Русалка и зеленая ночь Буркин Юлий

1

Если в сердце есть стремление, то и камень

просверлишь; если только сидеть да есть,

то и гора обвалится.

Китайская пословица

Услышав в утренних новостях об аварии на орбите, доктор Блюмкин переполошился и начал обрывать телефоны космического агентства, пытаясь выяснить, не пострадали ли его друзья. Узнав, что Даня, Ванечка и Маша действительно числятся пропавшими без вести, доктор, по причине секретности следственной информации, долго ничего более не мог разузнать. Но он делал все что мог: каждый вечер заскакивал в ближайшую часовню, чтобы поставить свечки за здравие друзей, затем перебегал дорогу, заходил в бар и пропускал по сто грамм за их же здоровье.

Через неделю логопед обомлел, увидев по кабельному ТВ друзей, выступающих на Первом канале Российской Федеративной Республики в каком-то то ли ток-шоу, то ли политическом процессе.

– Задача утилизаторной службы очищать, а не захламлять орбиту Земли? Так? – спрашивал плешивый франтоватый телеведущий.

– Та-ак… – тянули перепуганные Даниил, Ванечка и Маша, сидящие на красном плюшевом диване в стильной, устроенной амфитеатром студии.

– Как же так получилось-то, что вместо этого на орбите теперь болтается целая свалка металлолома восточно-российского производства?

– Да, в этом есть своя до-до-доля правды, – неестественно растягивая слова, смиренно соглашался неизвестно с чем Даня. – Россия всегда была и остается великой державой, и ошибки у нее тоже великие. Но если такова воля монарха, то нам нечего возразить.

«Как-то неконкретно», – подумал доктор.

– Итак, вы утверждаете, что так называемое «царское правительство» сознательно пошло на создание аварийной ситуации на орбите, – продолжал наступать ведущий, – с целью получить международные страховые компенсации и увеличить удельный вес своего пакета акций?

Вновь крупным планом появилась вытянутая лоснящаяся физиономия Даниила со слипшимися волосами, спадающими ему на глаза.

– Ко-ко-конечно, ведь наш император тоже пишет стихи. В основном про животных. Я помню еще со школьных лет:

Тут его перебили оглушительные крики и свист из зала за кадром: «Долой узурпатора! Долой чудовище!»

– А у меня другой его стишок любимый, – воскликнула Машенька:

– Гений и злодейство, – со вздохом прокомментировал телеведущий. – Как это все знакомо: детский художник Шикельгрубер, поэт Джугашвили, бьющий вазы флорист Ульянов… Что ж, уважаемые телезрители и гости нашей студии, время нашей передачи подошло к концу. Хочу поблагодарить наших заграничных гостей за участие в программе «Во дела!» и пожелать им таких же успехов в космосе. Смотрите нашу передачу через неделю, и мы поговорим с вами о тайне исчезновения крови христианских младенцев из резервуаров детской поликлиники № 3 города Ставрополь. До встречи на Первом канале! Как говорится, пока-пока.

Доктор не мог оторвать взгляда от экрана, когда уже вовсю шла реклама («Вы все еще кипятите? – угрожал држащим голоском сухой старичок. – Тогда мы идем к вам!»). Наконец Аркадий Эммануилович отвел перепуганный взгляд, взял кухонное полотенце, отер им лоб и, держась за стол, медленно сел.

– Боже, – сказал он, от ужаса все сильнее и сильнее выпучивая глаза.

Через час Блюмкин ехал в таксомоторе в киевское посольство, а заодно, войдя в Интернет, срочно воскрешал все свои украинские связи. Тридцать лет он просидел тише воды ниже травы, и теперь ему нелегко было разыскать и расположить к себе некогда близких друзей. Во время своих поисков Аркадий Эммануилович с удивлением узнал, что отец Виктор Богдеско тоже так и не вернулся из Молдавии в Кривой Рог, а остался в Зачатьевском монастыре, где подвизался иеромонахом.

В конце концов, доктору повезло разыскать человека, который не только его вспомнил, но и занимал высокое положение в киевском правительстве. Им оказался заместитель министра здравоохранения Киевской Руси, товарищ доктора еще со студенческой скамьи Вадим Петрович Янчук.

