляемых их гражданами. Таким образом происходит обмен информацией в рамках единой Европы и между некоторыми другими государствами. Хотя эта система дает утечки (и требуются дополнительные меры для того, чтобы перекрыть все подобные дыры), она работает довольно хорошо. Неприкосновенность личной жизни не нарушается. Налоговые органы хранят информацию в тайне, как доктора скрывают венерические заболевания своих пациентов. Врачам и сотрудникам налоговых органов такая информация необходима, и они могут поделиться ею с другими лицами своей профессии, но для всех ее не открывают.

Существует и другой способ обмена информацией – обмен «по запросу». Страна соглашается передать информацию о налогоплательщиках другой страны, но только в конкретных случаях, когда ее специально просят предоставить такую информацию, причем при одном строгом условии: сторона, направляющая запрос, должна убедительно продемонстрировать точные причины своего запроса и знать, в общих чертах, какой должна быть эта информация. Никаких рыболовных экспедиций, никакой ловли тралом не допускается. До тех пор пока нет информации, доказать преступление невозможно, а получить информацию невозможно до тех пор, пока не продемонстрировано преступление. Капитан Йоссариан из «Уловки-22» Хеллера оценил бы такой двойной узел. Обмен информацией по запросу – фиговый листок, который позволяет офшорам утверждать, что они прозрачны, и продолжать бизнес в обычном режиме.

Конечно, администрация Буша одобрила эту модель. В результате вместо подлинной прозрачности мы получили прозрачность весьма условную, наступающую только тогда, когда есть разрешение ее допустить. Обмен информацией по запросу стал образцом, который в итоге выбрала и ОЭСР.

Узнать, насколько велик объем информации, которой обмениваются по запросу в мировых масштабах, трудно. Президент компании Jersey Finance Джефф Кук признал в марте 2009 года, что за семь лет, прошедших с момента подписания Джерси налогового соглашения с США, его офшорная компания обменялась с американскими следственными органами информацией всего лишь «в пяти или шести случаях»³². Сравните эту цифру с более чем миллионом принадлежащих американцам офшорных счетов и предприятий, которые выявлены сенатором Левиным. Очевидно, что такая система превращается в полную бессмыслицу. Более того, на обработку запросов об информации уходят месяцы, а порой и годы, тогда как активы, по которым проводится расследование, могут быть переведены в другие места за часы или даже минуты. К сожалению, дело продолжает ухудшаться. После того как в 2007 году разразился финансовый кризис, ОЭСР, ныне существующая по милости секретных юрисдикций, показала новый фокус, чтобы отреагировать на давление со стороны общественности. По настоянию «Большой двадцатки» ОЭСР составила черный список налоговых гаваней. Страны, желающие, чтобы их исключили из этого списка, должны были подписать с другими государствами двенадцать соглашений об обмене информацией, которые основываются на принятом в ОЭСР бесперспективном стандарте «информация по запросу».

ОЭСР заявила, что грядет масштабное наступление на офшоры. «На наших глазах происходит революция. Обращаясь к проблемам, которые воздвигает перед нами темная сторона налогового мира, мы на полную мощь запускаем кампанию за глобальную налоговую прозрачность», – громко возвещал генеральный секретарь ОЭСР Анхель Гурриа. В газетах появились статьи под заголовками вроде «БАНКОВСКАЯ ТАЙНА МЕРТВА», а премьер-министр Великобритании Гордон Браун заявил, что цель кампании – «объявление налоговых гаваней вне закона».

Всего лишь через пять дней после того, как «Большая двадцатка» объявила, что с банковской тайной покончено и она мертва, 7 апреля 2007 года черный список ОЭСР оказался пуст. Были реабилитированы тридцать две налоговые гавани, только пообещавшие подписать нужное число придуманных ОЭСР бесполезных соглашений. По последним подсчетам, треть из них была заключена со странами Северной Европы, в том числе с такими гигантами мировой экономики, как Гренландия и Фарерские острова. Еще около трети соглашений были заключены с другими налоговыми гаванями. Как обычно, никто не подумал о судьбе развивающихся стран, которые более всего страдают от злоупотреблений, творимых в офшорах. Индия, Китай, Бразилия и африканские страны в этом плане были полностью вынесены за скобки³³.

Профессор Майкл Макинтайр, знающий эту сферу лучше, чем кто-либо другой, писал: «Черный список превратился в грустный анекдот. Программа ОЭСР обеспечила странам, которые активно помогают налогоплательщикам уходить от налогов на родине, некий налет респектабельности»³⁴. Черный список стал средством отмывания добела. После временной неудачи, постигшей офшорную систему в начале последнего финансового кризиса, она ныне вновь растет с огромной скоростью. А ОЭСР по сей день утверждает, что ее форма обмена информацией по запросам является «общепринятым международным стандартом».

Нельзя доверять правительствам богатых стран: они не станут предпринимать никаких правильных действий по отношению к налоговым гаваням и прозрачности. Многие из них требуют большей прозрачности и большего международного сотрудничества, на деле блокируя и то и другое. Они призывают к детальному обсуждению, а на деле уничтожают репутации людей, занимающихся изучением проблемы офшоров, секретных сделок и еще более грязных дел. Они используют риторику демократии и свободы, чтобы лучше защищать неподотчетные, безответственные привилегии власти. Впрочем, в решение проблемы начинает вмешиваться гражданское общество. Ныне лидерами движения, направленного против офшоров, стали организации Global Financial Integrity (США) и Tax Justice Network (Европа). Опыт и знания их сотрудников оказались бесценным при написании этой книги. Джон Кристенсен, директор Tax Justice Network, вспоминает, как во время брифинга, который он проводил в здании сената США в Вашингтоне, он увидел слезы на глазах старшей сотрудницы аппарата конгресса, которая практически в одиночку противостояла правым лоббистам и их бесконечным яростным кампаниям в защиту офшоров и не могла добиться хоть какого-то движения в вопросах, связанных с налоговыми гаванями. По ее собственным словам, «она долгие годы ожидала, когда в общественных кругах возникнет наконец интерес к этим проблемам». Сегодня необходима еще большая мобилизация антиофшорных сил.

Каким образом удается по-прежнему процветать всем описанным заблуждениям? По какой причине стала возможной ошибочная позиция ОЭСР в выборе стандарта соглашения по обмену информацией? Почему, кроме небольшой группы профессионалов, никто не видит жутких противоречий в рассуждениях апологетов налоговых гаваней, особенно в речах и публикациях Митчелла? Писатель Джонатан Чейт попытался ответить на эти вопросы: «Урок для сторонников эксцентричных идей, где бы они ни жили, таков: чем больше выгод сулит ваша теория блоку богатых и могущественных (а другого блока еще более богатых и могущественных у нас пока нет), тем выше ее шансы на успех». Последнее слово в этой главе принадлежит Бобу Макинтайру, директору некоммерческой общественной организации «Граждане за справедливые налоги» и человеку, который провел большую часть своей жизни в борьбе с армиями вашингтонских лоббистов. «Нас так мало, а их так много», – устало вздыхает Макинтайр.

Глава 11

Жизнь в офшорном стиле

С Бет Кролл, много лет занимавшейся частным банкингом, я познакомился в 2009 году и наконец получил возможность задать вопрос, который давно меня мучил. Мне хотелось понять, как частные банкиры, укрывающие богатства мафиозных личностей и коррумпированных политиков, оправдывают то, чем занимаются?

Мы встретились воскресным днем в Вашингтоне, где жила Бет, в шумном кафе популярного книжного магазина Kramer Books в районе Дюпон-Серкл. К тому времени Бет уже ушла из сферы банковских услуг и работала в какой-то негосударственной фирме. Но удивительно стильное черно-белое пальто придавало ей вид элегантной дамы, ведущей международные финансовые дела. В свои сорок семь, после почти двадцати четырех лет работы в банковском бизнесе, Кролл (это выдуманная мною фамилия) еще не могла вполне примириться с прошлой жизнью. Она ненавидела все, с чем ей довелось столкнуться. Было заметно, как Бет нервничала, и, решившись все-таки рассказать обо всех пережитых ею ужасах, она наотрез отказалась раскрывать подробности о своих клиентах, поскольку когда-то приняла должностную присягу сохранять их тайны. Кроме того, ей не хотелось разрушать те дружеские отношения, сложившиеся за годы ее работы в банках. Поэтому во время нашей беседы, стараясь не сказать лишнего, она очень осторожно подбирала слова.

Последним местом работы Кролл в сфере частного банкинга были Багамы. Этот архипелаг с населением более трехсот тысяч человек стал важным офшорным центром еще со времен расцвета американской организованной преступности, то есть с первых десятилетий ХХ века. Несколькими месяцами ранее моего знакомства с Кролл, я таким же образом расспрашивал одного человека, прекрасно осведомленного в тонкостях ведения дел на Каймановых островах; мой собеседник порекомендовал мне хорошо подумать о личной безопасности, если я собираюсь «задавать подобные же вопросы о Багамах». Рассказанное Кролл подтвердило серьезность этого дружеского совета: она обмолвилась, что с ней может случиться всякое, если она вернется на Багамы, поскольку в какой-то степени все-таки нарушила кодекс молчания, принятый в той среде.

«Не хочу кормить рыб.», – сказала она без улыбки. Самый большой страх у нее вызывало именно то, что, собственно, и когда-то и послужило причиной ее негодования: слишком многие ее клиенты, финансовые дела которых она вела, были влиятельными, а некоторые даже очень могущественными, лицами в своих странах. Бет знала обстоятельства некоторых ситуаций, в которых были замешаны «люди, играющие ведущие роли в мировой политике».

