23 Лесев Игорь

Глава 47

РОДНЫЕ ПЕНАТЫ

21 апреля. Пятница. Ночь

Похоже, ко мне снова вернулась простуда, которую я схватил в самом начале недели. У меня промокли насквозь ноги (как, собственно, и все остальное), опять появился насморк, ужасно болели глаза (я уже забыл, когда последний раз снимал контактные линзы), а общая слабость была такая, что не было сил даже идти. Пару раз я приседал на поваленные деревья, меня всего знобило, очень хотелось лечь, закрыть глаза и заснуть. А до черто-вого Г. было еще идти и идти.

Через полчаса я вышел на обширную поляну с металлическим стендом «Берегите лес!». Этот дурацкий стенд меня ободрил. Я миллион раз видел его из окон автобусов, когда уезжал или приезжал в Г. Отсюда на автобусе до Г. было минут пять, значит, пешком идти до окраины города еще максимум полчаса. На деле же я еще битый час околачивался по лесу (по дороге идти опасался), пока не вышел на бензоколонку «Лукойла». Сразу за заправкой маячила стела «Ласкаво просимо в Г.», за ней шли частные дома, через километр – автовокзал, а и за ним начинался уже и сам город. Чтобы добраться до дома Федченко, надо было пройти весь город (это еще километров пять-шесть). В общем, мне предстояло еще путешествовать как минимум полночи.

Бензоколонка заманчиво светила огнями, но завалиться туда в таком помятом виде, да еще и без машины, было бы слишком заметно, хотя и очень хотелось выпить чего-то горячего. Наконец, я вышел на дорогу и пошел вдоль частных новостроек с дурацким названием «Царское село» по направлению к автовокзалу. Еще через двадцать минут я был уже почти возле него и, чтобы хоть немного согреться, завернул в круглосуточный кабак «Блудный сын». Хоть я и имею прописку в Г., но в этот притон заглянул впервые. Тут же в глаза ударил плотный табачный туман, а в уши – попса начала 90-х, кажется, пела Вика Цыганова. За деревянным грязным столом сидели четверо мужиков, на вид дальнобойщиков, которые, видимо, остановились на ночевку и квасили водку, закусывая ее дешевым шашлыком. Рядом с ними расположилась компания из трех девиц и четырех разновозрастных и одинаково прыщавых парней (самому старшему было не больше двадцати пяти). Эти пили ту же водку, но уже не с шашлыком, а с пивом. А в самом углу «заведения» сидели еще трое угрюмых товарищей все с такой же бутылкой водки (которая, как мне показалась, стояла уже пустая) и грязными пустыми тарелками.

Мое появление в этом убожестве вызвало неподдельный интерес всех присутствующих. Пусть я и был мокрый и не совсем чистый, но все же в белых брюках, рубашке и туфлях ночью, мне кажется, здесь еще никто никогда не появлялся. На какое-то время все замолкли, показалось, что даже Вика перестала петь.

Я прошел к барной стойке и увидел перед собой некогда миловидную девушку лет двадцати с явно потасканной физиономией.

– Здравствуйте! Что у вас есть поесть?

Кобылы за моей спиной демонстративно заржали. Понятно, что словосочетание «есть поесть» звучит диковато, но я сейчас был не в Санкт-Петербурге, а за моей спиной было не светское общество, а быдло, даже по меркам Г.

– У нас был шашлык, есть отличные домашние котлеты, винегрет, вкусные бутерброды.

«Был шашлык». Еб твою мать.

– То есть шашлыка больше нет?

– Нет, уже нет. Зато есть вкусные котлеты.

– Про котлеты я уже слышал. А на первое что-нибудь есть?

– Нет, первого, к сожалению, нет. Зато есть винегрет. Ну да, винегрет замечательно заменяет первое.

– Ладно. Давайте две котлеты и винегрет.

– А бутерброды? Очень вкусные.

– Нет, вкусные бутерброды не надо. Спасибо.

– Что-то пить будете?

– Да, чай.

– Чай?

– Да, черный, с лимоном.

– У нас, к сожалению, нет чая.

