Последний заезд Кизи Кен

Глава двенадцатая

Корону за коня

Так что второй день я встретил в почти таком же похмелье, как первый. Но не таким обалделым. На этот раз здоровенный бычок, мчавшийся по арене, был в фокусе, и я пришпоривал Стоунуолла с уверенностью. Лассо мое полетело быстро и точно. Бычок повалился, я мигом спешился, накинул путы и картинно взмахнул рукой. Публика одобрительно зашумела, и я помахал еще. И уже раскатал губу. Подавайте ваш приз; сегодня я на коне.

Я задержался у выездных ворот под судейскими местами — посмотреть, как пойдут дела у соперников. С секундомером сидел Сесил Келл. Он помахал мне и показал секундомер. Я не разглядел цифр, но знал, что лучшего времени никогда не показывал. Он передал секундомер Оливеру Нордструму. Нордструм присвистнул и передал Буффало Биллу. Старый разведчик сидел в секции для почетных гостей, рядом с гигантом-борцом. Он смотрел в полевой бинокль на ворота, откуда выпускали бычков.

— Сегодня, леди и джентльмены, — взвыл Сирена Клэнси, — в нашем состязании по ловле бычков неожиданный участник: звездный наездник, собиратель крупнейших призов в этом полудолларовом конкурсе наряду с безвестной молодежью. Вот он выезжает на… не похоже, что у лошади есть имя, но у всадника оно точно есть — Сандаун Джексон!

Насчет полудолларового верно: в те дни первый приз в роупинге после вычета второго и третьего был чуть больше семидесяти пяти центов. Роупинг был повседневной работой, которую приходилось выполнять каждому ковбою. Будничной — больших призов за нее не полагалось. Почему же эта звезда участвует в грошовом конкурсе с риском сломать ребра или вывихнуть пальцы?

Когда Сандаун пустил своего пегого жеребца легким галопом за виляющим бычком, я понял почему. Он был мастером этого будничного дела. На своем веку он, наверное, заарканил и стреножил больше бычков, чем все мы безвестные вместе взятые, и считал, что обязан показать нам, как это по-настоящему делается. Это был урок экономии: его конь следовал за бычком, как тень за птицей. Его петля не погналась за мишенью, она была уже впереди и ждала ее. Бычок завалился на спину в эффектном сальто, и конь подтаскивал его, как большую рыбу на спиннинге. Сандаун, спешившись, ждал, пока бычка подтянут к нему, как ждал, вероятно, на пастбище, когда работал один — чтобы сберечь немного энергии, — и живо накинул сыромятные путы на три ноги. Он обогнал бы меня, если бы не захотел сэкономить эту чуточку энергии.

Я дождался конца состязаний, полагая, что Джордж тоже захочет выехать и показать свою технику владения арканом. Но других мастеров, желавших улучшить мое время, не появилось. Я поваживал Стоунуолла вдоль ограды в тени тополей и ждал, когда назовут мое имя. Я вырастал и в собственных глазах. И в приливе оптимизма подумал, что у меня, пожалуй, есть шансы на победу. Разве я уже не превзошел лучших в их коронных номерах? Джорджа вчера в скачке задом наперед, а сейчас Сандауна в роупинге? Голос Сирены Клэнси объявил меня победителем, но милая Сара не прискакала ко мне с наградой. Слишком прозаическое состязание — принцесса здесь не требовалась. Слишком будничное.

Нордструм дал мой выигрыш бойскауту, и тот принес мне. В глубоком разочаровании я сел на коня и поехал прочь. У поворота дорожки группа ковбоев и индейцев облюбовала пятачок тени и наблюдала оттуда. Некоторые были еще в седлах, другие сидели на ограде. Индейские мамы и дети смотрели на арену из-за висящих сапогов.

— Пристраивайся, Нашвилл, с галерки лучше всего следить за скачками скво.

Это был Джордж — он сидел на сосновом столбе, как птица. Я повернул Стоунуолла и подъехал.

— Опять скачки скво? Я понимаю, почему тут индейцы, но вам-то, кавалеристы, какой интерес? Нравится наблюдать черноволосых дев верхом на пятнистых лошадках?

— Одна из этих дев не такая уж черноволосая, — сообщил мне рыжий малый, сидевший рядом с Джорджем.

Это был Бисон, тот близнец, которому хватило ума не сесть на Оладью. Он подвинулся, освобождая мне место. Джордж протянул фляжку. Вода слегка отдавала дурманом.