Багамы славятся своим праздником Джанкану – веселыми рождественскими шествиями и связанными с ними фестивалями, представляющими смесь латиноамериканских и карибских карнавальных традиций; на багамских сайтах Джанкану рекламируется как «величайшее культурное явление не только Багамских островов, но и всего мира». Кролл увлеклась этим местным праздником и, идя наперекор сложившимся нормам поведения иностранных банковских работников, принимала в карнавальных шествиях самое непосредственное участие. Естественно, ей становилось больно от одной мысли, что ее друзья-багамцы из карнавальной группы – не говоря уже о многих других оставшихся у нее в Нассау близких людях – могли бы расценить ее критику офшорного бизнеса на их родине как «антибагамское настроение». В то время, когда мы договаривались с Бет о встрече, она набиралась решимости сообщить всем друзьям, что вряд ли когда-нибудь сможет вернуться к ним на Багамы. В ее жизни происходила настоящая переоценка ценностей офшорного мира, в котором она сумела сделать хорошую карьеру. По всем правилам той среды (а они весьма просты – добродетельны те, кто соблюдает тайну; все благо, что приносит деньги) Кролл, нарушив обет молчания, оказывалась либо сентиментальной дурой, либо предателем.

Бет Кролл родилась в старом английском Лестере. Сразу после школы, сдав в 1980 году экзамены на право быть банковским служащим, она начала работать в британском Midland International Bank, затем поступила в полу-государственный шведский банк, а в 1987 году перешла в люксембургский филиал Chase Manhattan Bank, где стала административным сотрудником операционного отдела. Chase Manhattan Bank был платежным банком-агентом по облигациям нескольких выпусков, и Кролл, находясь в святая святых отдела купонных выплат, обеспечивала аккуратные выплаты держателям еврооблигаций. Она вспоминала: «Мы работали с “бельгийскими дантистами”[36], хранившими свои еврокупоны под матрасами. Иногда они появлялись все вместе, в одно и то же время, и тогда мы говорили: „Ну, прибыл купонный автобус". Они приезжали из Бельгии, Германии, Нидерландов, заполняли собой приемную, лезли из всех дверей, сердились, размахивали своими купонами и получали чеки». В сейфах филиала наряду с прочим хранились запечатанные конверты – сотрудники почему-то называли их на французский манер enveloppes scelees, – и каждый имел маркировку «БОЛЧАСКАП» («большой частный капитал» самых надежных клиентов банка). Кролл уточнила: «Мы совсем не понимали, что за чертовщина лежит в этих конвертах. Ими занимались только наши специалисты, работавшие с частными капиталами, и менеджеры по связям с клиентами, но все держалось в секрете. Мы же ни о чем не имели ни малейшего представления».

Обычный рабочий день был по четырнадцать-шестнадцать часов и часто по выходным тоже; давление на сотрудников оказывалось огромное: «В банке царил почти культ страха. Клиент теряет деньги? Боже милостивый! да у тебя, друг, серьезные неприятности! Мы работали в условиях максимального напряжения. Первоначальные сроки – и так всегда крайние – вечно сдвигались и становились уже безумными. Корпоративная политика была просто невменяемой: страшный гнет сверху, неискренность и ожесточенность в отношениях, всеобщая подозрительность, слежка друг за другом и круглосуточное ожидание ножа в спину». Кролл перешла в бразильский банк Banco Mercantil de Sao Paulo, а затем – в Citirust на Багамах, где руководила оценками и бухгалтерским учетом инвестиционных фондов открытого типа и паевых фондов. Когда мы дошли до этого момента, моя собеседница отказалась назвать имя своего работодателя.

Кролл стала управляющим по связям с клиентами в отделе частного банкинга известного британского банка на Багамских островах. Этот отдел работал с банками, которые обозначают эвфемизмом «управляемые банки», а попросту говоря, офшорные. Они не имеют физического присутствия в местах своей регистрации, поэтому могут уходить от надзора со стороны ответственных регулирующих органов. Офшорным банком обычно управляет агент, находящийся в данной налоговой гавани. Такой банк может быть филиалом или дочерним предприятием какого-нибудь всемирно известного банка, который прикрывает свою «дочку» собственным солидным и уважаемым именем, то есть респектабельный банк создает «пустышку», не несущую никакой ответственности, а порой даже не ведающую, чем на самом деле она занимается. Итак, скажем, на Багамах регистрируется некий офшорный банк, но его владельцы и управляющие могут находиться где угодно.

Офшорные банки ведут бизнес, которого многие банки не желают касаться. Сенатор Карл Левин объяснял: «Регулирующие органы в целом не контролируют деятельность этих банков, и, за исключением их собственников, практически никто не знает, где они находятся, как работают и какие у них клиенты. Один такой владелец вообще заявил, что свой банк он всегда таскает за собой: “где я, там и мой банк”». Реклама предлагает учреждать офшорные банки всего за несколько тысяч долларов, суля самые разные преимущества, среди которых и «отсутствие назойливых глубоких проверок», и «европейская юрисдикция», и «молниеносное учреждение». Банк, в котором работала Кролл, имел респектабельное имя, вполне успокаивающее багамские органы регулирования. Я спросил Кролл, насколько плотно и внимательно работал ее британский банк с офшорными банками. Она расхохоталась: «Ну да. скажете тоже, “плотно”… Эти банки направляют свои квартальные отчеты в Центральный банк Багамских островов, но следить за ними – не наше дело».

Кролл помнила, что в приемной ее британского банка висели медные таблички с надписью «BANCO DE X». Возможно, это был аргентинский банк, на бланках которого были указаны багамский адрес и телефонный номер британского банка. Регулятор на Багамских островах не мог выяснить, что творится в Аргентине и наоборот. Это классический офшорный прием. Как нетрудно догадаться, некоторые из этих банков – несмотря на проверки, проводимые какой-нибудь из аудиторских фирм из тогда еще «Большой пятерки», – банкротились. Кролл, которая владела испанским, вспоминала, как принимала звонки разгневанных вкладчиков, когда банкротились банки и фонды, с которыми был связан ее банк. «Звонившие рыдали, ведь исчезали сбережения, сделанные ими за всю жизнь, а я говорила им: “Нет смысла прилетать сюда и искать деньги, которых здесь нет”». Денег не было никогда.

Снимается комната или офис, где сидят два сотрудника. Теперь это и есть банк

Террористические атаки 11 сентября 2001 года заставили США принять законы против офшорных банков. Теперь любой банк на Багамах должен был нанимать двух старших сотрудников, иметь офис, хранить и вести бухгалтерские книги, и этого было достаточно, чтобы считаться реально существующей компанией. «На деле все выглядит так: снимается комната или офис, где сидят два сотрудника. Теперь это и есть банк», – объяснила Кролл. Она указала мне на сайт одной багамской трастовой компании, которая любого, кто к ней обратится, обеспечит таким джентльменским набором: комната для ведения и хранения бухгалтерских книг, два директора – и все, вы уже банкир. Такой реквизит создает видимость ведения бизнеса, при этом даже зарегистрированного регулирующим органом.

Кролл перешла в крупный европейский банк, где тоже заняла пост управляющего по связям с клиентами. В сущности в ее обязанности входил поиск богатых клиентов и удовлетворение всех их пожеланий. Свой промысел она предпочитала вести в Латинской Америке, исколесив ее вдоль и поперек. «Во въездной форме обычно указываешь цель приезда. Естественно, пишешь “развлечения”, хотя твой чемодан набит деловыми костюмами и бесконечными папками с оценками, рекламными буклетами, материалами презентаций, и каждая папка кричит о выгодах, предоставляемых трастами на Багамах». Имена клиентов в оценках не фигурировали. В сущности банки даже не фиксировали реквизиты и имя клиента. «Реквизиты опускаешь, так что все выглядит просто как перечень ценных бумаг и их количества. Эти данные никогда нельзя связать с какими-то конкретными лицами». Порой, при пересечении контрольного пункта в аэропортах Кролл приходилось поволноваться, но ни разу ее личность не вызвала никаких вопросов.

Кролл часто помогала другим людям нарушать закон, но редко (если вообще когда-либо) испытывала чувство, будто делает что-то очень неправильное. «Я научилась не терзаться угрызениями совести, а разумно управлять ею, – признавалась она, – ведь всегда можно убедить себя, что просто кого-то выручаешь». Например, в странах вроде Бразилии закон требует обеспечить обязательную долю участия в наследовании, определяя, кто из членов семьи получает активы после смерти родителей, и как раз офшорный траст предлагает разные выходы из нежелательных ситуаций. Кролл приводит случай из своей практики, имевший место в другой стране с такими же законами о наследовании. В соответствии с ними активы переходили не к дочери-инвалиду, а к сыну, бездельнику и моту, хотя, по мнению всей семьи, он не должен был бы получить ни копейки.

Прибыв в страну, Кролл сразу приступала к так называемому «холодному обзвону» потенциальных клиентов, то есть без всякой предварительной договоренности, практически наугад, звонила лучшим юристам и управляющим активами, чтобы разведать нужную информацию. Уже после этого она переходила к следующему этапу, который на языке банковских работников называется «конкурсом красоты»: перед будущими клиентами разворачивался перечень услужливых банков, готовых принять на себя управление активами и разработать индивидуальные стратегии по любому желанию. Главная сложность заключалась как раз в этом скользком пункте, обозначенном как «любое желание» – оно могло быть очень разным, от самого законопослушного до наиболее неправомерного. Задача Кролл состояла в построении таких тонких доверительных отношений, чтобы, не проговаривая ничего в открытую во время беседы, точно понять, в какого рода услугах нуждается твой будущий клиент. Если ему нужен законный гарантированный доход от активов, то предлагался правильный траст, а если у клиента совсем другие намерения, то ему предлагался «плохой» траст вместе с заверениями, что его личность останется засекреченной и все законы будут обойдены. Все для клиента. Для установления этих доверительных неуловимых связей Кролл посещала игры в поло, оперу, концерты и бесконечные рабочие завтраки, ланчи и обеды в самых дорогих ресторанах.

