Сейд. Джихад крещеного убийцы Улдуз Аждар
–Ладно! Про службы ничего не говори. Но и на исповеди эти семь лет в самом деле не ходи. Не доверяю я священникам крестоносцев, францисканцам этим...
–А я не к ним, Учитель, я к тамплиерам!..
Учитель строго посмотрел на Железного Копта:
–Еще хуже! Если никак не можешь без исповеди – ходи к иерусалимским первохристианам. Эти – точно ничего не выдадут. До сих пор Сабельнику простить не могут, что отлучил их от Храма Господня... Знаешь, где найти их?
–Знаю, Учитель... В Страстных Пещерах они собираются... Близ Голгофы...
–Верно. Значит так, через семь лет признаешься, что диавольские заклинания не получились, но уже на Книге поклянешься, что скажешь точно, где я нахожусь. И сдержишь клятву!
–И кто там будет, в этом месте, Учитель? Вы же не заставите меня стать предателем?!
Муаллим рассмеялся:
–Как кто? Ну конечно, я сам! – и, уже успокоившись, объяснил ошарашенному Железному Копту: – Семь лет меня видеть не будешь, потому что я в Иерусалиме не появлюсь. Через семь лет к тебе придет посланник от меня и скажет, где твой Хозяин сможет найти меня. Ты передашь это Де Сабри, и он сам придет ко мне... чтобы я убил его. Всё понял?
Железный Копт поклонился:
–Понял, Учитель!
–Вот и хорошо! А теперь давай, начинай свой допрос. А мы с мальчиком посмотрим, как твое мастерство за это время улучшилось.
...Кровь стекала по руке, стальные пальцы мальчика-убийцы сжимали птичье горло, но сильная птица не думала сдаваться, распахнув крылья и пытаясь достать когтями лицо своего мучителя. Орел был тяжелый! «Долго на одной руке не провисеть, нужно быстрее кончать его!» – подумал Сейд и сильнее сжал птичье горло. Орлиные когти разодрали детские щеки, порвали кожу на лбу, рассекли бровь... Удача Сейда хранила айна-и-джан, «зеркала души», глаза орлиного убийцы... глаза одиннадцатилетнего ребенка, убивающего Короля Гор в собственном гнезде. Черные глаза, разрезом напоминающие плоды оливы... Плоды, которые маленький Сейд-убийца никогда не пробовал... Глаза, которые уже заливает кровью из рассеченной кожи на лбу... Надо быстрее кончать это!..
Стальные пальцы сжались так, что под ними уже чувствовались шейные позвонки орла... Птица слабела, когти беспомощно царапали скалу, выдирали прутья из гнезда... Умирающий орел сам разрушал свой дом, в предсмертной агонии даже разбив все пять яиц. Большие, сильные крылья беспомощно взмахнули... и опустились... уже без жизни... Жизни не было и в глазах короля птиц, подернутых белесой, полупрозрачной пленкой... Мальчик разжал немеющие от невероятного напряжения пальцы... Тело птицы почти бесшумно повалилось назад... упало в пропасть по ту сторону гнезда...
Мальчик принялся спускаться обратно со скалы – орел убит, гнездо разорено... Приказ Учителя выполнен... Тело орла падало медленно... вскоре исчезло из поля зрения внизу... Мальчик перевел свое внимание на острые камни под руками... глаа застилала кровь... он устал...
Внезапно краем зрения увидел поднимающуюся из пропасти птицу. Неужели орел не умер?.. Нет! Орлица была значительно меньше своего короля, и горло ее украшало ожерелье белых перьев... Она летела прямо на убийцу и разорителя ее гнезда...
Времени продолжать осторожный спуск уже не оставалось. Сейд прыгнул, упал, разодрав коленки об острые края скальных камней. Побежал... Он боялся... Страх вел его, подстегивал уколами горного сланца в пятки... вот уже бил – по голове, плечам, раздирал кожу на спине когтями разъяренной орлицы... Даже в голову не приходило повернуться и принять бой – настолько страшной была ярость орлицы, не клювом и когтями, но всем своим телом уже бьющей убийцу своего короля...
Сейд бежал, чувствуя, как когти орлицы продирают кровавые борозды на его спине, раздирая кожу, мясо и обнажая кость на лопатках... Клюв безумной птицы пробивал тыльные стороны кистей рук, которыми он пытался защитить голову, пробивал насквозь... Один раз он чуть не свалился в пропасть, с трудом удержавшись на узкой горной тропинке. Мгновенная задержка обернулась еще одним болезненным, режущим ударом когтей по уже изодранной в кровь спине... И он уже понимал, что эта птица убьет его. Убьет здесь, сейчас, на этой горной тропинке... отомстит за своего короля, убитого человеком, которому гордая птица ничего не сделала... лишь позволила поселиться в своих горах... за разоренное гнездо и невылупившихся из яиц орлят... а-а-а-а! В какой-то миг боль стала настолько невыносимой, что Сейду показалось, будто душа его отлетает от тела... Тело при этом само продолжало бежать, закрывая руками голову... И вдруг Сейд увидел... он понял, что эта орлица – его мать. Мама!.. А там, в гнезде – остался он сам, неродившийся птенец, и его братья и сестры... А это бегущее по тропе создание – это не он, нет... Это чудовище с кровавым крестом ран на спине... Крестоносец!.. И Сейду остро захотелось, чтобы мама убила эту тварь, бегущую по тропе, сбила его ничтожное тело в пропасть, чтобы там оно летело вниз, разбиваясь об острые края скал, чтобы плоть убийцы разорвалась на клочья и чтобы жизнь навсегда покинула тело того, кто лишил жизни его братьев и сестер... его отца!.. Сейчас так и случится!..
Появившийся из-за скалы Муаллим неспешно вытянул руку с взведенным арбалетом. Выстрелил. Болт пробил орлицу насквозь, но не отбросил назад. Умирающая птица кинулась всем телом на бегущего от нее убийцу мужа... Тот, в свою очередь рухнул на бережно протянутые руки Муаллима. «Мама!..» – успел подумать Сейд и провалился в темное беспамятство, полное одной лишь невыносимой боли...
Он очнулся уже в Аламуте, в комнате самого Муаллима. Учитель внимательно смотрел на мальчика. Сейд лежал, весь перевязанный, в его постели. Еще долгие недели мальчик не сможет двигаться, восстанавливая свою плоть и душу после перенесенного испытания. И каждый вечер Муаллим будет приходить и молчать у его постели. Однажды Сейд не выдержит и расскажет ему всё. Про то, как был неродившимся орлом. Про мать-орлицу... И тогда Учитель скажет:
–Там, где я родился... до того, как стать эхли-муслим, наши предки верили, что в некоторых воинах живет душа беркута. В ком-то – душа волка... Может быть, в тебе, Сейд, поселилась душа убитого тобой орла?.. Суфии знают – Бог во всем. Значит, частица Его души есть и в орле. И ты забрал эту частицу себе... может быть...
Учитель помолчит, затем уставится взглядом в окно, где видны пролетающие перед закатным солнцем силуэты орлов – хозяев гор Аламута. Задумчиво погладит бороду, в которой Сейд с удивлением заметит первые седые волосы. Раньше, до орлиного испытания, их не было! Учитель, кажется, изменился... А Муаллим, не отрывая взгляда от окна, бережно возьмет руку мальчика и вновь заговорит почему-то вдруг изменившимся голосом:
–Я долго наблюдал за нашими соседями... Орлы... они любят только один раз. И когда одна птица из пары погибает – вторая бросается на камни и убивает себя. Это называется – любовь. Она дает силу. Но эта сила ведет к смерти. Потому что на самом деле такая сила – только слабость. Но есть и другая любовь. Любовь к Аллаху, которая в воинах джихада выражается любовью к своим соратникам... друзьям... эта любовь должна давать силу... надеюсь на это... Я люблю тебя, сынок!..
Короткое рондо (во времени)
Испанцы теснили мавров. Одна кровь – разная вера. Арабская кровь, смешавшаяся с кровью древних иберов, родила нацию, которой боялись даже в Риме. Гордые до потери благоразумия, смелые до отчаяния, жестокие до бесчувствия – они стали католиками и принялись убивать свою кровь.
Испанцы теснили мавров. Эмир Гранады, всесильный хозяин дворца Альгамбры, проводил совет за советом, пытаясь понять, почему ни одна из европейских держав не заключает союз против растущей мощи испанского короля... даже за золото, которого пока что у эмира много. Поняв, решает – Папу надо убить. Но некому поручить это сложное дело. А в собственном доме – разлад. Жены ссорятся и устраивают заговоры. Старший сын и наследник убит в бою, средний в плену у испанцев принял христианство и отрекся от отца из-за любви к христианке! Что значит – кровь! Эмир сам был любвеобилен и плодовит, четырех жен и восемнадцать наложниц имел он, а во время хаджа семь раз совершал брак-сыйгях и не сомневается, что дети-сейды от него родились и живут в племенах пустынных бедави, неся удачу своим оазисам... Оставался младший сын, да и того несколько лет назад отравила обезумевшая от ревности младшая жена, уже в пятый раз рожающая дочь... Жену казнил, да что толку? Не дарует больше Аллах эмиру новых сыновей. А дочерьми власть не укрепить, разве что замуж отдать... но вокруг одни христианские правители, в вопросах веры же эмир строг и менять ислам на крест своим детям не позволит, какие бы политические выгоды это ему ни сулило...
Испанцы теснили мавров – по всей Иберии, от Кордобы до Калабрии, скоро до Альгамбры самой доберутся рыцари... варвары! Не моются месяцами, запах пота маслами забивают, всю красоту от мавров и усвоили, да и та у них в варварском виде... Узоры упрощают, музыка – грех один, нет спокойного рассуждения, одна страсть да дикость... Музыку эмир любил. Потому, наверное, и проникся особым чувством к тому юноше, что был в плену у него год. Отважный, как лев, с душой нежной, как роса на цветке розы, прекрасный ликом... Как он играл на лютне, о Аллах! Он принял ислам и стал эмиру новым сыном. С болью в душе отпускал от себя, когда привезли выкуп, и не из-за золота, но в надежде, что король франков заключит с ним союз против Испании... Не случилось. Опять Папа помешал!