— Хорошо завалил бычка, — раздался под тополем ровный голос Сандауна.

Джордж с энтузиазмом подхватил:

— Точно! Ты не свистел, когда сказал, что твоя специальность — лассо. Я пробовал соревноваться с Сандауном и каждый раз заканчивал у него под хвостом.

Поэтому и сегодня не стал. Но послушай, Нашвилл, — голубую ленту получил, а лицо что-то постное.

Постное, сказал я, оттого, как эту ленту вручили или, верней, не вручили.

— Почему, — возмутился я, — приз за роупинг вручает бойскаут, а за вчерашнюю дурацкую задом наперед нас чествуют по-королевски? Понять не могу…

— А-а! — Джордж поднял палец, — Теперь понятно. Ты думал, Сара Меерхофф опять тебя будет чествовать. Да ты что, не слышал? Сару Меерхофф, как это сказать, «дисквалифицировали»? Сместили? Принцессу можно сместить? Свергли? Низложили?

— Уволили, — сказал Бисон, — Узнали, что она ехала в скачке скво с выкрашенным лицом и в черном парике. Выиграла и улизнула без приза.

— С индианками? Поверить не могу.

— И судья Меерхофф не мог, — сказал Джордж. — Пока одна индианка не показала ему черный парик в ее седельной сумке. Но ее не поэтому… как его… Свергли?..

— Уволили, — подсказали в один голос три или четыре зрителя.

—.. уволили. Не за то, что участвовала обманом, выкрасив лицо, и выиграла. Пендлтонцы ей всякие фортели прощали — она им напоминает свою маму. Нет — за то, что чертовка записалась на сегодня, после того, как ее поймали с поличным.

— Собирается ехать?

— В сегодняшних полуфиналах. И без парика, без краски.

Он показал туда, где за паддоком, перед веревкой стартера толклись всадницы. В темной чаще мелькнула светлая голова.

— Она же не индианка! — воскликнул я.

— Доказывает, что индианка, — сказал Сандаун. — Потерянное колено, называется Леви [35].

— Поднялся страшный переполох, — сказал Джордж, — Папа Меерхофф умолял ее, пока в горле не пересохло. Она не уступила, и тогда у нее отобрали корону принцессы. Вот, скачут. А вон и она — с ивовым хлыстом в зубах, на своей аппалусе [36]. Хи-хи. Маленькая оторва лучше поедет с индианками, чем будет выступать принцессой.

На том первом родео скачки скво были единственным состязанием, открытым для женщин. Я не считаю заезды вокруг бочек, где едут по одному и на время, и не считаю вольтижировку. Сара Меерхофф не ездила вокруг бочек [37] и не была вольтижёркой. Ее призванием были скачки — не призванием, инстинктом в крови, более древней, чем сами скачки. И конь ей был милее трона.

К первому повороту Сара на своей кобыле, такой же худой и скупой в движениях, как она сама, отстала от группы на три четверти корпуса. Ко второму — уже на два корпуса позади трех других девушек, рвавшихся в лидеры. Перед последней прямой она пошла по внешней дуге, близко к нашей ограде. Она выдернула из зубов хлыст, но прежде, чем хлестнуть свою аппалусу, сильно подмигнула мне, как вчера вечером. Она огрела лошадь по боку и взвизгнула сквозь зубы: «Ии-ап!», и лошадь сиганула вперед, как гигантский заяц. Финишную черту они пересекли даже не на два корпуса впереди, а скорее на два прыжка. По стуку в груди я почувствовал, что эта девушка из колена потерянных Леви одержала победу не только в скачке скво.

На своем веку я повидал немало классных скачек и классных лошадей, но запомнились мне — наездники. Лошади приходят и уходят. Если хочешь играть на скачках, забудь про лошадей. У скаковых лошадей короткая биография, на них не стоит слишком полагаться. Ставь на наездников. Они всему голова. Всё в их руках. Посредственные наездники знают только кнут. Хорошие — и кнут, и пряник. У замечательных — три руки: в одной — поводья, в другой — хлыст, в третьей — сердце лошади.

Когда осела пыль, приветствий было столько же, сколько воркотни. Светловолосая дева мало походила на индианку. Судейский помост встревоженно жужжал. Мистер Меерхофф, желая избежать конфликта интересов и сердечного приступа, устранился от обсуждения. Красный как рак, он сидел, откинувшись в своем судейском кресле. Две старшие дочери поочередно подносили к его губам ложку с лекарством. Джордж поцокал языком, сочувствуя взволнованным судьям.