Несмотря на появлявшиеся время от времени сомнения в праведности того дела, которому Кролл служила, карьера ее развивалась довольно успешно: она работала в частном швейцарском банке на Багамах и обслуживала очень богатых клиентов. Этот швейцарский банк был не самым обычным банком: начнем с того, что во всем богатом послужном списке Кролл он стал первым, где она действительно увидела чемоданы, полные денег. Кролл вспоминала: «Клиенты никогда, ни разу не входили в наш банк через дверь. Банкиры и их клиенты отправлялись куда-нибудь на охоту или встречались на балете в Будапеште. Вот там все это и происходило». Она произнесла слово «это» таким тоном, будто речь шла о сексуальных извращениях. Реальный бизнес, походивший на слоеный пирог, делался в Швейцарии, а Багамы в качестве одного из его многочисленных слоев, в котором «прятали монетку», служили «парковочной площадкой» или «перевалочной базой». Основная цель всех этих манипуляций, разумеется, была одна: в целости и сохранности переправить и сберечь всю преступную наживу.

«Постепенно я начинала чувствовать себя продажной девкой, какой-то растленной личностью – и ради чего? Только чтобы привлекать в банк все больше денег? До меня стало доходить, что система, на которую я работала, в огромной степени содействует обострению проблемы нищеты в мире», – сказала Кролл. Немного подумав, она добавила: «Но у меня как будто адреналин подскакивал, я действительно получала удовольствие. А когда работаешь на адреналине, трудно задаваться вопросами, которые неизбежно возникли бы в другой ситуации».

Коллеги Кролл в основном были выходцами из старых европейских аристократических семей, им легко удавалось завязывать деловые и финансовые связи, поскольку в том мире, в котором они вращались, все давно и хорошо знали друг друга. Бет всего добивалась сама и прекрасно с этим справлялась. Она сумела наладить крепкие, хорошие отношения и с главными юристами, и с управляющими активами, и другими высокими банковскими чинами. Но это были только рабочие отношения. Социальный разрыв все равно оставался.

«Они посещали великосветские приемы, спокойно вели беседы с членами европейских королевских домов, дружили с послами. Я никак не вписывалась в их круг», – говорила Кролл.

Иногда банк шел на то, чтобы раскрыть какой-нибудь отдельный случай отмывания денег

В те времена, после слабой попытки обуздать офшоры, законы на Багамах несколько ужесточили, и Кролл перешла на более спокойную должность в том же банке, в отдел внутреннего контроля. Во избежание притока совсем «плохих денег» были введены специальные правила, предписывающие знание клиентуры, и офшорные банкиры вовсю пытались продемонстрировать, что они придерживаются буквы закона. Например, от вкладчиков могли потребовать предъявить заверенную копию паспорта и заявление о «происхождении денег». Юрисдикции вроде Багамских и Каймановых островов внесли эти требования в свое законодательство, поэтому банкам срочно потребовались сотрудники, следившие за его соблюдением. По крайней мере, так должно было выглядеть по положению. Одним из таких сотрудников стала Кролл.

На своей новой должности Кролл начала изучать многочисленные пути обхода законов: «Вы задаете вопрос об источнике средств, и клиенты отвечают все что угодно. Ведь вы не можете запросить документы, подтверждающие правдивость их слов». Кролл знала, что ее коллеге, тоже ответственному за соблюдение требований законодательства, строго запретили просматривать определенные документы. Лазейка в багамских законах позволяла не выполнять предписанных требований (в частности, не проверять) те клиентские компании, которые были так или иначе аффилиированы с финансовыми учреждениями, зарегистрированными в юрисдикциях с жестким (или считающимся таковым) законодательством. Иногда банк шел на то, чтобы раскрыть какой-нибудь отдельный случай отмывания денег, поскольку требовалось показать, как строго они соблюдают законы. По словам Кролл, банки делали это с удовольствием, при условии что в этих разоблачительных шоу не будут замешаны лица, которых «нельзя было огорчать».

В каждой налоговой гавани действуют свои правовые системы, но у всех есть несколько общих черт. Границы между преступным и законным практически размыты, а на смену понятия законности пришли «доверительные отношения и старые связи», в которых, с одной стороны, играют большую роль представления о респектабельности и честном имени, а с другой – слишком много тайного и сомнительного. Люди, желающие отмыть свои деньги или инвестировать их при минимальном налогообложении, хотят быть уверенными, что имеют дело со специалистами, у которых не возникнет препятствий в виде моральных принципов и которым можно доверять. Если банкиры имеют дело с незнакомым клиентом, они предпочтут разыгрывать законопослушание. Но если вы их старинный клиент и пользуетесь доверием, все законы отпадают разом. В силу вступают другие правила, основанные на доверительном отношении, почтении к аристократическому происхождению, преклонении перед богатством и любви к привилегиям – и все это действует вопреки формальному праву. «Самым надежным клиентам банка» предоставляются максимально удобные условия. Сходство описанной системы ценностей с кодексом поведения, принятом в мафиозной среде, отнюдь не случайно.

Кролл продолжала: «Банки, обслуживающие богатых клиентов, конкурируя между собой, в то же время почесывают друг другу спинки. Главы банков составляют один общий социальный круг – все они опутаны семейными, дружескими и деловыми отношениями, все они обмениваются клиентами. По закону я должна сообщать о подозрительной деятельности подразделению финансовых расследований [Багамских островов] или полиции. Но в нашем небольшом мирке все знают всех (и даже их родственников). Я не могла вести обработку конфиденциальных отчетов в обычном порядке, поскольку очень велик шанс, что кто-нибудь из местного подразделения или полиции окажется близким знакомым тому, кто работает с тобой в банке… Даже один лишь заданный “не тот” вопрос мог причинить мне вред».

Предполагалось, что Кролл должна была проверять подозрительные перемещения средств со счета на счет. А счетов было множество. В начале новой деятельности ее тревожило многое, и возникала масса вопросов: «Они [начальники] отвечали: “Это комиссионные”. А не взятки? Комиссионные – за что? Я снова ставила вопросы и никогда не получала ответов». Одна находящаяся в Швейцарии трастовая компания, имевшая деловые отношения с банком, где работала Кролл, на своем сайте не показывала почти ничего, кроме красивого фонтана в Женеве. «Эта компания сплавляла нам невероятную гадость. Ни один ответственный попечитель траста никоим образом не взялся бы за такие дела. У нас не было ни малейшего представления, кто является учредителями траста, какими активами владел траст и откуда эти активы взялись. Я резко возражала, но банк брался за такие операции», – жаловалась Кролл.

Со временем сомнения и чувство растерянности только нарастали, и она вдруг осознала, что оказалась в глухой изоляции: «Из-за этой банковской тайны и ее соблюдения я не могла поговорить даже со своим бойфрендом. Он знал, что я нахожусь в крайнем напряжении из-за работы и из-за того, что о ней нельзя говорить, но это было все, что он мог знать. Он был очень терпелив, но ему приходилось нелегко, когда по вечерам я вваливалась бледная, выжатая и больная от дел, о которых он никогда так и не узнал». Кролл разговаривала с работниками других банков, занимавших ту же должность, и выяснила, что и они испытывали ровно такое же бессилие. Она прекрасно помнила: «В офшорах жил страх. Вы все время стоите перед дилеммой: говорить – не говорить, поскольку на неприятные вещи, которые вы сообщали управляющим, могли и не отреагировать… Большинство людей хотят выполнять свою работу, защищать банк и страну от грязи, а также выполнять свои нравственные, моральные и юридические обязательства. С таким настроением и идешь на работу».

Я рассказал Кролл о собственном недавнем опыте на Каймановых островах. Одна женщина, согласившаяся ответить на мои вопросы, услышав от меня, что я связан с общественной организацией, критически относящейся к офшорам, тут же встала и ушла. На этом интервью и закончилось. Длилось оно не больше минуты. Я рассказал обо всем своему приятелю, который и порекомендовал мне эту даму. Оказалось, она уже успела прислать ему по электронной почте несколько писем, во-первых, объясняя, как «неудобно» она чувствовала себя после нашей встречи; а во-вторых, настойчиво требуя, чтобы я никогда не называл ее имени.

Люди, с которыми я встречался, всегда относились к моим вопросам неприязненно. Стоило мне спросить: каким образом можно сбалансировать процветание примерно 50 тысяч островитян и интересы 350 миллионов жителей Северной Америки, 600 миллионов жителей Латинской Америки и такого же числа жителей Африки – как они или меняли тему, или просто уходили. Но более всего меня удивляло собственное состояние: несмотря на всю уверенность, с которой я декларировал свои взгляды, я испытывал какое-то странное чувство застенчивости, почти стыда, высказывая их на Каймановых островах. Кролл немедленно вспомнила это чувство. «Когда я стала планировать отъезд с Багамских островов, друзья представили меня другим частным банкам. Сама мысль о продолжении прежней карьеры вызывала у меня такое отвращение, что я почти физически испытывала тошноту, но вокруг были мои старые друзья, коллеги. Они старались помочь мне. Как я могла напрямую сказать им, что больше не могу выполнять свою работу, тогда как они все еще занимались ею? Я повсюду чувствовала “грязь”. Я была нечиста сама, потому что, с одной стороны, продолжала работать, а с другой – каким-то образом не могла быть откровенной и честной по отношению к своим друзьям».

