Испытание верностью Арсентьева Ольга

23

Филин тогда еле унес ноги, а после велел своим подручным разыскать немца, похитить и привезти к нему – причем живым и невредимым. То ли он положил на Карла свой извращенный глаз, то ли хотел лично отомстить за испорченный вечер и выход из строя самых верных и надежных сообщников – в точности неизвестно.

В общем, вся преступная бригада Филина была в ближайшие же часы поставлена на уши, о чем незамедлительно проведала городская милиция во главе с майором Прониным. Тот благодаря собственному профессионализму и некоторым благоприятным обстоятельствам быстро вычислил господина Роджерса, встретился с ним как бы невзначай в одном футбольном пабе, где тот собирался смотреть с приятелем исторический матч «Зенит» – «Бавария», и уговорил помочь российским правоохранительным органам.

Приятель, тоже немец, известный скрипач, приехавший на гастроли в наш знаменитый областной оперный театр, всячески отговаривал Карла от этой авантюрной затеи. Но тот, движимый профессиональной солидарностью (он в свое время тоже отслужил в полиции, ни много ни мало – пятнадцать лет) и свойственным ему в иные моменты обостренным чувством справедливости, на просьбу майора откликнулся.

Чтобы поймать Филина, Пронин разработал простую и элегантную операцию под названием «Ловля на живца». Роль живца, естественно, предназначалась Карлу.

Филина, жадно заглотнувшего наживку, наконец-то взяли с поличным и для начала предъявили ему обвинение в покушении на убийство.

Бандит почти сразу, после первых же минут общения с доставленным в его загородный дом Карлом, понял, что никакого проку от немца ему ни в каком смысле не будет. Он разозлился и решил заколоть шпагой безоружного, со скованными руками пленника, не подозревая, что весь процесс снимается миниатюрной видеокамерой и что ему ни в коем случае не удастся опустить занесенную для смертельного удара руку.

Да Карл и сам не позволил бы Филину убить или хотя бы ранить себя, потому что уже разобрался со своими оковами и лишь изображал беспомощную жертву, чтобы не портить майору праздник и чтобы доказательства на пленке вышли наиболее убедительными.

В общем, преступник был взят, помещен в следственный изолятор, и началось обстоятельное, без излишней спешки, следствие.

Тем не менее через полгода оно закончилось и пришло время судебного процесса.

С начала ноября господина Роджерса одолевал международными телефонными звонками майор Пронин – просил приехать и выступить на суде, уверяя, что у Филина хорошие адвокаты и что без его, Карла, публичного свидетельства бандиту могут дать слишком маленький срок, а то и вовсе оправдать за недостаточностью улик.

Звонили профессору и секретарь суда, и помощник прокурора, и сам прокурор; но Карл, учитывая состояние жены, приехать категорически отказывался; он вообще в то время старался не отходить от нее ни на шаг.

Выручил всех малютка Александр, которому, вероятно, тоже хотелось совершить первое важное дело своей жизни именно в 2000 году.

Когда немного утихли первые восторженные чувства по поводу того, каким сын родился крепким, здоровым, красивым, умным и до чего он похож на отца, и счастливые родители потихоньку начали осознавать окружающую их за стенами родильного отделения лучшей частной больницы действительность, Аделаида сама сказала Карлу – поезжай; заодно и наших проведаешь.

24

И он согласился.

В своем нынешнем состоянии души не то что в Россию – на Луну полетел бы, не задумываясь, если б Аделаида вдруг выразила желание получить в качестве новогоднего подарка камешек из кратера Тихо Браге.

Тем не менее показания на суде Карл дал четкие, подробные, грамотные.

Сбить его с толку адвокаты не сумели, и утром двадцать девятого декабря Филину был вынесен достойный обвинительный приговор.

Все наконец вздохнули с облегчением, и сам преступник тоже.

В колонии, где ему предстояло провести определенное (Филин надеялся, что не слишком большое) время, условия были вольготнее, нежели в переполненном следственном изоляторе.

Вечером же двадцать девятого декабря Карл приехал в школу, где с помощью завхоза, на короткий, правда, срок, ввел в заблуждение все учительское сообщество. Да уж, сюрприз Екатерины Алексеевны удался на славу!

