Бриллианты на шее. Элита истребительной авиации Люфтваффе Зефиров Михаил

Черный дьявол

Восьмой по счету кавалер Бриллиантов среди немецких летчиков-истребителей свою славу заработал исключительно на Восточном фронте, так же как Граф и Новотны. Он получил прозвище Черный дьявол, а за его голову советское командование обещало своим летчикам премию в десять тысяч рублей. Это был Эрих Хартманн (Erich Hartmann), сбивший, по данным Люфтваффе, 352 самолета и ставший самым результативным асом Второй мировой войны.

Он действовал осторожно и расчетливо, сохраняя даже в самых сложных ситуациях холодную голову. Хартманн очень точно выбирал наилучший момент для атаки и лишь только тогда, когда обстоятельства складывались в его пользу. Свою тактику он описывал коротко: «Найди противника, прими решение, атакуй, вернись обратно». В ходе войны Хартманн не потерял ни одного ведомого, и впоследствии говорил: «Возможно, что из всех моих достижений я больше всего горжусь тем, что никогда не терял своих ведомых».

Он родился 19 апреля 1922 г. в городке Вайсах, в 25 км северо восточнее Штутгарта. Эрих стал первым ребенком в семье врача Альфреда Эриха Хартманна и его жены Элизабет Вильгельмины, урожденной Махтхольф.

В 1924 г. двоюродный брат отца, служивший немецким консулом в Шанхае, уговорил его поехать вместе с ним в Китай, чтобы заняться там медицинской практикой. Из осторожности Альфред Хартманн решил сначала отправиться на Восток один. После Германии, измученной войной и политическими потрясениями, Китай показался ему настоящим раем. Доктор Хартманн обосновался в городе Чаньша, где он стал единственным белым врачом. Китайцы относились к нему с уважением и охотно лечились у него. Дела шли хорошо, и он вызвал к себе жену с детьми. К этому времени у Эриха появился младший брат Альфред.

Первое время Хартманны снимали маленький домик в Чаньше. Однако вскоре отец купил небольшой остров на реке Сянцзян, протекавшей через Чаньшу, и построил на нем новый дом. Там жизнь его семьи протекала тихо и спокойно. Первые детские впечатления Эриха и его младшего брата Альфреда были связаны именно с этим островком и домом, которые стали идеальным местом для их игр и буйной детской фантазии.

Так прошло несколько лет, пока в Китае не начались политические волнения, названные позднее первой китайской революцией. Все чаще возникали стихийные антиимпериалистические выступления и беспорядки. Хартманнам опасаться первое время было нечего, отец был среди китайцев уважаемым человеком и вдобавок еще и немцем. Это было немаловажно, так как Германия не имела колоний в Китае.

Но эта безопасность оказалась временной. К 1929 г. беспорядки стали в Китае массовым явлением. Участились нападения на британских, французских и бельгийских дипломатов. Альфред Хартманн был знаком с несколькими англичанами. Один из них жил в Чаньше неподалеку от больницы, где тот практиковал.

И однажды утром по пути в больницу доктор с ужасом увидел около дома отрезанные головы трех своих друзей-англичан, которые были насажены на колья. Реакция старшего Хартманна была немедленной. Жена с детьми была сразу же отправлена обратно в Германию. На поезде по Транссибирской магистрали они пересекли с востока на запад весь Советский Союз.

Вернувшись на родину, фрау Хартманн поселилась с детьми в небольшом городке Вайльим-Шёнбух, в 22 км юго-западнее Штутгарта, и стала ждать известий от мужа. Спустя полгода доктор Хартманн написал, что беспорядки прекратились, обстановка улучшилась и что она с детьми может вернуться в Китай. Однако к этому времени фрау Элизабет уже решила, что не поедет обратно, и доктору в результате самому пришлось приехать в Германию. Семья Хартманн сначала разместилась в старом крестьянском доме рядом с Вайлем, а спустя три года родители Эриха построили в западной части города собственный дом на Бисмаркштрассе, 9.

Одним из увлечений матери Эриха была авиация. Она стала членом авиаклуба в Бёблингене, чей аэродром в то время служил гражданским аэропортом Штутгарта. Вскоре Элизабет Хартманн, оказавшись весьма способным пилотом, получила лицензию на самостоятельные полеты на легком самолете «Клемм-27». И в 1930 г. Хартманны купили небольшой двухместный самолет на паях с начальником метеостанции аэродрома Бёблинген. Можно сказать, что именно с тех пор тяга маленького Эриха к авиации и полетам стала постоянной и непреодолимой.

Все выходные фрау Элизабет проводила на аэродроме и, если позволяла погода, поднималась в воздух с сыновьями. Однако мировой экономический кризис не обошел стороной и Германию, и в 1932 г. самолет пришлось продать, что для матери Эриха было тяжелым решением.

30 января 1933 г. канцером Германии стал Адольф Гитлер. Он понимал, что ему в скором времени понадобится военная авиация и множество подготовленных военных пилотов. Однако прежде чем открыто заявить о создании Люфтваффе, нужно было хорошо подготовиться. Поэтому в Германии началось бурное развитие планерного спорта, повсюду организовывались планерные клубы.

В 1936 г. фрау Элизабет создала в Вайле подобный клуб, в котором она сама стала инструктором. Снова субботы и воскресенья заполнились для нее смыслом. В клубе было два планера: один – для подготовки новичков, а другой – для более опытных. И каждые выходные Эрих посещал занятия в клубе, терпеливо дожидаясь очереди сесть в планер. Его младший брат Альфред потом вспоминал об этом времени: «Эрих был превосходным пилотом. Я очень хотел летать так же, как он, но между нами и нашими умениями летать была огромная разница».

Забегая несколько вперед, можно сказать, что впоследствии Альфред тоже служил в Люфтваффе. Однако пилотом он так и не стал, летая в качестве бортрадиста-стрелка на Ju87. В одном из боевых вылетов в Северной Африке его «Штука» был сбита, и он попал в плен к англичанам. После войны Альфред стал врачом и работал в Вайле, как и его отец.

В четырнадцать лет Эрих получил сертификат-диплом пилота планера. К концу 1937 г. он уже сам стал инструктором в планерной школе «Гитлерюгенда», а в шестнадцать лет совершил первый самостоятельный полет на моторном самолете. Спустя тридцать лет Хартманн вспоминал: «Планеризм был великолепным спортом, и даже чем-то большим для меня. Он подарил мне прекрасное ощущение полета. Тихий шелест ветра, который несет тебя и твой планер, помогает слиться с окружающим, и ты как бы становишься птицей. Раннее знакомство с полетами помогает мне до сих пор. Если что-то ломается в моем самолете, то я буквально физически чувствую это. Я ощущаю, что что-то не так еще до того, как приборы покажут неполадку. Я не сомневаюсь в том, что чем раньше вы начнете летать, тем острее и тоньше будет ваше чувство самолета и полета».

Еще весной того же 37-го года доктор Хартманн отдал сыновей на учебу в гимназию в городке Корнталь-Мюнхинген, в 5 км северо-западнее Штутгарта. Она имела спальные помещения, и Эрих с Альфредом жили там всю неделю, возвращаясь домой на выходные. Его учитель профессор Курт Буш вспоминал: «Это был юноша, который мне нравился. Прямой, открытый и честный, немного импульсивный, но который, однако, никого не задирал и не оскорблял. Он рвался побеждать и радовался своим победам, считая это абсолютно правильным. Между тем он был очень терпимым и независтливым. Его стремлением было радоваться жизни и ее солнечным сторонам. К учителям он относился вежливо и уважительно, и я очень ценил его скромность и любовь к порядку».

При этом учителя и родители сходились во мнении, что Эрих был средним учеником. Он учился без проблем, но и не был среди отличников. Он прилагал к учебе ровно столько усилий, сколько требовалось, чтобы сдать очередной экзамен. Вся его энергия уходила на занятия спортом, который он очень любил.

Эрих был прирожденным спортсменом, и стоило ему чем-нибудь заняться, как он вскоре добивался результатов. Он хорошо плавал, бегал на лыжах, был отличным гимнастом. Среди ровесников Эрих был естественным лидером, получив прозвище «Дикий кабан». Профессор Буш считал это совершенно естественным: «В этом прозвище не было ничего оскорбительного, но оно точно подмечало его бьющие через край энергию и отвагу – качества, которые принесли ему всеобщее уважение».