Стефания Падилья-Калтенборн, американка, мать двоих детей и моя старинная приятельница, до недавнего времени жила на Каймановых островах, но уехав оттуда, довольно быстро осознала, сколько, оказывается, накопилось в ее душе непроявленного любопытства и невысказанной искренности: «Когда живешь там, возникает ощущение, что сталкиваешься с чем-то скрытым, с чем-то, что никогда не выходит на поверхность и чего я не хочу видеть. Я знала, ответы, если я захочу их услышать, будут касаться того, с чем я не смогла бы справиться. С людьми там нельзя разговаривать. Существует странная невидимая черта, которую нельзя пересекать. Это состояние ума. И такой образ мысли и жизни выбран самими людьми. Своего рода самоцензура».

Во время посещения Каймановых островов в 2009 году я был приглашен в дом к некогда высокопоставленному местному политику; мы сидели и спокойно беседовали, когда вошел коренастый темнокожий человек, явно коренной житель; было ему за сорок, на нем была синяя рубашка поло, шорты цвета хаки и солнцезащитные очки. Представился он почему-то Дьяволом. Я до сих пор не знаю его имени. Впрочем, мой здравомыслящий и имеющий хорошие связи хозяин поручился за него самым решительным образом. Загадочный незнакомец сказал, что всерьез занимается поддержанием правопорядка на международном уровне. Решив проверить, не врет ли он, я показал ему сохранившийся в моем мобильном телефоне недавно сделанный снимок Роберта Моргентау, прокурора округа Манхэттен. В тот момент ничего лучшего мне в голову не пришло, а Моргентау давно уже стал легендой среди людей знающих. Разумеется, проверка была не из сложных, и незнакомец прошел ее, не задумавшись ни на минуту.

Он сказал, что потратил годы на изучение некоторых мировых греховных дел, которые безнаказанно вершатся на Каймановых островах, и привел несколько примеров, о многих из которых я прежде не слышал. Один из рассказанных Дьяволом эпизодов касался Имада Мугния, который, как я позднее выяснил, был одним из основных деятелей организации «Хезболла» (убит в Сирии в 2008 году). Другой эпизод касался одной местной компании, замешанной в передаче ракетных технологий Ирану. Позднее я проверил информацию Дьявола в Управлении по контролю над иностранными активами США и выяснил, что расследование по делу этой компании все еще продолжалось. Затем Дьявол затронул тему некоторых операций, которые проводил на Каймановых островах международный торговец оружием Виктор Бут. В СМИ эти истории никогда не попадали. А еще он поведал о зарегистрированных на Каймановых островах хедж-фондах и инвестиционных фондах, обвинив эти финансовые институты в преступной деятельности. Правда, когда я начала задавать вопросы, он отказался вдаваться в подробности. Именно в тот момент он и предупредил меня, чтобы я «побеспокоился о своей безопасности».

Далее я услышал: «Если мы будем затрагивать такие темы, вы закончите как Салман Рушди. Такие вопросы не подлежат обсуждению. Я хочу сказать – это место порочное и испорченное». Он заявил, что слишком сильно заинтересовался «некоторыми камнями, которые обычно, и чаще всего умышленно, никто не переворачивает», и этот интерес сделал его врагом всех местных властных кругов. Вот почему он называет себя Дьяволом. Теперь к нему и относятся как к дьяволу.

Дьявол продолжал: «Вам приходится держать свои принципы при себе. Они осуществляют экономическую изоляцию, уничтожают вашу репутацию и порядочность. Они лишают вас человеческого достоинства. Здесь действуют в соответствии с кодексом молчания – кругом омерта. Они, конечно, говорят, что это не так. Здесь сплошные интриги. Люди из фирм собираются вместе (такие сборища неформальны) и показывают пальцем: “Этот малый настоящий смутьян”. После чего получаешь намеки, мол, будьте осторожны.» В игре участвуют могущественные масонские и другие организации. «Они звонят политикам и говорят, что те должны делать». Хозяин дома (единственный диссидент, которого я нашел на островах) вмешался в разговор и добавил, что об этих интригах «говорят так, как вы говорили бы о призраке».

«Самое трудное заключается в том, – сказал Дьявол, – что здесь есть люди, совершившие деяния, которые международное сообщество сочло бы незаконными… Они заседают в советах директоров, имеют высокий статус и выглядят как государственные мужи».

Каймановы острова хвастают своими законами, позволяющими досконально знать своих клиентов. Эти законы весьма жестки, но только на бумаге. В реальности дело обстоит так же, как в рассказе Бет Кролл о принятой на Багамах системе – если клиент входит в избранный круг и пользуется доверием других членов этого круга, все правовые нормы отпадают. Дьявол рассказывал: «Допустим, у меня нет связей [в каким-то учреждении], и тогда в этой фирме захотят узнать обо мне все, включая размеры моего белья. Но если у вас установились прочные отношения с каким-нибудь банком, правила перестанут иметь к вам какое-либо отношение. Если у вас есть репутация зажиточного, почтенного господина, доверие к вам не подвергается сомнению». Слова Дьявола напомнили мне о внутреннем меморандуме Riggs Bank, в 2004 году раскрытом американским постоянным подкомитетом сената США по расследованиям: «Клиент – частная инвестиционная компания, зарегистрированная и находящаяся на Багамских островах, используемая в качестве инструмента управления инвестиционными потребностями собственника-бенефициара. Собственник-бенефициар – отошедший от дел профессионал, достигший значительных успехов в карьере и накопивший за свою жизнь состояние, достаточное для спокойной и упорядоченной жизни после выхода в отставку». «Отошедшим от дел профессионалом» был главный чилийский палач и бывший диктатор Чили Аугусто Пиночет.

Впоследствии я пересказал все услышанное от Дьявола и Бет Кролл одному бухгалтеру, когда-то работавшему на Каймановых островах. Когда я упомянул о замечании Дьявола о том, что мне придется разделить судьбу Салмана Рушди, мой собеседник интенсивно закивал головой: «Да, да, да, этим шутить нельзя. Серьезное отношение к таким угрозам – вовсе не проявление наивности. Если что-то пойдет не так, вы первым отправитесь в тюрьму». Он рассказал о нескольких загадочных смертях в офшорах, в том числе о смерти швейцарского банкира Фредерика Бизе, тело которого в 2008 году нашли в багажнике горящей машины в городке Гранд-Бей на Каймановых островах. На голове убитого обнаружили травмы, нанесенные тупым предметом.

Мой собеседник, ранее работавший и управляющим хедж-фонда, и банковским сотрудником, отвечавшим за соблюдение законодательства, и главным бухгалтером, поведал о том, как он мало-помалу стал понимать, что происходит.

Я начал чувствовать неладное через три или четыре года после своего приезда на Каймановы острова. Мы делали проводки по счетам, которые были довольно сомнительными. Из разных источников поступает информация, она потом складывается в определенную картину, но задавать вопросы нельзя. Даже если у вас есть вполне определенные указания на незаконный характер сделок, вам следует хранить молчание. Я заговорил, и в результате на заседаниях мне стали предоставлять все меньше информации. Информация – то, что вынесено за рамки формальных обсуждений, но известно всем участникам обсуждений. Я чувствовал, что превращаюсь в персонажа какой-то странной пьесы.

Он попал под подозрение. Его стали перегружать работой: за год у него было 1200 часов переработки, и за это время ему не предоставили никакой компенсации. Генеральный директор сказал: «Это часть твоих обязанностей».

За два года мы сменили 40–50 % персонала. Людей, по каким-либо причинам не вписывавшихся в систему, выставляли прочь. Задайте вопрос – и вас моментально уволят или будут заваливать работой так, что вы уволитесь сами. Все это делается неочевидным образом: вас не станут вызывать на заседания и говорить: «Перестаньте задавать вопросы». Ведь там работают очень одаренные, хорошо образованные люди. У них свой собственный, особый способ общения. Учишься читать между строк. Никто вам не скажет: «Я тебе угрожаю». Там говорят: «Этот человек не встраивается в общую картину». Я долго работал в этом бизнесе и знаю, что при этом имеют в виду.

Чтобы оставаться на Каймановых островах, необходимо разрешение на работу. Любой иностранец, создающий проблему, будь то сотрудник полиции, юрист, сотрудник органов регулирования или аудитор, может быть лишен разрешения Советом защиты Каймановых островов – органом, выдающим разрешения. Иностранцы на Каймановых островах болезненно ощущают свою уязвимость.

Большинство людей, работающих в офшорах, видят лишь фрагменты общей картины и потому не понимают, что происходит.

Например, если есть траст, учрежденный на Каймановых островах, и портфель ценных бумаг в Швейцарии, на Каймановых островах вам предоставят очень мало информации. Вы не будете знать, почему происходит то, что происходит. Люди, совершающие преступления, – те же люди, которые учредили траст или целевую компанию. Нередко они находятся в Нью-Йорке или Лондоне. Сотрудники – в основном честные люди, старающиеся как можно лучше выполнять свои обязанности. Всю правду знает юрист, или генеральный директор, или старший управляющий.