А ведь это было еще далеко не все.

Праздничная ночь едва перевалила за середину.

Манечка, танцующая с сияющим, словно самый дух праздника, Карлом, сначала увлекла его за елки, окружавшие сцену, а потом, через пустую, темную и холодную кухню – в коридор и наверх по боковой лестнице, в директорский кабинет, который отперла своим ключом.

Здесь она усадила профессора на новый кожаный диван (подарок родительского комитета к последнему Дню учителя), длинный, широкий и мягкий, села рядом и крепко взяла Карла за руки.

Он вернулся мыслями из палаты в светло-пастельных тонах, где в маленькой кроватке сопел и причмокивал его сытый и довольный сын, а рядом, застегивая халат на полной груди, стояла Делла, все еще немного усталая и бледная после родов, и улыбнулся Манечке.

– Карл, я тебя люблю! – твердо и решительно заявила Манечка.

– Я тоже тебя люблю, – удивился он, – но…

Манечка сжала его ладони, закрыла глаза и потянулась к нему.

И ничего не произошло.

Карл молча смотрел на нее своими темными глазами, самыми прекрасными и выразительными из всех, виденных Манечкой в жизни, то ли синими, то ли серыми, как грозовое море, и в его взгляде была нежность, была теплота и было понимание.

Но не было страсти и не было к ней, Манечке, желания.

А ведь она в этот праздничный вечер оказалась хороша и привлекательна как никогда.

Любой мужчина при виде ее легко и с удовольствием потерял бы голову и дал бы выход своим первобытным инстинктам – прав был физрук, глубоко прав!

Но, с другой стороны, права оказалась и завхоз.

Не то чтобы Карлу совсем не были свойственны первобытные инстинкты, этого мы не можем и не станем утверждать – да вы бы нам и не поверили.

Просто они оказались надежно, и теперь уж навсегда, укрощены волей.

Карл отнюдь не забыл историю с юной Саддхой, а он ведь не из тех, кто дважды наступает на одни и те же грабли.

25

Самое же главное заключалось в том, что ему сейчас не нужны были никакие другие женщины.

Карл чувствовал себя счастливым с женой, которая родила ему сына и которую он упорно называл Деллой. Аделаида оказалась достаточно умной женщиной, чтобы не спорить с ним ни по этому, ни по другому какому поводу, и господин Роджерс просто не желал для себя ничего лучшего.

В общем, у первобытных инстинктов, даже искусно маскирующихся под симпатию, теплоту и понимание, не было никаких шансов.

– Но почему? – горько спросила Манечка, отвернувшись от Карла. – Жалко тебе, что ли?

– Ты сама знаешь почему.

– Я – не знаю! – буркнула заупрямившаяся Манечка. – Ты – мужчина, я – женщина, мы нравимся друг другу, и мы здесь одни! Почему нет? Назови мне хотя бы одну причину!

Теперь уже не Манечка держала его за руки, а он ее – ласково, осторожно, успокаивающе поглаживая длинными музыкальными пальцами ее запястья и одновременно удерживая на безопасном расстоянии от себя.

– Я могу назвать тебе три, – предложил Карл.

Манечка негодующе фыркнула и попробовала вырваться.

С тем же успехом она могла бы попытать счастья с камнем или железом – если можно представить себе, что камень или железо обладают способностью удерживать ваши руки столь мягко и бережно.

Манечка тяжело вздохнула и приготовилась слушать. Ничего другого ей просто-напросто не оставалось.

– Я люблю свою жену, – сказал Карл.

– Но ведь она далеко, а я – здесь, рядом! – воспрянула было духом Манечка, но он невозмутимо продолжил:

– А к тебе – помнится, я однажды уже говорил об этом – я отношусь, как…

– Да знаю, знаю! Как к сестре! Вот выдумал тоже…

– Не совсем так, – мягко возразил Карл, и Манечка снова подняла голову.

– Я говорил о том, что ты очень похожа на мою старшую дочь…

Манечка снова сникла.

– И, наконец, последняя по списку, но не по значению, как говорят англичане, причина – твой муж.

– Муж? – Манечка непонимающе взглянула на Карла.