Именно в Корнтале Эрих встретил Урсулу Пэч. Его первый и единственный любовный роман развивался быстро и прямолинейно. Однажды в октябре 1939 г. Уш, как ее все называли, с подругой возвращалась из гимназии, когда к ним на велосипеде неожиданно подъехал Эрих. Спрыгнув на землю, он посмотрел девушке прямо в глаза и, смущаясь, произнес: «Меня зовут Эрих Хартманн».

Уш два раза в неделю посещала в Штутгарте уроки танцев, и вскоре там же появился Эрих, который до этого не проявлял ника кого интереса к танцам. Родители обоих подростков были поначалу сильно встревожены бурным развитием их отношений, но быстро поняли, что повлиять на них никак не могут. Эриху тогда было чуть больше семнадцати, а Уш едва исполнилось пятнадцать.

В апреле 1940 г. Эрих сдал выпускные экзамены в гимназии. Он хотел стать врачом, как и его отец, но в Европе уже шла война, и было ясно, что военной службы не избежать. Для него это означало лишь одно, – он будет служить в Люфтваффе. Альфред Хартманн был разочарован этим выбором, мать же понимала желание сына летать, так как сама привила ему любовь к авиации. После обсуждения родители согласились с решением Эриха. Они надеялись, что война долго не продлится и у него еще будет время заняться медициной.

Надо сказать, что военная жизнь была совершенно чуждой для Эриха, но теперь она была обязательным условием для того, чтобы он мог стать летчиком. Его полное неприятие военной дисциплины впоследствии сильно сказалось как на его карьере в Люфтваффе, так и в послевоенное время в Бундеслюфтваффе.

15 октября того же 40-го года Хартманн прибыл в 10-й учебный полк Люфтваффе, расквартированный в Нойкурене, в 32 км северо западнее Кенигсберга (ныне соответственно Пионерский и Калининград). После завершения курса первоначальной военной подготовки его 1 марта 1941 г. направили во 2-ю военную авиашколу в Гатове, в нескольких километрах западнее Берлина. 5 марта Эрих совершил с инструктором первый полет на учебном самолете, а уже 24 марта он первый раз поднялся в воздух самостоятельно.

К 14 октября основная летная подготовка была завершена, и теперь молодым пилотам предстояло начать осваивать конкретные типы боевых самолетов. Всем было ясно, что Хартманн со своими способностями непременно должен стать истребителем. Так и про изошло, – его направили во 2-ю истребительную авиашколу, находившуюся тогда на аэродроме Цербст, в 34 км юго-восточнее Магдебурга. Там Эрих впервые сел в кабину Bf109 – истребителя, летая на котором он станет лучшим асом Люфтваффе.

Одним из его инструкторов в Цербсте стал обер-лейтенант Эрих Хохаген. Это был опытнейший пилот, который еще в 30-е годы стал чемпионом Германии по высшему пилотажу. С начала Второй миро вой войны он одержал 30 побед и был награжден Рыцарским Крестом. 5 сентября 40-го года в бою на Восточном фронте Хохаген был тяжело ранен и после выхода из госпиталя был назначен инструктором во 2-ю истребительную авиашколу.

Именно он научил будущего кавалера Бриллиантов многим секретам пилотирования. Как одаренный курсант, Эрих уже месяц спустя самостоятельно летал на «Мессершмитте». При этом за все время своего обучения он трижды совершал вынужденные посадки из-за технических неисправностей самолета.

31 марта 1942 г. Хартманну присвоили звание лейтенанта. Летом начался заключительный этап обучения – воздушные стрельбы по буксируемым мишеням над полигоном в Глейвитце (ныне Гливице, Польша). 30 июня во время первого же вылета Хартманн добился отличного результата: 24 из 50 выстрелов попали в мишень. Он был прирожденным снайпером, и это не подлежало сомнению. При этом сам Хартманн довольно скромно оценивал себя, говоря, что никогда не умел стрелять с большой дистанции. В то же время Вальтер Крупински, летавший затем с ним в паре на Восточном фронте, утверждал, что именно в стрельбе с больших дистанций ему не было равных.

20 августа Хартманна включили в состав JGr.Ost, которая тогда базировалась там же в Глейвитце. И уже утром 24 августа он «отличился». Сначала он полетел в Цербст и прокрутил над аэродромом целый комплекс фигур высшего пилотажа, которым научился у Хохагена. По возвращении в Глейвитц он пролетел над аэродромом «вверх ногами» на высоте десяти метров. В этой мальчишеской выходке проявилась вся импульсивность характера Хартманна, с которой не смогли справиться ни учителя, ни военная дисциплина.

Сразу после посадки его вызвали к командиру группы гауптману Вернеру Андресу, который по достоинству «оценил» его воздушные трюки. Эрих получил неделю домашнего ареста, а также штраф в размере двух третей своего жалованья за три месяца. Однако неожиданно оказалось, что в наказании была и положительная сторона. Хартманн вспоминал: «Неделя домашнего ареста спасла мне жизнь. По плану после обеда я должен был проводить учебные стрельбы. Когда же я был арестован, то мой сосед по комнате занял мое место в само лете. Вскоре после взлета отказал двигатель. Он попытался совер шить вынужденную посадку, но разбился».

Перед отправкой на Восточный фронт молодой пилот получил трехдневный отпуск для поездки домой. Напоследок родители уст роили небольшую вечеринку, на которую пришли их друзья и друзья сына. В тот же вечер состоялось и прощание двух влюбленных. Эрих сказал Уш, что хочет жениться на ней, когда война закончится, и спросил: «Ты будешь ждать меня?» Ответ был простым и ясным: «Да, Эрих, я буду ждать». Никто из них и не мог даже подумать тогда, что это ожидание фактически растянется на тринадцать с лишним лет.

Возможно, в дальнейшем рассказе о восьмом кавалере Бриллиантов среди летчиков-истребителей не стоило уделять много внимания этой любовной и достаточно мелодраматической истории, если бы не одно обстоятельство. Именно отношения Эриха Хартманна с Урсулой Печ во многом определили судьбу молодого пилота, а позднее – в тяжелейшие послевоенные годы – помогли просто выжить.

Уже на следующий день Хартманн ехал в поезде в Краков, чтобы оттуда вылететь к месту своего назначения – в JG52, чей штаб тогда располагался на Северном Кавказе, на аэродроме около городка Прохладный. В Люфтваффе было обычной практикой, когда пило ты, направлявшиеся на фронт хоть из авиашкол, хоть из отпуска, так сказать «по пути», перегоняли в свои группы новые самолеты или машины, прошедшие ремонт на авиазаводах.

Попутчиками Хартманна стали лейтенанты Рейнхардт Мерчат и Штиблер, а также унтер-офицер Герман Вольф, также получившие назначение в JG52. Когда они прибыли на тыловую базу снабжения Люфтваффе в Кракове, то оказалось, что там нет «Мессершмиттов», предназначенных для их эскадры. Вместо этого командир базы предложил молодым пилотам вылететь на восток на Ju87, которые требовалось перегнать в Мариуполь.

Хартманн до этого никогда не летал на Ju87, но подумал, что самолет есть самолет. Он не боялся подняться в воздух ни на «Штуке», ни на любой другой «птичке». Через несколько минут он уже сидел в незнакомой кабине. Все было почти так же, как на «Мессершмитте», лишь приборы немного отличались. Хартманн запустил двигатель и все проверил. Остальные пилоты тоже запустили двигатели. Ему надо было выруливать на старт, и он повел самолет к взлетной полосе.

Руководитель полетов размещался в небольшом деревянном домике рядом со стартом, и Хартманну нужно было обогнуть его. Он нажал на левую педаль и… ничего. Самолет не реагировал! Пилот резко нажал на обе педали, и опять ничего! Тормоза не работали, и «Штука» катилась прямо на дом. Офицер, находившийся там, успел выскочить за секунду до того, как винт штурмовика начал перемалывать крышу. Полетели обломки дерева, бумажки. Хартманн немедленно выключил двигатель и вылез наружу.