Если вы сообщаете о непорядках и при этом остаетесь на острове, вам не предоставляют никакой защиты, обычно положенной свидетелям. Это обычная в офшорных центрах практика. Если вы выскажетесь в одном месте, сеть офшорных отношений позаботиться о том, чтобы вы никогда больше не получили работу. Это самоубийство в физическом и экономическом отношении. Найти защиту просто невозможно.

Такие вещи мне рассказывал бывший бухгалтер. Когда он закончил, то в ярости ударил кулаком о ладонь: «Читали “Фирму” Джона Гришэма? Так вот, на самом деле все еще хуже. Дело не в одних юристах. Дело в политической среде в целом».

Перед поездкой на Каймановы острова в 2009 году я связался с властями островов и попросил об интервью, сообщив им, что работал на международное агентство Tax Justice Network – общественную организацию экспертов, энергично критикующих офшоры вроде Каймановых островов. Когда я прибыл туда, представитель местной администрации Тед Бравакис заявил, что со мной «никто не желает иметь дела», и добавил: решение держаться от меня подальше принято «на самом высшем уровне правительства». Несколько ранее я отправил по электронной почте письмо одному из старших официальных лиц в аппарате регулирования Каймановых островов и попросил у него интервью. Впоследствии этот чиновник (без всякого злого умысла) прислал мне копию послания, в котором критиковал попытки своего предшественника Тима Ридли дать мне интервью: «Я хочу, чтобы Тим перестал носиться с этим малым и создавать впечатление, будто он оказывает нам благодеяние. Мы собираемся подготовить основанный на фактах, успокоящих всех материал, – но исключительно в письменном виде, и откажем в каких-либо интервью под запись». Предположив, что этот господин, возможно, не хотел этого и ошибочно прислал мне копию этого воззвания, я ему ответил. Он откликнулся сразу, при этом в его письме была отмечена весьма важная деталь: «Именно так. Мне нужно было, чтобы вы поняли, как большинство в мире относится к комментариям Tax Justice Network. При любой возможности я прямо говорю об этом и постоянно встречаю понимание». По-видимому, это «большинство» в его «мире» офшоров и есть тот консенсус истеблишмента, который не встречает ни малейшего противодействия.

В жизни офшоров есть нечто такое, что душит любое инакомыслие и поощряет всепроникающее коллективное мышление, которое и продемонстрировал мой невольный корреспондент. В романе «Снег на кедрах» («Snow Falling on Cedars») Дэвид Гутерсон удачно выражает суть этого характерного для офшоров духа: «Тот, кто становится врагом на острове, в замкнутом пространстве, – становится врагом навсегда. Там невозможно влиться в анонимный фон, там нет соседской общины, в которую можно войти. Сама окружающая природа требует, чтобы островитяне постоянно следили за каждым своим шагом». Социальные и политические ограничения, в которых живут островитяне, «прекрасны и одновременно ужасны: прекрасны, потому что большинство людей внимательны, а ужасны, потому что такое положение приводит к духовному инбридингу, закрытости, провоцирует тоску и грустные размышления о мире, жители которого бродят в смятении, опасаясь разоблачений».

Способность поддерживать единомыслие правящей верхушки и подавлять смутьян делает острова особенно гостеприимными для офшорных финансов

На островах не спрячешься. Вы там заперты, как рыбка в аквариуме. Там каждый – на виду у всех. Способность поддерживать единомыслие правящей верхушки и подавлять смутьянов делает острова особенно гостеприимными для офшорных финансов. Международных финансистов обнадеживает мысль, что местным элитам можно доверять, что на островах не допустят вмешательства демократической политики в процесс делания денег. Офшорные зоны стали оплотом и защитниками антигосударственных настроений, направленных против бедного населения. Такие настроения возникают во всех уголках нашего мира, но расцветают, не встречая никаких препятствий, только в налоговых гаванях.

Джон Кристенсен, в прошлом экономический советник на Джерси, а сегодня борец против офшоров, рассказывает, что, вернувшись на родной остров в 1986 году после работы за рубежом в качестве специалиста по развитию, он столкнулся с проявлениями крайне правых настроений. В тот год в лондонском Сити произошел «Большой взрыв» дерегулирования финансовой деятельности, и Кристенсен обнаружил крайнее возбуждение, царившее в офшорах. В красивой столице Джерси Сент-Хелире рушили старинные дома, лавки сувениров и купеческие склады. На их месте спешно строили банки, офисные кварталы, парковки для автомобилей и бары. Кристенсен зашел в агентство трудоустройства, где ему сказали, что он может получить любую работу, какую захочет. На следующий день ему прислали три предложения.

Он начал работать в бухгалтерской фирме, обслуживавшей не менее ста пятидесяти частных клиентов. Фирма занималась повторным выставлением счетов-фактур. Эту практику я уже описывал, сводится она к следующему: партнеры по торговой сделке договариваются о цене, а затем в официальных документах показывают другую цену, чтобы тайно перевести деньги за границу. Установить, насколько много денег переводят с помощью этого приема, чертовски трудно. По оценкам организации Global Financial Integrity, ежегодно из развивающихся стран с помощью только этого приема выводят около 100 миллиардов долларов. Указанная сумма приблизительно равна объему помощи, которую богатые страны оказывают развивающимся. Кристенсен говорил: «Эти данные характеризуют утечки капитала, перемещения капитала и уклонение от налогов – всех действительно грязных денег». Я видел, как эта грязь поступает ежедневно». Бухгалтерская фирма сообщала свой телефонный номер, бланк, номер банковского счета и придавала делу глянец крайней британской солидности и респектабельности.

В этой фирме Кристенсен проработал двадцать месяцев, занимаясь в основном клиентами из стран, исторически связанных с Великобританией, в том числе из Южной Африки. Работа с клиентами из этой страны в значительной мере сводилась к обходу санкций, которые мировое сообщество применяло к режиму апартеида. Кроме того, Кристенсен работал с клиентами из Нигерии, Кении, Уганды и Ирана. Он рассказывает: «Я был инсайдером и мог систематически работать с сотнями клиентских файлов. Постепенно я сумел собрать всю головоломку. Получалось примерно так: “Ага, так этот клиент – политик, скрывающий свою подлинную личность”. И так далее». Кристенсен узнал, что весьма высокопоставленный правый французский политик использует свое влияние, чтобы обеспечить застройщикам-девелоперам планируемое разрешение на проведение ряда сделок с недвижимостью по всей Франции. Связи этого политика с Джерси означали, что во Франции никто не узнает его подлинного лица. В целом, по словам Кристенсена, младшие работники офшорных фирм понятия не имеют, чем они на самом деле занимаются, ибо распределение сделок и информации по разным юрисдикциям позволяет надежно спрятать следы: «При беглом просмотре файлов такой информации не получаешь. Я раздобыл имя этого господина, связавшись с офисом во Франции. Там-то мне и назвали его, когда я сказал: “Мне надо поговорить об этом с сенатором”. Если вы проработаете в такой фирме довольно долгое время, они будут вас знать и с удовольствием сообщат вам то, что вас интересует. Подтасовки на рынке, сделки, совершаемые на основе инсайдерской информации. Я сидел там и все время думал: “Господи, да это динамит”. Все это были представители очень известных семей. Если такая информация просочится в СМИ, она появится на первых страницах».

Как и Кролл, Кристенсен не раскрывает подробностей: «Я подписал контракты и давал клятвы, которые должен соблюдать всю жизнь. Если бы я нарушил данные мной обещания, меня могли бы навсегда выбросить на помойку».

Повторное выставление счетов-фактур, по мнению Кристенсена, – всего лишь одна из наиболее распространенных, даже обыденных деловых процедур в мире секретных юрисдикций: «Они считают это хорошим деловым приемом и приводят самые разные обоснования и оправдания его: иностранцы защищают свои деньги от политических рисков или нестабильности национальных валют; африканцы бедны, потому что недостаточно напряженно трудятся или потому что их страны коррумпированы; страны бедны, поэтому мы посылаем им финансовую помощь. И так далее, и так далее. Исполнители в фирмах не хотят думать об экономических проблемах».

Кристенсен переходил из одной компании в другую, а тем временем реки денег, притекавших на Джерси, превращались в мощный поток. Когда он выражал беспокойство по поводу происхождения части этих денег, в основном приходивших из Африки, его бесцеремонно отодвигали в сторону. Однажды в пятницу, перед традиционной гулянкой с выпивкой в офисе, руководительница его подразделения сказала ему, что не желает обсуждать эти вопросы, и ей вообще «плевать на Африку». «Ее отношение совершенно типичное для острова. Прибыли были безумно высокими, и никто не проводил связи между своими действиями и несправедливостью, творящейся в других странах. Никто из вовлеченных в дело финансовых посредников: банков, юридических фирм, бухгалтеров и аудиторов, – никто не решался сообщить регуляторам о сомнительных сделках и даже не задавался вопросами по поводу незаконных переводов». Кристенсен встретил приятеля, с которым был знаком с детства. Этот человек, ставший дипломированным бухгалтером, пил в баре.

Я рассказал ему об Индии, Малайзии, о моих путешествиях, но он немедленно отключился и выпал из разговора. То, что я рассказывал, было ему совершенно неинтересно. Он находился в капсуле эгоизма, выглядел совершенно изолированным от окружающего мира. Вечеринка, состоявшаяся прошлым вечером, марка моей машины и кто кого зажал – вот все, о чем он мог говорить. На Джерси я столкнулся с действительно экстремистскими взглядами: дремучим расизмом, сексизмом, стремлением к подавлению, с постыдным, нескрываемым и агрессивным потребительством – со всем этим я никогда раньше не встречался. И с почти фанатичной ненавистью к любым прогрессивным идеям.

