Полуденный бес Басинский Павел

Вирский

– Любопытная вещица!

Барскому надоело прикидываться спящим, и он весело заглядывал через плечо Джона в книгу.

– Обратите внимание! В небе точно черви зароились! Это он о грачах. Реалистически очень точно. С другой стороны – прямое влияние декадентства. В то время обожали заигрывать с небесами. Одни запускали в них ананасом, другие видели там червей. Простите, но я смотрел на вас, пока вы читали. У вас такое серьезное лицо! Неужели вы принимаете эту дребедень за чистую монету?

– Дребедень? – рассеянно спросил Джон, которому явно не хотелось отрываться от чтения.

– Дребедень – значит ерунда. Например, «перестройка» – это ерунда, дребедень! Те, кто придумал это слово, через несколько лет будут его стыдиться. Как, впрочем, и слова «обустроить», которое придумал Солженицын.

На этот раз Половинкин внимательно посмотрел на Барского. В его глазах мелькнуло какое-то неприятное для Барского сомнение. Эти глаза словно говорили: «А стоит ли вообще всерьез разговаривать с этим человеком?»

– Вы думаете, Россия так безнадежна?

Теперь настал черед Барского быть внимательным к словам своего юного собеседника.

– О! Хороший вопрос! Не знаю, безнадежна ли Россия, но вы, мой друг, во всяком случае, не безнадежны, раз спросили это.

– У вас нет ответа на мой вопрос? – упрямо спросил Джон.

– Пожалуй, нет… В Россию можно только верить.

– А вы в нее верите?

Барский театрально округлил глаза:

– Ого! Неужели эта книжка так на вас повлияла? Вы задаете один точный вопрос за другим! И снова мне нечего вам ответить. Вернее, я должен подумать. Как насчет водки? Не желаете изменить своим принципам?

Джон подумал и резко помотал головой, так что шляпа на его голове не успевала за ее движениями.

– Как вы думаете, – спросил он, – для чего эта мать дворецкого? Мне показалось, что она не играет в сюжете никакой роли.

– Для вящей убедительности, – ответил Барский. – В этой книжке самое замечательное то, что полностью придуманный сюжет наполняется живыми деталями. От письма пахнет гречневой кашей. Это изумительно! Сразу понятно, что письмо от мещанки или купчихи. Князь ее соблазнил, а возможно, и обрюхатил…

– ???

– Она от него забеременела. И этот уголь в камине… Можно догадаться, что действие происходит в южной части средней полосы России. Где-то за Тулой или под Орлом, где мало лесов.

– И эта Оленька! – возбужденно подхватил Джон.

– Тут вы не правы. Таких Оленек, дочек лесничих, в нашей литературе конца века было пруд пруди. Чехов спародировал этот тип в «Драме на охоте».

– Я не читал «Драму на охоте», – сказал Половинкин.

– Вот как! Что же вы читали? И откуда так хорошо знаете русский язык? Не похоже, чтобы вы воспитывались в России…

На лице Половинкина вновь вспыхнуло сердитое выражение, как в то время, когда Барский спросил его о родителях.

– Молчу, молчу! – поторопился успокоить его Барский. – Я все время забываю, что каждый человек имеет право на свое privacy. Ах, вы летите в безумную страну, Джон! В ней всё так засекречено, но ничто не является тайной. Взять хотя бы этот детектив. В нем куча мистики, а вывод банален. Читайте, читайте, не буду вам мешать!

Павел Иванович Ознобишин, лесничий М-ского уезда, нескладный, долговязый, с испитым страдающим лицом, стоял на террасе и сердито допрашивал княжеского кучера. Парень отвечал охотно, но бестолково. Ознобишин нервничал, временами срываясь на визгливый крик.

В гостиной князя ждали следователь Федор Терентьевич Курослепов, толстый, одышливый, с бабьим лицом и постоянно потеющими залысинами, которые он протирал огромным платком, и капитан-исправник Илья Степанович Бубенцов, молодой, самолюбивый и словоохотливый полицейский.

