Последний заезд Кизи Кен
На лице у индейца мелькнуло что-то отдаленно похожее на тень улыбки.
– Хочешь поспорить?
– Поспорить? На что?
– На мой золотой самородок – что из двадцати пяти раз не угадаешь ни разу. – Большим пальцем он щелкнул ко мне монету. – Подбрасываешь ты.
Я поймал монету одной рукой и шлепнул на тыльную сторону ладони. Если я хочу завоевать уважение этих ветеранов, нельзя поддаваться на их блеф.
– Играем, – сказал я. – Решка.
Я поднял ладонь. При свете из окошка заблестел медный профиль индейского вождя. Я снова подбросил.
– Один раз угадываю из двадцати пяти, и самородок мой, так?
– Теперь из двадцати четырех.
– Да, из двадцати четырех. Орел… а что я ставлю – на тот невероятный случай, если проиграю?
Флетчер хихикнул. Лицо индейца ничего не выражало.
– Что-нибудь такое же хорошее, – сказал он и посмотрел на мою руку. Монета лежала решкой. – Осталось двадцать три раза.
Я сдался примерно на пятнадцатом. Устал слушать хихиканье Флетчера. Поэтому, когда мои ковбойские сапоги величественно шагнули из тамбура в вагон, они были на ногах другого ковбоя. Я шел в индейских мягких.
Мы стояли и моргали при виде неожиданной роскоши: ковры, богатая отделка, охотничьи трофеи – как кабинет важного господина в особняке.
– Черт, – огорчился Флетчер. – Это не общий вагон, это персональный вагон Оливера Нордструма.
В вагоне плавал табачный дым и теснилась на удивление разношерстная публика: туристы, игроки, ковбои, парикмахеры и просто горожане. Большинство – у черной доски в другом конце салона, и толстый человек на возвышении записывал их ставки. Записывал мелом, пил шампанское и потел, как чайник. Официантка с бутылкой на подносе заменила ему пустой бокал полным. Она была то, что в Новом Орлеане называется «французская светло-желтая»[14]. Одета, как южная барышня, – в голубое шелковое платье с открытыми плечами и голубые ботинки на высоком каблуке со шнуровкой спереди. Наряд вполне сгодился бы для любого светского бала, если бы не кушак. Это было пестрое хулиганство – из попугайского оранжевого и павлиньего зеленого, завязанное узлом на талии. Женщина смеялась, наливала бокалы и взмахивала кушаком, как дерзкая цыганка, – пока не увидела нас. Она извинилась и направилась к нам с таким разгневанным видом, что можно было подумать, сейчас нам расшибут головы бутылкой или огреют подносом с бокалами.
– Джордж Флетчер! Ты что тут делаешь? Я слышала, ты поехал скот клеймить на состязаниях в Кулдесаке и получил заражение, когда тебя мул укусил. Надеялась – смертельное.
– Добрый вечер, мисс Джубал, – сказал Джордж, дотронувшись до шляпы. – Скончался мул, а не Джордж. Однако приятно знать, что ты обо мне думаешь. – Ослепительная его улыбка была обращена к ней, но взгляд – на шампанское. – Я тоже о тебе думал. Каждый раз, когда ставил тавро на круп хорошенькой телки, думал о тебе.
– Мне все равно, о чем ты думал или не думал. Я знать хочу, что ты делаешь в моем поезде?
– Ты не читала? Я еду в Пендлтон на родео, чтобы выиграть большой Мировой чемпионат. На первых страницах, по всему Айдахо.
Вагон дернуло в сторону, ей пришлось сделать шаг, и Флетчер смог ухватить конец ее кушака.
– Газета в Бойсе называет меня Черным Королем наездников, только еще не коронованным.
– Не жди от меня короны, черный. – Она поворачивалась то влево, то вправо, чтобы он не достал до бутылки и до подноса с бокалами. – Хватит с меня того, что ты не явился и не повез меня на ярмарку в Харни, как обещал. Я чуть не все воскресенье проторчала на станции, ждала телеграммы, что тебя зарезали или еще что-нибудь. А потом выясняется, что ты отправился на какое-то навозное представление!
Джордж крутил в пальцах конец ее шелкового кушака.
– Луиза, зачем такие грубые выражения? Тебе это не к лицу. – Глаза его смотрели искренне и вместе с тем похотливо. – Извини за это недоразумение. Я, наверное, перепутал день. Но даю тебе честное благородное: когда меня коронуют, я сделаю тебя моей королевой. Что ты на это скажешь?
– Скажу: брехня собачья. – Она круто повернулась, оставив кушак в его руке. – Тебе наденут кое-что на голову, Джордж Флетчер, только не корону.
Джордж повернулся к другу.
– Джек, почему эта женщина во мне сомневается? Надо было привезти ей газету из Айдахо…
– Она сомневается в тебе, потому что у нее правильные понятия, – ответил Джексон Сандаун.
– Правильные понятия? – Джордж широко раскрыл глаза. – Любой человек с понятием знает, что Джордж Флетчер обязательно победит.
– Нет, лошадиный король, – только не тот, у кого есть доллары. – Женщина показала на доску тотализатора.
Справа были написаны столбиком имена. Первым – «Индеец Джек Сандаун», восемь к пяти против второго кандидата «Нигера Джорджа». Джордж фыркнул.