Испанцы теснят мавров. Конец Гранадского эмирата близок. Умрет красота, когда-то родившаяся в Иберии, как плод любви муслимов и иберийцев-христиан... И всё – из-за золота! Из-за золота нарушил испанский король мир с Альгамброй. Из-за золота разрушает мечети, сжигает города, грабит... Не было у него денег на начало войны – иудеи помогли. Эмир сказал им тогда – с нами покончат, за вас возьмутся, ибо золота алчущему всегда мало. Иудеи не послушались, дали на войну кредит, и в годы оные появился у испанцев Эль Сид... Вооружился на деньги иудейские, чтобы грабить мавров для своего короля, да в Рим долю отсылать... Столетия проходят, а война продолжается и по сей день. Реконкиста!
Испанцы теснят мавров. А эмиру нужен сын. Сын, который возьмется убить Папу...
Глава V – ПУТИ ТАМПЛЯ
По дворцовому коридору шел человек. Обветренное лицо и жесткие, голубые со сталью глаза никак не вязались с роскошным, по последней венецианской моде, одеянием дворянина, гораздо более уместным на женоподобных придворных Его Величества Короля Сицилийского... Короля, непризнанного большинством вольных городов, таких как Капуя или Неаполь, но от этого, похоже, не испытывающего ни малейшего смущения. Во всяком случае, напыщенности и чванливости в этой папской марионетке, судя по слухам, да и по тому, как жил сицилийский двор, было предостаточно. И тамлиеру, коим и был идущий по дворцовому коридору человек, эта чванливость доставляла, пожалуй, даже больше раздражения, чем грязь и вонь, истинными королями царящие в этом дворце. Взявшие с Востока традиции чистоты, храмовники уже более столетия приучили себя к еженедельным омовениям, а чистота тела и облачений стали чуть ли не частью устава Ордена. Однако Первому Мечу Тампля предстояло выполнить довольно щепетильное поручение магистра Восточного Крыла Ордена, Де Сабри, и потому раздражение следовало упрятать поглубже и сделать всё, что необходимо, дабы заполучить корабли в порту Палермо.
Впрочем, одеваться со вкусом Первый Меч ордена монахов-воинов умел и любил. Обыкновение выглядеть изящно и даже с лоском, сохранилось у него со времен шутовства... Когда-то человек с жестким взглядом был главным весельчаком при дворе короля Франции. Ныне щегольская венецианская шляпа скрывала под собой тонзуру монаха, перчатки кожаного шелка – мозолистые руки воина. Первый Меч Тампля вот уже вторую неделю добивался аудиенции у короля Сицилии, и сегодня Мастер Церемоний, ушлый веронец из скандально известного рода Капулетти, обещал наконец устроить долгожданную встречу с Его Величеством.
По пути человеку встречались так же по-щегольски, одетые мужчины и женщины... Он узнавал в них шпионов Венеции и Рима, а в дамах – самых известных и развратных проституток и содержательниц притонов Палермо. Выполняя несколько довольно щепетильных заданий по поручению Магистров Западного и Восточного Крыльев Ордена Тамплиеров, бывший шут, ныне монах, он перезнакомился со многими влиятельными людьми этого портового города, откуда Рим отправлял корабли на Восток. Поклявшись никогда не говорить лжи, он тем не менее умудрялся сохранять тайну о своей принадлежности к Ордену и даже к монашеству, не говоря ВСЕЙ правды. К тому же он давно обнаружил весьма полезную закономерность – люди хотят слышать лишь то, что они и так себе о человеке представляют. Люди не любят ошибаться, а еще больше не любят сами себе признаваться в ошибках. Составлять же нужное представление о себе бывший шут умел, как никто другой в этом городе дешевых актеров и балаганной политики. Состоятельные и влиятельные жители столицы Сицилийского Королевства считали его негоциантом, богатым купцом из Венеции, занимавшимся торговлей с Востоком. Женщины, во всяком случае, некоторые из них, считали его мужеложцем, о чем немало сожалели, вспоминая голубые со сталью глаза этого удивительного, на их взгляд, и полного тайны мужчины. Мужчины, в свою очередь, думали, что он является фаворитом какой-либо ОЧЕНЬ знатной дамы, а поскольку ревность сицилиек, как известно, опаснее гнева короля, то и отсутствие явных сердечных связей воспринималось с пониманием и сочувствием.
Женщины правили Сицилией, потому что женщины правили королем... священниками... мужчинами... И те из них, кто отказывался верить слухам о содомитских пристрастиях «негоцианта», стремились завоевать сердце «таинственного венецианца», отбить его у воображаемой неизвестной соперницы... Бывший шут использовал и это. И потому дела свои Первый Меч Тампля вершил вполне успешно, понимая, однако, что долго так продолжаться не может. Это было последнее поручение Ордена, которое он выполнял в Палермо. Ему предстояло заполучить две дюжины галер для перевозки молодых монахов-воинов в Палестину. Нужные корабли стояли в гавани Палермо, но принадлежали официально королевской казне, поскольку были конфискованы у их бывшего владельца, иудея из мятежного Неаполя, обвиненного в осквернении христианских святынь и убиении невинных христианских младенцев. Насчет богохульства и детоубийств бывший шут далеко не был уверен, а вот то, что негоциант сей имел дела с Орденом и за соответствующую оплату предоставлял свои корабли на нужды Тампля, по мнению Первого Меча, и сыграло решающую роль в том, что за несчастного взялась Священная Инквизиция. Иудея казнили на прошлой неделе, и обещанные им Ордену корабли перешли казне короля. Воины Ордена уже прибыли на остров Сицилия и квартировались в небольшой рыбацкой деревеньке, в полудне пути от Палермо. Там был удобный залив, откуда на кораблях их можно было забрать незаметно для соглядатаев Рима. Однако прежде нужно было эти корабли достать. Орден уже смирился с потерей денег, выплаченных казненному иудею. Дороже любого золота были воины, которых в Палестине не хватало. Воины – истинные христиане, прошедшие подготовку в монастырях Тампля и идущие в Палестину не за золотом, но во имя Веры... во имя Великой Тайны, которую Орден хранил более тринадцати столетий, меняя свои имена, но свято оберегая главное – Знание о Чуде... Первый Меч Тампля не был удостоен приобщения к Тайне, но уже знал, что Орден хранит нечто более важное для всего христианского мира, чем место, где находится Гроб Господень. И еще – тайну знает Рим. И подобраться к этой тайне мешает лишь одно – Орден. Пока Орден хранит ее – Рим в относительной безопасности. Но одно то, что Орден владеет ею, – уже опасность. Тайное противостояние Ордена и Рима скоро дойдет до пика своего напряжения. Негласный запрет на предоставление транспорта тамплиерам действовал в течение всех крестовых походов. Идти из Франции через Иберию и Апеннины на Восток по суше было невозможно. Уже в Малой Азии воинов-христиан ждали турки и арабы. Пути Тампля шли по воде. Корабли были нужны Тамплю, как золото – Риму. И за этими кораблями бывший шут короля Франции направлялся к королю Сицилии...
Ближе к тронному залу послышались звуки лютни и скрипок. Оркестр! Это новомодное в Италии явление широко распространилось во дворцах знати... Ну, конечно, первыми были венецианцы – во дворцах дожей игралась не церковная, но светская музыка, и корольки с князьями в прочих итальянских провинциях не желали отставать от Ars Nova, «Нового Искусства», родившегося во Франции, но уже завоевавшего сердца жителей прочих европейских государств. Играли рондель «Tempus flendi et tempus ridendi, tempus plangendi et tempus saltandi» («Время плакать и время смеяться, Время сетовать и время плясать»). Бывший шут, ныне монах-храмовник, мысленно хмыкнул – тема вроде бы из Экклезиаста, однако, судя по музыке, мысли сочинителя были далеки от воспевания чистой духовности Божественных Промыслов. Слишком много страсти в звуках гамба-виол, флейт и лютни, плетущих изысканное кружево вроде бы повторяющегося, но каждый раз по-новому звучащего мотива и ритма, так и зовущего ноги в пляс...
А в тронном зале и в самом деле плясали. Король и придворные держались за руки и кружились в кароле, сама же музыка сильно напоминала известное бывшему шуту произведение его хорошего знакомого по жизни в Париже, Гульема Машо, «Remede de Fortune»... «Эти итальянцы даже музыки своей сочинить не могут!» – с некоторым раздражением подумал Первый Меч Тампля, после Франции и Испании так и не сумевший испытать к жителям Апеннин приязненные чувства. Уж слишком легковесными, лукавыми, а порой и откровенно трусливыми они ему казались. Интрига по-итальянски, после года жизни в Альгамбре, казалась примитивной, показное же бахвальство по сравнению с рыцарством франков и иберийцев и вовсе выглядело петушиным чванством.
Чинно поклонившись при входе в тронную залу, бывший шут приблизился к королевскому хороводу и был незамедлительно приглашен самим Его Величеством присоединиться к танцу:
–Любезный венецианец, дайте вашу руку и веселитесь с нами!..
Приняв руку короля (дела идут как нельзя лучше, подумал Первый Меч), бывший шут легко вписался в мерное движение кароля, танца, одинаково популярного что у крестьян, что у придворных в Европе. Впрочем, простолюдины танцуют более искренне и живо, здесь же большинство боится наступить другому на ногу и заполучить смертельного врага. Иной же намеренно подставляет ножку, дабы выставить недруга в смешном виде... Скучно! Однако надо и дело делать, пользуясь столь блистательной возможностью сразу заполучить благорасположение Его Величества Короля Сицилии и Апулии, известного капризным нравом и ветреностью настроений.
–Ваше Величество, – проникновенным голосом начал бывший шут, – вы столь же одарены талантами в кароле, познанияи в Ars Nova, сколь мудры в правлении...
–Еще одна лесть, и я поверю, что вы и вправду мужеложец, как утверждают некоторые дамы при дворе! – прервал текучую речь фальшивого венецианца король. – Но я интересуюсь лишь женщинами. Так что не тратьте на меня ваши чары. Впрочем, – Король приподнял бровь, предупреждая возможную торопливость со стороны гостя, – и не спешите излишне. Танцуете вы хорошо, и мне приятно видеть рядом человека, который наверняка не оттопчет мне ногу... разве что не сделает это намеренно?!
«Король не так глуп, как мне его описывали!» – с удивлением подумал Первый Меч Тампля. Следовало внимательнее приглядеться к этому странному монарху, не имевшему даже собственного войска, расточительному, как купец в день казни, и при этом пользовавшемуся безграничной поддержкой Рима. Следовало немного помолчать.