Это и есть то самое мышление, требовавшее молчания. В Лондоне все мои знакомые воспринимали антирасизм и тому подобные идеи как нечто нормальное. А вернувшись на Джерси, я услышал: «Об этом и не заикайся, сынок».

Понадобились долгие годы, чтобы из внешнего мира на Джерси просочилось прогрессивное законодательство. В Великобритании уголовное преследование гомосексуалистов было отменено в 1967 году, а на Джерси соответствующий закон был отменен под давлением Великобритании только в 1990 году. В Великобритании порку розгами запретили в 1948 году. А на Джерси это наказание оставалось в своде законов до 2005 года, когда его запретили, опять-таки под давлением извне.

Вскоре после возвращения на родину Кристенсен как-то приехал на вечеринку на мотоцикле и получил выволочку от одного из гостей, занимавшего высокое положение в местном бизнес-сообществе. «Он сказал, что шлем мотоциклиста – это ограничение свободы. Выступил и против ремней безопасности, а заодно – против налогов и государства. Он говорил, что апартеид хорош для чернокожих жителей Южной Африки, что следовало бы восстановить колониализм, что “этим людям” гораздо лучше живется при правлении белых». Кристенсен сцепился с сэром Джулианом Ходжем, столпом джерсийского банковского истеблишмента, «оголтелым апологетом апартеида, оголтелым приверженцем империи и самым оголтелым либертарианцем из всех, кого я видел». Кристенсен вспоминает, как на встрече с преподобным Питером Мэнтоном, сенатором Джерси и англиканским священником, публика вставала, приветствуя проходившего по залу Мэнтона. Мэнтон публично заявил, что при апартеиде «черным» в Южной Африке жилось лучше, чем когда-либо и где-либо. (Впоследствии Мэнтон был привлечен к ответственности по обвинению в половых преступлениях и вскоре после этого умер.) На заседании правительственной комиссии, посвященном гендерной дискриминации и равным возможностям для женщин, один высокопоставленный политик демонстративно сделал вид, что заснул и даже храпел; другой политик (у которого был собственный, не самый плохой, бизнес) пошел еще дальше. Кристенсен вспоминает: «Та сцена все еще у меня перед глазами. Этот господин сказал: “Если одна из моих девчонок-работниц забеременеет, я вмиг ее уволю. Никому не хочется видеть беременную за прилавком”. Всех женщин он называл “девчонками”».

Офшоры иногда кажутся миром мужской фантазии, миром, в котором крутые белые мужчины обсуждают дела за шотландским виски и рассматривают весь остальной мир как расходный материал. Кристенсен продолжает:

Правящие классы понимают, что им не надо беспокоиться, придут ли к власти демократы в США, или социал-демократы в Германии, или лейбористы в Великобритании. Правящие классы понимают, что в собственной стране им не надо бороться за власть. У них уже были разбросанные по всему миру обломки империи – красные почтовые ящики, британские традиции и невероятное раболепие перед английским правящим классом. На Джерси меня поразило, как лебезили местные политики перед богатыми иностранцами. Там господствовала одна идея: «Мы можем владеть нашими скромными местами, и местные жители будут нам благодарны. У нас здесь нет ни чеков, ни балансов, ни денег, а местным не нравится вмешательство чужаков». Счастливые денечки. Джентльмены из Сити нашли пути обхода угрозы, которую представляла для них демократия.

В мелких юрисдикциях, необязательно островных, легко также вызвать комплексы коллективной неполноценности. Население начинает рассматривать себя как отважных защитников местных интересов от посягательств более крупных соседей-громил. От такого раздутого самоуважения, пропитанного недоверием к внешнему миру, всего лишь один маленький шаг к либертарианскому мировоззрению, которое требует от внешнего мира невмешательства и расценивает любое продвижение местных интересов за счет посторонних как доблестное сопротивление тирании. Такое отношение, разумеется, тесно связано с господствующим в налоговых гаванях подходом: «Это не наша проблема. Исправьте собственную этическую систему», в рамках которой права граждан и правительств других стран не имеют значения, демократию считают тиранией масс, а саму концепцию общества не уважают и даже презирают.

Предоставление иностранцам возможности уклонения от налогов и общая ненависть к налогам отлично встраиваются в такое мировоззрение и могут доходить до крайностей. В протоколах нью-йоркского суда за февраль 2010 года зафиксированы откровения британского магната Гая Хэндса. Он поведал, что после того как в целях уклонения от налогов перебрался на коронное владение – остров Гернси, он «ни разу» не навещал ни своих живущих в Англии детей-школьников, ни родителей, опасаясь утратить свой налоговый статус нерезидента¹. Конрад Хуммлер, велеречивый швейцарский банкир, назвал Германию, Францию и Италию «нелегитимными государствами», потому что в этих странах слишком высоки налоги. Уклонение от уплаты налогов или то, что Хуммлер называет «внесистемным накоплением по-швейцарски», является, по его словам, законным способом защиты граждан, пытающихся «хотя бы отчасти избежать нынешней хватки администраторов кошмарного государства социального обеспечения и его налоговой политики»².

Офшорные настроения характеризуются поразительным сходством аргументов, подходов и методов и некоторым удивительным психологическим сходством. Это сходство особенно поразительно, если учесть географический разброс офшоров, несмотря на который существует его глобальное сообщество, сплоченное единомыслием. В этом мире живет причудливое по составу население: владеющие родовыми замками представители древней европейской аристократии, фанатичные приверженцы американской либертарианки Айн

Рэнд, сотрудники спецслужб всех стран мира, мировые преступники, учащиеся британских привилегированных закрытых школ, множество лордов; банкиры и простые люди. Их жупелы – государство, законы и налоги, а их лозунг – свобода.

Правительство – «эгоистичная блоха, ползающая по спинам наиболее производительных людей мира. Правительства не правят странами, правительства паразитируют на странах», – писал Мэтт Ридли, автор известных научно-популярных книг, выпускник Итона, сын четвертого виконта Ридли, лорда-сенешаля королевы. В конце концов Ридли стал членом правления британского банка Northern Rock, занимавшегося ипотечным кредитованием. Этот банк использовал крошечный благотворительный фонд для людей, больных синдромом Дауна (без согласия самого фонда), в качестве зарегистрированного на Гернси структурированного инвестиционного предприятия под названием Granite. Granite эмитировал большую часть коммерческих ценных бумаг на сумму 100 миллиардов долларов и помог Northern Rock вывести за баланс ипотечные кредиты, что привело Northern Rock к банкротству в самом начале мирового финансового кризиса 2007–2009 годов и к массированной финансовой помощи банкроту со стороны налогоплательщиков³. Granite как инструмент Northern Rock не был ни офшорным предприятием, ни предприятием, находившимся в традиционной юрисдикции, – одной ногой Granite стоял в офшорной зоне, другой – в традиционной юрисдикции. И это отражает важный аспект офшорного мировоззрения, который процветает в секретных юрисдикциях, но возникает преимущественно среди правящих классов нормальных стран.

Концентрация экстремистских настроений на Джерси способствует их усилению, объясняет Кристенсен. «Большинство либерально мыслящих людей вроде меня уехали с островов, – рассказывает он. – Почти все мои друзья по школе, придерживавшиеся социал-либеральных воззрений, уехали с Джерси и поступили в университеты. Почти никто из них не вернулся. Не могу описать вам, в каком кромешном мраке ощущаешь себя на острове. Я никогда не страдал меланхолией, но на Джерси я впал в страшную депрессию. Все, что я ценил, казалось там бессмысленным и неважным. И я понимал, что обращаться не к кому». Кристенсен уже собрался покинуть родной остров навсегда, но исследователь Марк Хэмптон, который разрабатывал новую систему изучения налоговых гаваней, уговорил его остаться на острове, убедив в важности знания системы изнутри. «Я стал тайным агентом не для того, чтобы плескать грязью на людей и компании, а потому что не понимал офшорной системы – ее не понимали и ученые, с которыми я мог поговорить. Полезной литературы на эту тему не было». О том, чем он занимается, Кристенсен не рассказывал даже своему брату. Он хранил свою тайну двенадцать лет, в течение которых работал в разных компаниях, работал до тех пор, пока не стал экономическим советником правительства Джерси.

«Я должен был подавить все чувства, поэтому изобрел стратегию полной занятости другими делами», – рассказывает Кристенсен. Он стал президентом Кинематографического общества Джерси, выступал в гонках быстроходных катамаранов и завел семью. Хотя он никогда не скрывал отвращения, которое вызывала у него офшорная система, его эксцентричные выходки вроде основания первого и единственного на Джерси общества поклонников Жана-Клода Ван Дама означали, что местные политики относились к нему как легковесу, не представлявшему серьезной угрозы. Когда в 1987 году Кристенсена назначили экономическим советником, он начал в полной мере ощущать, что это такое – выступать против всеобъемлющего Единого Мнения. Временами, говорит Кристенсен, давление было настолько сильным, что он по-настоящему терял голос.

Напряжение буквально перехватывало мне горло. Иногда, на заседаниях комитета по финансам и экономике и других правительственных комитетов или на организуемых ими круглых столах, бывали моменты, когда меня в самом буквальном смысле душил гнев. Для того чтобы встать и сказать: «Извините, но я с этим не согласен», действительно нужна была реальная сила. Я ощущал себя маленьким мальчиком, пукнувшим в церкви. На этих заседаниях комитетов я чувствовал себя совершенно одиноким – никто и никогда не поддерживал меня… Выражение мнения, противоречащего мнению большинства, означало одно: карьера здесь меня не интересует. Я просто резал себе горло.