– Нордструм и остальные простофили? Много они понимают? Половину от ничего – вот сколько! Послушать их, так еще Нашвилл нас обоих объедет. Луиза, я хочу познакомить тебя с нашим молодым джентльменом, если на время воздержишься от крепких выражений.
Церемонию знакомства прервал крик из толпы:
– Джордж Флетчер? Хо-хо, это ты, Джордж?
– Гляди, – проворчал Джордж. – Сам главный набоб.
Толстяк спустился с возвышения и заковылял к нам. Я заметил, что у него одна нога короче и на ней ортопедический ковбойский сапог.
– И Джек Сандаун здесь! – Голос его источал дружелюбие. – Вы в нашем поезде, джентльмены? Великолепно! Я понятия не имел. И вид у вас просто потрясающий, честное слово! Твоя золотая шапо просто ослепляет. А у тебя, Джек, что я вижу? Новые сапоги, изумительно, ничего подобного не видел. Слушайте, вы, двое. Окажите мне честь.
Он подозвал Луизу и взял с ее подноса два бокала. Женщина при этом не могла удержаться от иронической улыбки. Она выдернула кушак из руки Джорджа.
– Где вы расположились? – продолжал Нордструм. – Полагаю, ехали впереди, в пассажирских?
– Не совсем, – уклончиво ответил Джордж.
– Мы ехали сзади, – монотонно, без тени юмора, сообщил индеец. – В нашем личном вагоне.
Привлеченные потной суматохой вокруг индейца и негра, стали подходить другие люди.
– Ребята? – Нордструм обнял их за плечи и притиснул к себе. – Как говорится, из первых уст. Кто из вас, тузы, в субботу унесет с арены седло чемпиона мира?
Они не ответили сразу. Даже жизнерадостная болтовня Джорджа утонула в потном потоке дружелюбия. Было продолжительное молчание. Потом, словно сговорившись, Джордж и Сандаун одновременно подняли правую руку по-индейски: «Вот кто». Это вызвало хохот у окружающих, а Нордструм опять их тиснул.
– Речь настоящих тузов. – Нордструм засмеялся. – Кстати: хочу представить вам других королей, дам и валетов, которые примут участие в нашем маленьком карточном сражении. Билл? – Он махнул толстой рукой. – Вот один из тех джентльменов, которых вы мечтали увидеть. Идите к нам, сэр. Все вместе, все вместе…
Народ расступился, пропустив из плюшевого сумрака внушительную группу, движущуюся клином. Впереди шел, очевидно, «сэр», приглашенный Нордструмом: поразительный господин со снежными волосами до плеч и такой же масти усами и эспаньолкой. Одет он был в светло-коричневый костюм из оленьей кожи, скроенный по последней моде, если не считать вшитых на бедре ножен с ножом и чехла с фляжкой, висевшего на ремешке с бисером.
По пятам за ним шли не первой молодости наездница с волосами мандаринового цвета и мужчина с лицом терьера и бордовыми подвязками на рукавах. За этой парой – трио, настолько же бесцветное, насколько колоритны были трое первых, – угольно-черные костюмы, угольно-черные цилиндры и лица, как остывшая зола. Замыкал группу невероятных размеров человек или же нечто прямоходящее, как человек, и втиснутое в человеческую одежду. Он был без шляпы и без волос, даже без ресниц. Мышечный аппарат так и выпирал из-под кожи – он весь был в мускулах, вплоть до черепа. Даже ушные отверстия почти заросли мускулами. Ростом он был с меня, если не выше, и весил, наверное, вдвое больше моих жалких семидесяти двух килограммов. Но толстым он при этом не был, наоборот, угадывалась словно бы какая-то истощенность, словно он еще рос, и телу было тесно, не хватало объема. Грудь распирала рубашку и подтяжки. Рукава были туго натянуты на длиннющих руках, фасонные полотняные манжеты едва сходились на толстых запястьях. Можно было подумать, что обезьяну противоестественно одели и обрили для циркового номера. Но было в нем нечто еще более противоестественное, только не видимое глазу, – оно окутывало гиганта, как облако заразного воздуха. Даже угольно-черные с мертвыми лицами сторонились его.
Оливер Нордструм надувал щеки и улыбался подошедшим, глаза его напоминали яичные желтки под сливочным маслом. Он походил сейчас на жирненького богатенького мальчика, необъяснимым образом принятого в шайку отчаянных ребят. Он взял седого за кожаную манжету и подвел к нам.
– Билл, пожмите руки двум лучшим наездникам в мире: Джеку Сандауну и Джорджу Флетчеру. Ребята, познакомьтесь с Уильямом Коди[15].
Я чувствовал, что Нордструм не просто так раздувает щеки, но не ожидал ничего такого выдающегося.
– Буффало Билл? – тихо вырвалось у меня. Я думал, он давно преставился. Но вот он сам во плоти и по-прежнему молодцом. – Буффало Билл Коди?
Джордж и Сандаун вежливо кивнули. Буффало Билл не подал им руки. А на негра едва взглянул. Краснокожего, однако, измерил долгим взглядом, словно оценивал племенное животное.
– Ну вот, Билл, когда вы увидели нашу пару тузов, что вам подскажет ваше игроцкое чутье? На кого бы вы поставили?
– Я не игрок, Оливер. Это по части мистера Хендлса.