Вместо лопастей винта торчали лишь три расщепленных обломка длиной около 45 см. Домик стал вдвое ниже, документы и журналы полетов превратились в конфетти. Эрих с красными ушами стоял в полуобморочном состоянии, безвольно опустив руки, готовый к самому худшему. Но тут его невольно спас один из его попутчиков.

Он успел взлететь перед Хартманном, и вот теперь его Ju87 заходил на посадку с заклиненным двигателем, оставляя за собой дымный хвост. «Штука» коснулась земли, подпрыгнула, и тут неопытный пилот нажал на тормоза. Самолет «клюнул носом», и застыл, задрав хвост в небо. Это было чересчур, еще немного, и эта четверка разнесет весь аэродром! Командир базы решил, что их надо отправить на фронт на транспортном Ju52, причем управлять которым будет кто-нибудь другой.

Вновь прибывших пилотов встретил адъютант JG52 гауптман Кюль. Это был настоящий штабной офицер в отглаженном мундире и начищенных до блеска ботинках. Проверив их по списку, он объявил:«Вы пойдете со мной. Перед тем как отправиться по своим эскадрильям, которые базируются на других аэродромах, вас хочет видеть командир эскадры».

Командный пункт JG52 располагался в большой землянке. На одной стене висела карта зоны боевых действий. Два деревянных ящика изпод бомб служили столами, на которых стояли телефон для связи со штабом 4-го воздушного флота и несколько аппаратов для связи с тремя группами эскадры. За столами сидели дежурный офицер и два солдата. В углу ютились два радиста, один заполнял журнал текущих радиопереговоров эскадры, а второй следил за пере говорами русских. В качестве стульев использовались ящики от 20-мм снарядов.

Обстановка была довольно мрачной, но деловой. Все концентрировалось вокруг коренастого мужчины со светлыми волосами – майора Дитриха Храбака. Тогда Хартманну сразу же бросилась в глаза разница между внешним видом командира эскадры и адъютантом. Китель Храбака был мятым и грязным, на брюках виднелись масляные пятна. Ботинки покрывала засохшая грязь, их явно дав но не чистили. Эрих еще никогда не видел таких майоров. В авиашколах те казались курсантам почти полубогами, на них всегда были идеальные мундиры. Храбак же был совсем другим майором, и, как оказалось, не только в отношении формы.

Он говорил и двигался мягко и неторопливо. Его пронизываю щие голубые глаза смотрели прямо на каждого пилота, когда он пожимал им руки. Как только Храбак начал говорить, Хартманн понял, что перед ним опытный и умный профессионал. То, что он внушал новичкам, нельзя было услышать в авиашколе: «Вы как можно скорее должны научиться летать с помощью головы, а не мускулов. До этого времени ваше обучение сосредоточивалось на подчинении самолета. Чтобы выжить в России и стать успешным хорошим истребителем, вы должны развивать свое мышление. Конечно, вы должны действовать агрессивно, иначе невозможно добиться успеха, но агрессивность нужно использовать рассудительно и умно. Летайте головой, а не мускулами».

В этот момент командира JG52 неожиданно перебил голос из динамика, подключенного к рации: «Очистите аэродром! Я получил попадания. Вижу аэродром и буду садиться сразу…» Напряжение повис ло в воздухе. Через несколько мгновений динамик снова заговорил: «Проклятие! Мой мотор горит! Надеюсь, что дотяну…» Храбак бросился наружу, а вслед за ним и новички. Взлетела сигнальная красная ракета, предупреждая всех об аварийной посадке.

Показался Bf109G, оставлявший за собой длинный шлейф густого дыма. Шасси было выпущено, и вскоре самолет мягко приземлился. Он прокатился несколько метров, когда стойки его шасси неожиданно подломились и отлетели. Горящий «Мессершмитт» завалился влево и заскользил по земле. Раздался взрыв, кто-то крикнул: «Это Крупински!»

Аварийная команда бросилась тушить пожар, но тут начал взрываться остававшийся боекомплект истребителя. Хартманн стоял неподвижно и, не отрываясь, смотрел на огонь. Впервые перед его глазами разыгралась в общем-то обычная сцена из жизни фронтового летчика-истребителя.

Вдруг из клубов дыма появился пилот. Казалось, что это было чудо. Автомобиль быстро доставил его к командному пункту. Это был рослый молодой человек, он улыбался, хотя его лицо было бледным. Храбак сказал: «Крупински, сегодня вечером мы будем праздновать ваш день рождения!» Повернувшись к новичкам, Храбак продолжил: «Когда происходит подобное и пилот спасается, мы празднуем его день рождения, как будто он родился заново». Хартманн тут же спросил: «А что происходит, если пилот погибает?» И услышал в ответ: «Тогда мы пропиваем его шкуру, чтобы быстрее забыть все!»

Вновь прибывшие были назначены в III./JG52 и 10 октября при были на полевой аэродром около станицы Солдатская, в 20 км северо-западнее Прохладного. Теперь им пришлось выслушать наставления командира группы майора Хубертуса фон Бонина:

«Здесь имеют значение только воздушные победы, а не звания и другие достоинства.

На земле мы соблюдаем военную дисциплину, но в воздухе каждое звено ведет пилот, имеющий больше опыта и побед.

Эти правила едины для всех, и в том числе для меня.

Если я лечу с фельдфебелем, имеющим больше побед, то он ведущий. Это правило не обсуждается, учитываются только победы!

В воздухе вы будете говорить такие вещи старшему офицеру, которые никогда не осмелитесь повторить на земле. В бою это неизбежно, однако все это необходимо забыть сразу после посадки.

Господа, вы будете летать в паре с фельдфебелями. В воздухе они будут вашими командирами. И я не хочу знать, что вы не выполнили их приказа только из-за разницы в званиях!»

Фон Бонин знал, о чем говорил. Спустя месяц Хартманн сам услышал, как лейтенант Альфред Гриславски в ходе боя кричал по радио своему ведомому: «Если ты не будешь меня слушать, то поцелуй меня в …!», а его ведомым был командир группы. Тот не отвечал, и Гриславски продолжал ругаться: «Проклятый …!» Когда они приземлились, фон Бонин, улыбаясь, сказал, что прекрасно все слышал, но не мог ответить, так как у него вышел из строя передатчик. Майор был практиком и жил по правилам, установленным им же самим.

Хартманн был назначен в 7./JG52 и первоначально стал ведомым фельдфебеля Эдмунда Россманна. На земле тот был весельчаком, шутником и плейбоем. Благодаря своему темпераменту он мог проливать слезы по погибшему товарищу, а уже спустя минуту смеяться над новой шуткой. По утрам, поднимаясь с постели, Россманн пел песни, пел он и когда ложился, и когда просто шел. При этом, к радости окружающих, у него был прекрасный голос. Когда Россманн не пел, он улаживал конфликты между пилотами, снимая напряжение шутками. В общем, он настолько не соответствовал стандартному образу летчика-истребителя, насколько это только можно было представить.

Впрочем, Хартманн скоро понял, что его первые впечатления о ведущем были обманчивы. Поднявшись в воздух, Россманн становился спокойным и строгим учителем. Его уроки заложили фундамент, который впоследствии и позволил Хартманну подняться на вершину славы.

Тогда же он познакомился еще с одним человеком, от которого впоследствии на протяжении всей войны напрямую будут зависеть его успехи и даже жизнь. Это был фельдфебель Хейнц Мертенс, ставший старшим механиком его «Мессершмитта». Когда у того что-то не получалось или что-то было не так, как надо, он сердито бросал: «Gebimmel». Обычно это слово немцы употребляют для обозначения каких-то бесполезных и шумных действий, например, когда в авто мобильной пробке одновременно много водителей нажимают на сигнал. Несколько раз услышав это, Хартманн дал Мертенсу прозвище Bimmel, которое так за ним и закрепилось.

14 октября 42-го года Хартманн совершил свой первый боевой вылет. В паре с Россманном он вылетел на «свободную охоту» в районе Грозный – Дигора. Едва они взлетели, как услышали по радио: «Семь истребителей и три Ил2 обстреливают дорогу около Прохладного. Перехватить и атаковать!» Пилоты развернулись и на высоте 4000 метров полетели вдоль русла Терека по направлению к Прохладному.

О том, что произошло далее, Хартманн потом рассказывал:

«После пятнадцати минут полета в наушниках раздался голос Россманна: „Внимание, одиннадцать часов внизу, „Индейцы“! Мы атакуем, держаться рядом со мной!“ Я посмотрел вниз, чтобы увидеть вражеские самолеты, о которых говорил Россманн, но ничего не увидел. Я сблизился с ведущим на дистанцию 30 метров, и мы начали пикировать. Я все еще не видел противника. На высоте 1800 метров мы выровнялись, и тут я увидел два темно-зеленых самолета. Они летели чуть выше и впереди, до них было около 2000 метров.

Мое сердце заколотилось. Моей первой мыслью было – я должен одержать свою первую победу. Сейчас! Эта мысль полностью овладела мной. Я дал полный газ и обогнал Россманна, чтобы раньше его выйти в позицию для атаки. Я быстро сближался с противником и с дистанции 300 метров открыл огонь. Я был потрясен, увидев, что мои трассы проходят левее и выше. Ни одного попадания! Ничего не происходило! Цель росла так быстро, что я едва успел отвернуть, чтобы избежать столкновения.

В мгновение я оказался окруженным со всех сторон темно-зелеными самолетами, и они все разворачивались для атаки. И я должен был стать их жертвой! Я был в отчаянии. Я потерял своего ведущего. Дернув ручку на себя и пробив тонкий слой облаков, я оказался наверху. Там ярко светило солнце, и я был совершенно один.

Тут в наушниках я услышал Россманна: «Не бойся! Я слежу за тобой. Я потерял тебя, когда ты ушел за облака. Спускайся вниз, под них, и я тебя найду». Его спокойный голос был просто чудесным, я дал ручку от себя и пошел вниз.

Выйдя из облаков, я увидел в 1500 метрах самолет, который шел прямо на меня. Я повернул вправо-вниз и полетел вдоль реки на запад, передав Россману, что меня преследует неизвестный самолет. Я снова услышал его спокойный голос: «Поверни вправо, чтобы я мог сблизиться с тобой». Я повернул вправо, но самолет, преследовавший меня, летел наперерез, быстро приближаясь.

Я снова запаниковал и, дав полный газ, пошел вниз. На максимальной скорости над вершинами деревьев я уходил на запад. Как в тумане, я слышал по рации голос Россманна, но слова были искажены и неразборчивы. Я продолжал удирать, втянув голову в плечи, съежившись в смертельном ужасе за бронеспинкой. Каждую секунду я ждал удара вражеских снарядов и пуль в свой истребитель.

Когда я рискнул оглянуться, то увидел, что тот самолет все еще гонится за мной. Спустя минуту я снова посмотрел назад и, к своему облегчению, увидел, что оторвался от него. Я слышал в наушниках неразборчивый голос Россманна, но уже ничего не соображал от радости, что ушел от погони. Немного поднявшись, я попытался понять, где нахожусь. Слева от меня был главный ориентир – Эльбрус. Однако было уже слишком поздно. Замигавшая красная лампочка топливного указателя сообщила, что его осталось только на пять минут полета.

Это были мои самые короткие пять минут, мотор «закашлял» и умолк. Самолет пошел вниз. Я находился на высоте около 300 метров. Я заметил узкую дорогу, по которой двигалась какая-то военная колонна. Истребитель начал падать как камень. Мне удалось его выровнять и посадить «на брюхо», подняв громадное облако пыли. Я открыл фонарь и спустя две минуты был окружен немецкими пехотинцами. Я приземлился в 30 км от своего аэродрома в Солдатской. Попутный военный грузовик доставил меня туда».

Хартманну пришлось выслушать шумные и ядовитые замечания фон Бонина в ответ на свой доклад. Опытный Россманн прочитал ему «лекцию» об элементарной тактике, в то время как командир группы кривился как от зубной боли. Во время первого боевого вылета Эрих совершил все ошибки, которые только можно было придумать.

1. Он оторвался от ведущего без его разрешения.

2. Попал в зону его обстрела.

3. Поднялся выше слоя облаков.

4. Ошибочно принял самолет ведущего за вражеский. «Против ник», которого он встретил, выйдя из облаков, был Россманн.

5. Не смог выполнить приказ Россманна и присоединиться к нему.

6. Потерял ориентировку.

7. Потерял свой самолет, не причинив никакого вреда против нику.

В заключение майор фон Бонин объявил, что за все эти нарушения Хартманн в качестве наказания должен будет проработать три дня рядовым механиком. И Эрих провел следующие три дня на земле, работая, по его словам, «не разгибая спины», вместе с механиками и оружейниками. Это было не очень славное начало для будущего кавалера Бриллиантов и лучшего аса Люфтваффе.

Хартманн выполнил еще несколько боевых вылетов в паре с Россманном, каждый раз учась у него чему-то новому. Россманн был ранен в руку и потому не мог на равных с остальными асами участвовать в маневренных воздушных боях. Чтобы компенсировать свой «недостаток», изобретательный Россманн использовал в бою собственную тактику, которая, по мнению Хартманна, была гораздо лучше, чем утомительная и рискованная «карусель».

Россманн был летчиком, летавшим головой и отдававшим предпочтение внезапным атакам. Эрих видел, как тот выжидает, прежде чем атаковать. Увидев противника, он мгновенно оценивал ситуацию и атаковал, только если считал, что добьется успеха. Хартманн был полностью уверен в правильности такой тактики, и впоследствии именно она стала его главным оружием.

Летая с Россманом, Эрих смог избавиться и от главного недостат ка всех новичков – неспособности видеть в бою другие самолеты. Хартманн так описывал это: «Слепота в бою может все спутать. Ведущий по радио говорит: „Пять неизвестных самолетов на один час“. Ты смотришь в том направлении, обшариваешь глазами все небо, но ничего не видишь. В это трудно поверить, но это так, пока не наберешься опыта.

Постепенно ты начинаешь все видеть и чувствовать, управление самолетом больше не отвлекает тебя от происходящего вокруг. Твои чувства будто обостряются, и ты уже видишь вражеский самолет одновременно со своим ведущим. Но если человек, с которым летаешь, не дает тебе возможности выработать это качество, без которого нельзя стать истребителем, то тебя обязательно собьют.

Такое в ходе войны происходило не раз. Оставалось все меньше командиров, которые могли бы позаботиться о молодых пилотах, особенно после 1943 г., когда они попадали на фронт, пройдя только часть того обучения, которое прошел я сам.

В эскадрах встречались разные типы людей. Мы имели множество летчиков-истребителей, которые говорили: «Я добиваюсь побед, и мне безразлично, что при этом происходит с моим ведомым».

Для молодого неопытного пилота оторваться от своего ведущего в первом же боевом вылете или потерять его, так же как и получить ведущего, которому все равно, что с тобой будет, – это ошеломляющее испытание. Неопытность – это источник паники, а паника – мать всех ошибок.

Если бы я получил другого ведущего, не обладавшего качествами Россманна, моя судьба сложилась бы по-иному. Я получил бы другие навыки и, вероятно, не смог бы продержаться так долго. Неопытного пилота важно, прежде всего, научить тому, что поможет ему вы жить, и он затем сам разовьет свои способности, чтобы быть наравне со своими новыми товарищами.

Когда я стал командиром звена, а позднее и командиром эскадрильи и группы, я делал все, что было в моих силах, чтобы научить новичков всему важному в первых же вылетах. Я сделал это правилом своей жизни после своих полетов с Россманом. Я был мальчишкой, слепым, как маленький котенок.

Предположим, что я получил бы грубого и беспощадного ведущего, а таких было множество. Я ужасаюсь тому, что могло бы со мной случиться, если бы не успокаивающее присутствие Россманна. Он не только провел меня через этот критический период, но и научил так тике внезапных атак, без которых, уверен, я стал бы еще одним «пилотажником», и то при том, если бы меня самого раньше не сбили».

Незадолго перед полуднем 5 ноября в воздух по тревоге были подняты четыре Bf109G из 7./JG52. Хартманн, для которого это был девятнадцатый боевой вылет, летел в паре с адъютантом группы обер-лейтенантом Рудольфом Трепте. На этот раз зрение его не под вело, и восточнее Дигоры он первым увидел противника. Это были восемнадцать Ил2 из 7го Гв. ШАП и десять прикрывавших их ЛаГГ3. Разделившись на две пары, немецкие пилоты заняли позицию для атаки сзади-сверху. Их главной задачей было не дать штурмовикам обстрелять немецкую колонну.

В крутом пикировании «Мессершмитты» прорвались сквозь истребительное прикрытие. Выровняв самолет на высоте около 50 метров, Хартманн атаковал крайний левый «Ил». Быстро сблизившись с ним, он с дистанции 100 метров открыл по нему огонь. Он видел, как 20-мм снаряды и пули попадали в цель. Но они все отскакивали от брони штурмовика!

Видя это, молодой пилот вспомнил, что ему рассказывал Альфред Гриславски об этом русском «летающем танке» и о том, как надо его сбивать. И он решил на практике испытать метод Гриславски. «Попробуй, Эрих, попробуй!» – кричал он сам себе, перекрывая шум двигателя и грохот пушки.

Хартманн отвернул в сторону и выполнил новый заход. На этот раз он атаковал Ил2 снизу, чтобы попытаться попасть в его масло радиатор. Теперь он открыл огонь уже с расстояния около 60 метров. Эта тактика принесла успех, сначала из маслорадиатора появился дым, а затем и длинные языки пламени. Подбитый штурмовик вы шел из боевого порядка и со снижением пошел на восток. Хартманн последовал за ним, почти до предела убрав газ. Неожиданно под крылом Ил2 мелькнула вспышка, и раздался взрыв.

Обломки штурмовика полетели в «Мессершмитт» Хартманна, летевший следом. Он мгновенно отвернул в сторону, но было уже поздно. Под капотом двигателя раздался глухой взрыв, за истребителем потянулся дымный шлейф. Дым из моторного отсека начал заполнять кабину. У пилота не оставалось другого выбора, как сесть «на брюхо». Когда поднятая туча пыли рассеялась, Эрих успел увидеть, как подбитый им Ил2 врезался в землю и взорвался в паре километров к востоку.

Это был первый из трех случаев, когда в самолет Хартманна попадали обломки сбитого им и взорвавшегося в воздухе вражеского самолета, принуждая его самого совершить вынужденную посадку.

Трепте, круживший над местом посадки Хартманна, убедился, что с ним все в порядке, и, покачав крыльями, улетел. Вскоре летчика подобрали немецкие пехотинцы и помогли ему вернуться обратно на свой аэродром.

Спустя два дня Хартманн заболел лихорадкой, и четыре недели провел на лечении в Пятигорске и Ессентуках. У него было достаточно времени, чтобы проанализировать тот бой. Он не повторил ошибок своего первого вылета. Он не нарушил летной дисциплины, точнее стрелял, а второй заход на Ил2 дал ему урок – перед тем как стрелять, приблизься к противнику.

Первая победа позволила Хартманну сделать еще важный вывод. Он потерял свой самолет не в результате паники, глупости или неопытности, а потому что сразу же не отвернул в сторону. Сделай он это, и обломки «Ила» не причинили бы ему вреда. Фактически тогда он сформулировал свое главное правило: «Увидел – решил – атаковал – отвернул».

После излечения Хартманн поочередно летал ведомым у трех асов 7./JG52. Первым был кавалер Рыцарского Креста фельдфебель Ханс Даммерс, вторым – лейтенант Альфред Гриславски, также награжденный Рыцарским Крестом, а третьим стал кавалер Дубовых Листьев обер-фельдфебель Йозеф Цвернеманн. Каждый из них придерживался в воздухе своей тактики. Так, Даммерс был приверженцем агрессивного маневренного боя и мог легко довести противни ка до изнеможения, прежде чем его сбить. При этом они все открывали огонь по противнику не с дальней дистанции, как Россманн, а почти в упор. Имея возможность сравнить, Хартманн все больше убеждался в том, что наилучшим вариантом будет сочетание внезапной атаки с огнем с минимальной дистанции.

Хотя молодой пилот и добился первой победы в течение первого месяца своего пребывания на фронте, затем у него наступил дли тельный период «разбега». Нового успеха Хартманн добился только 27 января 1943 г., сбив в районе Армавира МиГ1. Вероятно, он ошибся с идентификацией противника, и скорее всего это был Як1 или Як7. Затем 9–10 февраля в ходе вылетов в районе г. Славянск-на-Кубани Хартманн сбил ЛаГГ3 и «Бостон».

15 марта 7./JG52 перебазировалась на полевой аэродром «Керчь-4». В тот же день ее возглавил обер-лейтенант Крупински, уже награжденный Рыцарским Крестом. Надо было решить, кто будет его ведомым. Однако новый командир имел славу сорвиголовы, и никто не горел желанием прикрывать его в бою.

Тогда к Хартманну подошел Россманн: «Герр лейтенант, не хотите ли вы стать ведомым обер-лейтенанта Крупински?»

Тот удивился: «Почему? Разве унтер-офицеры не хотят?»

Россманн смутился: «Старики» говорят, что он грубый начальник и не умеет летать. По их мнению, всем будет лучше, если его ведомым станет офицер. Вы согласны?»

Хартманн не мог отказать Россманну, хотя это его не радовало. Он чувствовал себя словно жертвенный агнец, а бычье упрямство Крупински еще более осложняло дело. Тот затем вспоминал об их первой встрече: «Он показался мне просто ребенком, он был молод и полон жизни. Когда он уходил, я подумал: „Какое молодое лицо!“

Кстати, именно Крупински стал называть Хартманна Bubi («мальчик», «детка»), и это прозвище закрепилось за ним на всю оставшуюся жизнь.

На следующий день они впервые вместе поднялись в воздух, при этом каждый считал, что ему сильно не повезло. Хартманн был уверен, что летит с сумасбродом, не умеющим летать, а Крупински думал, что получил в качестве ведомого младенца. Однако первый же боевой вылет изменил их мнение друг о друге.

Крупински оказался агрессивным и бесстрашным пилотом, который не только летал «как дьявол», но и сохранял в бою холодную голову. Разговоры о том, что он не умел летать, оказались чистой выдумкой. Правда, стрелял он не совсем хорошо, и часть боеприпасов расходовал впустую.

Хартманн компенсировал этот его недостаток своей точной стрельбой. Когда ведущий выходил в атаку, он старался держаться как можно ближе к нему. Он ждал, когда Крупински отвернет, и ему хватало нескольких секунд, чтобы «закончить дело». Когда же атаковал Хартманн, ведущий держался выше и подсказывал тому, как лучше сманеврировать или оторваться от противника. Молодой летчик часто слышал в наушниках его голос: «Эй, Буби! Ближе, ты стреляешь слишком рано!»

Днем 24 марта, сбив в районе Керчи биплан По2, Хартманн одержал пятую победу и получил свою первую награду – Железный Крест 2-го класса.

1 апреля 7./JG52 перелетела на полевой аэродром около города Тамань на одноименном полуострове. В боях над Кубанью счет Хартманна начал расти, пока еще медленно, но неуклонно. Сбив вечером 30 апреля два ЛаГГ3, он преодолел рубеж в десять побед.

В начале мая Хартманн уже сам был назначен сначала ведущим пары, а чуть позднее – командиром звена. На рассвете 25 мая, вскоре после того как он поднялся в воздух, его «Мессершмитт» был атакован ЛаГГ3. Уходя из-под огня, Хартманн начал резкий набор вы соты в сторону солнца и, ослепнув на мгновение от ярких лучей, столкнулся с другим «ЛаГГом». Опыт планериста помог пилоту дотянуть до расположения немецких войск, где он и совершил уже пятую вынужденную посадку «на живот». Русский же истребитель рухнул на землю, и Хартманну засчитали уже семнадцатую победу.

После этого случая командир JG52 оберст-лейтенант Храбак, по рекомендации врачей, предоставил Хартманну отпуск. Четыре недели, проведенные в домашней обстановке с родителями и Уш, вдали от трудностей Восточного фронта, позволили ему полностью восстановить нервы.

Тем временем весной 1943 г. на Германию начались дневные массированные налеты американских тяжелых бомбардировщиков. Немецкая пропаганда пыталась принизить их эффективность. Во время своего отпуска Эрих однажды сидел в гостиной вместе с родителями, когда по радио начали передавать очередное выступление Геринга. Доктор Хартманн слушал его высокопарную речь со скептическим выражением лица. Потом он убавил громкость и, посмотрев сыну прямо в глаза, печально сказал: «Послушай меня, мой мальчик, сегодня они поют осанну, а утром распнут на кресте. Никогда мы не выиграем эту войну. Сколько ошибок и сколько пустых трат».

Хартманн вернулся в эскадрилью в конце июня, а уже 3 июля она перебазировалась на полевой аэродром около хутора Угрим, в 16 км юго-западнее Белгорода.

Утром 5 июля началась операция «Цитадель» – наступление Вермахта с целью разгрома советских войск на так называемой Курской дуге. В тот день Хартманн в четырех вылетах сбил три «Аэрокобры» и Ла5, преодолев планку в 20 побед.

Тем же вечером Bf109G6 обер-лейтенанта Крупински, поврежденный в бою в районе Белгорода, во время аварийной посадки в Угриме столкнулся с другим самолетом. С травмой головы пилот попал в госпиталь. Исполняющим обязанности командира 7./JG52 назначили Хартманна.

В трех вылетах 7 июля его жертвами стали три Ил2 и четыре Ла5, на следующий день в двух вылетах – еще четыре «Ла», а в двух вылетах утром 9 июля – Ил2 и два Ла5. Потом 10–11 июля он записал на счет еще по одной «лавке».

14 июля эскадрилья перелетела в Орел, на северный фас Курской дуги. Действуя оттуда, Хартманн в течение 15–17 июля сбил еще три Ла5, достигнув рубежа в 40 побед.

Затем 20 июля 7./JG52 переместилась обратно на Украину, на полевой аэродром около села Ивановка. В двух вылетах 31 июля он записал на счет пару Ла5, а на следующий день в четырех вылетах – еще пять советских истребителей. 3 августа эскадрилью снова пере бросили, на этот раз в Варваровку. За три дня жертвами Хартманна, по данным Люфтваффе, стали десять Ла5 и четыре Як7, и он превысил планку в 60 побед.

6 августа 7./JG52 в очередной раз сменила место базирования, прибыв на аэродром около поселка Рогань, в паре километров от юго-восточной окраины Харькова. Вечером того же дня Хартманн сбил Як1, в двух вылетах 7 августа – еще три «Яка» и два Пе2, на следующий день в трех вылетах – четыре Ла5 и в трех вылетах 9 августа – три «Ла» и Як1.

Тут надо сделать важное пояснение. В сводках Люфтваффе о победах, засчитанных пилотам JG52, типы советских одномоторных истребителей нередко указаны лишь приблизительно, например просто «ЛаГГ». Поэтому трудно определить, какой же конкретно самолет атаковал Хартманн, – ЛаГГ3 или Ла5, Як1 или Як7. А вот с Ил2, «Аэрокобрами» и двухмоторными бомбардировщиками дело обстояло проще.

Проблемы с идентификацией своих жертв существовали практически у всех летчиков-истребителей по обеим сторонам фронта над Россией, Западной Европой или Северной Африкой. Примеров тому масса. Что же касается самого Хартманна, то, учитывая его основной принцип: «Увидел – решил – атаковал – отвернул», у него чаще всего просто не было времени подробно разглядывать вражеский истребитель.

12 августа 7./JG52 сначала перелетела на аэродром Харьков Южный, а потом 14 августа – на полевой аэродром около поселка Перещепино, в 70 км западнее железнодорожной станции Лозовая. В течение 17 августа в ходе боев в районе железнодорожной станции Барвенково жертвами Хартманна стали две «Аэрокобры», Ла5 и «ЛаГГ», после чего он преодолел рубеж в 80 побед.

В Перещепино эскадрилья задержалась лишь на четыре дня и уже 19 августа перебазировалась в Кутейниково, в Донецкой обл. В следующую ночь гул артиллерийской канонады не давал пилотам уснуть. Началось наступление советских войск, и уже в предрассветных сумерках 20 августа аэродром, где теперь также размещался штаб эскадры и I./JG52, ожил. Среди персонала ходили слухи, что русские прорвали фронт.

На командном пункте командир JG52 оберст-лейтенант Храбак уже отдавал приказания. Обратившись к Хартманну, он кратко обрисовал задачу: «Ваша эскадрилья, Хартманн, полетит первой. Вы буде те патрулировать в воздухе весь день. Главная задача – уничтожать русские штурмовики и бомбардировщики». Ткнув пальцем в карту, он продолжил: «Основной прорыв здесь. „Штуки“ Руделя зададут им жару, и вы должны прикрыть наши самолеты. Если не встретите противника в воздухе, атакуйте наземные части. Ступайте, и ни пуха ни пера!»

Через несколько минут семь Bf109G из 7./JG52 во главе с Хартманном поднялись в воздух. Столбы черного дыма на северо-востоке точно указывали направление полета. «Не более десяти минут лета, Эрих», – сказал Хартманн вслух сам себе. Он осмотрелся во круг, все были на месте. Рядом летел ведомый лейтенант Хорст Кибеллус, затем вторая пара – обер-фельдфебель Пауль Эберхардт и его ведомый унтер-офицер Хейнц Мартин. Лейтенант Йоханнес Бунцек, как опытный пилот, летел один. Дальше – третья пара, со стоявшая из унтер-офицеров Готтфрида Вундке и Фридриха Граффа.

Столбы дыма и мерцающие вспышки от разрывов снарядов четко обозначали линию фронта. Было понятно, что там на земле идет тяжелый бой. Вскоре пилоты увидели около сорока Ил2, штурмующих немецкие позиции. Их прикрывали также около сорока Ла5 и Як9.

Пикируя сквозь строй истребителей и обстреливая все, что попа дало к ним в прицел, «Мессершмитты» прорвались к штурмовикам. Выровняв самолет, Хартманн оказался позади одного Ил2. Дистанция быстро сокращалась. 200 метров, 150 метров, 100 метров… Силуэт штурмовика заполнял все лобовое стекло истребителя. Когда до цели осталось около 75 метров, следует залп из всего оружия. Взрыв и левое крыло «Ила» отрывается!

Хартманн резко отворачивает и направляется к следующему штурмовику. Его пилот занят атакой немецкой пехоты и не замечает появившегося сзади «Мессершмитта». Расстояние 100 метров, но Хартманн сдерживает себя: «Недостаточно близко, Эрих! Этот Ил2 самая крепкая птичка в воздухе!» Он нажал на спуск оружия лишь на дистанции 50 метров. Штурмовик содрогнулся под ударами 20-мм снарядов и сразу вспыхнул. Это была его 90-я победа.

Хартманн проскочил прямо над горящим Ил2, готовый атаковать следующую цель. Неожиданно где-то под фюзеляжем «Мессершмитта» прогремела серия взрывов. Эрих увидел, как отлетела и закрутилась в воздушном потоке одна из панелей капота двигателя. Едкий синий дым потянулся в кабину. Он снова заговорил сам с собой: «Что, черт возьми, случилось, Эрих? Все равно! Держи курс на запад пока возможно, до тех пор пока эта чертова птица не упадет!» Но долго это не могло продолжаться, «Мессершмитт» шел со снижением, и в конце концов Хартманну пришлось сесть «на брюхо» на поле.

Отстегнув парашют и наклонившись к приборной доске, он начал отвинчивать бортовые часы. Последних в Люфтваффе не хватало, и имелся приказ, по которому каждый пилот, совершивший вынужденную посадку, должен был снять бортовые часы и забрать их с собой. Стараясь открутить винты, деформировавшиеся от удара о землю, Эрих чувствовал, как проходит напряжение, вызванное боем. Он произнес вслух: «Проклятие, но сегодня утром я даже не позавтракал».

Тут он оборвал свой монолог, так как сквозь запыленное лобовое стекло уловил какое-то движение. Это был немецкий грузовик, и Эрих почувствовал облегчение. Он не знал, как далеко на запад про летел перед посадкой. Увидев же немецкий грузовик, он успокоился, и продолжил свое занятие. Услышав скрип тормозов, пилот снова поднял голову. То, что он увидел, потрясло его.

Два крупных солдата, выпрыгнувших из кузова, были одеты в незнакомую форму. Когда они повернулись, Хартманн вздрогнул – это были азиаты! Пока они шли к самолету, он чувствовал, как покрывается холодным потом. Если он вскочит и попытается бежать, его наверняка застрелят. Единственный путь – остаться на месте и притвориться раненым. Пилот уткнулся головой в приборную доску, словно был ранен и без сознания.

Запрыгнув на крыло, солдаты заглянули в кабину. Один наклонился к Хартманну и попытался его вытащить. Тот застонал, словно от боли, и солдат сразу же отпустил его. Поговорив между собой, они обратились к летчику: «Война закончена, Гитлер капут!» Он простонал по-немецки: «Ich verwunden», указывая рукой на живот.

Сквозь полуприкрытые веки Эрих понял, что его хитрость удалась. Солдаты помогли ему выбраться из кабины. Спустившись на землю, Хартманн сразу сел, как будто от боли не мог идти. Азиаты принесли старый брезентовый тент и, уложив на него «раненого», поволокли к грузовику. По дороге они пытались несколько раз заговорить с пилотом, но тот только стонал и держался за живот.

Солдаты привезли Хартманна в свой штаб, находившийся в соседней деревне. Чтобы осмотреть «раненого», пришел врач, знавший несколько слов по-немецки. Как только тот прикасался к животу, Эрих артистически стонал и вскрикивал, как от боли. И в результате врач тоже поверил, что у пленного травма внутренних органов.

Солдаты принесли несколько яблок, и Хартманн сделал вид, что заставляет себя есть. Проглотив несколько кусочков, он снова застонал будто от нового приступа боли.

Это представление продолжалось часа два. Вообще можно сказать, что, несмотря на артистический талант, Хартманну просто очень повезло, что его обнаружили именно те солдаты азиатского вида. Вероятно, они не сильно были заморочены пропагандой, а возможно, пилоту просто помогла его очень юная внешность. Многие немецкие летчики, сбитые за линией фронта, были убиты сразу же на месте или расстреляны вскоре после захвата в плен.

Затем те же самые солдаты снова положили его на брезент и по грузили обратно в грузовик. Хартманн понял, что его везут дальше в тыл и что если он не хочет провести остаток войны в плену, то ему надо бежать. Он попытался оценить ситуацию. Грузовик проехал уже около трех километров, по обеим сторонам дороги было поле, заросшее подсолнухами. Один солдат сидел за рулем, а другой находился рядом в кузове. В этот момент послышался характерный вой Ju87.

«Штука» на малой высоте прошла над дорогой. Шофер снизил скорость, чтобы в любой момент можно было встать и броситься в укрытие. Солдат в кузове напряженно всматривался в небо, и Хартманн воспользовался представившимся моментом. Неожиданно вскочив на ноги, он ударил охранника. Стукнувшись головой о кабину, тот упал на дно кузова. Перепрыгнув через борт, пилот нырнул в подсолнухи.

Пригнувшись, он что есть силы мчался по полю прочь от дороги. Сзади раздался сначала скрип тормозов, а затем – три винтовочных выстрела. Солдаты стреляли вслепую, ориентируясь лишь по колышущимся подсолнухам. Вот тут Хартманну и пригодились занятия спортом, забег продолжался около пяти минут. В конце концов он оказался на берегу небольшого ручья и, поняв, что его не преследуют, смог отдышаться.

Было около девяти часов утра. Он двинулся на запад, и через полчаса вышел к дороге, ведущей в маленькую деревушку. Спрятавшись в кустах, Хартманн осмотрелся. На другой стороне дороги виднелись несколько людей в ватниках. Осторожно пройдя вдоль дороги еще около километра, он увидел вдали высоту, на которой солдаты рыли окопы и блиндажи. Это означало, что линия фронта близ ко, возможно, на противоположном склоне.

Пилот с трудом подавил желание немедленно отправиться дальше, чтобы уже днем обойти высоту. Как всегда в трудных ситуациях, он заговорил сам с собой: «Одно ясно, Эрих, днем ты здесь не пройдешь, тебя схватят. Иди обратно к ручью и дождись, когда стемнеет». Найдя сухое место на берегу ручья, он сделал себе укрытие из песка и камней и улегся спать.

С наступлением темноты он двинулся к линии фронта. Мерцали вспышки артиллерийских залпов, трассирующие пули, как метеориты, проносились в темном небе. Осторожно пробираясь между окопами, Эрих поднялся по склону. Где-то рядом раздавался треск автоматных и пулеметных очередей. По противоположной стороне холма он спустился к новому полю подсолнухов. Он двигался на запад, стараясь как можно меньше трясти стебли и напряженно прислушиваясь к происходящему вокруг.

Хартманн шел по полю уже около часа, когда неожиданно услышал металлический стук. Это патруль из десяти русских пехотинцев двигался через подсолнухи. Он решил, что это могла быть развед группа, пробирающаяся к линии фронта, и пошел вслед за ней.

Минут через десять русские вывели Хартманна на край поля. Прижавшись к земле, он наблюдал, как солдаты пересекли луг и обогнули два маленьких домика. Затем они поднялись по косогору и исчезли среди деревьев. Эрих бросился через луг к домам. Прижав шись к бревенчатой стене, он ждал, пока разведчики поднимутся на высоту. Через несколько мгновений тишину ночи разорвал треск автоматных очередей и взрывы ручных гранат. Темные фигуры русских сбежали обратно по склону и скрылись среди подсолнухов.

Хартманн подумал, что немецкие позиции должны быть на высоте, и побежал вверх по склону. Он боялся, как бы по нему не начали стрелять, и поэтому начал насвистывать немецкую песенку. Через минуту он был на вершине, но там никого не было. Там не было ни немцев, никаких укреплений и вообще никаких признаков жизни, лишь стреляные гильзы указывали на то, что здесь недавно был бой.

По его подсчетам, было около полуночи, и Хартманн двинулся дальше на запад. Спустя часа два, почти валясь с ног от усталости и голода, он шел по склону очередного холма. Тишина была мертвой, и единственным звуком, который он слышал, было его собственное дыхание.

Вдруг в полной тишине раздалось: «Хальт!», и почти сразу раз дался выстрел. Эрих, почувствовав, как пуля пробила брючину, закричал: «Проклятый дурак! Ради бога, не стреляй по своим!» В ответ снова: «Стой, кто идет?!» – «Проклятие, я немецкий летчик, не стре ляй!» Хартманну крупно повезло, что часовой оказался плохим стрелком и фактически промазал, стреляя по нему всего с двадцати метров. Осторожно подойдя ближе, он увидел, что часовой сам был напуган до смерти.

Хартманн громко прокричал в темноту за спиной часового: «Я немецкий летчик-истребитель и был сбит. Я рад, что попал сюда. Я несколь ко часов пробирался к вам. Ради бога, пропустите меня!» Из темноты раздалось: «Пропусти его». Обойдя часового, он осторожно пошел на голос. Часовой держал его на прицеле, и пилот чувствовал, как по спине ползет струйка холодного пота. Если он вдруг споткнется или поскользнется, этот сумасшедший пустит ему пулю в спину.

Было около двух часов ночи, когда часовой привел Хартманна в блиндаж к командиру взвода. Документов у него не было, так как русские очистили все карманы. Эрих назвал фамилию и звание и приблизительно место, где утром его сбили. Он понимал подозрительность лейтенанта: «Пожалуйста, позвоните в мою эскадру». Однако у того не было телефона, а покинуть позицию ночью он не мог.

Пехотный лейтенант объяснил Хартманну причину нервозности своих солдат: «Два дня назад появились шесть человек, превосходно говорившие по-немецки и заявившие, что бежали из плена. Как только их пропустили в расположение, они вытащили из под шинелей авто маты и убили и ранили десять человек».

Хартманна накормили, и он тут же уснул. Около четырех утра его растолкал один из пехотинцев: «Пошли со мной, тревога!» Они пришли в пулеметный окоп. Над холмом раздавалось пение, и пилот осторожно выглянул из-за бруствера. Он увидел группу русских, которые громко переговариваясь и покачиваясь, шли вверх по склону. Они выглядели мертвецки пьяными, их не прикрывала артиллерия, не было видно и танков. Они или просто перепились, или здесь была какая-то ловушка.

Пехотный лейтенант скомандовал: «Стрелять, только когда я дам приказ! Пусть они подойдут поближе, чтобы вы уже не промахнулись». Хартманн тогда подумал, что тот действует на земле, так же как и он сам в небе. Русские находились лишь в двадцати метрах, когда лейтенант скомандовал: «Огонь!» Через полминуты все было кончено. Пьяные или трезвые были русские, но шансов уцелеть под шквальным огнем у них не было. Весь склон был покрыт трупами. Впервые Хартманн своими глазами увидел всю бессмысленную жестокость войны на земле. Он понял, насколько по-разному выглядит война с воздуха и с земли.

Как только полностью рассвело, унтер-офицер проводил Хартманна в штаб роты. Там были рация и телефон, и командир роты быстро связался со штабом JG52 в Кутейниково. Личность пилота была подтверждена, и вскоре на автомобиле его доставили на аэродром. Крупински вспоминал: «Тот день, когда Буби Хартманн возвратился после своего пребывания за линией фронта в русском тылу, я сохранил в памяти навсегда. Он был безумно счастлив вернуться целым и невредимым, но был сильно напуган пережитым. Мало кто из наших пилотов пережил то, из чего с честью вышел Хартманн. Мне показалось, что за считанные часы он сильно постарел».

Доложив Храбаку о своих приключениях, Хартманн отправился на поиски своего механика Мертенса. То, что он узнал, потрясло его не меньше, чем краткое пребывание в плену.

Биммель всегда ждал его из вылета, сидя на поле и не сводя глаз с неба. Тем ранним утром 20 августа истребители 7./JG52 возвращались один за другим, а Хартманна все не было. Никто из вернувшихся пилотов не мог сказать, что с ним случилось. Лишь один успел заметить, как его «Мессершмитт», оставляя шлейф дыма, пошел вниз. Мертенс продолжал напряженно всматриваться в небо в надежде увидеть приближающийся самолет, хотя было ясно, что горючее у Хартманна уже закончилось.

Со стороны казалось, что Биммель на глазах теряет рассудок. Он все чаще бегал на командный пункт, чтобы узнать, нет ли новостей о его командире и друге, но и там по-прежнему ничего не знали о Хартманне. Вскоре другие механики увидели, как фельдфебель Мертенс зашел в свою палатку и сложил в ранец одеяло и немного продуктов.

Куда ты собираешься, Биммель?

Я пойду за линию фронта. Я найду своего командира.

Тебя же убьют или схватят!

Я говорю по-русски, и люди мне помогут.

Мертенс никого не извещал и ни у кого не спрашивал разрешения отлучиться. Он просто взял винтовку и пешком отправился к линии фронта. Видя, как он уходит, остальные механики только качали головами. Конечно, у Мертенса не было никаких реальных шансов найти Хартманна. Это был лишь эмоциональный порыв, но именно он говорил о том, насколько сильна была дружба между механиком и пилотом.

На следующее утро после возвращения Хартманна на аэродроме увидели характерную фигуру Мертенса. Под глазами у него были черные круги, щеки ввалились, и он едва не падал от усталости. Хартманн побежал ему навстречу, и когда тот увидел своего пилота, его измученное лицо расплылось в улыбке. Не говоря ни слова, они обнялись, и всем окружающим было ясно, что эти двое готовы от дать жизнь друг за друга.

Опытом, полученным при «путешествии» за линией фронта, Хартманн всегда охотно делился сначала с пилотами Люфтваффе, а спустя много лет и с летчиками Бундеслюфтваффе ФРГ:

«Я всегда говорил своим подчиненным, что если они попадут в плен и им удастся бежать, то следует передвигаться только по ночам. Никогда не двигайтесь днем. Вы рискуете неожиданно столкнуться с противником, или он вас сам может заметить. Днем вас может ждать много неприятных неожиданностей.

Когда же вы передвигаетесь ночью, то вас нельзя застать врасплох. Преимущество на вашей стороне. Если вас окликнут на любом языке, то сразу же прыгайте в темноту. Большинство врагов ночью спят, поэтому найдется не слишком много глаз и рук, чтобы вас заметить и остановить, и не слишком много стволов, готовых в вас выстрелить.

Я всегда подчеркивал своим подчиненным во время войны и после, что главное – самодисциплина и никогда не пытаться бежать днем. Это правило навсегда отпечаталось в моей памяти, когда я лежал на песке на берегу того ручья. Не торопитесь и дождитесь ночи. Темнота ваш друг».

29 августа в бою с «Аэрокобрами» в районе г. Амвросиевка был сбит и пропал без вести командир 9./JG52 лейтенант Бертольд Кортс. Он имел на счету 113 побед и по странной иронии судьбы именно в тот день был награжден Рыцарским Крестом. Спустя три дня – 2 сентября – вместо него командиром эскадрильи назначили Хартманна.

6–8 сентября эскадрилья действовала с аэродромов Гришино, в 8 км северо-западнее Красноармейска, и Богуслав, в 14 км юго восточнее Павлограда, а потом перелетела на аэродром около юго восточной окраины Днепропетровска. В течение 15–20 сентября Хартманн сбил одиннадцать советских истребителей, преодолев рубеж в 100 побед.

24 сентября 9./JG52 переместилась на аэродром около поселка Новое Запорожье, в 15 км западнее Запорожья. Действуя оттуда, ее командир до конца месяца записал на счет еще девять Ла5 и пять «Аэрокобр».

Стремительный рост числа побед Хартманна сделал его объектом пристального внимания. Некоторые в JG52 считали, что в большом количестве сбитых им самолетов есть что-то подозрительное. Однажды Хартманн от своего ведомого фельдфебеля Карла Юнгера узнал, что командир 8./JG52 лейтенант Фридрих Облезер в разговорах с другими пилотами выражал сомнение в достоверности его побед.

В этом немецкий ас, сам имевший к тому времени на счету уже больше 60 самолетов, был чем-то схож с отдельными российскими знатоками из числа «ура-патриотов». Правда, на этом их схожесть и кончается. У последних есть только кабинетные рассуждения, корректные или некорректные, это отдельный разговор, а Облезер получил возможность проверить подлинность засчитываемых Хартманну побед на практике.

Узнав о ходящих разговорах, Хартманн отправился к командиру III./JG52 гауптману Гюнтеру Раллю: «Облезер из 8-й эскадрильи говорит другим пилотам, что он не верит в подлинность моих побед!» Брови кавалера Мечей к Рыцарскому Кресту, успевшего уже одержать 200 побед, удивленно поползли вверх: «Ну я-то знаю, что они подлинные! Я знаю рапорты очевидцев и все подробности. Что я должен сделать?» Хартманн ответил, что хочет, чтобы Облезер совершил несколько вылетов вместе с ним. Ралль кивнул: «Конечно, я отдам такой приказ!»

На следующий день смущенный Облезер явился к Хартманну и сообщил, что готов лететь вместе с ним. Чтобы обеспечить ему лучшую видимость, Хартманн поставил его во вторую пару своего звена. В 12.00 1 октября звено поднялось с аэродрома Новое Запорожье. Спустя 55 минут пилоты вернулись обратно, после чего Облезер был вынужден признать, что был не прав. Он подтвердил, что своими глазами видел, как от внезапных атак Хартманна два Ла5 взорвались в воздухе. В качестве свидетеля командир 8./JG52 подписал заявки на официальное признание этих побед. Больше ни у кого в эскадре не возникало никаких сомнений в подлинности побед Хартманна.

2–15 октября он, согласно данным Люфтваффе, сбил еще девятнадцать самолетов, и его счет достиг 136 побед. 16 октября III./JG52 перебазировалась на полевой аэродром около поселка Малая Березовка, в 7 км северо-восточнее г. Александрия. На следующий день Хартманна наградили Германским Крестом в Золоте.

19 октября его эскадрилья вместе со всей группой переместилась в Кировоград. В течение 20–29 октября его жертвами стали шесть «Аэрокобр», пять Ла5 и Пе2. Теперь на счету Хартманна было уже 148 побед, и 29 октября он получил Рыцарский Крест и одновременно месячный отпуск домой.

Тут интересно посмотреть, как в ходе войны изменились критерии награждения летчиков-истребителей. Тот же Мёльдерс был награжден после двадцати побед, Галланд – вообще после семнадцати, Голлоб – после 42, Марселль – после 50, Граф – после 42, а Новотны – после 54. Комментарии, как говорится, излишни.