На следующий день доктор Блюмкин купил билет на сверхзвуковой поезд пневмоподземки. Стометровый состав скользил по ребристым кишкам, словно реактивный глист, уже через два часа доктор был в Киеве, и впервые за долгие годы ступил на родную землю.

Аркадий Эммануилович удивился тому, что знакомые улицы и особая русско-украинская речь одновременно и не тронули его сердца ностальгией, и не поразили переменами. Вероятно, в этом виновато телевидение, показывающее Киев чаще, чем он успевает хоть капельку измениться. А ведь и за весь двадцатый век со всеми его войнами и режимами город не изменился так сильно, как за последние три десятилетия. Теперь это была грандиозная столица Федеративной России или, как ее прозвали, Киевской Руси, где помимо украинцев и белорусов проживает и шестьдесят процентов всех русских.

– Дяденька, дай десять рублей. Я тебе шо хошь сделаю, – сказала доктору нищая бабушка в изъеденном молью пальто, когда тот, спеша, подходил к гостинице «Украина». Доктор сунул услужливой бабушке гривну и нырнул в переход.

Сходу пролетев через стеклянные двери парадного, Аркадий Эммануилович получил мощный удар по спине, как ему показалось, веслом. Пролетев метра два, он шмякнулся на чистый, отражающий люстры мраморный пол. Саквояж доктора прокатился еще метров пять по скользкому полу, пока его чинно не придавил ногой усатый лакей в турецкой феске.

Весло оказалось десницей автошвейцара, которому не понравился влетевший с такой решительностью пан. Убедившись в сохранности своих дорогих очков, доктор вскочил и вновь попытался ринуться напролом. Но автошвейцар выстрелил сетью, гость столицы, запутавшись, исполнил кувырок и, скрюченный как креветка, вновь оказался на полу.

Тут к нему подбежали еще два толстых, похожих на Тараса Бульбу, лакея и принялись живо пинать его по почкам. Потешившись на славу и убедившись, что гость еще дышит, дородные «казаки» отряхнули ладошки и, переведя дыхание, сказали доктору:

– Вы, панэ, нэ во гнив будь сказано, докумэнтыкы-то предъявите.

– Чим же я, люди добри, виновен пэрэд вамы? – припоминая украинский, принялся объясняться опутанный сетью доктор. – За що знущаетэсь, хлопцы? За що мэнэ кривдыте так?

– Хо! Чув, як москаль, колы прыпэчэ, украйинською мовою гарно балакайе? Липшэ нашого брата, – заметил один лакей другому и обратился к гостю: – Кого ты, зэмлячэ, дурыш? Мы ж тэбэ, гныдо, и росийською зрозумилы бы.

– Милиция! – простонал в ответ доктор.

– Будэ тоби, панэ, и милиция, будэ и прокуратура, – спокойно сказал лакей, наклонился и ударом в ухо отправил доктора в темноту.

Тем временем Даню с Машей и Ванечкой за хорошее поведение поселили в одном трехкомнатном номере, но, естественно, под охраной. Вечерами они закрывались в дальней комнате и строили планы побега, наивно не подозревая, что и там их прослушивают и снимают, как героев какого-то дурацкого реалити-шоу про мусорщиков.

Ванечка держался лучше всех, но, так как в его комнате находился исправно пополняемый бар, каждый вечер надирался вдрызг и начинал горько тосковать по родине.

– Горе! Горе мне, – плакал он, поочередно обнимая то Машеньку, то Даниила, а то и бутыль горилки. – Не видать мне теперь ни космоса, ни Родины, как своих ушей! А ведь ничего мне боле и не надо! Даня, ты мне веришь? Бог видит, что веришь. Маша, Маруся, сестричка моя названная, а ты веришь ли мне? Эх, видно, так уж воля Божия положила. Уж что Бог дал, того человекам не можно переменить…

Трезвый Даниил не выдерживал и тоже начинал плакать навзрыд, а за ним тыкалась носом в подушку и Машенька.

– Будь трижды проклят этот Киев! – говорила она. – Будь проклят весь этот буржуйский блеск и теле-шоу! Я хочу домой! Домой!