– Без меня, без меня, – тявкнул маленький мужчина. – Не в этой глухомани с темными лошадками. Попадешь тут, как кур в ощип.
Буффало Билл обратился к великану:
– А ты, Фрэнк? Ты разбираешься в лошадиных статях. На кого ты поставишь?
Трое угольно-черных расступились, чтобы он рассмотрел соперников поближе. Сперва он остановил глаза на Джордже, голубые и холодные, как сосульки. Он произвел толстым носом тихий звук, который, вероятно, означал насмешливое фырканье, и продолжал смотреть.
– Фрэнк Готч, – театральным шепотом произнес Нордструм, загородив ладонью рот. – Отобрал пояс у Фармера Бернса в девятьсот первом и с тех пор его удерживает.
Джордж выдержал тяжелый взгляд Готча, не изменившись в лице, – он смотрел на великана благодушно и улыбался. А мне уже приходилось видеть такой взгляд – из прорезей в белом капюшоне.
– Фрэнк Готч? – сказал я, чтобы отвлечь этот взгляд. – Где же я слышал это имя…
Я прекрасно помнил где. В мой десятый день рождения отец повез меня на ярмарку в Мемфис. Мы видели, как молодой кудрявый Адонис – Фрэнк Готч – дважды за сорок пять минут уложил на лопатки Душителя Льюиса. Трудно было поверить, что эта туша и тот Адонис – один и тот же человек.
– Вы борец, мистер Готч, будете бороться?
Пока он переводил взгляд на меня, окружающие сдерживали смех. Ответ его прозвучал сдавленно и тихо, как рычание кого-то запертого в клетке.
– Толстый щенок пернет, когда его пнешь?
Тут публика взвыла. Нордструм шлепнул себя по короткой ноге, а Буффало Билл заблеял из-под усов, как козлик. Ответил мне мистер Хендлс.
– Да, молодой человек, он борец. Очень хороший борец. Но ты не поэтому слышал имя Фрэнка Готча. Хороших борцов на свете много. Фрэнк Готч не просто борется. Он сокрушает, понятно? Сокрушает с нечеловеческой силой. Вот чем прославлено имя Фрэнка Готча. – Мистер Хендлс повернулся к остальным. – Он крушит. Он ломает. Он размазывает. Покажем им, Фрэнк? Что мы можем сделать всего двумя пальцами? У кого-нибудь есть монета? Только большая, толстая? Серебряный доллар? Песо?
Не подумав, мы с Джорджем одновременно посмотрели на индейца. Сандаун быстро сжал кулак, но было поздно. Вслед за нами на него посмотрели все. И придвинулись поближе, вытянув шеи. Сандаун попался. Прятать монету было невежливо. Он разжал кулак – монета лежала на медной ладони. Мистер Хендлс цапнул ее, как змея – мышку.
– Эта годится, Фрэнк?
Готч взял монету и повернул ребром – убедиться, достаточно ли толста. Удовлетворенный осмотром, он шевельнул плечами и отошел назад. Кружок вокруг борца расступился.
– Вот он, почтенная публика, – кривя рот, пролаял зазывала, – ваш чемпион мира по борьбе и всемирно известный силач Сокрушитель Фрэнк Готч! С демонстрацией той самой нечеловеческой силы, о которой мы говорили! И для вашего просвещения сегодняшняя демонстрация абсолютно бесплатна! Чемпион, прошу…
Готч выпрямился и выставил два пальца буквой V. Они были большие и розовые, как сосиски. Потом поместил монету между пальцами, вдохнул сквозь зубы и начал монету сжимать. Лицо у него побагровело. Сначала ничего не происходило, потом монета стала гнуться. Она гнулась медленно и неуклонно и наконец образовала прямой угол. Зрители закричали и захлопали. Готч победоносно улыбнулся и небрежно подбросил монету. Сандаун поймал ее в дыму и зажал в кулаке.
– Бьюсь об заклад, вы никогда не видели, чтобы человек мог так сделать. – Буффало Билл улыбался зрителям, еще более походя на козла, чем прежде.
– Ну что, друзья? – подзуживал зазывала. – Кто видел что-нибудь подобное? Всего двумя пальцами?
Люди вокруг только качали головами и бормотали: «Никогда такого не видел» или «Нужна сверхчеловеческая сила» и тому подобное. Вдруг раздался монотонный голос, и все разом смолкли.
– Один раз видел, одного человека. – Это произнес индеец. Он спрятал монету в карман брюк. – Только он сделал это без пальцев.
Готч снова помрачнел. Он резко повернулся к индейцу, но Буффало Билл со смехом отмахнулся:
– Дурацкие индейские россказни, Фрэнк. Ты не так их знаешь, как я. У них своя манера шутить.
– Это правда! – вставил мистер Хендлс. Он выскочил в середину круга и хлопнул борца по плечу. – Дурацкие индейские россказни. Ты со временем привыкнешь, чемпион.
– Я на него не поставлю, – мрачно сказал Готч, но я заметил, что он смотрит на индейца уже не так сердито, а оценивающе.
Да и вся компания Буффало Билла внимательно присматривалась к Сандауну. Прикидывают, я понял, не взять ли его в труппу, и решение отнюдь еще не принято.
– Ставки! – прервал их размышления Джордж, громко щелкнув пальцами. – За этим я и пришел – сделать ставку. И вам советую не отставать, потому что всякий, у кого мозгов больше, чем у курицы, поставит на того же, на кого я.