Кароль кружился, затягивая в свой неспешный водоворот всё новых входящих в зал гостей и придворных. Король упоенно кружил в танце, мягко, но уверенно, держа за руку бывшего шута, который всё искал пути, как бы возобновить с Его Величеством столь неудачно начатый разговор. Впрочем, никакого недовольства монарх не выражал, всё время улыбался фальшивому венецианцу и даже пару раз ласково кивнул, словно подбадривая сказать... но что?.. И вдруг снизошло озарение!.. Озарение пришло вместе с человечком далеко не благородного вида, явившегося в зал чуть позже и также влившегося в хоровод, но оказавшегося прямо напротив бывшего шута. В нарушение всех правил приличия он наклонился к уху короля и тихо прошептал:
–Ваше Величество, вас собираются сегодня убить!
Король, вопреки ожиданиям, даже не подал виду, что новость для него волнительна или хотя бы интересна. Он лишь прошептал, почти неслышно, так что пришлось читать по губам:
–Меня каждый день собираются убить...
Но бывший шут уже знал, что делать. Знание пришло по наитию, и действовать следовало незамедлительно. Уверенно освободив руку из мягкой хватки короля, Первый Меч Тампля двинулся через весь круг, пересекая его в направлении появившегося плюгавого человечка. Алонсо Кинжала он узнал по миндалевидным глазам и телосложению – этот калабриец когда-то бежал из Кротоне за убийство капитана городской стражи, и хлеб свой насущный зарабатывал ночным разбоем, да тем, что продавал услуги своего смертоносного кинжала более трусливым господам, желавшим лишить жизни своих врагов... чужими руками. Появление Алонсо в тронном зале короля Сицилии могло означать, что догадка бывшего шута верна... но прийти сюда наемный убийца мог и за жизнью кого-либо из царедворцев. Без покровительства Мастера Церемоний проникнуть сюда он не мог – это следует запомнить и использовать в дальнейшем, ну а пока...
Алонсо увидел идущего на него человека. Увидел и узнал того, кто чуть было не сломал ему руку на прошлой неделе, когда ночью, вместе со своим напарником, он пытался ограбить одинокого прохожего, идущего из церкви на постоялый двор, где останавливались зажиточные купцы. Напарнику повезло гораздо меньше – венецианец оказался скор и пронзил горло Жилистого своим странным, тонким мечом так быстро, что тот даже не успел охнуть. Алонсо же пришлось вывихнуть сустав, чтобы вырваться из железной хватки предполагаемой жертвы разбойного нападения, и сбежать в темноту... И сейчас этот кошмар с серо-стальными глазами двигался прямо на него... Епископ заплатил сотню золотых и обещал столько же еще, вручая кинжал с отравленным лезвием, если этот кинжал удачно поцарапает короля. Пятьдесят золотых ушли Мастеру Церемоний, еще тридцать – капитану стражи за то, что тот не станет чинить препятствий, когда Алонсо попытается бежать из дворца. Придворных же Алонсо и вовсе не опасался, с беспечностью истинного калабрийца считая всех, кто не родился в его собственной деревне, трусами, а придворных – слабаками, не способными удержать его... Но ЭТОТ!.. Увидеть «железного венецианца», как про себя он прозвал свою несостоявшуюся жертву, Алонсо тут явно не рассчитывал. Страх мелькнул в глазах разбойника, и вот он уже выхватил кинжал с ядом и бросился на «венецианца». Меча у того с собой не было, так что... Рука с кинжалом вдруг оказалась намертво схваченной. Внезапная боль охватила ее от запястья и до плечевого сустава, когда «венецианец» резким движением завернул руку со смертоносным клинком за спину нападавшего разбойника... И острая боль – когда сталь кинжала вошла под собственную же лопатку... острие дошло до сердца... для калабрийца всё кончилось...
Звуки музыки прервались, их сменили беспорядочные крики, вопли, вздохи, ахи, охи присутствовавших при этой сцене придворных... Стражников, к удивленью бывшего шута, пока не было заметно... «Значит, и капитан стражи подкуплен... Запомним и используем!» – быстро подумал шут и переключил свое внимание на короля, при этом осторожно опуская труп уже бездыханного убийцы на мраморный пол тронной залы. Король же выглядел при всем случившемся совершенно спокойным. Он поднял руку, призывая к молчанию, и оно наступило. В тишине, прерываемой лишь шумным дыханием замолчавших придворных, прозвучал спокойный, слегка усталый голос короля:
–Пусть тело уберут стражники. Остальных же приглашаю продолжить танец. Скоро я присоединюсь к вам. Пусть же звучит музыка! – Король Сицилии хлопнул в ладоши, и гамба-виолы с лютнями вновь заиграли рондель... «Время плакать... и время плясать!» Слова Экклезиаста поистине уместны всегда и повсюду, подумалось бывшему шуту, однако Король уже прошествовал быстрым шагом мимо, недвусмысленно кивнув фальшивому венецианцу, приглашая последовать за ним.
Его Величество прошел за трон и отодвинув в сторону гобелен, пригласил своего гостя войти в небольшое помещение, где все стены, казалось, были из шерстяных гобеленов. Усевшись за установленный в центре помещения стол, усталым жестом предложил «венецианцу» расположиться на скамье перед собой. Заговорил:
–Я уже месяц жду, когда ко мне придут убийцы...
–Но кому нужна смерть такого монарха, как вы, Ваше Величество? – Бывший шут все-таки был взволнован, как и всякий раз, когда ему приходилось лишать жизни кого бы то ни было. А потому нарушил приличие, перебив короля.
–Вы хотите сказать, кому нужна смерть такого удобного всем монарха? – с грустной улыбкой спросил король. – Епископу Сицилианскому, кому же еще...
–Но... Латеранскому Дворцу Ваше Величество на этом троне еще удобнее... я бы даже сказал – угоднее, чем кто-либо!.. – Бывший шут думал, что уже давно разобрался в немудреных хитросплетениях интриг неаполитанского двора и его взаимоотношениях с Римом, и потому был в изрядном изумлении от услышанного. Однако король, казалось, не замечал дерзости гостя, пытавшегося спорить с Его Величеством, и даже решился на объяснение:
–Епископ – вовсе не значит сам Рим, любезный венецианец. Видите ли... – Король встал, медленно вытер ладонью лицо, после чего продолжил изменившимся, чуть охрипшим голосом: – Видите ли... у меня растет дочь... У меня есть и сын, и дочь... Семи лет... Сын старше на два года... Конечно, как мужчина и монарх, я должен больше любить своего наследника, но как отец... и думается мне, как и всякий отец... словом, к дочери у меня особое отношение... Не перебивайте! Вы даже предположить не можете, какое всё это может иметь отношение к попытке моего убийства. Однако я пытаюсь объяснить, зачем... и как так вышло, что я стал неугоден епископу... Около месяца назад таможенники обнаружили в порту корабль со странным грузом... прекрасным... и ужасным грузом... Маленькие девочки, от семи и до двенадцати лет от роду... Восемьдесят невинных агнцев!.. Их везли из Александрии в Рим, где должны были продать в дома терпимости... Я узнал об этом от моих «ангелов»... Ну да, эти распутницы, окружающие меня в моем дворце, – мои осведомительницы, дающие мне самую правдивую правду о том, что происходит в подвластном мне городе! Капитан корабля проболтался об этом путане, у которой заночевал в день прибытия корабля в порт... Девица рассказала обо всем своей матушке-покровительнице... ну а та всё изложила мне. Я сам ездил в порт смотреть на невинных девочек, чьи души были обречены на адский огонь поле смерти, а тела – на адскую жизнь до нее. Владелец и капитан корабля не сильно волновался, поскольку был уверен, что его груз спокойно и без помех пройдет таможенный осмотр и последует дальше. И действительно, к таможенным чиновникам пришли люди от Епископа... его личный секретарь с письмом за подписью Самого Преосвященства... В письме требовалось незамедлительно пропустить корабль с грузом, поскольку, якобы, этих девочек-сирот везли для передачи в женские монастыри в Риме. Женские монастыри, ха! – Король невесело усмехнулся. – Только наши церковники умеют ТАК шутить...
–И что вы сделали, Ваше Величество? – осторожно спросил бывший шут, уже догадываясь, какой ответ он услышит.
–А что я должен был делать? Конечно, мне полагалось закрыть глаза и повелеть пропустить корабль... Закрыть глаза! Я пытался! Но каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел лица этих девочек, заточенных в трюм корабля... И я видел лицо своей дочери среди них... – Король Сицилии закрыл глаза и тихо вздохнул. Затем так же тихо продолжил: – Я не смог... Не смог держать глаза закрытыми. По моему приказу корабль был тайно арестован, девочки так же тайно размещены по трем женским монастырям близ Палермо. За каждой девочкой я выдал по десять золотых из казны... денег у меня много!.. Монастыри с удовольствием приняли будущих невест Христовых. Но Епископ... он не мог простить мне такое...
–Ваше... Величество... не боится так откровенно говорить здесь? Нас могут слышать... Здесь даже нет стен! – Первый Меч Тампля показал рукой на гобелены вокруг.
–Мягкая ткань вернее удерживает голоса, нежели твердый камень, мой спаситель, разве вы, венецианцы, не знали об этом? Ведь это у вас принято тайные комнаты увешивать гобеленами. Так, во всяком случае, сказал мне зодчий из Венеции, в позапрошлом году обустроивший мне заново уже ветшавший замок сицилийских правителей. Вы ведь... не тот, за кого себя выдаете.
И тогда бывший шут короля Франции, заслуживший звание Первого Меча Тампля за бой, в котором он спас жизнь Магистру Западного Крыла Ордена, исполнитель самых тайных поручений магистра Восточного Крыла, славившийся среди тех немногих, кто знал его в Ордене хорошо, своим умом и осторожностью, решился сказать ВСЮ правду. Он говорил королю об Ордене и о том, кем он в нем является. Он рассказал о беде, случившейся с иудеем, и о том, что Ордену необходимы корабли... Король спокойно, но внимательно всё выслушал, затем заговорил сам:
–Приказ об аресте кораблей и казни негоциантствующего иудея... он, кажется, НА САМОМ ДЕЛЕ был из Неаполя?.. Так вот приказ был дан епископом. Подозреваю, что в Риме знают о многих ваших планах... видимо, кто то исправно доносит о них... Но это – уже другая тема для разговора, и меня не особо касается... Я хочу спросить... Вас... Орден... возьмет меня и мою семью под свое покровительство?.. – и король Сицилии, этот умный и скрытный человек, намеренно распространивший и, сделавший это вполне успешно, мнение о своей глупости, смотрел на Первого Меча Тампля, и в глазах его читались – страх... и надежда! И тогда бывший шут, фальшивый венецианец и истинный рыцарь Ордена Храмовников дал клятву. Он поклялся своей честью, что Орден возьмет под свое покровительство короля и всю его семью. Король серьезно выслушал всё, что говорил его гость, и, когда тот закончил, сказал лишь, резко кивнув:
–Да будет так! Надеюсь, Орден сможет защитить жизнь моих детей так же хорошо, как защищает свои тайны. Я верю вам.