– Может быть, вести о нас уже дошли до самого государя, – успокаивая себя и других, хныкал Даниил. – И по его повелению нас наверняка уже вызволяют, только дело это нелегкое…

– Если бы государь знал правду, – скептически заметила Маша, – мы бы тут уже не сидели. Но о нас там, наверное, ничего кроме этих поддельных передач не видят и не слышат.

– Правду? – с опаской переспросил Даня. – Вот тогда нам точно конец. Кто швырнул бак в станцию? Что ты делала в моей кабине, дура?!!

– И все равно я хочу домой, – капризно настаивала Маша.

– Да уж, тут, на чужбине и помирать-то страшно, – согласился Даня.

– А где не страшно? – со вздохом сказал Ванечка и икнул. – В космосе, что ли? Я вот что вам скажу, хана нам всем. Нет нам домой возврата. Но забывать про Родину-мать мы все равно не должны.

Суровые слова его неожиданно пробудили в русских душах отчаянную бойкость. Первым «Боже, Царя храни» запел Ванечка, а за ним и остальные.

Когда примолкли, стала накатывать жуть. Не выдержав, Даня начал: «Черный ворон…», и действительно, полегчало. Так и пели, пока не напились до беспамятства.

Очнулся доктор в небольшом, но очень приличном номере гостиницы «Украина», лежа в плаще и обуви на диване. Аркадий Эммануилович был заботливо прикрыт пледом. Двое тех самых казачьего вида лакеев крутились вокруг него. Один отжимал в блюдце и расстилал на его лбу холодную мокрую марлю, другой толстяк сидел неподалеку и, вздыхая, рассуждал:

– Якщо б мы з тобою зналы, що цэй пан – знатного роду, хиба ж не зробылы б йому гарного прийому?

– Где я? – спросил доктор, приподнимаясь.

– Змылуйтэсь, панэ! Мы ж гадалы, що то сам вичный жыд забиг. Уся зовнишность ваша, панэ, нэ во гнив будь сказано, к тому расположила…

– Где пан Янчук? – жестко перебил Аркадий Эммануилович.

– Якый такый Янчук? – заинтересованно нахмурился казак и присел на край дивана. – Чы нэ той цэ пан, що обещал за вас повидрываты нам головы?

– Где он?!!

– Панэ, вы тилькы нэ хвылюйтэсь так, – смягченным тоном попросил лакей и снова привстал. – Там он. Заждить. Зараз мы його поклычэмо.

Казаки украдкой переглянулись и стали пятиться к выходу.

– Вы, Аркадию, як там вас по батькови, покы що розмищайтэся, влаштовуйтэсь. У нас, крим того, и джакузи е, и утихы разны. А якщо приспычить, то и в караокэ заспиваты можна…

Только дверь захлопнулась, доктор скинул плед, поднялся и, озабоченно лохматый, принялся бродить из стороны в сторону через всю комнату, нервно заламывая за спиной руки. Не успел он восстановить в голове заготовку «встречи старых друзей», как в дверь постучали.

– Войдите! – ответил доктор машинально с легким раздражением в голосе, так, словно был у себя в кабинете, и тут же осознал всю неуместность такой интонации тут. Поспешно растянув губы в улыбке и раскинув руки, словно для объятий, он повернулся к двери…

Тьфу ты, опять промазал! В дверях стоял совершенно незнакомый рыхлый толстяк с усиками на крупной рябой физиономии, с грушевидной головой и глянцевыми черными кудрями до самых плеч. Нижняя часть его тела была огромна, и на феноменально толстых ногах он переминался, словно нашкодивший слон.

– Аркадий Эммануилович, не знаю, право, что и сказать, – начал вошедший, тряся кудрями и брылями сенбернара. – Безопасность в наше время превыше всего…

На миг доктору привиделось в лице толстяка что-то знакомое, что-то похожее на его однокашника, но на всякий случай он решил все же «обознаться» и нахмурился:

– Во-первых, здравствуйте. А во-вторых, я бы хотел немедленно увидеться с любезнейшим Вадимом Петровичем, замминистра.

Вошедший надул второй подбородок, как-то весь выпучился, стал покряхтывать и рисовать пухлыми пальцами такие витиеватые пассы, что можно было подумать, будто он собирается тут же замминистра и родить.

– Аркадий Эммануилович! Дорогой мой! Вы что, меня не узнали? – наконец, выдавил из себя взволнованный гость.