– Ну да. Ты, понимаешь ли, замужем. Кстати, Андрей прекрасный человек. И он очень любит тебя.

– С чего ты взял? – хмуро поинтересовалась Манечка.

– Ну, как же? – удивился Карл. – Это же очевидно. Хотя бы потому что ради тебя он не только согласился надеть нелепый женский костюм, как его… ах да, Снежной Девы…

– Снегурочки, – машинально поправила Манечка.

– Да, спасибо, Снегурочки. Не только согласился надеть этот костюм, но и высидел в нем целый вечер на глазах у всех…

– Ты говоришь так, будто он совершил какой-то подвиг, – фыркнула Манечка.

– Ну, в какой-то степени, да, – кивнул Карл. – Можно расценить это и как подвиг. Такому человеку, как Андрей, очень нелегко поступиться собственной гордостью и выставить себя смешным на всеобщее обозрение.

Манечка задумалась.

26

– Я очень рад за тебя, – серьезно сказал Карл. – И за Андрея тоже. У тебя с ним все будет хорошо, можешь мне поверить. И, раз уж так получилось… вообще-то я собирался отдать это позднее, но…

Он отпустил Манечкины руки и встал.

– Никуда не уходи. Я быстро.

И исчез.

Манечка в полном недоумении осталась сидеть на диване.

Ей и в голову не пришло воспользоваться моментом и смыться, чтоб хотя бы таким образом отомстить Карлу за его неподатливость.

Второй определяющей чертой Манечки всегда было любопытство.

Карл и в самом деле вернулся быстро.

Скрип двери в приемной, тихие шаги, и вот он уже стоит перед ней и протягивает ей большой конверт из плотной дорогой бумаги с мраморными разводами и золотым обрезом.

Манечка, гордясь собственной выдержкой, взяла с директорского стола ножницы и неторопливо, аккуратно вскрыла конверт.

– Ой, а тут все по-французски… – разочарованно протянула она, пожрав взглядом выпавший из конверта лист, зеленоватый с золотом и с маленькой золотой короной в углу.

– На другом листе есть полный русский перевод, – улыбнулся Карл.

Манечка схватила второй лист.

– Это… это что же… господину и госпоже Голицыным… Париж… Отель «Ройял Мажестик»… с 13 по 15 февраля… Карл!.. Это что же, мы с Андреем на День всех влюбленных поедем в Париж?

Манечка подняла голову.

В полумраке директорского кабинета плыли и кружились бульвары Монмартра, кафе на Елисейских Полях и, конечно же, легкая кружевная игрушка – Эйфелева башня. На малиновом парашюте спускался с башни и что-то тихо напевал себе под нос Джо Дассен. Внезапно ветер принес вкусный резкий запах – должно быть, пахло жареными каштанами с площади Этуаль.

Манечке всю жизнь хотелось попробовать жареные каштаны.

– Карл!!!

Его не было.

Он исчез, оставив Манечку наедине с Парижем.

Она еще раз вздохнула, но уже гораздо легче и свободнее, и вновь погрузилась в изучение листка.

– Так, посмотрим, что тут еще… ага, все включено, это надо же! И даже… даже оплаченный авиаперелет из Санкт-Петербурга в Париж и обратно!

Ох, Карл!..

Манечка прижала листок к груди и уставилась в темноту перед собой просветленными увлажнившимися глазами.

Татьяна Эрнестовна пряталась за елками в дальнем от сцены углу зала и тосковала. Причиной ее расстройства была обтянутая черным бархатом и расшитая бисером пряжка, удерживающая в нужном положении перья на шляпе. Самая важная деталь пряжки – толстая металлическая игла – погнулась неизвестно отчего, и Татьяне Эрнестовне, с ее тонкими нежными пальчиками, никак не удавалось ее распрямить.

А ведь совсем уже скоро должен был состояться финал конкурса на лучший карнавальный костюм, где Фея Ночи твердо рассчитывала занять первое место.

Да и с Карлом она еще не танцевала, только и успела что перекинуться парой слов.

27

Ну а теперь, без перьев на шляпе, какая же может быть победа на конкурсе? Какие танцы? Без пряжки перья нипочем не желали держаться, а без них шляпа сразу потеряла всякую красоту и элегантность, стала выглядеть как-то куце и даже подозрительно.