— Вот попали так попали. С одной стороны, несправедливо отнимать победу только за то, что у победительницы кожа недостаточно темная. А с другой — если дадут этой русой ленту за скачку скво, индейцы, чего доброго, восстанут. Ты бы как поступил, Нашвилл?

Никакого мнения я составить не мог — после того как она подмигнула, я вообще лишился дара речи.

Бисон сказал:

— Похоже, твой теннессийский друг уже короновал ее — смотри, какие у него глаза круглые.

Индейцы и ковбои засмеялись. Я не думал, что это так заметно. Голос Сирены Клэнси вернул меня на землю.

— Леди и джентльмены, пока наши судьи принимают трудное решение, «Феерия Буффало Билла "Дикий Запад"» любезно согласилась предложить вам особый дополнительный аттракцион: всемирно известный мастер вольтижировки, Ирландская Всадница мисс Мэгги О'Грейди!

На своей лошади, разукрашенной трилистниками клевера, стремительно выехала женщина с оранжевыми волосами. Она сделала круг по арене, охаживая толстую лошадку по клеверному крупу, так что разогналась не хуже Сары. Для чего это делалось, было понятно: если к скачкам допустят не только индианок, то почему не принять во внимание Ирландскую Всадницу тоже? Прерия Роз Хендерсон выехала галопом и присоединилась к О'Грейди на втором круге, нахлестывая лошадь также и также мчась во весь опор. Публика одобрительно кричала; дискуссия на судейском помосте стала еще жарче. Повинуясь внезапному импульсу, я отъехал от ограды и трусцой направился к водопойному корыту.

Сара Меерхофф обтирала свою потную кобылу мокрым махровым полотенцем. Потные волосы прилипли к ее щекам и лбу. Она встретила меня ехидной улыбкой:

— Ну что, полковник Спейн. Умею ездить?

— Безусловно, умеете, мисс Меерхофф. Как птица на ветру.

— У вас и вашей лошади, полковник, слегка изнуренный вид. Вы уверены что правильно питаетесь?

Я не знал, что ответить.

— Поехали бы к нашему киоску. У папы и сестер наверняка найдется чем перекусить.

Я, как последний тупица, ответил, что ни папы, ни сестер в киоске нет; они на судейских местах. Она улыбнулась еще ехиднее.

— В таком случае все равно поезжайте и подождите. Кто-нибудь вас накормит. Можете подождать в крытом фургоне. Там тихо и никто не помешает. Ап!

Она шлепнула Стоунуолла полотенцем. От неожиданности он припустил прочь. Я оглянулся: она макала полотенце в корыто.

Я понял, что она имела в виду, говоря о фургоне. Он стоял на отшибе, в тени ясеней, но из двери сзади можно было хорошо видеть арену. На полу лежали мешки с мукой, сахаром и сушеными яблоками. Сбоку постелено сложенное вдвое стеганое одеяло. Выглядело соблазнительно, но я не решился залезть внутрь. Я привязал Стоунуолла к спице, а сам прислонился к фургону и ждал. Стоунуолл, заинтересовавшись запахами, тыкался носом в парусину. Немного погодя я нагреб в шляпу сушеных яблок, и мы пожевали. Когда принялись за вторую шляпу, Сирена Клэнси взобрался в свое воронье гнездо.

— Прошу внимания! После долгих размышлений ленту за гонку скво совет присуждает… Мэри Элизабет Вороний Прыжок из народности якима!

Часть зааплодировала, часть заулюлюкала.

— Подождите! Приготовлен новый приз и учреждено совершенно новое состязание! Завтра, после финальных соревнований по езде на дикой лошади, будет проведена эстафета наездниц, первая в своем роде. Три круга, три разные лошади, три сотни долларов — победительница получает все. Как вам эта новость?

Раздались нерешительные аплодисменты. Со стороны судей это был гениальный дипломатический ход: «три лошади» означало, что победит не лучшая лошадь, а лучший наездник. Или наездница, как я понял. И мне это очень понравилось. Судя по тому, как Сара работала со своей аппалусой, ради нее любые три будут лезть из кожи вон — все равно, четвероногие или двуногие.