Доктор замер в наигранном шоке.

– Боже мой! – воскликнул он. – Неужели это действительно вы?!

– А кто же еще, друг мой?! – насколько расслабился гость.

– Дайте-ка, дайте я на вас посмотрю, – близоруко щурясь, сказал доктор и помчался вокруг застывшего с чуть разведенными руками господина. Наконец, как бы опознав-таки в толстяке старого друга, Аркадий Эммануилович схватил его за плечи, с силой обнял, отчего тот крякнул, и принялся целовать.

Вадим Петрович Янчук был процветающим киевским словоблудом и ярчайшим представителем столичного бомонда. Журналисты считали его суперобаятельным и сверхоригинальным человеком, которого всегда полезно пригласить на ток-шоу, где он всегда сморозит какую-нибудь псевдооригинальную штуку. Быстро уловив нынешний характер балуемого судьбой размазни, Аркадий Эммануилович принялся пудрить ему мозги.

– Неужели и впрямь собираетесь их выкрасть? – поразился замминистра, щуря доверчивые глаза.

– А как же прикажете быть, если детей, молодежь, делают заложниками в международном конфликте? – истерически шептал доктор, перегибаясь через столик гостиничного ресторана поближе к собеседнику. – Надо их потихонечку переправить в Лондон или, еще лучше, в Монреаль и обеспечить статус политических беженцев.

– А почему вы не боитесь рассказывать об этом мне?

– Э-э… Весь славянский мир, дорогой Вадим Петрович, знает о вашей порядочности и неподкупности.

– Хм… – не поперхнувшись, проглотил этот сгусток лести Янчук.

– К тому же, мы с вами все-таки не чужие люди…

– Но ведь это так сложно, – покачал головой Янчук. – Получится международный скандал. Могут и портфельчики полететь…

– Вы не рискуете ничем, – исподтишка озираясь на соседние столики, убеждал доктор. – Как только они окажутся за границей, вы можете о них позабыть. Кстати, вы не в курсе, где их сейчас держат?

– Вашим друзьям предоставлено право жить в президентских номерах, – важно сообщил Янчук.

– О, Боже, – испугался доктор. – Значит, их охраняют лучше, чем в крепости.

Замминистра уже понял, что Аркадий Эммануилович играет по-крупному и, открываясь ему, сжигал за собой мосты. Азарт Блюмкина был так заразителен, что сумасшедший взгляд в его глазах и пламенные речи о дружбе заставили Янчука захотеть стать таким же молодым душой и впервые в жизни ввязаться в настоящую авантюру. И он отбросил привычную осторожность.

– Вы правы, – сказал он. – Киев делает на ваших друзей серьезные ставки, а Екатеринбург, похоже, не собирается что-либо признавать. Я могу вам предложить похитить у меня автомобиль и визитно-проездные документы.

– А может быть, мне и вас похить? – резво предложил доктор. – Да так, чтобы все это видели.

Янчук изумленно задребезжал, забулькал, отер салфеткой виски и, показав небу ладони, заявил:

– Аркадий Эммануилович, чем же я вам пригожусь?

– Дорогой мой, согласитесь, и ваша машина, и ваши документы будут работать намного эффективнее в комплекте с вами самим. Да и светлая голова ваша нам не лишней будет. А если что, ее и обменять можно.

Янчук нервно потеребил себя за гладкий розовый подборок и шлепнул пальцами по столу:

– Да пожалуйста! Похищайте, если нужно. А нам поверят?

– Об этом не беспокойтесь, – сказал доктор и решительно поднялся, держа руку в кармане плаща так, что казалось, будто у него случилась неожиданная эрекция. – Идемте же, Вадим Петрович, – вежливо качнул доктор на выход вздыбленной полой плаща.

Старинные приятели, держась под ручку и тесно прижимаясь друг к дружке, бочком сбежали со ступенек крыльца и засеменили к припаркованной у тротуара черной, бесколёсой как утюг, правительственной «Ауди», висящей в полуметре от земли. Машина гостеприимно присела и распахнула дверцу, встречая неестественно жмущихся друг к другу господ.

2

Бьешь собаку – смотри в лицо

хозяину.