Суть джерсийского образа жизни воплощена в трех местных пословицах: «Не развешивай свои грязные простыни на виду», «Не раскачивай лодку» и «Если тебе здесь не нравится, утром отходит лодка».

Джерси буквально кишит представителями элит, тайными инсайдерскими сетями, как правило, связанными с финансовым сектором. После того как Кристенсена назначили экономическим советником, он обнаружил, что многие люди, пришедшие повидаться с ним, хотели, чтобы он вступил в их масонскую ложу и подавали ему тайный знак. «Это было особое положение пальца при рукопожатии», – рассказывает Кристенсен.

По большей части, меня посещали люди, которых я мало знал. Разговоры с ними начинались с общих слов, а затем они говорили совершенно открыто: «А не хотите ли вы вступить в нашу ложу?» Я всегда отвечал, что подумаю об этом, и всегда уклонялся от вступления. Люди, делавшие мне эти предложения, были банкирами, крупными коммерсантами и высокопоставленными политиками. Когда обмениваешься рукопожатиями, не смотришь на руки людей. При рукопожатии чувствуешь их мозоли. Мне всегда казалось, что руки этих людей грязноваты, хотя это и не заметно. Возникает ощущение, будто все мы участники какой-то грязной мальчишеской проказы.

«Их мышление – в значительной мере мышление круга однокашников, – продолжает Кристенсен. – Это значит, что они могут быть уверены в том, что ты поступишь, как надо, и тебе не надо даже говорить, как следует поступать. Вот скрытый смысл слова “доверие”. Я кончил тем, что прослыл человеком, которому не стоит доверять. Я часто слышал, как они говорили: “Он – не один из нас”. Однажды мне это сказали в лицо».

Консенсус господствует даже в СМИ. До 2005 года главной газетой на Джерси много лет владела компания, которую возглавлял сенатор Фрэнк Уокер. Одновременно Уокер был главой могущественного комитета по финансам и экономике и одним из самых громогласных энтузиастов финансовой отрасли Джерси. Financial Times писала в 1998 году: «Такое положение подобно тому, какое могло бы сложиться, если бы Гордон Браун [тогда министр финансов Великобритании] или Оскар Лафонтен [министр финансов Германии] владели бы всеми общенациональными газетами своих стран. Немногие на Джерси считают такое положение странным»⁴. Уокер ушел из газеты в 2005 года, и теперь она публикует вполне приличную информацию и даже мнения инакомыслящих, но ее редакционный тон и общее содержание твердо отстаивают офшорный бизнес.

Патрик Мюирхед, опытный радиожурналист, прежде работавший на BBC и до 2004 года – ведущий вечерних новостей на джерсийском телеканале ITV, так описывает атмосферу, царящую в джерсийских СМИ.

На острове живет девяносто тысяч человек, и жители разделены лишь малым расстоянием, можно сказать, одним шагом. Арендуемый мной дом стал салоном, популярным среди местных политиков и людей, принимающих решения. В атмосфере такой близости любой осмысленный вызов становится невозможным. «Вы будоражите людей и неправильно их ориентируете», – сказала одна местная дама, выражая неодобрение моими методами работы. После того как я покинул Джерси, враждебно ощетинившиеся джерсийские СМИ и население отправили на помойку мою репутацию, мои профессиональные способности и мою популярность⁵.

Никому не подотчетные элиты всегда безответственны. Я сам уловил затхлый вкус джерсийской власти в первый же день посещения острова в марте 2009 года, когда на первой странице газеты Jersey Evening Post появилась статья под заголовком «ШТАТЫ В РУИНАХ»: «Штаты еще вчера напоминали школьную спортивную площадку, когда в зале заседаний раздались ругательства и личные оскорбления. Сенатор Стюарт Сиврет, популярный, но вызывающий противоречия политик, прилюдно пожаловался в Ассамблее Штатов, парламенте Джерси, на то, что ему на ухо шепнул министр здравоохранения. Как писали в статье, Сиврет встал и сказал:

Сожалею, что нарушаю порядок заседания и прерываю министра. Но министр, сидящий справа от меня, сенатор Перчард, шепчет мне на ухо: «Ты, мешок, набитый г…, почему бы тебе, ублюдку, не выйти и не удавиться». Сенатор Перчард немедленно ответил: «Полностью отрицаю это. Просто я по горло сыт голословными обвинениями этого человека. BBC, которая вела трансляцию заседание в прямом эфире, была вынуждена принести извинения за эти выражения.

Сиврет постоянно становился жертвой попыток пресечь инакомыслие: «За любым человеком, выступающим против истеблишмента, устанавливают тайное наблюдение. На острове царит атмосфера страха. Всякий, кто осмеливается выражать несогласие, становится врагом Джерси, антиджерсийским элементом. В полном соответствии с рецептами сталинской пропаганды такого человека объявляют предателем, нелояльным членом общества». Через несколько недель после моего посещения острова восемь сотрудников полиции задержали Сиврета на семь часов, в течение которых полиция провела обыск в его доме, покопалась в личных бумагах и компьютерных файлах. На следующий день администратор блога Сиврета сообщил ему, что кто-то неловко пытался взломать пароли. Когда вскоре после этого я позвонил ему, его автоответчик сообщил следующий текст: «Не пугайтесь полицейской слежки. Говорите свободно, поскольку вы не нарушаете закон, если только вы не мой поставщик наркотиков. А если вы все-таки пришли продать мне наркотики, то вы знаете, куда теперь сбрасывать этот товар». Атмосфера хорошо отражена в блоге Сиврета, где он описывает свое заточение. «Добро пожаловать на солнечный Джерси, в Северную Корею Ла-Манша!».

За любым человеком, выступающим против истеблишмента, устанавливают тайное наблюдение

В октябре 2009 года, будучи обвинен в несанкционированном распространении отчета полиции о поведении одной медсестры, Сиврет бежал в Лондон и попросил там убежище, заявив, что не может рассчитывать на справедливый суд в Джерси. Член парламента от либерально-демократической партии

Великобритании Джон Хемминг разместил Сиврета у себя дома, заявив, что «нам следует не допустить его экстрадиции и неправедного судилища над ним»⁶. Когда Сиврет в мае 2010 года вернулся на Джерси для участия в выборах, его задержали прямо в аэропорту. «В этом управляемом олигархией обществе нет никаких сдержек, никаких противовесов, – сказал он. – Это однопартийное государство, и таким оно является уже много веков».

Построить нормальное интеллектуальное оправдание того гостеприимства, которое оказывается секретным офшорным финансам, очень трудно, поэтому на Джерси обычно прибегают к приему, заключающемуся в нападении не на обвинение, а на обвиняющего. Нападки на инакомыслящих в основном сводятся к подлой клевете и намекам, порочащим репутацию человека. Его обвиняют в невежестве, в том, что им движет зависть, говорят, что он экономически неграмотен, ненадежен или психически неуравновешен, что этому человеку нельзя доверять. Доктор Марк Хэмптон, преподаватель Портсмутского университета, часто посещавший Джерси для проведения полевых исследований, вспоминает, насколько услужливыми были власти острова – до тех пор пока он публично не выступил с критикой офшорного статуса Джерси и не стал чаще появляться в СМИ. С того времени власти перестали приветствовать полевые исследования Хэмптона на том основании, что он «из Портсмута». «Власти стали давать негативные комментарии, – рассказывает Хэмптон. – Они начали говорить обо мне вещи, к которым я был непричастен; они говорили, что мой научный диплом – фальшивка, я выдумываю разные небылицы, что я – пустой человечишка, пытающийся претендовать на значительность». Они отказались называть меня доктором. Мой статус невелик. Мои студенты называют меня Марком. Все это неважно, но эта кампания – часть усилий, направленных на преуменьшение моего профессионализма, на дискредитацию меня как ученого».

Джефф Саузерн, инакомыслящий депутат джерсийских Штатов, говорит, что теперь избегает привлекать к себе внимание. В последний раз Jersey Evening Post показала, как он принял позу, поразительно напоминавшую позу Гитлера. Саузерн и его друг сенатор Тревор Питман устало рассказывают, как их клеветнически называют «разрушителями Джерси» или «внутренними врагами». Их публично обвиняют в том, что ими движет личная озлобленность, и намекают на то, что, возможно, у них есть и более низкие мотивы. Когда мы беседовали, против Саузерна и жены Питмана Шоны, также депутата местного парламента, было возбуждено дело по обвинению в том, что они оказывают помощь престарелым и инвалидам в заполнении требований на голосование по почте, что нарушало загадочные местные законы о выборах. Позднее суд признал их виновными и приговорил к штрафу. Как говорят местные жители, эту атаку инспирировали какие-то финансовые круги, не имеющие ни формы, ни имени. «Финансовая отрасль подобная амебе, – говорит другой джерсийский политик, просивший не называть его имени. – Вы нападаете на нее, она поглощает удар, а затем отвечает на него ударом. Это паразит, живущий на острове и захвативший его. Он управляет нами и решает все, что здесь делается».