Он засунул руку в карман, прошел между Сандауном и Готчем и остановился в конце вагона перед столом, где принимались ставки. Он посмотрел на доску, где мелом было написано его имя: НИГЕР ДЖОРДЖ, покачал головой, недовольный эпитетом, и шлепнул на стол пыльный рулончик денег.
– Поставьте их на мистера Джорджа Флетчера, – объявил он, по-клоунски мотнув головой, и сдвинул на веселые глаза свой золотисто-желтый стетсон, – представляющего Пендлтон, штат Орегон!
Кружок со смехом распался. К столу подошел Сандаун и расправил несколько бумажек. Он положил их рядом с рулончиком Джорджа и посмотрел на доску. Он значился там как Индеец Джек.
– Джексон Сандаун, – сказал он. – Народ нез-персэ.
За ним, галдя, потянулись другие, делать ставки. Джордж воспользовался суматохой и схватил с подноса еще бокал. Луиза не отвела поднос, Джордж взял второй бокал и вручил мне. Она весело улыбнулась мне и гордо отошла, взмахнув кринолином. Джордж такой же важной походкой последовал за ней. Нас с Сандауном оттеснила в сторону женщина с приятным лицом, державшая перед большой, как буфер вагонетки, грудью черный блокнотик. Она ткнулась амортизатором прямо в индейца.
– Ах, извините, – пропела она. – В поездах так качает…
Трудно было поверить, что этому милому застенчивому личику принадлежит такой могучий трубный голос. Сандаун галантно поддержал ее под локоть, а она разгладила на груди габардин и поправила очки. Сандаун, решив, что она обрела устойчивость, отпустил ее руку и двинулся прочь. Она опять преградила ему дорогу.
– Мистер Сандаун… я хочу сказать, мистер Джексон… Я Надин Роуз из газеты «Солт-Лейк интеллидженсер». Вы наездник, весьма известный даже в Юте, и я буду очень признательна, если вы скажете несколько слов для наших читателей. Очень вас прошу. Два-три слова.
Она выдернула из блокнота тоненькую ручку и ждала, дыша грудью. Единственным ответом ей было бурканье, пригодное для всех случаев жизни. Оно могло означать «угу», или «не-а», или просто выражать его мнение о дамах-репортерах, но ясно было: других слов от этого известного наездника она не услышит. Устав дожидаться их, она обратилась к Джорджу, который как раз подошел с очередными напитками.
– Мистер Флетчер, – гаркнула она. – Я слышала, это мистер Джексон научил вас всему, что вы знаете о родео. Так ли это?
– Да, мэм, – вежливо ответил Джордж. – И это заняло не больше минуты.
Зрители засмеялись, а Сандаун вторично буркнул. Я увидел, что часть публики направилась к нам от стола и там образовался просвет. Я допил бокал и, пока мои новые друзья любезничали с газетчицей, решил уступить очередному бесшабашному порыву – из тех, что возникали у меня после каждой порции спиртного. Я покажу им, что южанам тоже присущ спортивный дух, если не трезвая оценка шансов.
– Прошу меня простить.
Я поклонился и подошел к столу. Затылку моему стало жарко от устремленных на него взглядов, но я держал марку. Я залез под рубашку и извлек из пояса с деньгами купюру – холодно и невозмутимо, как матерый игрок. Настолько холодно и невозмутимо, что даже не поинтересовался ее достоинством.
– Буду признателен, – объявил я, – если вы поставите это на Джонатана Спейна.
– Джонатана ко-кого? – переспросил человек за столом и продолжал, моргая, смотреть на положенную перед ним купюру.
– С-П-ЕЙ-Н, – раздельно повторил я.
Он взял деньги, записал мелом на доске имя и сумму. Сто долларов. Я прошел обратно через весь вагон с маленькой распиской, выданной взамен моих ста долларов. Джордж и Сандаун уставились на меня, как и вся чванливая разогретая компания, круглыми глазами. Я пожал плечами и сунул расписку в карман.
Джордж с одобрением воспринял мою дерзкую выходку.
– Ей-богу, Нашвилл. – Он хлопнул меня по спине. – Мне нравится, что ты не теряешься. Мой папа говорил: если надумал съесть арбуз, съешь арбуз.
Но я понимал, что совершил глупость, поставив все деньги на себя. С другой стороны, она вполне сочеталась с прочей глупостью в этом частном вагоне. Оконные занавески с золотой каймой там, где нет никаких окон, – не глупость? Большой письменный стол у стены и глубокое кожаное кресло перед ним – не глупость? Бокалы на высоких ножках, шатающиеся и звякающие от качки вагона на захолустной железной дороге в полуобжитом еще краю, – не напыщенная ли глупость? Всё тут, от богатых украшений до безудержного панибратства, – вахлацкий шик, типичные янки. Кто я такой, чтобы портить им обедню?
За следующие полчаса я уяснил, что эта надутая публика разогрелась не только от тотализатора; они испытывали подъем, они парили, они летали, как аэропланы, и топливом был настой покрепче шампанского и покрепче желтого самогона бабушки Рут. Происходило нечто чрезвычайное, и они ощущали себя чем-то особенным. Разве они не в особом вагоне и не в экстренном поезде на родео?