Татьяна Эрнестовна сделала еще одну попытку выпрямить иглу, но лишь ободрала дорогой акриловый ноготь, отчего расстроилась уже окончательно и даже всплакнула.

Теперь к шляпе и ногтю прибавились распухший нос и покрасневшие, измазанные подтекшей тушью глаза. Путь назад, на новогоднюю поляну, был отрезан.

Зажимая в кулачке злосчастные перья и вытирая нос черным шелковым платочком, отделанным кружевом (ах, сколько времени и сил пришлось потратить на отработку мельчайших деталей образа!), Татьяна Эрнестовна устремилась к выходу из столовой.

По дороге несчастная Фея Ночи споткнулась – то ли о забытую детскую скамейку, то ли о коварно протянутую еловую лапу – и непременно в довершение всех бед упала бы, если б ее не подхватили в последний момент чьи-то мужские руки.

Татьяна Эрнестовна глубоко вдохнула знакомый запах (солнце – грозовая свежесть – полынь), затрясла головой и, не в силах сказать ни слова, спрятала заплаканное и перепачканное тушью лицо на груди у Карла.

В ответ на участливый вопрос профессора Фея Ночи лишь горестно всхлипнула и протянула ему сломанную застежку и перья.

Умница Карл сразу все понял. Не тратя времени на разговоры, он вывел огорченную Фею в коридор, к расположенному неподалеку учительскому туалету, а сам устроился напротив, на подоконнике. Когда же Татьяна Эрнестовна, освежившись и приведя себя в порядок, вернулась в коридор, пряжка была уже починена. Карл с видом глубокой задумчивости вертел в руках бархатную шляпу.

Его размышления закончились тем, что он взял удивленную Татьяну Эрнестовну под руку и повел мимо новогодней поляны к запасному выходу, в холод и темноту заднего двора.

В лицо Феи плеснула снежная волна, и Татьяна Эрнестовна, схватившись свободной рукой за шляпу, жалобно пискнула.

– В снежном ореоле твой наряд особенно хорош, – улыбнулся Карл.

Татьяна Эрнестовна тут же перестала дрожать и горделиво выпрямилась. Карл достал из багажника «Опеля» фотоаппарат «Canon», раздвижной штатив и компактную, но мощную фотовспышку.

– Так я и знал, что понадобится, – сообщил он Татьяне Эрнестовне. – Иди-ка сюда, к этой елке…

Татьяна Эрнестовна безропотно подошла к одетой в снежный чехол елке, одиноко возвышавшейся на фоне таких же заснеженных кустов сирени, и повернулась к Карлу.

– Очень хорошо, – одобрил он, – превосходный контраст!

Татьяну Эрнестовну ослепила первая вспышка.

– Так, а теперь повернись направо и подними голову… еще немного! Теперь налево. А сейчас встань прямо и посмотри на меня! Нет-нет, не надо открывать рот, просто стой прямо и улыбайся!

Татьяна Эрнестовна считала себя женщиной терпеливой, но всему же есть предел.

– Карл! Объясни мне, для чего это?.. То есть мне, конечно, очень приятно, что ты меня снимаешь, но все же – зачем? Я ведь не фотомодель какая-нибудь…

Перья, облепленные сверкающими под вспышкой снежинками, кокетливо и выжидательно шевелились.

– Я фотографировал твой костюм, – ответил Карл, и Татьяна Эрнестовна вздохнула несколько разочарованно.

– А снимки я собираюсь передать одному знакомому, который работает арт-директором цюрихского филиала компании «Quelle».

И Татьяна Эрнестовна восторженно ахнула.

28

– Они разрабатывают сейчас новое перспективное направление – карнавальные костюмы, – продолжал Карл, сворачивая свою технику и убирая ее в багажник.

Татьяна Эрнестовна заметила, что багажник весь заставлен разной формы и величины коробками и что верхние коробки помечены звездами, солнцами, кометами и прочими космическими знаками.

– Думаю, твой костюм их заинтересует. В любом случае он примет участие в конкурсе непрофессиональных проектов, который будет проводиться в центральном офисе компании, расположенном в двух кварталах от моего дома, и как раз во время весенних каникул. Так что, если ты не против, вместе со снимками я передам им и твои координаты…

– Против?! Я? Ох, Карл, я даже не знаю, что и сказать!

И Татьяна Эрнестовна, решив, что словами все равно не выразить нахлынувших чувств, привстала на носках намокших от снега замшевых туфелек и, грациозно изогнувшись, поддерживая одной рукой шляпу, обняла его за шею.

– Шеф, я готов! – послышался сзади, от двери запасного выхода, веселый голос трудовика, и Фея Ночи в испуге отпрянула.

– Ой, – растерялся невольный свидетель интимной сцены, – извините!

В руках он держал большую коробку каминных спичек.

– Ты замерзла, – сказал Карл Татьяне Эрнестовне, – вернись пока в школу.

– А что вы тут со Степой собираетесь делать? – спросила Фея, испуг и досада которой мгновенно сменились жгучим любопытством.

– Это пока секрет, – важно заявил трудовик, – так что шли бы вы, Татьяна Эрнестовна, и в самом деле в столовую… А вот когда услышите со двора разнообразные громкие звуки, тогда и возвращайтесь вместе со всеми…

Ирина Львовна сидела за столиком, крутя в пальцах бокал с недопитым шампанским, и рассеянно смотрела на танцующих. Отслужившие свое вороной парик и цыганская шаль были небрежно брошены на соседний стул.

Сияющей и окрыленной Татьяне Эрнестовне Ирина Львовна показалась какой-то скучной, и ей захотелось немедленно это исправить. Ну в самом деле, разве можно грустить в такой вечер?

– Ты знаешь, Ира, Карл сделал мне такой подарок! – пылко заговорила она, усаживаясь напротив сестры и невзначай смахивая своей широкой юбкой ее парик. – Такой подарок! Ой, извини, я сейчас подниму…

Ирина Львовна медленно повернула голову в ее сторону, и Татьяна Эрнестовна застыла в изумлении – глубоко посаженные, невзрачные, цвета бутылочного стекла глаза англичанки горели совершенно тем же огнем, что и ее собственные, большие, яркие и небесно-голубые.

– Ира! Значит, и ты… Значит, он и тебе…

Ирина Львовна улыбнулась и так же медленно кивнула. Потом отобрала у Татьяны Эрнестовны парик, безжалостно свернула его и засунула в сумку.

– Так что же ты молчишь! Рассказывай!

– Сначала ты!

Сестры воззрились друг на друга.

– Ну хорошо, – уступила Татьяна Эрнестовна, – знаешь, Ирочка, я весной все-таки поеду в Швейцарию…

– Я тоже, – сказала Ирина Львовна.

– Но я поеду не просто в гости к Карлу, а по важному делу, – добавила Татьяна Эрнестовна.

– Я тоже, – кивнула Ирина Львовна.

– И это дело, – возвысила голос Татьяна Эрнестовна, чтобы до сестры наконец дошло, что ни о каких «тоже» не может идти и речи, – вероятно, будет связано с работой в компании «Quelle» – если, ты, конечно о такой слышала…

29

– Видишь ли, Ира, – сказала Татьяна Эрнестовна, – они для начала приобретут некоторые мои дизайнерские идеи, а потом, думаю, предложат мне и постоянное сотрудничество… Так что я рассчитываю на широкие международные связи, которые, надеюсь, появятся в скором времени… Ну и, разумеется, буду регулярно посещать Швейцарию.

– Я тоже, – снова произнесла Ирина Львовна.

Выведенная из себя тупым упрямством сестры, Татьяна Эрнестовна гневно воскликнула:

– Что – тоже?! Тоже пошлешь им свои эскизы? Вот уж не знала, что ты тоже занимаешься моделированием женской одежды…

– Не эскизы. Рассказы. И рукопись романа о наших мартовских приключениях. Рассказы пошлю по электронной почте сейчас, а рукопись – когда закончу, – спокойно объяснила Ирина Львовна. – Карл дал мне время до весенних каникул и сказал, чтобы роман я привезла сама, – возможно, для переговоров с переводчиком и издательством понадобится мое личное присутствие…

В общем, как выяснилось, Ирина Львовна первой из сестер получила свой новогодний подарок.