Я сидел с Джоном Хейсом, гидом, работающим во всемирно известном зоопарке Даррелла, и его другом Морисом Мере, отошедшим от дел бывшим печатником и свиноводом, в баре Smugglers’ Inn, расположенном на красивом юго-западном побережье реки Джерси. Мере все еще говорит на диалекте жерье, очень похожем на французский, на котором говорят в соседней Нормандии. Оба старых приятеля высказались – в письмах в Jersey Evening Post и на других публичных форумах, и с тех пор их громогласно и регулярно поносили как предателей. «Мы живем в условиях диктатуры, – говорил Хейс, тыча пальцем в стол. – Это не демократическая страна. Джон Кристенсен – враг народа номер один. Мы называем их хунтой, а люди боятся выступать против хунты». Некоторые родственники Мере предупредили его, чтобы он не поддерживал контактов с Кристенсеном. «Они говорят, что он не годен для Джерси, что он предатель и так далее». Оба рассказывают о той же атмосфере страха, о которой говорил и Сиврет: страха потери работы, страха никогда ее не получить, страха попасть в черный список. «Здешние министры – боги, перед которыми другие боги несут ответственность», – сказал Мере.

Хейс показал мне электронное послание, отправленное его инакомыслящим приятелем министру, в котором откровенно говорилось (между прочим, в поздравлении с Рождеством) о том, что на Джерси укрывают огромные суммы и что это происходит в условиях царящей в мире нищеты. Министр ответил (орфография сохранена):

Ну, привет, Предатель,

воздержись, пожалуйста, от отправки мне мусора, который я не просил присылать… Я удивлен, что ты все еще предпочитаешь жить на нашем острове – «налоговой гавани… Если он такой плохой, то почему б тебе не уехать в какое-нибудь другое место… Скатертью дорожка, сказал бы я. Но, возможно, что и НЕТ, потому что тебе тут чертовски хорошо живется за счет, возможно, банков и ипотечного кредитора… Несколько поколений моей семьи жили на Джерси, и я этим очень горжусь. А когда мне приходится слушать идиотов-предателей вроде тебя, я впадаю в ярость.

Собственно говоря, у меня не хватает сил желать тебе счастливого рождества. Надеюсь, ты продолжишь свое жалкое существование в мире, где живут предатели.

Не отвечай мне.

Случайному посетителю Джерси кажется очень британским островом. Но он очень, очень отличается от той Великобритании, которую я знаю.

В крошечных островных государствах все знают всех, и конфликты интересов и коррупция неизбежны. Джерсийские инсайдеры могут говорить об этом, особенно о коррупции, часами. Иногда конфликты интересов запрограммированы самой политической структурой. Генеральный прокурор Джерси Уильям Бейлак долгие годы выступал с обвинениями в судах, где председательствовал его брат сэр Филипп Бейлак, бейлиф острова. Бейлиф острова, назначаемый королевой, одновременно является старшим судьей Королевского суда Джерси и президентом Ассамблеи Штатов. Другими словами, один и тот же человек и надзирает за беспристрастностью суда, и обеспечивает политическую стабильность. Таким образом, господствующая группа идентифицирует себя с интересами всего населения. На острове нет независимых исследовательских групп или университетов. Государственная служба немногочисленна и уязвима, а между исполнительной, законодательной и судебной властью нет четкого разграничения, как нет и второй палаты, которая следила бы за ходом обсуждений в Штатах. Общественность не может присутствовать на заседаниях комитетов или изучать повестку дня этих заседаний или их протоколы. Протоколы обсуждений важных законов вообще не ведутся.

Эти проблемы распространяются и на управление финансовой отраслью. На Джерси нет внушающих доверия и по-настоящему независимых процессов надзора за офшорными финансами и их регулирования. В публикации 2002 года Ассоциации бухгалтерских и деловых вопросов, одном из самых подробных научных анализов джерсийской политики, лаконично сказано: «Они лоббируют интересы бизнеса и продвигают эти интересы. Они составляют законопроекты, уточняют и проводят законы. Они же заседают в органах регулирования, успешно действуя как “привратники”, выносящие решения по жалобам и случаям злоупотребления доверием. Политики заседают в советах директоров компаний, деятельность которых, как предполагается, они регулируют»⁷.

Пугливые финансисты, как и работающие в традиционных юрисдикциях регуляторы, не любят места, где царит хаотичная коррупция

На таком маленьком острове неизбежно складываются тесные отношения, но именно по этой причине Джерси нуждается в дополнительной сдерживающей системе и в большей прозрачности, которые должны уравновешивать присущую политической системе острова тенденцию к возникновению конфликтов интересов. Поскольку Джерси играет столь важную роль в международных финансах, это особенно важно. И это затрагивает всех нас. Пугливые финансисты, как и работающие в традиционных юрисдикциях регуляторы, не любят места, где царит хаотичная коррупция. Секретные юрисдикции издавна умеют вести войну связанных с такими ситуациями компроматов, усердно имитируя честность и нравственную безупречность, изображая неподкупность: «Мы чисты, у нас хорошее регулирование. Мы – юрисдикции, готовые к сотрудничеству». Все это доводят до блеска с помощью тщательно отобранных комментариев и похвал, которые делают беззубые сторожевые псы офшоров вроде созданной МВФ Группы разработки финансовых мер борьбы с отмыванием денег или ОЭСР. Этот театр зависит также от отказа вступать в споры с критиками. Как сказал высокопоставленный чиновник с Каймановых островов в ответ на мою просьбу дать интервью: «Нам нет ни малейшего смысла вступать в контакты с вами. Скорее, наоборот» ⁸. Кристенсен и его коллега Ричард Мери постоянно предлагают истеблишменту Джерси принять участие в телевизионных дебатах об офшорном бизнесе и провести такие дебаты на нейтральной площадке. Ни один из высокопоставленных должностных лиц Джерси ни разу не принял этих вызовов.

Рынок рабочей силы является, пожалуй, самым мощным оружием борьбы с местными критиками. Житель Джерси среднего возраста (он просил меня не называть его имени), сказал, что его карьеру разрушили после того, как он выступил против офшорной коррупции, с которой ему пришлось столкнуться. «У меня есть все необходимые профессиональные качества, – сказал этот человек, – но теперь меня не берут ни в одну юридическую фирму даже буфетчиком». Сиврет подтверждает: «Если разозлишь финансовую отрасль, твоей карьере конец».

Ангола или Кувейт – страны, зависящие от нефти; Джерси – территория, зависящая от финансов. Экономисты говорят о «голландской болезни», поражающей богатые природными ресурсами страны: когда туда поступают большие доходы, уровни цен повышаются и местные товары, прежде всего промышленные и сельскохозяйственные, не могут конкурировать с дешевыми импортными. В итоге эти отрасли экономики исчезают. Талантливые специалисты устремляются в доминирующий сектор, а политики теряют интерес к болезненному вопросу поддержания на плаву других сфер, поскольку намного проще и выгоднее доить источники легких доходов. Хотя непосредственно в финансовой отрасли Джерси работает всего лишь около тринадцати тысяч человек, или примерно четверть рабочей силы острова, этот сектор ныне дает более 90 % государственных доходов и вытесняет другие секторы экономики. То же самое наблюдается в Анголе. За период с 1985 по 2001 год цены на жилье на Джерси выросли в пять раз и еще на 60 % до середины 2008 года, когда средняя цена на дом на Джерси достигла 508 тысяч фунтов стерлингов (960 тысяч долларов). Это почти в два с половиной раза превышает среднюю цену на дома в Великобритании, где, надо заметить, эти цены искусственно раздуты. За девять лет, предшествовавших 2006 году, банковские вклады и стоимость капиталов фондов на Джерси удвоились, тогда как доходы в сельском хозяйстве и промышленности острова сократились на 20 % и 35 % соответственно. Сельское хозяйство и промышленность дают по 1 % ВВП Джерси, а туризм быстро исчезает.

Бывший владелец дешевого отеля вспоминает, как под напором финансового сектора рухнул его бизнес. «Мы распродавали наше имущество на торгах; парочка банков присмотрелась к нашему местечку. Они говорили: “Продавайте сейчас, у вас нет ни малейшего шанса работать здесь”». Кристенсен также отметил, как изменился весь облик Джерси: «Джерси был местом, привлекавшим туристов, которые хотели посмотреть на примитивное сельское хозяйство. С материка всегда приезжали интересные люди: хорошие оркестры, актеры, труппы. Было по-настоящему весело, оживленно. Теперь банкиры повсюду натянули веревочки, разметив все на квадраты».

Как и в экономике нефтедобывающих стран, люди наверху стремительно богатеют, а те, кто внизу, видят, что их заработки либо остаются на прежнем уровне, либо сокращаются. «В сознании большинства людей существует мощное стандартное представление, что на Джерси полным-полно пьющих джин миллионеров, а все местное население состоит из богатых ублюдков, которым надо дать пинка, – говорит Сиврет. – На самом деле большинство жителей Джерси политически бессильные люди. Место у корыта занято представителями окопавшейся элиты». Экономическое неравенство транслируется в неравенство политическое, что неизмеримо усиливает давление на инакомыслящих.

Розмари Пестана, бескомпромиссная и бесстрашная профсоюзная активистка, рассказала, каково это – жить на Джерси без денег. Мать-одиночка с тремя детьми, она зарегистрирована как инвалид, страдающий заболеваниями сердца и артритом, и живет в довольно неухоженном доме, расположенном в центре Сент-Хелиера напротив грязного, заброшенного района. На протяжении тридцати пяти лет она работала неполный рабочий день уборщицей в Главной больнице Джерси, зарабатывая 13 тысяч фунтов стерлингов в год – примерно одну сороковую часть средней стоимости дома. Эти скромные доходы дополнялись 8 тысячами фунтов стерлингов финансовой помощи. По ее словам, только для того чтобы выжить, надо около 400 фунтов в неделю, но минимальная заработная плата дает 230 фунтов до вычета страховки и налогов, поэтому многие люди работают на двух работах. Причуды трудового законодательства делают забастовку на Джерси крайне трудным делом.