Я уяснил, что эти граждане – часть делегации инвесторов, которая проехала на восток, в Бойсе, по этим же самым рельсам четыре дня назад. Они ездили в большой город отчасти для того, чтобы закупить товары ввиду ожидаемого наплыва зрителей – ветчину, колбасу, лесоматериалы, картофель и все бочки пива, какие можно добыть за несколько дней в этой части Айдахо. Но главной их целью было убедить Первый национальный банк Бойсе ссудить им деньги на эти закупки. Банкиры наотрез отказывались выдать кредит всем просителям-торговцам, молочникам и скотоводам, пока – об этом усатый зазывала напоминал при каждом удобном случае – в программу не включился Буффало Билл. По чистой случайности старый шоумен оказался в пендлтонском экстренном – он ехал в Портленд, чтобы подготовить рекламу своей знаменитой «Феерии „Дикий Запад“», – и был знаком с Оливером Нордструмом. Они договорились. Старый охотник на бизонов великодушно согласился задержаться на несколько дней в Пендлтоне, бесплатно, ради его отчаявшихся граждан и их свежевылупившегося родео в прерии. Больше того, пояснял гаденький зазывала, в качестве дополнительного аттракциона мировой чемпион по борьбе Фрэнк Готч выступит с демонстрацией своей нечеловеческой силы и, может быть, даже борьбы без правил, если найдется доброволец. Это склонило чашу банкирских весов в пользу просителей и развязало шнурки на тугих мошнах.
Дай им бог, подумал я, банкирам и зазывалам, парикмахерам, фермерам и дуракам и всем прочим. Я чувствовал себя полноправным их компаньоном. И жаждал отведать всех удовольствий, какие мог предложить этот необыкновенный поезд.
Глава четвертая
Спорим на твои сапоги
Атмосфера в следующем вагоне была такой же разогретой и возбужденной, как в личном вагоне мистера Нордструма, но гораздо менее утонченной. Это был ковбойский вагон. Никакой роскошной мебели, ламп и ковров; только скопище мужиков, вместо мебели – душистое сено и сосновая стружка вместо ковров. Под потолком качался одинокий фонарь. Под ним – кружок орущих и вытягивающих шеи, чтобы увидеть какое-то зрелище. В общем гвалте высокий голос вел обратный отсчет: «Пятнадцать… четырнадцать… тринадцать…»
Сквозь крики и счет пробивался другой звук: странное тихое гудение.
Джордж и Сандаун встали на тюк позади зрителей. Мне хватало роста, чтобы видеть и без этого. В дыму и сумраке я разглядел, что отсчет ведет стоящий в центре круга худой человек с карманными часами. По краям, друг против друга, сидели на корточках двое.
Странное приглушенное гудение исходило от меньшего из них. Он держал во рту всю голову черного петуха и, гудя, вдувал в него воздух, словно это была какая-то волынка в перьях. Его рябой оппонент держал толстого огненно-рыжего петуха между сжатыми коленями. Петух пернатой пружиной ярости рвался вперед. Иначе как с помощью коленей рябой не мог удержать его от нападения до того, как кончится отсчет.
– Я видел, как дерутся эти рыжие, – сказал Сандаун. – Они сильные.
– Этот старый мешок с требухой? – возразил Джордж. – Да любому видно – ерепенится и топорщится, а на самом деле трус.
– Ты не знаешь птиц, – безучастно отозвался Сандаун.
– Да? Поспорим?
Индеец посмотрел на него заинтересованнее:
– На что?
Чем ближе отсчет подходил к началу, тем громче галдел народ. Джордж наклонился и что-то прокричал индейцу на ухо. Индеец кивнул.
– …три… два… один… Пускайте!
Гудящий вынул изо рта голову черного петуха и повернул его к противнику. Обалделый петух неуверенно сделал несколько шагов. Красный яростно налетел на него, опрокинул на спину. Болельщики красного гикали и трясли деньгами, зажатыми в кулаках. Красный развернулся и снова налетел на маленького. Хозяин черного петуха перестал гудеть и огорченно стонал, глядя, как его птица лежит кверху лапами в стружках и моргает. Рыжий снова развернулся и набросился на него. Замелькала сталь; несколько секунд он полыхал над несчастной темной птицей, как пламя, пляшущее на конце фитиля. И вдруг словно черный порыв ветра задул пламя. Рыжий сам опрокинулся на спину, вспоротый от глотки до живота. Обалделый черный петух перекатился на бок и встал. Он сделал два неуверенных шага, клюнул распоротого врага в помутневший глаз – победный клевок – и повалился рядом мертвый. Я даже не видел удара, который убил большого рыжего.
– Лезвия. – Сандаун плюнул, сердито глядя на шпоры мертвых петухов. – Я думал, на них шипы, а не лезвия. Иначе не стал бы спорить.
Джордж ухмыльнулся:
– Похоже, большая лысая обезьяна согнула удачу в твоем волшебном центе. С нечеловеческой силой. Может, теперь это неудачный цент…
– Нет, – сказал Сандаун. Он сошел с тюка и сел на него, горестно глядя на свои ноги. – Просто это был неудачный удар. – Затем он обратил мрачный взгляд на меня, как учитель оборачивается от доски к ученику. – Никогда не держи пари, если у птиц мексиканские лезвия на шпорах. Никакого запаса прочности при лезвиях. С шипами ты можешь получить неудачный удар и драться дальше.