Китайская пословица

В мягких тапочках Даня бесшумно прошел на кухню, освещенную только далеким мерцанием ночного города за окном, включил чайник, открыл в полумраке холодильник, достал пакетик с подушечками льда, положил его на стол, привстал на цыпочки, положил и завернул в него член.

– Так, так, хорошо, милая, – пробормотал он, слегка покачиваясь, приоткрыл рот и закатил глаза.

Сидящие за стенкой работники ГРУ озадаченно прильнули к экрану камеры ночной съемки.

– Нет, я, конечно, понимаю, по пьяни можно и голубец поиметь, – пробормотал старший из сотрудников, а младшие с интересом на него покосились, как бы узнав о начальнике что-то новое. – Но чтобы вот так, со льдом…

– Да, милая, да! Нет, нет! Подожди, подожди меня!.. Ну, куда же ты так спешишь?..

Вдруг Даня схватил шумно закипающий чайник и виртуозно, не обжегшись, залил пощелкивающий от ужаса лед. – О-о, рыбка моя! Та-ак. Та-ак…

Чекисты только переглянулись.

– Жаль, что у меня нет твоей фотографии, – посетовал Даня, вытирая стол вафельным полотенцем. – Даже фотографии футляра. Так и не сделал я ее для дока. Вот было бы здорово…

В кухне зажегся свет, Даня испуганно вскинул взгляд, суетливо запахнул и подвязал халат, повернулся к двери. Но никто не вошел. Даня забеспокоился, не глядя, выдвинул ящик стола и на ощупь вытащил массивный нож. Свет медленно померк, и Даня остался стоять во мраке с ножом в вытянутой руке.

– Кто здесь?! – задал он классический вопрос онаниста.

– Я, – протяжно ответил Вий или кто-то даже пострашней.

«Господи, если это ты, – быстро подумал про себя Даня, – то клянусь, я больше не буду». «Сколько! Сколько раз я уже это слышала?» – почти вслух откликнулась совесть, хотя к ней никто не обращался.

– Кто – «я»? – оставив ее упрек без внимания, переспросил Даня вслух.

– Даниил Матвеевич Сакулин, уроженец Екатеринбурга, образование высшее, не судим, – исчерпывающе ответил на его вопрос все тот же замогильный голос.

«Что за ерунда?» – подумал Даня. Потом понял, что его вопрос неверно истолкован и уточнил:

– Нет, я хо-хо-хотел сказать, кто ты?

– Я – сотрудник третьего отдела государственной безопасности, старший лейтенант Власов.

– До-добрый вечер.

– Какой же сейчас вечер, гражданин иностранного государства? – с укором сказал Власов. – Сейчас уже четвертый час утра.

– До-доброе утро.

– Доброе, гражданин Сакулин, – примирительно сказал голос. – А теперь идите-ка спать. Завтра у вас передача.

– Опять?

– Не опять, а снова, – бессмысленно поправил голос. – Не тратьте попусту свой пыл. Оставьте хоть немножечко для телезрителей.

Раздалось приглушенное хихиканье нескольких человек. Оскорблено вздернув нос, Даня молча удалился в спальню.

– С кем ты там? – спросила его Машенька сонным голосом.

– Утром расскажу, не поверишь, – сказал Даня, залезая на высокую кровать и укрываясь пухлым, но легким одеялом.

Маша на подробностях не настаивала, она уже снова спала.

… – А теперь мы пригласим в нашу студию скандально известных борцов за чистоту космоса Даниила Сакулина, Ивана Антисемецкого и обаятельную героиню погибшей космостанции «Русь» Марию Уткину! Встречайте!

Грянула бравурная музыка, и под гвалт аплодисментов наши герои гуськом вышли из-за кулис в ослепительный свет софитов. Их лица, пойманные объективом телекамеры, поочередно возникали на исполинском жидкокристаллическом экране, висящем над всей сценой. Когда овации стихли, ведущий объявил:

– Итак, мы приветствуем в нашей студии гостей из холодного космоса! Здравствуйте, мечтательный романтик Даниил. Здравствуйте, непоколебимый русский Иван, здравствуйте красна-девица Марья. Дайте я поцелую вашу изящную ручку. – Ведущий, одетый в строгого покроя, но кислотно-розовый костюм неожиданно подпоясанный широким кушаком, подскочил к Машеньке. – Итак, на нашей недетской передаче «Пивнев стон» мы хотели бы задать вам первый вопрос. Скажите, Мария, во сколько лет у вас был первый роман? Ну, смелее.