– А кофе?

– Кофе есть. Но нет горячей воды.

– То есть кофе тоже нет?

– Кофе есть. Воды горячей нет.

Я что, буду всухомятку жевать, дура безмозглая?! Чем больше я говорил с барменшей, тем быстрее ощущал резкое неприятие всего, что меня здесь окружало. Неужели в этой стране нельзя зайти в кабак, чтобы девицы за спиной мерзко не ржали, тупые идиоты тебя не разглядывали, а продавцы просто продавали, не задалбывая идиотскими встречными вопросами?

– Ох! Давайте сок.

– Какой?

– Апельсиновый.

– Апельсинового уже нет.

– Тогда на ваше усмотрение!

Эта дура стала уже выводить меня из себя.

– Эй, парень, ты здесь повежливей себя веди, – прокричал мне один из тройки «грустных пацанов». – Ты понял, что я сказав?

Ага, именно «сказав».

– Петя, успокойся! – барменша тут же заступилась за меня. – Присаживайтесь. Я сейчас все подогрею и принесу.

Я сел у столика возле двери, повернувшись к трем отморозкам спиной. Зато теперь я наблюдал, как на меня таращилась компания выпивших девиц со своими спутниками. Одним только дальнобойщикам все было по барабану. Через несколько минут барменша принесла котлеты с винегретом, и я стал их с аппетитом уминать. Хоть от котлет шел неприятный запах, а винегрет был несоленым, но ел я все быстро и с задором.

– Ты вообще откуда взялся?! – за спиной прокричал все тот же гнусавый голос с гоп-акцентом.

Я сделал вид, что не услышал. Но бычьё города Г. на то и бычьё, чтобы просто так не отстать.

Парень подошел ко мне и без спроса сел за мой столик:

– Шо, вкусно?

Я посмотрел на него презрительным взглядом и продолжил доедать свою котлету.

– Ты, я смотрю, хамить любишь? Да? Ты чиво малчишь? Пацаны, – гопник обратился к своим «пацанам» за моей спиной, – молчит.

Те дружно заржали.

– Петя! – это опять была барменша. – А ну успокойся! Не мешай человеку есть.

– Ша! Я тебе сейчас успокоюсь. Не мешай с челавекам пагаварить. Ты чиво, челавек, малчишь, а?

Я уже все съел и снова уставился на этого дебила. Лет 18–19, не больше, невысокого роста, коротко стриженный, морда вся в царапинах и синяках, грязные ногти – типичный человеческий мусор. Такое пырнет не задумываясь, физически оно тоже значительно сильнее меня. К тому же за спиной два его корешка. Еще две недели назад я бы или попытался убежать, или. Но теперь, когда за мной охотились гулу, хотел ограбить настоящий бандюга-таксист, словить «беркутовцы» с автоматами и убить богатырь Жора с топором, после всего этого испугаться такого сморчка.

– Ты думаешь, это вилка? – я поднял перед его маленькими свиными глазками вилку, которой только что доел котлету. – Впрочем, такое животное, как ты, не в состоянии думать, но я попробую тебе как можно доходчивее все объяснить. Это не просто вилка, это твоя новая и последняя история. Заключается она в том, что эту вилку я воткну тебе в глаз и очень медленно начну наматывать на нее содержимое твоей тупой башки. Тебе будет больно, очень больно, ты даже будешь кричать и за всем этим наблюдать своим вторым глазом. А я достану твой глаз и заставлю тебя его съесть. Тебя тут же вырвет, и если хоть капля блевотины попадет на меня, вот тогда, маленький ссыкунчик, я очень сильно расстроюсь. Этой же вилкой я проткну твой живот, прямо через эту грязную рубашку, и достану весь твой кишечник наружу. А потом я приеду к твоей маме и расскажу ей, как долго ее сынок сдыхал без глаза и без кишечника. Мамочка будет рыдать, ей станет так грустно, а я ей скажу: «Не плачь. Ты родила животное. Оно должно было сдохнуть». И знаешь что? – Я достал из кармана удостоверение помощника народного депутата и раскрыл перед носом гопника. – Капитану уголовного розыска за это ничего не будет.