– Вот в чем беда с вами, краснокожими, – объявил Джордж. – Никогда не можете признать, что вас победили. Скидывай их.
Сандаун скинул их. Через несколько минут мои сапоги горделиво шагали по сосновой стружке и петушиным перьям, но теперь на ногах Джорджа. Я шел следом – мне не терпелось увидеть, что ждет нас дальше. Сандаун остался сидеть на тюке и смотрел на согнутый цент у себя на ладони. Он сказал, что будут еще бои с шипами и он попробует немного отыграться.
В тамбуре следующего вагона я спросил Джорджа о чуде этого другого силача.
– Сандаун сказал, он может гнуть монету без пальцев.
– Это родственник Сандауна из якима[16], Монтаник, – сказал Джордж. – Пастор Монтаник. Но бог с ним, нам надо познакомиться с чудесами, которые поближе. – И распахнул дверь.
За ней нам открылось неожиданное зрелище венского вальса.
Вагон был устроен как благородный бальный зал, весь в бархате и орехе. Вдоль стен горели керосиновые лампы под абажурами, и богато одетые пары кружились под смутную музыку Штрауса. Эти одышливые звуки выпускала из себя украшенная золотыми листьями фисгармония. Джордж замешкался на секунду, смущенный изысканностью общества, потом храбро улыбнулся мне и вошел.
Улыбка быстро потухла за порогом. Одна за другой пары останавливались и упирались в него взглядом. Золотая фисгармония всхлипнула и умолкла. Джордж сдернул свой большой желтый стетсон и стал извиняться за наше вторжение, запинаясь и шаркая ногами, как батрак. Навстречу ему шагнули седой, с морщинистым лицом скотовод и его жена.
– Добрый вечер, мистер Флетчер, – сказал он, протянув мозолистую руку.
Когда они обменялись рукопожатием, атмосфера в вагоне изменилась, словно по волшебству. Нахмуренные лбы разгладились. Поджатые губы заулыбались. Фисгармония оправилась от шока и снова запыхтела.
– Добрый вечер, мистер Келл. Рад вас видеть, и это правда.
– И я тебя, Джордж. Новые сапоги?
На лице Джорджа появилась привычная широкая улыбка. Он нагнулся, задрал штанины и показал звезды и полосы на красивых сапогах.
– Для меня новые, – сказал Джордж, с улыбкой бросив взгляд в мою сторону. – Любезно с вашей стороны, что вы заметили, мистер Сесил. – Он повернулся к женщине и отвесил поклон. – Добрый вечер, миссис Келл. Танцевали мимоходом, мы с молодым другом. Простите великодушно, что помешали.
Миссис Келл подала длинную изящную руку.
– Добрый вечер, Джордж. И желаю удачи. Весь город в ожидании вашего успеха.
Джордж прижал шляпу к груди.
– Спасибо, миссис Келл, – почтительно сказал он. – Надеюсь, не огорчу их.
Он подтянул меня вперед, чтобы представить. Ее узкая ладонь была теплой и мягкой, в отличие от заскорузлой мужниной. Она напомнила мне руку одной из моих теток, и я почувствовал укол в груди.
Перекинувшись несколькими словами, мы распрощались и пошли между танцующими, извиняясь налево и направо. Я не понимал, всех тут знает Джордж или нет, да и не очень это меня занимало. Я все еще думал о Келлах. Вот достойные люди, ничем не уступающие ни одному из тех благородных южан, с кем мне доводилось встречаться. Келл среди здешних был человеком особого покроя – необыкновенным, но совсем не в том смысле необыкновенным, как Буффало Билл или Готч. Достоинство ветерана войн с индейцами поистрепалось и поблекло, как старая банкнота. В Готче ничего фальшивого не было, но он не вполне укладывался в обычные представления о homo sapiens. Сесил Келл показался мне и особенным, и в то же время обычным – благородным человеком, но обеими ногами стоящим на земле.
Когда мы добрались до конца вагона, я напомнил Флетчеру, что Сандаун все еще смотрит петушиные бои.
– У него может целая ночь уйти, чтобы натянуть мои сапоги, – сказал Джордж. Он опять говорил шепотом. – Кстати, у тебя осталось еще сколько-нибудь Важных Зеленых?
– Немного осталось, – признал я.
Он взял меня под руку.
– Хорошо. Дядя Джордж покажет тебе, как сделать из этого немного целую уйму. – И направился в следующий вагон.
Это был спальный вагон, и в нем – ни души. Все либо спали, либо гостили в других вагонах. Проход вдоль окон был так узок, что нам пришлось идти гуськом. Когда Джордж прошел на цыпочках мимо одного из купе, дверь позади него открылась и из нее выдвинулась немыслимая кипа белья на двух маленьких ножках. Я решил помочь.
– Давай помогу, мальчик.
Я принял кипу, и передо мной оказалось лицо красивой азиаточки. Под моим взглядом оно стало быстро менять цвета, как китайский фейерверк. Вагон шатнуло, и ей, чтобы не упасть, пришлось обхватить меня за талию. Я почувствовал, что на моем лице тоже начались пиротехнические явления.
– Спасибо, большое спасибо, – с запинкой сказала девушка. Она стала обходить меня, приговаривая: – Добрый вечер, большое спасибо. – Она увидела Джорджа и радостно повернулась к нему. – А, добрый вечер, мистер Флетчер.