Я подождал сигнала к следующему состязанию, а потом поехал к загонам, разочарованный и поникший. Сара чуть не затоптала нас. Она возвращалась на своей кобыле, ведя за собой еще двух тощих лошадей. И заговорила, почти не сбавив хода.

— Извините, мистер Спейн. Мне надо испытать этих двух кляч для завтра. Вы понимаете. Ии-ап!

Она рванула дальше и скрылась в лабиринте загонов. Я, конечно, понимал. Но был уязвлен. А причина, если подумать, была та, что озорница и роману предпочитает скачки.

Я сжал зубы, пришпорил коня и поскакал к турнирной арене — рыцарь без дамы.

Глава тринадцатая

Обувь потом почистишь

Чертово родео продолжалось, одно состязание перетекало в другое, как тени в дыму. Чары индейского чая еще не рассеялись. Думаю, поэтому во второй день Сандаун возился со мной больше, чем Джордж. Может быть, из-за этого же события второго дня освещены таким странным светом в моих воспоминаниях. До сих пор вижу лицо Сандауна за рогами бычка [38], первого, которого я завалил в жизни. Узкогубый темный рот будто высечен в солнечном свете. «Рано, — повторяет он, оттесняя бычка к Стоунуолллу, — Рано, рано». Потом он кивнул, и я прыгнул. Я хорошо захватил рукой оба рога, но бычок был слишком тяжел для меня.

— Кусай! — крикнул Сандаун, поворачивая коня, — У коровы нос чувствительный, как у лошади.

Я перегнулся через голову бычка и впился зубами в его верхнюю губу. Потом отклонился назад, и он с ревом свалился мне на колени. Я поднял обе руки и продолжал держать его зубами.

— Кусай губу! — вопила публика.

Сандаун поймал Стоунуолла и подвел ко мне. Мы выехали с арены и нашли Джорджа — он опять сидел на тюках сена с пинкертоновцами, специально, чтобы действовать им на нервы. Он держал на ладони свои большие часы и, когда мы подъехали, присвистнул.

— По моим расчетам, Нашвилл, ты на втором месте. Сразу за этим вот твоим индейским другом.

С расчетами он слегка поторопился. В последнюю минуту возник еще один участник с таким же зубным приемом и отодвинул меня назад. Это была Прерия Роз Хендерсон. В отношении зубов оснащенная лучше меня. Когда нам троим секретарь раздавал серебряные доллары, Джордж стоял с нами. Он снял шляпу перед Прерией Роз.

— Я не удивляюсь, что вы, мисс Хендерсон, умеете их укусить — у папы Абнера Хендерсона вы воевали с бычками с тех пор, как научились ходить. Но где наш продолговатый теннессийский друг научился этому фокусу?

Крупная девица улыбнулась и пожала плечами. За нее ответил Сандаун.

— Ты не единственный учитель в этом коровьем колледже, — известил он Джорджа. — Кое-кто из нас тоже знает кое-какие фокусы.

Сандаун часто говорил, что в родео есть только два основных умения: заарканить лошадь и усидеть на ней. Все остальное — фокусы.

Еще мне запомнилась езда на оседланных быках. Допускались команды из трех человек, и мы с Сандауном и Джорджем составили команду. К воротам подогнали злых молодых быков, и в качестве новинки распорядители добавили к ним старого сердитого бизона.

— Можете выгнать их, Билл? — спросил Сирена Клэнси.

Буффало Билл встал и поднял винтовку. Она выпустила облачко холостого дыма. Задвижка отлетела, и бычки вырвались на арену. Ковбои побежали за ними с арканами и седлами, оставив нам тучу пыли. Товарищи мои, при всей их сноровке, были неважными бегунами. Пешие, они были медлительны и тратили энергию с большой оглядкой. Вскоре свободным остался только старый угрюмый бизон.

— Аркань его, — пропыхтел Джордж индейцу, — Я поеду, если парень его заседлает.

Он поймал бизона за заднюю ногу, а Сандаун накинул лассо на массивную голову. Я попробовал подобраться к зверю с тыла, но он повернул ко мне морду и наступил на ногу. Я бросил седло и схватился за мысок сапога. Джордж и Сандаун мотались на своих веревках, как две марионетки.

— Потом почистишь обувь, Нашвилл! — заорал Джордж, — Седлай его, пока он нам печень не вытряс.

Я набросил седло бизону на горб и схватился за подпругу. Он не дал мне протащить ремень назад.