Следующие три дня Первый Меч Тампля занимался тем, что очищал двор Сицилийского Короля от скверны, как и должно воину-храмовнику. Он вызвал на дуэль и убил Мастера Церемоний и капитана стражи. Вместо них на эти должности пришли двое тамплиеров, помощников Первого Меча в щепетильных делах Ордена в Палермо. Епископа посетили друзья убитого калабрийца... чтобы исповедаться, конечно же! После этой исповеди Его Преосвященство бесследно исчез, оставив собственноручно подписанное письмо, в котором говорил о необходимости своего паломничества в Иерусалим и о том, что отбывает вместе со своим личным секретарем. Паломничество должно было длиться не менее года. Вместо себя он оставляет верного своего человека, аббата монастыря при Церкви Архангела Михаила, который и будет исполнять его обязанности на время отсутствия самого епископа. Письмо было переслано в Рим, где отъезд епископа связали с пропажей ожидаемого корабля с «особым» грузом, решив, что епископ, человек смелый и решительный, решил сам разобраться «на месте» с ненадежными поставщиками «живого товара». Единственное, что несколько удивило друзей исчезнувшего епископа в Ватикане, – это выбор преемника. Упрямый аббат-михаилит подозревался в симпатиях к тамплиерам, однако, решив, что епископ, возможно, подкупил или каким-либо иным способом переманил влиятельного в Неаполе аббата на свою сторону, успокоились и на целый год забыли об этом.
Корабли с воинами-тамплиерами благополучно отбыли в Иерусалим, но Первый Меч Тампля еще на год задержался в Палермо, укрепляя в городе-королевстве тайную власть Ордена. Пути Тампля шли через море – в Иерусалим. Пути Тампля вели от Тайного Знания – к Власти...
Короткое рондо (вне времени)
Пройдет время, прежде чем одна монашка, поклявшаяся разделить судьбу своей святой, получившая благословение Папы и вышедшая в дорогу на Иерусалим, исполнит свою клятву. Но уже сейчас мужают рыцари, клянущиеся защищать христианские добродетели... и которым предстоит помочь ей исполнить ее клятву и разделить судьбу своей святой. Еще празднуют на островах британских племена вельшов языческий праздник Бельтайн, но уже усиливается в Европе власть Церкви, всё больше превращающейся в Правительство, правящее именем Бога, чьи заповеди растаптываются несущими Слово Его...
Пройдет время, прежде чем созреют гроздья гнева на ростках ненависти в жарких, обезвоженных душах жителей Востока, и железные птицы будут поливать огнем дома тех, кто в свою очередь будет поливать свинцом ряды чужаков, продолжающих войну, которая началась сейчас. Огнем и свинцом поливают Смерть. Потому что влаги, коей поливают Жизнь, в сердцах жителей Востока не осталось – вся вытекла в слезы. И уже сейчас близится час рождения того, кого назовут Властителем Барсом, и кто, отринув миролюбие Праведника Веры, огнем и мечом прогонит несущих крест, разрушит их крепости и станет родоначальником того, что впоследствии назовут исламским террором.
Пройдет время, прежде чем в далекой Праге сожгут на костре Учителя, коего паписты будут изображать в виде смешного гуся, но будет не до смеха, когда ученики его, причастившись от Чаши, начнут расшатывать ударами цепов власть Рима по всей Европе. Но уже сейчас кровь гуннов, булгар и славян, смешавшись у берегов Дуная и Вислы, рождает народы, которым суждено обновить Историю и заложить начало тому, что потомки назовут Реформацией, чтобы прийти к тому, что уже последующие поколения назовут Просвещением...
Пройдет время, прежде чем всё изменится, чтобы всё осталось по-прежнему. Но сколько бы времени не прошло – Тайное Знание всегда будет ключом к Власти... Даже если пройдет всё время мира...
Глава VI – УБИЙЦА ПРАВЕДНЫХ
Муаллим держал в руках письмо. Оно было старое. Юноша, стоявший перед ним, не помнил этого письма. Потому что никогда не видел. Про письмо мог бы вспомнить песок его родной пустыни, потому что он-то уж видел его однажды... Но пески не умеют читать. К тому же здесь, в горах Аламута, нет песков его родной пустыни. Здесь есть камни. И Учитель со старым пергаментом в руке.
–Это письмо я забрал у того караванщика, который продал тебя мне. – Учитель говорил ровно, медленно. Так он говорил всегда, когда требовалось, чтобы ученики накрепко запомнили его слова. Впрочем, он почти всегда только так и говорил. А иначе – просто молчал. Вот и сейчас замолчал... Вспоминает, наверное, тот давний, свой последний визит в Город Мира. Из того визита он привез Сейда. С того же раза больше никогда не посещал Иерусалим. Прошло уже четыре года. За то время Муаллим ни разу не вспоминал подробности того, как именно Сейд появился в Аламуте. Все ученики великого джаллада-джаани появились здесь, следуя путем своей кадер-судьбы, и говорить об этом было глупо. Недостойно.
Учитель вновь заговорил:
–В нем сказано о том, что король приглашает семерых имамов крупнейших джемаатов эхли-муслим собраться в Иерусалиме. В нем король Иерусалима предлагает дружбу и союз праведным имамам. Союз против Праведника Веры, Льва Пустыни, Айюбида, ведущего благой джихад против несущих крест. Иерусалимскому королю и его брату, королю франков, очень хочется завоевать богатства Каира. Всегда хотели... А этим трусливым властолюбцам, именующим себя праведниками, очень не нравилась и не нравится всё возрастающая сила Льва Пустыни, истинного Праведника Веры... ты ведь знаешь, кого так называют?
–Знаю, Муаллим. Я знаю, кого в пустыне называют Салах-ад-Дином.
Учитель усмехнулся беззвучно:
–Это хорошо, что не всё забыл. А может, ты и видел его? Может, и имя его помнишь?
–Не видел, Учитель, и имени не помню. Вы учили нас, что в истинной Истории имена не важны и если и называть кого-то, то только за деяния его...
–Верно! Гашишшин не имеет имени. И только тебя зовут – Сейд. Потому что ты – святой по рождению. Святой, которому предстоит стать воином нашего джихада... Ты знаешь, кто мы?
–Да, Учитель! Мы – джемаат суфиев-шиитов, воинов джихада, который будет длиться до тех пор, пока Истина и Справедливость не восторжествуют в этом мире. Мы – мстители.
–За кого мы мстим? За что мы мстим?
–Мы мстим за имама Гасана и имама Гусейна, убитых во время намаза подлыми трусами, нарушившими истинную и справедливую преемственность халифата. Мстим, следуя путем имама Исмаила. Мы мстим за всех мусульман, чьи жизни были прерваны по вине бездействия тех, кто именует себя последователями сунны Пророка, мир Ему, но воистину за любовью к миру прячет лишь трусость свою. Мы мстим за наши сломанные судьбы. Мы мстим за хазрета Али, мир Ему, чьи заслуги не признаются в должной мере...
–Довольно, сынок! Ты действительно хорошо слушаешь и запоминаешь. Но – понимаешь ли то, что ты услышал и запомнил?
–Не знаю, Муаллим. Я не уверен, что правильно понял смысл того, что случилось со мной... когда я убил орла...
–А вот тот случай было бы хорошо и забыть. Я... наверное... ошибся...
–Вы, Учитель?
–Без ошибок лишь Аллах, говорил Пророк, мир Ему! Все ошибаются... И потому нельзя судить других, но когда мы видим, что чья-либо ошибка принесет вред мусульманам, всему исламу, мы обязаны вмешаться.
–Вы говорите об этом письме, Учитель?
–Верно. Четыре года назад имамы семи джемаатов получили такие письма. Четыре года они готовились к тому, чтобы принять это предложение. Четыре года спорили между собой, пытаясь поделить шкуру еще не убитого льва... Льва Пустыни! И, наконец, я узнал, что через два месяца они будут в Иерусалиме. Они прибудут туда, чтобы заключить союз с христианским королем – против короля мусульманского. Христиане такого никогда не допустили бы!..
–Христиане часто за золото соглашаются служить нам, говорили вы сами, Учитель!
Муаллим недовольно взглянул на Сейда, пробормотал:
–Ты растешь дерзким... очень дерзким... И, возможно, слишком умным... даже для святого по рождению!.. Но ты еще многого не понял. Христиане отличаются от нас так же, как наши религии отличаются друг от друга. Мы сильнее своей верой – простого христианина гораздо легче подкупить, чем обычного мусульманина. И чем беднее мусульманин, тем крепче его вера. Они же сильнее своим государственным устройством – как бы ни были они развращены и не погрязли в грехах против своих же правил и законов, свой флаг и христианскую общность блюдут сильнее, нежели мы.
–Но... почему так, Учитель?
–Потому что иначе они не выжили бы! Потому что их государство и стало их верой. Ты еще не видел раннехристиан... Они еще остались в Иерусалиме – те, кто следуют пути Исы, мир Ему, и не хотят быть близкими с крестоносцами... Их не любят прочие христиане – слишком они непослушны, не подчиняются правителям и устанавливаемым ими законам, превыше блюдя Закон своей Книги. Мы же... у нас никогда не было государств! Мы жили свободными племенами в пустынях и степях, верили языческим путам, пока не пришел Расуль-Аллах... Ислам стал нашим государством, а у них наоборот – государство забрало себе учение пророка Исы, мир Ему, и подчинило себе. Теперь понимаешь?
–Теперь понимаю. Те, семеро, которые идут в Иерусалим... они хотят подчинить ислам себе... Стать самим – государством, как христиане... А ислам сделать орудием управления?
–В тебе живет душа настоящего орла, мальчик! Ты остро видишь то, что скрыто в расщелинах скал чужих мыслей и стремлений. И настала пора тебе встать в ряды воинов нашего джихада. Ты получаешь свое первое задание. Ты отправишься в Иерусалим и убьешь всех этих имамов, именующих себя праведниками.
–Я еще...
–Знаю. Гашиш ты будешь курить сегодня. Сейчас. Со мной.
Кальян с гашишем Муаллим заправлял сам. В невероятной красоты вазу, изготовленную в далекой стране Чин, входила серебряная трубка с навершием, где и устанавливался баш в виде цветка розы. Что за смесь была приготовлена Учителем и скрывалась под красивым колпаком – не знал никто. Воины джихада – гашишшины из тех, что уходили на задания, возвращаясь в Аламут, рассказывали, что гашиш Учителя сильно отличается от того, который можно найти в других местах. Учитель взял в руки небольшую лучину, которую зажег от ароматической курительницы на столе, и вставил в специальное отверстие... Поднес к губам серебряный мундштук на конце шелковой «кишки»... забулькал, прищурившись... выдохнул густой клуб голубоватого дыма... протянул Сейду:
–Втягивай в себя медленно. Совсем немного... чуть задержи дыхание... и выпусти... вот так... теперь вдохни чуть больше... сразу выпусти... а теперь подыши... и давай, вдыхай на полную грудь... И держи, сколько сможешь... молодец, не смущайся... все кашляют... Давай мне...
... – Мне давай! – Рослый стражник оттолкнул плечом своего товарища и требовательно протянул руку. Мзда в виде нескольких мелких монет опустилась в обтянутую кожей боевой рукавицы ладонь. Сейд прошел мимо стражников и оказался в Городе Мира. Конечно, он мог пройти в город, вовсе не связываясь с городской стражей, но Учитель велел поступить именно так. Войти в город через Восточные Врата, пройти на базар, зайти в духан, где подают гашиш, и слушать. Выяснить, где собираются семеро имамов, Сейд должен был сам. Выяснить, затем навестить Железного Копта. Передать послание от Учителя. Только после этого заняться убийством имамов и покинуть город. Вернуться в Аламут. Последовательность действий была предельно ясной, четкой для осознания, а потому возможной для исполнения. Учитель считал, что только так надо строить тактические планы. О стратегии и тактике ученики Орлиного Гнезда знали много – Муаллим учил их по трактату китайского полководца Сунь-Цзы «Искусство войны», сопровождая теорию многочисленными примерами из войн как прошлых, так и нынешних. Свой джихад он также вел по всем канонам, предписанным китайским мудрецом, четко разделяя стратегию и тактику. Стратегия была такова – все мусульмане единой силой должны были выступить против крестоносцев. Союзы с христианами, интриги против своих братьев по вере – всё это было недопустимо. Тактика же казалась совершенно противоположной этой стратегии. Она предписывала убийство тех, чьи желания не совпадали с целями священного джихада. И каждое убийство должно было еще более объединять мусульман, возбуждая в них ненависть к крестоносцам-завоевателям. Но для исполнения этих убийств дозволялись и временные союзы с врагом, и даже переход из одной религии в другую... если это необходимо, чтобы ближе подобраться к своей жертве!.. Иногда Сейд думал о том, что способы, которыми достигаются цели, порой могут опорочить самую священную цель... Но авторитет Муаллима всё еще был для него непреложен... непререкаем...
–Дай мне! – требовательно сказал щулый человек и, не дожидаясь, пока ему протянут мундштук, сам выхватил его из рук своего товарища. Жадно втянул в себя дым, закашлял, чахлая грудь под распахнувшимся грязным халатом дрожала и тряслась. Сейд оплатил кальян с гашишем для этого базарного рассказчика, надеясь у него выяснить слухи и разговоры о собравшихся в Иерусалиме имамах. Устад был уже не молод, но и на старика не был похож. «Маленькая собака – всегда щенок», – вспомнил Сейд слова Учителя, в очередной раз убеждаясь в мудрости Муаллима. Устад-рассказчик был словно живым доказательством тому. Мелкий, щуплый, он был бы похож на подростка, если бы не его глаза. Даже дым гашиша не заставил этот взгляд черных, жестких, окруженных сеткой морщин на узком, скуластом лице глаз, смотреть менее пронзительно. «Глаза злого старика», – отметил про себя Сейд, устраиваясь удобнее на набитых соломой матрасах, которыми был покрыт глиняный пол духана. Мальчик-гул принес две пиалы с шербетом, с поклоном взял деньги и отошел, прихрамывая. Духанщик в дальнем углу забивал кальян для очередного посетителя, бросая подозрительные взгляды в сторону пьяного христианина, курившего гашиш и при этом пьющего ар’ак, очень крепкий и хмельной напиток арабов, распространенный среди самых отъявленных пьянчуг.
Сейд подмечал всё, что происходило вокруг, стараясь не упустить ни одной детали из окружающей обстановки. Глупая ухмылка на лице христианина, грязное ругательство, брошенное посетителем вослед хромающему мальчику-гулу, приглушенный рык духанщика, обжегшегося углем, упавшим на его босую ногу с жаровни... Не сложнее, чем запомнить количество листков на кусте, сколько муравьев проползло по согретому солнцем камню, узор облаков над горным пиком Аламута во время учебных занятий, на которых птенцы Орлиного Гнезда тренировали свою память и наблюдательность... Муаллим говорил: «Всё, что тебя окружает, может стать тебе врагом, но может быть и союзником. Главное – знать, ЧТО тебя окружает, и тогда ты сможешь это использовать!»
–Ты пытаешься меня использовать! – вдруг сказал устад-рассказчик, выпустив клуб дыма. – Никто и никого не станет угощать гашишем просто так. Тебе от меня что-то нужно.
–Всем и ото всех что-то нужно! – ответил Сейд.
–И что нужно тебе от меня? – Устад посмотрел на Сейда – как выстрелил арбалетными болтами своих черных глаз.
–А что может быть нужно от базарного рассказчика страннику, пришедшему в Иерусалим? Рассказ о новостях! Что происходит в городе, кто приехал, кто уехал... Всё, что интересно самому рассказчику, – достойно и моего слуха!
–Рассказчику интересны деньги. Рассказ стоит денег, тут ты одним гашишем со мной не рассчитаешься. – Устад выдохнул еще одно облако дыма и словно потерялся в созданном им же тумане. Уже из тумана выплыл голос: – У странника есть деньги для рассказчика?
–Всё зависит от рассказа. Гашиш – в подарок, и чтобы не было обидно за потраченное на беседу время, если рассказ окажется недостойным денег. Но если твои новости будут хороши – бахшиш причитается.
–Для такого молодого человека ты слишком хорошо торгуешься! Уж не купец ли ты? – Еще один острый взгляд вырвался из тумана и встретился с глазами Сейда. Сейд глаз не отводил – он вообще не умел этого делать. Спокойным голосом проговорил:
–Я сын мусульманина-купца из Триполи, отправленный отцом узнать кое-что для торговли... Но пока что я рассказываю, а денег за свой рассказ я с тебя уж верно не получу. Может, вспомним, кто из нас хочет деньги за свои рассказы, а кто готов их платить?
–Х-хе! Ты будешь хорошим купцом, юноша, и твой отец сможет гордиться тобой. – Устад льстиво рассмеялся, и смех его рисовал в закопченном воздухе духана узоры клубами дурманящего дыма. – Ну, если ты купец, то я знаю хорошую новость, за которую не жалко будет заплатить деньги. Скоро караванные пути на Иерусалим будут совершенно безопасны и купцы смогут спокойно отправлять свои караваны, не тратя сумасшедших денег на мзду грабителям и на охрану наемникам.
–И почему это должно случиться? Крестоносцы вдруг покинут эти земли, а кланы бедави все разом и вмиг обретут святость и перестанут заниматься грабежом? – Сейд добавил в свой голос немного желчи – слишком много сладкого было в голосе у рассказчика... прямо как в шербете.
–У тебя острый язык, парень, но поверь старому рассказчику, торгующему слухами и историями, – я не пытаюсь дать торговому человеку надежду на чудо. – В голосе рассказчика появилась сухость. Ему явно не понравилось недоверие, проявленное молодым купцом.
–И правильно делаешь. Купцы не торгуют чудесами, этот базарный ряд занят святыми, имамами и монахами христиан. Нам нужно что-то посущественнее надежды. Нам нужно то, за что мы будем готовы платить. – Сейд звякнул монетками в кошельке. Глаза устада вновь вынырнули из тумана, оценивающе посмотрели на кошелек, удовлетворенно моргнули.
–Вам нужна уверенность. И за нее вы готовы платить всегда. У меня есть такой товар для тебя, сын купца из Триполи. Ведь если ты оттуда и если твой отец – из богатых мусульман, то ты должен знать, что именно купцы отправили имама вашего джемаата сюда, в Иерусалим, чтобы заключить договор с королем. Союз, который принесет всем мир, и спокойствие. Мусульманские и христианские караваны смогут спокойно ходить по своим торговым путям. Но тебя отправили для другого. Наверняка твой отец и другие купцы из Триполи хотят быть уверенными, что их имам говорит правду и что сюда прибудут и другие лидеры джемаатов. – Рассказчик испытующе взглянул на Сейда. «Удачно получилось... прав был Муаллим – люди сами придумают для тебя продолжение твоей лжи, дай им только правдоподобное начало...» – радостно подумал Сейд и, кивнув устаду, осторожно проговорил:
–Никто не хочет, чтобы его называли предателем. Сторонники Праведника Веры не одобряют этот союз...
–И мусульмане в Триполи хотят быть уверенными, что предателями Льва Пустыни станут ВСЕ... чтобы потом никто никого не мог обвинить... Этот рассказ тебе будет дорого стоить, юноша! Придется растрясти кошелек, данный тебе отцом...
–Пока что я не услышал ничего такого, чего не знал бы сам, выходя в дорогу! – жестко прервал рассказчика Сейд. – Ты лишь показал, что знаешь, какой товар меня интересует. Но самого товара я еще в твоей лавке не увидел!..
–Не торопись, юноша! Сейчас я вытащу его из-за прилавка и разложу перед твоими очами, как самый дорогой ковер, как россыпь драгоценностей, как яства на скатерти харчевни поприличнее, чем эта дыра. Ибо сказал бы поэт:
- И шелк, и яхонт, и скакун прекрасный,
- И девы, стройной станом, – их цена
- Лишь половина от цены их красной.
- Тем, как подашь, удвоится она.
Устад зажмурился, явно довольный своей поэтической импровизацией. Сейд потянулся к мундштуку кальяна, мягко, но уверенно взял его из рук рассказчика, вдохнул дурмана и, выдыхая мелкими кольцами дым, проговорил:
–На что другой поэт мог бы ответить:
- Но если долго будешь ты хвалить
- Товар – купца ты можешь упустить.
- Он цену времени, как и товару, знает.
- И потому в делах преуспевает.
Рассказчик удивленно уставился на Сейда. Рассмеялся неожиданно, да так, что смех перешел в кашель. Пришлось запить шербетом, и только после большого глотка прохладной жидкости из глиняной пиалы устад смог выговорить:
–Э, юноша, да ты мне нравишься всё больше и больше! Это мог бы быть дивный отрывок из касыды Насира Хосрова... Но у этого автора свода исмаилитской мудрости я таких стихов не помню... Значит, стихи все-таки твои! Если позволишь, я запомню эти строки и буду использовать в своих поучительных рассказах.
Сейд несколько заволновался, но ничем не выдал этого. Насир Хосров – поэт, почитаемый исмаилитами всего мира, его стихи часто читал Муаллим... Не выдал ли себя Ученик, использовав поэтическую форму поэта-исмаилита?.. Не время думать об этом! Сейд мельком взглянул на собеседника, благосклонно кивнул:
–Запоминай... А потом расскажи мне, наконец, то, что меня так интересует.
Устад зажмрил глаза и, лишь шевеля губами, без голоса, повторил стихи, сочиненные Сейдом, запечатлевая его в своей памяти профессионального сказителя. Затем вдруг открыл веки и, пронзительно глядя Сейду прямо в глаза, спросил:
–Как мне упоминать в своих рассказах того, кто сочинил эти дивные, полные мудрости строки, когда я буду читать их своим слушателям? Каким именем мне называть тебя?
Молодой гашишшин вновь растерялся. Имя – единственное, чем его не вооружил Учитель, отправляя из Аламута в Иерусалим. Это было плохо. Рассказчик заметил растерянность. Нужно было как-то выходить из сложившегося, очень неудобного положения, и тогда воспитанник Орлиного Гнезда сказал:
–Называй меня Сейдом.
Взгляд рассказчика смягчился:
–Тот, кого ты называешь отцом, принял в семью сейда! Воистину, благословен человек, совершивший столь благое дело и удача будет сопутствовать ему в делах. Всевышний ему в помощь!
–Аминь! – учтиво ответил Сейд, радуясь столь удачному выходу из, казалось бы, безвыходного положения. Терять доверие рассказчика ему никак не хотелось. Но пора возвращаться к главному в разговоре с устадом. Сейду нужны имамы!
–Итак, ты покажешь мне свой товар?
Рассказчик удовлетворенно кивнул:
–Непременно, о юный и учтивый талисман своего отца, непременно! Можешь спокойно передать благородному купцу в Триполи – имамы, все семеро, уже собрались в Иерусалиме. Сегодня утром они въехали в город одним караваном, потому что ранее встретились в оазисе Мирвари-и-Сахра. Шейх Жемчужины Пустыни дал им своих воинов в охрану, поскольку некоторые из них не доверяют королю Иерусалима. Имамы вместе со своей охраной поселились в лучшем караван-сарае города, откуда из-за них выставили всех постояльцев... Завтра они должны встретиться с королем... если Аллаху будет так угодно! И заключат с христианами союз против Льва Пустыни... если Всевышний это позволит. Праведные предадут Праведника Веры, а купцы – получат возможность спокойно торговать.
Сейд удивленно посмотрел на базарного рассказчика:
–Ты, кажется, не очень-то доволен тем, что это должно произойти?
Впервые за время их знакомства устад вдруг отвел свой пронзительный взгляд, посмотрел в землю, пожал плечами:
–Кто я такой, чтобы обсуждать решения праведников, имамов мусульманских джемаатов, которые наверняка лучше меня, скудоумного, знают, что будет лучше для эхли-муслим... Мне лишь жаль, что, лишенный поддержки прочих мусульман, Лев Пустыни наверняка будет обречен на скорое поражение и повержен крестоносцами. Истории же о его подвигах всегда собирали много слушателей... теперь этих историй не будет! Наверное, я лишь об этом и жалею... О подвигах, которые он совершал... Об историях, которые я рассказывал...
Устад вновь посмотрел Сейду прямо в глаза. Протянул руку ладонью вверх. Взгляд у него был спокойный, уверенный. Ладонь – сухая, с мозолями, какие бывают только на руках, вынужденных долго и часто сжимать рукоять меча.
–Мой товар заслуживает оплаты, о гордость и услада своего приемного отца? И если в этом кальяне еще осталось гашиша хотя бы на пару вдохов – дай мне...
–Дай мне! Не тот, другой, с узким клинком... – Железный Копт, главный палач иерусалимского короля, дождался, пока Сейд принесет указанный нож и положит рукоятью к нему на край широкого деревянного стола, где без сознания лежала обнаженная женщина. Сейд помнил одного из первых учеников Муаллима немного другим и был удивлен, обнаружив, что тот не такой огромный, каким оставался все эти годы в памяти юного джаани. «Наверное, это я вырос!» – с удовлетворением подумал юноша, когда и в самом деле громадный, если сравнивать с прочими, но вовсе не настолько, каким казался четыре года назад, Египтянин встретил его в своей башне. Условный стук в обитую железом дверь, появление громадного, лысого мужчины, чьи плечи были схвачены железными обручами, – всё это могло бы вернуть воспоминания к той ночи, когда Учитель впервые встретился с Сейдом... могло бы, если бы всё это не происходило днем. Жаркое иерусалимское солнце палило так, что после прохлады и прозрачной чистоты воздуха гор Аламута Сейду было очень тяжело идти и дышать воздухом этого пыльного, горячего города. Поэтому он даже с радостью воспринял кивок-приглашение лысой головы и нырнул в темную, пусть несколько мрачную, но всё же прохладу, царившую внутри башни палача. Железный Копт спокойно выслушал послание Учителя, состоявшее всего из одной фразы: «Ровно через год», после чего вернулся к своей работе. Сейд прошел вслед за ним, с любопытством огляделся вокруг. Палач работал явно один.
–Ты так и не взял себе ученика?
Вопрос прозвучал, видимо, слишком громко, потому что Египтянин вдруг поморщился, словно у него заболел зуб, и с явным недовольством посмотрел на юного посланника Муаллима.
–Тебе Учитель и про ученика сказал?
–Нет. Я сам вспомнил. Я был у тебя здесь. Четыре года назад.
Копт присмотрелся к юноше внимательнее.
–Так это ты – тот маленький сейд? Видимо, там, куда тебя забрал Учитель, растут быстро. – Египтянин повернулся к столу, на котором лежала голая женщина. Руки и ноги ее были прикованы к столу железными скобами на запястьях и щиколотках, шея так же охвачена кожаным обручем, прикрепленным к поверхности стола. Глаза женщины были закрыты, она словно была погружена в глубокий сон. – Учитель придумал что-то новое, о чем ты мог бы рассказать мне? Я говорю о нашем Искусстве, ты понимаешь... Дай мне тот нож...
–Понимаю, но... – Сейд принес нож Железному Копту и с интересом стал смотреть на то, как он подготавливает нож к работе. – Мы не изучаем там Искусство Джаллада. Нас готовят к Пути Джаани...
–Выходит, я оказался единственным последователем Учителя в НАШЕМ с ним Искусстве? Но зато уже у меня есть ученик. Просто он сейчас слишком занят – я отправил его за некоторыми снадобьями к знахарке, что живет в иудейском квартале... Он, правда, уже не ребенок, ему четырнадцать, я взял его у кочевников-туркменов, и он помнит, какого он рода и племени... Адай – так он себя называет. Его выкрали далеко отсюда, где-то у берегов Хазара... Слышал о таком море?
–Слышал. Учитель рассказывал...
–Еще бы, ведь он сам оттуда же родом. Из бескрайних степей тех мест выходят лучшие джаллады... Но я намерен воспитать из него лекаря... – Железный Копт улыбнулся при этих словах каким-то своим, глубоко потаенным мыслям, продолжил: – Не джаллада-палача, но лучшего лекаря, который продолжил бы изыскания великого Абу Сины! Когда-то Учитель впервые дал мне прочитать его трактат «Китаб Аль Шифа», Книгу Исцеления. Я мечтал стать таким же лекарем, но Учитель сказал: «В наши времена нужнее люди, умеющие правильно отнимать жизнь!» Как будто бывают другие времена! – Железный Копт продолжал споро работать и разговаривал при этом, казалось, с самим собой. – Говорят, Абу Сина даже нашел лекарство от смерти, но его ученик не проявил выдержки, пролил последний из сорока сосудов, которые должны были оживить великого целителя. Надеюсь, я смогу воспитать ученика, который откроет секреты жизни, наблюдая смерть, а также устройство человеческой плоти. Возможностей у него здесь для этого достаточно... – При этих словах он кивнул на жертву, без сознания лежавшую на столе.
–А что вы с ней делаете? – Сейд показал на женщину. Он не собирался оскорблять Египтянина, перебив его речь, просто Учитель приучил его задавать вопрос каждый раз, когда таковой возникал в его любознательной голове. Так и говорил: «Хочешь спросить – спрашивай сразу. Я, конечно же, накажу тебя за дерзость и наверняка ударю палкой по пальцам, но отвечу, и наградой за боль будет полученное в срок знание! Без боли же ты сможешь получить знание тогда, когда я захочу тебе его дать, но, возможно, тогда оно тебе уже будет и не нужно! Поэтому помни – знание в срок достается через боль... свою... или чужую! Потому что, чтобы получить знание, когда оно нужно ТЕБЕ, ты или испытаешь боль от обладателя этих знаний... или сможешь причинить ему боль сам!» – И тихо добавил: – Можете дернуть меня за ухо!
Египтянин, видимо, тоже знал этот принцип – ведь уобоих был один Учитель, и потому сделал вид, что не заметил дерзости и предложения дергать за ухо тоже не расслышал. Просто ответил:
–Собираюсь отрезать ей грудь. Наш король, по примеру ваших шейхов, хоть и христианин, а наложниц содержит. Эта была поймана, когда ее застали в объятьях одного из капитанов-наемников... он целовал ее обнаженную грудь... Евнух доложил королю, и тот велел мне наказать ее соответственно. Я отрежу ей грудь, а затем ее передадут солдатам на развлечение. Долго она не проживет, но не моя работа станет причиной ее смерти... Правда, ничего особо красивого в том, что я сейчас буду делать, нет, и если бы тебя не воспитывал Учитель, я бы даже попросил тебя выйти...
–Я хочу посмотреть. Никогда не видел работу джаллада...
–Учитель говорил, что я хороший джаллад, но лучшим из всех, кого я когда-нибудь видел, был и остается, конечно же, он сам. – Железный Копт говорил, одновременно смазывая груди женщины какой-то жидкостью из глиняной чашки. Он говорил, а Сейд смотрел на женщину и думал.
Мысль была одна, и она его очень удивляла. Сейд вдруг понял, что за всё время своего путешествия из Аламута в Иерусалим он ни разу не обратил внимания на женщин. Он их просто не замечал!.. Даже сейчас... Сейд смотрел на обнаженное тело женщины, но не видел Человека. Руки палача двигались быстро... ловко... и – как будто – ласково... Сейд начал вспоминать... Женщины, которые встречались на его пути... Что он помнил о них? В Аламуте женщин не было вовсе. По пути из Аламута в Иерусалим.. города... городки... селения... в них ведь должны были жить какие-то женщины... Они должны были быть там, но Сейд не помнил никого. Смутные тени в чаршафах, закрывающих... они закрывают тело, волосы... не лицо... и именно лиц Сейд не помнил вовсе... Какие-то фигуры в одеждах... странных, потому что на мужчинах такое не увидишь... это и были женщины? Но Сейд не помнил их... ни одну... Это неправильно! Так не должно быть! Значит, надо постараться вспомнить. Может быть, до Аламута...
Оно пришло, как озарение... Вспышка яркого, как полуденное солнце над пустыней, света в полумраке Башни Палача... Руки палача уже отрезают женскую грудь – тяжелую, как спелый плод, который легко помещается в уверенной руке с железными пальцами... железо похожего на серп ножа палача легко, как кожицу персика, вскрывает нежную кожу... железные пальцы поднимают мякоть плода... уже нет – кусок окровавленного мяса... нож пропадает в сторону, на багровую, испускающую кровь плоть ложится ткань грязно-бурого цвета... пропитана чем-то очень пахучим... ткань быстро впитывает кровь, и ее тут же заменяет другая... третья... снова нож... быстрым движением отделяет кровавый кусок от тела, отрезая лоскут кожи у самой ключицы... Рука с железными пальцами поднимает и несет истекающий кровью кусок плоти в воздухе... небрежно бросает в кадку с пахучей вязкой жидкостью... плоть падает отрезанной стороной вниз, и вот уже женская грудь, отделенная от Женщины, дрожит темной виноградиной соска в вязкой пахучей жидкости... как будто живая... Мама!..
Сейда стошнило вмиг, прямо на живот женщине. Голова гудела, как христианский колокол на седьмой день недели, собирая под соборный купол черепа воспоминания... Руки матери... Руки работорговца, рассказывающего об изнасилованной и затем убитой женщине, чье тело они нашли в пустыне, неподалеку от оазиса, где родился Сейд... Руки палача в крови женщины... Глаза матери, улыбающиеся маленькому мальчику, которого шейх в день праздника посадил себе на колени... Глаза умирающего орла... Боль от ударов клюва орлицы, разрывающего спину убийце... Мама!.. Тьма!
Беспамятство пришло, как спасение. Человека не было. Был орел, парящий над скалами Аламута... белые облака... ветер под слегка трепещущими перьями на сильных крыльях... Свобода и сила!.. Воздух – твердый под крыльями, мягкий и податливый – перед острым клювом... Воздух – такой разный... такой надежный... в нем жизнь и свобода... воздух! Воздух держал, как руки отца – бережно и сильно... воздух смеялся и радовался тому, что он – Небо... он – Свобода... он – Сила!.. Орел – это воздух. Орел – Свобода и Сила... Орел – Небо!.. Это – счастье!..
–...Мальчик! Сейд! Очнись! Ты – здесь! Ты – Сейд! – Железный Копт мягкими, но сильными движениями массировал точки на запястьях юноши, потерявшего сознание. Опытный палач, он уже видел людей в похожем состоянии. Он знал, что нужно делать, когда человек уходит в себя... от себя... из себя... Его надо вернуть обратно! Ученик джаллада-джаани, Железный Копт не мог позволить этому мальчику умереть здесь от потери своего рух ’а – души, составляющей его личность... его самого... Следовало напомнить ему, кто он... и где он... Точкам этим его научил сам джаллад-джаани, ученик величайшего палача Поднебесной Империи, они возвращали в сознание тех, кто уходил из себя от чрезмерной боли...
«Я – Сейд! И я – здесь!» – Мысли были четкими, словно высеченными болью, распространявшейся по всему телу откуда-то в области кистей рук... нет – запястий... «Меня кто-то держит за запястья», – подумал Сейд и, словно горная змейка, молниеносно вывернулся из захвата Железного Копта и, перевернувшись уже в воздухе, как кошка, вскочил на ноги... глаза еще не видели, и он вслепую принял боевую стойку, готовясь нанести смертельный удар сложенными в пучок пальцами, туда, где находится противник. Он определит на слух – пусть только враг издаст вздох... хоть какой-нибудь звук... Послышался какой-то хрип, «коготь орла» ринулся в сторону, откуда раздался звук... и был перехвачен железной хваткой... Железного Копта. Мальчик прыгнул, выворачивая сустав (он знал, как потом вправить), намереваясь в воздухе ударить схватившего ногой... На голову словно обрушилась железная кувалда... Кулак Египтянина успел достать затылок юноши, и тот вновь рухнул на землю, теперь уже потеряв сознание от удара. На этот раз никаких видений не было.
Холодная вода окатила лежавшего юношу, намочив до последней нитки, зато вернув сознание. Сейд обнаружил, что он не просто мокрый, но еще и связан. Во рту был противный привкус... он никогда раньше такого не испытывал... Глаза могли видеть – это хорошо... Вот приближается какая-то фигура... человек... большой... Зрение сфокусировалось, стало четким... Сейд узнал палача-египтянина. Хриплым голосом спросил:
–Что случилось? Почему я... связан? И чем ты меня опоил?
–Когда я отрезал блуднице грудь, тебя вдруг стошнило. Прямо на нее. Наверное, перекурил гашиша – еще когда ты вошел сюда, от тебя несло, как от целого духана... Потом ты ушел из себя, начал терять свой рух. Когда я возвращал тебя, ты чуть было не убил ее... Этого я допустить не мог – она должна выйти отсюда живой. Пришлось тебя усмирить. И связать. Ты вспоминаешь, кто ты? Где ты? И зачем ты здесь? – Египтянин наклонился к лицу мальчика и спрашивал, глядя прямо в глаза.
–Я – Сейд. Ты – Железный Копт, и я – в твоей башне. И если сейчас наступил вечер, я уже должен быть не здесь. А зачем – это ты спросил, наверное, не подумав...
Палач удовлетворенно кивнул:
–Думаю, тебя уже можно развязывать.
Сейд стоял, растирая запястья. Он старался не смотреть в сторону стола, где лежала хрипящая женщина.
–Ты дашь мне воды? Во рту вкус... противный...
Копт протянул ему глиняную пиалу с темно-красной жидкостью:
–Лучше выпей это. Тебе надо быстрее прийти в себя, если ты собираешься чем-то важным заниматься. Это даст тебе сил. И снимет боль – ты вывихнул запястье, пришлось его тебе вправить... после того, как связал тебя.
–А что... – Сейд кивнул в сторону стола, – ...с ней?
Копт пожал плечами:
–Действие снадобья, лишающего чувствительности, понемногу проходит. Мне пришлось отвлечься на тебя. Потерял время. Вторую грудь отрезал, когда она уже чувствовала. Ты мне сильно помешал. Скажи Учителю, чтобы больше не посылал тебя ко мне. От тебя одни неприятности.
–Это твое снадобье... оно вообще лишает чувствительности? Никакой боли человек уже не чувствует? Можешь и мне дать немного?
–Да, оно настолько сильное, что ты даже прикосноений не чувствуешь... ножа в своем теле не чувствуешь... Только если кость распиливать – чувствуешь... Но тебе лучше перетерпеть... потому что внимательность потеряешь... зрение ослабнет... Лучше выпей то, что я тебе дал, – боли до конца не притупит, но ослабит и даст силы восстановить. На улице уже закат... скоро муэдзины э’зан запоют... Тебе лучше уже уходить. И если в твоей чаше еще осталось немного... дай мне...
—... Дай мне! – Бедави-охранник вырвал бурдюк с шербетом у своего напарника и жадно приложился, задрав кожаный мешок вверх. Кадык бешено двигался, пропуская влагу внутрь обезвоженного иерусалимской жарой тела... Шербет этот приехал из родного оазиса Сехра-и-Мирвари, Жемчужина Пустыни, поскольку шейх запретил телохранителям семерых имамов пить и есть в городе что-либо, не принесенное с собой из оазиса. Имамы опасались предательства потому сами ели вяленую верблюжатину, которой шейх щедро снабдил караван, и пили шербет из таких же бурдюков. Они не хотели быть отравленными в этом городе. О коварстве же христианского короля, больного проказой и гниющего не только телом, но и душой, знал каждый. Пятьдесят отборных, лучших воинов-бедави из клана шейха Жемчужины Пустыни охраняли их не только в дороге, но и сегодня ночью, чтобы никто не посмел напасть на караван-сарай, где семь имамов самых крупных джемаатов мусульман остановились перед встречей с королем Иерусалима. Но боялись не только христианского коварства. Были еще сторонники Льва Пустыни, которые тоже могли придумать какую-нибудь гадость. Имамам очень хотелось верить, что их охрана была надежной...
«Надежные, крепкие бойцы!» – подумал Сейд, из-за угла наблюдая за охранниками у входа в караван-сарай. Требовалось придумать, как проникнуть внутрь и убить всех семерых праведников сегодня же ночью. Потому что до встречи с королем они дожить не должны. Сомнений в своей способности сделать это Сейд не испытывал. Он был лучшим из лучших учеников Муаллима, он был убийцей, который мог это сделать один, иначе Учитель не доверил бы ему такое важное задание. Единственное, чего не учел Муаллим, – это целой армии охраны. По мнению Учителя, имамы должны были прийти в Иерусалим тайком. Тайком же остановиться в разных караван-сараях, скрывая, кто они есть, или же вообще стать гостями во дворце иерусалимского короля. Это было бы гораздо умнее, безопаснее... Но имамы боялись, и страх сделал их глупыми. Они уже сейчас не доверяли будущему союзнику и взяли с собой чуть ли не армию охраны... Это усложняло задачу убить их в одну ночь, быстро и по одному, но зато помогло найти их всех, сразу, и в первый же день.