– Смотря, что вы называете романом, – пряча глаза, стала исповедоваться Маша. – Мой первый парень был моим учителем по физике. Он пригласил меня к себе в лабораторию, обещая показать эбонитовую палочку, а вместо этого показал черт знает что…

– Так, так, так, – довольно поддержал бедняжку ведущий, – и что же случилось затем?

– Ну, собственно говоря, потом меня вырвало, и он поставил мне двойку.

– Негодяй! Не-го-дяй!!! – в сердцах завопил ведущий. – Вот оно, истинное лицо имперского общества! Снаружи ханжески добропорядочное, а внутри – суть похоть и разврат. Ладно, ладно, не переживайте, – он погладил смущенно спрятавшую лицо в ладони Машеньку. – Ну, а что скажете вы, дорогой наш Иван, если тот же вопрос мы зададим вам?

– Моим первым парнем был мой напарник по наладке вентилей, – бодро начал делиться Ванечка. – Мы познакомились в подводной колонии. Как-то раз он случайно задел меня монтировкой, и я проломил ему череп. Сел, стал авторитетом, вышел и решил начать новую жизнь. Перебрался из-под воды в космос и до сих пор благодарен родине и царю за то, что они дали мне новый шанс. Не знаю, дадут ли еще…

– Ах, эти пустые надежды, – иронично посетовал ведущий и, явно разочарованный, перешел к Дане. – А у вас, у вас, Даниил, когда-нибудь было ЭТО? С женщиной? Не стесняйтесь, мы никому не расскажем, хе-хе.

– Ну-ну-ну, как вам сказать…

– Так прямо и скажите, – призвал розовый.

– Конечно, – только и успел сказать Даня, как аудитория ни с того ни с сего взорвалась перекрывшими его голос аплодисментами.

– Вы видите?! Вы видите, как они вас любят?! – закричал ведущий, воздев одну руку ввысь и закружившись на месте, как умирающий лебедь. – Кстати, Даниил! – он кокетливо закусил палец и поморгал накрашенными глазами. – Вы, знаете, на нашей передаче приветствуются откровенные признания. Только что мы показали один сюжет… И теперь миллионы наших зрителей жаждут все-таки узнать, чем вас так привлекают ледяные объятья?

Студия взорвалась оглушительным смехом. Даня затравленно посмотрел по сторонам, опустил голову, и на бледных щеках его проявился легкий румянец. Когда гвалт стих, Даня ощутил на себе невыносимо давящий взгляд целого миллиарда глаз.

– Я… Я люблю ее, – выдавил он.

– Кого? – интимно спросил ведущий.

– Ру-ру-ру… – прошептал Даня и, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы, замолчал, так и не сказав слово «русалочка».

– Вы хотите сказать «русскую девушку», не так ли? – коварно закончил за него розовый. – И солжете! Не-ет, – обернулся он к зрителям, – не русских девушек вожделеет екатеринбургский маньяк Даниил Сакулин! Инструмент – в студию!

Под звуки барабанной туши две длинноногих грудастых дивы грациозно вынесли под огни софитов многострадальный контрабасовый кофр с начинкой. Даня побелел и затрясся крупной дрожью, готовый вот-вот грохнуться то ли в обморок, то ли в эпилептический припадок.

– Мы навели справки, гражданин Сакулин, – сказал розовый ведущий хищно, уже напрочь утратив всякую куртуазность. – Та, что находится в этом футляре, при жизни была гражданкой Украины! И она годится вам в бабушки! Хоть и, действительно, прекрасно сохранилась!

Последняя фраза, видимо, служила сигналом. Сразу после нее длинноногие дивы распахнули футляр. Зал ахнул, уставившись вверх на экран, где Русалочка засияла всей своей волшебной красой.

– Подойдите же к ней, Даниил. Подойдите и попрощайтесь. Ведь это ваша последняя встреча с предметом преступной страсти.

Даня, как сомнамбула, послушно сделал шаг вперед, но тут ноги его подкосились, и он рухнул на колени. Зал бушевал.