— Хорош! — крикнул Сандаун, — В правилах сказано, седло надо закрепить. Закреплено. Садись, Джордж Флетчер!

Джордж сел. Бизон заревел от возмущения. Крупнокалиберные ружья он мог понять. Стрелы. Копья. Но седло и всадника? Он взорвался как вулкан, выплюнувший в небо пробку красной лавы. Но ярость сделала его неуклюжим. Задние ноги его запутались в моей веревке. Он споткнулся и с оглушительным стоном упал на брюхо. Это позволило Джорджу снова вспрыгнуть в седло. Бизон поднялся на ноги и устремился туда, откуда прибежал, — прямо к линии финиша. Незакрепленное седло стало сползать. Джордж дал ему сползти, а сам вцепился в косматую гриву. Седло съехало под брюхо. Джордж ухватился за подпругу. К огромному удовольствию зрителей, мы с Сандауном добежали вслед за курчавым наездником и лохматым скотом до финиша. Мы уже становились любимцами публики.

После езды на быках следующим номером шла гонка вокруг бочек. Я посмотрел список. Участвовали десятки девушек, но в списке не значилась ни Сара Меерхофф, ни Женщина из пропавших Леви. Она готовилась к завтрашним скачкам. После бочек предстояли формальности — речи, парад, всякая официальная ерунда, так что у нас был большой перерыв до езды на мустангах.

Сандаун получил наши маленькие премиальные за езду на быках, и мы отправились к водопадику поделить их и помыться. У озерка стояла тенистая купа лоха. Мы расседлали лошадей и оставили их кормиться узкими серо-зелеными листьями. Джордж достал из седельной сумки туалетные принадлежности: кусок мыла, банку с помадой и опасную бритву, завернутую в драную тряпку. Он намылил лицо, опустился на колени и стал бриться, глядя в воду, как в зеркало. Закончив, он отдал принадлежности Сандауну и мне, хотя мы не просили. И даже не сказали «спасибо», насколько я помню. Так уже привыкли друг к другу.

Я смыл столько рыжей пендлтонской грязи, сколько смог, но бритвой не воспользовался. Сандаун — тоже. Он расплел косу и принялся расчесывать волосы. Из косметики его интересовала только сиреневая помада Джорджа.

Здесь, у речки, было спокойно. Говорить было как будто не о чем — мы и не разговаривали. Изредка доносился с трибун звук аплодисментов, вежливых и почтительных. Из своих земляных гнезд на том берегу вылетали ласточки и устремлялись за мошками над водой.

Джордж вытерся полотенцем и надел рубашку. Потом сел спиной к валуну и надвинул шляпу на глаза. Я тоже решил осмотреть внутренность своей шляпы. Приятно было ощущать себя чистым, слушать ласточек и шум воды, падающей с большого камня.

К тому времени, когда колокол Клэнси возвестил об окончании формальностей, солнце плюхнулось за горизонт, как желток большого яйца. Лошади наши стояли понурясь, дремали; ласточки вернулись в свои гнезда на берегу, а Сандаун все расчесывал волосы.

Джордж встал и потянулся.

— Засовывай свою гриву под шляпу. Мустангам все равно, коса там или не коса.

— Спешить некуда, — ответил Сандаун, — Времени полно.

Он был прав. Когда мы подъезжали к воротам, заиграл горн рыжей О'Грейди. Сирена Клэнси объявил еще один дополнительный аттракцион. Аплодисменты были жидкие. Видно, публика охладела к этим вставным номерам. Мы подъехали к ограждению и увидели на арене фургон Буффало Билла с откинутыми бортами. Кто-то принял вызов.

На ринге с Готчем и мистером Хендлсом стояли два ковбоя. Они стояли в ближнем углу, спиной к нам. Одеты были совершенно одинаково, только у одного была подвязана рука. Братья Бисон. И пьяны они были одинаково. Тот, что со сломанной рукой, помогал брату стащить сапоги. Они все время натыкались на трехногую табуретку в углу. Сандаун покачал головой и горестно закряхтел. Джордж отнесся к происходящему легкомысленнее.

— Кряхти сколько хочешь, мистер Джексон, — сказал он, — Но что касается спорта, Бисонам надо отдать должное — храбрые ребята.

Сандаун не желал отдать должное дуракам.

— Храбрости больше, чем мозгов, — сказал индеец.

Он видел, чем кончилось пари из-за Оладьи, и знал, что предстоит повторение. Он повернул коня и уехал к столу регистратора, чтобы не видеть схватку.

Сандаун правильно сделал, что не захотел смотреть. Это было безобразно и нечестно, и ничего спортивного в этом не было. Даже в колокол не успели ударить. Когда рыжий ковбой подошел к Готчу для рукопожатия, тот просто схватил его за руку, бросил через плечо и шмякнул спиной о помост. Над матом поднялось облако пыли. Готч перевернул ошеломленного ковбоя, схватил за ступню и с размаху сел ему на поясницу. Малый захрипел — может быть, пытался выдавить «сдаюсь», но Готч и не думал останавливаться. Держа ковбоя за ступню, он перегнул его ногу через свою с легкостью кондитера, сгибающего крендель. Штанина лопнула, и высунулось веснушчатое колено. Другой брат метался за канатами и кричал: «Он сдается, сволочь! Он сказал "сдаюсь"!»

Готч не отпускал — даже после того, как на ринг всунулась рука в белой повязке, сигнализируя о сдаче. Гиганту непременно надо было рвануть напоследок. Все услышали, как хрустнуло колено.

Это было нечестно и не нужно. Я думал, толпа его ошикает, но этого не произошло. Когда Готч победно сцепил руки над головой, граждане захлопали ему так же, как удачливому наезднику. Ну, сломали скотине шею или шваркнули оземь? Лес рубят — щепки летят, какое же родео без сломанных костей?

Джордж и несколько ковбоев подъехали поближе — посмотреть, насколько парень пострадал. Ас меня хватило; я повернул коня и отъехал поскорее, пока меня не вывернуло. Не только из-за того, что невинному парню жестоко сломали колено, а из-за жестокости вообще ко всем невинным тварям. Проезжая мимо судейского помоста, я услышал тираду, из которой понял, что по крайней мере один из жюри разделяет мое отвращение.

— Я, черт возьми, больше не потерплю этого безобразия. Мне глубоко наплевать, какую рекламу делает нам мистер Буффало Билл Коди. Мы сами, Оливер, поймали за хвост этого тигра — народ Пендлтона! Он нас одолеет или мы — его, но будь я проклят, если позволю, чтобы бродячая компания костоломов и пустобрехов прибрала наше родео к рукам!

Мистер Келл припер Оливера Нордструма к задним перилам помоста и отчитывал. Нордструм мекал и бекал и пытался успокоить старого скотовода.

— Сесил, вы правы. Абсолютно. Больше никаких безобразий и жестокостей. Но, если помните, уважаемый мистер Коди заплатил за право рекламировать свою «Феерию "Дикий Запад"» у нас на арене, и заплатил щедро. Кроме того, это он нанял для нас мистера Клэнси, не говоря уже о его контактах с банковскими кругами Бойсе.

— Хорошо! Хорошо! Но прошу вас сказать уважаемому мистеру Коди, чтобы завтра он рекламировал свое шоу после состязаний. Я не хочу, чтобы его зоопарк пачкал нашу арену, пока не закончится последний заезд.

— Так, может быть, сами ему скажете? Сегодня вечером он будет у меня на ужине в вагоне.

— Не уверен, что буду у вас на ужине. У меня все-таки дела. Ферма тоже требует внимания.

— Понимаю, что дела, Сесил. Вы для нашего предприятия потрудились больше всех нас вместе взятых, притом что надо было заниматься фермой. Но каждый фермер знает: есть время сеять и время пожинать сеяное. Пожинайте и радуйтесь, старый друг, — вы это с лихвой заслужили.

— Да, Оливер. Но каждый фермер знает и другое: отскреби сапоги у крыльца, если не хочешь натащить дерьмо в гостиную.

Следующим номером была езда на оседланных мустангах; Сирена Клэнси стал выкликать участников. Мистер Келл наконец выпустил Нордструма, они отошли, и я их уже не слышал. Я невольно улыбнулся. После услышанного все вокруг как будто посветлело. Если Запад не совсем еще цивилизован, это не значит, что здесь должна царить несправедливость. Нет — пока вожжи в руках таких людей, как Сесил Келл. Сирена Клэнси выкрикнул мое имя, и я выехал рысцой, уже в приподнятом настроении.

Мне достался старый пузатый конек по имени Прыгающий Боб. Когда он пустился бежать, часто и мелко взбрыкивая, я подумал, что его, наверное, выкармливали этими мексиканскими бобами. Ему было далеко до Мистера Суини, и выезд мой прошел тускло. Но и у остальных тоже. Тошнотворный треск сломанного колена подействовал угнетающе и на животных, и на всадников. Заканчивался второй трудный и жаркий день, и ковбоям нужно было отдохнуть от арены. Все сразу устремились в недостроенный бар под трибунами, не дожидаясь, когда огласят итоговые результаты дня.

Даже здесь было до странности тихо. Ковбои лениво стояли на дорожке, курили, разговаривали вполголоса. Чины обменивались прогнозами, игроки вели подсчеты. Единственным громким голосом был женский — Надин Роуз. Репортерша расхаживала перед своей палаткой и зычно диктовала сообщение, поглядывая в блокнот с записями. Телеграфист отстукивал текст, вздрагивая от особенно громких фраз.

— Так, точка. Еще одна ночь тревожной неизвестности, точка. Перед тем, как история возложит корону на Первого абсолютного чемпиона Западного мира, восклицательный знак. Будет ли это Краснокожий Кавалерист, тире. Или Черный Чудесник, вопросительный знак. А где эти некоронованные короли родео проводят время в ожидании своего торжества? Благородного индейца мы видим стоящим в живописном одиночестве на идиллических берегах… Что? Идиллических?

Еще прибавив звука, она продиктовала по буквам:

— И-Д-И-Л-Л-И-Ч-Е-С-К-И-Х… На идиллических берегах реки Юматилла… Что? Юматилла? Ю-М-А-Т-И-Л-Л-А!

Разговоры по обе стороны двустворчатой двери притихли под напором этого рупора в юбке. И цветистая проза сконфузила многих ковбоев. Я нашел местечко у стены, где кто-то поставил бочку с водой для мытья и поднос со стаканами недопитой выпивки. Чтобы теплая вода и брошенное виски не остались втуне, я сел на бочку, снял сапог и опустил ногу в воду. Виски было тепловатое, вода — холодноватая, но она приятно облегчила боль в ноге, на которую наступил бизон.

Вошли Сандаун с Джорджем, и я помахал им в сигарном дыму. Они помогли мне слить виски и собрать пустые стаканы, чтобы тоже поместиться на бочке. Репортерша возобновила диктовку.

— А угольно-черный ковбой, вопросительный знак. Мы видим его на другом берегу, напротив его индейского друга, он выплевывает косточки знаменитой орегонской дыни в говорливую речку, точка.

— Душно, как в могиле, — заметил Джордж, — Как будто кто-то сожрал весь воздух.

— Эти простые души — гордость своих рас и всей нашей молодой страны, точка с запятой. И я говорю: подними свой кубок в честь этих лихих всадников, запятая, Америка, запятая, ибо они герои твоего будущего.

— При такой луженой глотке, — сказал Джордж, — не понимаю, зачем ей телеграфные провода.

Он встал и поднял стакан:

— Я предлагаю тост за настоящего лихого всадника. Президента Теодора Руз-а-вельта, восклицательный знак.

Джордж был не из конфузливого десятка и провозгласил свой тост оглушительным баритоном, и никакая женщина, даже с луженой глоткой, не могла с ним состязаться. Все одобрительно закричали. Кто-то снова наполнил ему стакан. Едва Надин Роуз возобновила диктовку, Джордж опять поднял стакан:

— За могучего освободителя — Честного Авраама Линкольна!

Все закричали еще громче. Смущавшая их диктовка прекратилась. Ковбои в баре переглядывались и ухмылялись. Едва Надин Роуз стала диктовать дальше, как еще кто-то проорал тост в честь Джона Л. Салливана. Потом другой — в честь Дэниела Буна. Потом — в честь Джима Бриджера. И Джонни Эпплсида [39]. Стоило репортерше открыть рот, и тут же кто-то провозглашал тост. Мы старались не смеяться над испуганной женщиной, но это было трудно. И мы уже были не случайными встречными; мы были товарищами, людьми одной крови, объединенными сегодняшним трудом, — и потешались над посторонней. У Джорджа был дар объединять людей.

Ковбои произносили тосты до синего дыма. Я решил, что пора оказать честь благородному Югу. Я сумел встать и поднял мой сапог со звездами в синем кресте, как кубок.

— За великого Серого Солдата. Генерала Роберта Э… Уй, дьявол!..

В люке материализовалась Сью Лин и выплеснула ведро кипятка мне на ногу. Улыбнулась и пропала в парном проеме. Тост договорил за меня Сандаун:

— За генерала Роберта Э. Кастера [40].

Тосты могли бы продолжаться весь вечер, если бы не появление Буффало Билла со свитой. Мистер Хендлс нес кожаную трубу с картой, а мрачно усмехавшийся Готч держал в зубах стебелек мяты. Позади ковылял Нордструм, опираясь на руку дамы О'Грейди, как на разукрашенную трость. Пинкертоновцы торчали в двери, оглядывали публику. Группа остановилась перед Джорджем и Сандауном. Буффало Билл прищурился на индейца:

— Ты. Джексон. Уделишь минуту? Мы с мистером Хендлсом хотим услышать твое мнение о кое-каких набросках. Вон стол…

Не дожидаясь ответа, старый шоумен и зазывала направились к занятому столу. Стол мигом очистился при их приближении. Сандаун нахмурился, потом встал и пошел за ними. Джордж тоже встал со шляпой в руке, решая, стоит ли к ним присоединиться. Готч остановился перед ним и тяжелым взглядом опустил его обратно на стул. Нордструм дружески улыбнулся и потрепал Джорджа по голове:

— Мартышка. Речи произносил, говорят?

— Несколько тостов предложил, мистер Оливер.

— Молодцом. — Он махнул бармену, — Налей всем. За президента предложил, а?

— Да, сэр. Первым делом.

— А за штат?

— Три или четыре раза. Еще за Вашингтон и Монтану.

— Тогда поднимем за… — он неожиданно улыбнулся мне, — за Штат добровольцев [41], прекрасный штат Теннесси.

Я встал по стойке «смирно» — насколько смог, имея одну ногу в бочке с водой. О'Грейди заметила мое затруднение, наклонилась и посмотрела в воду.

— Я видела, как этот косматый черт наступил на вас, Джонни. Чудище! Охотники доброе дело сделали, что освободили землю от этих уродских стад. Сильно он вас?

Голос ее был ласковым, улыбка — сочувственной.

— Только большой палец примял, мэм. Мне бы сейчас тарелку бобов и поспать, завтра буду как новенький.

— Оливер, может быть, возьмем его к себе? Где еще ему будет лучше? Я бы его отвезла, а вы потом приедете с их фургоном. Я осмотрю рану и заодно распоряжусь насчет его питания.

— Прекрасная мысль, мадам О'Грейди. Уверен, у нас найдется кое-что получше фасоли.

Я посмотрел на Джорджа. В ответ он только поднял брови. Я оглянулся на стол Буффало Билла, но Сандаун разглядывал большой плакат, развернутый Хендлсом. На плакате был изображен дикарь в боевой раскраске с поводьями в руке и пегий жеребец. Лицо под боевой раскраской по замыслу должно было принадлежать Сандауну Джексону в более молодом возрасте.

— Я дипломированная медсестра, а не только наездница, Джонни, — сказала О'Грейди. — Спросите мистера Нордструма.

— Подтверждаю, сынок, и чистый гений по части ортопедии. Волшебница. Гарантирую прекрасный уход.

— Не сомневайтесь, мой сладкий. Ну, что скажете?

Что я мог сказать? Я был крайне смущен приглашением.

На этот раз Джордж пожал плечами.

— Бесплатный харч и массаж ноги — от такого приглашения не отказываются, Нашвилл. Поезжай с дамой. Я отведу твоего коня к сараю… когда мы с массой Готчем кончим наши дела. Он сказал, что посчитает за нарушение контакта, если я не устрою матч. А какие последствия, масса Готч?

— Другой контакт, и очень болезненный. — Готч ухмыльнулся.

Ухмылка расползлась по губам, так что стебелек мяты в углу рта лопнул. У него даже губы были из мускулов.

О'Грейди подобрала мой сапог и потянула меня к дверям:

— Еле идете уже. Ноги не держат от усталости. Где вы спали прошлой ночью?

— Я спал в вигваме мистера Джексона, мэм. То есть пытался. И сейчас не против ночь поспать.

— И поспите. — Она прислонила меня к толстой стойке, где еще не зашили стену, и сказала: — Подождите здесь, я подгоню вам самокат Оливера.

Я не мог понять, что за самокат, пока из облака пыли не высунулся капот с золотыми украшениями.

Глава четырнадцатая

Страницы: «« « 345678910 » »»