«За всё надо чем-то платить», – вспомнил Сейд слова Учителя и задумался над тем, как проникнуть внутрь караван-сарая. Долго думать ему, однако, не пришлось. Потому что дальнейшие события стали разворачиваться очень быстро, и ему пришлось больше действовать, нежели думать. Мысли его были прерваны появлением толпы пьяных в форме городской стражи. Увешанные оружием, пьяные кнехты-христиане приблизились к воротам караван-сарая. Из толпы вперед вышел один, самый рослый, в кирасе со значком капитана. Взмахнув рукой в сторону стоявших на охране входа воинов-бедави, он пьяно пошатнулся и громко прокричал своим спутникам:
–И чего, спрашивается, эти чернозадые пришли в наш благословенный христианский город из своей долбанной пустыни? Для того ли честные христиане проливали кровь, умирали в песках от подлых налетов этих собак, делая Иерусалим христианским королевством, чтобы теперь эти собаки могли приходить и гадить тут? Собаки!
Последнее оскорбление пьяный капитан прокричал по-арабски, сопроводив слово смачным плевком прямо под ноги одному из бедави. Клан Сехра-и-Мирвари не рождал трусов, а уж способных стерпеть подобное оскорбление среди его воинов никогда не было! Кривые, раздвоенные клинки-зульфукары вырвались на волю и, рассекая воздух, направились в сторону толпы, сверкая жаждой по христианской крови на смертоносных лезвиях. Подобно двум пустынным смерчам, в своих серых бурнусах, бедави клана Жемчужина Пустыни шли к горстке пьяных городских стражников, и неизвестно, каким был бы этот бой двух бедави против толпы в двадцать с лишним стражников-христиан... если бы он состоялся. Несколько арбалетных болтов просвистели в воздухе и с глухим звуком вошли в тела воинов, отбросив назад уже не живых, но мертвых бедави. Наступила тишина. Арбалетчики, которых оказалось около пяти в толпе, вооруженной в основном алебардами и мечами, удивленно смотрели на мертвых воинов, словно это не они же сами лишили их только что жизни. Прочие озадаченно смотрели на своего капитана. Тот же, казалось, знал, что будет дальше, и потому неспешно, привычным жестом, готовясь к бою, вытащил из ножен свой меч. «Полуторка, лезвие в зазубринах... Оружие скорее солдата, нежели стражника...» – успел подумать Сейд, а ноги уже несли его в обход толпы, в сторону ворот караван-сарая, откуда уже начали выбегать наружу другие воины-бедави... «Аллаху Акбар! За убитых братьев-мусульман!.. Вур-р-ра-а-а!..» – закричал Сейд и, схватив с земли зульфукар одного из убитых бедави, бросился на капитана, но в последний миг ловко обойдя его, ударил мечом по алебарде одного из рядом стоящих стражников, перерубив древко пополам. Бедави привычно откликнулись на призыв к священному бою и, не раздумывая, накинулись на казавшихся пьяными христиан. Завязалась схватка, клинки бедави звенели о металл алебард и мечей стражников, те отвечали яростным напором, тесня пустынных воинов обратно к распахнутым воротам караван-сарая. Капитан стражников уже успел воткнуть свой клинок в живот одному бедави и отрубил кисть второму. Сейд ловко отражал удары, при этом стараясь не только не убить, но даже не ранить ни одного из своих неожиданных союзников. Вскоре арабы и Сейд вместе с ними оказались оттеснены внутрь караван-сарая, при этом бедави было уже вдвое меньше против прежнего.
Сейд оставил сражение и как можно незаметнее поднялся по лестнице, что вела на второй ярус – здесь должны были располагаться комнаты для постояльцев. Одна из дверей распахнулась, и из нее выскочил высокий белобородый старик. На голове у него была плетенная из шелковых ниток шапочка для намаза, в руке же он держал устрашающих размеров ханжар – длинный кривой меч, которым мог управиться только очень сильный человек.
–Я послан защитить вас! – закричал Сейд по-арабски, искусно имитировав произношение клана Сехра-и-Мирвари. Старик на мгновение замешкался, и этого мига Сейду хватило, чтобы вогнать раздвоенный конец своего зульфукара прямо под дых своей первой жертве. Сейд надавил, и клинок вошел глубже... Вскоре два окровавленных конца лезвия показались из-под горла старика. Не теряя времени, Сейд резко повернулся вокруг своей оси, закрутив одновременно тело старика и освобождая свой клинок. Ногой вышиб следующую дверь, где обнаружил сразу двоих имамов, спешно собиравших какие-то свитки... Ударом зульфукара рассек поясницу стоявшему к нему ближе и прямо из-за спины, не останавливая движения, уже концом клинка достал горло второго, перерубив острым лезвием ладони, которые старик выставил вперед, пытаясь защититься от несущей ему смерть стали. «Трое есть!» – удовлетворенно подумал Сейд и бросился прочь из комнаты, обратно в коридор яруса для постояльцев.
Очень вовремя – здесь он увидел еще одного из имамов, спешно двигавшегося прямо на Сейда, причем его сопровождали сразу двое воинов бедави, выставивших вперед свои зульфукары. Сейд прыгнул. Прыгать выше головы он научился в Аламуте и по праву гордился своим ударом «Коготь из поднебесья», хотя Учитель не одобрял тщеславия в среде учеников. Вместо стальных пальцев сейчас удар был совершен стальным клинком, и идущий впереди бедави рухнул с рассеченным черепом. Второй не успел обойти того, кого защищал, – клинок Сейда пробил грудную клетку имама и нашел его сердце. Впрочем, отомстить за гибель имама бедави так и не смог. Кто-то из арбалетчиков во дворе успел уже перезарядить свое смертоносное оружие и метким выстрелом облегчил Сейду задачу, очистив ему путь. Сейд перепрыгнул через еще даже не успевшего до конца осесть на землю с арбалетным блтом в шее бедави, стрелой промчался мимо распахнутой двери следующей комнаты, успев увидеть, что она пуста, и влетел в дверь следующей.
Здесь уже успел кто-то побывать до Сейда – имам в белом бурнусе, запачканном собственной кровью из перерезанного горла, был мертв. Сейд вновь выскочил в коридор, по наитию наклонив голову... прямо над ним в дверной косяк вонзился арбалетный болт. «Повезло-то как! Весь день мне сегодня везет! – подумал Сейд. – Осталось всего двое! Интересно, кто, волей Аллаха, мне так помогает? Всё это не может быть случайностью!»
О случайности не могло быть и речи. И в следующей комнате Сейд обнаружил труп имама, относительно молодого, но, вероятно, очень авторитетного, судя по окладистой черной бороде, прикрывавшей, точно таким же образом, как и у имама в предыдущей комнате, аккуратно перерезанное горло. «Их убил кто-то один. С почерком!» – подумал Сейд и бросился в последнюю комнату, за последним имамом.
Здесь он успел увидеть силуэт, выпрыгивающий в окно, и бросился за ним. Прыгать было невысоко, к тому же в горах Аламута его УЧИЛИ прыгать. А вот того, кто оказался под ним, – нет. Сейд крепко держал его шею коленями и уж собирался придушить, как жертва вдруг заговорила очень знакомым голосом... всего одно слово:
–Всадник!
Сейд посмотрел в другой конец улицы, куда выходило окно, из которого он только что выпрыгнул. Жирная, рыхлая фигура, с трудом удерживавшаяся на спине у неоседланной лошади, тем не менее вовсю торопила бедное животное перейти на галоп. Кинжал из рукава гашишшина быстро перекочевал в его ладонь, затем, недолго пробыв в воздухе, остановился в мозгу незадачливого всадника, пробив по пути затылок. Всадник рухнул с лошади, подняв своим немалым весом тучу пыли с земли. Сейд бросился к нему, чтобы проверить результат. Последний, седьмой имам, был надежно и бесповоротно мертв, а значит, все задания, данные Учителем, можно считать выполненными.
–И что ты теперь скажешь своему отцу, о талисман удачи всех правоверных? Ведь ты только что убил имама своего родного Триполи... – Прихрамывая, базарный рассказчик приблизился к Сейду, осторожно обошел его. Сейд приготовил кинжал из второго рукава. Учитель не предупреждал ни о какой подмоге. Свидетелей же велел убить, если таковые будут. Базарный рассказчик, обходя Сейда и труп имама и приближаясь к лошади, оставшейся стоять после падения своего незадачливого всадника, в свою очередь, извлек из-под полы грязного халата небольшой, тонкий кинжал. Таким удобно перерезать горло. Точно так, как тем имамам, в каравансарае...
–Это ты нанял тех стражников, чтобы они напали на охрану имамов? – осторожно спросил Сейд, не сводя глаз с кинжала. Судя по тому, как базарный рассказчик держит его, он может владеть этим клинком лучше, чем прыгать из окон...
–Ты очень хорошо подготовлен, о юный купец из Триполи, сочиняющий мудрые четверостишия. Я нахожусь на пути джихада с неверными уже десять лет и выполнял самые разные поручения... но твоя подготовка просто великолепна... Это не были стражники. Переодетые стражниками наемники, задолжавшие Льву Пустыни самую малость – свою жизнь... Я привел их с собой, чтобы не дать совершиться договору. Я готовился к этому целый месяц, и ты удивил меня, обратившись прямо ко мне со своими вопросами.
–Мне просто повезло.
–Сейдам должно везти – так обещал Пророк, мир имени Его. И без твоей удачи и помощи я мог бы не справиться. Так кого должен будет благодарить Праведник Веры в своих молитвах? Всё еще сына купца из Триполи?
–В молитвах, кроме Аллаха, благодарить никого не должно. Ибо в каждом из нас – Аллах, и рукой нашей ведет он в делах, Ему угодных...
–Ты говоришь, как суфий! Но при этом ты – убийца! Значит – из Аламута?! Передай селям Муаллиму! От Акына-Сказочника... Он поймет! – сказал базарный сказитель и в мгновение ока, вскочив на неоседланного коня, словно прирожденный кочевник, ускакал прочь с пустынной вечерней улицы Иерусалима.