Курослепов сидел на старом продавленном стуле, осторожно щупая его и проверяя на прочность. Бубенцов ходил взад-вперед по гостиной, бросая сердитые взгляды на живописное собрание на стене. Некоторые полотна сняли недавно, и от них на обоях еще оставались светлые квадраты, отчего галерея напоминала щербатый рот. Исправник остановился перед большой картиной с изображенными на ней мужчинами, застывшими в изломанных позах, в черных фраках и высоких цилиндрах. Но его внимание привлек не сюжет, а осколки бутылочного стекла на нижней части рамы.

– Кто художник? – нервно спросил Бубенцов.

– Кажется, Гогарт, – нехотя ответил Федор Терентьевич и, зевая, перекрестил рот.

– Дорогая?

– Копия…

– А эта? – Бубенцов грубо ткнул дымящейся папиросой в альпийский пейзаж.

– Какое вам дело?

– Решительно никакого!

Курослепов тяжело встал со стула, подошел к Бубенцову и уставился на него немигающими слезящимися глазами.

– Илья Степанович, за что вы так ненавидите Сержа? Я понимаю, он человек невозможный. Но и вы тоже хороши.

Бубенцов пожелтел от злости.

– С чего вы взяли, будто я его ненавижу? Слишком много для него чести!

– Если все дело только в Ольге Павловне…

– Молчите! – в бешенстве крикнул исправник. – Или вы рискуете стать моим врагом! Впрочем… вы правы! Я знаю, что вы это знаете и что это знает весь город, и Ольга Павловна – тоже. Да, я люблю! Да, понимаю, что это безнадежно! Но я не позволю смеяться над своими чувствами разным титулованным мерзавцам!

– Кто же над вами смеется, голубчик!

– Люблю и не стыжусь! – не слушая, продолжал Бубенцов. – Да, я плебей, солдафон! Я не учился в университете, как вы с князем. Но я получил это место, честно служа Отечеству! И за это меня презирают наши уездные фрондеры!

– Не кричите вы так! – поморщился Курослепов. – Например, я вас уважаю. Всяк человек на своем месте хорош…

– Всяк человек? Всяк человек – вы сказали? Вот и вы меня презираете! Но мне наплевать-с! Ведь я, Федор Терентьевич, перед вами и князем трепетал-с. Вот, думаю, люди тонкие, образованные. Их не пороли в детстве, они не слышали от родителей пьяной ругани. Их не запирали в чулане с крысами на всю ночь. Но теперь – шалишь! Теперь я мно-о-го о вас знаю! И заметьте, не бегу докладывать по начальству. Потому что свою гордость имею-с! А Ольги Павловны вы не касайтесь! Для вас это пустяк, анекдот-с! Думаете, я не знаю, какое mot запустил князь в обществе? «Влюбленный жандарм – это такая же пошлость, как палач, играющий на мандолине». Ужасно остроумно!

– Вы ошибаетесь, Илья Степанович, думая, что я не разделяю ваших чувств. Я как раз их очень разделяю…

В это время в гостиной появился князь. Исправник замолчал, надулся и сделал вид, что рассматривает картины.

– Здравствуй, Федя! – небрежно сказал Чернолусский, не замечая Бубенцова. Князь был облачен по-домашнему в бухарский халат.

Услыхав голос Чернолусского, в гостиную влетел лесничий. Он был похож на злобного гуся.

– Где моя дочь, исчадье ада? – зашипел он.

– Господа! – переходя на официальный тон, вмешался Курослепов. – Довольно задираться. Я желаю поговорить с Сергеем Львовичем наедине. Где это возможно?

– В моем кабинете, – пожав плечами, ответил Чернолусский…

– Нехорошее дело, Серж! – говорил Курослепов, прохаживаясь вдоль груды сваленных на пол старинных книг. – Если Ольга Павловна находится в твоем доме, это еще полбеды. Она девушка совершеннолетняя и может распоряжаться собой. Разумеется, будет скандал. Даже грандиозный скандал. Ну, тебе не привыкать. Верни девушку отцу, и я постараюсь это как-нибудь замять. Что это за книга? Очередная хиромантия?

– Черная магия, – равнодушно отвечал князь. – Ольги Павловны здесь нет.

– Предположим. Когда ты видел ее в последний раз?

– На «Вавилоне». Помнишь, мы с Алексеем рассказывали тебе о нашей идее. Вышло ужасно скверно! Ольга убежала от меня той ночью, а утром я уехал к Ревичу. Больше я ее не видел, клянусь!

– Она не ночевала дома. Твой кучер подтвердил, что он привез ее к тебе вечером третьего дня. Я вынужден произвести у тебя обыск, Серж.

– Изволь, – со странной улыбкой согласился князь…

– Позовите урядника с понятыми и приступайте к обыску, – вернувшись в гостиную, сказал Курослепов Бубенцову…

Читатель! Спутник! Пока Бубенцов с урядником обыскивают дом, мы расскажем тебе о князе Чернолусском и его «Вавилонах».

Князь Сергей Львович Чернолусский был личностью широко известной в уезде и самою безнравственною. Промотавши денежное состояние своих покойных родителей, включая и долю безвременно и при весьма загадочных обстоятельствах скончавшегося старшего брата, их сиятельство на этом не успокоился. Он не только заложил и перезаложил под векселя свое имение, но и за сущий бесценок продал главную фамильную гордость Чернолусских – лес Горячий, предмет зависти уездных охотников. Оставшись гол как сокол, князь скатился до того, что стал потихоньку спускать ростовщикам последние вещи и картины. Делалось это тайно, через раболепно преданного ему дворецкого. Но в городе все знали об этом и почти открыто смеялись над князем.

Его прислуга разбежалась, за исключением старого дворецкого, преданного князю, как бывают преданны рабы старой крепостной закваски, и малахольного кучера, которому князь не только ничего не платил, но и не стеснялся одалживаться у него крепчайшим самосадом, когда в дороге ему вдруг хотелось покурить.

Развязка этой истории приближалась неотвратимо. Но князя это нимало не заботило. Страстный охотник, не имея средств содержать свою охоту, он разъезжал с ружьем по соседям, принимавшим его только из уважения к его покойным родителям. Аппетиты князя уж были не те… Он более не играл в карты, потому что ему не верили в долг; не ездил в Москву пьянствовать с приятелями, с которыми давно переругался; не делал своим любовницам, все еще многочисленным, дорогих подарков и даже при случае у них же разживался деньгами, при этом не считая себя альфонсом и имея наглость презирать всех женщин на свете. Но в одном Чернолусский не смел себе отказать. Это были знаменитые княжеские «Вавилоны»…

Читатель! Вероятно, ты уже догадался, что участники этих «Вавилонов», происходивших в доме князя примерно раз в месяц, занимались не возведением Вавилонской башни, но тем, чем не меньше прославились древние вавилоняне, а именно: самым изощренным и разнузданным развратом. Неудивительно, что на эти оргии князь приглашал людей проверенных по части всевозможных безобразий. И разумеется, только холостых. В их число, увы, входил и Федор Терентьевич Курослепов, который не оказался на последнем «Вавилоне» по причине прозаической: у него разболелись зубы.

О том, что же происходило на этих «Вавилонах», уездные жители говорили с негодованием и отвращением. Впрочем, достоверных свидетельств об этом не имел никто, кроме самих «вавилонян».

Между тем слухами о «Вавилонах» полнился весь уезд. Говорили, будто девиц легкого поведения, доставляемых для князя и его гостей из губернского города Т***, однажды вымазали ваксой, дабы придать им облик смуглых хананеянок. Говорили, что была ванная с шампанским, после которой в доме носились полчища мух. Говорили, будто бедных девушек видели как-то ночью нагими в княжеском пруду. К ногам их были привязаны рыбьи хвосты из картона. В результате одна из девиц чуть не утонула, потому что ее хвост затянуло илом. Говорили, что, одолжив у цыган дрессированного медведя, князь заставил девиц голыми кататься на нем в саду, отчего несчастное животное взбесилось и было хладнокровно застрелено князем.

Но наиболее осведомленные утверждали, что вовсе не эти забавы были изюминкой княжеских «Вавилонов». Для каждого из них князь лично придумывал что-то особенное, утонченно-развратное. Так, на один из «Вавилонов» пригласили из Москвы скандального поэта, одного из тех горе-писак, которых наш публицист Н. К. Михайловский метко окрестил декадентами. На другой «Вавилон» были специально выписаны восточные близнецы со сросшимися боками, предмет удивления и сострадания, но не объект для пьяных насмешек. Князь подверг несчастных близнецов жестокому эксперименту. Он напоил одного из них портвейном, наблюдая, как пьянеет и второй, даже не касавшийся губами пьяного напитка. Еще на одном «Вавилоне» была женщина-змея, способная укладываться целиком в тесный ящик, годный только для большой куклы. И тут князь не обошелся без жестокости. Он оставил жертву собственного искусства в ящике до утра.

И все сходило ему с рук!

Однажды сам генерал-губернатор обещал, что закроет лавочку Чернолусского, позорящего старинный дворянский герб. Но эта угроза не перешла в законное действие. Говорили, что супруга губернатора побаивается князя, зная о его тайной библиотеке, которую князь удивительным образом до сих пор не распродал. То были десятки богопротивных книг о черной магии, собранных старшим братом Чернолусского, библиоманом и средней руки литератором.

За неделю до описываемых событий идея нового «Вавилона» овладела князем. Среди приглашенных были: следователь Курослепов; помещик Талдыкин, молодой, но с уже заметными порочными склонностями господин, живший тем, что сдавал имение дачникам; а также неизменный участник всех оргий, дальний родственник князя Алексей Иванов, проживавший в Москве вечный студент, которого недавно с позором исключили из университета за воровство в университетской гардеробной.

Иванову была послана телеграмма. Князь приглашал родственника погостить у него «в глуши» и просил его самого придумать изюминку для «Вавилона». Князь предлагал «не стесняться в расходах», обещая «возместить сполна», каким образом, о том не было сказано. Иванов с энтузиазмом взялся за дело. Накануне он прочел в «Новостях дня» фельетон о некоем чародее, обманывавшем публику бессовестным образом и бравшем за это немалые деньги. Статейка была подписана «Фома Неверующий». Таким образом автор намекал на то, что он был один, кто остался не оболваненным «фальшивым магом», как он назвал героя своей статьи. Смешное описание «чудес», происходивших в доме сенатора Недошивина, человека всеми уважаемого, но неразборчивого на знакомства, позабавило Иванова. «Это то, что нужно», – подумал он. Князь обожал плутов. Он ценил их искусство выше всех занятий и не раз признавался Иванову, что, если бы не его титул, он непременно сделался бы вором или конокрадом. Мысль посмеяться над пройдохой, вывести на чистую воду и не заплатить ни копейки, а может, еще и накостылять по шее, показалась Иванову соблазнительной. Объявление господина Вирского, так звали мага, он нашел в «Московских ведомостях», с удивлением заметив, что афишка шарлатана печатается в такой уважаемой газете, в то время как его разоблачитель устроил свой фельетон в бульварном газетном листке.

«Что-то здесь не то…» – размышлял Иванов по дороге к Вирскому. Внешность господина, встретившего его в дверях квартиры в доходном доме на Пятницкой улице, поразила Иванова. Вирский был прекрасен! Его умные, живые, проницательные глаза смотрели на визитера с насмешкой, словно он понимал, с какой задней мыслью пришел к нему Иванов. Изящно очерченный рот, волевой подбородок и классический профиль головы говорили о натуре дерзкой и оригинальной.

Вирский немедленно согласился ехать в имение князя продемонстрировать свое искусство. «Я давно не был на природе», – сказал он. Иванов хотел рядиться о гонораре, но Вирский презрительным жестом оборвал его.

– Я не нуждаюсь в деньгах, – сказал он. – Я беру их только потому, что всякий труд должен быть как-то оплачен. Размер своего гонорара я оставляю на вашей совести и хочу оговорить лишь дорожные расходы.

Конечно, это предложение пришлось Иванову по душе. «Не видать тебе гонорара как своих ушей!» – смеялся он про себя.

– Согласен, – сказал он вслух, – но с условием, что все деньги будут вам выплачены сразу после сеанса.

– Вы сомневаетесь в моем искусстве?

Иванов напомнил ему о фельетоне в «Новостях дня».

– Я знаю фельетониста, – с презрением сказал Вирский. – Прежде всего это человек глупый и невежественный.

– Все-таки я хочу убедиться в вашем искусстве, – развязно заявил Иванов.

– Вы в этом уверены? Что же вам показать?

– Поднимите взглядом мраморную пепельницу на столе так, чтобы я мог провести под ней рукой.

– И это все? Не высоки же ваши запросы, юноша!

Однако Вирский не торопился проделать фокус с пепельницей. Он неотрывно смотрел на Иванова. И вдруг студент почувствовал, как вместе со стулом он поднялся в воздух и повис в вершке от пола, слегка раскачиваясь, как на остановившихся качелях.

«Это гипноз!» – решил Иванов. Тем не менее ему было страшно от взгляда Вирского, проникавшего в самую сердцевину его маленькой души.

– Отпустите! – жалобно попросил Иванов, и стул тотчас с легким стуком опустился на пол.

– Не угодно испытать меня еще? Хотите, я расскажу о скверном поступке, который вы сделали вчера в Сандуновских банях? Само собой, это останется entre nous…

– Не надо! – испугался студент.

– Хотите знать, что произойдет с вами через неделю?

– Ни в коем случае! – Иванов почему-то испугался даже больше, чем когда висел в воздухе. – Я предпочитаю жить сегодняшним днем.

– «Довлеет дневи злоба его…» – усмехнулся Вирский. – «На всякий день своя забота…» Похвальный принцип! Жаль, что я не могу ему последовать. Но перейдем к делу. Суть моих занятий состоит в том, что я являюсь посредником между этим миром и потусторонним. На сегодня это высшее, чего я достиг. На публике я показываю разные фокусы, читаю мысли и двигаю предметы на расстоянии. Но я уверен, что князя не интересуют подобные пустяки.

– Что будет нужно для вашего спектакля?

– Спектакля? Впрочем, называйте, как вам угодно. Мне нужен молодой человек, еще лучше – девушка. Непременное условие состоит в том, что он или она должны быть… невинны. Проще говоря: мне нужны девственник или девственница. В вашей компании найдутся такие?

– Вряд ли! – захохотал Иванов. – Но дядя что-нибудь придумает. Я сегодня отправляюсь к нему, а вас мы ждем завтра с вечерним поездом… На станции вас встретит кучер с коляской.

В назначенный вечер князь, Иванов и Талдыкин, поглотив изрядное количество горячительного, с нетерпением ждали мага. Пустые бутылки цимлянского валялись на полу. На диване нервно скучали три девицы из заведения госпожи Метелкиной, исправно поставлявшей «живой товар» всем уездным развратникам. Князь был мрачен, но при появлении Вирского оживился.

– Наконец чародей пожаловал! Выпей с нами!

– Я не пью, – возразил маг. – Добровольно не хочу, а по обязанности… не желаю.

– Вот ты каков! – нахмурился Чернолусский. – А ты, братец, оказывается, гордец! Так поворачивай туда, откуда приехал!

Иванов и Талдыкин пьяно захохотали. Ни слова не говоря, Вирский развернулся и вышел в переднюю.

– Вернуть!

Иванов бросился за гостем.

– Ну что вы, отец, право! – уговаривал он Вирского. – Сергей Львович пошутил… Ну, простите его! Сидит в глуши, не видит образованных людей, одичал.

– Я вернусь, – сказал Вирский, – но предупреждаю, что мне нет дела до нрава его сиятельства. Я требую, чтобы он принес мне извинения…

– Извиниться? – добродушно спросил князь. – Изволь, я готов.

Его извинения вполне устроили Вирского.

– Если не возражаете, я начну.

– Покажи нам фокусы, любимец богов! – сказал пьяный Талдыкин.

– Извольте! Вы, князь, извинились передо мной, но продолжаете про себя называть меня словами, которые так пошлы, что я не буду на них обижаться. Напротив, я предлагаю вам обратить вашу злую мыслительную энергию в физическую. Возьмите бутылку и бросьте ее мне в голову.