– И вам добрый, мисс Сью Лин, – сказал он. – Это мой новый товарищ. Мятежник Джонни Нашвилл Третий.
Меня качало вместе с кипой, но будь я неладен, если позволю ему шутить надо мной.
– Джонатан Спейн, мэм, – поправил я. – Джонатан Э. Ли Спейн. Счастлив познакомиться. Очарован.
Я пустил в ход всю галантность, какую мог призвать на помощь, – мне страшно захотелось познакомиться поближе с этим разноцветным блуждающим огоньком. Джордж игнорировал и мою галантность, и мое желание.
– Сью, золотко, где остальная прислуга? – тихо спросил он. – Попряталась?
Она ответила так же тихо, только тонким голосом:
– Вы, может быть, пойти в ту сторону, куда идете. Может быть, в том вагоне. Может быть, последняя дверь. Мне надо идти в другую сторону.
Она протянула руки к белью, поезд снова качнул ее ко мне – всего лишь легкое касание, – но огонь разгорелся во мне с новой силой. Джордж дернул меня за рукав.
– Ну ладно, мистер Очарованный. Ты, может быть, пойти со мной в ту сторону. Если не собираешься тут стоять и глазеть, как рыба на крючке.
Следующий вагон тоже был спальный, но более старый, и часть его занимали служебные помещения. На дверях были свежие надписи жирным цветным мелом: КЛАДОВАЯ, ТЕЛЕГРАФ, АВАРИЙНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ. На последней двери значилось: ТОЛЬКО ДЛЯ Ж.-Д. ПЕРСОНАЛА. Джордж приоткрыл ее, и мы заглянули внутрь. В помещении висела пыль, и полукругом, молитвенно, на коленях стояли люди. На полу было расстелено индейское одеяло с зигзагами, и, словно в алтаре, горел фонарь тормозного кондуктора. Я увидел черные лица и жесткие форменные пиджаки официантов, проводников, поваров, судомоев. Обслуга. Они не молились, они играли. По одеялу катались кости, туда-сюда перемещались зеленые бумажки. Игроки вели себя азартно, чертыхались, ликовали, призывали на помощь Даму Фортуну – но всё шепотом. Джордж со стуком распахнул дверь и ворвался с криком:
– Шабаш! Кончай игру!
Произошло смятение. Руки похватали деньги, люди вскочили на ноги. Потом они увидели, кто это гаркнул на них.
– Нелегкая тебя возьми, Джордж Флетчер! – крикнул один из игроков. – Нашел когда дурака валять!
– Правда, Джордж, – поддержал его человек постарше, с хмурым лицом. Он один не поднялся с колен. – Шутка дурного вкуса.
– Приношу извинения, ваше преподобие Линкхорн. – Джордж снял шляпу и смиренно поклонился. – Черт меня под руку толкнул, как говорил мой папа. Подурачиться захотелось, не удержался.
– У черта в дураках служить не годится, – сказал коленопреклоненный голосом, похожим на далекий похоронный колокол. Это был худой человек с печальным ртом, в очках с золотой оправой и в костюме, таком же черном, жестком и пасмурном, как его лицо. – Особенно человеку, который почти у всех успел походить в дураках.
– Да, ваше преподобие, сэр, – покаянно отозвался Джордж. Потом, повеселев, помахал рукой, как бы разгоняя пыль. – Не впустить ли вам немного свежего воздуха в вашу пыльную игру?
При этом вопросе его преподобие оживился.
– Свежая кровь никогда не помешает.
– Хорошо. А то у меня тут дятел, такой желторотый, что всех нас может сделать богачами.
Джордж втянул меня в душный отсек. Я был еще разгорячен после встречи с Сью Лин, не говоря уже о симпатическом смешении двух бокалов шипучки с желтым самогоном тети Рут, так что, боюсь, язык повиновался мне еще хуже обычного. Его преподобие Линкхорн наклонился, чтобы разглядеть поближе, – но не меня. Он щурился за очками на ноги Джорджа.
– Новые сапоги, брат Флетчер? Или ты опустился до осквернения могил?
– Нынче вечером Дама Фортуна заботилась о моих нуждах. Эти сапоги выиграны честно и благородно, спросите Нашвилла.
Его преподобие серьезно посмотрел на меня, и я серьезно кивнул в ответ. Он поднял кости и похлопал ладонью по одеялу.
– Так примите участие, братья. Дорогие друзья и братья, всех прошу… – Он окинул взглядом остальных. – Преклоним колени и посмотрим, упорствует ли мисс Фортуна в своих непристойных ухаживаниях за братом Флетчером.
Я стал на колени рядом с его преподобием и расстегнул рубашку для быстрого доступа к поясу с деньгами. Джордж присел рядом, взял у меня купюру и у Линкхорна – кости. Подул на кубики.
– Темные дамочки, повернитесь к нам лицом. Семеркой и одиннадцатью. И к черту дюжину[17]. Послушаем, что вы скажете, кости.