Еще во время танца у них с Карлом начался этот увлекательный разговор, а продолжился после, когда профессор присел за их столик, чтобы выпить чаю и отведать брусничного пирога. Татьяны Эрнестовны в то время рядом не оказалось – Фея Ночи удалилась подправить макияж, – а Манечка препиралась с физруком, так что несколько свободных минут у них было, и они обо всем успели договориться.

Вот, собственно, и все.

– Что значит – все? – возмутилась Татьяна Эрнестовна. – Нет уж, ты, Ира, изложи подробности!

Убедившись в том, что Ирина Львовна ни в каком смысле ей не конкурент, Татьяна Эрнестовна готова была слушать сестру со всем искренним и доброжелательным интересом.

– Ну, сначала он меня просто огорошил, – усмехнулась Ирина Львовна, доставая сигареты.

– Ира, ты что!

– Ах да, совсем забыла, что нахожусь в школе…

– Да, я тебя понимаю, – кивнула Татьяна Эрнестовна, – я сама с трудом вспомнила, на каком свете.

– В общем, танцую я с ним, а он вдруг и говорит: Ирина, я жду!

– Чего?!

– Вот и я спросила: «Чего?» А он этак спокойно, в своей обычной манере, мне и отвечает: «Рукопись твою жду». Представляешь, он узнал, что я пишу роман. Хотела бы я знать, от кого…

– Понятия не имею! – быстро откликнулась Татьяна Эрнестовна.

– Я ему еще весной давала почитать пару рассказов, – скромно опустив глаза, сообщила Ирина Львовна, – и он сказал, что ему нравится, как я пишу.

– Потому он и подарил тебе ноутбук…

– Да, именно поэтому. А теперь выяснилось, что один из рассказов – ну, ты помнишь, про обезьяну – он отдал перевести на немецкий и показал знакомому книжному издателю…

– И откуда у него такие разнообразные знакомства? – задумчиво протянула Татьяна Эрнестовна. – Модельеры, переводчики, издатели…

– А по вторникам он играет в теннис с бургомистром, – усмехнулась Ирина Львовна. – Ты что, Таня, серьезно спрашиваешь? Это же родители учеников. В его лицее небось учится весь цюрихский бомонд…

– Да, что ни говори, а в нашей профессии есть свои преимущества, – улыбнулась Татьяна Эрнестовна. – А что же сказал издатель?

30

– Он сказал, что, в принципе, интересно, но хотелось бы ознакомиться с более крупными формами автора… Ну там, повесть или роман, – объяснила Ирина Львовна недоуменно поднявшей брови Татьяне Эрнестовне. – Так что я должна закончить рукопись до весны. А Карл обещал найти самого лучшего переводчика художественной литературы и полностью оплатить его работу.

– Да, – вздохнула Татьяна Эрнестовна, – а мы-то думали, что он совсем про нас забыл… А он, оказывается… Ира, у меня просто нет слов!

– У меня тоже, – отозвалась Ирина Львовна. – Выпьем?

– Выпьем, – согласилась Татьяна Эрнестовна, – за него!

– За него!

Когда Манечка вернулась на новогоднюю поляну, там уже вовсю шла раздача призов.

Первого приза – блендера от «Мулинекс» и короны из золотой фольги – удостоилась, под единодушные практически аплодисменты, Татьяна Эрнестовна.

Лисе Алисе достались титул вице-мисс, серебряная диадемка и карманная поваренная книга в качестве приза.

Алиса надула губки и попыталась забыть приз на столе жюри, но завхоз не позволила:

– Бери-бери, глядишь, и пригодится когда-нибудь.

– А вот приз за лучшую карнавальную пару получают…

Завхоз оглянулась по сторонам, увидела Манечку и поманила ее к себе.

– Андрюш, шапочку-то с шубкой надень… Ну, в последний раз!

Хмурый физрук в льняных косах подошел и встал рядом с женой.

Зал разразился бурными аплодисментами.

Манечка прижимала к груди конверт с приглашением и рассеянно улыбалась.