Князь тотчас схватил тяжелую бутылку и метнул ее в гостя. Все ахнули! Однако, не долетев до цели, бутылка чудесным образом изменила свою траекторию и раскололась о стену, испортив одну из картин.

Все были поражены, кроме князя.

– Я промахнулся, – промычал он.

– Попробуйте снова.

– Нет уж… Надоело! Начинай свой сеанс спиритизма.

– Это не спиритизм, – возразил Вирский. – Спиритизм – английская забава, которая мне давно наскучила. Все эти вращающиеся блюдца и перестукивания с покойниками напоминают мне совокупление слепых. Я владею более высоким искусством. Я могу на ваших глазах воплотить в тело душу названного вами умершего человека.

– Так приступай! – желчно перебил его князь. – Я хочу потолковать с моим покойным отцом.

– Вы в этом уверены? – спросил Вирский, в упор глядя на князя.

– Начинай, черт тебя возьми!

Но Вирский медлил и оглядывался по сторонам.

– В чем дело?

– Разве ваш родственник не сообщил вам о моем условии? Души мертвых блюдут крайнюю чистоплотность и не вселяются в первую попавшуюся телесную оболочку. Грубые тела для них невозможны. Вы не станете заворачивать новорожденного младенца в дерюгу? Так и здесь. Лев Львович Чернолусский будет говорить с вами устами только непорочного молодого человека. Еще лучше девушки.

– К вашим услугам целых три! – захохотал Чернолусский.

– Вы меня не поняли… Она должна быть девственницей.

– Да как ты смеешь! – вдруг возмутился Талдыкин. – Я не позволю тебе оскорблять женщин в присутствии дворянина!

– Что тут оскорбительного? – удивился маг. – Я привык уважать всякий труд, в том числе и… этих прелестниц. Но душа Льва Львовича откажется вселяться в женское тело, которого касался мужчина.

– Молчи! – крикнул князь Талдыкину. – Волхв решил посмеяться надо мной. Ему не объяснили, кто таков Чернолусский и как он умеет блюсти честь своих гостей. Через час сюда будет доставлена девушка, за невинность которой может поручиться всякий, если он не последний негодяй. Пусть она заговорит голосом моего отца, который я еще не забыл. В противном случае, маг, твоя собственная душа пожалеет о том, что воплотилась в этом бренном теле…

– Вы говорите ужасно много слов, князь, – насмешливо перебил его Вирский.

Волчица

– Вы спите? – спросил Барский.

– Нет-нет! Просто задумался. Вы верите в переселение душ?

– Вообще-то, я атеист. Но как эгоист предпочитаю верить, что после моей смерти мое «я» до конца не умрет. Поэтому меня греет этот невинный русский индуизм, эти сказочки о русалках, оборотнях и прочих переселениях душ.

– Читайте до конца, – сухо добавил он, – потом поговорим. Но учтите! Обсуждать эту чушь на трезвую голову я не согласен.

К дому лесничего была послана коляска. Коварный князь знал, что отец Ольги Павловны уехал в губернский город и бедная девушка находится в доме одна. Знал он и о том впечатлении, какое производил на несчастную, томящуюся в лесной глуши под неусыпным взором отца-тирана. В записке, посланной с кучером, князь бессовестно признавался ей в любви и просил немедленного свидания.

Чтобы скоротать время, Вирский попросил у князя позволения осмотреть его библиотеку.

– Молодой человек, – сказал он, указывая на Иванова, – рекомендовал вас как страстного книжника. Он сказал, что в вашем доме хранятся редкие издания по оккультизму и черной магии.

– Он спутал меня с покойным братом, – лениво возразил князь. – Изволь, смотри.

Дворецкий проводил Вирского в кабинет. Через час он вернулся. Глаза его горели. В руках он держал черный фолиант.

– Мы с вашим родственником не оговорили размер моего гонорара. Я оставил его на ваше усмотрение. В деньгах я не нуждаюсь, но если бы в случае успешной демонстрации моего искусства я получил бы в качестве вознаграждения эту книгу…

– Изволь, – отвечал князь. – Но боюсь, что твоим вознаграждением будут твои помятые бока.