Рука его описала широкий круг, и кости покатились по одеялу. Змеиные глаза[18]. Джордж застонал, кружок заулюлюкал. Я зевнул. Все эти игроки в разных вагонах перетасовались у меня в голове. Паровоз дал долгий печальный гудок, колеса стучали у нас под коленями. Помню, что тоже бросал раз или два, но было трудно сосчитать очки и упомнить ставку. Я продолжал зевать. Выпитое, бормотание соседей в тесном отсеке, темные фигуры, душное тепло – все это погрузило меня в сонное оцепенение. Лица сделались окороками, висящими у нас в коптильне, где мне не полагалось играть – по крайней мере, с детьми батраков. Кости – двумя моими лучшими выбивальными шариками. Индейское одеяло – кругом, процарапанным на земляном полу коптильни, и я выбивал из круга рубиновые, мраморные и прозрачные и забирал в пухнущий мешочек у себя между коленями.
Я осознал, что игра кончилась, лишь тогда, когда тугой, холодный свежий ветер вывел меня из забытья. Я снова был на крыше вагона! В серой скорлупе рассвета обозначилась фигура Джорджа, ползшего по-крабьи, боком. Одной рукой он тянул за собой женщину, Луизу, в другой держал лосиные сапоги Сандауна. Луиза сжимала на груди края наброшенного на плечи одеяла с зигзагами. Оно хлопало на ветру, Луиза смеялась и взвизгивала.
– Господи Иисусе, не могу поверить, что дала уговорить себя. Ты настоящий змей, Джордж Флетчер, о господи!..
Паровоз откликнулся, и пара провалилась в лунную пшеницу.
Сандаун уже был в нашем скотском вагоне, лежал, завернувшись в свое одеяло. Джордж и повизгивающая Луиза повалились рядом с ним на индейское с зигзагами. Я сел на свое одеяло и принялся стягивать сапоги – мои собственные сапоги. Оказалось, я лучше играю в шарики, чем думал.
Сандаун открыл глаза:
– Чертовски красивые сапоги.
Я поставил их в ящик под брезент. Паровоз загудел, я откинулся на седло. Жемчужная лента дыма пересекла диск луны. Паровоз пыхтел. Когда я очнулся, пыхтел он реже, мы останавливались. Небо было убийственно ярким, и глазами, красными, как солнце, я впервые увидел Пендлтон.
Глава пятая
В городе бум
Я еще не был готов проснуться. Я предпочел бы поспать, пока тело и голова не придут в норму. Но слишком много было вокруг отвлечений. Поезд подкатывался к станции. Паровоз дернул напоследок и с облегчением выпустил пар. Я потряс головой, чтобы стряхнуть с мозгов паутину, и подполз к борту. Напротив – надпись свежей краской: ПЕНДЛТОН. На станционной площади никого, только сонная старая лошадь, запряженная в багажную тележку. На прилегающих улицах пусто и тихо, но… Я прислушался и уловил звуки далекого марша; они как будто приближались.
Я приподнялся на локте, чтобы лучше видеть. Из-за далекого угла показалась беспорядочная колонна горожан, маршировавших к поезду. За ними следовали жиденький духовой оркестр и два индейца рядышком на пегих лошадях. К их пикам был привязан транспарант. Когда они его растянули, я разобрал слова: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА РОДЕО – ПУСТЬ БРЫКАЕТСЯ.
Позади послышалась возня. Из одеял в подштанниках выбрался Джордж Флетчер. На подштанниках было столько заплат, что они походили на клоунские штаны.
– Подумать только, – ворчал он, подгребая к себе одежду. – Когда у чемпиона объездчика нет ничего, кроме паршивого старого армейского седла, они хотят его назначить гранд-маршалом парада. Закатный, просыпайся и наряжайся, напарник. Нам уже красный ковер раскатали.
– Уже нарядился, – сказал индеец. Он сидел на ящике, в своем синем шерстяном костюме. – Только дай еще твоей смазки.
Джордж пробормотал, что он не смазчик брату своему, и достал помаду. Я перевернулся на живот и высунул голову между досками. Взъерошенные игроки и пассажиры с припухшими глазами пялились из окон на неожиданный парад. Дверь персонального вагона открылась, и вышел Нордструм, сияя улыбкой, как политик. За ним появились Буффало Билл и Готч, и после них – мистер Хендлс.
– Голодные глаза, а, друзья? – обратился к своим спутникам Хендлс. – Цена славы. «Мир вечно жаждет знаменитых чудес», – сказала Саломея в остатней одежке. Или Савская, вылезая из ванны[19].
Буффало Билл устало кивнул. Готч расстегнул пиджак, чтобы показать свой чемпионский пояс с пряжкой. Вышли трое в угольных костюмах и подозрительно озирали парад. Нестройная колонна приветствующих делегатов наконец подтянулась к станции. Оркестрик нестройно бубухнул последний аккорд: ту-дух! Готч начал раздуваться, Буффало Билл сорвал шляпу и картинно подмел ею воздух. Приветственных криков не было. Нордструм сказал «кхе-кхе» и хотел обратиться к делегации, но тут оглушительный металлический грохот заставил всех повернуть головы. Это отвалилась дверь скотского вагона, образовав стальной пандус. По нему с визгом сбежала раскрашенная свинья. За ней верхом выехали Джордж и Сандаун. На этот раз делегация разразилась приветственными криками. Джордж не зря хвастался: это ради него граждане вылезли из теплых постелей и парадным строем пришли на станцию – ради городского своего героя и его индейской Немезиды! Оркестр стал смирно и исполнил «Девушек из Буффало» в ритме марша. Два всадника проехали мимо колонны, как генералы, принимающие парад.
Читать бесплатно другие книги:
