Когда явились ангелы (сборник) Кизи Кен

– Угу, – буркнул папа. Когда он смахнул газету, голова у него наклонилась; он поправил ее рукой. – А может, и не хочет.

– Еще чашку кофе? – спросила мать, чтобы переменить тему.

Я помотал головой.

– Одной чашки хватит. Мне вечером еще работать.

– Как оно идет? – поинтересовался папа.

– Медленно, – сказал я. – Трудно разогнать машину.

– Особенно если десять с лишним лет стояла без движения. – Голову он достаточно выпрямил, чтобы угостить меня знакомым взглядом, похожим на тычок в ребра. – Если хочешь выпустить фильм вовремя, чтобы успеть услышать мое мнение, давай-ка прибавь газу!

То, что мелькнуло в его глазах секундой позже, когда пропала твердость, огорчило меня. Я допил кофе и встал.

– За этим я сейчас и отправляюсь. Прибавить газу.

– Только не слишком далеко отправляйся, – проворчал он, протянув руку к оставшейся части газеты. – А то, чего доброго, не дождусь твоего возвращения.

Мама подошла ко мне у автомобиля.

– В субботу у него опять спинномозговая пункция. От терпеть их не может, а я боюсь до смерти.

– Мам, пункции не опасны, я видел десятки их.

– Ты не подумал, что поэтому он и хочет, чтоб ты был рядом, глупая голова?

– Не волнуйся, мама. Появлюсь, – пообещал я. – Спасибо за кофе.

Поэтому, когда доктор Мортимер позвонил мне в четверг и пригласил на ежегодный съезд главных психиатров, я сказал, что останусь дома, посижу над сценарием.

– Но в этом году – во Флориде! – объяснил он. – В отеле «Дисней-уорлд». Киношники оплатят вам поездку.

Я опять отказался. Об отце не сказал.

– Что-то застрял со сценарием.

– Они считают, что такая поездка поможет вам сдвинуться с места. Развлекает в этом году «Беллвью ревю». Я их видел два года назад в Атлантик-Сити. Безумно смешные. Мне кажется, у этих безумцев вы можете почерпнуть кое-что новое. А кроме того, главный докладчик? Они откопали автора этой библии битников «Теперь будь Ты». Может быть, вы слышали о нем? Доктор Клаус Вуфнер.

Я сказал: да, слышал, и было бы интересно послушать, о чем он говорит нынче… Но не в этот раз.

– Вам забронировали билет в портлендском аэропорту. «Юнайтед эрлайнс» в Орландо, в три тридцать. – Мортимер радовался как ребенок. – Бесплатная дорога до «Дисней-уорлда», счастливчик. Подумайте!

Я обещал подумать. У меня были сутки на размышление.

– Завтра утром позвоню вам и скажу, что я решл.

– Уверен, смеху будет масса, – уговаривал он. – Правда, постарайтесь все-таки.

Я сказал, что тоже не сомневаюсь и правда постараюсь, хотя не имел ни малейшего намерения ехать за двести пятьдесят километров в Портленд и оттуда лететь через всю страну во Флориду. Даже ради того, чтобы послушать, как пыхтит и бухтит старый Вуфнер.

Утром я был настроен уже не так решительно. Ночь отбросила меня назад и вселила чувство неуверенности. Большую часть старого черновика я отправил в мусор и начал заново, и новый уже выглядел старым. Небольшая передышка представлялась все более заманчивой. С другой стороны, поездка в Портленд в моем жидком состоянии – удовольствие маленькое. Пора уже было что-то решать и звонить Мортимеру, а я был на распутье. Я решил посоветоваться с «И-Цзин» – книга не раз выручала меня на распутьях. Но едва перенес я ее на стол с завтраком, как собаки объявили о приезде автомобиля. Бетси открыла дверь хорошо одетому молодому человеку с монотонным голосом.

– Доброе утро, миссис Дебори. Я доктор Джозеф Гола. Доктор Мортимер прислал меня из больницы за вашим мужем.

– За моим мужем?

– Чтобы отвезти его в Портленд. Доктор Мортимер опасался, что будут трудности с заправкой.

Это было в разгар арабского нефтяного эмбарго. Губернатор Маккол распорядился, чтобы автомобилистам продавали бензин по четным или нечетным дням соответственно последней цифре номера машины, и все равно доходили слухи о безумствах на заправках.

– Пациенты зовут меня Джо. Джо Гол.

Джо Гол был итало-ирландец с постоянным выражением надежды на лице и святым Иудой Незаметным[248] на галстучной булавке. Говорил он очень мягко. После того как ему был предложен стул и чашка кофе, он робко осведомился о моей книжке, обклеенной картинками.

– Это «И-Цзин», – объяснил я, – обклеена фотографиями. Я как раз собирался спросить ее, лететь мне или не лететь. И тут вы приехали. Пойду укладывать костюм.

– Уложите заодно и книгу, – с улыбкой сказал он. – Вдруг нам понадобится спросить, стоит ли возвращаться.

Бетси была совершенно очарована его чистотой и открытостью. Пока я собирался, она подносила ему кофе с черничными булочками и широкими улыбками. Ребята же, наоборот, только хмурились, глядя на доктора Джо. Они-то никогда не были в «Дисней-уорлде», и даже в анахаймском Диснейленде. Если во Флориде нужен такой простодушный молодой спутник, почему мне не взять одного из них? Это предложение они сделали несколько раз, потом надулись, все кроме Калеба. Десятилетний Калеб остался за столом в своей длинной ночной рубашке с портретами «Грейтфул дэд» и молящим выражением в глазах. Ему хотелось туда не меньше, чем брату и сестрам, но не в его обычае было дуться, рискуя упустить что-то другое. Он один и вышел провожать нас.

– Пап, не забудь привезти нам что-нибудь из «Дисней-уорлда»! – мужественно крикнул он с веранды. – Что-нибудь классное, ладно?

– Ладно! – крикнул я в ответ и сел в машину.

Я помахал ему, но он не помахал в ответ – он не мог увидеть меня через тонированное стекло «линкольна». Машина была большая, как баржа. Я сказал доктору Джо, что лучше выехать задним ходом, чем разворачиваться среди нашей черники:

– Она и так еле жива.

Он поехал задним ходом, высовываясь из двери, чтобы не угодить в самые глубокие выбоины. Я пристегнулся и подпрыгивал вместе с машиной. После ночи бесплодных стараний мне вполне улыбалась перспектива быть увезенным. Я откинулся назад и прилег затылком к мягкому подголовнику, но вдруг что-то подкинуло меня, заставило выпрямиться – что-то более существенное, чем наши колдобины.

Это было все то же дерганье, только стократно усилившееся, все такое же загадочное и еще более знакомое – как содержательный сон, который внезапно пробуждает тебя, а ты не можешь вспомнить, что в нем было. Продолжалось это всего секунду или две, потом затихло, оставив меня в полном недоумении. Что за чертовщина? Просто страх оттого, что надо вернуться в больницу и снова увидеть это лицо? Что-то вроде запоздалого выстрела из прошлого.

– Как отсюда лучше всего вернуться?

Я не сразу понял, что молодой врач спрашивает меня о самой выгодной дороге в Портленд. Мы доехали задом до конца нашей дорожки.

– Ну, если спешу, еду туда. – Я показал на гору. – А если есть время и хочу прокатиться спокойно, то вниз, через Нево и Браунсвилл.

Он развернулся и поехал под гору.

– Времени у нас полно, – сказал он и открыл кожаный чемоданчик, стоявший на сиденье между нами.

Когда-то в таких возили образцы патентованных лекарств. Здесь же в ячейках аккуратно стояли бутылочки – десятки образчиков всевозможного крепкого алкоголя.

– Похоже, многое изменилось с тех пор, как я имел касательство к психиатрии.

– Что-то – да, что-то – нет, – сказал он, извлекая маленького «Джонни Уокера». – Меньше ограничений, больше лекарств. По-прежнему без излечения. Угощайтесь.

Беседа была разреженной. Молодой человек разговаривал односложно, а я предпочел бы помолчать и подумать о том, что меня снова достало в чернике, или просто уснуть. Но благодаря долгой дороге и лекарственному чемоданчику мы познакомились поближе. Доктор Джо приземлился в психологию, выпавши из области настоящих своих интересов – генетики. И с латинской, и с гэльской стороны у его предков имелись душевнобольные, не говоря уже о множестве безумных поэтов, художников и священников. Джо сказал, что унаследовал много плохого искусства, слепой веры и тревожных вопросов. Кроме того, он сказал, что отправляется на съезд за тем же, за чем и я, – увидеть доктора Клауса Вуфнера. Сказал, что стал его поклонником еще на последних курсах колледжа.

– Я прочел все, что он написал, до последней мелочи, и кучу всякой ерунды, написанной о нем. Как только его ни величали: и Вуфдалаком, и Санита Клаусом.

Он поглядел на меня с любопытством. Мы ехали по свободной двухполосной дороге между пастбищ севернее Сэйлема, и круиз-контроль держал скорость на дремотных семидесяти километрах в час.

– Старый козел, наверное, был каким-то героем, да? Если дал начало всей этой галиматье?

Я кивнул: да. Каким-то героем. Я закрыл глаза. Может ли старый козел положить ей конец – вот что интересно.

Разбудил меня сигнал «линкольна». Мы стояли в диком скопище автомобилей, жаждавших заправиться до субботней лихорадки. До больницы оставался какой-то километр, но прорваться через забитый перекресток у заправочных станций было невозможно. Очередь автомобилей растянулась на кварталы. В конце концов Джо отвернул и поехал в объезд пробки. Когда мы подъехали к воротам больницы, часы на приборной доске показывали, что до отлета осталось меньше получаса. В довершение всего дорожка к главному зданию была перегорожена стоявшей наискось полицейской машиной. Обогнуть ее было невозможно. Джо выключил зажигание.

– Берите свои вещи! Может быть, Мортимер еще в отделении.

Он бросился бежать, как чемпион-спринтер. Я подхватил мою сумку и чемодан и нетвердой походкой двинулся за ним; очень не хотелось расставаться с сонным уютом большой машины. Но еще утром, когда Джо помешал мне погадать по «Цзин», я мог бы догадаться, что путешествие не будет спокойным. Я обогнул полицейский автомобиль и увидел зрелище, которое заставило меня замереть на месте.

Мотор автомобиля еще работал, все четыре двери были открыты. Полицейский-мужчина и две грузных полицейских-женщины пытались приземлить неопознанный летающий объект. Объект был слишком быстр – стремительное шумное пятно мелькало в облаке выхлопных газов, шипело, визжало, рычало. И сигналило вдобавок – каким-то гудком на копье. Этим копьем оно размахивало, держа полицейские мундиры на расстоянии.

На помощь двинулись два тяжеловеса-санитара, растянув простыню на манер невода. Вместе с подмогой полиция пошла в наступление. НЛО затих под полутонной мяса. Потом послышалось пронзительное шипение, за ним – крик боли, и пойманное снова вырвалось на свободу. Оно пронеслось между ногами ловцов, влетело в заднюю дверь машины, вылетело из другой, сыпля ругательствами на языке какой-то иной, блее скоростной вселенной. К тому времени, когда преследователи окружили автомобиль, объект уже мчался по дороге к воротам. Свора явно сбавила свои усилия – ясно было, что земным существам его никогда не догнать, – как вдруг, к всеобщему изумлению, стрела, вместо широких, на две дорожные полосы ворот, промахнувшись метра на два, врезалась в сетчатую ограду. Ее отбросило, она бестолково закружилась на зелени и снова исчезла под грузом униформ. Раздался последний жалостный писк из-под кучи, а потом – пыхтение и сопение.

– Идемте! – Джо вернулся и вывел меня из оцепенения. – Не беспокойтесь. Этот маленький смерч не остановят и пятьдесят заборов.

Он провел меня по вестибюлю, полному плотников, мимо лифта и вверх по длинному гулкому пандусу. Пандус закончился перед стальной дверью. Джо отпер ее, и я снова очутился во владениях доктора Мортимера. Все было перевернуто голливудским обновлением, старая мебель и новая громоздилась в коридоре. Мортимера в кабинете не было. Секретарши тоже. Мы торопливо прошли мимо глазеющих пациентов к посту дежурной сестры. Сестра и секретарша были там, лакомились попкорном с арахисом из коробки.

– Ой, господи! – воскликнула сестра, как будто ее застигли на месте преступления. – Доктор Мортимер только что ушел.

– Куда ушел?

– На двор… Возможно, в аэропорт…

– Джоанна! Позвоните на главные ворота.

– Сейчас, доктор Гола. – Секретарша торопливо пошла к кабинету.

– Мисс Бил, справьтесь в вестибюле – вдруг он еще на стоянке.

Сестра тоже заспешила прочь, гремя сладким попкорном в кармане белого кардигана. Джо помчался обратно, туда, откуда мы пришли, я остался один под жужжащим люминесцентным светом.

Впрочем, не совсем один. Мимо окон и открытой дверной створки сестринского поста туда и сюда ходили призраки в халатах и бросали на меня взгляды. Я повернулся к ним спиной, сел и сделал вид, что изучаю старый номер «ОМНИ». Минуты жужжали одна за другой; я сменил «ОМНИ» на «Нэшнл инкуайрер» и с треском перелистывал большие страницы. Жужжание покрывало треск страниц будто прозрачной глазурью. Чары в чернике. НЛО на лужайке. А теперь это. Я не в том состоянии, чтобы это вынести. И тут глазурь была расколота верещанием у двери приемного отделения.

– …фашистские соплееды, говноватые свиньи! Вы что, не знаете: тот, кто владеет Алмазным Мечом АЧАЛА, творит пламенное правосудие? Где моя трость, невежественные мудаки, и не шепчите мне: «Успокойся»! Типа, вы такие продвинутые? Такие в струе? Вы что, не знаете, что помехи кровавым жертвоприношениям во имя революции должны прекратиться?

Пронзительный щебет несколько замедлился, но все еще звучал резко, слова прорубались сквозь плотный воздух, как топор сквозь лед.

– Долой дилетантов, лопочущих вялые лозунги и мутящих поток перемен. Да рассечет вас от заднего прохода до пупа алмазное лезвие АЧАЛА, Лорда Горячей Мудрости, того, чей лик – кровавые клыки, чье украшение – ожерелье отрубленных голов, того, кто превращает Ярость в Совершение, кто одет в порох, и ледники, и лаву, кто спасает честные измученные души от помойных полицейских фашистских упырей! Во имя Его проклинаю вас: НАМАХ САМАНТХА ВАДЖРАНАМ ЧАНГА![249]

Воинственное сопрано звучало как разнос, учиненный Гэри Снайдером[250] на митинге рабочих карьера. Я вышел в коридор, посмотреть вместе с остальными, кто это выражается так сердито и вместе с тем поэтично.

– МАХРОШАНА ШАТАЯ ХУМ ТРАКА ХАМ НАМ![251] Это была девушка, годами и сантиметрами еще не достигшая совершеннолетия и полного роста, костлявая и сама цвета кости: кожа, волосы, глаза, одежда, всё. Фасад ее был в клеточку после встречи с оградой, но – ни порезов, ни синяков. Единственным контрастным пятном в композиции была зеленая смазь на одной стороне коротко остриженной головы – вероятно, от возни на лужайке. Она пощупала пальцами воздух перед собой и ринулась вперед.

– Отдайте мне трость, педерасты!

– Нет, Лиззи. – Самый толстозадый санитар держал палку над головой, чтобы девушка не могла дотянуться. – Во враждебных руках она может стать оружием.

Теперь я разглядел, что копье на самом деле было легкой тростью для слабовидящих. Белая краска почти вся облетела с помятого алюминия, и с конца до ручки трость была оплетена перьями и бисером, как индейское копье. А перед ручкой был привязан главный амулет – резиновая голова утенка Дональда с сердито раскрытым клювом, крякавшая при нажатии большим пальцем на его матросскую шапку. Вот почему она могла размахивать палкой и одновременно сигналить.

– Дай сюда, дай сюда! – визжала она.

– Не дам, не дам! – дразнил санитар, вышагивая с палкой впереди, как тамбурмажор.

Девушка, прищурясь, нацелилась в толстый зад и пнула. И промахнулась так же, как мимо ворот. Она упала бы, если бы полицейская матрона не держала ее за обе руки.

– Ну, очки хотя бы? Или я смертельный луч пушу из сраных очков? Я официально признана слепой, кретины! Если сейчас же не отдадите очки, вы, говна, – все до одного сядете! У меня вся блядская семья юристы!

Эта угроза подействовала сильнее, чем все предыдущие ругательства. Шествие остановилось, чтобы обсудить вопрос. Санитар, сбегавший за начальством, вернулся, пыхтя, и сообщил, что в отделении – ни врача, ни сестры. Пошептавшись, решили очки вернуть. Полицейский вынул их из желтого конверта и отдал девице. Полицейские-женщины отпустили ее руки, чтобы она могла очки надеть. Линзы были похожи на стопки для виски. Как только они оседлали нос, она повернулась с рычанием. Из всего коридора глазеющих призраков она выбрала меня.

– А ты что уставился, лысый? Никогда не видел прихода?

Я хотел сказать ей, что не только видел, но и сам прихаживал, но в эту секунду дверь отделения распахнулась и влетели Джо, сестра и доктор Мортимер. Сестра держала рацию. Она увидела скопление в коридоре и без задержки двинулась сквозь него, расчищая путь свистящими взмахами антенны. Остановилась перед девушкой.

– Так скоро вернулись, мисс Эрхард? Верно, соскучились по нам?

– Соскучилась по элегантной обстановке, мисс Бил, – ответила девушка. – Стены от стены до стены. Ванны, где можно утонуть. – Однако в голосе ее не было прежней резкости, яда.

– Тогда воспользуемся ею, не будем мешкать. Доктор Мортимер, не откажите позвонить отцу мисс Эрхард, пока я ее принимаю. Остальные, займитесь своими делами.

В кабинете доктор Мортимер немедленно возложил задачу на свою секретаршу, а сам погнал Джо и меня к двери на пандус. Не успел он закрыть ее за собой, как в кабинете зазвонил телефон. Мортимер всунулся обратно.

– Джоанна, это, вероятно, сенатор! – крикнул он. – Если он хочет поговорить с дочерью, скажите, что она в ванне, в приемном отделении. Если хочет поговорить со мной, скажите, чтобы звонил в Орландо, в отель «Дисней-уорлд». Спросить Гуфи[252].

После чего он запер за нами дверь. И посмеивался все время, пока мы сбегали по пандусу.

– Попросите к телефону Гуфи, сенатор, пусть вас соединят с Гуфи.

Хлопотами билетного агента более поздний и долгий рейс доставил нас сквозь ночь в липкую утреннюю жару Флориды. Прокат автомобиля стоил вдвое дороже обычного – из-за сложностей с топливом, сказали нам, – зато номер на троих в монструозной пирамиде Диснея – наполовину дешевле, по той же причине. Красотка портье со жвачкой во рту объяснила, что нам повезло: обычно тройные бронируют за несколько месяцев.

Я спросил, приехал ли уже доктор Клаус Вуфнер. Она заглянула в журнал и сказала, что еще нет. Я оставил ей свою фамилию с просьбой, чтобы он сразу позвонил к нам в номер.

– Или оставил сообщение, если нас не будет, – добавил Мортимер и погнал нас в номер, чтобы оставить там вещи. – Время уходит, мальчики. Я намерен увидеть всё.

На монорельсе по дороге в парк доктор Мортимер раздал нам билетные книжечки, предоставленные киношниками. С каждой минутой он все больше возбуждался и, как мы убедились, действительно хотел увидеть сё. Он затаскал нас по парку. В конце концов у «Маленького мира» я уперся.

– Хочу позвонить в отель, выясню, слышно ли что-нибудь о Вуфнере.

– А я хочу, – подхватил Джо, – купить бурдючок с бисером.

Мы видели компанию иностранных моряков, пивших вино из таких мехов на миссисипском речном пароходе, и Джо возмечтал о таком же.

– Сомневаюсь, Джо, что здесь их продают, – усомнился Мортимер. – Ужасно не хочу расставаться с вами…

– Джо поспрашивает тут, пока я звоню. Будем поджидать вас каждые полчаса… скажем, у билетной кассы «Поездки в небе».

– Что ж, давайте так, – протянул доктор одновременно с «Как же тесен этот мир» и заторопился к музыке.

Джо поспрашивал, а я позвонил. Ни о Вуфнере, ни о бурдючках никто ничего не слышал. В уединении кабины фуникулера мы угостились образчиками из чемодана Джо. Когда сошли на землю, оказалось, что билетные кассы есть на обоих концах. Раз доктора не было на одном конце, ничего не оставалось, как снова садиться и ехать на другой. За этим занятием мы провели значительную часть дня, так и не увидев Мортимера. Хотя один раз доктору Джо показалось, что он увидел Вуфнера.

– Вон тот, с медсестрой? – Джо показал бутылочкой «Танкерея» на кабинку, только что проплывшую навстречу. – Это не может быть наш герой? Выглядит достаточно лысым и старым.

Я вывернул шею и присмотрелся. Старик и светловолосая медичка сидели по обе стороны от сложенного инвалидного кресла. Он был в темных очках и непомерно большой панаме. Что-то в его внешности на мгновение напомнило мне Вуфнера – хищный наклон плеч, бескомпромиссная сутулость, заставившие меня задуматься, так ли я хочу встретиться со старым оводом, как мне казалось. Тут порыв ветра сдул с него шляпу. Человек был действительно стар и лыс – ни волоска на пространстве от макушки до скошенного подбородка, – но он был немногим крупнее ребенка. Я засмеялся.

– Нет. Ну, разве что превратился в карлика-дауна. Эти лилипутские бутылочки подействовали на ваше зрение.

Когда мы причалили, я все же позвонил в отель. Нет, доктор с такой фамилией не регистрировался. Однако для меня сообщение от доктора по фамилии Мортимер. Он вернулся, исчерпав резервы, увидится с нами перед вечерним заседанием.

Поездки в небе исчерпали резервы и доктора Джо, поэтому остаток дня мы провели более или менее на земле. Здешний парк почти не отличался от настоящего Диснейленда в Анахайме, с одним поразительным добавлением: «Блаженных Бегемотов». Это была временная экспозиция в «Краю приключений», около «Причала на реке Конго». Рядом с палаткой была воздвигнута невысокая ограда, и там, во временной луже, нежилась пара взрослых гиппопотамов.

Эти великаны были вдвое крупнее механических роботов на «Речной прогулке в диких джунглях» в Диснейленде – устрашающие тонны мускулов, только что привезенные из дебрей. Вполне довольные собой, они дремали в глубокой луже под беспрерывным градом оскорблений. Детишки бросали в их щетинистые носы кубики льда и скомканные стаканы от колы. Подростки дразнили: «Эй, Абдул, какую лужу надул!» Девчонка с резиновым индейским копьем тыкала им в вялое ухо, пока ее не остановил смотритель. Кажется, каждый прохожий считал своим долгом остановиться и выразить презрение паре сонных гигантов. Карлик без подбородка с «Поездки в небе» предпринял особые усилия: он набрал полный рот пептобисмола[253], потом показал сиделке, чтобы она подвезла его поближе, и оплевал их розовой пеной.

В палатке крутили сопроводительный фильм, Созданный ЮНЕСКО Благодаря Гранту Лабораторий «Саабо» и Проецируемый На Три Специальных Экрана, Предоставленных Компанией «Дюпон». На правом и левом экране мелькали слайды Африки, пораженной засухой, на центральном показывали, как иссохших бегемотов лебедками извлекают из створожившегося оранжево-красного болота их предков. Эти лежбища пересыхают, объяснял диктор, из-за продолжительной засухи и перегораживания рек с целью обеспечить электроэнергией развивающийся Третий мир.

После того как животное успешно извлекли лебедкой из болота, его обездвиживали бегемотским уколом, автопогрузчиком поднимали в усиленный товарный вагон, везли за сотни километров и выпускали в цепной загон с другими перемещенными бегемотами, ожидающими переселения. Загон выглядел таким же иссохшим, как те места, откуда их эвакуировали; в нем клубились мухи и густая оранжевая пыль.

«В первые недели проекта, – сообщал диктор, – бегемоты не раз бросались на ограждение, иногда прорывая его, но чаще ранясь. В конце концов мы сумели погасить эти атаки, добавляя в их питьевую воду специально разработанную в наших лабораториях смесь, и сделать их сравнительно более счастливыми бегемотами».

– Сравнительно с кем? – отозвался в темноте по обыкновению короткой репликой Джо. – Друг с другом?

Когда мы вышли из палатки, на земле лежали длинные тени; солнце садилось между шпилями Замка Золушки. У меня почти пропал интерес к съезду, но Джо считал, что нам надо появиться. Кроме того, его резервы тоже истощились. Так что мы сели в старинный поезд, доехали до ворот и там пересели на его современный монорельсовый аналог.

Пришлось подождать, пока наш машинист выкуривал сигарету на платформе. Вагон погрузился в беспокойную задумчивость. Пассажиры обмякли в хромово-пластиковых креслах. За открытыми дверьми небо было расписано малиновыми облаками, в точности, как приказал дядюшка Уолт, а ветерок доносил и уносил невнятные звуки и голоса из парка. Яснее всего слышалось записанное на пленку приветствие Аннеты Фуничелло[254] у ворот. «С вами мы, с нами вы, дорогие гости, – скандировала она, как дирижер болельщиков. – Мы рады видеть вас сегодня… гип-гип-ура!»

Никого из пассажиров ее песня не взбодрила. Перед нами сидела семья, числом шесть. Муж – отдельно, спиной к нам, свесив мускулистые руки за красную пластиковую спинку. Напротив, лицом к нам, томилось недовольное семейство. У жены были темные круги под глазами и вискозными подмышками. На коленях у нее хныкал малыш. С одной стороны от нее ныл первоклассник, с другой – сосала палец его сестра-шестиклассница. Через проход ныл вялый тинейджер:

– Ребята в школе даже не поверят, что мы не сходили на «Пиратов Карибского моря»!

– Хватит, детка, – устало отвечала мать. – У нас билеты кончились. Ты же знаешь.

– Можно было больше купить, – настаивал сын.

Остальные заныли хором:

– Да, надо было больше купить!

– И деньги у нас кончились, – отвечала мать.

– Не пошли даже на «Зачарованных птиц Тики». Ребята в школе просто не поверят.

– Что у нас кончились деньги? Так пусть лучше верят, эти твои ребята. А сами вы лучше прекратите, пока не поздно. Слышите?

Отец за это время не проронил ни слова, не пошевелился; только напрягались мускулы на предплечьях и большие рабочие руки крепче сжимали спинку сиденья. Я заметил, что запястья и руки ему удалось отмыть по этому случаю, но под ногтями так и осталась чернота, набившаяся за пятьдесят одну неделю работы на токарном станке в Детройте, или смены шин в Манси, или рубки угля в Мононгахиле.

«Согласно недавнему социологическому исследованию, – уже серьезнее продолжал голос Аннеты, – посетить "Дисней-уорлд" мечтает вдвое больше людей, чем любой другой аттракцион в мире. Внушительная цифра, согласитесь».

Никто не выразил кивком согласия, даже дети. Дальнейшего мы не услышали – вернулся машинист, дверь с шипением закрылась, и большая труба, гудя, помчала нас к отелю. Руки по-прежнему стискивали и отпускали спинку сиденья, стараясь не показать, как это становится трудно – держаться.

Мы с Джо переглянулись. Бедняга. Разве не сделал он все, что требуется? Трудился, себя не жалея. Создал дом. Растил детей. Даже что-то скопил на эти самые желанные каникулы. А толку не получается. Где-то что-то идет не так, и держаться становится все труднее.

Мы так и не увидели его лица. У отеля они вышли гуськом раньше нас. Джо покачал головой.

– Только верхушка огромного айсберга, – сказал он. – И движется к титанической индустрии.

Я и не представлял себе, насколько титанической, пока не увидел выставку. Джо пошел показаться на мероприятиях, а я бродил по набитому народом выставочному залу и дивился новейшим приспособлениям и снадобьям для ухода и контроля за грядущей клиентурой, не способной позаботиться о себе и контролировать себя без посторонней помощи. Гидами в лабиринте стендов были старшеклассники, нанятые в местной школе. Они демонстрировали кувшины с длинными носиками, способными ввести питание в самую непроходимую глотку. Показывали, как новыми ремнями фирмы «Велькро» можно усмирить здоровенного мужика не хуже, чем старыми громоздкими наручниками с пряжками. Нам предлагали испытать новые моченепроницаемые матрасы и указывали на связывающие кроватную раму шурупы с головками без шлицов, «чтобы шизы не сшушарили шурупы».

Были неразрываемые пижамы с мягкими рукавичками, чтобы страдалец от галлюцинаций не мог вырвать соблазняющий его глаз[255]. Были амортизирующие шапочки для неуклюжих, одноразовые мундштуки на ремешках для грызущих язык, запирающиеся макси-памперсы для порывистых с недержанием и бессчетное число напоминателей, бибикающих, звонящих, жужжащих о том, что пора принять лекарство.

Большинство стендов обслуживали представители фармацевтических лабораторий, поддерживаемых индустрией. Их экспонаты уступали в эффектности оборудованию. На таблетки и брошюрки не так интересно смотреть, как на удерживающие кресла со встроенными горшками и автоматическими клизмами. Исключением были стенды «Саабо», они привлекали больше всего зрителей. Дизайнеры компании построили полную копию коктейль-холла с пластиковыми растениями, бесплатным арахисом и официантками в мини-юбках. Над баром был большой телевизионный монитор, демонстрировавший продукцию компании в действии. Участники съезда могли есть орешки, выпивать и, крича, как на футбольном матче, наблюдать, как скручивают большого гиперактивного скандалиста и одним уколом делают смирнее мышки. Интересно, подумал я, кто у кого позаимствовал идею – дизайнеры выставки у бегемотского шоу или наоборот.

Беда в том, что, попав в популярный бар «Саабо», ты почти не можешь прорваться обратно сквозь шумную давку. А еще труднее ухватить дармовой напиток. Меня таскало туда и сюда в дымном гаме и в конце концов притащило к запасному выходу в дальней стене. На нем значилось: «Только в чрезвычайных ситуациях». Глаза у меня щипало, в горле саднило, и, сочтя, что моя ситуация как раз такова, я толкнул запорный брус и выглянул наружу. К великому моему облегчению, я получил доступ не только на персональный балкон со свежим воздухом и видом на закат, но и к подносу с невостребованными мартини.

Я протиснулся в большую дверь и услышал, как она захлопнулась у меня за спиной. Я схватился за ручку – но поздно. «Заперлась и ладно, – подумал я, отпустив ручку. – Если пропущу банкет, прокормлюсь оливками».

Я заметил, что эти оливки насажены на красивые серебряные палочки S-образной формы, напоминающие логотип «Саабо». Он же был выведен в красном и желтом цветах на стаканах с мартини, как на груди Супермена. Расправившись с половиной подноса, я поднял стакан за лаборатории «Саабо», несущие крохотные голубые яички просвещения. Помните, как мы думали, что из каждого яичка вылупится в каждой голове херувим и эти птенцы оперятся в Видение Высшего Полета, какого не было в истории человечества? Помните наш заговор, «Саабо»? Вы их сделаете, мы их примем, и нам откроются неохватные дали Видения. А теперь кто остался нести знамена нашего крестового похода? Где теперь голубое знамя Видения Человека? В руках у девчушки, которая видит не дальше, чем писает, и сейчас ее, вероятно, уже утихомирили одним из ваших новейших снадобий и усадили смотреть повтор «Счастливых дней», тоже сравнительно счастливую.

Но, как говорит Джо, – сравнительно с кем?

К тому времени, когда коктейли были допиты и оливки доедены, шум по другую сторону двери значительно уменьшился. Последний стакан в качестве сувенира я положил в наплечную сумку к «И-Цзину» и оставшимся билетам и подергал ручку. В конце концов, стуча подносом в металлическую дверь, я сумел привлечь внимание одной официантки. Она впустила меня и долго извинялась, что не услышала моих сигналов раньше – так галдели, что оглохнешь. Я дал ей поднос и десятку и попросил не волноваться – я и не сигналил раньше.

Бар «Саабо» и вестибюль почти опустели. Все одевались к главному событию дня. Я еще раз подошел к стойке портье и увидел, что моя записка Вуфнеру по-прежнему лежит в ячейке. Новая красотка за стойкой сказала, что народ без конца о нем спрашивает – ей самой даже стало любопытно, куда подевался этот доктор.

У нас в номере доктор Мортимер пытался найти ответ на тот же вопрос. В мятом смокинге с незавязанным галстуком он расхаживал перед телефонным столиком и нараспев говорил в телефон что-то по-немецки. Я заметил, что он слегка пьян. Увидев меня, он прикрыл микрофон ладонью и расстроенно покачал головой.

Джо тоже оделся к ужину – еще более мятый и пьяный. Он сидел на мусорной корзине. Прищурясь, посмотрел на меня.

– Вы обгорели, голова, как свекла, – сказал он и протянул мне бутылочку «Бифитера», из которой пил. – Помажьте голову. Белое вино лучше, но и джин сойдет.

Я отказался, объяснив, что привык употреблять джин с оливками. Джо прикончил бутылочку и опустил между ног в корзину. Она звякнула о другие бутылочки. Он посмотрел на своего начальника, глупо расхаживавшего с телефоном, и запел:

– Нам не страшен Вуфдалак, Вуфдалак, Вуфдалак…

Мортимер понял его и положил трубку.

– Понимаю, вы оба разочарованы, – он вздохнул, – но, может, это и к лучшему. По словам некоторых коллег, наш вурдалак давно потерял клыки. А кому интересно слушать скучное, долгое шамканье? Съезд прекрасно обойдется и без него. У нас на повестке дня «Беллвью ревю», а доктор Бейли Туктер с Ямайки уже вызвался подменить главного докладчика со своей… как он назвал ее, Джо?

– «Терапевтическая пальцевая арфа». Утишает яростную грудь.

Я тоже вполне мог обойтись. Будучи заперт на балконе, я осознал, что принимаю мечтаемое за действительное. Только недоумок мог надеяться, что былые буйные дни Биг-Сура повторятся во флоридской тине. Я перешагнул через ноги Джо и подошел к шкафу, где висел мой серый костюм.

Ужин происходил в элегантном клиновидном зале с кафедрой в вершине. Доктор Мортимер сидел там за головным столом между ведущим Дадли Справником с квадратной челюстью и косматым черным мужчиной в смокинге кораллового цвета. Им подавали первым, поэтому они уже кончили есть. Дадли был трезв и относился к своей роли ответственно: проверял что-то за кулисами, читал записки, просматривал собственные записи, между тем как чернокожий и Мортимер шептались и хихикали, словно расшалившиеся школьницы. На столе перед их тарелками стояла большая деревянная шкатулка, инкрустированная перламутровыми бабочками. Я предположил, что там пальцевая арфа.

Мы с Джо сидели за три стола от них и еще ковырялись со своими омарами ньюберг[256], хотя принялись уже за третью бутылку йоханнесбургского рислинга. Я сказал Джо, что он был прав: холодное вино приносит облегчение обгорелой голове и снаружи и внутри. Я не упомянул о главном облегчении – что мне не придется встретиться с моим былым наставником. Я был не разочарован, а даже доволен. Эту деталь я счел знаменательной. Если полагаешь, что тебе не обязаны, то и ты ничем не обязан. В новообретенной мудрости я откинулся на спинку с моим охлажденным рислингом, дабы насладиться покоем, какого не знал уже столько месяцев. К черту психов, и к лешему героев. Что касается меня, замена на пальцевую арфу – это то, что доктор прописал.

Но когда Дадли встал, взял микрофон и принялся пышно представлять великого человека, который выступит перед нами, я засомневался, что его предупредили о замене.

– Легенда! – распинался он. – Звезда, равная Зигмунду Фрейду по величине, Вильгельму Райху по яркости, Карлу Юнгу по историческому блеску. Столп огненный, горевший еще до того, как большинство из нас родились, и до сих пор числящийся в «Кто есть кто» журнала «Сайколоджи тудэй»! До сих пор считающийся гигантом сегодняшней науки – гигантом!

Под это описание как будто не подходил доктор Туктер с его дредами, и даже сам пальцевый арфист недоуменно хмурился, глядя на ведущего. Все, сидевшие за главным столом, с удивлением повернулись к Дадли. Но их удивление было ничто по сравнению с моим. Когда докладчик выкатился из занавешенных кулис, я увидел безволосого карлика с «Поездки в небе».

Высокая блондинка медсестра переоделась из форменной одежды в вечернее платье, а пациент ее был все в тех же темных очках, мятой рубашке и штанах, как будто никогда не покидал инвалидного кресла. Под нерешительные аплодисменты она выкатила его на подиум и, убедившись, что он держится крепко, увезла кресло. Он стоял под софитом, кивая и качаясь.

Он был не только безволос, но отчасти и безлик. Край верхней губы и большая часть нижней были удалены, и шрам замазан телесного цвета гримом. Вот почему днем он показался мне долгожителем с синдромом Дауна. И без шляпы флоридское солнце обожгло его голову еще ярче, чем мою. Он весь алел, словно покрыт был светоотражающей краской – весь, кроме замазанного шрама. Этот участок размером в ладонь казался единственным островком живой плоти на шаре из синтетической кожи – а не наоборот. Рукоплескания смолкли; прошла долгая минута, прежде чем он прочистил горло и заговорил.

– «Кто есть кто», – ворчливо произнес он, качая головой. – Das ist mir scheissegal[257], кто есть кто. – Потом чуть повысил голос – Вас это занимает, да? Кто был, кто есть, кто будет кто в следующем сезоне, когда опубликуют список?

Акцент стал сильнее, речь прерывистее. Прежнего звучного инструмента уже никогда не будет, но что-то о нем напоминало.

– Может быть, займемся тем, кто прав? Der Зигги Фрейд? С его интересными теориями? Вроде той, что анальные задержки перерастают в навязчивое повторение и становятся причиной своего рода блокады, которую он назвал петрификацией? Und как эту блокаду можно снять с помощью психоанализа вместо касторки. Прошу вас, коллеги, будем говорить начистоту, как доктор с доктором. Все мы наблюдали применение этих теорий. Пусть они интересны, но в психиатрической палате совершенно бесполезны практически. Касторка была бы эффективнее, и от Зигмунда было бы больше пользы, если бы он зарабатывал на жизнь романами. Романтический идеал может быть полезен в мире беллетристики; в мире медицины – никогда. Und все мы здесь медики, ja? Мы обязаны отличать медицину от беллетристики. Мы обязаны знать, что есть психологический результат, а что – психологическая мыльная опера, как бы ни огорчителен был первый и ни увлекательна последняя. Вы не хуже моего знаете, кто есть кто и что чего стоит, поэтому должны были догадаться, что я скажу вам сейчас: Зигмунд Фрейд, невротик, романтик, кокаинист, был шарлатаном!

Сказав это, он громко хлопнул по кафедре. Если бы он назвал Альберта Швейцера нацистом и выстрелил в потолок из парабеллума, аудитория и то не была бы потрясена сильнее. Он водил черными очками по залу, пока атмосфера не успокоилась.

– Старый мечтатель Карл Юнг с его мандалой в сахарной пудре? Вилли Райх, обучающий оргазму по правилам? Все – шарлатаны. Да, они были очень хорошими писателями, очень занимательными. Но если ты лесоруб, скажем, и покупаешь пилу – какая разница, занимательно ли описывает ее изготовитель. Если она плохо пилит, это плохая пила. И ты, пильщик, должен первым распознать обман: она пилит криво! Неси ее обратно к продавцу, рисуй на ней закат, брось ее в реку – только не всучивай кривой лес заказчику!

Он умолк и протянул вниз руку, чтобы взять скомканную салфетку доктора Туктера. Потом, наклонив голову, вытер блестевшую от пота шею. Подождал, пока успокоится дыхание, и тогда снова посмотрел в зал.

– Кроме того, вы плохие лесорубы не только потому, что вложились в плохую пилу. Вы боитесь войти в лес. Предпочитаете придумать дерево, подходящее под вашу теорию, и спилить эту выдумку. Вы не можете без страха посмотреть на лес. Не можете без страха взглянуть на подлинные корни безумия в вашем мире. Язвы видите, но не можете их лечить. Наверное, можете облегчить боль, но не можете подавить инфекцию. Вы не можете даже найти занозу! Und so, – он укоризненно поднял плечи, – по этой причине я и прилетел, чтобы выступить сегодня перед вами, здесь, в самом средоточии гноящейся американской мечты: чтобы указать вам на эту занозу. Мисс Нихшвандер?

Она уже выкатывала черную доску. Установив ее за кафедрой, она вынула из обшитой стразами сумочки мел и дала боссу. Он подождал, когда она скроется сбоку за занавесом, и повернулся к нам.

– Хорошо, прошу немного внимания. – Рука провела мелом по черному прямоугольнику. – Объясняю один раз.

Это был тот же набросок с комментариями, что и десять лет назад, только поострее преподнесенный. Я улыбнулся, подумав о тех, кто ожидал беззубого шамканья. Старый волк был покалечен и шелудив, но хватки не потерял. Рассказ о Джеймсе Клерке Максвелле и законах термодинамики был подробнее, рисунок – более детальным. Демон обзавелся рожками и весьма наглым оскалом. И швы в концепции были спрятаны так изобретательно, что он мог перемещать метафору как угодно, от машины к современному сознанию, от тепла и холода к добру и злу с ловкостью фокусника.

– Во времена Максвелла эту проблему недоступности энергии понимали всего несколько человек. Уильям Томсон, лорд Кельвин; Иммануил Клаузиус. Клаузиус, вероятно, понимал лучше всех, он писал, что, хотя энергия Вселенной постоянна, энтропия все время растет. Тогда понимала только горстка самых умных. Сегодня это начинает сознавать любой неграмотный тупица с автомобилем; видя, как растет цена на бензин, он чувствует, что его мир становится чуть более скудным и чуть более безумным. Так что и вы, образованные врачи, должны это чувствовать. Кому, как не вам, должны быть видны признаки. Ваши журналы должны отражать тенденцию: растет нехватка энергии, и растет число пациентов в ваших учреждениях. Что показывает ваша новейшая статистика? На протяжении своей жизни каждый пятый американец в то или иное время будет лечиться от душевной болезни. Что? Мне послышалось, кто-то сказал: каждый четвертый? Понимаете? Вы уже не благородные попечители какого-то занятного Бедлама, демонстрирующего дурачков, некогда считавшихся редкостью. Вы охранники на стене, внутри которой множатся миллионы. Через десять лет это будет каждый третий, через тридцать – каждый. Миллионы и миллионы, и вдобавок за ветхими стенами.

Он снова умолк, чтобы перевести дух, и слегка покачивался от напряжения. Я заметил, что Джо слегка покачивается с ним в такт, глядя на него, как птица на кобру.

– Но вы верны своему долгу. Вы отбываете вашу вахту, высоко держа голову, с дипломами наперевес, чтобы все видели, а втайне убеждены, что, если сброд попрет на стену, этот рулончик бумаги будет так же бессилен против них, как теории Фрейда. Вы у себя на стене вооружены только одним оружием, в какой-то мере доказавшим свою огневую мощь. Кто-нибудь может сказать остальному классу, что это за оружие? А? Есть предположения? Я вам намекну. Кто оплачивает это августейшее собрание?

Не поднялась ни одна рука. Зал оцепенел. Наконец, презрительно крякнув, старик развернул для общего обозрения салфетку. По краям, вытисненные рельефом, как перечень зарегистрированных клейм скота, были логотипы спонсоров съезда.

– Вот кто! – объявил он. – Фармацевтические компании. Их лаборатории производят ваше оружие – лекарства. Они поставщики военного снаряжения, а вы их покупатели. Этот съезд – их рынок. Каждый из выставочных стендов внизу создан для того, чтобы удовлетворить ваши нужды на стене, убедить вас что их лаборатория готова снабдить вас самыми современными боеприпасами – новейшими мощными транквилизаторами! Болеутоляющими! Антидепрессантами! Спазмолитиками! Психоделиками!

Последняя категория могла адресоваться столику, где сидели мы с Джо, но из-за черных очков понять было невозможно.

– Вот и весь ваш арсенал, – спокойно продолжал он, – единственное оружие, достоверно действующее и на демона, и на хозяина, в котором он обитает. Несколько химикалий… хотя хозяев уже орды, а имя демону – легион. Несколько хлипких копий и стрел, смазанных раствором, к которому эти орды скоро станут невосприимчивы. Мисс Нихшвандер?

Блондинка уже вышла из-за кулис, чтобы убрать доску. Ни слова не говоря, она укатила ее и скрылась за занавесом. Вуфнер задумчиво сосал мел. Это был единственный звук, слышимый в зале – никто не шаркнет, не кашлянет, не звякнет вилкой.

– Я прошу прощения, – сказал он после паузы. – Я понимаю, что в этом месте за диагнозом болезни должен последовать прогноз лечения. К сожалению, должен вас разочаровать. Я не знаю, как решить ваши проблемы на стене, и отказываюсь предлагать паллиатив. Мне следовало с самого начала разъяснить, что я не принесу вам спасения. Единственное, что я могу, – образумить вас здесь, в настоящем. Und если вы находите, что груз этого «здесь и сейчас» неподъемен, тогда… ach… – Он презрительно покачал головой. – Тогда задача у вас вполне простая: спуститься со стены и присоединиться к блаженным бегемотам.

Если большинство аудитории заключительную метафору не поняло, я на этот раз не сомневался: прощальная стрела пущена в меня. Он наверняка узнал меня по ходу лекции и у лужи с бегемотами, а может даже, и на фуникулере. Плечи у него повисли, и он протяжно, прерывисто вздохнул; голова его опустилась так низко, что микрофон разнес этот свистящий вздох по всему залу. Все его тело содрогалось от усталости, словно какая-то священная руина, готовая рухнуть под натиском шторма. Потом он снял черные очки; голубой луч, ударивший из-под них, был ослепителен. Крыша храма, может быть, прохудилась, но огонь на алтаре еще горел, голубой, как электросварка, и смотреть на него было так же больно. Не отворачивайся, если он направится на тебя, сказал я себе. Выдержи. Посмотри в лицо Кали с ожерельем из черепов. При первом же палящем касании я опустил голову и уставился на сгустившийся соус вокруг скорлупы моего омара.

– So? Вот и все, ja? Ja, думаю, так. Благодарю вас за внимание. Guten Abend und anfwiedersehen! Мисс Нихшвандер?

Когда я поднял голову, она увозила его в бархатную щель.

«Беллвью ревю» не могли понять, почему их сумасшедшее шутовство вызывает еще меньше смеха, чем того заслуживает – а заслуживало оно чертовски мало. Остаток моего омара был смешнее их: я огорчился, когда официант его унес. Банкет закончился, но гости принялись рассеивать мрачное облако наилучшим доступным им способом: подшучивая над ним. Остаток вечера прошел в усердном питье и насмешках над лекцией Вуфнера. Из-за сильного акцента он был легкой мишенью пародий. В апартаментах, снятых «Лабораториями Ла Буш», веселье стало таким бурным, что добрый доктор Мортимер встревожился – не услышал бы старик.

– Эти насмешки, громкий смех – что, если бедняга окажется поблизости? В его состоянии это может быть опасно.

– Это не смех, – сказал Джо. – Это свист на погосте.

Бражники угомонились далеко за полночь, и Мортимер попросил тишины, чтобы послушать, как играет на своей арфе доктор Туктер. Он оказался идеальным снотворным. Через несколько минут все, зевая, распрощались и разбрелись по номерам.

После всего выпитого я был уверен, что усну, едва доберусь до кровати, но этого не случилось. В комнате мне показалось душно, беспросветная тьма полна шумов. Гудел, недужно вибрируя, кондиционер, храпел Мортимер. Я настолько устал и настолько был обезвожен, что почти не мог думать, даже о Вуфнере. Подумаю о нем завтра. Утром отыщу его, поздороваюсь и сяду в первую же вещь, которая летит на запад. Сегодня я хотел только немного сна и побольше жидкости.

В одном из походов в ванную за очередным стаканом воды я встретился с Джо, несшим свой стакан. Он прищурился, глядя на меня при свете из дверной щели.

– Черт, вы правда так плохо себя чувствуете?

– Не совсем, – сказал я. – Но чувствую, что приближается.

Джо взял меня под руку, ввел в ванную и закрыл дверь. Дал большую розовую таблетку из бритвенного несессера.

– Средство номер один, – объявил он, – увильнуть от нее. Пока не напала.

Я проглотил таблетку, не задавая вопросов.

После этого я встал только раз – чтобы частично освободиться от жидкости. В комнате было по-прежнему черно, но наконец тихо. Вибрацию в воздуходувке прекратили, на кровати Мортимера было тихо, как на кладбище. Мне показалось, что я только сию минуту лег, когда он растолкал меня и сказал, что уже воскресенье.

– Воскресенье? – Я сощурился от света. В голове стучал молоток. – Куда девалась суббота?

– Вид у вас был такой изнуренный, что мы решили дать вам отдохнуть, – объяснил Джо.

Он раздвинул шторы. При безжалостном свете дня мои товарищи сами выглядели довольно изнуренными. Мортимер сказал, что я, наверное, проголодался, но мы успеем перекусить до вылета; надо поторопиться.

Я не был голоден и не чувствовал себя отдохнувшим. Выпил только чашку аэропортового кофе и купил коробку аспергама[258], чтобы держать при себе в сумке, – стук в голове обещал усилиться. Поднимаясь на борт, я признался Джо, что если и увильнул от чего-то тогда ночью, то, кажется, оно сейчас наедет снова. Он посочувствовал, но сказал, что та розовая таблетка была последней. Однако дал мне заглянуть в свой чемоданчик с образцами; у одной из горничных-кубинок он купил литровую темного рома.

– Средство номер два: если нельзя увильнуть, постарайся опередить.

Обратный полет был долгим и трезвым, даже с ромом. Мортимер спал, а мы с Джо равномерно выпивали, чтобы оно нас не догнало. Ром кончился перед Денвером. Джо грустно посмотрел на пустую бутылку.

– Ты что-то сделал с выпивкой, Хики, – пробормотал он. – Что ты сделал с выпивкой?

Сказано это было мне, но разбудило Мортимера, дремавшего у окна.

– Что такое, Джо?

– Ничего, доктор. – Джо убрал с глаз бутылку. – Вспомнилась реплика из О'Нила, «Продавец льда грядет». Это в последнем акте, после того как Хики выдал им «Слово», так сказать, и один из пьянчуг говорит что-то вроде «Выпивка больше не забирает, Хики. Что ты сделал с выпивкой?».

– Понимаю, – сказал Мортимер и снова прислонил голову к самолетной подушечке.