В это время в гостиную вошла Ольга Павловна. Она была бледна и дрожала. Было видно, каких внутренних сомнений и нравственных мук стоил ей этот поступок. Но не это беспокоило князя. Он о чем-то перешептывался с кучером.

– Никак нет-с! – докладывал кучер. – Никто не видел-с!

– Вот девственница, чернокнижник! – громко произнес князь по-французски. – С этой минуты твою душу ничто не спасет!

– Подумайте о своей душе, – холодно отвечал Вирский.

Он подошел к девушке и взял ее за руку. Рука была холодна как лед. Вирский заглянул в глаза Ольге Павловне, и они сперва расширились от ужаса, но тотчас закрылись спокойно, как во время глубокого сна. Она упала без чувств в руки Вирского. Потом ее тело дрогнуло и изогнулось в судороге, словно пронзенное электрическим током. Содрогания повторились несколько раз. Когда конвульсии кончились, Ольга Павловна твердо встала на ноги и подошла к князю. При виде ее бледного лица, озаренного неземным вдохновением, Талдыкин в ужасе бросился из гостиной. Князь оставался на месте и внешне был спокоен.

– Ты хотел говорить со мной, Сережа? – глухим старческим голосом заговорила девушка. – Я пред тобой.

Девицы на диване завизжали, но после короткого огненного взгляда, брошенного магом, обмерли.

– Я не боюсь тебя, старый хрыч! – крикнул князь. – Я единственный, кто не боялся тебя при жизни, не думаешь ли ты, что испугаюсь тебя мертвого? Ступай назад – в могилу!

– Я не пугать тебя пришел, – смиренно отвечал старый князь. – Я давно тебя простил. И мать, которую ты первой свел в гроб, простила тебя. Я сам хотел с тобою говорить.

– Чего ты хочешь?

– Доверь управление имением нашему родственнику графу Б. Сделай это немедля! Времени осталось совсем мало…

– Пошел к черту! – сказал Сергей Львович.

– Сереженька… – в голосе старого князя не было обиды, он был мягче прежнего. – Ты не можешь знать, что с тобой произойдет…

Внезапно Вирский шагнул к Ольге и взял ее за плечи.

– Что такое! – воскликнул князь. – Зачем ты остановил его?!

– Душа не может долго находиться в чужом теле, – объяснил Вирский. – Это небезопасно для души, которая его временно покинула. Она может не вернуться назад. Посмотрите, что стало с девушкой, она почти мертва.

На лице князя промелькнула тень раскаяния.

– Вы довольны, князь? – насмешливо спросил Вирский. – Книга моя?

– Пошел прочь, колдун! – взорвался Чернолусский. Выражение его лица стало свирепым. – Алешка! Заплати ему… сколько-нибудь. И прикажи кучеру отвезти его чародейство куда его душе угодно, хоть к дьяволу!

– Ты еще пожалеешь о своих словах! – прошептал Вирский.

Чернолусский схватил лежавший на столе револьвер и, наведя на лоб Вирского, нажал на спусковой крючок.

Осечка! Не говоря ни слова, маг взял из рук уже стоявшего рядом дворецкого плащ с цилиндром и не спеша вышел из гостиной. Иванов побежал за ним. Вдруг раздался женский крик. Это Ольга Павловна, осознав весь позор своего положения, закричала и бросилась к дверям. Князь хотел остановить ее, но почувствовал, что не в силах пошевелить рукой. Вернувшийся Иванов с удивлением спросил князя, что здесь произошло.

– Догони ее! – закричал Чернолусский…

Обыск в доме не дал результатов. Взялись за служебные постройки. Капитан-исправник предложил начать с дальнего сарая возле пересохшего пруда.

– Не думает ли господин Бубенцов, что я спрятал девушку в навозном сарае? – с издевкой спросил Чернолусский. – Это было бы не по-джентльменски.

Вдруг общее внимание обратилось на дворецкого. С ним происходило что-то странное. Он был бледен и мелко дрожал, как осина на ветру. Бубенцов подскочил к нему:

– Ты что-то знаешь, старик?