Теперь, собственно, и наступила кульминация. Я внимательно смотрел в лицо этого урода, но совершенно ничего не мог на нем прочитать – ни испуга, ни удивления. Или я говорил слишком долго, и он просто не успел все схватить, или. хрен его разберет. Теперь оставалось завершить монолог и ждать ответной реакции.

– Ты хочешь, чтобы это произошло прямо здесь?

– Ни.

Фух! У меня все отлегло, идиот таки купился.

– Если ты действительно хочешь, животное, чтобы было «ни», ты сейчас же извинишься, при этом очень убедительно, и тут же испаришься из этого генделя.

– Да я тилькы хотел поговарить. Выбачтэ, я… – гопник стал путать украинские и русские слова, вот теперь до него уже стало доходить все мною сказанное, и он начинал бояться.

– Пшло вон, – я процедил это несколько театрально, сквозь зубы, в стиле Глеба Жеглова, но сейчас уже проходили все понты. Гопник поднялся и неуверенно направился к своим товарищам, которые побоялись заступиться за своего дружбана.

– Туда! – я указал пальцем на выход.

Чмырь секунду помялся и вышел на улицу. Кругом все молчали и смотрели в мою сторону. На самом деле, по закону жанра, должен был выйти я, особенно учитывая, что тарелка у меня уже была пуста. Но тут, как назло, из кабака гуськом вышли и товарищи гопника. Выходить на улицу теперь было нежелательно, они хоть и идиоты, но могут начать задаваться вопросами, а чего это капитан уголовного розыска ходит по притонам ночью и ест котлеты с винегретом?

– Бутылку пива, пожалуйста, – я улыбнулся барменше.

В результате бутылка пива умножилась на пять, и я просидел еще полтора часа в кабаке. Девчонки за соседним столиком больше не ржали, а смотрели в мою сторону с неподдельным интересом и даже строили глазки. Их спутники были этим весьма недовольны, но связываться с «капитаном уголовного розыска» боялись. Барменша мне представилась Ирой и тоже строила глазки, постоянно виляя вокруг меня своим задом. А дальнобойщики, когда уходили, даже сказали мне «до свидания». В общем, мне стало здесь хорошо. Но надо было идти. Часы над барной стойкой показывали начало третьего ночи.

– Уже уходите? – барменша Ира догнала меня в самых дверях, хотя я уже расплатился.

– Да.

– А вам записку передали, – и девушка вручила мне свернутый пополам листок в клеточку.

– Хорошо, спасибо, – кто именно передал записку, я спрашивать не стал, посчитав, что это или девицы с соседнего столика, или кто-то из гопников, которых я отсюда прогнал, или сама Ира под видом записки пытается обратить на себя мое внимание. – До свидания.

– До свидания. Земля пухом.

Я остановился как вкопанный в дверях:

– Что вы сказали?

Ира улыбалась как ни в чем не бывало:

– Я сказала «до свидания».

– А потом?

– Больше ничего. Вот сучка.

Я вышел из шалмана и побрел по центральной улице через весь город к дому Федченко. Людей уже не было совершенно, хотя обычно с пятницы на субботу молодняк бухает и шляется чуть ли не до утра. Переходя центральный перекресток, я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Слева виднелся угол моей родной пятиэтажки. Я перешел дорогу и, приблизившись к подъезду, стал смотреть на балкон кухни пятого этажа. Две недели назад мы сидели с мамой на кухне, ели картошку с отбивными, пили вино, и мама все время подгоняла меня, говоря, что мы опоздаем на автобус. Лучше бы я тогда опоздал. Я повернул обратно к перекрестку, но вдруг меня остановила секундная вспышка лампы. Кто-то зажег и тут же погасил свет на моей кухне! Мне стало страшно, это не могла сделать моя мама. Она часто встает ночью покурить, но никогда не зажигает свет, так как прекрасно ориентируется в квартире. И даже если бы ей нужен был свет, она бы не зажигала его на долю секунды. В доме был кто-то чужой.

Вернувшись к перекрестку, я пошел вдоль забора интерната в противоположную сторону города. До дома Федченко было еще минут двадцать ходьбы. Пройдя центральную площадь с памятником Ленину, кинотеатром и парком, я свернул к убогому частному сектору – здесь начинался самый бедный район Г.

Я шел по извилистым улочкам, где время от времени на меня лениво лаяли собаки, и чувствовал, что погода вновь стала портиться. Поднялся ветер, и пошел мелкий дождь. Действие алкоголя стало проходить, и я вновь стал ощущать простуду. Наконец появилось медучилище, за ним, на следующей улице, уже жили Федченки. Дойдя до их забора, я остановился и прислушался. Кругом была тишина, свет нигде не горел. Просунув руку в щель забора, я оттянул засов, и калитка сама со скрипом открылась. Прямо передо мной за бетонной дорожкой стояла летняя кухня, а слева дом. Я подошел к будке и тут услышал тявканье – внутри оказался крупный щенок, который пытался цапнуть меня за руку. Наличие пса меня озадачило. Щенок был еще маленький, и, если он здесь, значит, или мама Сани сейчас в доме, или каждый день приходит, чтобы его покормить. В любом случае следовало вести себя очень тихо, чтобы не разбудить ни ее, ни соседей.

Одной рукой я стал гладить щенка (он тут же завилял хвостом и принял меня в друзья), а второй нащупал ключ под потолком будки, который по-прежнему висел на том же месте.

Уже через минуту я очутился в летней кухне – сухой, с мягким старым диванчиком. Я закрылся изнутри, залез под старый плед и уже собираясь заснуть, как вспомнил про записку от барменши. Решив ее прочесть, я вылез из такой уютной постели, зашторил единственное в помещении окно и, включив свет, стал читать записку. «Дорогой В. У меня все хорошо. Я много читаю. Скоро меня примут в комсомол, а потом я поеду учиться и стану известной актрисой. Злобная А. сказала, что все тайны хранятся на кладбище, но я с ней не согласна. Я бы тайны хранила в библиотеке. Всего хорошего тебе, В.! Апрель 1969 г.».

Я выключил свет и опять лег на диван. Но спать уже не хотелось. Этот почерк я не спутаю ни с каким другим в мире. Потому что эта записка была написана рукой моей мамы.

Глава 48

НОВЫЕ НАХОДКИ

21 апреля. Пятница

– Чапа! Чапа! Иди ко мне, мой хороший! Есть хочешь, да? – разбудил меня голос на улице. Я даже не понял, во сне это еще или уже нет. – Так. А я что, дверь забыла закрыть вчера?

Я тут же вскочил с дивана и залез под стол с инструментами, пытаясь не грохотать банками, которых здесь было полно.

Дверь открылась, и я увидел очертания тети Наташи, матери Сани Федченко.

– Точно, забыла закрыть, – она прошла на кухню, взяла что-то со стола и вышла обратно на улицу кормить Чапу.

Меня всегда умиляла манера одиноких женщин разговаривать с собою. Ну забыла ты закрыть дверь, и что? Нельзя об этом про себя подумать? А если не забыла, а кто-то туда вломился? Нужно этого «кого-то» предупреждать? Мои мысли тут же были прерваны щелчком замка снаружи – на этот раз Федченко уже не забыла закрыть летнюю кухню. Еще какое-то время я слышал возню на улице и разговоры с Чапой, а затем скрипнула калитка и наступила тишина.

Ситуация выходила не то чтобы очень скверной, но немного паскудненькой. Чердака в летней кухне не было, а окно было небольшое (впрочем, я бы в него пролез при желании), но с решеткой. Как ни крути, а придется выламывать или дверь (что может привлечь внимание соседей, дом которых буквально за забором), или решетку. Но для того чтобы выламывать дверь, не мешало бы решить, для чего рваться наружу. Я осмотрел кухню при утреннем свете (будильник на подоконнике показывал начало восьмого): два стола, за одним из которых летом обедали, второй использовали как верстак. Старый холодильник «Минск», тумбочка, велосипед, разбитая люстра, какие-то лохмотья в углу. Мой взор остановился на двух лопатах, одна была для угля, а вторая – обычная, огородная. Я взял ее в руки и попробовал лезвие – оно давно затупилось, но все равно пойдет. На холодильнике я обнаружил чашку с ручками и карандашами и несколько тетрадей. Я открыл верхнюю – это оказалась Санина тетрадь по алгебре за девятый класс. Сзади обнаружились несколько дурацких рисунков (в основном танков и автомобилей) и квадратов морского боя. Холодильник был забит старыми журналами (где же их еще держать?) и катушками ниток. Я вернулся с тетрадью и ручками к столу, вырвал чистый листок и в самом верху написал корявым почерком слово «План».

Итак, зачем я сюда приехал? Найти маму и обезвредить Анилегну. С мамой пока неясно. Остановимся на Анилегне. Лопата у меня уже есть. Это плюс. Я написал на листке «лопата» и поставил «+». Но я не знаю, где ее могила, это минус. Тут же под словом «лопата» я написал «могила» и напротив «-». Так, это можно выяснить через собес или директора кладбища. Для этого мне нужен телефон. Под «могилой» появилось «найти телефон (стационарный)». Итак, телефон – могила – лопата, – очень хорошо. Но копать днем не получится. И что делать весь день, до наступления ночи, кроме как узнать, где находится могила Анилегны?

Я отложил листок в сторону. Поиск телефона у меня сводился к простому проникновению в дом Саниной матери. Если уж я в кухню залез, то какой смысл останавливаться? Да и как я буду шататься днем в поисках телефона, находясь в розыске? К тому же полно людей в Г. меня знают лично, я все таки уже не в Василькове. В конце концов, я же не обворовывать их лезу, а только чтобы добраться до телефона. Хотя про себя давно сразу же решил, что «не обворовывать» на продукты не распространяется.

Затем я еще раз прочел записку, которую мне вручила перед уходом барменша Ира. Мне совершенно непонятно было, откуда она у нее появилась. Ну да хрен с ней. Я стал анализировать прочитанное. Предположительно, моя мама обращается к некому В. До моего рождения еще 11 лет, но, допустим, она писала письмо своему будущему сыну, то есть мне. Хотя это еще не факт, так как непонятно, как меня зовут по-настоящему. Дальше. В записке фигурирует некая «злобная А.». Здесь само собой напрашивается, что это Анилегна. Обухова рассказывала, что Анилегна появилась в школе приблизительно в это самое время. В1969 году моей маме было пятнадцать лет, а Анилегна, из ее же рассказа, родилась в конце XIX века. Значит, ей в 69-м было уже лет восемьдесят. Так, что дальше? Она капает моей маме на мозги про какие-то тайны, которые «хранятся на кладбище». Вполне логично. Но моя мама пишет, что она бы «тайны хранила в библиотеке». Понятно, что в пятнадцать лет меньше всего думается о кладбище, но все же. В библиотеке… Хм… В Г. есть две библиотеки, районная и детская. Но детская была открыта в середине 90-х, когда я уже учился в Г. Значит, в 60-е здесь была только одна библиотека – районная. Но какие тайны может хранить районная библиотека города Г.? Стоп, записка датируется апрелем 69-го. Может, следует просмотреть подписки районных газет и разузнать, что случилось в этот период?

Я отложил записку в сторону. Сегодня пятница. Библиотека завтра может не работать. Значит, нужно туда попасть сегодня. Ну вот, а я переживал, чем бы заняться днем. Вопрос только, как туда попасть. Для этого нужно днем пройти в центр города, зайти в читальный зал, записаться (я там последний раз был лет десять назад) и при этом не назвать свою фамилию. «Всего хорошего тебе, В.!» Если эту записку действительно написала мама, значит, в библиотеке точно что-то есть.

– Ну что ж, остается только выбраться из этой кухни, – я уже тоже начал разговаривать сам с собою.

Выбраться наружу оказалось пустяковым делом. Решетка на окне только с первого взгляда была грозной, на самом деле она держалась на одних соплях, и мне удалось ее оторвать с помощью насоса, ручку которого я использовал в качестве рычага. Когда я отпер изнутри окно и вылез головой вперед на двор, ко мне тут же подбежал Чапа, радостно виляя хвостом. Хороший охранник подрастает.

– Нет, парень, жрать у меня нечего. Сам в поисках, – я оттянул щенка от ноги и осторожно проследовал к веранде дома.

В принципе, тетя Наташа еще не возвращалась, но вдруг там есть ее мама? Я прислушался, нет ли какого-то звука внутри, а затем для проверки два раза нажал на входной звонок. И только затем стал соображать, что вот откроет, допустим, кто-то дверь, и что я скажу тогда?

Дверь, как я и ожидал, не открыли, и я стал искать ключ от дома, где только можно – под ковриком, возле колодца, лавочки, за ведрами. Обычно ключи от дома все сельские и околосельские жители оставляют возле дома. Исключительно идиотское свойство. Другое дело, попробуй их вот так сразу найди. Ключа, как назло, нигде не было. В это время из своего дома вышла соседка и остановилась возле самого забора в нескольких метрах от меня. Я пригнулся и стал ждать, когда эта дуреха зайдет в дом. Она протопала к своей калитке, что-то там повысматривала, затем прошмыгала тапочками обратно к дому и, наконец, скрылась внутри.

Времени и желания искать дальше ключ не было, поэтому я решил проблему точно так же, как и с проникновением на балкон в квартиру покойной Веры, – с помощью элементарного взлома. Обмотав руку висевшим на веревке полотенцем, я выбил окошко на веранде. Но за ним никакого шпингалета не оказалось, поэтому пришлось выбивать еще два окошка, чтобы можно было пролезть в дом через них. Пока я осторожно и как можно тише крошил окно, все время оглядывался на дом справа, откуда недавно выходила соседка. Слева дом был относительно далеко, потому услышать меня могла только дура в тапочках.

Наконец, сделав проход пошире, я подтянулся и влез в окно. Тут же умудрился порезать бедро о битое стекло. Левая брючина тут же залилась алой кровью. Теперь еще нужно было и одежду искать, хотя тут проблем было меньше всего, – у Федченко было два сына моего возраста, что-нибудь да найду.

Первым делом я прошел на хорошо знакомую кухню, стащил штаны и промыл в раковине рану. Оказалась, всего лишь царапина, просто длиннющая – от пояса и почти до колена. Затем я подкрепился еще теплым борщом прямо из кастрюли (не в тарелку же его наливать?), в холодильнике нашел йогурт, который тут же съел, и бананы (оставил тете Наташе один из четырех) и, как был, в трусах, пошел в комнату к телефону. Он стоял на журнальном столике рядом с фотографией Сани и его младшего брата – Максима, обнимающих свою мать. Мда. Видели бы сейчас, ребята, что я вытворяю в вашем доме.

Я набрал 09.

– Довидкова.

– Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, телефон дирекции городского кладбища.

– Хвылынку. Два – тринадцать – двадцать один, – и тут же в трубке раздались короткие гудки.

Так, 2-13-21. Как всегда, говорящий номер. 2 – два дня до 23-его, 13 – день моего рождения, 21 – сегодняшнее число. Я набрал номер.

Через шесть гудков я услышал мужской старческий голос:

– Слухаю.

– Куда я попал?

– А куды вам нада?

– На кладбище. В смысле, в дирекцию кладбища.

На том конце безобразно загыкали, в стиле моих бывших селюков-соседей:

– Гы-гы. Туды завжды вспиетэ. Дырэктора зараз нэ-мае.

– А вы кто?

– Сторож.

– А знаете, вы мне, уважаемый, даже больше нужны, чем директор.

– Чого цэ?

– А того, що у мэнэ е дви пляшкы водкы и я нэ знаю, кому йых подаруваты, – после последней фразы я почувствовал, что сторож меня стал слушать внимательней. – Вы сможете сделать мне маленькую услугу?

– Ну, я нэ знаю. А що за послуга?

Разговор со сторожем мне явно нравился. Никаких тебе «помощник народного депутата» или «капитан уголовного розыска» были здесь ни к чему, есть водка – есть человек.

– Мне нужно узнать могилу одной женщины, которую недавно здесь похоронили.

– А колы самэ цэ було?

– Да в прошлую субботу. Ее с Василькова привезли.

– Звидкы?

– Ну, городок такой под Столицей. Короче, на прошлой неделе в субботу и воскресенье сколько человек похоронили?

– Да нэбагато. Десь з десять.

А ни хрена себе «нэбагато»! Я понял, что разговор по телефону ни к чему не приведет, и потому тут же предложил:

– Давайте так. Я через час подойду к центральным воротам кладбища. С водкой. И вы мне покажете могилу женщины, которая меня интересует. Договорились?

– Ну, я спробую. А як я вас впизнаю?

– Я же с водкой буду.

– А-а-а. Гы-гы.

– Значит, договорились, через час?

– Добрэ.

Я повесил трубку и пошел в комнату ребят поменять свой гардероб. Перебрав кучу вещей в первом шкафу, я остановил свой выбор на джинсах, свитере и ветровке. Но содержимое второго шкафа кардинально поменяло мои планы. В шкафу висел новенький зеленый курсантский китель, брюки и куртка зимнего образца. Внизу стояли армейские ботинки, а на полке – голубой берет. Я натянул весь этот маскарад на себя и стал красоваться в зеркале. Если бы я был девушкой, обязательно влюбился бы. Только туфли оказались чуть тесноваты (явно не 46 размер) и берет маловат, а так – хоть сейчас в «клюб на танци». Переложив в карманы все свое нехитрое барахло из костюмных брюк и пройдя обратно к входной двери, я остановился. Хорошо я в гости к маме своего друга сходил. Выломанное окно в летней кухне, выбитое окно на веранде, окровавленные брюки на кухне, съеденный борщ, вместе с йогуртом, и один оставшийся банан, полный кавардак в комнате ее мальчишек и пропавшая военная форма Максима. Только что не насрал нигде.

Я открыл дверь и быстро проследовал к калитке под счастливое повизгивание Чапы.

В этот момент отворилась дверь соседского дома, и на улицу выглянула та самая тетка в тапочках:

– Максим, ты уже приехал?

Не поворачиваясь к ней лицом, я махнул рукой и молча быстрым шагом проследовал в переулок. Ну вот, будет теперь рассказывать тете Наташе: «Я сразу подумала, что это не твой Максим». Так, времени на самом деле у меня немного. Федченко работает до пяти, значит, придет домой самое раннее без двадцати шесть. Это если никуда не зайдет. И тут же заявит в милицию. Соседка будет свидетельницей, и менты начнут искать человека в курсантской форме. Но пока, до пяти, милиция активно ищет Лескова в какой угодно форме, но только не в военной. В самом Г. военных полно, а потому внимания на меня особо обращать не должны. Значит, сейчас быстро на кладбище, а затем до пяти нужно успеть в библиотеку.

По дороге я зашел в магазинчик и, купив две бутылки самой дешевой водки (денег оставалось теперь почти ничего, чуть больше тридцати гривен), я стал подниматься вверх по дороге. Пройдя мост и миновав табличку с перечеркнутым названием города, практически сразу же увидел первые надгробия.

Честно говоря, я не на многих кладбищах бывал в своей жизни, но кладбище городка Г. было своеобразным. На нем не были захоронены какие-то выдающиеся люди, как, скажем, в Москве или Питере, здесь не было оригинальных крестов и статуй, как во Львове, здесь вообще ничего такого не было, о чем можно сказать, что да, это – только у нас.

Кладбище городка Г. поражало только одним – своим размером, который совершенно не соответствовал населению и площади самого Г. Такое огромное кладбище может быть в Столице или в областном центре, но никак не в заштатном провинциальном городишке с населением в двадцать пять тысяч человек. А все остальное самое типичное – могильные плиты, чугунные оградки, звездочки у ветеранов войны, кресты из мрамора и снова плиты, плиты, плиты.

В назначенный час (было около 10 утра) я уже стоял возле центральных ворот с двумя бутылками водки. Никого возле них не было. Начинал мелко моросить дождь, из нос снова потекли сопли, и выпить водки уже захотелось мне самому.

– Прывит, курсантик, – это был тот же голос, который я слышал в трубке. Но подошел ко мне совершенно молодой мужик лет тридцати, правда, полностью седой. Его появление вызвало на моем лице изумление. – Шо такэ? Чого злякався?

– Думал, что вы постарше будете.

– Так я и так старшэ за тэбэ, двадцять висим рокив.

– А что с голосом?

– Жыття мэнэ нэ любыть. Ось лыцэ молодэ, а голос и волосся, як у старого. Да ты, я бачу, тэж весь сидый. Щэ голос тилькы вбыты, и будэш як я. Гы-гы-гы.

Типун тебе на язык, придурок.

– Мне нужна могила женщины по имени Ангелина. Фамилии не знаю. Хоронили на прошлых выходных. Покажете?

– Давай за мною, – и мы пошли в глубь кладбища. Я пытался запоминать дорогу, потому как этой же ночью собирался прийти сюда опять. Минут через пятнадцать мы пришли к свежей могилке возле самой дороги. Могила выделялась своей пустотой. У изголовья был водружен деревянный крест, а на самой могиле был лишь один венок. Я подошел поближе и прочел надпись: «Дорогой Ангелине от ее коллег. Скорбим». От каких коллег? Ну да ладно, главное, что я теперь знаю, где она.

– Тилькы йийи тут нэмае, – заговорщицки прошептал мне сторож в самое ухо.

– Что значит «нэмае»? – опешил я. А сторож еще тише прошептал:

– Вона у иншому мисци захована.

Я почему-то тоже перешел на шепот:

– Где?

– Тут нэподалик. – У меня отлегло на сердце. Слава богу, что где-то рядом, а, скажем, не в Туве. – Алэ я нэ скажу.

Твою мать!

– Так я ж водку принес.

Сторож посмотрел на бутылки грустными глазами и снова нагнулся к уху:

– Мэнэ тоди вбьють.

– Покажешь, куплю третью бутылку. Литровую. Последний аргумент перевесил.

– Тилькы ни кому. Идэмо. – Мы прошли еще метров десять правее и остановились все под тем же забором в небольшом земляном стоке. – Ось тут.

– Где тут?

Сторож указал прямо на то место, где я стоял. Я огляделся кругом: обычная канавка, кругом ровная земля, нигде нет никакой пометки. Мне даже показалось, что сторож меня разыгрывает. Он в это время нагнулся и отковырял из-под земли консервную банку.

– Ось тут йийи голова. Туды йдуть ногы.

Только сейчас я пригляделся чуть внимательней к месту, куда указал сторож. Последнее время часто шли дожди, и земля именно в этом месте осела чуть глубже, чем в остальной части канавы. К тому же, получается, похоронили Анилегну не к забору ногами, как всех умерших здесь хоронят, а вдоль забора.

– Ты ее здесь закопал? – я как-то незаметно перешел со сторожем на «ты».

– Я.

– А кто похоронен в официальной могиле Ангелины?

– Нэ знаю. Жинка якась.

У меня похолодело в груди. Я почему-то подумал о своей маме.

Глава 49

ОПЕРЕЖЕНИЕ

21 апреля. Пятница

Это фобия. Я просто перепуганный придурок. Нельзя вообще о таком думать. Я действительно постоянно призываю беду. И – стоп! Эсэмэску от мамы я получил прошлой ночью! А хоронили женщину в могиле Анилегны неделю назад! Там не может быть моей мамы. Просто не может – и хватит.

С такими мыслями я перешел мост и оказался в городе. Впереди начинался старый город, затем монумент Вечного огня, «Детский мир» и дальше – площадь Мира. Именно на ней и располагалась районная библиотека городка Г. По дороге мне стало попадаться все больше людей, среди которых, к счастью, пока не было ни одного знакомого. Впрочем, одной из особенностей этого тухлого городишки заключалась в том, что меня как раз могли и узнать, в то время как я об этом мог даже не догадываться.